Главная » Книги

Доде Альфонс - Сафо, Страница 2

Доде Альфонс - Сафо


1 2 3 4 5 6 7 8 9

sp;  Къ несчастью, сдавъ экзаменъ, Жанъ заболѣлъ. Въ министерствѣ, въ одномъ изъ корридоровъ, онъ схватилъ ангину; въ самомъ началѣ онъ запустилъ ее, и она превратилась въ злокачественную. Онъ никого не зналъ въ Парижѣ, кромѣ нѣсколькихъ студентовъ-земляковъ, которыхъ его требовательная связь отдалила отъ него и разсѣяла. Сверхъ того, здѣсь требовалось нѣчто большее, чѣмъ простая преданность, и съ перваго вечера у его постели очутилась Фанни Легранъ; она не отлучалась цѣлыхъ десять дней, ухаживая за нимъ безъ устали, безъ страха и отвращен³я, ловкая, какъ сестра милосерд³я, нѣжная, шутливая и ласковая. Во время сильнаго жара онъ переносился мыслью къ тяжелой болѣзни которую онъ перенесъ въ дѣтствѣ, звалъ тетку Дивонну, говорилъ "спасибо, Дивонна", чувствуя руки Фанни на своемъ влажномъ лбу.
   - Это не Дивонна... это я... Я за тобой ухаживаю...
   Она избавляла его отъ ухода наемной сидѣлки, отъ копоти лампъ, отъ настоекъ, приготовленныхъ руками консьержки; и Жанъ не могъ надивиться, сколько быстроты, изобрѣтательности и исполнительности было въ этихъ ручкахъ, привыкшихъ къ лѣни и наслажден³ямъ. По ночамъ она спала часа два на диванѣ,- типичномъ студенческомъ диванѣ жесткомъ, какъ скамья полицейскаго участка.
   - Но, дорогая Фанни, ты совсѣмъ не ходишь домой?..- сказалъ онъ ей однажды.- Теперь мнѣ лучше... Слѣдовало бы успокоить Машомъ...
   Она расхохоталась. Гдѣ находится теперь Машомъ, да и весь домъ вмѣстѣ съ нею! Все было продано - мебель, одежда, даже кровать. Осталось только платье, которое было на ней, да немного дорогого бѣлья, спасеннаго прислугой... Теперь, если онъ ее прогонитъ, она очутится на улицѣ...
  

III.

   - На этотъ разъ, кажется, я нашла... Улица Амстердамъ, противъ вокзала... Три комнаты и большой балконъ... Если хочешь, пойдемъ посмотрѣть, когда ты придешь со службы... Высоко... въ пятомъ этажѣ!.. Но ты меня будешь носить! Это было такъ пр³ятно, помнишь?..
   И смѣясь, подъ вл³ян³емъ забавнаго воспоминан³я, она прижималась къ нему, обвивала рукою его шею, искала прежняго мѣста,- своего мѣста.
   Жизнь вдвоемъ въ меблированныхъ комнатахъ, съ неспокойными ихъ нравами, съ хожден³емъ по лѣстницѣ полуодѣтыхъ женщинъ, въ сѣткахъ и въ мягкихъ туфляхъ, съ картонными перегородками, за которыми слышалась возня другихъ паръ, общность ключей, свѣчей, ботинокъ,- становилась для нихъ невыносимой. Не для нея, конечно; съ Жаномъ она нашла бы уютнымъ жить всюду - подъ крышей, въ подвалѣ, даже въ сточной трубѣ. Но его щепетильность любовника оскорблялась нѣкоторыми обстоятельствами, которыхъ раньше, будучи одинокимъ, онъ не замѣчалъ. Эти однодневныя сожительства стѣсняли его, опорачивали и его связь, внушали грусть и отвращен³е, какъ тѣ обезьяны, въ клѣткахъ Jardin des Plantes, которыя подражаютъ всѣмъ движен³ямъ и выражен³ямъ человѣческой любви. Рестораны тоже наскучили, надоѣдало отправляться два раза въ день на бульваръ Сенъ-Мишель, въ громадную залу, переполненную студентами, воспитанниками школы изящныхъ искусствъ, художниками, архитекторами, которыя, совершенно не зная его, тѣмъ не менѣе привыкли къ его лицу за тотъ годъ, что онъ тамъ обѣдалъ.
   Открывая дверь, онъ краснѣлъ при видѣ взглядовъ, устремленныхъ на Фанни, и входилъ съ вызывающимъ и смущеннымъ видомъ юноши, впервые сопровождающаго женщину; онъ боялся встрѣтить кого-нибудь изъ земляковъ. Затѣмъ былъ вопросъ денежный.
   - Какъ дорого! - повторяла она каждый разъ, унося домой и провѣряя скромный счетъ за обѣдъ. Если бы мы жили своею квартирой, я могла бы на эту сумму вести хозяйство три дня.
   - Хорошо, что же намъ мѣшаетъ?.. - и они стали искать квартиру.
   Это обычная западня. Всѣ попадаются въ нее, лучш³е, честные, влекомые стремлен³емъ къ чистотѣ, любовью къ "домашнему очагу", внушенной воспитан³емъ въ семьѣ и тепломъ родного дома.
   Квартира на улицѣ Амстердамъ была снята, и ее нашли очаровательной, несмотря на то, что всѣ комнаты были проходныя, кухня и столовая выходили на черный, заплеснѣвѣлый дворъ, откуда изъ англ³йской таверны неслись запахи помоевъ и хлора, а спальня - на улицу, покатую и шумную, сотрясаемую день и ночь телѣгами, ломовыми, омнибусами, съ ежеминутными свистками, извозчиками, словомъ, всѣмъ грохотомъ Западнаго вокзала, фасадъ котораго, съ его грязноватою стеклянною крышею, рисовался у нихъ передъ окнами. Преимущество заключалось лишь въ томъ, что поѣзда останавливались словно у ихъ подъѣзда, а Сенъ-Клу, Виль-д'Аврэ, Сенъ-Жермэнъ, зеленыя мѣстечки на берегахъ Сены - были почти у ихъ террасы.
   У нихъ была терраса, широкая и удобная, сохранившая отъ щедротъ прежнихъ жильцовъ цинковую крышу, выкрашенную подъ полосатый тикъ, мокрую и печальную въ зимн³е дожди, но подъ которой было хорошо обѣдать лѣтомъ на воздухѣ, словно въ шалэ, въ горахъ.
   Занялись покупкою мебели. Жанъ, сообщивъ роднымъ о своемъ намѣрен³и устроиться на квартирѣ, получилъ отъ тетки Дивонны, какъ завѣдующей домомъ, необходимую сумму денегъ; а въ письмѣ тетка писала о скорой присылкѣ парижанину шкафа, комода и большого камышеваго кресла, хранившихся въ "угловой комнатѣ" спец³ально для парижанина.
