Коллинз Уилки - Черная ряса

гласны? Отлично. И обещайте мне не думать более об этой домашней комедийке. Обратите свои мысли на что-нибудь другое. Просмотрите "Воспоминания о папах" Виземана. Прощайте да благословит вас Господь!

   Веселость паписта приятно удивила слугу, отворявшего дверь отцу Бенвелю.

   - А он славный малый, - объявил он своим товарищам, - дал мне полкроны и ушел, напевая про себя.

  

   Секретарю общества Иисуса в Риме

   Имею честь уведомить вас, что ваше письмо получено мною.

   Вы пишете, что наши преподобные отцы недовольны, не получая более шести недель никакого известия от меня после моего донесения о том, как Ромейн обедал у меня.

   Мне это весьма прискорбно, но еще более прискорбно то, что они начали сомневаться в обращении Ромейна. Дайте мне еще неделю срока, и если виды на обращение за это время не улучшатся, то я признаю себя побежденным. А пока я преклоняюсь перед высшей мудростью и не решаюсь прибавить ни слова в свое оправдание.

  

   Недельная отсрочка, данная мне, истекла. Я сообщаю об этом со смирением, но мне есть что сказать в свою пользу.

   Вчера мистер Луис Ромейн, владелец аббатства Венж, принят в лоно святой католической церкви. Прилагаю подробный отчет о церемонии, помещенный в одной из газет.

   Будьте столь добры уведомить меня по телеграфу, желают ли преподобные отцы, чтобы я продолжал начатое дело, или нет?

  

  

   Листья опали в садах Тен-Акр-Лоджа, и буйные ветры уныло возвещали о наступлении зимы.

   Непреодолимая скука господствует в доме. Ромейн постоянно уезжает в Лондон, вполне предавшись своим новым религиозным обязанностям под руководством отца Бенвеля. Книг и манускриптов не видно более в кабинете, несносно строгий порядок царствует в заброшенной комнате. Одни бумаги Ромейна сожжены, другие спрятаны в ящики и шкафы, история "О происхождении религии" заняла жалкое место среди других неоконченных литературных работ. Мистрис Эйрикорт, примирившись с зятем, время от времени навещает свою дочь, как бы принося этим жертву. Она беспрестанно зевает, читает бесчисленное множество романов и переписывается со своими друзьями. В длинные скучные вечера эта когда-то веселая женщина открыто сожалеет, что не родилась мужчиной и не обладает присущими мужскому полу наклонностями курить, пить и ругаться. Она представляла жалкое существо, и мало было надежды на улучшение. Стелла была очень благодарна матери, но ничто не могло убедить ее оставить Тен-Акр-Лодж и развлекаться в Лондоне. Мистрис Эйрикорт грустно ответила:

   - В моей дочери не осталось ни малейшей податливости.

   В одно пасмурное серое утро мать и дочь сидели у камина.

   - Где твой презренный муж? - спросила мистрис Эйрикорт, оторвавшись от книги.

   - Луис в городе, - ответила небрежно Стелла.

   - С Иудой Искариотским?

   Стелла была слишком озабочена, чтобы сразу понять намек.

   - Вы подразумеваете отца Бенвеля? - спросила она.

   - Не называй его по имени, моя дорогая, я нарочно перекрестила его так, чтобы избегать этого, даже его имя унижает меня. Как мог этот льстивый, старый негодяй так обмануть меня при всем моем знании света! Он был так мил, симпатичен и составлял такой положительный контраст с тобой и твоим мужем, что я забыла все имеющиеся причины не доверять ему.

   Ах, мы, женщины, бедные создания - между собою мы можем признаться в этом. Как действуют на нас любезные манеры и приятный голос мужчины; многие ли из женщин смогут устоять? Даже Ромейн обманул меня, хотя этому еще способствовало его состояние, что, впрочем, в некоторой степени оправдывает и мою глупость. Теперь Стелле больше нечего делать, как ублажать его. Поступай так, как поступает этот отвратительный патер, положись на свою красоту, хотя теперь она уже не такая, какой я желала бы ее видеть, и весы перетянут на твою сторону. Известно тебе, когда возвратится новообращенный? Я слышала, как вчера он по случаю пятницы заказывал для себя рыбный стол. Ты присоединилась к нему за десертом после нечестивого мясного обеда. Что он говорил тебе?

   - То, что он уже не раз говорил мне, мама: нравственное спокойствие воротилось к нему благодаря отцу Бенвелю. Он был очень кроток и снисходителен, но так смотрел на меня, как будто жил в совершенно другом мире. Он сказал, что намерен провести неделю в какой-то обители. Я не спросила его, что это значит, как бы то ни было, но думаю, что он теперь там.

