Доде Альфонс - Сафо

  

   - Ну, взгляните же на меня... Мнѣ нравится цвѣтъ вашихъ глазъ... Какъ васъ зовутъ?

   - Жанъ.

   - Просто Жанъ?

   - Жанъ Госсенъ.

   - Вы - южанинъ, это слышно по говору... А сколько вамъ лѣтъ?

   - Двадцать одинъ годъ.

   - Художникъ?

   - Нѣтъ сударыня.

   - Неужели! Тѣмъ лучше!

   Этими отрывочными фразами, едва слышными среди криковъ, смѣха и звуковъ музыки, подъ которую танцовали на маскированномъ балу, обмѣнивались въ ³юньскую ночь, въ оранжереѣ, переполненной пальмами и древовидными папоротниками и занимавшей глубину мастерской Дешелетта, египтянка и итальянск³й дудочникъ.

   На настойчивые вопросы египтянки итальянск³й дудочникъ отвѣчалъ съ наивностью его нѣжной молодости, съ радостью и облегчен³емъ южанина, долго просидѣвшаго молча. Чужой среди этого м³ра художниковъ, скульпторовъ, разлученный при входѣ съ другомъ, привезшимъ его на балъ, онъ два часа томился, ходилъ въ толпѣ, привлекая къ себѣ вниман³е своимъ красивымъ лицомъ, съ золотистымъ загаромъ, съ бѣлокурыми вьющимися волосами, короткими, густыми, какъ завитки на бараньей шкурѣ его костюма; успѣхъ, котораго онъ и не подозрѣвалъ, росъ вокругъ него, возбуждая шепотъ.

   Его то и дѣло толкали танцоры, молодые живописцы высмѣивали и его волынку, которую онъ неловко держалъ въ рукѣ, и его старое платье горца, казавшееся тяжелымъ и неуклюжимъ въ эту лѣтнюю ночь. Японка, съ глазами, выдававшими дѣвушку изъ предмѣстья, со стальными кинжалами, поддерживавшими ея взбитый шиньонъ, напѣвала ему, выводя его изъ терпѣн³я: "Ахъ, какъ хорошъ, какъ хорошъ нашъ маленьк³й оффейторъ!.." межъ тѣмъ какъ молодая испанка, въ бѣлыхъ, шелковыхъ кружевахъ, проходя подъ руку съ вождемъ апашей, настойчиво совала ему въ носъ свой букетъ изъ бѣлыхъ жасминовъ.

   Онъ ничего не понималъ въ этихъ заигрыван³яхъ, считалъ себя крайне смѣшнымъ, и укрывался въ прохладной тѣни стеклянной галлереи, гдѣ въ зелени стоялъ широк³й диванъ. Вслѣдъ за нимъ вошла и сѣла съ нимъ рядомъ эта женщина.

   Была ли она молода, красива? Онъ не съумѣлъ бы этого сказать... Изъ длиннаго, голубого, шерстяного хитона, въ которомъ колыхался ея станъ, виднѣлись руки, тонк³я, округлыя, обнаженная до плечъ; крошечные пальчики, унизанные кольцами, сѣрые, широко открытые глаза, казавш³еся еще больше отъ причудливыхъ металлическихъ украшен³й, ниспадавшихъ ей на лобъ,- сливались въ одно гармоничное цѣлое.

   Актриса, безъ сомнѣн³я... Ихъ немало бываетъ у Дешелетта... Мысль эта не обрадовала его, такъ какъ этого рода женщинъ онъ особенно боялся. Она говорила подсѣвъ совсѣмъ близко, облокотясь на колѣно и подперевъ рукою голову, говорила нѣжнымъ, серьезнымъ, нѣсколько утомленнымъ голосомъ...

   - Вы въ самомъ дѣлѣ съ юга? откуда же у васъ так³е свѣтлые волосы?.. Это прямо необыкновенно!

   Она спрашивала, давно ли онъ живетъ въ Парижѣ, труденъ ли консульск³й экзаменъ, къ которому онъ готовился, много ли у него знакомыхъ, и какимъ образомъ очутился онъ на вечерѣ у Дешелетта, на улицѣ Ромъ, такъ далеко отъ своего Латинскаго квартала.

   Когда онъ назвалъ фамил³ю студента, который провелъ его (Ла-Гурнери, родственникъ писателя, она навѣрное его знаетъ...), выражен³е ея лица вдругъ измѣнилось и померкло. Онъ не обратилъ на это вниман³я, будучи въ томъ возрастѣ, когда глаза блестятъ, ничего не видя. Ла-Гурнери пообѣщалъ ему, что на вечерѣ, будетъ его двоюродный братъ, и что онъ познакомитъ его съ нимъ. Я такъ люблю его стихи... Я былъ бы такъ счастливъ съ нимъ познакомиться...

   Она улыбнулась, пожалѣвъ его за его наивность, красиво повела плечами, раздвигая рукою легк³е листья бамбука, и взглянула въ залу, словно ища его великаго человѣка.

   Праздникъ, въ эту минуту, блисталъ и гудѣлъ какъ апоѳеозъ феер³и. Мастерская, или вѣрнѣе огромный, центральный залъ, такъ какъ въ ней никто не работалъ, занимала всю вышину особняка; она сверкала свѣтлою, легкою обивкою, тонкими соломенными или кисейными занавѣсками, лакированными ширмами, цвѣтными стеклами и кустомъ желтыхъ розъ, украшавшимъ высок³й каминъ въ стилѣ Возрожден³я, отражая причудливый и разнообразный свѣтъ безчисленныхъ китайскихъ, персидскихъ, мавританскихъ и японскихъ фонариковъ, то ажурныхъ съ овальными, какъ двери мечети арками, то склеенныхъ изъ цвѣтной бумаги и похожихъ на плоды, то развернутыхъ въ видѣ вѣера, то причудливой формы цвѣтовъ, ибисовъ, змѣй; время отъ времени внезапные потоки электрическаго свѣта, быстрые и голубоватые, какъ молн³й, заставляли блѣднѣть всѣ тысячи огней и заливали луннымъ с³ян³емъ-лица и обнаженныя плечи, фантасмагор³ю тканей, перьевъ, блестокъ и лентъ, сливавшихся въ одно цѣлое въ бальной залѣ, поднимавшихся по голландской лѣстницѣ, ведшей на галлерею перваго этажа, изъ-за широкихъ перилъ которой виднѣлись ручки контрабасовъ и отчаянно мелькала. дирижерская палочка.

