Гейнце Николай Эдуардович - Первый русский самодержец

="justify">  

  

   В столовую вошел Доннершварц и, окинув своими посоловевшими глазами присутствующих, подошел к фон-Ферзену.

   - Я всем распорядился, - заговорил он сильным басом. - Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русскою кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью в землю. Дайте руку вашу, Ферзен! Эмма будет моею, или же пусть сам черт сгребет меня в свои лапы.

   Фон-Ферзен, как бы пробужденный надеждой на отмщение, воскликнул, сверкая глазами:

   - О, только попадись он мне; я сам собственными руками разорву его на части. Друзья, верные союзники мои, - обратился он к присутствующим, - я разделяю между вами все мои владения и богатства, добудьте мне Эмму, мою дочь, или проклятого Гритлиха... О, если бы обоих вместе! Я даже не знаю, что лучше!.. Эмму я люблю всем сердцем и без нее не утешусь, но его... его мне хочется посмотреть умирающим в предсмертных корчах, когда я сам буду по капле выпускать его подлую кровь... О, какое наслаждение! Эмму, повторяю, получит храбрейший! Отметите же за славу, за Эмму, за меня...

   - За славу, за Эмму, за гроссмейстера! - раздались крики, и все повскакали с своих мест, неистово махая обнаженными мечами.

   Доннершварц с злобной, язвительной улыбкой посмотрел на Бернгарда. Последний вспыхнул, подошел к фон-Ферзену и сказал, обращаясь ко всем:

   - Выслушайте меня! Они любят друг друга, разлучить их - значит убить обоих... Мое мнение: настичь русских, дать битву, захватить Эмму и Гритлиха и...

   Бернгард остановился, ему, видно, тяжело было окончить начатую фразу.

   - И что же с ними делать? - послышался вопрос.

   - И соединить их! - твердо произнес благородный юноша.

   Взгляд фон-Ферзена дико блеснул.

   Остальные даже отступили от Бернгарда в изумлении.

   - И соединить их! - повторил тот, как бы наслаждаясь тем сердечным мучением, которое доставляла ему эта фраза.

   - Замолчи, или я сочту тебя злейшим врагом моим! - сдавленным голосом сказал ему фон-Ферзен. - Он всего лишил меня, а ты что предлагаешь мне!

   - Бернгард насмехается над фон-Ферзеном! - перешептывались рыцари между собой.

   - Я бы вырвал с корнем язык его, чтобы он не оскорблял благородного рыцарства! О, я бы сумел научить его уважать и седины, - заговорил было вслух Доннершварц.

   Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с мечом, но, вдруг, одумавшись, откинул меч в сторону и, выхватив из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб меч из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по голове, но фон-Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и прочие рыцари их разняли и развели по углам.

   После обоюдных угроз поссорившихся и громкого хохота рыцарей над Доннершварцем на тему, что его бьют поленом, как барана, ссора утихла и мир водворился.

   Фон-Ферзен, ободренный перспективою мести, стал веселее и начал усиленно заливать свое горе вином.

   Последнее развязало ему язык. Он начал мечтать вслух, как они завтра настигнут русских и потешат свои мечи и копья над вражескими телами.

   - Пленник Павел рассказывал нам, что эти новгородцы - народ вольный, вечевой... Их щадить нечего. Они хотя и богаты, а выкупу от них не жди... разве только нового набега, - заметил один из рыцарей.

   - Да, кстати, я вспомнил о пленниках - где они? - произнес фон-Ферзен.

   - Петере, - обратился он к своему слуге, - вели их ввести сюда, сделаем последний допрос и пора с ними разделаться.

   Петере вышел.

   - А что нас остановит пуститься и дальше? Мы соберемся еще большим числом и нагрянем на Новгород. Государь Московии, поговаривают, сам хочет напасть на него. Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбить, что только попадется под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, - хвастался совершенно пьяный рыцарь, еле ворочая языком.

   Его речь приветствовали аплодисментами, но один Бернгард усмехнулся и возразил:

   - Что-то давно сбираемся мы напасть на русских, но, к нашему стыду, до сих пор только беззаботно смотрим на зарево, которым они то и дело освещают наши земли... Уж куда нам пускаться вдаль... Государь Московии не любит шутить, он потрезвее нас, все говорят.

   - Не верь, не верь, что говорят... Мы сами тебе не верим! - прервали его пьяные крики.

   Бернгард обвел присутствующих презрительным взглядом и замолк.

   Через несколько минут раздался звон цепей, и сторожа ввели в залу изнуренных русских пленников.

   Их было шестеро, они были крепко скованы по рукам и ногам и, видимо, с трудом влачили свои тяжелые цепи.

   Их выстроили в ряд перед сидевшим за столом фон-Ферзеном.

