Гейнце Николай Эдуардович - Первый русский самодержец

церкви, в которой венчали Чурчилу с Настасьей, но они не дрожали от этих воинственных звуков, а рука об руку, в золотых венцах, обошли троекратно налой, и священник благословил молодых супругов. С чувством неизъяснимого благоговения, с немым восторгом, наполнявшим их души, упали они на колени и долго молились. Вдруг Чурчило в ужасе вскочил. Раздался звон, мерный, унылый. Точно хоронили кого-то... И действительно, хоронили. Это были похороны Новгорода, но, вместе с тем, это был радостный звон, благовест русского самодержавия.

   Чурчило крепко обнял жену свою и воскликнул голосом, полным отчаяния:

   - Радость, тоска, солнце, молния, цветы, яд - все это вместе. Отец святый! - продолжал он со слезами в голосе, обращаясь к священнику. - Вот тебе все мое сокровище.

   Он опустил на руки старца бесчувственную Настасью.

   - Сохрани ее до меня только. Я вырвал ее из когтей судьбы для себя. С самой судьбой ратовал я и хотел хоть перед концом жизни назвать ее моею. Она моя теперь! Кто говорит, что нет?.. Я сейчас бегу к Иоанну. Если возвращусь с добрыми вестями - поставлю с себя ростом свечку угоднику Божию Николе, а если нет - не дамся в руки живой, да и Настасью живую не отдам. Если же совсем не возвращусь, то отслужи по мне панихиду вслед за благодарственным послебрачным молебном.

   Чурчило дико захохотал и стремглав выбежал из церкви.

   Москвитяне, тщетно ожидавшие покорности новгородской, сомкнулись и пошли на приступ, но в это время городские ворота растворились настежь и в них показалась процессия: архиепископ Феофил с обнаженною головою и с животворящим крестом в руках шел впереди тихим, ровным шагом, за ним прочее знатное духовенство со святыми иконами и колыхающимися хоругвями. За духовенством шли именитые граждане и воины. Простого народа, впрочем, было немного - он от страха перед вступающими в город врагами попрятался. Несмотря на движение процессии, тишина была невозмутимая.

   Лицо победителя-Иоанна было радостно; его окружали довольные лица московских бояр. Новгородцы, не ожидавшие себе прощения, приняты им были милостиво.

   Не успел он ответить на слова Феофила о подчинении под державную руку Великого Новгорода, как полы палатки распахнулись, в нее вбежал молодой красивый юноша и бросился к ногам Иоанна.

   - Надежда-государь! - сказал он. - Ты доискивался головы моей, снеси ее с плеч, - вот она. Я - Чурчило, тот самый, что надоедал тебе, а более воинам твоим. Но знай, государь, мои удальцы уже готовы сделать мне такие поминки, что останутся они на вечную память сынам Новгорода. Весть о смерти моей, как огонь, по пятам доберется до них, и вспыхнет весь город до неба, а свой терем я уже запалил сам со всех четырех углов. Суди же меня за все, а если простишь, - я слуга тебе верный до смерти!

   Молча выслушал его великий князь.

   - Не посмотрел бы я ни на что, - отвечал ему Иоанн, - сам бы сжег ваш город и закалил бы в нем праведный гнев мой смертью непокорных, а после залил бы пепел их кровью, но я не хочу ознаменовать начало владения моего над вами наказанием. Встань, храбрый юноша. Если ты так же смело будешь защищать нынешнего государя своего, как разбойничал по окрестностям и заслонял мечом свою отчизну, то я добрую стену найду в плечах твоих. Встань, я всех вас прощаю!

   Счастливый вполне Чурчило очутился после того в объятиях отца, с которым тотчас же и помчался за молодою женою.

   Феофил от лица новгородцев начал просить великого князя, чтобы он соблаговолил изустно и громко объявить им свое милосердие.

   Иоанн встал с своего места и сказал:

   - Прощаю и буду отныне жаловать тебя, своего богомольца, и нашу отчизну - Великий Новгород.

   15 января рушилось древнее вече. Знатные новгородцы целовали крест Иоанну в доме архиерейском и приводили народ к присяге на вечное верное подданство великому князю московскому.

  

  

   Через несколько дней множество московских полков в полном вооружении вступили один за другим в Новгород и окружили вече.

   Толпы народа появились около дворища Ярославлева и с удивлением наблюдали за таинственными действиями москвитян.