   - Ты помнишь, моя дорогая, что твоя сестра начала точно так же. Она предалась затворничеству. Мы увидим Ромейна с красным носом и двойным подбородком, и он нам предложит когда-нибудь помолиться за нас! Ты помнишь мою горничную, француженку, которой я отказала за то, что она плевалась, когда, бывало, разозлится, как кошка? Я начинаю думать, что жестоко обошлась с бедняжкой. Когда я слышу о Ромейне и его обителях, я сама почти готова плеваться. Однако будем продолжать чтение. Вот, возьми первый том, я закончила его читать.

   - Что это такое, мама?

   - Очень замечательное произведение, Стелла, при современном состоянии беллетристики в Англии: это роман с совершенно невероятными событиями. Попробуй почитай! Этот роман имеет и другое необычайное достоинство - он написан женщиной.

   Стелла послушно взяла первый том. Перелистывая его, она тоскливо опустила на колени этот удивительный роман.

   - Я не могу сосредоточиться на нем, - сказала она, - мой ум слишком занят моими собственными мыслями.

   - О Ромейне? - спросила мать.

   - Нет. Когда теперь я думаю о муже, я почти желаю иметь его веру в патеров и затворничество. Внутреннее убеждение говорит мне, мама, что настанут еще большие неприятности. Когда я была моложе, я не помню, чтобы меня мучили какие-либо предчувствия. Говорила я вам когда-нибудь прежде о предчувствиях?

   - Если бы ты сказала мне, душа моя, что-нибудь подобное, когда бы то ни было, то я ответила бы тебе - извини, что я говорю прямо:

   - Стелла, твоя печень не в порядке, и обратилась бы к домашней аптечке, а теперь я только скажу тебе: прикажи заложить карету, поедем на утренний концерт, отобедаем в ресторане и закончим вечер в театре.

   Это оригинальное предложение положительно не произвело на Стеллу никакого действия, она была поглощена ходом собственных мыслей.

   - Я жалею, что не сказала об этом Луису, - рассеянно проговорила она.

   - Сказать ему? О чем, душа моя?

   - О том, что произошло у меня с Винтерфильдом. Поблекшие глаза мистрис Эйрикорт широко раскрылись от изумления.

   - Неужели ты действительно думаешь об этом? - спросила она.

   - В самом деле, думаю.

   - Неужели ты так наивна, Стелла, и думаешь, что человек с характером Ромейна женился бы на тебе, если б ты сказала ему о твоем брюссельском браке?

   - Почему же нет?

   - "Почему нет!" Неужели Ромейн или кто бы то ни был, поверил бы, что ты действительно рассталась с Винтерфильдом у церковных дверей? Принявши во внимание, что ты замужняя женщина, твоя невинность, мое дорогое дитя, ведь становится положительным феноменом! Хорошо, что там были люди благоразумнее тебя и сохранили твою тайну!

   - Не говорите так утвердительно, мама. Луис еще может узнать это.

   - Не одно ли это из твоих предчувствий?

   - Да.

   - Как он сможет это узнать, скажи, пожалуйста?

   - Я боюсь, что от отца Бенвеля. Да! да! Я знаю, вы считаете его только льстивым, старым лицемером и не боитесь его так, как я. Ничто не убедит меня в том, что действиями этого человека при занятиях с Ромейном руководит только ревность к своей религии. Патер преследует какую-то гнусную цель, и по его глазам я вижу, что речь идет обо мне.

   Мистрис Эйрикорт разразилась хохотом.

   - Что же тут смешного? - спросила Стелла.

   - Я объявляю, моя дорогая, что в твоем полнейшем незнании света есть нечто крайне возмутительное! Если тебя поражают странности в поведении какого-нибудь попа - все равно, дитя мое, к какому вероисповеданию он ни принадлежит, - то ты не ошибешься, приписав причины, руководящие им, деньгам. Если бы Ромейн сделался баптистом или методистом, каждый преподобный отец, взявший на себя его духовное просвещение, не забыл бы, как ты, моя глупенькая, что его новообращаемый - богач. Его мысли были бы направлены на часовню, на миссию или школу, нуждающуюся в пожертвовании, и, как я в настоящее время разжигаю огонь без всякой гнусной цели, так и он кончил бы тем, что, представив свой скромный подписной лист, выдал бы себя - подобно нашему ненавистному отцу Бенвелю - двумя милыми словцами: "Пожертвуйте, пожалуйста". Нет ли у тебя еще какого предчувствия, душа моя, о котором тебе было бы приятно выслушать чистосердечное мнение твоей матери?

   Стелла покорно опять взяла книгу.

   - Может быть, вы и правы, - сказала она. - Будем читать наш роман.

   Не успела она еще дойти до конца первой страницы, как мысли ее были снова далеко от несчастного романа. Стелла думала о том "другом предчувствии", которое возникло с последним ироническим вопросом ее матери. Смутный страх, овладевший Стеллой от нечаянного прикосновения к мальчику-французу в ее бытность в Кемп-Гилле, до сих пор время от времени омрачал ее воспоминания. Даже его смерти было недостаточно для того, чтобы уничтожить опасение, что через него может постигнуть ее какое-то неведомое несчастье в будущем.

