Доде Альфонс - Сафо

;шен³и съ толстякомъ Эттема, который, казалось, зналъ объ этомъ дѣлѣ, но не хотѣлъ въ него вмѣшиваться. Сидя въ уголкѣ и углубленный въ чтен³е "Petit journal", онъ промычалъ себѣ въ бороду:

   - Да, знаю... это наши дамы... меня это не касается.- Затѣмъ высунулъ голову изъ-за развернутаго газетнаго листа, сказалъ:- Ваша жена, по-видимому, очень романтическая женщина.

   Романтическая или нѣтъ, но вечеромъ она стояла на колѣняхъ, испуганно держа тарелку супа и пытаясь приручить маленькаго мальчика изъ Марвана; тотъ пятился, опустивъ голову, огромную голову съ льняными волосами, отказывался произнести хоть одно слово, не хотѣлъ ѣсть, не хотѣлъ показывать даже свое лицо и повторялъ сильнымъ, но однообразнымъ и сдавленнымъ голосомъ:

   - Хочу Менинъ, хочу Менинъ...

   - Менинъ, это, кажется, его бабушка... Вотъ уже два часа, какъ я не могу отъ него добиться ни слова, кромѣ этого.

   Жанъ тоже былъ охваченъ желан³емъ заставить его проглотить супъ, но безуспѣшно; и оба стояли передъ нимъ на колѣняхъ; Фанни держала тарелку, Жанъ - ложку и оба говорили, словно больному ягненку, одобряющ³я и ласковыя слова.

   - Сядемъ за столъ; быть можетъ мы его пугаемъ; онъ будетъ ѣсть, когда мы перестанемъ смотрѣть на него...

   Но онъ продолжалъ стоять неподвижно, глядя изподлобья, и повторяя свою жалобу маленькаго дикаря "хочу Менинъ", раздиравшую сердце, до тѣхъ поръ, пока не заснулъ, прислонясь къ буфету; заснулъ онъ такъ крѣпко, что они могли его раздѣть и уложить въ тяжелую деревенскую люльку, взятую у сосѣдей, а онъ ни на минуту не открылъ глазъ.

   - Смотри, до чего онъ красивъ... - сказала Фанни, гордясь своимъ пр³обрѣтен³емъ; она заставляла Госсэна восхищаться этимъ упрямымъ лбомъ, этими тонкими и изящными чертами лица подъ деревенскимъ загаромъ, этимъ совершенствомъ маленькаго тѣла, съ крѣпкими бедрами, тонкими руками, длинными и нервными ногами маленькаго фанна, уже покрытыми внизу волосами. Она забылась, любуясь красотою ребенка...

   - Прикрой же его, онъ озябнетъ... - сказалъ Жанъ; она вздрогнула, словно пробуждаясь отъ сна; и, пока она нѣжно укутывала его, малютка тихонько всхлипывалъ: волна отчаян³я прорывалась даже сквозь сонъ. Однажды, когда онъ заметался, Жанъ, на всяк³й случай, протянулъ руку и началъ покачивать тяжелую кроватку; подъ эту качку ребенокъ успокоился и заснулъ, держа въ грубой шершавой ручкѣ руку взрослаго, очевидно принимая ее за руку бабушки, умершей двѣ недѣли тому назадъ.

   Жилъ онъ въ домѣ, словно дикая кошка, которая кусалась, царапалась, ѣла отдѣльно, и ворчала, когда подходили къ ея чашкѣ; нѣсколько словъ удалось изъ него вытянуть, но они принадлежали къ варварскому нарѣч³ю морванскихъ дровосѣковъ и никто не могъ бы понять ихъ, если бы не супруги Эттема, оказавш³еся земляками мальчика. Межъ тѣмъ, въ результатѣ всѣхъ этихъ заботъ и ласкъ, наконецъ удалось приручить его немного. Онъ согласился смѣнить лохмотья, въ которыхъ его привели, на теплую, чистую одежду, одинъ видъ которой въ первые дни заставлялъ его кричать отъ ужаса, какъ настоящаго шакала, котораго хотѣли бы закутать въ маленькую попонку левретки. Онъ выучился сидѣть за столомъ, употреблять вилку и ложку, и отвѣчать, когда его спрашивали, какъ его зовутъ, что въ деревнѣ его звали "Жозефъ".

   Относительно сообщен³я ему какихъ-нибудь хотя бы самыхъ элементарныхъ познан³й, нечего было и думать. Тупая голова этого маленькаго лѣсного человѣчка, выросшаго въ хижинѣ угольщика, жила вѣчнымъ гуломъ кипучей и кишащей природы. Не было никакой возможности вбить ему въ голову что-либо иное, или заставить его сидѣть дома хотя бы въ самую дурную погоду. Въ дождь, въ снѣгъ, когда голыя деревья стояли покрытыя ледяными кристаллами, онъ убѣгалъ изъ дома, рыскалъ по кустамъ, обыскивалъ норы, съ ловкостью и жестокостью охотящагося хорька, и когда онъ возвращался домой, замученный голодомъ, въ его разорванной въ клочья бумазейной курточкѣ или въ карманѣ его короткихъ панталонъ, запачканныхъ грязью даже выше живота, всегда было какое-нибудь застывшее или мертвое животное,- кротъ, птица, полевая мышь,- или же рѣпа и картофель, вырванные имъ въ полѣ.

   Ничего не могло искоренить въ немъ этихъ наклонностей браконьера, осложненныхъ еще ман³ей деревенскаго жителя собирать мелк³е блестящ³е предметы: мѣдныя пуговицы, бусы, свинцовую бумагу отъ шоколада и т. д.; все это онъ подбиралъ, зажималъ въ рукѣ, а потомъ уносилъ и пряталъ въ потайныхъ мѣстѣчкахъ, какъ вороватая сорока. Эта добыча носила у него общее назван³е "запасы"; ни убѣжден³я, ни колотушки не могли помѣшать ему дѣлать эти запасы, вопреки всему и всѣмъ.