   Эта комната, которую онъ словно видѣлъ въ глубинѣ корридора въ Кастеле, вѣчно пустая, со ставнями, задвинутыми желѣзнымъ засовомъ, съ дверью, запертою на задвижку, своимъ расположен³емъ была осуждена на порывы вѣтра, отъ которыхъ все въ ней трещало, словно на маякѣ. Въ ней нагромождали старье, все, что каждое поколѣн³е, дѣлая новыя покупки, завѣщало прошлому.
   Ахъ, если бы Дивонна знала, для какихъ своеобразныхъ отдохновен³й послужитъ камышевое кресло, сколько шелковыхъ юбокъ и кружевныхъ панталонъ наполнятъ ящики комода въ стилѣ empire!.. Но угрызен³я совѣсти Госсэна тонули въ тысячѣ маленькихъ радостей по поводу устройства гнѣзда.
   Такъ пр³ятно было послѣ службы, въ сумерки, отправляться подъ руку, прижавшись другъ къ другу, въ далек³е концы города, посѣщать какую-нибудь улицу предмѣстья, выбирать столовую - буфетъ, столъ и полдюжины стульевъ,- или цвѣтныя кретоновыя занавѣски для оконъ и для постели! Онъ на все соглашался, съ закрытыми глазами; но Фанни смотрѣла за обоихъ, пробовала стулья, опускала крышки столовъ, обнаруживала умѣнье торговаться.
   Она знала магазины, гдѣ по фабричной цѣнѣ продавались полные комплекты кухонной посуды для маленькихъ хозяйствъ: четыре желѣзныя кастрюли, пятая эмалированная для утренняго кофе, но отнюдь не мѣдныя, ихъ слишкомъ долго чистить; шесть металлическихъ приборовъ съ разливательной ложкой и двѣ дюжины тарелокъ изъ англ³йскаго фаянса, прочныхъ и красивыхъ - все было сосчитано, приготовлено, уложено, словно обѣденный сервизъ для куколъ. Что касается простынь, салфетокъ, бѣлья столоваго и носильнаго, то она знала торговца, представителя большой фабрики въ Рубэ, которому можно было выплачивать въ разсрочку; она постоянно выжидала, высматривала въ витринахъ и на выставкахъ, разыскивала распродажи - эти остатки кораблекрушен³й, которыя Парижъ постоянно несетъ вмѣстѣ съ пѣною у своихъ береговъ, и нашла на бульварѣ Клиши великолѣпную кровать, продававшуюся по случаю, почти новую, и такой ширины, что на ней можно было уложить подрядъ семь дѣвицъ людоѣда.
   Возвращаясь домой со службы, онъ также пробовалъ дѣлать пр³обрѣтен³я; но ничего не понималъ въ товарѣ, не умѣлъ отказаться или уйти съ пустыми руками. Зайдя однажды къ старьевщику, чтобы купить старинную лампу, на которую указала ему Фанни, онъ принесъ, вмѣсто проданнаго уже предмета, зальную люстру съ подвѣсками, совершенно ненужную, такъ какъ у нихъ не было гостинной.
   - Мы повѣсимъ ее на верандѣ...- сказала Фанни, чтобы его утѣшить.
   А какое счастье вымѣривать, обсуждать мѣсто каждаго предмета; а крики, а безумный хохотъ, а вздѣтыя руки, когда замѣчали, что, несмотря на всю заботливость, несмотря на подробный списокъ необходимыхъ покупокъ, что нибудь всегда оказывалось забытымъ!
   Такъ, напримѣръ, было съ теркой для сахара. Неужели возможно завести хозяйство безъ терки!..
   Затѣмъ, когда все было куплено и разставлено, занавѣски повѣшены, новая лампа зажжена, что за чудный вечеръ провели они, осматривая всѣ три комнаты прежде чѣмъ лечь спать, и какъ смѣялась она, свѣтя ему, когда онъ запиралъ на замокъ дверь: - еще разъ, еще... запирай покрѣпче... Мы у себя дома...
   Началась новая и восхитительная жизнь. Окончивъ работу, онъ возвращался домой быстро, торопясь придти и, надѣвъ туфли, сѣсть къ камину. Идя по черной уличной грязи, онъ представлялъ себѣ свою комнату, освѣщенную и теплую, уютную отъ этой старой провинц³альной мебели, которую Фанни заранѣе называла рухлядью, и которая, состояла изъ очень красивыхъ старинныхъ вещей; особенно хорошъ былъ шкафъ, драгоцѣнность въ стилѣ Людовика XVI, съ расписными дверями, изображавшими провансальск³я празднества, пастушковъ въ цвѣтныхъ кафтанахъ, танцы подъ свирѣль и подъ тамбуринъ. Присутств³е въ квартирѣ этихъ старомодныхъ вещей, привычныхъ ему съ дѣтства, напоминало отцовск³й домъ, освящало его новое жилище, удобствомъ котораго онъ вполнѣ наслаждался.
   Заслыша его звонокъ, Фанни выходила, тщательно одѣтая, кокетливая, "на палубу", какъ она говорила про себя сама. Черное шерстяное платье, простое, но сшитое по выкройкѣ хорошаго портного, обличавшее скромность женщины, которой надоѣло рядиться, засученные рукава, широк³й бѣлый фартукъ. Она стряпала сама и довольствовалась помощью наемной служанки, приходившей для черныхъ работъ, отъ которыхъ трескаются и портятся руки.
   Она знала кухню хорошо, знала множество рецептовъ сѣверныхъ и южныхъ кушан³й, разнообразныхъ, какъ ея репертуаръ народныхъ пѣсенъ, которыя послѣ обѣда, снявъ фартукъ и повѣсивъ его за дверь запертой кухни, она пѣла низкимъ, нѣсколько утомленнымъ, но по-прежнему страстнымъ голосомъ.
   Внизу шумѣла, катилась рѣкой, улица. Холодный дождь стучалъ по цинковой крышѣ балкона, Госсэмъ, грѣя передъ огнемъ ноги, развалясь въ креслѣ, смотрѣлъ въ окна вокзала напротивъ на чиновниковъ, гнувшихъ спины надъ бумагами, подъ бѣлымъ свѣтомъ лампъ, съ огромными рефлекторами.