   - Вы новгородцы? - спросил их последний.

   - Новгородцы.

   - А зачем пришли вы к нам?

   - Умереть, или убить вас.

   - Черт возьми, что тут выспрашивать? Скорей уничтожить это русское отродье! Неужели и этих откармливать на свою шею? - громко проговорил Доннершварц.

   - Да, пора бы, мы вам не нужны! - отвечали хладнокровно пленники.

   Фон-Ферзен, которому намек Доннершварца напомнил о Гритлихе и мести, яростно воскликнул:

   - Да, конечно, затравим их нашими медведями, потешимся напоследок кровавым зрелищем.

   - Не рыцарское это дело, фон-Ферзен, - громко запротестовал Бернгард, - я, по крайней мере, до последней капли крови буду защищать беззащитных.

   Фон-Ферзен почти с ненавистью посмотрел на говорившего. В зале раздался недовольный ропот, но к чести рыцарей надо все-таки сказать, некоторые, хотя немногие, присоединились к мнению Бернгарда.

   Не желая начинать раздора, фон-Ферзен сделал незаметный знак Доннершварцу.

   Тот понял его, и на губах его заиграла злобная улыбка.

   Пленников увели по приказанию хозяина, а за ними вышел из залы и Доннершварц.

   Через несколько минут со двора замка донесся глухой короткий стон, другой - до шести раз.

   Все догадались, что это значило.

   Бернгард в ужасе пожал плечами.

   Вздохнул и сам фон-Ферзен.

   С самодовольной улыбкой вернулся вскоре в залу Доннершварц, весь обрызганный кровью, и спокойно осушил кубок, как бы забыв, какое страшное поручение он исполнил.

   Раздался звон колокола, жалобным звуком раскатившийся по всему замку, означавший полночь.

   Камин погасал.

   Немногие рыцари, еще державшиеся на ногах, собрались в кучу и стали обсуждать последние подробности предстоящей экспедиции и, чокнувшись, выпили еще и опрокинули свои кубки в знак окончания пира и заседания.

   - За славу, за Эмму, за гроссмейстера! - раздавались крики.

   - Куда же?.. На лошадей? - спросил фон-Ферзен, увидя, что многие расходятся.

   - Нет, сперва в постели. Рог разбудит нас, - отвечали ему.

   - Так до завтра.

   - До утра...

   Все разошлись. Фон-Ферзен ушел в свою спальню вместе с Доннершварцем.

   Бернгард вышел из замка и прошел в парк.

   Он сам не мог понять взволновавших его чувств, но ему хотелось и плакать, и молиться, а главное, быть одному...

  

  

   Пока рыцари с усердием и отвагой, достойными лучшей цели, опустошали содержимое погребов фон-Ферзена, русские молодцы в рыцарских шкурах тоже не дремали.

   - Братцы, - говорил товарищам Пропалый, стоя над загадочным творилом, на их глазах скрылась таинственная процессия, - мы взбирались на подоблачные горы и на зубчатые башни, но не платились жизнью за свое молодечество, почему теперь не попробовать нам счастья и не опуститься вниз, хотя бы в тартарары? Я, по крайней мере, думаю, что нам не найти удобнее места, где бы мы могли погреться вокруг разложенного огня, да, кроме того, мы разузнаем, кто эти полуночники. Лукавый их ведает, что у них на уме? Может, они для нас же готовят гибель!

   - Мы готовы, идем хоть на край света! Веди нас хоть туда, куда и орел не нашивал добычи, где конец странствия облаков, мы за тобой всюду, - отвечали ему дружинники.

   Осторожно подняли они чугунную доску и ощупью, один за другим начали спускаться в подземелье.

   Чутко прислушиваясь на каждом шагу, они медленно спускались все ниже и ниже.

   Кругом и внизу царила гробовая тишина.

   Страшная сырость и спертый воздух затрудняли дыхание.

   Наконец они почувствовали под ногами вместо камней сырую землю - лестница окончилась. В подземелье было совершенно темно. Вытянув перед собой руки, ощупывая мечами впереди себя, храбрецы двинулись среди окружавшего их могильного мрака.

   Мечи рассекали только воздух.

   Вскоре, впрочем, один из дружинников встретил своим мечом стену. Шедшие повернули вправо и увидали вдали слабое мерцание огонька.

   Дружинники пошли на огонек, и скоро до них стали доноситься голоса людей.

   При слабом освещении смоляного факела, который держал один из четырех находившихся в подземелье людей, наши храбрецы, приблизившись к ним, рассмотрели тяжелые своды стен и толстые столбы, подпиравшие закопченный потолок.

   За последними скрылись они, чтобы быть незамеченными до времени, и стали прислушиваться к разговору неизвестных. Одного из них, впрочем, они вскоре узнали по голосу.