   Одни Эттема умѣли съ нимъ справляться: чертежникъ клалъ на разстоян³и вытянутой руки, на столъ, вокругъ котораго бродилъ маленьк³й дикарь, привлеченный блестящимъ циркулемъ, инструментами и цвѣтными карандашами,- собач³й хлыстъ, которымъ и стегалъ его по ногамъ. Ни Жанъ, ни Фанни не рѣшились бы прибѣгнуть къ подобному средству, несмотря на то, что мальчикъ по отношен³ю къ нимъ былъ мраченъ, недовѣрчивъ, не шелъ ни на как³я нѣжности, ни на какое баловство, словно смерть Менинъ совершенно лишила его способности проявлять нѣжныя чувства. Фанни,- "такъ какъ отъ нея хорошо пахло",- изрѣдка удавалось удержать его минутку на колѣняхъ, но для Госсэна, хотя и обходившагося съ нимъ кротко, онъ оставался тѣмъ же дикимъ звѣркомъ, какимъ явился въ первый день, съ недовѣрчивымъ взглядомъ и выпущенными когтями.

   Это непобѣдимое и почти инстинктивное отвращен³е маленькаго дикаря, забавное лукавство его маленькихъ голубыхъ глазокъ съ бѣлыми рѣсницами альбиноса, и особенно слѣпая, внезапная любовь Фанни къ этому чужому ребенку, неожиданно появившемуся въ ихъ жизни,- внушили Жану новыя подозрѣн³я. Быть можетъ, то былъ ея ребенокъ, отданный на воспитан³е кормилицѣ или ея мачехѣ? Въ это время узнали о смерти Машомъ, и это показалось ему страннымъ совпаден³емъ, оправдывающимъ его подозрѣн³е. Порою, ночью, держа маленькую ручку, вцѣпившуюся въ его руку,- ибо ребенокъ продолжалъ думать во снѣ, что онъ протягиваетъ ее "Менинъ",- Жанъ безмолвно вопрошалъ его, съ глубокимъ внутреннимъ волнен³емъ, въ которомъ не хотѣлъ себѣ признаться: "Откуда ты? Кто ты?" надѣясь по теплу маленькаго существа, переходившему на него, угадать тайну его рожден³я.

   Но безпокойство это исчезло послѣ словъ дяди Леграна, который пришелъ просить, чтобы ему помогли уплатить за ограду вокругъ могилы его покойницы и крикнулъ дочери, завидя кроватку Жозефа:

   - Вотъ тебѣ на! мальчишка!.. Ты должно быть рада... Вѣдь ты никогда не могла родить ни одного...

   Госсэнъ былъ такъ счастливъ, что уплатилъ за ограду, не спросивъ даже о цѣнѣ, и оставилъ дядю Леграна завтракать.

   Служа на трамваяхъ, ходившихъ отъ Парижа до Версаля, отравленный алкоголемъ и близк³й къ апоплекс³и, старикъ все еще былъ бодръ и веселъ, въ своемъ блестящемъ цилиндрѣ, обвитомъ для даннаго случая кускомъ грубаго крепа, превращавшимъ его въ настоящую шляпу факельщика; онъ пришелъ въ восторгъ отъ пр³ема, оказаннаго ему возлюбленнымъ дочери, и время отъ времени сталъ пр³ѣзжать къ нимъ позавтракать или пообѣдать. Его сѣдые волосы торчавш³е, какъ у клоуна, надъ бритымъ и лоснящимся лицомъ, его величественный видъ пьяницы, уважен³е, съ которымъ онъ относился къ своему кнуту, ставя его въ укромный уголокъ съ заботливостью няньки, производили сильное впечатлѣн³е на ребенка, и вскорѣ старикъ и малютка сильно подружились. Однажды, когда они кончали обѣдъ, ихъ застали супруги Эттэма.

   - Ахъ, извините, вы - въ кругу семьи...- жеманно сказала жена, и эти слова хлестнули Жана по лицу и оскорбили, какъ пощечина.

   Его семья!.. Этотъ пр³емышъ, храпѣвш³й, положа голову на скатерть, этотъ старый плутъ съ трубкою во рту, объяснявш³й жирнымъ голосомъ въ сотый разъ, что двухкопеечный кнутъ служилъ ему полгода и что двадцать лѣтъ онъ не мѣнялъ у него ручку... Его семья? Полноте!.. Не семья, какъ и сама Фанни Легранъ, постарѣвшая, утомленная, сидѣвшая облокотясь, и окруженная клубами дыма отъ папиросъ, не его жена! Не пройдетъ и года, какъ все это исчезнетъ изъ его жизни, какъ кончаются мимолетныя путевыя встрѣчи съ сосѣдями по табльдотамъ.

   Но въ иныя минуты мысль объ отъѣздѣ, къ которой онъ прибѣгалъ, какъ къ извинен³ю за свою слабость, какъ только чувствовалъ, что опускается, падаетъ,- эта мысль, вмѣсто того, чтобы успокаивать его и утѣшать, заставляла его только сильнѣе ощущать многочисленныя узы, которыми онъ былъ опутанъ. Какою болью будетъ для него отъѣздъ! То будетъ не разрывъ, а десять разрывовъ; чего будетъ ему стоить покинуть эту маленькую дѣтскую ручку, которая каждую ночь покоится въ его рукѣ! Вплоть до иволги Балю, пѣвшей и свиставшей въ клѣткѣ, которая была ей мала, которую постоянно ей мѣняли, и въ которой она горбилась, какъ старый кардиналъ въ желѣзной тюрьмѣ; да, даже Балю заняла мѣстечко въ его сердцѣ, и вырвать ее оттуда будетъ мучен³емъ.

   А между тѣмъ, неизбѣжная разлука приближалась; великолѣпный ³юнь, когда природа особенно ликовала, по всей вѣроятности - послѣдн³й мѣсяцъ, который они проведутъ вмѣстѣ. Это ли дѣлало Фанни нервной и раздражительной, или воспитан³е Жозефа, предпринятое съ внезапнымъ жаромъ, къ великой досадѣ маленькаго уроженца Морвана, сидѣвшаго цѣлыми часами надъ буквами алфавита, и не умѣвшаго ни прочесть, ни выговорить ихъ, съ головою словно задвинутую какимъ то засовомъ, какъ ворота двора на фермѣ. Съ каждымъ днемъ безпокойство Фанни выливалось въ неистовыхъ сценахъ и слезахъ, возобновлявшихся безпрестанно, несмотря на то, что Госсэнъ старался быть какъ можно снисходительнѣе; она такъ оскорбляла его, ея гнѣвъ содержалъ въ себѣ такой осадокъ злобы и ненависти къ молодому любовнику, къ его воспитан³ю, къ его семьѣ, къ той пропасти, которою жизнь расширяла между ними, она такъ умѣла попадать въ наиболѣе чувствительныя мѣста, что онъ кончалъ тѣмъ, что тоже забывался и отвѣчалъ.