   Ему было хорошо, и онъ позволялъ убаюкивать себя. Былъ ли онъ влюбленъ? Нѣтъ; но онъ былъ благодаренъ за любовь, которою его окружали, за всегда ровную нѣжность. Какъ могъ онъ такъ и долго лишать себя этого счастья изъ боязни - надъ которой онъ теперь смѣялся - быть одураченнымъ, попасть въ западню? Развѣ жизнь его была чище, когда онъ переходилъ отъ одной женщины къ другой, ежеминутно рискуя своимъ здоровьемъ?
   Никакой опасности и въ будущемъ. Черезъ три года, когда онъ уѣдетъ, разрывъ произойдетъ самъ собою, безъ потрясен³й. Фанни все объяснено заранѣе; они говорили объ этомъ, какъ о смерти, какъ объ отдаленной, роковой, но неизбѣжной вещи. Остается лишь горе его домашнихъ, когда они узнаютъ, что онъ живетъ не одинъ, гнѣвъ отца, суроваго и быстраго на рѣшен³я...
   Но какъ они узнаютъ? Жанъ ни съ кѣмъ не видится въ Парижѣ. Его отецъ, "консулъ", какъ его звали, былъ весь годъ занятъ надзоромъ за имѣн³емъ, которое онъ улучшалъ, и упорнымъ уходомъ за виноградными лозами. Мать, больная, не могла безъ посторонней помощи сдѣлать ни шага, ни движен³я, предоставляя Дивоннѣ веден³е хозяйства, уходъ за его близнецами-сестричками, Мартой и Мар³ей, внезапное рожден³е которыхъ навсегда отняло у нея силы. Что касается дяди Сезэра, мужа Дивонны, то это былъ взрослый ребенокъ, котораго никуда не пускали одного.
   Фанни знала теперь всю семью. Когда Жанъ получалъ письма изъ Кастеле, съ припискою внизу крупными буквами, сдѣланною маленькими пальчиками сестеръ, Фанни читала письмо черезъ его плечо и умилялась вмѣстѣ съ нимъ. О ея прежней жизни онъ ничего не зналъ и не спрашивалъ. Онъ обладалъ прекраснымъ и безсознательнымъ эгоизмомъ юности, безъ всякой ревности, безъ всякаго безпокойства. Полный собственной жизни, онъ расплескивалъ ее черезъ край, мечталъ вслухъ, говорилъ о себѣ, межъ тѣмъ какъ она оставалась безмолвною.
   Такъ протекали дни и недѣли, въ счастливомъ спокойств³и, которое однажды было нарушено однимъ обстоятельствомъ, сильно взволновавшимъ ихъ, хотя и на разный манеръ. Ей показалось, что она беременна, и она заявила ему объ этомъ съ радостью, которую онъ могъ только раздѣлить... Въ сущности, онъ испугался. Ребенокъ въ его годы!.. Что онъ будетъ съ нимъ дѣлать?.. Долженъ ли онъ признать его своимъ?.. И какое обязательство между нимъ и этою женщиной! Как³я осложнен³я въ будущемъ!
   Внезапно ему представилась цѣпь, тяжелая, холодная, замкнутая. Ночью онъ не спалъ, такъ же, какъ и она; лежа рядомъ на широкой постели, оба бодрствовали, съ открытыми глазами, мысленно витая за тысячу верстъ одинъ отъ другого.
   По счастью, эта ложная тревога разсѣялась, и они вновь принялись за свою мирную, изящно-замкнутую жизнь. Затѣмъ, когда зима кончилась и вернулось настоящее солнце, жилище ихъ стало еще красивѣе и просторнѣе, благодаря балкону подъ навѣсомъ. Вечеромъ они обѣдали на балконѣ, подъ сводомъ зеленоватаго неба, по которому зигзагами проносились ласточки.
   Съ улицы къ нимъ доносились горяч³й воздухъ и шумъ сосѣднихъ домовъ; но за то малѣйшее дуновен³е вѣтерка всецѣло принадлежало имъ, и они цѣлыми часами забывались, прижавшись другъ къ другу, ничего не видя. Жанъ припоминалъ так³я же ночи на берегу Роны, мечталъ объ отдаленныхъ консульствахъ въ жаркихъ странахъ, о палубахъ отплывающихъ кораблей, гдѣ вѣтеръ будетъ дуть съ такою же непрерывностью, какъ тотъ, отъ котораго дрожала занавѣска балкона. И когда она, съ невидимою ласкою, шептала у его губъ: "Любишь ли ты меня?.." Онъ долженъ былъ очнуться и видимо вернуться изъ далека, чтобы отвѣтить: "О, да, я люблю тебя"... Вотъ что значитъ любить молодого; у нихъ голова занята слишкомъ многимъ!...
   На томъ же балконѣ, отдѣленная отъ нихъ желѣзной рѣшеткой, обвитой вьющимися растен³ями, ворковала другая парочка, г. и г-жа Эттэма, законные супруги, очень толстые, поцѣлуи которыхъ раздавались громко, словно пощечины. Они были удивительно похожи другъ на друга годами, вкусами, тяжеловѣсными фигурами, и трогательно было слышать, какъ эти влюбленные, на закатѣ юности, опираясь на балюстраду, тихо распѣвали дуэтомъ старинные сантиментальные романсы:
  
   "Но слышу вздохъ его въ тиши ночной...
   О, чудный сонъ! Пусть длится вѣчно онъ..."
  
   Супруги нравились Фанни. Она хотѣла бы съ ними познакомиться. Иногда сосѣдка обмѣнивалась съ нею, черезъ потемнѣвшее желѣзо перилъ, улыбкой счастливыхъ и влюбленныхъ женщинъ; но мужчины, какъ всегда, были болѣе сдержаны другъ съ другомъ, и не разговаривали.
   Однажды Жанъ шелъ послѣ полудня, направляясь отъ набережной д'Орсэ, какъ вдругъ услышалъ, что кто-то окликнулъ его по имени, на углу улицы Рояль. День былъ чудесный, было ясно и тепло, и Парижъ разцвѣталъ на этомъ поворотѣ бульвара, который, въ минуту заката, во время катанья въ Булонскомъ лѣсу, не имѣетъ себѣ равнаго во всемъ м³рѣ.
   - Сядьте здѣсь, прекрасный юноша, выпейте чего-нибудь... Поглядѣть на васъ и то праздникъ!
   Его охватили двѣ огромныя руки и усадили подъ навѣсомъ кафэ, захватившаго тротуаръ тремя рядами столиковъ. Онъ не противился, польщенный тѣмъ, что вокругъ него толпа провинц³аловъ, въ полосатыхъ пиджакахъ и круглыхъ шляпахъ, съ любопытствомъ шептала имя Каудаля.