   Подобные суеверные предчувствия в ее положении были для нее самой новой слабостью; она искренне стыдилась, но все-таки они не оставляли ее.

   Второй раз книга упала к ней на колени. Стелла отложила ее в сторону и подошла к окну, чтобы посмотреть на унылую осеннюю погоду.

   Почти в ту же минуту горничная мистрис Эйрикорт помешала своей госпоже читать второй том романа, войдя в комнату с письмом.

   - Мне? - спросила Стелла, повернувшись от окна.

   - Нет, мистрис Эйрикорт.

   Письмо принес один из слуг леди Лоринг, отдавши его горничной, он, по-видимому, сообщил ей нечто секретное.

   Она многозначительно приложила палец к губам, отдавая письмо мистрис Эйрикорт.

   Леди Лоринг писала следующее:

  

   "Если Стелла будет с вами, когда вы получите мое письмо, не говорите ей о том, что я пишу к вам. Она, бедняжка, всегда имела безотчетное недоверие к отцу Бенвелю, и, между нами, я нахожу, что она была не так сумасбродна, как я прежде думала. Отец Бенвель неожиданно оставил нас под благовидным предлогом, удовлетворившим лорда Лоринга и не удовлетворившим меня. Не то чтобы я особенно старалась наводить справки, но сейчас из разговора с одним знакомым католиком я узнала кое-что о нем.

   Отец Бенвель, моя милая, иезуит и, что всего важнее, высокопоставленное лицо в ордене, так что, вероятно, ему было необходимо скрывать от нас свое положение. У него, должно быть, были особо серьезные причины, если он занял такое сравнительно низкое положение в нашем доме.

   Я не имею ни малейшей причины связывать это изумительное открытие с тягостными предчувствиями дорогой Стеллы, но, между прочим, мне хотелось бы знать, что думает об этом ее мать? Приезжайте, как можно скорей и переговорим об этом".

  

   Мистрис Эйрикорт положила письмо в карман, спокойно улыбаясь.

   Применив к письму леди Лоринг свою неизменную систему догадок, мистрис Эйрикорт разрешила тайну поведения патера без малейшего замедления.

   Вероятно, отец Бенвель получил от лорда Лоринга чек на такое крупное пожертвование, что милорд счел за лучшее умолчать об этом чеке перед миледи, - вот и разрешение загадки, совершенно ясное, как солнце в полдень! Нужно ли разъяснять это леди Лоринг, так как она уже разъяснила Стелле? Мистрис Эйрикорт ответила на этот вопрос отрицательно. Как католики, старые друзья Ромейна Лоринги, естественно, радовались его обращению, но, как старые друзья жены Ромейна, они были обязаны выражать свои чувства не слишком открыто.

   Чувствуя, что всякое рассуждение о поведении патера, вероятно, приведет к щекотливому предмету обращения Ромейна, мистрис Эйрикорт решилась благоразумно смолчать. Вследствие такого решения Стелла осталась неподготовленной к приближавшейся катастрофе.

   Мистрис Эйрикорт подошла к дочери, все еще стоявшей у окна.

   - Ну, что, душа моя, не покатаемся ли мы перед завтраком?

   - Да, если вы хотите, мама.

   Ответив это, она обернулась к матери.

   Свет прояснившегося неба, мягкий и яркий, падал прямо на Стеллу.

   Взглянув на свою дочь, мистрис Эйрикорт вдруг сделалась серьезна, зорко и внимательно рассматривала она лицо дочери.

   - Разве вы видите во мне какую-нибудь чрезвычайную перемену? - спросила Стелла со слабой улыбкой.

   Вместо ответа мистрис Эйрикорт ласково обняла дочь, что не соответствовало обычным проявлениям ее характера. Глаза матери остановились с томной нежностью на лице дочери.

   - Стелла! - сказала она мягко и остановилась, впервые в жизни не находя слов.

   Немного погодя, она начала снова:

   - Да, я вижу в тебе перемену, - прошептала она, - интересную перемену, которая кое-что говорит мне. Ты угадываешь что?

   Лицо Стеллы вспыхнуло и опять побледнело, она тихо склонила голову на грудь матери.

   Суетная, легкомысленная и себялюбивая мистрис Эйрикорт все-таки была женщина, и всякие великие испытания и торжества в жизни женщины, подобные тем, которые скоро предстояли ее дочери, нашли в ней отголосок и затронули ее хотя и загрубевшее, но не оскверненное сердце.

   - Дорогая моя, - сказала она, - ты сообщила мужу радостную новость?

   - Нет.

   - Почему?

   - Он теперь ничем не интересуется, что бы я ему ни говорила.

   - Глупости, Стелла! Ты можешь привлечь его к себе одним словом, и разве ты колеблешься произнести это слово? Тогда я скажу ему!

   Стелла быстро высвободилась из нежных объятий матери.