   Молодой человѣкъ видѣлъ все это съ своего мѣста, сквозь сѣтку зеленыхъ вѣтвей и цвѣтущихъ л³анъ, сливавшихся съ этою картиною, обрамлявшихъ ее, и въ силу оптическаго обмѣна то бросавшихъ гирлянды глицин³й на серебристый трэнъ какой-нибудь принцессы, то украшавшихъ листкомъ драцены личико пастушки въ стилѣ помпадуръ; теперь зрѣлище это пр³обрѣтало въ его глазахъ особенный интересъ, оттого что египтянка называла ему фамил³и, по большей части извѣстныя и знаменитыя, скрывавш³яся подъ этими забавными и фантастическими масками.

   Этотъ псарь съ короткимъ бичемъ черезъ плечо,- Ждэнъ; немного дальше - поношенная ряса деревенскаго священника скрывала старика Изабэ, придавшаго себѣ росту, съ помощью колоды картъ, подложенной въ башмаки съ пряжками. Коро улыбался изъ подъ огромнаго козырька фуражки инвалида. Она указала ему также Томаса Кутюра, наряженнаго бульдогомъ, Жента, одѣтаго тюремнымъ смотрителемъ, Шама, наряженнаго экзотическою птицею.

   Нѣсколько серьезныхъ историческихъ костюмовъ,- Мюратъ, въ шляпѣ съ перомъ, принцъ Евген³й, Карлъ I,- въ которые были наряжены самые юные художники, подчеркивали разницу между двумя поколѣн³ями артистовъ; самые молодые были серьезны, холодны, съ лицами биржевыхъ дѣльцовъ, старыхъ отъ морщинъ, проводимыхъ денежными заботами; друг³е же были болѣе шаловливы, шумливы, разнузданы.

   Не взирая на свои пятьдесятъ пять лѣтъ и на Академическ³я пальмы, скульпторъ Каудаль, одѣтый гусаромъ, съ обнаженными руками, съ геркулесовскими мускулами, съ палитрою живописца, болтавшейся вмѣсто шашки у его длинныхъ ногъ, откалывалъ "соло" эпохи grande chaumiere, передъ композиторомъ Де-Поттеръ, наряженнымъ подгулявшимъ муэззиномъ, въ тюрбанѣ, съѣхавшемъ на бокъ, и подражавшимъ пляскѣ живота, выкрикивая тонкимъ голосомъ: "Ла Аллахъ, иль Аллахъ".

   Эти веселящ³еся знаменитости были окружены широкимъ кругомъ отдыхавшихъ танцоровъ; въ первомъ ряду стоялъ Дешелеттъ, хозяинъ дома щуря маленьк³е глазки, подъ высокою персидскою шапкою съ калмыцкимъ носомъ съ сѣдѣющею бородкою, радуясь веселью другихъ, и веселясь самъ безъ памяти, хотя и не давая это замѣтить.

   Инженеръ Дешелеттъ, видное лицо въ художественномъ Парижѣ десять - двѣнадцать лѣтъ тому назадъ,- добрый, очень богатый, проявлявш³й свободные артистическ³е вкусы, и презрѣн³е къ общественному мнѣн³ю, которое дается путешеств³ями и холостою жизнью, участвовалъ въ то время въ постройкѣ желѣзнодорожной лин³и изъ Тавриза въ Тегеранъ; ежегодно, въ видѣ отдыха, послѣ десяти мѣсяцевъ утомлен³я, послѣ ночей, проведенныхъ въ палаткѣ, лихорадочныхъ переѣздовъ по пескамъ и болотамъ,- пр³ѣзжалъ онъ проводить лѣто въ этомъ домѣ на улицѣ Рима выстроенномъ по его рисункамъ, и омеблированномъ, какъ лѣтн³й дворецъ; здѣсь онъ собиралъ талантливыхъ людей и красивыхъ женщинъ, требуя, чтобы культура въ нѣсколько недѣль отдавала ему все, что въ ней есть наиболѣе обаятельнаго и возбуждающаго.

   "Дешелеттъ пр³ѣхалъ!" Эта новость облетала всѣ мастерск³я художниковъ, едва только, какъ театральный занавѣсъ, поднималась огромная бумажная стора, закрывавшая стеклянный фасадъ дома. Это значило, что открывается цѣлый рядъ праздниковъ, что въ течен³е двухъ мѣсяцевъ музыкальные вечера и пиры, балы и кутежи будутъ смѣнять другъ друга, нарушая молчаливое оцѣпенѣн³е этого уголка Европы, въ пору деревенскаго отдыха и морскихъ купан³й.

   Лично Дешелеттъ не игралъ большой роли въ той вакханал³и, которая бушевала день и ночь у него въ домѣ. Неутомимый кутила, онъ вносилъ въ общее веселье какое-то холодное неистовство, неопредѣленный взоръ, улыбающ³йся, словно одурманенный гашишемъ, но невозмутимо ясный и спокойный. Преданный другъ, раздававш³й деньги безъ счета, онъ относился къ женщинамъ съ презрѣн³емъ восточнаго человѣка, сотканнымъ изъ вѣжливости и снисходительности; и изъ женщинъ, посѣщавшихъ его домъ, привлеченныхъ его огромнымъ состоян³емъ и прихотливо-веселою средою, въ которой онъ жилъ, ни одна не могла похвастаться тѣмъ, что была его любовницей долѣе одного дня.

   - Тѣмъ не менѣе онъ, добрый человѣкъ... прибавила египтянка, дававшая эти разъяснен³я Госсэну. Вдругъ, прерывая самое себя, она воскликнула: Вотъ и вашъ поэтъ!

   - Гдѣ?

   - Прямо противъ васъ... Одѣтъ деревенскимъ женихомъ...

   У молодого человѣка вырвался вздохъ разочарован³я. Его поэтъ! Этотъ толстый мужчина, потный, лоснящ³йся, старавш³йся казаться изящнымъ, въ воротничкѣ съ острыми концами и въ затканномъ цвѣтами жилетѣ Жано... Ему вспомнились безнадежные вопли, переполнявш³е "Книгу Любви", которую онъ не могъ читать безъ легкаго лихорадочнаго трепета; и онъ невольно продекламировалъ вполголоса:

  

   Pour animer le marbre orgueilleux de ton corps,

   Ojsapho, j'ai donné' tout le sang de mes veines...