   Это был Павел.

   - Ну, Гримм, теперь все кончено! - говорил он. - Девица в ваших руках... Что же медлит и нейдет рыцарь?

   - Ты молодец хоть куда, парень не промах, - отвечал Гримм. - Только доделывай начатое, за то рыцарь наградит тебя...

   - Удавкою, как бешеную собаку; знаю я вас... Но вот, кажется, шпоры... Это он...

   На самом деле, другой факел еще более осветил присутствующих в подземелье.

   Его нес оруженосец Доннершварца.

   За ним шел и сам он, пошатываясь на каждом шагу.

   - Ну что, добыли ли? - рявкнул он, обращаясь к Павлу.

   - Наше слово свято, - отвечал тот, указывая рукой на дверь, видневшуюся в глубине, и повел его к ней.

   - Ну, Гримм, черт возьми, - ворчал, следуя за ним, Доннершварц, - нашел же ты местечко, куда спрятать ее. Видно, ты заранее привыкаешь к аду...

   - Привыкнешь! - лаконически и лукаво отвечал Гримм.

   Пропалый подал знак своим, и дружинники последовали за ушедшими.

   Павел с шумом отодвинул железный засов. Чугунная дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.

   В низкой, тоже со сводом комнате, отдаленной от подземелья полуразрушенной стеной, висела лампада и тускло освещала убогую деревянную кровать, на которой, казалось, покоилась сладким сном прелестная, но бледная как смерть девушка.

   Шелковый пух ее волос густыми локонами скатывался с бледно-лилейного лица на жесткую из грубого холста подушку, сквозь длинные ресницы полуоткрытых глаз проглядывали крупные слезинки...

   Увы! это был не сладкий сон, а глубокий обморок.

   Доннершварц бросил на нее плотоядный взгляд, но приблизившись, воскликнул:

   - Черт возьми, да это не Эмма! Это какой-то оглодыш. Жива ли она?

   На самом деле Эмма, - это была она, - исхудала до неузнаваемости. Павел наклонился над лежащей.

   - Еще дышит этот живой остов. Она нескоро умрет и здесь, а на свежем воздухе и подавно... Бабы живучи, а это только с их бабьего придурья...

   - Но что с ней сделалось?

   - Что? Испугал я, как, выманивши ее голосом Григория и схватив в охапку, потащил с собою... Сперва она завопила: "Гритлих, Гритлих, где ты?"

   - Подожди, с того света он придет за тобой, - сказал я ей. - С тех пор она и не двинулась.

   Но Эмма шевельнулась, или, скорей, вздрогнула от холода и сырости воздуха, которым было пропитано подземелье.

   Доннершварц, стоявший немного поодаль от кровати и пожиравший свою жертву жадными взглядами, сделал уже шаг вперед с распростертыми, как бы для объятий, руками.

   - Не терпится более! - шепнул Пропалый и хотел уже кинуться на него, но у несчастной девушки нашелся другой невидимый хранитель.

   С потолка оторвался тяжелый камень и упал между ней и Доннершварцем.

   Негодяй испугался и отступил.

   - Перестаньте, благородный рыцарь, - начал Гримм с чуть заметной иронией в слове "благородный", - разнеживаться теперь над полумертвою... Что тратить время по пустякам. Она от вас не уйдет. Идите-ка лучше собирать в поход своих товарищей, и, когда они все выберутся из замка, мы с Павлом перенесем ее отсюда к вам. Вы, проводив рыцарей, не захотите марать благородных рук своих в драке с русскими и вернетесь домой... Там вас будет ожидать Эмма и мы с нашими услугами.

   - Да, да, пусть сам черт заступается за нее, но она будет моею! - воскликнул Доннершварц. - А теперь я на самом деле пойду, - добавил он, уже дрожа от страха.

   Предшествуемый оруженосцем с факелом, он ушел. Гримм с Павлом и двумя подкупленными злодеями остались одни.

   - Ну, а мы что? Улепетнем тоже отсюда? - заговорил Гримм, когда звуки шпор умолкли вдали.

   - Скоро утро... несподручно... Да еще вот что мне сомнительно: куда девались мои земляки? Я знаю Чурчилу как самого себя: он не убежит, разве что в другом месте рыскает за добычею, - отвечал Павел.

   - А нам что до них? Этого чугунного рыцаря Доннершварца заведем в глушь, а там...

   Гримм сделал выразительный жест рукою.

   - Нет, пусть они уберутся завтра, а мы разгромим кладовые и отправимся в надежное местечко... Ведь мы с тобой одной шерсти, небось, уживемся везде...

   - А эту полуживую девчонку похороним здесь! Я не намерен делать угодное Доннершварцу.

