Коллинз Уилки - Черная ряса

вас, более того, я прошу вас, я приказываю вам изгнать из ваших мыслей уныние и все мнимые препятствия. Они недостойны внимания человека, чувствующего себя призванным к духовному сану. Дайте мне вашу руку, Ромейн! Говорит ли вам ваша совесть, что вы такой человек?

   Ромейн вскочил, потрясенный до глубины души торжественностью этого воззвания.

   - Я не могу устранить препятствия, окружающие меня! - вскричал он страстно. - Человеку в моем положении ваш совет положительно бесполезен. Узы, связывающие меня, делают духовный сан для меня недоступным.

   - Ничто не может преградить вам доступ в духовный сан.

   - Я женат, отец Бенвель!

   Отец Бенвель сложил руки на груди, посмотрел с непоколебимой решимостью прямо в лицо Ромейну и нанес удар, который готовил уже несколько месяцев.

   - Соберитесь с мужеством, - сказал он мрачно, - вы такой же холостой человек, как и я.

  

   В комнате было совершенно тихо. Ромейн стоял и смотрел на патера.

   - Вы слышали, что я сказал? - спросил отец Бенвель.

   - Да.

   - Понимаете ли вы, что я действительно думаю то, что сказал?

   Ромейн не отвечал, он ждал, как человек, желающий слушать дальше.

   Отец Бенвель тотчас осознал, что важно в такую минуту не отступать от принятой на себя ответственности.

   - Я вижу, как огорчаю вас, - сказал он, - но для вашей же пользы я обязан высказаться. Ромейн, женщина, на которой вы женились, жена другого. Не спрашивайте меня, как я это узнал, но я знаю это. Вы получите положительные доказательства, как только поправитесь. Пойдите отдохните немного в этом кресле.

   Он взял Ромейна за руку, подвел к креслу и дал выпить вина. Прошло немного времени.

   Ромейн поднял голову с тяжелым вздохом.

   - Женщина, на которой я женился, жена другого?!

   Он медленно повторил эти слова и взглянул на отца Бенвеля.

   - Кто этот человек? - спросил он.

   - Я познакомил его с вами, когда еще сам ничего не знал об этом обстоятельстве, - ответил патер. - Этот человек - мистер Бернард Винтерфильд.

   Ромейн едва приподнялся с кресла, минутный гнев сверкнул в его глазах и тотчас снова исчез, подавленный охватившим его более благородным чувством горя и стыда. Он вспомнил, как представлял Винтерфильда Стелле.

   - Ее муж! - сказал он опять сам себе, - и она позволила мне представить его ей и приняла его как незнакомого!

   Он замолчал и задумался.

   - Представьте мне доказательства, сэр, - , сказал он с внезапным смирением, - мне не нужно подробностей. Для меня будет достаточно, если я узнаю, что был обманут и обесславлен.

   Отец Бенвель открыл свою конторку и положил перед Ромейном две бумаги. Он сделал это с полным равнодушием - еще не пришло время выражать сочувствие и сожаление.

   - Первая бумага - засвидетельствованная копия брачного свидетельства мисс Эйрикорт с мистером Винтерфильдом, брак совершен, как вы видите, английским капелланом в Брюсселе и засвидетельствован тремя лицами. Взгляните на подписи. Мать невесты была первой свидетельницей, следовавшие затем два имени были имена лорда и леди Лоринг.

   - И они также были в заговоре, чтобы обмануть меня, - сказал Ромейн, положив бумагу на стол.

   - Я достал этот документ, - продолжал отец Бенвель, - при помощи моего преподобного коллеги, живущего в Брюсселе. Я вам сообщу его имя и адрес, если вы захотите навести дальнейшие справки.

   - Совершенно бесполезно. А что такое другая бумага?

   - Это извлечение из стенографического отчета о заседании английской судебной палаты, пропущенное в газетах и добытое по моей просьбе моим поверенным в Лондоне.

   - Какое отношение она имеет ко мне?

   Ромейн задал этот вопрос тоном бесстрастного терпения, тогда как переносил самое ужасное нравственное терзание.

   - Я вам отвечу в двух словах, - сказал отец Бенвель. - В оправдание мисс Эйрикорт я обязан представить вам причины, извиняющие ее в том, что она вышла за вас.

   Ромейн взглянул на него мрачно и с изумлением.

   - Вы хотите представить извиняющие причины, - повторил он.

   - Да, выписки из заседания суда, о которых я вам говорил, объявляют брак мисс Эйрикорт недействительным по английским законам, потому что Винтерфильд был в то время уже женат на другой. Постарайтесь следить за мной, я расскажу вам все как можно короче. Ради самого себя и вашего будущего сана вы должны понять это возмутительное дело полностью, с начала до конца.