  

   Она съ живостью обернулась, звеня своимъ варварскимъ головнымъ уборомъ, и спросила:

   - Что вы читаете?

   - Стихи Ла-Гурнери; онъ былъ удивленъ, что она не знаетъ ихъ.

   - Я не люблю стиховъ... сказала она кратко; она стояла, нахмуривъ брови, глядя на танцующихъ, и нервно комкая прекрасныя лиловыя гроздья, висѣвш³я передъ нею. Затѣмъ, словно принявъ какое то рѣшен³е, для нея не легкое, она произнесла: "До свиданья"... и исчезла.

   Бѣдный итальянск³й дудочникъ былъ ошеломленъ. "Что съ нею?.. Что я ей сказалъ"?.. Онъ сталъ припоминать и ничего не вспомнилъ, кромѣ того, что хорошо бы пойти спать. Грустно взялъ онъ волынку и снова вошелъ въ бальный залъ, менѣе смущенный бѣгствомъ египтянки, чѣмъ толпою, сквозь которую ему надо было пробираться къ выходу.

   Чувство своей безвѣстности среди этой толпы знаменитостей дѣлало его еще болѣе робкимъ. Танцы прекратились; лишь кое-гдѣ немног³я пары не желали пропустить послѣднихъ тактовъ замиравшаго вальса; и среди нихъ Каудаль, исполинск³й и великолѣпный, закинувъ голову, кружился съ маленькою вязальщицею въ развѣвающемся головномъ уборѣ, которую онъ высоко приподнималъ на своихъ рыжеволосыхъ рукахъ.

   Въ огромное окно, въ глубинѣ зала, раскрытое настежъ, вливались волны бѣлаго утренняго воздуха, колебали листья пальмъ и нагибали пламя свѣчей, словно стремясь погасить ихъ. Загорѣлся бумажный фонарь, посыпались розетки; а.слуги по всему залу устанавливали маленьк³е круглые столики, какъ на открытыхъ террасахъ ресторановъ. У Дешелетта всегда ужинали, такъ сидя вчетверомъ или впятеромъ за столикомъ; люди, симпатизирующ³е другъ другу, отыскивали одинъ другого, объединялись въ группы.

   Въ воздухѣ не умолкали крики - неистовые возгласы предмѣстья; "Pil... ouit" несш³еся въ отвѣтъ на "you-you-you" восточныхъ дѣвушекъ, разговоры вполголоса и сладострастный смѣхъ женщинъ, увлекаемыхъ ласкою.

   Госсенъ воспользовался шумомъ, чтобы пробраться къ выходу, какъ вдругъ его остановилъ его пр³ятель-студентъ; потъ съ него катился градомъ, глаза были вытаращены, а въ каждой рукѣ онъ держалъ по бутылкѣ:

   - Да гдѣ же вы?.. Я васъ повсюду ищу... У меня есть столъ, общество дамъ, маленькая Башелери изъ театра Буффъ... Одѣта японкой, вы должно быть замѣтили... Она приказала мнѣ отыскать васъ. Идемъ скорѣе"... и онъ удалился бѣгомъ.

   Итальянскаго дудочника томила жажда; манили его также и опьянѣн³е бала, и личико молоденькой актрисы, дѣлавшей ему издали знаки... Вдругъ нѣжный и грустный голосъ прошепталъ у него надъ самымъ ухомъ: "Не ходи туда"...

   Женщина, только что бесѣдовавшая съ нимъ, стояла рядомъ, почти прижавшись къ нему, и увлекла его къ двери; онъ пошелъ за нею, не колеблясь. Почему? То не было обаян³е этой женщины; онъ едва разглядѣлъ ее, и та, которая звала его издали, со стальными кинжалами, воткнутыми въ высокую прическу, нравилась ему гораздо больше. Но онъ подчинялся чьей то волѣ, бывшей сильнѣе его воли, стремительной силѣ чьего-то желан³я.

   Не ходи туда!...

   Вдругъ оба очутились на тротуарѣ улицы Ромъ. Извозчики ожидали, среди блѣднаго разсвѣта. Метельщики улицъ, рабоч³е отправлявш³еся на работу, поглядывали на шумный, кишѣвш³й народомъ и весельемъ домъ, на эту пару въ маскарадныхъ костюмахъ,- на весь этотъ карнавалъ въ самый разгаръ лѣта.

   - Къ вамъ, или ко мнѣ?.. спросила она.

   Не зная почему, онъ рѣшилъ, что къ нему лучше, и сказалъ кучеру свой далек³й адресъ; во время длинной дороги они говорили мало. Она держала его руку въ своихъ маленькихъ и, какъ ему казалось, ледяныхъ ручкахъ; если бы не холодъ этого нервнаго пожат³я, онъ могъ бы подумать, что она спитъ, откинувшись вглубь кареты, съ легкимъ отсвѣтомъ голубой шторы на лицѣ. Остановились на улицѣ Жакобъ, передъ студенческимъ отелемъ. Подниматься приходилось на четвертый этажъ.... трудно. "Хотите, я васъ понесу"?.. спросилъ онъ, тихонько смѣясь, помня, что весь домъ спитъ. Она поглядѣла на него медленнымъ, презрительнымъ и вмѣстѣ нѣжнымъ взглядомъ, опытнымъ взглядомъ, осуждавшимъ его, и ясно говорившимъ: "Бѣдный мальчикъ"...

   Тогда, охваченымъ порывомъ, такъ шедшимъ къ его возрасту и его южному темпераменту, онъ поднялъ ее на руки и понесъ, какъ ребенка; несмотря на дѣвичью бѣлизну своей кожи, онъ былъ крѣпокъ и хорошо сложенъ; онъ взбѣжалъ въ первый этажъ однимъ духомъ, счастливый этою тяжестью, висѣвшею на немъ, охватившею его шею прекрасными, свѣжими, обнаженными руками.

   Второй этажъ казался выше, и юноша поднимался безъ удовольств³я. Женщина забывалась и дѣлалась тяжелѣе. Металлическ³я подвѣски ея головного убора, ласково щекотавш³я его вначалѣ, мало-по-малу стали больно царапать его тѣло.