   - Если вы это сделаете, - вскричала она, - я не могу выразить, какой безучастной и жестокой я вас буду считать! Обещайте, дайте мне честное слово, что предоставите это мне!

   - А ты скажешь ему сама, если я предоставлю это тебе?

   - Да, когда выберу удобное время. Обещайте!

   - Тише, тише, не волнуйся, моя милая, обещаю. Поцелуй меня! Я сама изволновалась! - воскликнула она, впадая в свой обычный тон. - Какой удар моему тщеславию, Стелла, надежда стать бабушкой! Я определенно должна позвать Матильду и принять несколько лавандовых капель. Послушайся моего совета, душа моя, и мы выгоним патера из дома. Когда Ромейн вернется из своего смешного затворничества, после поста, бичевания и Бог знает еще чего, образумь его и скажи ему. Подумай об этом.

   - Да, я подумаю.

   - Еще одно слово, прежде чем придет Матильда. Помни, как важно иметь наследника аббатству Венж! В этом случае ты можешь вполне безнаказанно воспользоваться невежеством мужчин. Уверь его, что у тебя непременно будет мальчик!

  

   В одном из отдаленных обширных предместий западной части Лондона дом, называемый обителью, стоял посреди прекрасно возделанного сада, окруженного со всех сторон высокой каменной стеной. Кроме большого золотого креста на крыше часовни, ничто снаружи не свидетельствовало о благочестивой цели, которой римско-католическое духовенство с помощью добровольных приношений верующих посвятило это здание.

   Но новообращенный, входящий в ворота, оставлял за собой протестантскую Англию и как бы вступал в новый мир. Отеческие заботы церкви овладевали им в обители, окружая его монашеской простотой в его опрятной маленькой спальне и ослепляя его духовным блеском, когда религиозные обязанности призывали его в церковь. Изящный вкус, так редко проявляющийся при новейшем устройстве и украшении монастырей и церквей в южных странах, обнаруживался здесь, служа религиозным целям, в каждой части дома. Строгая дисциплина не имела жалкой и отвратительной стороны в обители. Живущие в ней вкушали свои постные трапезы на безукоризненных скатертях, без малейшего пятнышка, блестящими ножами и вилками. Кающиеся, лобызавшие ступени алтаря, "не ели навоза", как говорят на Востоке. Друзья-благотворители, которым дозволялось посещать живущих в установленные дни, видели в приемной комнате копии со знаменитых картин, изображавших святое семейство, - действительные произведения искусства, они ступали по ковру, изображавшему благочестивые эмблемы, безукоризненные по краскам и рисунку. У обители был собственный артезианский колодец, все в доме пили чистую воду. Легкий запах ладана ощущался в коридорах. Успокоительная и таинственная тишина места редко нарушалась тихими шагами и осторожно отворявшимися и затворявшимися дверями. Ни одно животное не оживляло тишину, даже на кухне не было кошки, а между тем дом под влиянием какого-то неуловимого величия вовсе не был скучен. Еретики с живым воображением могли бы безошибочно сравнить его с заколдованным замком.

   Одним словом, католическая система показала здесь в совершенстве свое мастерское знание слабостей человеческой натуры и свою неистощимую находчивость пользоваться всеми средствами для достижения цели.

   В то утро, когда мистрис Эйрикорт и ее дочь имели достопамятный разговор у камина, отец Бенвель вошел в одну из частных комнат обители, предоставленных духовенству. Скромный служитель, смиренно ожидавший приказаний, был послан за одним из обитателей дома по имени Мортльман.

   Обычная веселость отца Бенвеля была на этот раз несколько нарушена очевидным беспокойством. Не раз поглядывал он нетерпеливо на дверь и даже не заметил последних новых религиозных изданий, заманчиво разложенных на столе.

   Явился мистер Мортльман - молодой человек, новообращенный, подававший большие надежды. Дикий блеск его глаз обнаруживал ту форму зарождающейся мозговой болезни, которая начинается фанатизмом и довольно часто заканчивается религиозным умопомешательством. Он приветствовал патера раболепно, пресмыкаясь перед знаменитым иезуитом.

   Отец Бенвель не обратил никакого внимания на эти подобострастные поклоны.

   - Сядьте, сын мой, - сказал он.

   Мистер Мортльман, казалось, предпочел бы пасть на колени, но покорился и сел на стул.

   - Вы, кажется, несколько дней в часы отдыха были собеседником мистера Ромейна? - начал патер.

   - Да, отец мой.

   - Не кажется ли он утомленным своим пребыванием в этом доме?

   - О, напротив! Он чувствует благодетельное влияние обители. Мы провели вместе несколько отрадных часов.

   - Можете ли вы что-нибудь сообщить еще?

   Мистер Мортльман скрестил руки на груди и низко поклонился.

   - Я должен сообщить о себе самом, отец мой, я согрешил от самонадеянности. Я вообразил, что мистер Ромейн не женат, как и я.