   Только гнѣвъ его былъ остороженъ, былъ проникнутъ сострадан³емъ воспитаннаго человѣка, удары его не попадали въ цѣль, будучи слишкомъ болѣзненными и слишкомъ легкими, межъ тѣмъ какъ она предавалась своей распущенной ярости безъ всякаго стыда, безъ всякаго удержа, дѣлая себѣ изъ всего оруж³е, подмѣчая съ жестокою радостью на лицѣ своей жертвы признаки страдан³я, которое она ей причиняла; затѣмъ она вдругъ падала въ его объят³я и просила прощен³я.

   Выражен³е лицъ Эттэма, свидѣтелей этихъ ссоръ, разражавшихся почти всегда за столомъ, въ ту минуту, когда всѣ сидѣли, и когда приходилось поднимать крышку съ суповой миски или разрѣзывать жаркое, было достойно кисти живописца. Они обмѣнивались черезъ столъ взглядомъ комическаго ужаса. Можно ли ѣсть, или жареная баранина полетитъ сейчасъ за окно, вмѣстѣ съ подливкою и съ тушоными бобами?

   - Ну, ради Бога, не надо сценъ,- говорили они всяк³й разъ, когда поднимался вопросъ о томъ, чтобы провести время вмѣстѣ; этими же словами они встрѣтили предложен³е позавтракать въ лѣсу, которое Фанни сдѣлала имъ однажды въ воскресенье, черезъ заборъ.- Ахъ, нѣтъ, сегодня они не будутъ ссориться, погода ужъ черезчуръ хороша!..- и она побѣжала одѣвать ребенка и укладывать корзинку съ припасами.

   Все было готово, всѣ собрались, какъ вдругъ почтальонъ подалъ заказное письмо, почеркъ котораго заставилъ Госсэна замедлить шаги. Онъ догналъ компан³ю у опушки лѣса и шепнулъ Фанни:

   - Это отъ дяди... онъ въ восторгѣ... великолѣпный сборъ, проданный на корню... Онъ возвращаетъ тебѣ восемь тысячъ франковъ Дешелетта, съ благодарностями и комплиментами по адресу его племянницы.

   - Да, племянница!.. Съ какой только стороны?.. Старая морковь!..- проговорила Фанни, у которой не осталось никакихъ иллюз³й относительно дядюшекъ съ юга; затѣмъ весело прибавила:

   - Придется помѣстить эти деньги...

   Онъ взглянулъ на нее съ изумлен³емъ, такъ какъ зналъ ея щепетильность въ денежныхъ вопросахъ.

   - Помѣстить?.. Но вѣдь это не твои деньги...

   - Ахъ въ самомъ дѣлѣ, я тебѣ не сказала...- Она покраснѣла, взглядъ ея затуманился, какъ всегда при малѣйшемъ искажен³и истины... Добрякъ Дешелеттъ, узнавъ, что она дѣлаетъ для Жозефа, написалъ ей, что эти деньги помогутъ ей воспитать крошку.- Но, знаешь, если тебѣ это непр³ятно, я возвращу эти восемь тысячъ франковъ; Дешелеттъ сейчасъ въ Парижѣ...

   Голоса супруговъ Эттэма, ушедшихъ скромно впередъ, раздались подъ деревьями:

   - Направо или налѣво?

   - Направо, направо... къ прудамъ!..- крикнула Фанни; затѣмъ, обратясь къ любовнику, сказала:- Послушай, не начинай, пожалуйста, снова мучиться разными глупостями... Мы вѣдь не первый день сошлись съ тобою, чортъ побери!..

   Она знала что значитъ эта блѣдность, это дрожан³е губъ, этотъ пытливый взглядъ на малютку, вопрошавш³й его всего. съ головы до ногъ; но на этотъ разъ это была лишь безсильная пытка на проявлен³е ревности; онъ дошелъ уже до подлости, до привычки, до уступокъ ради сохранен³я мира.

   - Зачѣмъ я буду терзать себя, доискиваться сути вещей?.. Если это ея ребенокъ, то что же преступнаго въ томъ, что она взяла его къ себѣ, скрывъ отъ меня правду, послѣ столькихъ сценъ, послѣ всѣхъ допросовъ, которымъ я подвергалъ ее? Не лучше ли примириться съ тѣмъ, что случилось, и провести спокойно остающ³еся нѣсколько, мѣсяцевъ?

   Онъ шелъ впередъ по лѣсной тропинкѣ, нагруженный тяжелой корзиной, закрытой бѣлымъ, покорный, усталый, сгорбившись какъ старый садовникъ, межъ тѣмъ какъ впереди него рядомъ шли женщина и ребенокъ - Жозефъ, одѣтый по праздничному, и неловк³й въ своемъ новомъ костюмѣ, купленномъ въ магазинѣ Бель-Жардиньеръ, мѣшавшемъ ему бѣгать, и Фанни въ свѣтломъ пеньюарѣ, съ открытыми головой и шеей, защищенными лишь японскимъ зонтикомъ, растолстѣвшая, съ рыхлой походкой, а въ прекрасныхъ, черныхъ, волнистыхъ волосахъ ея виднѣлась прядь сѣдины, которую она уже не старалась скрывать.

   Впереди, по спускающейся тропинкѣ, двигались супруги Эттэма въ огромныхъ соломенныхъ шляпахъ, похожихъ на шляпы всадниковъ-Туареговъ, одѣтые въ красную фланель, нагруженные провиз³ей, снастями для рыбной ловли, сѣтками и корзинами для ловли раковъ; жена, чтобы облегчить ношу мужа, храбро несла привѣшенный на цѣпи на своей исполинской груди охотнич³й рогъ, безъ котораго для чертежника прогулка по лѣсу была немыслима. На ходу супруги пѣли:

  

   "Люблю плескъ веселъ ночью темной,

   "Люблю призывный крикъ оленя"...

  

   Репертуаръ Олимп³и былъ неисчерпаемъ но части этихъ уличныхъ сентиментальныхъ пошлостей: а когда вспоминалось, гдѣ она ихъ заучила, въ позорной полутьмѣ задернутыхъ занавѣсокъ и сколькимъ мужчинамъ она ихъ пѣвала, то ясное спокойств³е мужа, вторившаго ей, получало особенное велич³е. Слова гренадера подъ Ватерлоо "ихъ такъ много!" были по всей вѣроятности, главной причиною философскаго спокойств³я этого человѣка.