   Ворота дворища скоро растворились настежь, и в них показались пошевни с какою-то высокою поклажею, тщательно от взоров любопытных покрытою рогожами.

   Пошевни везли двенадцать лошадей. Их окружали со всех сторон московские воины с обнаженными мечами.

   Процессия ехала тихо, молчаливо, как бы эскортируя важного преступника.

   Но народ догадался, что было скрыто под рогожею.

   - Батюшка ты наш! - послышались возгласы толпы. - Не стало тебя, судии, голоса, вождя души нашей! Хоть бы дали проститься, наглядеться на тебя напоследок, послушать хоть еще разочек голоса твоего громкого, заливчатого, что мирил, судил нас, вливал мужество в сердца и славил Новгород великим, сильным, могучим во все концы земли русской и иноземной. Еще хоть бы разочек затрепетало сердце, слушая тебя, и замерло, онемело, как и ты теперь.

   Многие плакали навзрыд.

   Вывезя вечевой колокол за городские ворота, один отряд воинов, сопровождавших его, отделился от прочих и снова поскакал в город.

   Проехав несколько улиц, он остановился у чудного дома Марфы Борецкой, у ворот которого уже стояла московская стража.

   Спешившись, воины вошли в огромный двор и нашли его совершенно пустым.

   Пройдя двор и несколько запустелых светлиц, достигли они, наконец, наглухо запертой двери.

   На стук их не получилось никакого отклика.

   Дружно приложились они богатырскими плечами. Дверь дрогнула и слетела с петель.

   Что-то тяжелое, грузное упало на пол.

   Это был труп повесившегося на крючке, вбитом в притолку двери. Воины узнали в нем пана Зверженовского.

   Тело еще не совсем остыло.

   Что побудило хитрого ляха на самоубийство, какая драма произошла перед этим в доме Борецкой - осталось тайной.

   Воины, оттолкнув ногою труп, пошли далее на слабый свет, лившийся из боковой темной гридницы.

   В ней нашли они Марфу.

   Она стояла задом к ним, на коленях перед образом, покрытая черным покрывалом.

   Трудно было определить, молилась ли она, раскаиваясь, или же призывала гром небесный на свою грешную голову - просила смерти?

   Лампада колеблющимся светом озаряла золотые оклады икон и бледное лицо молящейся женщины.

   Воинов не смутила эта молитва.

   - А, голубушка! полно проводить Бога, как людей обводила бесовским языком своим.

   Без слова, без малейшего сопротивления отдалась она в их руки, только глаза ее дико сверкали из-под нависших бровей.

   Под тяжестью упавших на нее невзгод она лишилась рассудка.

   17 февраля великий князь с своею победоносной ратью, вечевым колоколом и пленною Марфою отправился обратно в Москву.

   Путь великого князя был весел и все ликовало с ним: Великий Новгород склонил свою гордую, увенчанную славой главу под ярмо новорожденной Москвы, под мощную десницу Великого Иоанна.

   Ранним утром того же 17 февраля 1478 года в монастыре Соловецком, недалеко от церкви, стоял у могильного холма коленопреклоненный юноша в одежде чернеца и усердно молился.

   Клобук его лежал на снегу, а светло-каштановые волосы, вьющиеся кольцами, рассыпались шелковым пухом по широким плечам. Глаза его, устремленные к небу, были светлы, как бы озаренные божественной искрой, а лицо покрыто могильной бледностью.

   В нескольких шагах от него беседовали два старца, вышедшие по окончании утрени подышать чистым воздухом зимнего утра.

   - Какое же сновидение привиделось тебе нынешнюю ночь, отче Аврааме? - спросил один другого.

   - Страшно, тяжко вымолвить его грешными устами! - отвечал отец Авраам. - Не мне бы подобало передавать его тебе! Я видел, будто бы пророчество настоятеля нашего, отца Зосимы, сбылось...

   - Как так?..

   - Да будто бы серп небесный, висевший над Новгородом, разросся в огненную тучу и как крылом обвил пламенем весь город. Господи, каким заревом загорелась вся твердь небесная. Я как теперь вижу его.

   - Чудно!.. Прости, Боже, беззаконие кающихся и помилуй их. Я сам в недавнем времени видел!..

   - Святые отцы, благословите пришествие в мирную обитель вашу бесприютного странника! - прервал говорившего старца раздавшийся за ними голос.

   Они переглянулись и увидели перед собою скромно одетого мужчину с дорожным посохом в руках.