   - Говорил я с вами об этом?

   - Нет, отец мой.

   - Так вы не совершили никакого греха, вы только сделали извинительную ошибку. Как вы были введены в заблуждение?

   - Вот как, отец мой. Мистер Ромейн говорил о книге, которую вы были так добры прислать ему. Его в особенности заинтересовали в ней мемуары о знаменитом английском кардинале Эктоне. Постепенность, с которой его преосвященство достиг звания князя церкви, как показалось мне, пробудила в моем друге стремление к новому призванию. Он спросил меня, не чувствую ли я влечения вступить в духовенство. Я ответил, что действительно стремлюсь к этому, если только окажусь достойным. Он казался глубоко взволнованным. Я осмелился спросить, не имеет ли и он такой же надежды. Он невыразимо огорчил меня. Он вздохнул и сказал: "Я не питаю такой надежды, я женат". Скажите мне, отец мой, умоляю вас, дурно я поступил?

   Отец Бенвель подумал немного.

   - Мистер Ромейн ничего не сказал больше? - спросил он.

   - Ничего, отец мой.

   - Вы пробовали возвращаться к этому разговору?

   - Я думал, лучше будет молчать.

   Отец Бенвель протянул руку.

   - Молодой друг мой, вы не только не сделали дурного, вы выказали самую похвальную осторожность. Я не буду более отрывать вас от ваших обязанностей. Ступайте к мистеру Ромейну и скажите ему, что я желаю с ним говорить.

   Мортльман опустился на одно колено и просил благословения. Отец Бенвель поднял, по обычаю, два пальца и благословил его.

   Условия человеческого счастья выполнить легко, если мы правильно понимаем их. Мистер Мортльмен ушел вполне счастливым.

   Оставшись в одиночестве, отец Бенвель принялся ходить взад и вперед по комнате. Беспокойство, отразившееся на его лице, перешло теперь из боязни в волнение.

   - Попробую сегодня! - сказал он себе и остановился, подозрительно осматриваясь вокруг. - Но только не здесь, решил он, а то скоро это сделается предметом разговоров. У меня дома будет безопаснее во всех отношениях.

   Он опять успокоился и вернулся на свое место.

   Ромейн отворил дверь.

   Двойное влияние - обращение в другую веру и жизнь в обители - сильно изменили его. Его обычная подозрительность и напряженность исчезли, а вместо них явилось выражение приятного и задумчивого спокойствия. Все его печали были теперь в руках духовника. В движениях была спокойная размеренность, а в улыбке блаженная ясность.

   - Любезный друг, - сказал отец Бенвель, пожимая дружелюбно руку Ромейна, - вы были согласны последовать своему совету, вступая в этот дом, послушайтесь опять меня, если я скажу вам, что вы достаточно пробыли здесь. Вы можете вернуться сюда через некоторое время, если пожелаете. Но сперва я хочу сообщить вам нечто и предлагаю гостеприимство в моем доме.

   В другое время Ромейн попросил бы объяснить столь внезапную необходимость оставить обитель, теперь же он покорно принял совет своего духовника.

   Отец Бенвель сделал необходимое сообщение настоятелю, и Ромейн простился со своими друзьями в обители.

   Высокопоставленный иезуит и богатый землевладелец с подобающим смирением уехали в кебе.

   - Надеюсь, я не огорчил вас? - спросил отец Бенвель.

   - Я только с нетерпением желаю послушать, что вы скажете мне, - отвечал Ромейн.

  

   Проезжая по улицам, отец Бенвель все время разговаривал о новостях дня, как будто ничего другого не было в его мыслях. Продержать собеседника в недоумении в некоторых случаях было полезно. Это оказывало положительный эффект, особенно на человека с характером Ромейна. Даже когда они приехали на квартиру, патер все еще медлил и не приступал к разговору, о котором обещал.

   Как гостеприимный хозяин, он спросил:

   - В обители завтракают рано. Что я могу предложить вам?

   - Мне ничего не нужно, благодарю вас, - ответил Ромейн, с усилием преодолевая досаду за ненужную проволочку.

   - Простите меня, я боюсь, что нам предстоит продолжительный разговор. С нашими телесными нуждами, Ромейн, - извините меня, что я позволил себе дружескую вольность, опустивши формальное "мистер", - нельзя шутить. Бутылка моего отличного бордоского и несколько бисквитов не повредят нам.

   Он позвонил и отдал необходимые приказания.

   - Опять сырой день! - продолжал он весело. - Я надеюсь, что вы не поплатитесь ревматизмом за то, что провели зиму в Англии? Ах, эта славная страна положительно была бы совершенством, если б имела восхитительный климат Рима!

   Принесли вино и бисквиты. Отец Бенвель наполнил стаканы и любезно поклонился гостю.

   - Ничего подобного нет в обители, - сказал он весело. - Мне говорили, что там прекрасная вода.