   Скульпторъ, сидѣлъ передъ стаканомъ абсента такъ шедшимъ къ его военному росту и офицерскому значку, бокъ-о-бокъ съ инженеромъ Дешелеттомъ, пр³ѣхавшимъ наканунѣ, желтымъ и загорѣлымъ по-прежнему, съ выдающимися скулами, и маленькими добрыми глазками, съ жадными ноздрями, вдыхавшими ароматъ Парижа. Едва молодой человѣкъ сѣлъ, Каудаль, указывая на него съ комическимъ ужасомъ, сказалъ:
   - До чего онъ красивъ, животное!.. Подумаешь, что я былъ такъ же молодъ, что у меня были так³я же кудри!.. Ахъ, молодость, молодость!..
   - Все по-прежнему? - сказалъ Дешелеттъ, улыбаясь выходкѣ друга.
   - Милый мой, не смѣйтесь... Все, что я имѣю, все, что я изъ себя представляю - медали, кресты, Академ³ю, Институтъ - все отдалъ бы я за эти волосы, за этотъ загорѣлый цвѣтъ лица...- Затѣмъ, обратясь съ обычною рѣзкостью къ Госсэну, спросилъ:
   - А гдѣ же Сафо, что вы съ нею сдѣлали?.. Отчего ея не видно?
   Жакъ взглянулъ на него широко раскрытыми глазами, не понимая.
   - Развѣ вы уже разошлись съ нею? - и, глядя на остолбенѣвшаго Жана, нетерпѣливо прибавилъ: - ну, Сафо... Фанни Легранъ... помните, Виль-д'Аврэ...
   - О, все это давно кончено...
   Какъ выговорилъ онъ эту ложь? Вслѣдств³е какого-то стыда, какой-то неловкости при этомъ имени, данномъ его любовницѣ; быть можетъ, стѣсняясь говорить о ней съ другими мужчинами, а, быть можетъ, изъ желан³я узнать о ней вещи, которыя ему безъ этого не разсказали бы.
   - А-а... Сафо?.. Развѣ она еще живетъ? - разсѣянно, спросилъ Дешелеттъ совершенно опьяненный счастьемъ видѣть вновь ступени Мадлэны, цвѣточный рынокъ, длинный рядъ бульваровъ между двумя рядами зеленыхъ букетовъ.
   - Какъ! вы не помните ее у себя въ прошломъ году?.. Она была великолѣпна въ одеждѣ египтянки... А нынѣшнею осенью, утромъ, я засталъ ее за завтракомъ съ этимъ красивымъ юношей у Ланглуа; вы сказали бы, что это новобрачные, всего двѣ недѣли какъ повѣнчавш³еся.
   - Сколько ей можетъ быть лѣтъ? Съ тѣхъ поръ, какъ мы ее знаемъ...
   Каудаль поднялъ голову, припомнмая:- Сколько лѣтъ?.. Сколько?.. Въ пятьдесятъ третьемъ году, когда она позировала мнѣ для моей статуи, ей было семнадцать; теперь семьдесятъ трет³й годъ. Вотъ и считайте! - вдругъ глаза его заблистали:- Ахъ! если бы вы видѣли ее двадцать лѣтъ тому назадъ!.. Длинная, тонкая, шея рѣзко очерченныя губы, высок³й лобъ... руки, плечи, нѣсколько худыя, но это такъ шло къ знойному темпераменту Сафо!... А какая женщина, какая любовница!.. Чего только не было въ этомъ тѣлѣ, созданномъ для наслажден³я, какого только огня нельзя было высѣчь изъ этого кремня, изъ этого дивнаго инструмента, въ которомъ не было ни одного недостатка!.. "Полная лира"!.. какъ говорилъ о ней Ля-Гурнери. Жанъ, поблѣднѣвъ, спросилъ:
   - Развѣ и онъ также былъ ея любовникомъ?..
   - Ля-Гурнери?.. Я думаю! И это причинило мнѣ много страдан³й... Четыре года жили мы вмѣстѣ, какъ мужъ и жена, четыре года я берегъ ее, дѣлалъ все, чтобы удовлетворить всѣ ея капризы... Уроки пѣн³я, уроки фортеп³ано, уроки верховой ѣзды, чего-чего только не было! А когда я ее отполировалъ, отшлифовалъ, какъ драгоцѣнный камень, поднятый мною въ лужѣ однажды ночью, по выходѣ съ бала Рагашъ, этотъ франтъ, этотъ риѳмоплетъ отнялъ ее у меня, увелъ изъ-за того самаго дружескаго стола, за которымъ онъ приходилъ обѣдать по воскресеньямъ.
   Онъ глубоко вздохнулъ, чтобы прогнать старую любовную досаду, дрожавшую въ его голосѣ, потомъ сказалъ болѣе спокойно:
   - Впрочемъ, его вѣроломство не принесло ему пользы... Три года, прожитые ими вмѣстѣ, были настоящимъ адомъ. Этотъ поэтъ, съ вкрадчивымъ голосомъ и манерами, былъ капризенъ, золъ, какой-то маньякъ! Надо было видѣть, что между ними происходило!.. Бывало придешь къ нимъ, у нея завязанъ глазъ, у него лицо исцарапано ногтями... Но самое лучшее - когда онъ собрался ее покинуть! Она липла къ нему, какъ смола, слѣдила за нимъ, врывалась въ его квартиру, ожидала его, лежа на коврикѣ у его дверей. Однажды ночью, въ разгаръ зимы, она простояла пять часовъ кряду внизу, у Ла-Фарси, куда они поднялись цѣлою толпою... Жаль было смотрѣть на нее!.. Но элегическ³й поэтъ былъ невозмутимъ до той минуты, когда, чтобы избавиться отъ нея, онъ призвалъ полиц³ю. Нечего сказать, благородный человѣкъ!.. И въ заключен³е, въ видѣ благодарности этой красавицѣ, отдавшей ему свою молодость, свой умъ, свое тѣло, онъ вылилъ ей на голову цѣлый томъ стиховъ, полныхъ ненависти, грязи, проклят³й, жалобъ, "Книгу Любви",- его лучшую книгу!..
   Сидя неподвижно, словно застывъ, Госсэнъ слушалъ, потягивая сквозь длинную соломинку, крошечными глотками, поданное ему замороженное питье. Ему казалось, что въ стаканъ подлили яду, леденившаго ему кровь въ жилахъ.
   Онъ дрожалъ, несмотря на чудную погоду, и, какъ сквозь сонъ, смутно видѣлъ скользивш³я взадъ и впередъ тѣни, бочку для поливки улицъ остановившуюся передъ Мадлэной, и мельканье каретъ, неслышно катившихся по мягкой землѣ словно по ватѣ. Ни уличнаго шума, ничего не существовало для него, кромѣ того, что говорилось за этимъ столомъ. Теперь говорилъ Дешелеттъ - это онъ вливалъ теперь ядъ...