   После этого предисловия он рассказал историю первого брака Винтерфильда, не изменяя и не скрывая ничего и отдавая с начала до конца полную справедливость непричастности Винтерфильда к злому умыслу.

   Когда полная истина могла служить на пользу его целям - как это было в данном случае, - нельзя было найти человека, который бы мог сравниться с отцом Бенвелем в откровенности и умении заставить людей восторгаться сердечностью, обнаруживаемой им.

   - Вы были раздосадованы, а я удивлен, - продолжал патер, - когда мистер Винтерфильд прервал с вами знакомство. Теперь мы знаем, что он поступил как благородный человек.

   Патер ждал, какое действие произведут его слова. Душевное состояние Ромейна не позволяло ему отнестись справедливо к Винтерфильду или к кому бы то ни было. Его гордости был нанесен смертельный удар, его высокое чувство чести и деликатность страдали от оскорбления, нанесенного ему.

   - Помните, - настойчиво продолжал отец Бенвель, - что слабая человеческая природа имеет свое право на возможно более справедливое извинение и снисхождение. Друзья мисс Эйрикорт, вероятно, советовали ей, да и она сама, естественно, желала скрыть от вас то, что случилось в Брюсселе. Женщину, поставленную в такое ужасное, фальшивое и унизительное положение, нельзя судить слишком строго, даже когда она поступает дурно. Я обязан это сказать. Кроме того, зная сам все подробности, я не сомневаюсь, что мисс Эйрикорт и мистер Винтерфильд действительно расстались у церковных дверей.

   Ромейн ответил взглядом, так презрительно выражавшим самое непоколебимое недоверие, что им абсолютно оправдывался гибельный совет мудрых друзей Стеллы, посоветовавших ей скрыть истину. Отец Бенвель благоразумно замолчал.

   Он рассказал об этом происшествии, вполне придерживаясь истины, - самый заклятый враг его не мог бы этого отрицать.

   Ромейн взял вторую бумагу, взглянул на нее и снова бросил на стол с видимым отвращением.

   - Вы сейчас говорили мне, - произнес он, - что я женат на жене другого, а вот приговор суда, объявляющий брак мисс Эйрикорт с мистером Винтерфильдом недействительным, могу я попросить вас объяснить?

   - Конечно. Позвольте мне прежде напомнить вам, что религия, принятая вами, обязывает вас соблюдать правила, установленные церковью со всем авторитетом этого божественного учреждения несколько столетий назад. Вы согласны с этим?

   - Согласен.

   - Теперь слушайте! В нашей церкви, Ромейн, брак более чем религиозное учреждение - это таинство. Мы не признаем никаких человеческих законов, оскверняющих это таинство. Я сошлюсь на два примера. Когда великий Наполеон был на высоте своего могущества, Пий VII отказался признать законность второго брака императора с Марией-Луизой, пока жива была Жозефина, разведенная французским сенатом. Затем, ввиду королевского закона о браке, церковь освятила брак мистрис Фицгерберт с Георгом IV и до сих пор утверждает, отдавая справедливость ее памяти, что она была законной женой короля. Одним словом, чтобы брак считался законным, он должен быть совершен по чисто христианскому обряду, и в таком случае брак может быть расторгнут только смертью. Вы помните, что я вам говорил о мистере Винтерфильде?

   - Да. Его первый брак был совершен гражданским порядком.

   - Сказать проще, Ромейн, мистер Винтерфильд и наездница из цирка произнесли условную формулу перед светским человеком в префектуре. Это не только не брак, это профанация священного обряда. Парламентские акты, утверждающие такие порядки, церковь считает ересью и противоречащими религии.

   - Я понимаю вас, - сказал Ромейн. - Брак мистера Винтерфильда в Брюсселе...

   - Который по английским законам, - перебил отец Бенвель, - уничтожался гражданским браком, остается, тем не менее, действительным по высшему закону церкви. Мистер Винтерфильд - муж мисс Эйрикорт, пока они оба живы. Законный священник совершил обряд в церкви, и протестантский брак, совершенный таким образом, признается католической церковью. При таких обстоятельствах обряд, после соединивший вас с мисс Эйрикорт, хотя ни вы, ни священник в этом не виноваты, все-таки не действителен. Нужно ли говорить более? Не оставить ли вас на время одного?

   - Нет! Я не знаю, что могу подумать, что могу сделать, если вы оставите меня одного!

   Отец Бенвель сел около Ромейна.

   - Моей тяжелой обязанностью было огорчить вас и унизить. Вы на меня не сердитесь?

   Он протянул руку.

   Ромейн взял ее, скорее, из чувства справедливости, а не из признательности.

   - Могу я вам посоветовать? - спросил отец Бенвель.