   Это, конечно, роскошь в своем роде, особенно в Лондоне. Ну, мой любезный Ромейн, я должен начать с извинений. Вам, без сомнения, показалось несколько неожиданным наше бегство из вашего уединения.

   - Я уверен, что вы имели на то основательные причины, отец Бенвель, и этого было для меня достаточно.

   - Благодарю, вы отдаете мне справедливость: я действовал так в ваших интересах. Там есть люди с флегматическим характером, на которых мудрое однообразие обительской дисциплины оказывает полезное влияние, я разумею влияние, которое может быть продолжено с пользой. Вы не принадлежите к числу таких людей. Продолжительное заключение и монотонная жизнь нравственно и умственно вредны человеку с вашим пылким нравом. Во время вашего пребывания там я воздерживался назвать эти причины из чувства уважения к нашему уважаемому настоятелю, который, безусловно, верит в пользу учреждения, которым руководит. Очень хорошо! Обитель сделала для вас все, что могла сделать полезного. Теперь мы должны подумать, как употребить те умственные способности, которые при правильном развитии составят одно из самых драгоценных ваших качеств. Прежде всего позвольте мне спросить, возвратилось ли к вам, хотя бы отчасти, ваше спокойствие?

   - Я чувствую себя совсем другим человеком, отец Бенвель.

   - Вот это хорошо! А ваши нервные припадки? Я не спрашиваю, в чем заключаются они, мне только нужно знать, получили ли вы облегчение?

   - Я чувствую полнейшее облегчение, - ответил Ромейн с прежним энтузиазмом, - в моих мыслях и убеждениях произошла совершенная перемена, и этим я обязан вам...

   - И дорогому Пенрозу, - добавил отец Бенвель с внезапным чувством справедливости, которое никто не мог проявить так кстати, как он. - Мы не должны забывать Артура!

   - Забыть его? - повторил Ромейн. - Не проходит дня, чтоб я не думал о нем. Один из счастливых результатов происшедшей во мне перемены состоит в том, что теперь я думаю без горечи о потере его. Я думаю о Пенрозе с восторгом, как о человеке, славную жизнь которого со всеми ее опасностями мне хотелось бы разделить.

   При этих словах его лицо покрылось румянцем и глаза загорелись. Всепоглощающая способность римско-католической церкви уже привлекла к себе ту симпатичную сторону его характера, которая вместе с тем составляла одну из его самых сильных сторон. Его любовь к Пенрозу, вдохновляемая до сих пор достоинствами этого человека, уже уступила место сочувствию к испытаниям и преимуществам священнослужителя. Действительно, доктор понял на консилиуме вполне верно болезнь Ромейна! Это "новое и всепоглощающее влияние в его жизни", о котором говорил доктор, и эта "полная перемена в его привычках и мыслях" нашли к нему наконец доступ благодаря хитрым проделкам патера, после того как бесхитростная преданность его жены потерпела неудачу.

   Иные люди, преследуя цель подобно отцу Бенвелю, тотчас бы воспользовались неосторожным энтузиазмом Ромейна. Знаменитый иезуит твердо держался мудрого правила, запрещавшего ему отступать второпях.

   - Нет, - сказал он, - ваша жизнь не должна уподобляться жизни нашего дорогого друга. Служба, на которую церковь направила Пенроза, не годится для вас. Вы имеете на нас другие права.

   Ромейн взглянул на своего духовника с выражением прежней, мимолетно возвращавшейся к нему горькой иронии.

   - Разве вы забыли, что я только мирянин и всегда должен оставаться им? - спросил он. - Какие права могу иметь я на священные обязанности, кроме прав, общих для всех верных членов церкви?

   Он остановился на минуту и затем продолжил с поспешностью человека, осененного новой мыслью:

   - Да, может быть, я, кроме того, имею одно право, лично мне принадлежащее, которое позволит мне исполнить мою обязанность.

   - В каком отношении, дорогой Ромейн?

   - Вероятно, вы сможете угадать. Я человек богатый, у меня деньги лежат без употребления, и моя обязанность и преимущество - пожертвовать их на благотворительные дела и нужды церкви. Говоря это, я должен признаться, что несколько удивлен, как это вы до сих пор мне ничего не сказали об этом. Вы даже не указали мне способ употребить мои деньги самым лучшим и благородным образом. Что это, забывчивость была с вашей стороны?

   Отец Бенвель покачал головой.

   - Нет, - ответил он, - по совести, я не могу этого сказать.

   - Стало быть, вы имели причины молчать?

   - Да.

   - Могу я их узнать?

   Отец Бенвель встал и подошел к камину. Есть много способов встать и подойти к камину, и все они выражаются обычным взглядом и манерою. Мы можем озябнуть и пожелать погреться, или можем почувствовать непреодолимое желание переменить место, или, скромно сконфузившись, пожелаем скрыть свое смущение. Отец Бенвель с головы до ног изображал скромное смущение и вежливое старание его скрыть.