   - Да будет благословен приход твой в тихую, безмятежную пустыню нашу, и да обретет душа твоя пристань вечную в недрах святыни и созерцании творений Зиждителя. Да приобретет она себе житием праведным богатство духовное - успокоение, какое вкушает этот юноша, - проговорил отец Авраамий, благословляя пришельца и указывая ему на молящегося. - Но кто ты сам? - спросил он. - Почему покидаешь свет? Смотри, чтобы раскаяние не закралось когда-нибудь в душу твою и не разрушило бы в один миг труды долгого времени. Где молитва изливает тепло свое в душу, там недалеко и ковы лукавого.

   - Я бывший гражданин падшего Новгорода Великого, а называюсь Назарием, - отвечал пришедший. - Мое намерение твердо и непоколебимо, как скалы, на которых построена ваша обитель.

   - Как, пал Великий Новгород? Боже праведный, чудны дела твои! - воскликнули оба чернеца и, скинув клобуки свои, благоговейно перекрестились.

   Назарий рассказал им, как это случилось.

   - Кто же этот молящийся юноша? - спросил он, окончив рассказ.

   - Это тоже земляк твой. Он, после искуса нашего, удостоился пострижения и назван братом Геннадием.

   - А прежде как звали его? - Голос Назария дрожал.

   - Григорием...

   - Довольно, это он... Я узнал его! - воскликнул Назарий и бросился к Геннадию.

   Тот, уже привлеченный рассказом о Новгороде, стоял недалеко от него и раскрыл ему свои объятия.

   - Будь мне новым братом, отчизны я давно лишился, а свет покинул сам, быть счастливым нельзя в жизни здешнего мира, я сам убедился в этом. Забудь всю неприязнь людскую. Человек должен примириться с людьми. Храм святой - вот колыбель, в которой убаюкивается душа его. Я любил жизнь, свет, любил...

   Бледные щеки юноши покрылись легким румянцем.

   - Но все это остудил в могильной тиши... - договорил он спокойно, но слеза, как дань прошлому, скатилась по его щеке.

   - Да разве ты прежде смерти умер для жизни, для всего? - спросил его Назарий.

   - Для всего, совершенно для всего! И мои руки крепко держали меч, а сердце кипело львиною отвагой, - с жаром заговорил он. - Но теперь хлад моей жизни согревается небесным огнем. Я вымолил себе награду: она уже являлась ко мне и звала меня к себе. Награда моя близка. О, будь и ты счастлив, молись о сладком утешении, которое я уже чувствую в себе, молись о нем одном.

   Он крепко сжимал руку Назария.

   - Где же обрету я это утешение? Дай услыхать мне его? - спросил Назарий.

   Геннадий молча указал ему на слова, высеченные на могильной плите, лежавшей над холмом, у которого он молился.

   Назарий наклонился и прочел:

   "Приидите ко Мне вси обремененнии и труждающиеся и Аз упокою вас".

  

  

   Наше незатейливое правдивое повествование окончено.

   Бросим же общий взгляд на дальнейшие судьбы России под скипетром Иоанна III, справедливо прозванного современниками Великим, а нашим известным историографом Н. М. Карамзиным - "первым русским самодержцем".

   Новгород пал. За ним последовали остатки и других уделов, присоединенных к Москве.

   До Иоанна III Россия около трех веков находилась вне круга европейской политики, не участвуя в важных изменениях гражданской жизни народов.

   Хотя ничего не делается вдруг, хотя достохвальные усилия московских князей от Калиты до Василия Темного приготовили многое для единовластия и русского внутреннего могущества, но Россия только при Иоанне III как бы вышла из мрака к свету, из мрака, среди которого не имела ни твердого образа, ни полного государственного бытия. Полезная для отечества хитрость Калиты была хитростью ханского слуги. Великодушный Димитрий победил Мамая, но видел пепел Москвы и раболепствовал Тахтамышу. Сын Донского, действуя с необыкновенным благоразумием, соблюл целость Москвы, но уступил Смоленск и другие русские областва Витову и еще искал милости у ханов, а внук не мог противиться горсти татарских хищников и испил всю чашу стыда и горести на престоле, униженном его слабостью, и был пленником в Казани, невольником в самой Москве, хотя и смирил наконец внутренних врагов, но восстановлением уделов подвергнул великое княжество новым опасностям междоусобий.

   Орда с Литвою, как две ужасные тени, заслоняли мир от России и были ее единственным политическим горизонтом. Россия была слаба, так как не ведала сил, в ней сокровенных.