   - Кто может советовать человеку в моем положении? - возразил с горечью Ромейн.

   - Я могу по крайней мере предложить вам не спеша обдумать ваше положение.

   - Не спеша? Вы говорите так, как будто мое положение можно выносить.

   - Все можно вынести, Ромейн.

   - Может быть, вам, отец Бенвель. Вы отрешились от всего бренного, когда надели черную рясу священника?

   - Я отрешился, сын мой, от тех наших слабостей, которыми пользуются женщины. Вы говорите о вашем положении, я представлю его вам в самом худшем виде.

   - С какой целью?

   - Чтобы показать вам в точности, на что вы должны решиться. По английским законам мистрис Ромейн ваша жена. По правилам, считающимся священными в той религиозной общине, к которой вы принадлежите, она не мистрис Ромейн, а мистрис Винтерфильд, живущая с вами в прелюбодеянии. Если вы сожалеете о вашем обращении...

   - Я не сожалею о нем, отец Бенвель.

   - Если вы отказываетесь от священных стремлений, в которых сами признались мне, то вернитесь к вашей семейной жизни, но не требуйте, пока вы живете с этой женщиной, чтобы мы считали вас членом нашей общины.

   Ромейн молчал, сильное волнение, возбужденное в нем, утихло мало-помалу, и вместо него нежность, сострадание и прежняя любовь заговорили в его сердце, смелые выражения патера не достигли задуманной цели, они оживили в памяти Ромейна образ Стеллы тех дней, когда он в первый раз увидел ее. Как кротко было ее влияние на него и какую пользу приносило ему! Как нежно, как искренне она любила его!

   - Дайте мне еще вина! - воскликнул он. - Я чувствую слабость, и голова у меня кружится! Не презирайте меня, отец Бенвель, я так любил ее когда-то!

   Патер налил вино.

   - Я сочувствую вам, - сказал он. - Право, право, я вам сочувствую!

   Не все было ложью в этой вспышке сочувствия, тут была и частичка правды. Отец Бенвель был не совсем жесток. Его зоркий ум, смелое двоедушие привели к желаемому концу. Но раз он достиг своей цели - и, нужно помнить, достиг не для себя, - сострадательные порывы, оставшиеся в нем, прорывались иногда наружу. Человек с сильным умом - как бы он ни злоупотреблял им и как бы ни был его недостоин - все-таки имеет небесный дар.

   Если вы хотите видеть безусловную злобу, ищите ее в дураке.

   - Позвольте мне упомянуть еще об одном обстоятельстве, - продолжал отец Бенвель, - которое поможет вам успокоиться. В настоящем расположении вашего духа вы не можете возвратиться в обитель.

   - Это невозможно!

   - Я приказал приготовить для вас комнату у меня в доме. Здесь, освободившись от всяких тревожных влияний, вы сможете определить ваш будущий путь в жизни. Если вы желаете иметь отношения с Гайгеттом...

   - Не говорите об этом!

   Отец Бенвель вздохнул.

   - Ах! Я понимаю, - сказал он грустно, - этот дом напоминает вам посещение мистера Винтерфильда...

   Ромейн опять перебил его, но на этот раз одним жестом. Рука, сделавшая этот знак, сжалась в кулак и медленно опустилась на стол, глаза его помутились, брови нахмурились. При имени Винтерфильда воспоминания, отравлявшие все его добрые чувства, ядовито зашевелились в душе.

   Опять обман, которому он подвергся, сделался ненавистен ему.

   Снова отвратительное сомнение в действительной разлуке у церковных дверей начало тайно терзать его и как бы говорить ему: "Она обманула тебя в одном, почему же не могла обмануть и в другом?"

   - Могу я пригласить сюда моего поверенного? - спросил он вдруг.

   - Любезный Ромейн, вы можете пригласить всякого, кого захотите.

   - Я не обеспокою вас продолжительным пребыванием, отец Бенвель?

   - Не делайте ничего второпях, сын мой, пожалуйста, не делайте ничего второпях!

   Ромейн не обратил никакого внимания на эту просьбу.

   Страшась важного решения, которое ожидало его, он инстинктивно искал убежища в надежде на перемену места.

   - Я уеду из Англии! - сказал он нетерпеливо.

   - Не один, - подсказал отец Бенвель.

   - Кто же будет моим спутником?

   - Я, - ответил патер.

   Унылые глаза Ромейна просияли. В своем отчаянном положении он мог довериться только отцу Бенвелю.

   Пенроз был далеко, Лоринги помогали обмануть его, майор Гайнд открыто сожалел и презирал его как жертву иезуитской хитрости.

   - Можете ли вы уехать со мною в любое время? - спросил он. - Разве у вас нет обязанностей, удерживающих вас в Англии?

   - Мои обязанности, Ромейн, уже поручены другим.