   - Добрый друг мой, - сказал он, - я боюсь оскорбить ваши чувства.

   Ромейн был искренним новообращенным, но в нем еще остались инстинкты, заставлявшие его сердиться за это выражение внимания даже со стороны человека, которого он уважал и боготворил.

   - Вы оскорбите мои чувства, - проговорил он довольно резко, - если не будете откровенны со мною.

   - В таком случае, я буду с вами откровенен, - ответил отец Бенвель. - Церковь через меня, своего недостойного толкователя, испытывает некоторую неловкость, обсуждая с вами денежный вопрос.

   - Почему?

   Отец Бенвель, не отвечая тотчас, отошел от камина, открыл ящик и вынул оттуда плоскую шкатулку красного дерева. Его любезная фамильярность перешла каким-то таинственным образом в формальность, исполненную достоинства: священник возобладал над человеком.

   - Церковь, мистер Ромейн, не решается принять, как благодеяние, деньги, собираемые с ее собственности, самопроизвольно отнятой у нее и отданной мирянину. Нет! - закричал он, перебивая Ромейна, тотчас понявшего намек на Венжское аббатство. - Нет! Прошу вас, выслушайте меня. По вашей собственной просьбе я изложу вам дело полнее. В то же время я должен сообщить вам, что несколько столетий санкционировался законом умышленный грабеж Генриха Восьмого. Вы законно наследовали аббатство Венж от ваших предков, церковь не так безрассудна, чтоб предъявлять чисто нравственные права против законов страны, она чувствует грабеж, но покоряется.

   Он отпер шкатулку красного дерева и незаметно отбросил свое достоинство: человек возобладал над священником.

   - Как владельцу Венжа, вам будет, вероятно, интересно взглянуть на маленькую историческую редкость, сохраненную нами: вот подлинные документы, любезный Ромейн, по которым монахи владели вашим поместьем в свое время. Выпейте еще вина.

   Ромейн взглянул на подлинные документы и отложил их, не читая.

   Отец Бенвель затронул в нем гордость, чувство справедливости и необузданной, беспредельной щедрости. Он, всегда презиравший деньги, кроме тех случаев, когда они выполняли свое назначение как средство к достижению гуманных и благородных целей, он владел собственностью, на которую не имел нравственного права и с которой его не связывали никакие воспоминания.

   - Надеюсь, я не оскорбил вас? - спросил отец Бенвель.

   - Вы пристыдили меня, - ответил смущенный Ромейн. - В тот день, когда я принял католическую веру, мне следовало вспомнить о Венже. Лучше поздно, чем никогда. Я отрицаю покровительство закона и уважаю нравственное право церкви. Я сейчас же возвращу имение, несправедливо захваченное мною.

   Отец Бенвель взял обе руки Ромейна и горячо их пожал.

   - Я горжусь вами! - воскликнул он. - Мы все будем гордиться вами, когда я напишу в Рим о том, что между нами произошло. Но нет, Ромейн! Этого не должно быть! Я восхищаюсь вами, я сочувствую вам, но я отказываюсь. От имени церкви я отказываюсь от приношения.

   - Подождите, отец Бенвель! Вы не знаете положения моих дел. Я не заслуживаю вашего восхищения. Потеря Венжа, во всяком случае, не будет для меня чувствительна. Я получил наследство от моей тетки, и мой доход из этого источника гораздо больше, чем с моего йоркширского поместья.

   - Ромейн, этого не должно быть!

   - Извините - должно быть. У меня без Венжа денег больше, чем мне нужно тратить, да, кроме того, с этим домом у меня связаны тягостные воспоминания, которые побуждают меня никогда более не возвращаться в него.

   Даже это признание не тронуло отца Бенвеля. Он упорно скрестил руки и настойчиво, топнув ногой, сказал:

   - Нет! Как бы вы ни были великодушны, ответом моим остается нет!

   Со своей стороны Ромейн сделался еще решительнее.

   - Это имение - моя полная собственность, - настаивал он. - Близких родственников у меня нет, детей я не имею. Жена моя уже обеспечена: после моей смерти ей перейдет состояние, оставленное мне теткой. Это просто упрямство с вашей стороны - простите меня, что так говорю, - настаивать на отказе.

   - Это моя обязанность, Ромейн. Если я соглашусь, то подам повод подвергнуть духовенство самым гнусным нареканиям. Я получу заслуженный выговор, а предложенная вами дарственная запись будет разорвана без малейшего колебания. Если вы уважаете меня, прекратим этот разговор.

   Ромейн отказывался соглашаться даже с этим неопровержимым доводом.

   - Очень хорошо, - сказал он, - но один документ вы не можете разорвать. Вы не можете помешать мне сделать завещание, я откажу Венж церкви, а вас назначу одним из душеприказчиков, вы не можете воспротивиться этому.

   Даже суровый отец Бенвель не мог более придумать достойного возражения. Он мог только грустно и покорно просить тотчас же переменить разговор.