   - И теперь же! Неужели же дожидаться ее смерти? Может, она еще и за горами...

   - А у вас за плечами! - крикнул Иван Пропалый и бросился на них.

   Дружинники последовали за ним.

   Павел ускользнул, воспользовавшись суматохой.

   Гримм пырнул ножом одного русского, но сам пал под узловатым кистенем Пропалого. Двое других тоже были убиты.

   Побоище кончилось, и все умыслы злодеев рассеялись прахом.

   - Куда же девался этот искариотский Павел? - спросил один из дружинников, отирая свой окровавленный меч.

   - Поищем и его, но прежде надобно сделать расправу с этой падалью! - отвечал Пропалый, указывая на мертвых и шевельнувшегося посреди них Гримма.

   - А, прикинулся! А кажись, удар был верен, без промаха! Чу, отдыхает, силится сказать что-то! - промолвил другой дружинник, наблюдая Гриммом.

   - Возьмите вот тут... у меня за поясом все, что найдете, - прерывистым голосом заговорил последний, - только не добивайте меня!

   - Эк, что сморозил! Да мы и без того оберем тебя, - заметил Иван, обыскивая его, и, нащупав в указанном месте большую кису, вытащил ее и радостно воскликнул: - Правда, эта собака стоит того, чтобы задать ему светлую смерть!

   В эту минуту Эмма очнулась, приподнялась на кровати и смотрела на всех мутными, но не испуганными глазами.

   Иван Пропалый подошел к ней и помог ей встать.

   Она продолжала обводить всех диким взглядом.

   - Наконец я умерла! - заговорила она слабым голосом. - Гритлих, ты взял меня к себе! Как я рада! Как мне хорошо теперь! Что жить без жизни. Да где же ты? О, дай мне полюбоваться на тебя...

   Она протягивала руки в пространство.

   - Нет, ты не умерла, ты жива, красная девица. Мы вырвали тебя у смерти. Вот твои вороги, - сказал Пропалый.

   Эмма взглянула бессмысленным взглядом на трупы.

   - А они давно уже умерли? Вместе со мной? Это вы, батюшка? Теперь мы не расстанемся с Гритлихом!

   - Да она полоумная, брось ее, что проку возиться с ней! - закричали Ивану товарищи.

   - Нет, возьмем ее с собой из этой преисподней. Тут побыть, так и мы заблажим. Давайте-ка на ее место этого старого Кощея! - сказал Иван.

   Гримма потащили на кровать.

   Он всеми силами выбивался из рук несших его, но видя, что усилия тщетны, закричал что есть силы, зовя кого-нибудь на помощь.

   - Захмелел, горлопятина! Погоди, скоро не так запоешь! - говорил Пропалый, укладывая его и связывая своим кушаком.

   Дружинники натаскали обломки скамеек, древков от валявшихся в подземельи копий и, навалив их кучею под постель, зажгли факелом.

   Гримм продолжал изрыгать ругательства, но скоро затих, охваченный дымом и пламенем.

   - Собаке - собачья и смерть! Но куда девался окаянный Павел? - заметил Иван.

   - Черт в зубах унес! - отвечали ему товарищи, освещая впереди и около себя все места и неся на руках слабую, безмолвную Эмму.

   Они обыскали все обширное подземелье и, бросив поиски, поднялись через другую лестницу в необитаемую часть замка.

  

  

   В этой необитаемой части замка Гельмст стены обвивали полуувядшие плющи, высовываясь наружу из полуразрушенных окон; совы и филины летали на просторе и, натыкаясь на огонь факела, который принесли с собой из подземелья русские дружинники, чуть не гасили его и в испуге шлепались на землю.

   Эмму положили на пол. Воздух освежил ее. Она стала дышать ровнее и свободнее.

   Иван Пропалый, невзирая на сильный холод, окутал ее своим зипуном и, сам не зная, что с нею делать, куда ее девать и куда самим деваться, согласился с прочими, что пора действовать.

   Они начали подставлять факел к рваным обоям; последние быстро вспыхивали, но вскоре гасли, шипя от сырости.

   Видя, что это не действует, дружинники стали собирать горючий материал и, наконец, достигли того, что пламя охватило всю комнату.

   - Пора! Чу! петухи перекликаются. Чай, теперь давно за полночь? Наши продрогнут от холода и заждутся. Пожалуй, еще за упокой поминать начнут, подумав, что мы погрязли в этой западне по самые уши, - заметил Иван, подпаливая последнюю стену.

   Все работали усердно, кто шапкой, кто чем попало, раздувая огонь, и скоро пламя широкими языками начало выбиваться из окон.

   - Авось, теперь не погаснет огонь. Он прожорлив; как разбежится, так не уймешь, начнет метаться во все стороны: любо-дорого смотреть, - слышались замечания дружинников.