   - Что за ужасная вещь эти разрывы...- Его спокойный, насмѣшливый голосъ дѣлался нѣжнымъ, безконечно участливымъ.- Люди прожили вмѣстѣ года, спали, прижавшись другъ къ друту, вмѣстѣ мечтали, вмѣстѣ работали! Все высказали, все отдали другъ другу. Усвоили себѣ привычки, манеру держаться, говорить, даже черты любимаго человѣка. Двое слились въ одно... Однимъ словомъ то, что мы привыкли называть "collage"!.. Затѣмъ внезапно бросаютъ другъ друга, расходятся... Какъ это случается? Откуда является это мужество? Я никогда не могъ бы... Да будь я обманутъ, оскорбленъ, запачканъ грязью и осмѣянъ, все таки если бы женщина заплакала и сказала мнѣ: "останься",- я не ушелъ бы... Вотъ почему, когда я схожусь съ женщиной, то всегда лишь на одну ночь... Пусть не будетъ завтрашняго дня... или тогда уже женитьба! Это по крайней мѣрѣ, окончательно и благородно.
   - Пусть не будетъ завтрашняго дня!.. Вамъ хорошо говорить! Есть, однако, женщины, которыхъ нельзя брать на одну ночь... Напримѣръ, эта женщина...
   - Я и для нея не сдѣлалъ исключен³я,- сказалъ Дешелеттъ, съ ясною улыбкой, показавшейся несчастному любовнику отвратительной.
   - Ну, такъ это потому, что вы не возбудили въ ней любви, иначе... Эта женщина, когда любитъ, то такъ вцѣпляется... У нея есть пристраст³е къ семейному уюту... Только не везетъ ей во всѣхъ попыткахъ этого рода. Она сходится съ романистомъ Дежуа - онъ умираетъ... Она переходитъ къ Эзано - онъ женится... Затѣмъ настаетъ очередь красавца Фламана, гравера, бывшаго натурщика - она всегда увлекалась талантомъ или красотою - и... вы навѣрное слыхали про это ужасное дѣло?..
   - Про какое дѣло? - спросилъ Госсэнъ сдавленнымъ голосомъ; и снова принялся сосать свою соломинку, слушая любовную драму, захватившую нѣсколько лѣтъ тому назадъ весь Парижъ.
   Граверъ былъ бѣденъ и безъ ума отъ этой женщины; изъ боязни, что она его броситъ, и для поддержан³я ея роскошной жизни, онъ поддѣлалъ банковые билеты. Уличенный тотчасъ, посаженный въ тюрьму одновременно со своей любовницей, онъ былъ присужденъ къ десятилѣтнему тюремному заключен³ю, а ей были зачтены шесть мѣсяцевъ предварительнаго заключен³я въ Сенъ-Лазарской тюрьмѣ, такъ какъ на судѣ была доказана ея невиновность.
   Каудаль напомнилъ Дешелетту, слѣдившему въ то время за процессомъ, какъ она была красива въ маленькомъ тюремномъ чепчикѣ, и какъ была мужественна, безъ тѣни слабости, какъ вѣрна до конца своему возлюбленному... А ея отвѣтъ этой старой туфлѣ, предсѣдателю, а поцѣлуй, который она послала Фламану поверхъ жандармскихъ треуголокъ, крича ему голосомъ, способнымъ тронуть камни: "Не скучай, другъ мой!.. Вернутся еще красные деньки, мы еще будемъ любить другъ друга"!.. Тѣмъ не менѣе это нѣсколько отвратило ее отъ семейной жизни, бѣдняжку!
   - Съ тѣхъ поръ, пустившись въ м³ръ элегантныхъ людей, она брала любовниковъ на мѣсяцъ, на недѣлю, и никогда больше не сходилась съ художниками...Ужъ и боится же она ихъ!.. Я, кажется, единственный, съ которымъ она продолжала еще видѣться... Время отъ времени она приходила въ мою мастерскую выкурить папиросу... Потомъ прошли мѣсяцы, и я ничего не слыхалъ о ней до того самаго дня, когда встрѣтилъ ее за завтракомъ съ этимъ красивымъ мальчикомъ, кушавшей виноградъ съ вѣтки, которую онъ держалъ въ зубахъ. Я подумалъ: вотъ и опять попалась моя Сафо!
   Больше Жанъ не былъ въ состоян³и слушать. Ему казалось, что онъ умираетъ отъ того яда, который проглотилъ. Послѣ недавняго холода, теперь грудь сжигалъ ему огонь, и какъ раскаленное добѣла желѣзо, охватывалъ его голову, въ которой шумѣло и которая готова была треснуть. Онъ перешелъ черезъ дорогу, пошатываясь среди колесъ экипажей. Кучера окликали его. Что нужно было этимъ болванамъ?
   Проходя по рынку Мадлэны, онъ былъ взволнованъ запахомъ гел³отропа, любимымъ запахомъ его любовницы. Онъ ускорилъ шаги, чтобы бѣжать отъ него, и въ ярости, терзаемый бѣшенствомъ, подумалъ вслухъ: "Моя любовница... Да, порядочная грязь!.. Сафо, Сафо! Подумать только, что я прожилъ цѣлый годъ съ нею! " Онъ гнѣвно твердилъ ея прозвище, припоминая, что встрѣчалъ его въ маленькихъ газеткахъ, въ числѣ другихъ прозвищъ легкомысленныхъ женщинъ, въ юмористическомъ Готскомъ Альманахѣ любовной хроники: Сафо, Коро, Каро, Фрина, Жанна де Паутье, Тюлень...
   Вся жизнь этой женщины, вмѣстѣ съ четырьмя буквами ея отвратительнаго имени, грязнымъ потокомъ проносилась передъ его воображен³емъ. Мастерская Каудаля, ссоры съ Ля-Гурнери, ночныя дежурства у дверей притоновъ или на половикѣ передъ входомъ въ квартиру поэта... Затѣмъ красавецъ-граверъ, фальшивыя деньги, судъ... бѣленьк³й тюремный чепчикъ, такъ шедш³й къ ней, поцѣлуй, посланный поддѣлывателю банковыхъ билетовъ: "Не скучай, другъ мой". Другъ мой! То же назван³е, то же ласкательное слово, которымъ она зоветъ и его! Какой стыдъ! А! онъ смоетъ съ себя эту грязь!.. И все тотъ же запахъ гел³отропа, преслѣдовавш³й его въ сумеркахъ того же блѣдно-лиловаго оттѣнка, какъ и эти цвѣточки.