   - Довольно, дорогой Ромейн, вы огорчаете меня! О чем мы говорили, прежде чем перешли к этой неприятной теме?

   Налив вина, он предложил еще бисквитов. Он действительно и даже очень заметно был взволнован одержанной победой.

   Отказавшись от дарственной записи при жизни Ромейна из боязни, что это приведет к публичному скандалу, он приобрел Венжское поместье для церкви более надежным путем наследия, что было - особенно за неимением наследника - неопровержимым доказательством преданности завещателя католической вере. Но предстояла еще одна последняя необходимость: следовало создать серьезное препятствие на тот случай, если б в будущем в намерениях самого Ромейна могла возникнуть перемена. Такое препятствие отец Бенвель придумал уже давно.

   Несколько минут он ходил взад и вперед по комнате, не глядя на своего гостя.

   - Что это я хотел вам сказать? - начал он. - Я, кажется, говорил о вашей будущей жизни и правильном применении вашей энергии?

   - Вы очень добры, отец Бенвель, но этот вопрос очень мало меня интересует. Моя будущая жизнь определилась: домашнее уединение, наполненное религиозными обязанностями.

   Отец Бенвель, ходивший до сих пор по комнате, при этом ответе остановился и ласково положил руку на плечо Ромейна.

   - Мы не позволим доброму католику, достойному лучшей участи, удаляться в домашнее уединение, - сказал он, - церковь желает извлечь из вас пользу, Ромейн. Я никогда в жизни никому не льстил, но могу сказать вам прямо в лицо, как говорил за глаза, мы не можем позволить растратить попусту свои качества человеку с вашим строгим понятием о чести, с вашим умом, с вашими высокими стремлениями при вашей личной обаятельности. Откройте мне вашу душу, а я открою вам свою. Я прямо говорю вам: перед вами завидная будущность.

   Бледные щеки Ромейна вспыхнули от волнения.

   - Какая будущность? - спросил он поспешно. - Разве я волен выбирать? Должен ли я напоминать вам, что женатый человек не может думать только о себе?

   - Предположите, что вы не женаты.

   - Что вы хотите этим сказать?

   - Ромейн, я попытаюсь проложить мою дорогу через ту закоренелую скрытность, которая составляет один из недостатков вашего характера. Если вы не в состоянии решиться высказать мне те тайные мысли, те невыраженные сожаления, которые не можете доверить никому другому, то этот разговор должен прекратиться. Нет ли в глубине вашей души сильного стремления к чему-нибудь более высокому, чем то положение, которое вы занимаете теперь?

   Наступила пауза, румянец исчез с лица Ромейна, он молчал.

   - Вы не в исповедальне, - напомнил ему отец Бенвель с грустной покорностью обстоятельствам, - вы не обязаны отвечать мне.

   Ромейн встрепенулся и сказал тихо и неохотно:

   - Я боюсь отвечать вам.

   Этот, по-видимому, обескураживающий ответ внушил отцу Бенвелю полную уверенность в успехе, на который он почти и не рассчитывал. Он все глубже и глубже проникал в душу Ромейна с той тонкой и ловкой проницательностью, которую дала ему многолетняя практика.

   - Может быть, я высказался недостаточно ясно? - сказал он. - Постараюсь выразиться ясней: вы человек не малодушный, Ромейн, если вы верите, то верите горячо. Впечатления не смутно и мимолетно проходят через вашу душу. Раз ваше обращение совершилось, необходимым следствием было то, что ваша душа всецело предалась вере. Верно я понимаю ваш характер?

   - Насколько я знаю - да.

   Отец Бенвель продолжал:

   - Вспомните, что я вам сейчас сказал, и поймете, почему я считал своей обязанностью настаивать на вопросе, оставленном вами без ответа. В католической вере вы нашли душевное спокойствие, которое не могли обрести другими способами. Если бы я имел дело с обыкновенным человеком, то не ожидал бы от этой перемены более счастливого результата, но я спрашиваю вас: не произвело ли на вас это благодатное влияние более глубокого и возвышенного действия? Можете ли вы искренне сказать мне: "Я доволен тем, что приобрел, и больше ничего не желаю?"

   - Говоря откровенно, я не могу этого сказать, - отвечал Ромейн.

   Теперь настало время говорить прямо. Отец Бенвель приближался к цели, уже не прикрываясь многословием.

   - Некоторое время назад вы говорили, - произнес он, - что желали бы разделить жребий Пенроза. Его вступление в индейскую миссию соответствует, как я вам уже говорил, особенностям характера его дарований. Но выбранный им путь, приведший его в священные ряды духовенства, открыт каждому, кто чувствует божественное призвание, сделавшее Пенроза одним из нас.

   - Нет, отец Бенвель! Не для всякого это возможно!

   - А я говорю да.

   - Это невозможно для меня!

   - А я говорю, что это возможно для