   Въ третьемъ этажѣ онъ уже хрипѣлъ, какъ перевозчикъ фортеп³ано; у него захватывало духъ, а она шептала, въ восторгѣ закрывъ глаза: "Ахъ другъ мой, какъ хорошо... какъ удобно"... Послѣдн³я ступени, на которыя онъ поднимался шагъ за шагомъ, казались ему исполинской лѣстницей, стѣны, перила и узк³я окна которой вились вокругъ безконечною сгатралью. Онъ несъ не женщину, а что-то грузное, ужасное; оно душило его, и онъ ежеминутно испытывалъ искушен³е выпустить, гнѣвно бросить ее, рискуя разбить ее насмерть.

   Когда они достигли тѣсной площадки, она проговорила, открывая глаза: "Уже?"... Онъ же думалъ: "Наконецъ то!" но не могъ сказать этого и стоялъ блѣдный, скрестя руки на груди, готовой, казалось, разорваться отъ напряжен³я.

   Вся ихъ истор³я - такое же восхожден³е по лѣстницѣ, въ печальномъ полумракѣ утра....

  

   Онъ не отпускалъ ее двое сутокъ; затѣмъ она ушла, оставивъ впечатлѣн³е нѣжной кожи и тонкаго бѣлья. Никакихъ свѣдѣн³й о себѣ она не дала, кромѣ своего адреса и словъ: "Когда захотите, чтобы я пришла вновь, позовите... я буду всегда готова"...

   На крошечной визитной карточкѣ, изящной и благоуханной, было написано: Фанни Легранъ,- 6, улица Аркадъ.

   Онъ засунулъ карточку за раму зеркала, между приглашен³емъ на послѣдн³й балъ министерства иностранныхъ дѣлъ и причудливо разрисованной программой вечера у Дешелетта, этихъ единственныхъ его свѣтскихъ выѣздовъ за весь годъ; воспоминан³е о женщинѣ, витавшее нѣсколько дней вокругъ камина вмѣстѣ съ этимъ нѣжнымъ и легкимъ запахомъ, испарилось одновременно съ нимъ; и Госсэнъ, серьезный, трудолюбивый и, кромѣ всего прочаго, не довѣрявш³й парижскимъ увлечен³ямъ, не имѣлъ ни малѣйшаго желан³я возобновлять эту короткую любовную связь.

   Министерск³й экзаменъ предстоялъ въ ноябрѣ. Для подготовки къ нему оставалось всего три мѣсяца. Затѣмъ послѣдуетъ трехъ или четырехъ-лѣтняя служба въ канцеляр³яхъ консульства; затѣмъ онъ уѣдетъ куда нибудь далеко. Мысль объ отъѣздѣ не пугала его; семейныя предан³я стариннаго авиньонскаго рода Госсэновъ Д'Арманди требовали, чтобы старш³й сынъ дѣлалъ то, что называется "карьерой", слѣдуя примѣру и получая поощрен³е и нравственную поддержку со стороны тѣхъ, кто были его предшественниками на этомъ поприщѣ. Для этого провинц³ала Парпжъ былъ не болѣе какъ первымъ этапомъ весьма длиннаго путешеств³я, и это мѣшало ему завязывать как³я-либо серьезныя любовныя или дружеск³я связи.

   Недѣлю или двѣ спустя послѣ бала у Дешелетта, однажды вечеромъ, когда Госсэнъ зажегъ лампу, выложилъ на столъ книги и собирался сѣсть за работу, въ дверь робко постучали; и когда онъ отперъ, на порогѣ показалась женщина въ свѣтломъ, нарядномъ туалетѣ. Онъ узналъ ее лишь тогда, когда она приподняла вуаль.

   - Видите, это я... вернулась...

   Поймавъ безпокойный и смущенный взглядъ, брошенный имъ на начатую работу, она сказала: "О, я не оторву васъ... я понимаю, что значитъ"... Сняла шляпу, взяла книжку "Вокругъ свѣта", усѣлась и больше не шевельнулась, поглощенная, повидимому, чтен³емъ; но всяк³й разъ, когда онъ поднималъ глаза, онъ встрѣчалъ ея взглядъ.

   И въ самомъ дѣлѣ, нужно было много мужества, чтобы не заключить ее тотчасъ въ объят³я, такъ она была соблазнительна и очаровательна съ маленькимъ личикомъ, съ низкимъ лбомъ, со вздернутымъ носикомъ, съ чувственными, полными губами, и съ пышнымъ станомъ, затянутымъ въ строгое парижское платье, менѣе страшное для него, чѣмъ ея туника египтянки.

   Уйдя на другой день рано утромъ, она приходила еще нѣсколько разъ на недѣлѣ, всегда съ тою же блѣдностью въ лицѣ, съ тѣми же холодными, влажными руками, съ тѣмъ же сдавленнымъ отъ волнен³я голосомъ.

   - О, я знаю, что надоѣдаю тебѣ, утомляю тебя,- говорила она.- Я должна бы быть болѣе гордой... Повѣришь ли?.. Каждое утро, уходя отъ тебя, я клянусь не приходить, а затѣмъ къ вечеру это безум³е охватываетъ меня снова.

   Онъ смотрѣлъ на нее, удивленный, восхищенный этою любовною вѣрностью, такъ расходившеюся съ его презрѣн³емъ къ женщинѣ. Женщины, которыхъ онъ зналъ до сихъ поръ, и которыхъ встрѣчалъ въ ресторанахъ и на скетингахъ, часто молодыя и красивыя, оставляли въ немъ всегда непр³ятный осадокъ глупаго смѣха, грубыхъ кухарочныхъ рукъ, вульгарныхъ вкусовъ и разговоровъ, вынуждавшихъ его открывать послѣ нихъ окно. Въ своей неопытности, онъ предполагалъ, что всѣ женщины легкаго поведен³я подобны имъ. Поэтому онъ былъ изумленъ, найдя въ Фанни чисто женскую мягкость, деликатность и значительное превосходство надъ тѣми мѣщанками, которыхъ онъ встрѣчалъ въ провинц³и у матери, благодаря нѣкоторому налету искусства и знан³ю его, что дѣлало ея разговоръ интереснымъ и разнообразнымъ.

   Къ тому же она была музыкантша, аккомпанировала себѣ на роялѣ и пѣла утомленнымъ, правда, неровнымъ, но опытнымъ контральто романсы Шопена и Шумана, и берр³йск³я, бургундск³я или пикард³йск³я деревенск³я пѣсни, которыхъ она знала множество. Госсэнъ, обожавш³й музыку, этотъ родъ лѣни и свободы, которымъ особенно умѣютъ наслаждаться его земляки, возбуждался этими звуками въ часы работы, и восхитительно убаюкивалъ ими свой отдыхъ. Музыка Фанни приводила его въ восторгъ. Онъ удивлялся тому, что она не поетъ на сценѣ, и узналъ, что она пѣла въ Лирическомъ театрѣ. "Но недолго... Мнѣ надоѣло"...

   Въ ней, дѣйствительно, не было ничего заученнаго, условнаго, что бываетъ во многихъ актрисахъ; ни тѣни тщеслав³я или лжи. Лишь нѣкоторая тайна окутывала ея образъ жизни, тайна, которую она хранила даже въ минуту страсти, и въ которую любовникъ не старался проникнуть, не испытывая ни ревности, ни любопытства, предоставляя ей приходить въ условленное время, не глядя даже на часы, не зная еще мучительнаго ожидан³я, этихъ громкихъ ударовъ въ самое сердце, звучащихъ желан³емъ и нетерпѣн³емъ....

   Время отъ времени - такъ какъ лѣто было жаркое - они отправлялись на поиски хорошенькихъ уголковъ въ окрестностяхъ Парижа, карту которыхъ она знала въ совершенствѣ и въ подробностяхъ. Они вмѣшивались въ шумную толпу отъѣзжающихъ на вокзалахъ, завтракали въ какомъ-нибудь кабачкѣ на опушкѣ лѣса или надъ водою, избѣгая лишь черезчуръ людныхъ мѣстъ. Однажды, когда онъ предложилъ ей поѣхать въ Во-де-Сернэ, она отвѣтила: - нѣтъ, нѣтъ... не хочу... тамъ слишкомъ много художниковъ.

   Онъ вспомнилъ, что именно непр³язнью къ художникамъ были отмѣчены первыя минуты ихъ любви. Спросилъ ее о причинѣ. Она сказала:- Это люди, выбитые изъ колеи, или черезчуръ сложныя натуры, говорящ³е всегда больше того, что есть...Они сдѣлали мнѣ много зла...

   Онъ возражалъ:- Искусство прекрасно... вѣдь только оно украшаетъ и расширяетъ жизнь.

   - Видишь ли, другъ мой, если есть на свѣтѣ прекрасное, такъ это - быть простымъ и непосредственнымъ, какъ ты, имѣть двадцать лѣтъ отъ роду и любить!

   Двадцать лѣтъ! Ей также не дали бы больше двадцати лѣтъ - такъ она была оживлена, бодра, всему радуясь, все одобряя....

   Однажды они пр³ѣхали въ Сенъ-Клеръ, въ долину Шеврёзъ, наканунѣ праздника и не нашли свободной комнаты. Было поздно, приходилось версту идти лѣсомъ въ темнотѣ, чтобы добраться до ближайшей деревни. Тогда имъ предложили деревенскую кровать, оставшуюся свободной въ сараѣ, гдѣ спали каменьщики.

   - Пойдемъ,- сказала она, смѣясь.- Это напомнитъ мнѣ времена моей бѣдности...

   Она, слѣдовательно, знала бѣдность?

   Они пробрались ощупью, среди кроватей, на которыхъ спали люди, въ огромное помѣщен³е, выбѣленное известью, гдѣ въ глубинѣ стѣнной ниши горѣлъ ночникъ; и всю ночь, прижавшись другъ къ другу, они старались заглушить поцѣлуи и смѣхъ, слыша какъ храпѣли и кряхтѣли отъ усталости ихъ сосѣди, грубая, тяжелая обувь которыхъ лежала рядомъ съ шелковымъ платьемъ и изящными ботинками парижанки.

   На разсвѣтѣ въ огромныхъ воротахъ сарая открылось маленькое отверст³е, бѣлый свѣтъ скользнулъ по кроватямъ и по земляному полу, и чей то хриплый голосъ крикнулъ: "Эй! вы, артель!" Затѣмъ въ сараѣ, снова погрузившемся въ темноту, началось мучительное, медленное движен³е, позѣвыван³е, потягиван³е, громк³й кашель - жалк³е звуки, сопровождающ³е пробужден³е трудовыхъ людей; тяжелые и молчаливые лимузинцы удалились одинъ за другимъ, даже не подозрѣвая, что спали рядомъ съ красивой женщиной.

   Вслѣдъ за ними встала и она, накинула ощупью платье, наскоро собрала волосы и сказала: "Останься здѣсь, я сейчасъ вернусь"... Черезъ минуту она пришла, съ огромнымъ букетомъ полевыхъ цвѣтовъ, обрызганныхъ росою. "Теперь заснемъ снова"...- проговорила она, разсыпая по кровати благоуханную свѣжесть этихъ даровъ утра, оживлявшихъ вокругъ нихъ воздухъ. Никогда не казалась она ему такой красивой, какъ когда стояла въ дверяхъ этого сарая, смѣясь въ полусвѣтѣ, съ развѣвающимися по вѣтру кудрями, и съ руками, полными полевыхъ цвѣтовъ.

   Въ другой разъ они завтракали надъ прудомъ въ Виль-Д'Аврэ. Осеннее утро окутывало туманомъ спокойную воду и ржавые лѣса противъ нихъ; одни, въ маленькомъ садикѣ ресторана, они ѣли рыбу и цѣловались. Вдругъ изъ маленькаго домика, скрытаго въ вѣтвяхъ платана, у подножья котораго былъ накрытъ ихъ столикъ, кто-то громко и насмѣшливо крикнулъ: - Послушайте-ка, вы, тамъ! Когда же вы перестанете цѣловаться?-... Въ кругломъ окошкѣ домика показалась львиная голова, съ рыжими усами, скульптора Каудаля.

   - Мнѣ хочется сойти внизъ позавтракать съ вами... Я скучаю, какъ филинъ на своемъ деревѣ...

   Фанни не отвѣчала, явно смущенная встрѣчей; Жанъ, наоборотъ, согласился тотчасъ, горя нетерпѣн³емъ увидѣть знаменитаго художника, и польщенный честью сидѣть съ нимъ за однимъ столомъ.

   Весьма изысканный, въ свободномъ костюмѣ, въ которомъ было обдумано все, начиная съ галстуха изъ бѣлаго крепа, смягчавшаго цвѣтъ его лица, испещреннаго морщинами и красными угрями, и кончая жакеткой, охватывавшей еще стройную фигуру и обрисовывавшей его мускулы, Каудаль показался ему старше, чѣмъ на балу у Дешелетта.

   Но что его изумило и поставило даже въ нѣкоторое затруднен³е, это интимный тонъ между художникомъ и его любовницей. Каудаль называлъ ее Фанни и обращался къ ней на "ты".

   - Знаешь,- говорилъ онъ, устанавливая свой приборъ на ихъ столикѣ,- уже двѣ недѣли какъ я вдовъ. Мар³я ушла къ Моратеру. Это неособенно волновало меня въ первое время... Но сегодня утромъ, войдя въ мастерскую, я почувствовалъ себя невыразимо плохо... Не было возможности работать... Тогда я бросилъ группу и поѣхалъ за городъ завтракать. Скверно, когда человѣкъ одинъ... Еще минута, и я расплакался бы надъ своимъ рагу изъ кроликовъ...

   Взглянувъ на провансальца, съ едва пробивавшейся бородкой и кудрями, отливавшими цвѣтомъ сотерна, онъ сказалъ:

   - Хорошо быть молодымъ!.. Этому нечего бояться, что его бросятъ... А всего изумительнѣе то, что это заразительно... Вѣдь, у нея такой же юный видъ, какъ у него!..

   - Лгунъ!..- сказала она, смѣясь; и смѣхъ ея звучалъ чисто женскимъ обаян³емъ, не имѣющимъ возраста, желан³емъ любитъ и быть любимой.

   - Она изумительна... изумительна!..- бормоталъ Каудаль, глядя на нее и продолжая ѣсть, со складкою печали и зависти, змѣившейся въ углахъ его рта.- Скажи, Фанни, помнишь ли какъ мы однажды завтракали здѣсь... давно это было, чортъ возьми!.. Были Эзано, Дежуа, вся компан³я... ты упала въ прудъ. Тебя одѣли въ платье сторожа. Это къ тебѣ чертовски шло...

   - Не помню...- сказала она холодно, и при этомъ вовсе не солгала; эти измѣнчивыя создан³я живутъ лишь настоящею минутой, настоящею любовью. Никакихъ воспоминан³й о томъ, что было раньше, никакого страха передъ тѣмъ, что можетъ наступить.

   Каудаль, напротивъ, весь въ прошломъ, выпивая стаканъ за стаканомъ, разсказывалъ о подвигахъ своей веселой молодости, о любовныхъ похожден³яхъ, о попойкахъ, пикникахъ, балахъ въ оперѣ, кутежахъ въ мастерской, о борьбѣ и побѣдахъ. Но обернувшись, со взглядомъ, горѣвшимъ тѣмъ пламенемъ, что онъ разворошилъ,- онъ вдругъ замѣтилъ, что Жанъ и Фанни его не слушали, занятые обрыван³емъ виноградинъ съ вѣтокъ, изъ губъ другъ у друга.

   - Какой вздоръ я говорю! - сказалъ онъ.- Я разумѣется надоѣлъ вамъ... Ахъ чортъ побери!.. Глупо быть старымъ!

   Онъ всталъ и бросилъ салфетку.- Получите за завтракъ, дядя Ланглуа...- крикнулъ онъ въ сторону ресторана.

   Онъ грустно удалился, волоча ноги, словно подтачиваемый неисцѣлимой болѣзнью. Любовники долго провожали глазами его высокую фигуру, горбившуюся въ тѣни золотистыхъ листьевъ.

   - Бѣдняга Каудаль!.. Это правда, что онъ старѣетъ...- прошептала Фанни, съ нѣжнымъ сострадан³емъ. Когда Госсэнъ началъ негодовать на то, что Мар³я, натурщица и дѣвушка легкаго поведен³я, могла забавляться страдан³ями Каудаля и предпочла великому артисту... Кого же? Моратера, маленькаго бездарнаго художника, имѣющаго за себя только молодость, она захохотала:- Ахъ, ты наивный... наивный...- закинула его голову и, обхвативъ ее обѣими руками у себя на колѣняхъ, впилась въ его глаза, въ его волосы, словно вдыхая ароматъ букета.

   Вечеромъ въ этотъ день, Жанъ въ первый разъ поѣхалъ къ любовницѣ, просившей его объ этомъ уже три мѣсяца:

   - Въ концѣ-концовъ, почему же ты не хочешь?

   - Не знаю... меня это стѣсняетъ.

   - Вѣдь я же говорю тебѣ, что я свободна, живу одна...

   И она увлекла его, усталаго отъ загородной прогулки, въ улицу Аркадъ, недалеко отъ вокзала. Въ антресоляхъ буржуазнаго дома, честнаго и зажиточнаго съ виду, имъ отворила старая служанка съ угрюмымъ лицомъ, въ деревенскомъ чепцѣ.

   - Это - Машомъ... Здравствуй, Машомъ!..- воскликнула Фанни, бросаясь ей на шею.- Видишь, вотъ мой возлюбленный, мой король... я привезла его... Живо, зажигай огни, сдѣлай, чтобы все въ домѣ было нарядно...

   Жанъ остался одинъ въ крошечной гостинной, съ полукруглыми, низкими окнами, задрапированными банальнымъ голубымъ шелкомъ, которымъ были обиты и диваны и лакированная мебель. Три-четыре пейзажа на стѣнахъ украшали и веселили комнату; подъ каждымъ была подпись: "Фанни Легранъ", или "моей дорогой Фанни"...

   На каминѣ стояла мраморная статуя въ половину человѣческаго роста - извѣстная статуя Каудаля "Сафо", бронзовыя коп³и съ которой можно было видѣть повсюду, и которую Госсэнъ видѣлъ съ дѣтства въ рабочей комнатѣ отца. При свѣтѣ одинокой свѣчи, стоявшей рядомъ съ цоколемъ, Жанъ замѣтилъ легкое, какъ бы нѣсколько молодившее Фанни, сходство этого произведен³я искусства со своею любовницею. Лин³я профиля, движен³е стана подъ драпировкой одежды, округлость рукъ, которыми она охватила колѣни,- были ему знакомы, близки; глаза его останавливались на нихъ, вспоминая знакомыя нѣжныя ощущен³я.

   Фанни, заставъ его передъ статуей, сказала развязно:- Въ ней есть сходство со мною, неправда ли? Натурщица Каудаля была похожа на меня - ... И вслѣдъ затѣмъ она увлекла его въ спальню, гдѣ Машомъ, хмурясь, накрывала на два прибора на кругломъ столикѣ. Всѣ огни были зажжены, вплоть до подсвѣчниковъ у зеркальнаго шкафа, ярк³й веселый огонь горѣлъ въ каминѣ, и вся комната напоминала комнату женщины, одѣвающейся къ балу.

   - Мнѣ хотѣлось поужинать здѣсь,- сказала она смѣясь.- Мы скорѣе будемъ въ постели...

   Никогда въ жизни Жанъ не видѣлъ такой кокетливой меблировки. Шелковыя ткани въ стилѣ Людовика XVI и свѣтлыя кисейныя занавѣски, видѣнныя имъ у матери и у сестеръ, не давали ни малѣйшаго представлен³я объ этомъ гнѣздышкѣ, обитомъ, выстеганномъ шелкомъ, гдѣ деревянная отдѣлка стѣнъ скрывалась подъ нѣжными тканями, гдѣ кровать была замѣнена диваномъ, лишь болѣе широкимъ чѣмъ остальные, стоявшимъ въ глубинѣ комнаты на бѣлыхъ мѣховыхъ коврахъ.

   Очаровательна была эта ласка свѣта, огня, длинныхъ голубыхъ отражен³й въ граняхъ зеркалъ, послѣ прогулки по полямъ, послѣ дождя, подъ который они попали, послѣ грязныхъ выбитыхъ дорогъ, надъ которыми уже спускался вечеръ. Но, какъ истому провинц³алу, ему мѣшало наслаждаться этимъ случайнымъ комфортомъ недружелюб³е служанки и подозрительные взгляды, которые она бросала на него, до тѣхъ поръ, пока наконецъ Фанни не отослала ее одною фразой: - уйди, Машомъ... мы сами все сдѣлаемъ.- Когда крестьянка ушла, хлопнувъ дверью, Фанни сказала:- Не обращай вниман³я, она злится на то, что я тебя люблю... Она говоритъ, что этимъ я гублю себя... Эти деревенск³я такъ алчны... Стряпня ея куда лучше ея самой... Попробуй этотъ паштетъ изъ зайца.

   Она разрѣзывала паштетъ, откупоривала шампанское, забывая ѣсть сама и глядя все время на него, откидывая до плечъ, при каждомъ движен³и, рукава алжирскаго халата изъ мягкой, бѣлой, шерстяной матер³и, который постоянно носила дома. Въ этомъ видѣ она напомнила ему ихъ первую встрѣчу у Дешелетта; прижавшись другъ къ другу, сидя на одномъ креслѣ, и кушая съ одной тарелки, они вспоминали этотъ вечеръ:

   - Едва я увидѣла тебя,- говорила она,- я тотчасъ почувствовала, что ты долженъ быть моимъ... Мнѣ хотѣлось взять тебя, увезти, чтобы ты не достался другимъ... А, что думалъ ты, увидя меня?...

   Сначала она внушала ему страхъ; потомъ онъ почувствовалъ къ ней довѣр³е и полную близость. - А, кстати, я тебя съ тѣхъ поръ ни разу не спросилъ,- сказалъ онъ.- За что ты тогда разсердилась?.. За два стиха Ля-Гурнери?

   Она нахмурила брови, какъ на томъ балу, затѣмъ покачала головой:- Пустяки... не стоитъ говорить объ этомъ...- и охвативъ руками его шею, продолжала:- Я вѣдь тоже боялась... пробовала убѣжать, успокоиться... но не могла, никогда не смогу...

   - Ужъ и никогда!

   - Увидишь!

   Онъ отвѣтилъ недовѣрчивой улыбкой, свойственной молодости, не обращая вниман³я на страстный, почти грозный оттѣнокъ, которымъ она бросила ему это "увидишь". Объят³я этой женщины были такъ нѣжны, такъ покорны; онъ былъ твердо увѣренъ, что ему стоитъ только сдѣлать движен³е, и онъ высвободится...

   Да и къ чему освобождаться?.. Ему такъ хорошо въ убаюкивающемъ сладостраст³и этой комнаты, голова такъ сладко кружится отъ ласковаго дыхан³я надъ его отяжелѣвшими, почти смыкающимися вѣками, а передъ глазами проходятъ, еще одѣтые ржавчиной, лѣса, луга, журчанье воды,- весь день, отданный любви и природѣ...

   Утромъ онъ былъ разбуженъ голосомъ Машомъ, кричавшей надъ кроватью, во все горло:- Онъ тамъ... Хочетъ васъ видѣть...

   - Какъ это "хочетъ"?.. Развѣ я не дома... Ты значитъ, впустила его?..

   Въ ярости она вскочила, выбѣжала изъ комнаты, полуодѣтая, въ распахнутомъ пеньюарѣ:- Не вставай другъ мой, я сейчасъ приду...- Но онъ не сталъ дожидаться, и успокоился лишь тогда, когда въ свою очередь всталъ, обулся и одѣлся.

   Подбирая платье въ наглухо запертой комнатѣ, гдѣ ночникъ освѣщалъ еще безпорядокъ вчерашняго ужина, онъ слышалъ въ сосѣдней комнатѣ звуки крупнаго разговора, заглушеннаго драпировками гостиной. Мужской голосъ, вначалѣ серьезный, потомъ умоляющ³й, раскаты котораго прерывались рыдан³ями и слезливымъ шопотомъ, чередовался съ другимъ, который онъ узналъ не сразу, жесткимъ и хриплымъ, полнымъ ненависти и бранныхъ словъ, доносившихся къ нему, какъ ругань женщины изъ пивной.

   Вся эта роскошь была запятнана этою бранью, шелковыя ткани были забрызганы грязью; и женщина также была загрязнена и сведена на уровень тѣхъ женщинъ, которыхъ онъ привыкъ презирать.

   Она вошла задыхаясь, и красивымъ движен³емъ руки подбирая разсыпавш³еся волосы:- Какое ид³отство, когда мужчина плачетъ!..- Затѣмъ,увидя его одѣтаго, на ногахъ, она крикнула съ бѣшенствомъ: - ты всталъ?... ложись сейчасъ... я хочу...- Но вдругъ растроганная, обнимая его, сказала вкрадчиво: - нѣтъ, нѣтъ, не уходи... Ты не можешь уйти такъ?... Во-первыхъ, я увѣрена, что ты не вернешься...

   - Нѣтъ... отчего же?...

   - Поклянись, что ты не сердишься, что ты придешь снова... О, какъ я тебя знаю.

   Онъ далъ клятву, которою она требовала, но не легъ, несмотря на ея мольбы и на повторныя увѣрен³я, что она дома, что она вправѣ свободно располагать своею жизнью, своими поступками. Наконецъ, она повидимому покорилась, отпустила его, проводила до двери, не напоминая уже собою изступленной вакханки, а, наоборотъ, стояла смиренно, моля прощен³я.

   Долг³я и нѣжныя прощальныя ласки задержали ихъ въ прихожей.

   - Когда же?... когда?..- спрашивала она, глядя ему въ глаза. Онъ собирался отвѣтить, хотѣлъ вѣроятно, солгать, торопясь уйти, какъ вдругъ его остановилъ звонокъ. Машомъ вышла изъ кухни, но Фанни сдѣлала ей знакъ:- Нѣтъ... не отпирай! - всѣ трое стояли, не двигаясь и не произнося ни звука.

   Послышался заглушенный, жалобный стонъ, затѣмъ шелестъ письма, просунутаго подъ дверь, и медленно удалявш³еся шаги.- Я говорила тебѣ что я свободна... Смотри...- Она подала любовнику распечатанное письмо, жалкое любовное письмо, низкое, малодушное, торопливо нацарапанное карандашемъ за столикомъ въ кафе, письмо въ которомъ несчастный просилъ прощен³я за свою утреннюю безумную выходку, подтверждалъ, что не имѣлъ на нее никакихъ правъ, кромѣ тѣхъ, которыя она захочетъ ему предоставить, молилъ, со сложенными руками, чтобы она его не прогоняла навсегда, обѣщая принять все, подчиниться всему... Только бы не потерять ее... Боже, только бы не потерять!..

   - Видишь - ... сказала она, со злобнымъ смѣхомъ; этотъ смѣхъ окончательно сковалъ его душу, которую ей такъ хотѣлось покорить. Жанъ подумалъ, что она жестока. Онъ не зналъ еще, что женщина, когда любитъ, добра только для предмета своей любви, что всю свою доброту и сострадан³е она цѣликомъ отдаетъ одному ему.

   - Ты напрасно смѣешься... Это письмо прекрасно и трагично.- И, понизя голосъ, держа ее за руки, спросилъ серьезно:

   - Скажи... зачѣмъ ты его гонишь?..

   - Я не могу его видѣть... я не люблю его.

   - Межъ тѣмъ онъ - твой любовникъ. Онъ доставилъ тебѣ эту роскошь, въ которой ты живешь, въ которой ты всегда жила, которая для тебя необходима!

   - Другъ мой,- сказала она, съ оттѣнкомъ чистосердеч³я,- когда я тебя не знала, я находила все это весьма пр³ятнымъ... Теперь же для меня это - мука, позоръ: меня тошнитъ отъ этого... О, я знаю, ты скажешь, что я не должна думать о тебѣ серьезно, что ты меня не любишь... Но это ужъ мое дѣло... Хочешь или не хочешь, но я тебя заставлю любить меня.

   Онъ не отвѣтилъ, условился относительно свидан³я на слѣдующ³й день и ушелъ, оставивъ Машомъ нѣсколько золотыхъ - почти все свое студенческое состоян³е - въ видѣ платы за ея паштетъ. Для него здѣсь все было кончено. Какое имѣетъ онъ право смущать жизнь этой женщины, и что можетъ онъ предложить ей взамѣнъ того, чего она лишается?

   Онъ написалъ ей въ тотъ же день, со всею возможною нѣжностью и сердечностью, но не говоря, что въ ихъ связи, въ легкомъ и миломъ капризѣ, онъ почувствовалъ вдругъ что-то нездоровое, недоброе, когда послѣ любовной ночи услышалъ рыдан³я обманутаго любовника, перемежавш³яся со смѣхомъ и бранью Фанни, достойными прачки.

   Въ этомъ юношѣ, выросшемъ вдали отъ Парижа среди полей Прованса, отцовская рѣзкость соединялась съ сердечностью и нервностью матери, которую онъ напоминалъ какъ портретъ. Въ видѣ предостережен³я его отъ увлечен³й и опасностей любви, передъ нимъ вѣчно стоялъ еще примѣръ одного изъ братьевъ отца, безпорядочная жизнь и безумства котораго почти раззорили ихъ семью и запятнали ихъ имя.

   Дядя Сезэръ! Этихъ словъ и той семейной драмы, которую они напоминали, было достаточно чтобы потребовать отъ Жана еще болѣе тяжкихъ жертвъ, чѣмъ отказъ отъ этой связи, которой онъ никогда и не придавалъ особеннаго значен³я. В межъ тѣмъ порвать ее оказалось труднѣе, чѣмъ онъ думалъ.

   Не взирая на то, что онъ форменно разстался съ Фанни, она приходила вновь, не смущаясь ни его отказами, ни запертою дверью, ни неумолимыми запретами. "У меня нѣтъ самолюб³я"... писала она ему. Она ожидала часа когда онъ обѣдалъ въ ресторанѣ, простаивала передъ кафе, гдѣ онъ читалъ газеты. Ни слезъ, ни сценъ. Если онъ былъ не одинъ, она довольствовалась тѣмъ, что шла за нимъ, выжидая минуты, когда онъ останется одинъ.

   - Хочешь, чтобы я пришла сегодня вечеромъ?.. Нѣтъ?.. Тогда до свиданья, до другого раза...- И она уходила, съ покорною кротостью уличнаго торговца, укладывающаго свои товары за отсутств³емъ покупателей, заставляя его страдать отъ своей суровости и отъ унизительной лжи, которую онъ бормоталъ при каждой встрѣчѣ. "Экзаменъ близко... Времени не хватаетъ... Попозже, если она не раздумаетъ"... На самомъ же дѣлѣ онъ разсчитывалъ тотчасъ послѣ экзамена на мѣсяцъ уѣхать на югъ, а она за это время забудетъ его...

  &nb