   - Однако, братцы, горячо оставаться в этой жаровне. Выберемся-ка лучше на приволье.

   - Братцы, что мучить девицу-то? Кинем ее лучше в середину. Не успеет и пикнуть, как уж ни одной косточки в ней не останется, - предложил один из дружинников, указывая на лежащую в полузабытьи Эмму.

   - Нет, не тронь, она и так обижена! - сказал Иван. - Душа безвинная восплачется на нас, так Бог накажет.

   Еще раз посмотрели они на всепожирающее пламя, длинными языками лезшее вверх по стенам, вышли на волю другим выходом и вскоре по уцелевшей полуразвалившейся лестнице спустились вниз.

   Эмма, после их ухода, от действия свежего воздуха ожила, и, как была, в зипуне Пропалого, быстро убежала по стене замка, видимо, сама не зная куда.

   Спустившись на двор замка, дружинники натолкнулись на груду изувеченных тел. По одежде и оружию они узнали в мертвецах своих земляков.

   "Так вот они, пленники, захваченные ими, о которых говорил вчера рейтар, при въезде в ворота замка!" - подумали русские молодцы.

   Распаленные гневом и жаждою мщения, они начали с своей стороны дикую расправу над встречными-поперечными: как звери, зарыскали они по двору и по замку и рубили сонных служителей.

   Задумчиво всю ночь расхаживал Бернгард по стенам замка. В его душе боролись между собой противоположные чувства: то он хотел покинуть зверский замок, где нимало не уважается рыцарское достоинство, то жадно стремился мыслью скорее сесть на коня и мчаться на русских, чтобы кровью их залить и погасить пламя своего сердца и отомстить за своих.

   Вдруг стены и весь замок мгновенно осветились. Огонь, пробившись сквозь ветхую западную башню, засверкал на зубцах ее и далеко отбросил от себя яркое зарево.

   Бернгард испугался за фон-Ферзена и бросился скорей будить служителей, но нашел их перерезанными, между тем как из соседних комнат до него доносился беспечный храп и носовой свист спящих рыцарей.

   - Пожар, пожар! - закричал он изо всей силы.

   - Измена! Русские в замке! - крикнул в ответ ему неизвестный, бежавший прямо на него.

   Бернгард узнал в нем того русского пленника, которого накануне велел повесить Гримму.

   - Я вижу кто... - грозно встретил его Бернгард, одной рукой схватил его за шиворот, а другой приставил меч к его груди. - Кайся, сколько вас здесь и где твои сообщники, тогда я одним ударом покончу с тобой, а иначе - ты умрешь мучительною смертью.

   - Заклинаю вас, благородный рыцарь, увериться в моей преданности к вам! Не теряйте времени, спешите на ту сторону замка, к воротам: там русские в одежде рейтаров Доннершварца. Я узнал их, они как-то прокрались в замок, перебили многих, сбили замки с конюшен, разогнали лошадей ваших и...

   - Верны ли слова твои?..

   - Да возьмите меня с собой!

   Оба они растолкали кого могли из спящих, стремглав побежали в указанное Павлом место, хлопая дверьми, звуча оружием и неистово крича:

   - Пожар, пожар! Русские!

   "Пожар! Русские!" - грозным эхо пронеслось по замку.

   Проснувшиеся и оставшиеся в живых рейтары и служители бросились во внутренние апартаменты замка, где сладким сном покоились непобедимые рыцари.

   - Вставайте! Пожар! - кричали они им.

   - Где? - спрашивали, лениво потягиваясь, рыцари.

   - На западной части башни!

   - О, до нас еще далеко, - беспечно решили они и перевернулись на другой бок.

   - Да ведь русские в замке!

   - В чьем?

   - В нашем, в нашем! Уж там дерутся - чу, какой гам!

   - Как! - воскликнули они испуганно, и полусонные начали метаться по комнатам.

   - Благородный рыцарь, господин повелитель мой, владетельный рыцарь Роберт Бернгард послал меня успокоить вас. Русские вчера обманули стражу нашу и вошли в замок в нашей одежде. Их немного, всего одиннадцать человек. Господин мой с рейтарами уже окружил их гораздо большим числом и просит вас не препятствовать ему в битве, хотя они упорно защищаются, но он один надеется управиться с ними, - сказал рыцарям вошедший оруженосец.

   - Пусть за ними будет эта слава! - вскричали обрадованные рыцари.

   - Да мы с малым числом и драться не захотим, - добавил другой, зевая во весь рот.

   Доннершварц, как короткий приятель дома фон-Ферзе-на, находился с ним вместе в отдаленной от пожара и битвы комнате замка.