   Въ то время, какъ Госсэнъ мечтательно поглядывалъ на исполинскую парочку, углублявшуюся въ долину, вслѣдъ за которой спускался онъ самъ, по аллеѣ пронесся скрипъ колесъ вмѣстѣ со взрывами безумнаго хохота дѣтскихъ голосовъ; и вдругъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, показалась англ³йская телѣжка, запряженная осликомъ, и полная дѣвочекъ, съ распущенными волосами и развѣвавшимися лентами; молоденькая дѣвушка, немного постарше остальныхъ, вела ослика подъ уздцы по тяжелой въ этомъ мѣстѣ дорогѣ.

   Было нетрудно замѣтить, что Жанъ принадлежалъ къ тому же обществу, странный видъ котораго, и особенно толстая дама, съ охотничьимъ рогомъ на груди, такъ развеселилъ молодую компан³ю; дѣвушка пробовала хоть на минуту водворить тишину среди дѣтей. Но появлен³е еще одной шляпы Туарега вызвало въ нихъ новый взрывъ насмѣшливой веселости, и проходя мимо Жана, который посторонился, чтобы дать проѣхать телѣжкѣ, она смущенно, какъ бы извиняясь, улыбнулась, удивленная тѣмъ, что у стараго садовника такое молодое и кроткое лицо. Онъ застѣнчиво поклонился и покраснѣлъ, самъ не зная отчего; телѣжка на минутку остановилась на вершинѣ холма и молодые голоса хоромъ начали читать вслухъ полустертыя дождями надписи на столбахъ, указывавшихъ дорогу; затѣмъ Жанъ обернулся и посмотрѣлъ, какъ исчезалъ въ зеленой аллеѣ, просвѣченной солнцемъ и выстланной мхомъ, по которой колеса катились какъ по бархату,- этотъ вихрь бѣлокурыхъ дѣтей и дѣвушекъ, эта колесница счастья, полная весеннихъ красокъ и смѣха, то и дѣло раздававшагося подъ сѣнью деревьевъ.

   Свирѣпый звукъ рога Эттэма вдругъ вывелъ его изъ задумчивости. Они были уже на берегу пруда, вынимали и развертывали провиз³ю, и издали было видно, какъ свѣтлая вода отражаетъ и бѣлую скатерть на зеленой короткой травѣ и: красныя фланелевыя фуфайки, сверкающ³я въ зелени, какъ куртки охотниковъ.

   - Идите же... у васъ омаръ... кричалъ толстякъ.

   А Фанни нервнымъ голосомъ спрашивала:

   - Тебя остановила на дорогѣ молоденькая Бушеро?

   Жанъ вздрогнулъ при имени Бушеро, напоминавшемъ ему родной домъ, Кастеле, и больную мать въ постели.

   - Ну, да,- подтвердилъ чертежникъ, принимая у него изъ рукъ корзину...- Большая дѣвица, которая правила, племянница доктора, одна изъ дочерей его брата, которую онъ взялъ къ себѣ. Они живутъ лѣтомъ въ Велизи... Она хорошенькая.

   - Хорошенькая?.. Нахальна, главнымъ образомъ...- и Фанни, рѣзавшая хлѣбъ, безпокойно взглянула на своего любовника.

   Госпожа Эттема, степенно вынимая изъ корзины ветчину, порицала эту манеру позволять молодымъ дѣвушкамъ однѣмъ бѣгать и ѣздить по лѣсу.- Вы скажете, что это англ³йская мода, и что дѣвица воспитывалась въ Лондонѣ; но все равно это неприлично!

   - Неприлично, но весьма удобно для приключен³й!

   - Фанни!..

   - Извини, я забыла... Онъ вѣритъ въ существован³е невинныхъ дѣвушекъ...

   - Послушайте, давайте завтракать,- сказалъ Эттэма, начиная бояться.

   Но Фанни надо было высказать все, что она знаетъ о свѣтскихъ молодыхъ дѣвушкахъ. Она знаетъ о нихъ преинтересныя истор³и... Панс³оны, монастыри... Дѣвушки выходятъ оттуда блѣдныя, изнуренныя, безъ силъ, съ отвращен³емъ къ мужчинамъ, неспособныя рождать дѣтей...

   - Тогда то вамъ ихъ и подносятъ, чортъ побери!.. Невинность... Какъ будто существуютъ невинныя дѣвушки! Свѣтск³я или несвѣтск³я и - всѣ дѣвушки знаютъ, вокругъ чего все на свѣтѣ вертится... Мнѣ уже въ двѣнадцать лѣтъ узнавать было нечего... Вы также, по всей вѣроятности, Олимп³я?..

   - Разумѣется...- отвѣтила госпожа Эттэма, пожимая плечами; но всего больше ее безпокоила участь завтрака, когда она услышала, что Госсэнъ начинаетъ раздражаться, заявляя, что существуютъ дѣвушки и дѣвушки, и что въ порядочныхъ семьяхъ еще можно найти...

   - Ахъ, въ порядочныхъ семьяхъ, въ порядочныхъ семьяхъ! - съ презрѣн³емъ отвѣтила его любовница.- Стоитъ о нихъ говорить; напримѣръ, хоть о твоей семьѣ!

   - Молчи!.. Я тебѣ запрещаю...

   - Мѣщанинъ!

   - Распутница!.. къ счастью все это скоро кончится... Недолго ужъ мнѣ жить съ тобою...

   - Пожалуйста, пожалуйста, убирайся къ чорту хотя сейчасъ, я буду только рада...

   Они осыпали другъ друга оскорблен³ями, возбуждая нездоровое любопытство въ ребенкѣ, лежавшемъ на травѣ, какъ вдругъ ужасающ³й звукъ рога, усиленный въ сто разъ эхомъ пруда, и отраженный стѣною лѣса, покрылъ собою ихъ крики.

   - Не довольно ли съ васъ?.. Или хотите еще?

   Красный, съ надувшимися на шеѣ жилами, толстякъ Эттэма не нашелъ иного способа заставить ихъ замолчать, и ждалъ отвѣта, угрожающе приставивъ отверст³е рога къ губамъ.

  

   Обычно ссоры ихъ бывали непродолжительны и кончались послѣ ласковыхъ объяснен³й Фанни, или послѣ ея музыки; но на этотъ разъ Жанъ разсердился не на шутку, и нѣсколько дней кряду хранилъ угрюмую складку на лбу и мстительное молчан³е; какъ только кончался обѣдъ, онъ садился чертить, отказываясь отъ всякихъ прогулокъ съ нею.

   Его словно охватилъ стыдъ за ту отвратительную жизнь, которую онъ велъ, и боязнь встрѣтить еще разъ маленькую англ³йскую телѣжку, поднимавшуюся вверхъ по лѣсной дорогѣ и чистую юную улыбку, о которой онъ постоянно думалъ. Затѣмъ какъ тускнѣющая уходящая мечта, какъ декорац³я въ феер³и, которая убирается, чтобы уступить мѣсто слѣдующей, видѣн³е стало смутнымъ, затерялось въ лѣсной дали, и Жанъ не видалъ его больше. Въ глубинѣ души осталась лишь грусть, причину которой Фанни, какъ ей казалось, угадала и она рѣшила это выяснить.

   - Конечно,- сказалаона однажды съ веселымъ видомъ...- Я была у Дешелетта... и вернула ему деньги... Онъ, какъ и ты, находитъ, что такъ лучше; не знаю, впрочемъ, почему... Ну, какъ бы то мы было, дѣло сдѣлано... Впослѣдств³и, когда я буду одна, онъ позаботится о малюткѣ... Доволенъ ли ты?.. Или все еще продолжаешь сердиться на меня?

   Она разсказала ему про свое посѣщен³е мастерской на улицѣ Ромъ и про то, какъ она была удивлена, найдя вмѣсто веселаго и шумнаго каравансарая, полнаго безумствующей толпой,- мирный, буржуазный домъ, входъ въ который строго охранялся. Никакихъ праздниковъ, никакихъ маскарадовъ; объяснен³е этой перемѣны приходилось искать въ словахъ, которыя какой-то непринятый и озлобленный этимъ поразитъ, писалъ мѣломъ надъ входной дверью въ мастерскую: заперто по случаю "связи".

   - И это правда, мой милый... Дешелеттъ по пр³ѣздѣ влюбился въ одну изъ дѣвушекъ на скетингъ-рингѣ, въ Аливу Дорэ; взялъ ее къ себѣ и вотъ уже съ мѣсяцъ живетъ съ нею по-семейному... Она маленькая, очень милая, очень кроткая, прелестный барашекъ... Живутъ тихо, тихо... Я обѣщала, что мы придемъ къ нимъ въ гости; это послужитъ намъ нѣкоторымъ отдыхомъ отъ дуэтовъ и охотничьяго рога... Но подумай, пожалуста, философъ то нашъ, съ его теор³ями! "Не признаю завтрашняго дня, не признаю временныхъ браковъ"... Да ужъ и посмѣялась же я надъ нимъ!

   Жанъ отправился съ нею къ Дешелетту, котораго не видѣлъ со времени ихъ встрѣчи на площади Мадлэны. Онъ очень удивился бы, если бы ему сказали въ то время, что онъ дойдетъ до того, что будетъ безъ отвращен³я бывать у этого циничнаго любовника Фанни, и сдѣлается почти его другомъ. Но съ перваго же визита Жанъ былъ удивленъ, чувствуя себя такъ свободно, очарованный кротостью этого человѣка, добродушно, по-дѣтски, смѣявшагося въ свою казацкую бородку, и ясностью его духа, на которую нисколько не вл³яли жесток³е припадки печени, придававш³е его лицу свинцовый оттѣнокъ и проводивш³е син³е круги подъ его глазами.

   Какъ легко было понять ту глубокую нѣжность, которую онъ внушилъ Алисѣ Дорэ, съ ея длинными, нѣжными бѣлыми руками, съ характерной красотою блондинки, но съ изумительнымъ, чисто-фламадскимъ цвѣтомъ лица, золотистымъ какъ ея имя. Золото было въ ея волосахъ, въ глазахъ, сверкавшихъ изъ-подъ золотистыхъ рѣсницъ, золотомъ отливала ея кожа даже подъ ногтями.

   Подобранная Дешелеттомъ на асфальтовомъ полу скетинга, среди грубостей и рѣзкостей торга, среди клубовъ дыма, изрыгаемыхъ мужчинами вмѣстѣ съ цифрами въ нарумяненныя лица доступныхъ женщинъ, она была изумлена и растрогана его вѣжливостью. Изъ бѣднаго животнаго, служащаго для наслажден³я, которымъ въ сущности она была, она вдругъ превратилась въ женщину; когда Дешелеттъ согласно своимъ правиламъ, утромъ хотѣлъ отослать ее, угостивъ сытнымъ завтракомъ и снабдивъ нѣсколькими золотыми, на душѣ у нея стало такъ тяжело и она съ такою кротостью, съ такою задушевностью попросила его "оставить ее еще немного"... что у него не хватило силъ отказать ей въ этомъ. Съ тѣхъ поръ, частью вслѣдств³е усталости, частью же изъ уважен³я къ ней, онъ заперъ дверь своего дома и отдался этому неожиданному медовому мѣсяцу въ тишинѣ и свѣжести своего лѣтняго дворца, такъ хорошо приспособленнаго для покоя; они жили, счастливые, она, наслаждаясь заботами и нѣжностью, которыхъ до сихъ поръ не знала, а онъ - счастьемъ, которымъ дарило это бѣдное существо, и ея наивною благодарностью, безотчетно и впервые предаваясь острой прелести близости съ женщиной, таинственнымъ чарамъ жизни вдвоемъ, въ обоюдной добротѣ и кротости.

   Для Госсэна мастерская на улицѣ Ромъ была отдыхомъ отъ той низкой, мѣщанской жизни мелкаго чиновника, съ незаконною сожительницею, которую онъ велъ; онъ наслаждался бесѣдой съ этимъ ученымъ со вкусами художника, этого философа въ персидской одеждѣ, легкой и измѣнчивой, какъ его учен³е, увлекался разсказами о путешеств³яхъ, которые Дешелеттъ набрасывалъ въ немногихъ словахъ и которые такъ подходили къ восточнымъ тканямъ, окружавшимъ его, къ золоченымъ изображен³ямъ Будды, къ причудливымъ фигурамъ изъ бронзы, ко всей экзотической роскоши огромнаго зала, куда свѣтъ проникалъ сверху, словно въ глубинѣ парка, на легкую зелень бамбуковыхъ деревьевъ, на вырѣзныя листья древовидныхъ папоротниковъ и на огромную листву филодендровъ, тонкихъ и гибкихъ, какъ водоросли жаждавшихъ тѣни и влаги.

   Особенно по воскресеньямъ, это огромное окно, выходившее на пустынную улицу лѣтняго Парижа, шелестъ листьевъ и запахъ свѣжей земли напоминали деревню, почти такъ же, какъ Шавиль, но безъ сосѣдства и безъ охотничьяго рога супруговъ Эттэма. Никто никогда не приходилъ; впрочемъ, однажды Госсэнъ и его любовница, пр³ѣхавъ къ обѣду, услышали входя, оживленную бесѣду нѣсколькихъ лицъ. День склонялся къ вечеру, въ оранжереѣ пили рак³ю и споръ велся очень страстно:

   - А я нахожу, что пять лѣтъ Мазасской тюрьмы, запятнанное имя, разрушенная жизнь - дорогая плата за безумный шагъ увлечен³я... Я подпишу ваше прошен³е Дешелеттъ.

   - Это голосъ Каудаля...- сказала Фанни шепотомъ, дрожа.

   Кто-то отвѣтилъ сухо, словно отказывая:

   - Я не подпишу и не хочу имѣть ничего общаго съ этимъ чудакомъ...

   - Это Ля-Гурнери...- сказала Фанни, прижимаясь къ любовнику и прошептала:- уйдемъ отсюда, если тебѣ непр³ятно ихъ видѣть...

   - Почему же? Нисколько!...- Въ сущности онъ не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что онъ почувствуетъ когда очутится въ присутств³и этихъ людей, но не хотѣлъ отступать передъ испытан³емъ желая, быть можетъ, узнать нынѣшнюю степень той ревности, которая нѣкогда создала его несчастную любовь.

   - Пойдемъ,- сказалъ онъ, и оба появились въ розоватомъ свѣтѣ закатѣ, озарявшемъ лысыя головы и сѣдѣющ³я бороды друзей Дешелетта, лежавшихъ на низкихъ диванахъ вокругъ восточнаго столика въ видѣ табуретки, на которомъ въ пяти или шести стаканахъ дрожалъ молочнаго цвѣта напитокъ съ запахомъ аниса, который разливала Алиса. Женщины поцѣловались.- Вы знакомы съ этими господами, Госсэнъ? - спросилъ Дешелеттъ, покачиваясь въ качалкѣ.

   Еще бы, конечно знакомъ!.. Двоихъ, по крайней мѣрѣ, онъ зналъ, потому что цѣлыми часами разсматривалъ ихъ портреты въ витринахъ знаменитостей. Как³я страдан³я причинили они ему, какую ненависть чувствовалъ онъ къ нимъ, ненависть преемника, ярость, внушавшую ему желан³е броситься на нихъ, расцарапать имъ лицо, когда онъ встрѣчалъ ихъ на улицѣ... Но Фанни правильно говорила, что это пройдетъ; теперь то были для него уже лица знакомыхъ, почти родныхъ далекихъ дядей, съ которыми онъ когда то встрѣчался.

   - Хорошъ по прежнему мальчикъ!..- сказалъ Каудаль, вытянувшись во весь свой огромный ростъ и держа надъ глазами экранъ, чтобы защитить ихъ отъ свѣта.- Ну, а посмотримъ какъ Фанни...- Онъ приподнялся на локтѣ и прищурилъ глаза опытнаго человѣка:- лицо еще ничего; но фигура... Тебѣ бы слѣдовало затягиваться. Впрочемъ утѣшься, дочь моя, Ля-Гурнери еще толще тебя.

   Поэтъ съ презрѣн³емъ закусилъ тонк³я губы. Сидя по-турецки на кучкѣ подушекъ - послѣ своего путешеств³я въ Алжиръ онъ увѣрялъ, что не можетъ сидѣть иначе - огромный, толстый, не имѣя въ фигурѣ ничего интеллигентнаго, кромѣ высокаго лба подъ шапкой сѣдыхъ волосъ, и жесткаго взгляда рабовладѣльца, онъ нарочно подчеркивалъ свое свѣтское обращен³е съ Фанни, свою чрезмѣрную вѣжливость, словно желая дать урокъ Каудалю.

   Два пейзажиста, съ загорѣлыми деревенскими лицами, дополняли собран³е; они также знали любовницу Жана, и младш³й изъ нихъ сказалъ, пожимая ей руку:

   - Дешелеттъ разсказалъ намъ истор³ю съ ребенкомъ; это очень хорошо съ вашей стороны, дорогая.

   - Да,- сказалъ Каудаль Госсэну,- да, очень шикарно взять его на воспитан³е... Совсѣмъ не банально!

   Она казалась смущенною этими похвалами, какъ вдругъ кто-то постучалъ въ сосѣдней пустой мастерской и спросилъ: "Никого нѣтъ?"

   Дешелеттъ сказалъ:

   - Вотъ и Эзано!

   Этого человѣка Жанъ никогда не видѣлъ; но онъ зналъ какое мѣсто этотъ представитель богемы, этотъ фантазеръ, въ настоящее время утихомиривш³йся, женатый, начальникъ отдѣлен³я въ министерствѣ изящныхъ искусствъ, занималъ въ жизни Фанни Легранъ, и припомнилъ связку его страстныхъ и очаровательныхъ писемъ. Появился маленьк³й человѣкъ, изможденный, высохш³й, съ деревянной походкой, подававш³й руку издали, державш³й людей на разстоян³и, вслѣдств³е привычки вѣчно быть на эстрадѣ, въ качествѣ представителя правительства. Онъ былъ очень удивленъ, увидя Фанни, и особенно найдя ее еще красивою, послѣ столькихъ лѣтъ:

   - А-а, Сафо!...- и мимолетная краска залила его щеки.

   Имя Сафо, отодвигавшее ее въ прошлое, приближавшее ее ко всѣмъ старымъ друзьямъ, вызвало нѣкоторую неловкость.

   - А это господинъ Д'Арманди, который привелъ ее къ намъ,- поспѣшно сказалъ Дешелеттъ, чтобы предупредить пришедшаго. Эзано поклонился; бесѣда возобновилась. Фанни успокоенная поведен³емъ своего любовника, и гордясь имъ, его красотою и молодостью, въ присутств³и этихъ знатоковъ и художниковъ, была очень весела, очень въ ударѣ. Принадлежа всецѣло своей настоящей страсти, она едва помнила о своихъ связяхъ съ этими людьми; едва помнила годы совмѣстной жизни, налагающ³я, однако на человѣка печать привычекъ и пристраст³й, которыми онъ заражается и которыя остаются у него навсегда; какъ, напримѣръ, манера свертывать папиросы, заимствованную ею у Эзано, также какъ и любовь къ мэрилэндскому табаку.

   Жанъ безъ малѣйшаго волнен³я отмѣтилъ эту маленькую подробность, которая нѣкогда привела бы его въ неистовство, испытывая спокойств³е и радость заключеннаго, подпилившаго свою цѣпь и чувствующаго, что ему осталось уже недолго до бѣгства.

   - Эхъ, бѣдная моя Фанни,- говорилъ Каудаль, шутливо указывая ей на гостей.- Какой упадокъ... Какъ они состарились, какъ стали плоски... Только мы съ тобою еще и держимся.

   Фанни разсмѣялась:

   - Извините, полковникъ, (иногда его называли такъ за его усы) это не одно и то же... я - другого выпуска!..

   - Каудаль забываетъ, что онъ прадѣдъ, сказалъ Ля-Гурнери; и въ отвѣтъ на движен³е скульптора, котораго онъ задѣлъ за живое, крикнулъ пронзительнымъ голосомъ: - Каудаль получилъ медаль въ 1840-омъ году; почтенная дата!..

   Между двумя старыми пр³ятелями существовала всегда глухая антипат³я и вызывающ³й тонъ, который никогда не ссорилъ ихъ, но проявлялся въ ихъ взглядахъ, въ ничтожныхъ словахъ, и начало которому было положено двадцать лѣтъ тому назадъ, когда поэтъ отнялъ у скульптора любовницу. Фанни для нихъ уже давно не имѣла значен³я, и тотъ и другой пережили новыя радости и новыя разочарован³я, но вражда продолжала существовать и съ годами становилась все глубже.

   - Взгляните на насъ обоихъ, и скажите откровенно, кто больше похожъ на прадѣда...- Затянутый въ пиджакъ, обрисовыванш³й его мускулы, Каудаль стоялъ прямо, выпятивъ грудь, потрясая своей огненной гривой, въ которой не замѣтно было ни одного сѣдого волоска.- Получилъ медаль въ 1840 году!.. Будетъ пятьдесятъ восемь лѣтъ черезъ три мѣсяца... Но что же это доказываетъ?.. Развѣ стариками людей дѣлаетъ возрастъ?.. Только во Французской Комед³и да въ Консерватор³и люди въ шестьдесятъ лѣтъ уже обладаютъ всѣми старческими недугами, трясутъ головою и ходятъ, сгорбясь, едва передвигая ноги. Въ шестьдесятъ лѣтъ, чортъ побери, ходятъ прямѣе, чѣмъ въ тридцать, такъ какъ слѣдятъ за собою! Да и женщины будутъ еще заглядываться на васъ, лишь бы сердце было молодо, согрѣвало бы кровь и оживляло бы васъ всего...

   - Ты думаешь? - спросилъ Ля-Гурнери, насмѣшливо поглядывая на Фанни. Дешелеттъ, съ доброю улыбкою, сказалъ:

   - Между тѣмъ ты только и говоришь, что на свѣтѣ всего лучше молодость, ты отъ нея безъ ума...

   - Малютка Кузинаръ заставила меня перемѣнить мнѣн³е... Кузинаръ, моя новая натурщица... Восемнадцать лѣтъ, кругленькая, съ ямочками повсюду, точно Клод³онъ... и такая добрая - дочь народа, дочь парижскаго Рынка, гдѣ ея мать торгуетъ птицей... Она говоритъ иногда так³я глупости, что хочется ее расцѣловать... так³я... На дняхъ въ мастерской она нашла романъ Дежуа, прочла заглав³е "Тереза" и отбросила его съ капризной миной: "Если бы романъ этотъ назывался "Бѣдная Тереза", я читала бы его всю ночь..." Я отъ нея безъ ума, увѣряю васъ.

   - Вотъ ты и попалъ опять въ семейные люди?.. А черезъ шесть мѣсяцевъ снова разрывъ, снова слезы, отвращен³е къ работѣ, гнѣвъ на всѣхъ...

   Лобъ Каудаля омрачился:

   - Правда, ничего нѣтъ прочнаго... Люди сходятся, расходятся...

   - Зачѣмъ же тогда сходиться?

   - Хорошо, а ты? Неужели ты думаешь, что ты всю жизнь проживешь съ твоей фламандкой?..

   - О, мы ничѣмъ не связаны..... Не такъ ли Алиса?

   - Разумѣется, кротко и разсѣянно отвѣтила молодая женщина, стоявшая на стулѣ, и срѣзавшая глицин³и и зелень для букета къ столу. Дешелеттъ продолжалъ:

   - У насъ не будетъ разрыва, мы просто разойдемся... Мы заключили договоръ провести вмѣстѣ два мѣсяца; въ послѣдн³й день мы разстанемся безъ отчаян³я, безъ удивлен³я... Я вернусь въ Испагань,- я уже заказалъ себѣ мѣсто въ спальномъ вагонѣ,- а Алиса переѣдетъ снова въ свою маленькую квартирку на улицѣ Лабрюнеръ, въ которой жила до сихъ поръ.

   - Трет³й этажъ, не считая антресолей; превосходное мѣсто, чтобы выброситься изъ окна.

   Говоря это, молодая женщина улыбалась, рыжеволосая и с³яющая, въ свѣтѣ заката, съ тяжелою кистью лиловыхъ цвѣтовъ въ рукѣ; но тонъ, которымъ она произнесла эти слова былъ такъ глубокъ и такъ серьезенъ, что никто не отвѣтилъ.

   Вѣтеръ свѣжѣлъ, дома напротивъ казались выше.

   - Прошу за столъ,- крикнулъ полковникъ...- и давайте болтать глупости...

   - Да, вѣрно, gaudeamus igitur... будемъ веселиться, пока мы молоды, не такъ ли Каудаль?- сказалъ Ля-Гурнери съ дѣланнымъ смѣхомъ.

   Нѣсколько дней спустя, Жанъ снова проходилъ по улицѣ Ромъ, и нашелъ мастерскую запертою, широкую бумажную штору спущенною во все окно и гробовую тишину во всемъ домѣ вплоть до его крыши, въ формѣ терассы. Дешелеттъ уѣхалъ въ положенный срокъ. Жанъ подумалъ: "Хорошо въ жизни дѣлать то, что хочешь, управлять своимъ разумомъ и сердцемъ! Хватитъ ли у меня когда-нибудь на это мужества?"

   Чья то рука опустилась на его плечо:

   - Здравствуйте, Госсэнъ...

   Дешелеттъ, утомленный, болѣе желтый и хмурый, чѣмъ обыкновенно, объяснилъ ему, что онъ еще не уѣхалъ, задержанный въ Парижѣ дѣлами, и что онъ живетъ въ Грандъ-Отелѣ, такъ какъ мастерской боится послѣ той ужасной истор³и...