   - Стало быть, вы это предвидели?

   - Я считал это возможным. Будет ли ваше путешествие продолжительным или кратким, вы не уедете один.

   - Я еще ни о чем не могу думать: моя голова пуста, - печально признался Ромейн. - Я не знаю, куда поеду.

   - Я знаю, куда вы должны ехать и куда поедете, - решительно сказал отец Бенвель.

   - Куда?

   - В Рим.

   Ромейн понял истинное значение этого краткого ответа.

   Безотчетное чувство опасения начало пробуждаться в его уме. В то время, когда его еще терзали сомнения, отец Бенвель, по какому-то непостижимому предвидению, определил заранее его будущность. Разве патер провидел события?

   Нет! Он только предвидел их с того дня, когда ему впервые пришло в голову, что можно заставить Ромейна взглянуть на его брак с точки зрения католика и довести его до того, чтобы перед судом собственной совести этот брак показался бы ему не вполне безукоризненным. Таким образом, можно будет объявить его женитьбу, состоявшуюся до обращения, недействительной, и тогда устранится с его пути последнее препятствие к достижению плана - развод даст возможность довести Ромейна до поступления в монахи.

   До сих пор иезуит скромно писал своим почтенным собратьям, что видит свои отношения к Ромейну в новом свете.

   В следующем письме он уже прямо объяснил, в чем дело. Победа была выиграна. В это утро он не обменялся с гостем больше ни одним словом.

   К отправлению почты отец Бенвель приготовил свое последнее донесение секретарю общества Иисуса.

  

   "Ромейн свободен от семейных уз, связывавших его. Он приносит аббатство Венж в дар церкви и чувствует призвание к монашеской жизни. Через две недели мы будем в Риме".

  

   Бопарк-Гауз, 17 июня 18...

   Мы редко встречаемся с вами, кузен Биминстер. Но мне случается слышать о вас от общих знакомых. В последний раз я имел известие по поводу вашего поступка за обедом у сэра Филиппа на прошлой неделе.

   Один из джентльменов, такой же гость, как и вы, упомянул мое имя. Не вызванный никем, вы продолжали разговор и отозвались об мне так:

  

   "Мне неприятно отзываться о теперешней главе нашего семейства так, но действительно Бернард не достоин занимаемого им положения. Выражаясь мягко, он не раз компрометировал себя и своих родных. Будучи молодым человеком, он женился на наезднице из цирка. После этого с ним случилась еще какая-то история, которую он постарался скрыть от нас. О том, насколько она была унизительна, мы могли догадываться только по последствиям: более года он добровольно не возвращался в Англию. А в довершение всего он вмешался в это возмутительное дело Луиса Ромейна и его жены.

   Если бы кто-нибудь другой отозвался обо мне так, я отнесся бы к нему, как к злому идиоту, которого, быть может, надо бить, но на которого ни в коем случае не следует обращать внимания.

   Вы - другое дело. Если я умру бездетным, Бопарк перейдет к вам как к ближайшему наследнику.

   Я не допущу, чтобы такой человек бранил меня и топтал в грязь; я немедленно докажу ему, что он не прав. Имя, которое я ношу, дорого для меня. Если я не отвечу на ваш намек о моих отношениях к Ромейну и его жене, то, как исходящий от члена семьи, он может быть принять за правду. Чтобы не допустить этого, я решаюсь открыть вам некоторые из самых грустных событий в моей жизни. В них нет ничего постыдного для меня, и если я до сих пор молчал, то только ради других, а вовсе не ради себя. Теперь я думаю иначе. Репутацию женщины, если это хорошая женщина, не скомпрометируешь, открыв правду. Особа, о которой я думал в то время, когда писал эти строки, знает, что я намерен сделать, и одобряет мой образ действия.

   Прилагаю при этом письме самое откровенное признание, какое я в состоянии дать - это выдержки из моего собственного дневника. Где того требовала необходимость, они дополнены письменными заявлениями свидетелей.

   Мы никогда особенно не симпатизировали друг другу. Но вы воспитаны как джентльмен, и я надеюсь, что, прочтя мой рассказ, вы отнесетесь справедливо ко мне и к другим, хотя и считаете, что мы поступали опрометчиво.

   Б. В.

  

   11 апреля 1859.

   Мистрис Эйрикорт уехала сегодня из Бопарка в Лондон. Произвел ли я в самом деле какое-нибудь впечатление на красавицу Стеллу? В моем несчастном положении, когда я не знаю, свободен я или нет, я не решился прямо признаться в своей любви.

  

   12 апреля.