   Старик, опечаленный, усталый от нескольких проведенных ночей, выпивший накануне лишнее, спал как убитый, не ведая, что около него спит самый злейший его враг, - похититель его дочери.

   Ввиду известия, принесенного оруженосцами Бернгарда, что русских немного, что рыцарь Бернгард окружил их, хозяина не стали и беспокоить, чтобы он запас более сил к утру, на храбрость же Доннершварца плохо надеялись.

   Доннершварц между тем с своими рейтарами, среди общей паники, наступившей в замке при вести о нахождении в нем русских, среди воплей отчаяния и мольбы о помощи, руководимый Павлом, настиг русских дружинников, убивавших поодиночке наповал каждого из попадавшихся им рейтаров.

   Русские пробрались к стене, искали какого-нибудь выхода из замка, чтобы соединиться с своими, когда на них было сделано нападение. Они сомкнулись друг с другом крепко-накрепко, уперлись спинами к стене и, оградившись щитами, устроили стену, решась, видимо, дорого продать свою жизнь.

   Заметнее всех среди сражавшихся мелькали меч Бернгарда, да угловатый кистень Пропалого.

   Но бой был не равен.

   Русские падали без подкрепления, тогда как редевшие ряды воинов Бернгарда заменялись новыми.

   - Булат! булат! - кричали русские, в надежде, что их услышат товарищи, но тщетно.

   Скоро расходившееся все более и более пламя зажженного ими замка осветило их трупы.

  

  

   Огненный флаг, обещанный Иваном Пропалым, был выкинут им с башни замка Гельмст.

   Его скоро заметили находившиеся в засаде в лесу, невдалеке от замка, русские дружинники, предводительствуемые Чурчилой и Димитрием.

   - Сдержал свое слово Пропалый. Вот уж прямо по-молодецки! Славно светит он нам дорогу к замку! Ну, братцы, разом! Промните коней, да и у самих, чай, кровь застоялась! - разнеслись по встрепенувшейся дружине восклицания.

   Все было забыто - сон, усталость, самая родина.

   Мигом вскочили все на коней и пустились туда, где виднелось громадное зарево. Через рвы и канавы началась скачка: приманками служили слава, золото, раны и смерть.

   Подъемный мост был поднят, но русские даже не взглянули на него. Они спешились, спустились в ров и туда же свели своих лошадей. Вода во рве замерзла.

   Если бы рыцари заметили движение русских и захотели воспрепятствовать им в переправе, то могли бы очень легко это сделать, так как соскочить в ров было делом нетрудным, а подняться на крутизну его сопряжено было с большим трудом.

   Но из замка их не заметил никто, и они все благополучно выбрались на ровное место.

   - Братцы! - воскликнул Чурчило. - Рубите и жгите мост! Во-первых, мы ответим Пропалому на его же язык, на язык огня, во-вторых, без моста никто из нас не подумает возвратиться назад.

   Сказано - сделано. Мост запылал, русская дружина мчалась между двух огней.

   - Кто это там на стенах? Переговоры, что ли, вести с нами хочет? - сказал один из дружинников, показывая рукою на стены замка.

   Все поглядели по указанному направлению и, подъехавши ближе и всмотревшись, увидали ужасное зрелище. Иван Пропалый с товарищами висели мертвыми на зубцах стен. Головы их были раздроблены, тела изуродованы, свежая кровь шла из их ран.

   Насилу узнали их земляки.

   В их сердцах и взорах закипела месть.

   Прикрывшись щитами, с гиком ярости бросились они на замок, откуда слышались им смешанные громкие голоса, галоп лошадей и звук оружия.

   Задрожали тяжелые ворота под первым натиском русских. Рыцари повыглянули на осаждающих из окон и говорили себе в утешение, что врагов малая кучка, что муха крылом покроет всю шайку, - так ободряли они своих рейтаров, но сами не трогались с места.

   Русские кричали им, осыпая окна градом стрел.

   - Ну-ка, выходите сюда, железные люди! Что вы головы-то высовываете, как лягушки из воды! Выходите смелей, мы раскупорим вашу скорлупу!

   Бернгард, раненный в схватке с дружиною Пропалого, отдыхал в замке, фон-Ферзен бросался во все стороны, отдавал приказания одно нелепее другого, так что никто не понимал его и слушавшие только пожимали плечами, глядя на помутившегося умом старика. Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот ужаса при новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел от страха и кричал, что под замком есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться. Страх вышиб у него всю память, он забыл об Эмме, Павле и Гримме. Весь замок кружился в глазах его. В эту минуту фон-Ферзен схватил за поводья коня его и потащил за собою.

   Мимо них пронесся в битву не усидевший на стенах замка Бернгард. Рейтары понеслись за ним, многие спешились и полезли на стены замка защищаться.