   Иоанн III, рожденный и воспитанный данником степной орды, подобно нынешним киргизским, сделался одним из знаменитейших европейских государей и был почитаем и ласкаем от Рима до Царьграда, Вены и Копенгагена, не уступая первенства ни императорам, ни гордым султанам.

   Без учения, без наставлений, руководимый только природным умом, он держался мудрых правил во внешней и внутренней политике, силою и храбростью восстановляя свободу и целость России, губя царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность новгородскую, захватывая уделы, расширяя московские владения до пустынь Сибирских и Норвежской Лапландии {Н. М. Карамзин. "История Государства Российского". Т. VI.}.

   Браком с Софьею Палеолог обратив на себя внимание держав, разодрав завесу между Европою и Россиею, обозревая с любопытством престолы и царства, не хотел вмешиваться в чужие дела, заключал союзы лишь полезные для отечества, искал орудия для собственных замыслов и не служил никому орудием.

   Последствием было то, что Россия, как независимая держава, величественно возвысила свою главу на границах Азии и Европы, сохраняя спокойствие внутри своих границ и не боясь внешних врагов.

   Совершая это великое дело, Иоанн преимущественно занимался устроением войска, хотя сам не имел воинского духа.

   - Сват мой, - говорил про него Стефан Молдавский, - странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защищать земли своей.

   Иоанн родился не воином, а монархом, сидел на троне лучше, чем на коне, и владел скипетром искуснее, нежели мечом.

   Воин на престоле опасен: легко может увлечься и начать кровопролитие только для своего личного славолюбия, легко может одною несчастною битвою утратить плоды десяти счастливых. Ему трудно быть миролюбивым, а это лучшее качество в венценосце {Н. М. Карамзин. "История Государства Российского". Т. VI.}.

   Внутри государства он не только учредил единовластие, оставив до времени права владетельных князей одним украинским или бывшим литовским, чтобы сдержать слово и не дать им повода к измене, но был и первым истинным самодержцем России, заставлял благоговеть перед собой вельмож и народ, восхищая милостью, ужасая гневом, отменив частные права, несогласные с полновластием венценосца.

   Председательствуя на церковных соборах, он всенародно являл себя главою духовенства; гордый в сношениях с царями, величавый в приеме их послов, он любил пышную торжественность, установил себе обряд целования монаршей руки в знак особой милости, стремился всеми наружными способами возвыситься перед людьми, чтобы сильно действовать на их воображение, - одним словом, разгадав тайны самодержавия, сделался как бы земным богом для россиян, которые с того времени начали удивлять все иные народы своею беспредельною покорностью монаршей воле.

   Немецкие и шведские историки шестнадцатого века единогласно приписали ему имя Великого, а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром I. Оба, без сомнения, велики, но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусство образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев; не видим также, чтобы он пекся о просвещении умов науками. Призывая художников для украшения столицы и для успехов воинского искусства, он хотел единственно великолепия и другим иностранцам не заграждал пути в Россию, но только таким, которые могли служить ему орудием в делах торговых или посольских - любил изъявлять им только милость, как пристойно великому монарху, к чести, не к унижению собственного народа. Но в истории княжения Иоанна III, и в истории Петра, замечает Н. М. Карамзин, должно исследовать вопрос, кто из этих двух венценосцев поступил благоразумнее и согласнее с истинной пользой отечеству.

   Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих государей, избираемых Провидением решить надолго судьбу народов.

   Он герой не только русской, но и всемирной истории.

   Он явился на политический театр в то время, когда новая государственная система вместе с новым могуществом государей возникла в целой Европе на развалинах системы феодальной или поместной.

   Иоанн разрушил у нас систему удельную.

   Тяжелый труд государя сравнительно рано сломал духовные и физические силы.

   Подобно своему великому деду, герою Донскому, он хотел умереть государем, а не иноком.

   Склоняясь от престола к могиле, он давал еще повеления для блага России и тихо скончался 27 октября 1505 года, в первом часу ночи, имея от роду 66 лет, 9 месяцев и провластвовав 43 года 7 месяцев.

   Тело его погребли в новой церкви Архистратига Михаила.

   Летописцы не говорят о скорби и слезах народа - славят единственно дела умершего, благодаря небо за такого самодержца!

  

  

   Крепость Ниеншанц была на месте Петербурга, на болотистых и лесистых берегах Невы.

  

   У великих княгинь были собственные дворы, воеводы и часть войска.