   Я становлюсь суеверным. Дневник происшествий Times'а сообщает о смерти несчастной женщины, которую я имел безумство назвать своей женой. Семь лет я ничего не слышал о ней... Я свободен! Право, это хорошее предзнаменование. Не последовать ли мне за мистрис Эйрикорт и ее дочерью в Лондон и объясниться там? Но я не настолько верю в свою привлекательность, чтобы рискнуть. Лучше написать под строжайшим секретом мистрис Эйрикорт.

  

   14 апреля.

   Получил очаровательный ответ от матери ангела, написанный наскоро. Они собираются в Париж. Стелла обеспокоена и недовольна, ей необходима перемена обстановки, да и мистрис Эйрикорт прибавляет:

   "Это вы взбудоражили ее, почему вы не объяснились, когда мы были в Бопарке?"

   Она еще раз написала из Парижа. Добрый старик Ньюблисс всегда говорил, что Стелла любила меня, и удивлялся, подобно мистрис Эйрикорт, почему я не делаю предложения. Как мне было рассказать им, какими оковами я был скован в то время?

  

   Париж, 18 апреля.

   Она приняла мое предложение! Слова бессильны для выражения моего счастья.

  

   19 апреля.

   Получил письмо от своего поверенного, все исполненное специальных тонкостей и оттяжек. У меня не хватает терпения перечислить их все. Завтра мы едем в Бельгию. Мы не возвратимся в Англию - Стелле так не хочется уезжать с континента, что мы, вероятно, обвенчаемся за границей. Но ей надоело вечное веселье и суматоха Парижа, ей хочется посмотреть старые бельгийские города. Мать ее с сожалением расстается с Парижем. Никогда я еще не встречал такой живой женщины в ее годы.

  

   Брюссель, 7 мая.

   Да будут благословенны старые бельгийские города. Мистрис Эйрикорт так хочется поскорей уехать отсюда, что она торопит меня со свадьбой и даже соглашается, конечно, с грустью, чтобы мы обвенчались в Брюсселе без всякой торжественности. Единственным условием, поставленным ею, было присутствие лорда и леди Лоринг, ее старинных друзей.

   Здесь следует бумага. Это предсмертная исповедь жены мистера Винтерфильда и объяснительное письмо, написанное пастором из Бельгавена. События, о которых сообщают эти бумаги, уже известны читателям. Затем снова следуют выписки из дневника.

  

   Бинген на Рейне, 19 мая.

   Наконец я получил из Девоншира письма, которые хотя бы немного утешили меня. По крайней мере ужасное несчастье, случившееся в Брюселле, останется в тайне. Дом в Бопарке заперт, и слуги отпущены "по случаю моего путешествия за границу". К отцу Ньюблиссу я писал особо. Не смея сказать ему правду, я намекал, что моя свадьба расстроилась, он отвечал мне дружеским письмом. Надеюсь, время поможет мне стойко переносить мой тяжкий жребий. Быть может, наступит день, когда Стелла и ее друзья узнают, как жестоко, несправедливо они отнеслись ко мне.

  

   Лондон, 18 ноября 1860.

   Старая рана открылась. Я случайно встретился с нею в картинной галерее. Она смертельно побледнела и тотчас же ушла.

   О, Стелла? Стелла!

  

   Лондон, 12 августа 1861.

   Снова встреча с ней. И еще потрясение, которого я не испытал бы, если бы просматривал газетные объявления о свадьбах. Подобно всем мужчинам, я полагал, что их читают только женщины.

   Я поехал с визитом к одному весьма приятному новому знакомому - мистеру Ромейну. Я смотрел из окна, когда к дому подъехал экипаж. Я узнал Стеллу! После двух лет она воспользовалась свободой, предоставленной ей законом. Я не могу сетовать на нее за то, что она обошлась со мной как с незнакомым, когда ее муж, ничего не зная, представил нас друг другу. Но потом, когда мы на несколько минут остались наедине... Нет.., я не в состоянии повторить ее безжалостных слов. Почему я так глуп, но я по-прежнему люблю ее?

  

   Бопарк, 16 ноября.

   Стелла, по-видимому, несчастлива замужем.

   В сегодняшних газетах есть известие о переходе ее мужа в католическую веру. Могу сказать, положа руку на сердце, что мне жаль ее, зная, какое горе ей принес пример обращения в католическую веру. Но я так ненавижу его, что это доказательство его слабости - утешение для меня.

  

   Бопарк, 27 января 1862.

   Я получил от Стеллы такое поразительное и грустное письмо, что, прочитав его, я не могу оставаться вдали от нее. Муж бросил ее. Он отправился в Рим для искуса перед вступлением в монахи. Сегодня же еду в Лондон.

  

   Лондон, 27 января.