   Смертный час несчастной Эммы был близок. Это нежное слабое созданье, напуганное столькими ужасами, убитое столькими горестями, лишилось совершенно ума и в отчаянии бегало по саду, призывая своего Гритлиха. Только шум битвы вызвал ее оттуда. Не чувствуя холода, побежала она через двор с слабым остатком памяти и начала искать свою комнату, но огонь охватил уже большую часть замка; хотя она и не нашла ее, но, не страшась пламени, ползла с непомерной силой и ловкостью между рыцарями на стенах. Легкое покрывало окутывало ее голову, рыцари не узнали ее, да и им не до нее было.

   - Кто за мной! - слышался голос Бернгарда, с отвагой кидавшегося отражать русских от разбитых уже ими ворот, но число его рейтаров редело, и один оглушительный удар русского меча сшиб с него шлем и оторвал половину уха; рассыпавшиеся волосы его оросились кровью.

   Бледный месяц выплыл из-за облаков и уныло глядел на кровавое зрелище.

   Волны огня бушевали все сильнее и сильнее и ярко освещали битву, отбрасывая от себя далеко зарево. Со стен замка сыпалась смерть.

   Невзирая на это, русские приставляли к ним лестницы и, отражая удары, смело лезли по ним, весело перекликаясь друг с другом.

   - Чокайтесь, братцы, со смертью!.. Лезь прямо на нее!.. Ну, лицом к лицу... Вот так!

   И действительно, иной, пораженный на верхней ступени, летел мертвым на землю.

   Эмма стояла на стене, недалеко от клокочущего пламени, машинально распростерши руку и обводя всех диким взглядом, наблюдая за каждым взмахом меча, как бы ожидая, что один из них наконец поразит и ее.

   Григорий, заметивший на щитах некоторых рейтаров девиз Доннершварца, до того времени не участвовавшего в битве, ринулся на них, и скоро меч его прочистил ему дорогу к их начальнику.

   Доннершварц, весь залитый железом, подобно другим рыцарям, стоял среди своих телохранителей.

   Григорий, наехав на него, поднял наличник своего шишака.

   - А, ты захотел проститься со мной, щенок! - заревел Доннершварц. - Прощай, кланяйся чертям! - Он поднял свое тяжелое копье.

   - Прощай, вот тебе посылка на тот свет! - возразил Григорий и, предупредив удар, нанес свой.

   Копье вонзилось в бок железного рыцаря; Григорий, переломив копье, оставил острие его в ране. Доннершварц зашатался, тихо вымолвил свою любимую поговорку и, свалившись с лошади, рухнул на землю.

   Григорий тихо отъехал от сраженного им врага, поднял взор свой к небу, и вдруг сердце его наполнилось неописанною радостью.

   Его Эмма стояла на стене, молча, сложа руки, и глядела на него пристально, но холодным, безжизненным взглядом.

   Он, поняв этот взгляд и молчание за ненависть к себе, горько улыбнулся и тихо и нежно назвал ее по имени.

   Она встрепенулась, быстро и внимательно посмотрела на него и, вскрикнув, покатилась со стены.

   Григорий обмер.

   В это время русские продолжили себе путь и через стену. Он первый вошел в двери замка и только тогда очнулся.

   Первое, что бросилось ему в глаза, был обезображенный, еще теплый труп любимой им девушки.

   Григорий упал на него с диким стоном и зарыдал.

   Слезы облегчили его, но страшная мысль осенила его и он почувствовал, что отныне укоры совести не оставят его до самой смерти.

   - Ее поразила моя измена своим кормильцам, она покончила с собой, не вынесши низости любимого человека... Что ж, и мне остается... умереть...

   Он бросился в битву искать смерти.

   Вдруг он услыхал знакомый голос.

   Он взглянул назад и заметил старика, который, прислонясь к стене, один защищал вход через нее в замок. Димитрий, нападая на него, вышиб меч из рук его, нанес удар и, перешедши через его труп, соединился со своими.

   Григорий узнал этого старца. Это был фон-Ферзен. Он подбежал к нему и принял последнее проклятие от умирающего. Это было последней каплей, переполнившей чашу нравственных страданий несчастного юноши. Он, как сноп, повалился без чувств около трупа своего благодетеля и был вынесен своими на плечах из этого кладбища непогребенных трупов.

   Все еще свирепствовавшее пламя освещало уже русские шишаки на стенах замка. Решил победу Чурчило, поразивший насмерть единственного храброго защитника замка, Бернгарда.

   Начался грабеж добычи, а затем попойка победителей, ликовавших весь остаток ночи на дворе догоравшего замка.