   Вдругъ онъ замѣтилъ, что онъ все еще ходитъ по рынку, словно по пароходной палубѣ. Онъ пошелъ дальше, быстро добѣжалъ до улицы Амстердамъ, твердо рѣшивъ выгнать изъ своего дома эту женщину, вышвырнуть ее на лѣстницу безъ всякихъ объяснен³й, крикнувъ ей вслѣдъ въ видѣ оскорблен³я ея прозвище. У двери онъ поколебался, раздумывая, и прошелъ нѣсколько шаговъ дальше. Она будетъ кричать, рыдать, выкрикивать на весь домъ весь запасъ уличныхъ ругательствъ какъ тамъ, на улицѣ Аркадъ...
   Написать? Да, лучше написать ей, дать ей отставку въ четырехъ словахъ, какъ можно болѣе суровыхъ! Онъ вошелъ въ англ³йскую таверну, пустынную и мрачную при свѣтѣ газа, присѣлъ къ грязному столику, вблизи единственной посѣтительницы, дѣвицы, съ лицомъ мертвеца, пожиравшей копченую лососину, ничѣмъ не запивая ее. Онъ спросилъ кружку эля, но не дотронулся до нея и принялся за письмо. Но въ головѣ его тѣснилось слишкомъ много словъ, обгонявшихъ другъ друга, а загустѣвшее, испорченное чернило межъ тѣмъ набрасывало ихъ на бумагу чудовищно медленно.
   Онъ разорвалъ два-три начатыхъ листка, собирался уйти, наконецъ, ничего не написавъ, какъ вдругъ чей-то жадный, набитый ротъ спросилъ его: "Вы не пьете?... можно?.." Онъ сдѣлалъ знакъ головою, означавш³й: можно. Дѣвица набросилась на кружку, осушила ее залпомъ, обнаруживъ этимъ всю свою нищету, такъ какъ у несчастной было въ карманѣ какъ разъ сколько нужно, чтобы утолить голодъ, но не на что было купить немного пива. Въ немъ проснулось сострадан³е, смирившее его гнѣвъ и обнажившее передъ нимъ внезапно ужасы женской жизни; онъ сталъ судить съ большею человѣчностью и снова сталъ обдумывать свое горе.
   Въ концѣ-концовъ, она ему не солгала; и если онъ ничего не зналъ о ея жизни, то это оттого, что онъ никогда о ней не спрашивалъ. Въ чемъ онъ упрекаетъ ее?.. Въ томъ, что она сидѣла въ тюрьмѣ?.. Но коль скоро она была оправдана и вынесена почти на рукахъ изъ залы суда?.. Такъ что же? То, что она имѣла любовниковъ до него? Развѣ онъ не зналъ этого?.. Развѣ можно сердиться на нее за то, что ея любовники извѣстны, знамениты, что онъ могъ встрѣчаться съ ними, говорить, любоваться ихъ портретами на выставкахъ магазиновъ? Неужели онъ вмѣнитъ ей въ преступлен³е то, что она предпочитала именно такихъ людей?
   Въ глубинѣ его души поднималась скверная гордость, въ которой онъ самъ не хотѣлъ себѣ признаться, гордость тѣмъ, что онъ дѣлилъ ея любовь вмѣстѣ съ этими художниками, и тѣмъ, что и они находили ее прекрасной. Въ его годы мужчина никогда не увѣренъ, не знаетъ навѣрное. Любитъ женщину, любитъ любовь, но глаза и опыта не хватаетъ, и молодой любовникъ, показывающ³й портретъ своей любовницы, ищетъ одобрен³я, которое успокоило бы его. Фигура Сафо казалась ему выросшей, окруженной ореоломъ, съ тѣхъ поръ какъ онъ зналъ, что она воспѣта Ля-Гурнери и запечатлѣна Каудалемъ въ бронзѣ и мраморѣ.
   Но внезапно, снова охваченный яростью, онъ вскакивалъ со скамейки, на которую въ раздумьѣ сѣлъ, на внѣшнемъ бульварѣ, среди кричавшихъ дѣтей, сплетничавшихъ работницъ, въ пыльный ³юньск³й вечеръ; и принимался снова въ бѣшенствѣ ходить, говорить вслухъ... Красивая бронзовая статуя "Сафо"... рыночная вещь, имѣвшаяся повсюду, пошлая, какъ мотивъ шарманки, какъ самое слово "Сафо", которое, переживъ вѣка, загрязнило свою первоначальную поэз³ю нечистыми легендами, и изъ имени богини превратилось въ назван³е болѣзни... Боже! Какъ все это отвратительно!...
   Поперемѣнно, то успокаиваясь, то приходя въ ярость, онъ шелъ впередъ, отдаваясь приливу противоположныхъ чувствъ и мыслей. На бульварѣ темнѣло, становилось пустынно. Въ горячемъ воздухѣ ощущалась какая-то приторность; онъ узналъ ворота огромнаго кладбища, гдѣ въ прошломъ году, вмѣстѣ съ массою молодежи, онъ присутствовалъ при открыт³и бюста Каудаля, на могилѣ Дежуа - романиста Латинскаго квартала, автора Cenderinette. Дежуа, Каудаль! Странно звучали для него теперь эти имена. Какою лживою и мрачною казалась ему истор³я подруги студента и ея маленькаго хозяйства, когда онъ узналъ печальную подкладку, услышалъ отъ Дешелетта ужасное прозвище, даваемое этимъ уличнымъ бракамъ!
   Весь этотъ мракъ, сгустивш³йся еще благодаря сосѣдству кладбища, пугалъ его. Онъ пошелъ назадъ, сталкиваясь съ блузниками, молчаливо бродившими, какъ ночныя тѣни, и съ женщинами въ грязныхъ юбкахъ у входа въ притоны, въ окнахъ которыхъ рисовались, какъ въ волшебномъ фонарѣ, проходивш³я и обнимавш³яся парочки... Который часъ?.. Онъ чувствовалъ себя разбитымъ, словно рекрутъ къ концу перехода; и отъ ноющей боли, сосредоточившейся въ ногахъ, у него осталась одна только усталость. Ахъ, если бы лечь, уснуть!.. Потомъ, проснувшись, онъ скажетъ женщинѣ, холодно, безъ гнѣва: "Вотъ... Я знаю, кто ты!.. Ни ты, ни я не виноваты; но мы не можемъ больше жить вмѣстѣ. Разойдемся". А чтобы защититься отъ ея преслѣдован³й, онъ поѣдетъ къ матери и сестрамъ, и ронск³й вѣтеръ, свободный и цѣлительный мистраль, смоетъ всю грязь и ужасъ его кошмарнаго сна.