   Как ни коротко письмо Стеллы, я несколько раз в продолжение дороги перечитывал его. Заключение его все еще обдуманно-холодное. Известив меня, что она живет с матерью в Лондоне, Стелла заканчивает свое письмо следующими словами:

  

   "Не опасайтесь, что я взвалю на ваши плечи тяжесть моих забот. Со дня нашей встречи в Тен-Акре я заметила в вас снисхождение и сострадание ко мне. Я не стану спрашивать, говорили ли вы откровенно, - вы можете доказать это. Но я хотела бы задать вам несколько вопросов, на которые никто, кроме вас, не сможет ответить. Мое одинокое положение, быть может, даст мне возможность не быть неверно понятой вами. Позволите ли вы мне писать вам?"

  

   Каждое предложение дышит укоренившимся недоверием! Если бы другая женщина обошлась со мною так, я бы бросил ее письмо в огонь и не покинул бы своего южного дома.

  

   29 января.

   Один день пропущен в моем дневнике. Вчерашние события окончательно расстроили меня на некоторое время.

   Прибыв вечером 27 в гостиницу Дервента, я с посыльным отправил записку Стелле, спрашивая ее, когда я могу ее видеть.

   Удивительно, какие иногда пустяки могут тронуть женщину! В записке, присланной в ответ на мою, я впервые после нашей разлуки в Брюсселе заметил дружелюбное отношение к себе. Это я приписываю ее изумлению моей поездкой из Девоншира в Лондон ради нее и благодарности за это.

   Она сообщала мне, что намеревается быть у меня завтра. Кажется, она и ее мать не едины во взглядах на причину странных отношений к ней Ромейна, и Стелла желает прежде всего переговорить со мной, без вмешательства мистрис Эйрикорт.

   В эту ночь я мало спал и провел большую часть времени, ходя по комнате и куря. Моим товарищем был Странник - он так просил взять его в Лондон, что я не мог отказать ему. Собака всегда спит у меня в комнате. Его удивление, при виде моего волнения, перешедшего наконец в страх и тревогу, выражалось в глазах, тихом визге и лае, как будто оно высказывалось словами. Кто назвал собаку бессловесным созданием? Должно быть, мужчина, и мужчина вовсе недостойный любви, с собачьей точки зрения.

   В начале одиннадцатого часа, 28-го, она вошла в мою гостиную. Я нашел в ней перемену к худшему, вероятно, вследствие всех неприятностей, перенесенных бедняжкою. Ее черты значительно утратили свое изящество, а цвет лица - нежность. Даже ее костюм - конечно, я не заметил бы этого в другой женщине - показался мне неряшливым и безвкусным.

   В минуту первого волнения я забыл об охлаждении, существовавшем между нами, и протянул было ей руку, но тотчас же отдернул ее. Ошибся я, предполагая, что она сделала такое же движение, но, подобно мне, не поддалась ему? Она постаралась скрыть свое смущение, если чувствовала его, наклонившись к собаке.

   - Мне совестно, что вы зимой приехали в Лондон... - начала она.

   Невозможно было позволить ей принять со мной такой банальный тон.

   - Я от всего сердца сочувствую вам, - сказал я, - и от всей души желаю быть полезным, если могу.

   Она в первый раз взглянула на меня. Поверила она мне? Или все еще продолжает сомневаться во мне? Прежде чем я мог решить это, она вынула из кармана письмо, открыла его и подала мне.

   - Женщины часто преувеличивают свои несчастья, - сказала она. - Думаю, мне не следовало бы злоупотреблять вашим терпением, но хотелось доказать вам, что я не представляю свои неприятности больше, чем они есть. Вы увидите это из слов самого мистера Ромейна. Прочтите это письмо до того места, где страница загнута.

   Это было прощальное письмо ее мужа.

   Оно было написано в утонченно-вежливых и обдуманных выражениях. Но оно не в состоянии было скрыть от меня жестокого отношения фанатика-мужа к жене.

   Смысл письма был следующий.

   Ромейн писал, что узнал о браке Стеллы, состоявшемся в Брюсселе и даже после замужества обдуманно скрытом ею. И впоследствии она продолжала скрывать от него это обстоятельство и этим поступком подорвала всякую веру в нее. (Вероятно здесь заключался намек на встречу со мной в Тен-Акр-Лодже как с незнакомым). Церковь, к которой он теперь принадлежит, предложила ему не только свое божественное утешение в его семейном несчастье, но также и честь служить делу религии в священных рядах ее духовенства. Перед отъездом в Рим он посылал ей последнее прости на сем свете и прощал ей все зло, причиненное ему. Затем он просил позволения сказать еще несколько слов о ней самой. Во-первых, он желал бы передать ей положенное. Он предоставлял ей в пожизненное пользование Тен-Акр-Лодж и приличный доход. Во-вторых, он желал, чтобы она не искала мотивов, руководивших им. Каково бы ни было его мнение о ее поведении, он не считал бы этого достаточной причиной для того, чтобы покинуть ее, но, оставив в стороне личные чувства, он вследствие своих религиозных убеждений не видел для себя другого исхода, кроме расторжения брака с нею. Затем он вкратце объяснил свои убеждения и в заключение письма выразил свое намерение следовать им.

   Здесь страница была загнута, и объяснение было скрыто от меня.

   Слабая краска разлилась по ее лицу, когда я возвратил ей письмо.

   - Конец не имеет для вас значения, - сказала она. - Вы знаете от него самого, что он бросил меня, щедро обеспечив. Быть может, это расположит вас в его пользу?

   Я пытался говорить. Она увидела по моему лицу, как я презирал его, и остановила меня.

   - Что бы вы ни думали о его образе действия, - продолжала она, - я прошу вас не высказывать этого. После того, как вы прочли письмо, могу ли я узнать ваше мнение о себе самой? В былые дни...

   Бедняжка остановилась в явном замешательстве и отчаянии.

   - Зачем вспоминать об этом времени? - решился я спросить.

   - Это необходимо. В былое время, вам это известно, моя будущность и будущность моей матери были обеспечены завещанием моего отца. Вы знаете, что у нас было приличное состояние.

   Я слышал об этом после венчания, когда составляли брачный контракт. У матери и у дочери был небольшой доход в несколько сотен фунтов в год. Цифра изгладилась у меня из памяти.

   Сообщив ей это, я ждал, что она скажет.

   Она вдруг замолчала, на ее лице и в манерах отразилось самое тяжелое замешательство.

   - Все равно, - сказала она, овладев наконец собой. - Мне пришлось много вынести. Я иногда забываю...

   Она старалась закончить фразу, но не смогла и подозвала к себе собаку. Глаза ее были полны слез, и она старалась, лаская Странника, скрыть их от меня.

   Вообще я не привык заглядывать в души людей, но, мне кажется, я понял Стеллу. Наедине со мною желание довериться мне на минуту взяло верх над ее осторожностью и гордостью, она отчасти стыдилась этого, отчасти же была готова последовать своему влечению. Я колебался недолго. Время, которого я ждал, время доказать ей деликатно с моей стороны, что я всегда был достоин ее, наконец-то наступило.

   - Помните ли вы мой ответ на ваше письмо об отце Бенвеле? - спросил я.

   - Да, помню, от слова до слова.

   - Я обещал вам доказать, если вы когда-нибудь будете нуждаться во мне, что я достоин вашего доверия. При настоящих обстоятельствах я могу исполнить свое обещание. Подождать, пока вы успокоитесь, или продолжить сейчас?

   - Говорите сейчас...

   - Если бы вы выказали хотя бы малейшее колебание в ту минуту, когда ваши друзья хотели увести вас от меня... - начал я.

   Она содрогнулась. Казалось, в ее памяти возникла фигура моей несчастной жены, встретившей нас на паперти.

   - Не вспоминайте об этом! - воскликнула она. - Пощадите меня!

   Я открыл портфель, в котором хранились бумаги, присланные мне пастором из Бельгавена, и положил их на стол перед нею. Я думал, что чем яснее и короче буду говорить, тем лучше будет для нас обоих.

   - Моя жена умерла после того, как мы расстались в Брюсселе, - сказал я. - Вот копия с медицинского свидетельства о ее смерти.

   Стелла не пожелала даже взглянуть на него.

   - Я не вижу толку в подобных вещах, - ответила она чуть слышно. - Что это такое?

   Она взяла предсмертную исповедь моей жены.

   - Прочтите, - попросил я.

   Стелла со страхом взглянула на меня.

   - Что сообщит мне эта бумага? - спросила она.

   - Она скажет вам: "Поверив внешним обстоятельствам, вы были несправедливы к человеку, ни в чем не повинному".

   Произнеся это, я отошел к окну позади нее на противоположном конце комнаты так, чтобы, читая, она не могла видеть меня.

   Через несколько минут - какими долгими они показались мне! - я услышал, что она пошевелилась. Когда я обернулся, она подбежала ко мне и бросилась на колени передо мной. Я пытался поднять ее и старался уверить, что простил ее. Она схватила меня за руки и закрыла ими свое лицо - они сделались мокрыми от слез.

   - Мне стыдно смотреть на вас, - сказала она. - О, Бернард, какая я была презренная женщина!

   Никогда в жизни я не чувствовал себя в таком замешательстве. Я не знаю, что бы сказал или сделал, если б моя старая, милая собака не вывела меня из затруднения. Она также подбежала ко мне, ревнуя меня, и пыталась лизать мои руки, которые Стелла все еще не выпускала. Положив свои лапы мне на плечи, собака старалась втиснуться между нами. Кажется, мне удалось принять спокойный вид, хотя на душе было тревожно.

   - Не возбуждайте же ревность Странника, - сказал я.

   Она позволила поднять себя. О, если б она могла поцеловать меня! Но это было невозможно, она поцеловала голову собаки и потом обратилась ко мне. Я не напишу того, что она сказала мне. Пока я жив, мне не забыть этих слов.

   Я подвел ее к стулу. Письмо пастора из Бельгавена все еще лежало на столе, не прочтенное ею. Оно имело важное значение, так как могло убедить ее в подлинности исповеди. Но ради нее я не решался заговорить о нем.

   - Теперь вы знаете, что у вас есть друг, готовый помочь вам советом и делом... - начал я.

   - Нет, - прервала она меня, - не только друг, скажите - брат...

   Я сказал это и прибавил:

   - Вы хотели что-то спросить у меня и не договорили?

   Она поняла меня.

   - Я хотела сообщить вам, - сказала она, - что написала отказ поверенному мистера Ромейна. Я уехала из Тен-Акр-Лоджа и никогда более не вернусь туда и не возьму ни фартинга из денег мистера Ромейна. Мать моя, хотя и знает, что у нас есть чем жить, говорит, что я поступила с непростительной гордостью и неблагоразумием. Мне хотелось бы знать, Бернард, разделяете ли вы мнение моей матери?

   Я, может быть, тоже высказал непростительную гордость и неблагоразумие. Во второй раз со времени счастливых прошлых дней, которым не осужденно вернуться, она назвала меня по имени. Под каким бы впечатлением я ни действовал, но я восхищался ею и уважал ее за этот отказ - и высказал ей это. Она стала спокойнее, так что я решился заговорить с ней о письме пастора.

   Она не хотела и слышать о нем.

   - О, Бернард, неужели я еще не должна доверять вам? Спрячьте эти бумаги. Я хочу знать только одно. Кто доставил их вам. Пастор?

   - Нет.

   - Через кого они достались вам?

   - Через отца Бенвеля.

   Она вскочила, точно от прикосновения электрической искры.

   - Я это знала! - воскликнула она. - Этот патер разбил мою семейную жизнь, почерпнув свои сведения именно из этих бумаг, прежде чем передал их в ваши руки.

   Она остановилась, чтобы немного успокоиться, и прибавила:

   - Вот в чем заключался первый вопрос, который я хотела задать вам. Вы ответили мне. Мне больше ничего не надо.

   Она, конечно, заблуждается насчет отца Бенвеля. Я пытался объяснить ей это. Я сказал, что когда мой почтенный знакомый передал мне бумаги, печать не была сломана. Она презрительно засмеялась. Неужели я так плохо знал его, чтобы хоть на минуту усомниться в том, что он мог сломать печать и потом восстановить ее? Я никогда не думал, о возможности этого, она поразила, но не убедила меня. Я никогда не изменяю своим друзьям, даже тогда, когда знаком с ними недавно, поэтому я все еще пытался защитить отца Бенвеля. В результате она засыпала меня вопросами. Я совершенно внезапно возбудил в ней любопытство. Она пожелала узнать, каким образом я познакомился с патером и как ему удалось завладеть бумагами, которые предназначались только для меня.

   Мне оставалось подробно все рассказать ей.

   Это было вовсе не легко для человека, подобного мне, но привыкшего передавать события по порядку. Делать было нечего: пришлось рассказать длинную историю о похищении бумаг и находке их пастором. Рассказ только подтвердил ее подозрения касательно отца Бенвеля, из прочих сведений ее более всего заинтересовали подробности о мальчике-французе.

   - Все, что касается этого бедного ребенка, имеет для меня необычайный интерес, - сказала она.

   - Разве вы знали его? - спросил я с некоторым удивлением.

   - Я знала и его, и его мать, я расскажу вам в другой раз, каким образом познакомилась с ними. Я имела предчувствие, что через мальчика меня постигнет какое-нибудь несчастье. Случайно дотронувшись до него, я содрогнулась, точно от прикосновения к змее. Вы подумаете, что я суеверна, но после того, что я слышала от вас, я вижу, что он действительно был косвенной причиной несчастья, обрушившегося на меня. Каким образом ему удалось украсть бумаги? Спросили вы об этом у бельгавенского пастора?

   - Я ничего у него не спрашивал. Но он счел своей обязанностью рассказать мне все, что ему было известно о пропаже бумаг.

   Она подвинула свой стул ближе ко мне.

   - Расскажите мне все! - попросила она.

   Я не совсем охотно исполнил ее просьбу.

   - Разве в рассказе есть что-нибудь такое, что мне не следовало бы слышать?

   Это принудило меня говорить прямо.

  &nbs