  

  

   - Слава тебе, Господи! Вот и Аркадьевский монастырь, вот Никола на Мостицах, вот Лисья горка, вот Городище, а вот и храм нашей матушки-заступницы святой Софии! - радостно восклицали русские дружинники, возвращавшиеся из Ливонии с богатою добычею и увидевшие издали куполы и крыши родных церквей, позолоченные лучами зимнего солнца.

   - Господи, благослови наше прибытие, - благоговейно сказал Чурчило, истово перекрестившись. - Сильно бьется ретивое, что-то знаменует оно.

   - Как жаль Григория, пропал без вести, лишась своей возлюбленной! Где-то мечется теперь, сердечный? Нигде не отыскали мы его! - заметил Димитрий.

   - А больше всего поразило его другое горе, - промолвил Чурчило, - когда он узнал, что отца его, Упадыша, прокляли во всех новгородских соборах. Куда же ему деться, его бедной головушке? Где теперь найдется ему отчизна? Жаль его, жаль!

   Скоро многие из воинов могли уже различить крыши своих домов и в восторге спешили окончить путь, погоняя лошадей.

   Великий, богатый Новгород развернулся перед их глазами безграничной панорамой, кипел своим многолюдством, и звуки разных голосов достигали уже их ушей, сливаясь с разносимым ветром благовестом к вечерням.

   В это время великий князь быстрыми шагами подступал к Новгороду, а передовой отряд его спешил занять Городище.

   Чурчило с товарищами уже подъезжал к городу. Вблизи уже показались кресты многочисленных церквей новгородских. Дружинники скинули шапки и набожно перекрестились.

   - Стойте, братцы! - сказал Чурчило, осенив себя троекратным крестным знамением. - Прежде чем приедем домой, подумаем, где он у нас будет: на воле или в ратном поле?

   Дружинники остановились.

   - Вон, прямо-то, по косогору, что-то желтеется на снегу, - заметил Димитрий. - Я думаю, что это не городки ли уж поделаны для защиты.

   - Да, должно быть, что мы с битвы поспеем прямо в битву, - добавил один из воинов.

   - Кажись, война у наших закипает с московитянами; но куда нам деваться, чью сторону держать, куда лететь, на вече, или на сечу? - задумчиво произнес Чурчило.

   - Мы с тобой всюду поспеем, - отвечал Димитрий. - Пусть голос наш заглушают на дворище Ярославлевом - мы и не взглянем на этот муравейник. Нас много, молодец к молодцу, так наши мечи везде проложат себе дорожку. Усыплем ее телами врагов наших и хотя тем потешим сердце, что это для отчизны. А широкобородые правители наши пусть толкуют про что знают, лишь бы нам не мешали.

   - Для земли родной забываю я обиды и для земляков готов всегда держать меч наголо! Однако сделаем привал, чтобы свежими и бодрыми вернуться домой, - сказал Чурчило, слезая с лошади.

   Все спешились.

   Кто начал кормить из полы кафтана свою лошадь, кто стал распивать круговую чару запасного вина.

   Вдруг невдалеке от них показались длинные обозы, тянувшиеся из Новгорода и пробиравшиеся на псковскую дорогу.

   Дружинники долго недоуменным взором следили за ними.

   - Однако надобно узнать, кто это прокатывает свое имущество? Видно, залежалось оно в сундуках, так хотят его проветрить, - сказал Димитрий.

   - А быть может, везут его припрятать в надежное место от зорких глаз москвитян. Только едва ли удастся что спрятать от них: говорят, они сквозь землю видят, как сквозь стекло, да и чутье у них остро к злату и серебру, - заметил Чурчило.

   - Эй вы, куда едете? На теплые моря, что ли? - крикнули дружинники провожавшим обоз людям.

   Те сперва испугались и хотели даже повернуть лошадей, но затем, вглядевшись в кричавших, доверчиво приблизились к ним.

   Это были иноземные купцы, ехавшие с товарами в Псков, спасаясь от хищничества москвитян.

   Начались спросы-переспросы.

   Купцы рассказали дружинникам о новгородских событиях последних дней и о начавшейся войне Великого Новгорода с великим князем Иоанном и добавили в заключение, что до них донеслась весть, что псковские дружины сошлись с дружинами великого князя, а съестные припасы и другое продовольствие подвигаются также к москвитянам и отстоят уже далеко от них. Новгородские ратные люди покушались было подстеречь их, так как охранных воинов немного, но все еще перекорялись, кому вести их туда.

   - Братцы, метнемся на псковитян перемежных, захватим, что можем! Веселей будет домой въезжать! - воскликнул весело Чурчило и тотчас вскочил на лошадь.

   Все последовали его примеру.

   Обозы тянулись своею дорогою.

   Окольным путем, тайком от глаз и ушей пробиралась неугомонная дружина. Почти на каждом шагу их стерегла опасность; в виду их разъезжали московск