   Фанни легла въ постель, уставъ ждать его, и спала крѣпкимъ сномъ подъ лампою, съ раскрытою книгою на одѣялѣ. Его шаги не разбудили ее, и онъ смотрѣлъ на нее съ любопытствомъ, какъ на новую, чужую женщину.
   О, какъ она была прекрасна! Руки, шея, плечи словно изъ янтаря, безъ пятнышка, безъ малѣйшаго изъяна. Но какая усталость, какое краснорѣчивое признан³е въ ея покраснѣвшихъ вѣкахъ - быть можетъ отъ романа, который она читала, быть можетъ отъ безпокойства и ожидан³я,- въ этихъ чертахъ, спокойныхъ,не оживленныхъ острою жаждою женщины, желающей, чтобы ее ласкали и любили! Ея годы, ея жизнь, ея приключен³я, ея капризы, ея минутные браки, Сенъ-Лазарская тюрьма, побои, слезы, боязнь - все можно было прочесть въ нихъ, и синева наслажден³й и безсонныхъ ночей, и складка отвращен³я, оттягивавшая нижнюю губу, утомленную, словно закраина колодца, изъ котораго пила вся деревня, и начинавшаяся полнота, растягивавшая кожу для старческихъ морщинъ...
   Это предательство сна, среди глубокаго мертваго молчан³я, окутывающаго все, было величественно и мрачно; какъ поле сражен³я ночью, со всѣми его ужасами, какъ видимыми, такъ и угадываемыми по смутнымъ движен³ямъ тѣни.
   Бѣднаго юношу вдругъ охватило огромное, непобѣдимое желан³е плакать.
  

IV.

   Они кончали обѣдъ сидя у открытаго окна, подъ протяжный свистъ ласточекъ, привѣтствовавшихъ заходъ солнца. Жанъ молчалъ, собираясь заговорить, и все о той же жестокой вещи, которая преслѣдовала его и которою онъ мучилъ Фанни съ минуты своей встрѣчи съ Каудалемъ. Она, видя его опущенный взоръ и мнимо безразличный видъ, съ которымъ онъ предлагалъ ей все новые вопросы, угадала, и предупредила его:
   - Послушай, я знаю, что ты мнѣ скажешь... Избавь насъ, прошу тебя... Нѣтъ силъ, наконецъ... Вѣдь все это давно умерло, я люблю одного тебя, и кромѣ тебя для меня никто не существуетъ!..
   - Если прошлое умерло, какъ ты говоришь... - онъ заглянулъ въ самую глубину ея прекрасныхъ глазъ сѣраго цвѣта, трепетавшаго и мѣнявшагося при каждомъ новомъ впечатлѣн³и.- Ты не хранила бы вещей, которыя тебѣ его напоминаютъ... тамъ въ шкафу...
   Сѣрый цвѣтъ глазъ превратился въ черный:
   - Итакъ ты знаешь?
   Приходилось проститься съ этимъ ворохомъ любовныхъ писемъ, портретовъ, съ этимъ побѣднымъ любовнымъ архивомъ, который она не разъ уже спасала отъ крушен³й.
   - Но будешь ли ты мнѣ вѣрить послѣ этого?
   Въ отвѣтъ на скептическую улыбку, бросавшую ей вызовъ, она пошла за лаковымъ ящикомъ, металлическая рѣзьба котораго, среди стопокъ ея тонкаго бѣлья, такъ сильно интересовала въ послѣдн³е дни ея любовника.
   - Жги, рви, все это - твое...
   Но онъ не торопился повертывать въ замкѣ крошечный ключикъ, разглядывая вишневыя деревья изъ розоваго перламутра и летящихъ журавлей, выложенныхъ инкрустац³ей на крышкѣ, которую онъ вдругъ рѣзко открылъ... Всевозможные форматы, почерки, цвѣтная бумага, съ золочеными заглавными буквами, старыя пожелтѣвш³я записки, истерш³яся на складкахъ, листочки изъ записныхъ книжекъ, съ словами, нацарапанными карандашомъ, визитныя карточки,- все это лежало кучей, безъ всякаго порядка, какъ въ ящикѣ, въ которомъ часто рылись и въ который теперь онъ самъ запускалъ свои дрожащ³я руки...
   - Дай ихъ мнѣ! Я ихъ сожгу на твоихъ глазахъ!
   Она говорила лихорадочно, стоя на колѣняхъ передъ каминомъ; рядомъ съ нею на полу стояла зажженная свѣча.
   - Дай же...
   Но онъ сказалъ:
   - Нѣтъ... погоди...- и полушопотомъ, словно стыдясь, прибавилъ: Мнѣ хотѣлось бы прочесть...
   - Къ чему? Тебѣ это будетъ тяжело...
   Она думала лишь объ его страдан³яхъ, а не о вѣроломствѣ съ ея стороны выдавать тайны страсти, трепещущ³я признан³я всѣхъ этихъ людей, когда-то любившихъ ее; подвинувшись къ нему и не вставая съ колѣнъ, вмѣстѣ съ нимъ читала, искоса на него поглядывая.
   Десять страницъ, подписанныхъ Ля-Гурнери, помѣченныхъ 1861-ымъ годомъ и написанныхъ длиннымъ, кошачьимъ почеркомъ, въ которыхъ поэтъ, посланный въ Алжиръ для оффиц³альнаго отчета о путешеств³и императора и императрицы, описывалъ своей любовницѣ ослѣпительныя празднества...
   Алжиръ, кишащ³й народомъ, настоящ³й Багдадъ тысячи и одной ночи; жители всей Африки, собравш³еся вокругъ города и хлопающ³е дверями домовъ, какъ налетѣвш³й Самумъ. Караваны негровъ и верблюдовъ, нагруженныхъ гумми, раскинутыя палатки, запахъ мускуса надъ всѣмъ этимъ бивуакомъ, расположенномъ на берегу моря; пляски ночью вокругъ огней, толпа разступавшаяся каждое утро передъ появлен³емъ начальниковъ съ Юга, напоминавшихъ маговъ съ ихъ восточною пышностью, съ разноголосою музыкою: тростниковыми флейтами, маленькими хриплыми барабанами, окружающими трехцвѣтное знамя пророка; а позади, ведомыя подъ уздцы неграми лошади, предназначенныя въ подарокъ императору, украшенныя шелкомъ, покрытыя серебряными попонами, потряхивавш³я съ каждымъ шагомъ бубенчиками и шитьемъ...