   - Что случилось?

   - Да, въ самомъ дѣлѣ, вы не знаете... Алиса умерла... Убилась. Подождите минутку, я посмотрю, нѣтъ ли для меня писемъ...

   Онъ вернулся тотчасъ и нервнымъ движен³емъ сорвалъ бандероли съ нѣсколькихъ журналовъ; говорилъ онъ глухо, какъ во снѣ, не глядя на Госсэна, шедшаго съ нимъ рядомъ.

   - Да, убила себя, бросилась изъ окна, какъ сказала въ тотъ вечеръ, когда вы были у насъ... Что было дѣлать?.. Я не зналъ, не могъ подозрѣвать... Въ тотъ день, когда я долженъ былъ уѣхать, она сказала мнѣ спокойно: "Увези меня, Дешелеттъ, не покидай меня одну... Я не смогу больше жить безъ тебя"... Я расхохотался. Хорошъ бы я былъ тамъ, среди курдовъ, съ женщиною... Пустыня, лихорадки, ночи на бивуакахъ... За обѣдомъ она повторила еще разъ: "Я не стѣсню тебя, ты увидишь, какъ я буду тиха и кротка..." Затѣмъ, видя, что мнѣ это непр³ятно, она перестала объ этомъ говорить... Послѣ обѣда мы поѣхали въ театръ Вар³эте, въ бенуаръ, все было условлено заранѣе... Она, казалось, была довольна, держала меня все время за руку и шептала: "Мнѣ хорошо". Я уѣзжалъ ночью, и по этому отвезъ ее домой въ каретѣ; но оба мы были грустны и всю дорогу молчали. Она даже не поблагодарила меня за маленьк³й свертокъ который я опустилъ ей въ карманъ,- деньги, на которыя она могла прожить спокойно годъ или два. Когда мы пр³ѣхали на улицу Лабрюнеръ, она попросила меня подняться наверхъ. Я не хотѣлъ. "Прошу тебя... только до двери". Но я выдержалъ характеръ и не вошелъ. Билетъ былъ купленъ, вещи уложены, и я слишкомъ много говорилъ, что уѣзжаю... Спускаясь по лѣстницѣ, с тяжестью на душѣ, я слышалъ, какъ она крикнула мнѣ, что то въ родѣ: "быстрѣе тебя", но понялъ я это лишь внизу, на улицѣ... Ахъ!.. Онъ остановился, глядя въ землю, передъ тѣмъ кошмарнымъ зрѣлищемъ, которымъ теперь ежеминутно чудилось ему на тротуарѣ,- передъ черной, неподвижной и хрипѣвшей массой...

   - Она умерла два часа спустя, не произнеся ни слова, ни жалобы, и глядя на меня своими золотистыми глазами. Страдала ли она? Узнали ли меня? Мы уложили ее на постель одѣтою, окутавъ голову широкою кружевною косынкой, чтобы скрыть рану. Смертельно блѣдная, съ капелькою крови на вискѣ, она была еще красива и такъ кротка!.. Но, когда я нагнулся надъ нею, чтобы вытереть эту каплю крови, сочившуюся непрерывно, ея взглядъ, казалось, принялъ негодующее и страшное выражен³е... Бѣдная дѣвушка посылала мнѣ нѣмое проклят³е!.. Дѣйствительно, что стоило мнѣ остаться еще на нѣкоторое время или увезти ее съ собою, вѣдь она такъ мало стѣсняла меня?.. Нѣтъ, гордость, упрямство сказаннаго слова!.. Я не уступилъ, а она умерла... умерла изъ за меня, а вѣдь я ее любилъ!

   Онъ былъ возбужденъ, говорилъ громко, вызывая удивлен³е прохожихъ, которыхъ толкалъ, шагая по Амстердамской улицѣ; Госсэнъ, проходя мимо своей прежней квартиры, которую онъ узналъ по балкону, припоминалъ Фанни и свой собственный романъ и чувствовалъ себя охваченнымъ какою то дрожью. А Дешелеттъ между тѣмъ продолжалъ:

   - Я отвезъ ее на Монпарнасское кладбище, безъ друзей, безъ родныхъ. Мнѣ хотѣлось быть съ нею одному, заботиться о ней: а съ тѣхъ поръ я здѣсь, и все думаю объ одномъ и томъ же, не могу рѣшиться уѣхать съ этою навязчивою мыслью, и бѣгу отъ дома, гдѣ провелъ съ нею два мѣсяца, такихъ счастливыхъ, такихъ ясныхъ... Я живу по чужимъ мѣстамъ, скитаюсь, хочу разсѣяться, убѣжать отъ этого взгляда покойницы, обвиняющаго меня изъ подъ струйки крови...

   И, остановясь, охваченный угрызен³емъ совѣсти, съ двумя крупными слезами, скатившимися на курносое лицо, такое добродушное, такое жизнерадостное, онъ сказалъ:

   - Видите ли, другъ мой; а межъ тѣмъ я не золъ... И, однако, какъ ужасно, то, что я сдѣлалъ!..

   Жанъ пытался его утѣшить, относя все на счетъ случая, рока; но Дешелеттъ повторялъ, покачивая головою и сжавъ зубы:

   - Нѣтъ, нѣтъ... Я никогда себѣ этого не прощу... Я хотѣлъ бы себя наказать...

   Это желан³е искуплен³я не переставало преслѣдовать его; онъ говорилъ о немъ всѣмъ друзьямъ, Госсэну, за которымъ онъ заходилъ по окончан³и службы...

   - Уѣзжайте, наконецъ, Дешелеттъ... Путешествуйте, работайте, это васъ развлечетъ...- твердили ему Каудаль и друг³е, обезпокоенные его навязчивыми мыслями и упорствомъ, съ которымъ онъ повторялъ, что онъ не злой. Наконецъ, однажды вечеромъ,- хотѣлъ ли онъ проститься со своею мастерской передъ отъѣздомъ, или его привелъ туда совершенно опредѣленный планъ покончить со своими страдан³ями,- онъ вернулся въ свой домъ, а утромъ рабоч³е, шедш³е изъ предмѣстья на работу, подняли его на тротуарѣ, передъ входомъ въ его жилище, съ раздробленнымъ черепомъ - умершаго тою же добровольною смертью, какою умерла любившая его женщина, въ томъ же припадкѣ ужаса и отчаян³я, бросив