   Талантъ поэта оживлялъ все это и заставлялъ проходить передъ глазами; слова сверкали какъ драгоцѣнные камни безъ оправы, высыпанные ювелиромъ на бумагу. Поистинѣ должна была гордиться женщина, къ ногамъ которой бросались всѣ эти сокровища! Можно было себѣ представить, какъ ее любили, ибо, несмотря на все очарован³е этихъ празднествъ, поэтъ думалъ только о ней, умиралъ отъ того, что не видѣлъ ее:
   "Ахъ, сегодняшнюю ночь я провелъ съ тобою, на широкомъ диванѣ, на улицѣ Аркадъ. Ты была безумна, обнаженная, ты кричала отъ восторга, осыпаемая моими ласками, когда я вдругъ проснулся укутанный ковромъ на моей террасѣ, подъ сводомъ звѣздной ночи. Крикъ муэдзина поднимался въ небо съ сосѣдняго минарета, словно яркая и чистая ракета, скорѣе страстная, нежели молящая, и я снова слышалъ словно тебя, просыпаясь отъ моего сна".
   Какая злая сила заставила его продолжать чтен³е письма, несмотря на ужасную ревность, отъ которой у него побѣлѣли губы и судорожно сжимались руки? Нѣжно, лукаво, Фанни пробовала было отнять у него письмо; но онъ дочиталъ его до конца, а за нимъ второе, потомъ третье, роняя ихъ послѣ прочтен³я, съ оттѣнкомъ презрѣн³я и равнодуш³я, и не глядя на огонь въ каминѣ, вспыхивавш³й ярче отъ страстныхъ и полныхъ лиризма изл³ян³й знаменитаго поэта. Порою, подъ наплывомъ этой любви, переходившей всѣ границы среди Африканской атмосферы, лирическое чувство любовника вдругъ бывало запятнано какою-нибудь грубою, грязною выходкою, достойною солдата, которая удивила бы и шокировала бы свѣтскихъ читательницъ "Книги любви", утонченно-духовной и чистой, какъ серебряная вершина Юнгфрау.
   Страдан³я сердца! На нихъ-то, на этихъ грязныхъ мѣстахъ и останавливался главнымъ образомъ Жанъ, не подозрѣвая того, что лицо его всяк³й разъ нервно передергивалось судорогой. Онъ имѣлъ даже духъ усмѣхнуться надъ постъ-скриптумомъ, слѣдовавшимъ за ослѣпительнымъ разсказомъ о праздникѣ въ Айсауассѣ: "Перечитываю мое письмо... Многое въ немъ недурно; отложи его для меня, оно мнѣ можетъ пригодиться..."
   - Этотъ господинъ подбиралъ все! - проговорилъ Жанъ, переходя къ другому листку, исписанному тѣмъ же почеркомъ, въ которомъ ледянымъ тономъ дѣлового человѣка Ля-Гурнери требовалъ обратно сборникъ арабскихъ пѣсенъ и пару туфель изъ рисовой соломы. То былъ конецъ ихъ любви. Ахъ, этотъ человѣкъ могъ уйти, онъ былъ силенъ!
   И, безостановочно, Жанъ продолжалъ осушать это болото, надъ которымъ поднимались горяч³я и вредныя испарен³я. Настала ночь; онъ поставилъ свѣчу на столъ, и прочитывалъ коротеньк³я записки, набросанныя неразборчиво, словно черезчуръ грубыми пальцами, которые въ порывѣ неутоленнаго желан³я или гнѣва дырявили и прорывали бумагу. Первое время связи съ Каудалемъ, свидан³я, ужины, загородныя прогулки, затѣмъ ссоры, возвраты съ мольбами, крики, низменная и неблагородная мужицкая брань, прерываемая шутками, забавными выходками, упреками и рыдан³ями, весь страхъ великаго художника передъ разрывомъ и одиночествомъ...
   Огонь пожиралъ все, вытягивалъ длинные, красные языки, среди которыхъ дымились и корчились плоть, кровь и слезы ген³альнаго человѣка; но какое дѣло до этого было Фанни, всецѣло принадлежавшей теперь молодому любовнику, за которымъ она слѣдила, и чья безумная горячка сжигала ее сквозь платье! Онъ нашелъ портретъ, сдѣланный перомъ, подписанный Гаварни, и со слѣдующимъ посвящен³емъ: "Подругѣ моей, Фанни Легранъ, въ трактирѣ Дампьеръ, въ день, когда шелъ дождь". Умное и болѣзненное лицо, со впалыми глазами, съ оттѣнкомъ горечи и муки...
   - Кто это?
   - Андрэ Дежуа... Я дорожу имъ только изъ-за подписи.
   Онъ сказалъ "можешь оставить", но съ такимъ жалкимъ, принужденнымъ видомъ, что она взяла рисунокъ, изорвала его на мелк³е клочки и бросила въ огонь; а онъ погружался въ переписку романиста, въ рядъ горестныхъ послан³й помѣченныхъ зимними морскими курортами, назван³ями купан³й, гдѣ писатель, посланный для поправки и отдыха, отчаивался и страдалъ физически и духовно, ломая себѣ голову, въ поискахъ замысловъ, вдали отъ Парижа, перемежая просьбы лекарствъ, рецептовъ, денежныя професс³ональныя заботы, отсылку корректуръ - все тѣмъ же крикомъ желан³я и обожан³я, обращенными къ прекрасному тѣлу Сафо, бывшему для него подъ запретомъ врачей.
   Жанъ, въ бѣшенствѣ, прошепталъ:
   - Но что же, въ самомъ дѣлѣ, заставляло всѣхъ ихъ такъ гоняться за тобою?..
   Онъ видѣлъ въ этомъ единственное значен³е этихъ отчаянныхъ писемъ, раскрывавшихъ всю неурядицу жизни одного изъ великихъ людей, которымъ завидуетъ молодежь и о которыхъ мечтаютъ романтическ³я женщины... Да, въ самомъ дѣлѣ, что испытывали всѣ они? Какимъ питьемъ поила она ихъ?.. Онъ переживалъ страдан³я человѣка, который, будучи связанъ, видитъ, какъ при немъ оскорбляютъ любимую женщину; и, тѣмъ не менѣе онъ не могъ рѣшиться сразу, закрывъ глаза, выбросить все, что находилось въ этой коробкѣ.
   Настала очередь гравера, который, будучи неизвѣстенъ, бѣденъ, не прославленный никѣмъ кромѣ "Судебной Газеты", былъ обязанъ своимъ мѣстомъ среди этихъ реликв³й лишь огромной любви, которую она къ нему питала. Позорны были эти письма, помѣченныя Мазасской тюрьмой, глупыя, неуклюж³я, сантиментальныя, какъ письма солдата къ своей землячкѣ! Но въ нихъ, сквозь подражан³е романсамъ, слышался оттѣнокъ искренней любви, уважен³я къ женщинѣ, забв

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 455 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа