Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

а все корысти нет, все на других. Ты смекни: я вот с братаном и семья вся, а мы плати! - и Корявый, разгорячась, стал пересчитывать: - Царскую дань неси, потом полоняночные, потом четвертные да пищальные. Стой! Теперь у меня лошади не было возить дрова на завод селитряный - плати! Потом ямчужные, городовые, подможные, приказные, что же это? А не дашь, на правеж тебя бить. Ну, мы и убегли! Будя!

   - Кто же вы?

   - Да вот я, Яшка Кривой, да Еремка Горемычный, да вот Степан Дубовый, - указал он на соседа. - Мы все с одного посада!

   - А те? - Василий указал на двух мужиков.

   - Те с боков, с Рязани дерут. Один Кострыга, а другой Тупорыл. С правежа сорвались!

   - Невмоготу стало! - сказал, ухмыляясь, Кострыга. - Это однова дня вывели, положили и все по ногам! Другого дня - то же, третьего - то же!

   - Да за что били-то?

   - А, слышь, наш государь должен был, так с него и тягали!

   - А вас били?

   - Это у них такое положение, - отозвался убежавший кабальный, - раб за господина ответствуй!

   - Ну, вы и сбежали?

   - Не, мы посля! Как ноги зажили. Слышим, государя-то нашего опять тягают. Мы все и в беги!

   - Стой, и до него доберемся! До твоего боярина! - злобно сказал кабальный. - Всех перевесим! До Москвы дойдем!

   - Правят лихо больно! - произнес Тупорыл. - Тамо воевода ходит по улице да кричит: "Я воевода - всех исподтиха выведу, а на кого руку наложу - тому света не видать, из тюрьмы не бежать!"

   - Лихой! - прибавил Кострыга. - Я, бает, люд; свил мочальный кнут!

   - А мы ему петлю! - крикнул опять кабальный, сверкая голубыми глазами.

   - Одначе и спать, братцы, - решил Кривой. - Кострыга, ты тростнику-то подбрось. Все теплее.

   Он вытянулся, приложив свои лапти почти к самому костру, и тотчас захрапел. Товарищи немедля последовали его примеру, и только Кострыга, подкинув тростнику в костер, остался сторожить своих товарищей.

   Василий завернулся в епанчу и лег поодаль, но спать не мог. Разнородные чувства волновали его. Сочувствие голытьбы растрогало его, послало давно желанный мир на его душу и на время отогнало кровавые мысли о мести. Он с умилением смотрел на оборванцев, храпящих вкруг костра. На Кострыгу, уныло свесившего свою кудлатую голову, и думал об их тяжкой доле, а потом о Стеньке Разине.

   Что это за удалец такой? Воеводы и помещики дрожат при его имени и войско сбирают, сам царь из Москвы о нем наказы пишет, и зовут его вором, разбойником, Стенькой, а холопы да голытьба оживают духом при его имени, величают его батюшкой, Степаном Тимофеевичем, и ждут от него своего избавления. Что за богатырь такой? По всей Волге подымаются люди, имя его проникло во Псков, в Рязань, а может, и по всей матушке-Руси?.. Сердце Василия загоралось уже любовью к этому человеку, и он говорил себе: "Пойду за ним всюду. И в огонь, и в воду, и на лютую смерть!"

   Потом мысли его перешли на Наташу. Свидится ли он с нею и когда? Успеет ли он отбить ее от когтей злых воронов? И как они встретятся и что расскажут друг другу?

   Сердце его то замирало, то билось. Он смотрел на глубокое небо и день за днем вспоминал любовь свою, свои и ее речи, ее робкие ласки. Когда сердился он, она тихо гладила его по лицу рукою и словно паутину снимала со лба его глубокие морщины. Когда тосковала она, опускала головку свою ему на плечо, поднимала лицо кверху, и он видел при свете месяца, как наполнялись глубокие очи ее слезами и потом медленно катились по щекам. Прижимался он губами к ее глазам и пил ее слезы и целовал ее, пока тихая улыбка не озаряла ее лицо.

   "А встретились как?" - вспомнил он. Как бродил лесом и вдруг услышал крик. Прибежал, а девушка сидит на пне, бледная как смерть, а другая вопит и на землю кажет. Глянул он: вьется, ползет гадюка прочь от них. Понял разом он, что приключилось. Каблучком раздавил гадину, а потом припал на колено, взял ногу девицы, нашел раночку и быстро высосал ядовитую слюну вместе с ее алою кровью.

   "Верно, с той кровью и любовь вошла в мое сердце", - подумал Василий, и воспоминания его потекли дальше. Вспомнил он случайные встречи, а потом вдруг подошла к нему однажды Паша, девушка, и говорит:

   - Знала я молодца. Гнался он за чернохвостой лисичкою, а та в сад боярский. Он не будь труслив да за нею в тын. А время-то позднее было, солнышко-то зашло уж! Глядь, а лисичка и тут как тут.

   - Я такого молодца тоже знаю! - усмехнулся тогда в ответ Василий и в ту же ночь перемахнул через лукоперовский тын. Там его встретила Паша и подвела к Наташе.

   А дальше! Только зима разлучала их, а чуть начинались теплые весенние ночи и до поздней осени, что ни ночь они виделись друг с дружкой и говорили о том, как помирится он с ее отцом, сыграют они веселую свадьбу. Да не так делается, как загадываешь... "Что-то с ней, с голубушкой, теперь? Знает ли она, что со мной вороги сделали?" - подумал Василий, и с этой мыслью сон смежил его веки.

   Он проснулся от утреннего холодка и открыл глаза.

   Его товарищи что-то варили в котелке и тихо говорили промеж собою, и едва поднялся Василий, как они тотчас смолкли.

   Василий встал, спустился к речке, умылся, жарко помолился Богу и, вернувшись к товарищам, сказал:

   - Доброе утро, братцы! Помоги вам Бог!

   - И тебе тоже! - ответили все разом.

   Потом Кривой встал и, кланяясь ему в пояс, сказал:

   - Не обессудь, милостивец, дозволь слово сказать!

   - Что! - вздрогнув, спросил Василий. Ему показалось, что они сговаривались бросить его.

   - Будь над нами старшим! - проговорил Кривой. - Мы тебя в каждом слове почитать будем, а ты веди нас к Степану Тимофеевичу!

   - Не откажи на милости! - подтвердили все, вставая и окружая Василия. Василий покраснел от радости, глаза его вспыхнули и увлажнились слезами.

   - Я ли откажусь от такой чести, братцы! - ответил он, кланяясь. - Верой и правдой сослужу вам. Придет беда, первый пойду!

   - Мы-то уж не оставим тебя. За тобой везде!

   - А я вас не брошу! В радости ли, в горе! Во век не забуду вас! Вы мне что братья родные!..

   - Мы смекали, - заговорил Дубовый, - может, ты хочешь у Лукоперовых усадьбу спалить. Так мы вернемся.

   Обольстительный призрак мести мелькнул перед Васильем, но он сдержался.

   - Нет, братцы! Теперь это негожее дело. У них челяди не семь человек. Пождите! - сказал он, тряхнув головою. - Со Степаном Тимофеевичем вернемся, тогда вы их мне только живыми оставьте!..

   - Убережем, милостивец! - ответил с усмешкой кабальный, Егор Пасынков.

   - А теперь похлебаем, что Бог послал, да и в путь! - сказал Кривой.

   - Верно! - подтвердил Василий, и все жадно и торопливо стали хлебать сваренное толокно.

   Потом поднялись и стали сбираться. Яков Кривой взял на плечо огромную дубину. Степан Дубовый топор и мешок с хлебом, а Ермил Горемычный, вооружившись вилами, взял под мышку бочонок с брагою.

   - На один привал, - сказал он, - а там хоть брось!

   Кострыга забрал котелок и поднял косу, прикрепленную лезвием вдоль палки, Тупорыл пошел с рогатиной, а Пасынков с гибким кистенем в руках, и вся эта ватага, покрестившись на восток, тронулась в дорогу.

   - Нас-то поначалу одиннадцать было, - сказал дорогою Кривой, - да, вишь, не поладили и подрались. Одного вот Дубовый ненароком убил, а четверо прочь пошли. Потому и надумали тебя за старшего!..

   Они пошли с малыми роздыхами, больше днем, несмотря на жару, а ночью останавливаясь на роздых. По дороге к ним пристало еще несколько человек, и мало-помалу отряд Василия увеличился до тридцати человек.

   - Ишь, - шутил Кривой, - нас теперь целая рать идет!

   Василий с гордостью оглядывал своих воинов и думал: "Ништо! Такие с любым воеводою управятся!"

   На пятый день своего пути им встретилась ватага нищих.

   - Бог в помощь, добрые люди! - крикнул им вожак.

   - Дай Боже благополучно! - ответил Василий.

   - Вы куда, добрые молодцы?

   Василий оглядел их и не побоялся ответить:

   - К батюшке Степану Тимофеевичу! А вы откуда?

   - А мы от него! Идем разносить вести добрые: слышь, Царицын взял, теперь на Астрахань пошел батюшка!

   - Ну? Вот-то добрая весть! - весело воскликнул Горемычный. - Что с воеводою сделали?

   - Утопили! И приказных с ним, а дела все приказные на площади сожгли. Теперь там Ивашку Хохлова оставил батюшка, есаула свово!

   - Важно, важно, - сказал Пасынков, - так их и надобно!

   - А что, мы нагоним его?

   - Поспешить надобно. Сказывано, под Астрахань ушел. Теперя вы в Царицыне не забражничайте. Тогда в самый раз!

   - Мы не для пьянства идем! - строго ответил Василий. Нищие затянули песню и пошли своею дорогою.

   Василий, уже не приваливаясь на ночь, повел своих молодцов к Царицыну. За час пути до города на них вдруг налетели казаки с диким криком.

   - Нечай! Нечай! - кричали они.

   - Стойте! - остановил их Василий. - Мы идем служить все Степану Тимофеевичу.

   - Тогда милости просим! - заголосили казаки. - Нашего полку прибыло! Гайда до атамана!

   - А кто атаман ваш?

   - Ивашка Хохлов, ближний есаул батюшки. Ладный казак, ласковый до своих! - ответили казаки.

   Василий пошел впереди своего отряда. Скоро они вошли в город, носивший на себе следы разорения. Некоторые дома были сожжены и разметаны, на некоторых дворах на воротах качались трупы, одетые в боярские кафтаны, с почерневшими уже от времени лицами. На соборной площади, куда привели Василия и его отряд, подле сожженного воеводского двора и приказной избы шло пьянство. Казаки и голытьба выбили дно у бочки и черпали из нее ковшом водку, крича:

   - Здоровье батюшки Степана Тимофеевича!

   Тут же, на обгорелом бревне, сидел и сам атаман Ивашка Хохлов.

   На нем был кунтуш алого цвета, широчайшие шаровары синего и желтые сапоги из телячьей кожи. Длинный оседелец спускался с бритой головы и был заложен за ухо. Рыжие усы висели почти до груди, черные масленые глаза глядели тупо перед собою.

   - Вот, пане атамане, новых молодцев привели! - сказал один казак, слезая с коня. - Хотят служить нашему батюшке!

   - Добре! - кивнув головою, ответил Хохлов и уставился на Василия. - Кто будешь?

   - Дворянский сын Ва...

   - А коли дворянский сын, так повесить!..

   - Постой! Не годится! - остановил атамана казак. - Коли он служить к нам пришел.

   - А тогда не лайся! У нас все казаки. Нет дворян! Чего он? - обиделся Хохлов.

   - Что правда, то правда, добрый молодец, - сказал вступившийся за него казак, - мы все равны. Ты, может, наших казацких обычаев не знаешь, так слушай! Ты в наш-то монастырь, видно, с горя пришел, так у нас свой устав.

   - Я буду служить вам верой и правдой! - твердо сказал Василий.

   - Вот добре! - одобрил его Хохлов, кивая головою, а казак заговорил снова:

   - Казачество это, братику, святая вещь! На земле стала неправда, грехов много, сильный слабого обижает. Ну, наш батька Степан Тимофеевич и вступился за всех. Кто за ним пойдет, тот и казак. Казак вольный человек, сам себе пан, бедному брат, никого над собой не знает. Так ты и помни. Хочешь быть казаком - будь. Не хочешь, мы не неволим! Вот что!

   - Хочу! - ответил Василий.

   - Тогда присягни на верность!

   - Присягаю! - ответил Василий.

   - Ну, и помни! Теперь поцелуемся, братику! - и он трижды поцеловался с Василием, а Хохлов сидел и только мотал головою.

   - Ну вот! А вы слышали?

   - Слышали! - ответил за всех Кривой.

   - Присягаете тоже?

   - Присягаем!

   Лицо казака просветлело.

   - Вот-то добры молодцы! - сказал он. - Так пусть он будет над вами атаманом. Его во всем слухайте! А теперь выпьем.

   Он достал ковш, зачерпнул водки и крикнул:

   - За вольное казачество!

   - За казачество! - подхватили гультяи.

   - А теперь и вы выпейте! - сказал казак отряду Василья, и ковш заходил у них по рукам.

   - Ты мой есаул будешь! - проговорил Василий Кривому. - Смотри, чтобы все налицо были.

   - Откуда и куда? - спросил его казак. Василий объяснил.

   - Так, так! Завтра в утро пойдете, его нагоните. Да что это у них и сабелек нету. Ты дай им.

   - А откуда взять их?

   - Грицько! - закричал казак. - Принеси сабелек охапку!..

   На другой день Василий вышел из Царицына, ведя за собою отряд, и все были у него уже вооружены не чем попало, а саблями и пиками.

  

  

   В мае 1670 года Стенька Разин явился со своею дружиною вновь на Волгу и уже захватил все ее низовье. Стрельцы, голытьба и крестьяне передавались ему без боя, и он шутя забирал города и посады. Едва вышел он с Дона на Волгу, как тотчас взял Царицын, а отдельный отряд его - Камышин. Прослышал Стенька, что сверху плывут царские стрельцы из Москвы на помощь астраханцам, и смело напал на них в семи верстах от Царицына. Смятенные внезапным нападением, стрельцы бросились в Царицын, а там встретили их пушками. Около пятисот стрельцов погибло в бою, а оставшиеся в живых перешли к Разину. Их голова, Иван Лопатин, офицеры, сотники, пятидесятники, даже десятники, после мучительных издевательств, были казнены.

   Из Астрахани князь Семен Иванович Львов повел на Разина целую флотилию, да берегом послали Богданова и Ружинского с двумя конными полками, но воровские прелестники уже успели замешаться в войско и склонили стрельцов на сторону Разина. Без боя они под Черным Яром перешли к нему, и князь Львов вспомнил о шубе, взятой у Стеньки в подарок.

   Все начальники были перебиты.

   Ужас охватил Астрахань, а Стенька Разин уже подошел к ней и обложил ее со всех сторон, готовясь к приступу и пьянствуя на своем разукрашенном струге.

  

  

   Едва отошел Василий со своим отрядом от Царицына, как уже сразу почувствовал могучее влияние Стеньки Разина. У всех встречных имя батюшки было на устах, постоянно встречались то казаки с длинными чубами в лохматых шапках с алыми верхами, то киргизы и башкиры с саадаками за плечами, на маленьких лохматых лошадках, то мужики в посконных портах, вооруженные вилами да рогатинами, и на лицах всех виднелась молодеческая удаль.

   Изредка по дороге попадались помещичьи усадьбы, вернее, остатки их. Сожженные дотла, они чернели обуглившимися остовами, и где-нибудь подле пепелища на древесном суке качался труп, а то два и три, обугленные, обезображенные.

   - Ишь, поди, боярам да дворянам честь какая, - злобно смеялся Егор, - превыше всех висят!

   - Пожди, до Москвы вешать будем! - отзывался Кривой, тряся в воздухе пикою.

   И Василий, смотря на них, со злобною радостью думал о саратовском воеводе и Лукоперовых.

   Так они дошли до Черного Яра, и тут Василий опять встретил казака, который в Царицыне принял его в казачество.

   - А что, братику, притомился? - спросил он его с ласковой усмешкою.

   Василий с удивлением посмотрел на него:

   - Как же ты-то попал сюда? Мы тебя дорогой не видали.

   - А то ворожбою, братику, - сказал казак, - недаром я ближний есаул нашего батько, Ивашко Волдырь. Я с ним и в Персии был, и татар гонял. Ха-ха-ха! - засмеялся он добродушно. - Да я, братишку, на стругах плыл, чтобы скорее к Астрахани быть. Он меня посылал, распорядки везде делать, казачеству научить. Ну, а теперь я и назад. Много ли молодцов с тобою?

   - Да сорок будет! - ответил Василий.

   - Ну, добре! Ты мне по сердцу пришелся, да и батько тебе рад будет. Так я тебе с молодцами струг дам. Живо до атамана будете! Гей, Грицько! - закричал он проходившему мимо казаку. - Закажи пану атаману, чтобы еще один струг дал! Ладно вам будет! - сказал он Василью.

   Василий сказал ему спасибо и невольно задумался. Почему Стенька Разин будет рад ему? Разве мало у него людей?

   Но долго думать было некогда. Едва они успели отдохнуть и поесть, как прибежал тот же Грицько и стал торопить их садиться.

   Длинная узкая лодка на десяти парах весел ждала их у берега.

   - Есаул приказал мне на руле быть у вас, - сказал тот же Грицько и закричал: - Ей, братику, кто на весла горазд?

   Двадцать человек выдвинулись вперед. Грицько разместил их на длинных лавках, дал каждому по веслу, стал у руля и закричал Василию:

   - Садись, атамане, сейчас отчалим!

   Василий вошел в струг с остальными молодцами, и они быстро поплыли по течению.

   Всюду вокруг Астрахани виднелись казацкие струги. С востока они заняли весь Болдинский проток, с юга - речку Кривушу, а с севера и запада стояли толпы башкир, мужиков и несколько казацких сотен, с есаулом Ваською Усом в голове.

   Стенька Разин сидел на своем струге в синем кунтуше, алых шароварах, с турецкою саблей на боку, выпивая последнюю стопу вина перед объездом своей дружины, когда Ивашка Волдырь привел к нему Василия.

   - Вот, батьку, тебе послужить пришел со своими молодцами! - сказал он, лукаво посмеиваясь в свой длинный ус.

   Стенька Разин поднял голову, взглянул и вдруг весь вздрогнул.

   - Василий! - вскричал он, вскакивая.

   В свою очередь вздрогнул Василий и даже попятился от атамана, а тот опустился на подушки и замотал головою, словно отгоняя от себя тяжкие думы. Потом он огромным глотком отпил из стопы и оправился.

   - Истинно наваждение! - сказал он и спросил Василия: - Кто ты?

   - Я казак Василий Чуксанов, а был допрежь того дворянским сыном. Теперь пришел тебе послужить!

   Лицо Разина просветлело.

   - Добре, добре! - сказал он и обратился к Ивашке: - Схож-то как!

   Казак кивнул головою.

   - Ото я мыслил, укотентую батьку! - сказал он с усмешкою.

   - Покличь Фролку!

   - Враз!

   Скоро к Стеньке подошел Фрол, младший брат его и неразлучный спутник. Малого роста, коренастый, он походил на своего брата, только не было в лице его выражения того превосходства, которое так поражало в Стеньке всех окружающих.

   - Поглядь! - сказал Стенька Фролу. Тот взглянул и отшатнулся.

   - Василий! - воскликнул он.

   Стенька кивнул.

   - Ото чудо! И звать Васильем! - сказал он, улыбаясь.

   Василий ничего не понимал. Стенька ласково поманил его:

   - Садись, друже! Ты для меня теперь первый друг будешь! Есаул ближний! Ей, принесите еще стопу. Садись ближе!

   Василий сел подле Стеньки. Тот смотрел на него ласковым взором, смеялся и тихо гладил его руку. Его лицо, испорченное оспою, приняло нежное выражение; глаза, метавшие искры, смотрели с умилением, и Василий почувствовал в своем сердце горячую любовь к атаману; "Вот кто поймет мое сердце!" - подумал он в радостна улыбнулся.

   Фрол, Ивашка Волдырь, Федька Шелудяк с изумлением смотрели на эту немую сцену, а Стенька словно забыл про всех и очнулся только, когда казак поставил перед ним стопу и баклагу с вином.

   - Ну, выпьем, друже, да поцелуемся! - сказал Стенька, оставляя руку Василия и нацеживая стопу. - Чтобы жить нам с тобою и век дружить! - проговорил он, выпивая свою стопу.

   Василий поклонился и осушил свою. Крепкое вино закружило ему голову. Он обнял Стеньку, и они поцеловались.

   - Ну, а теперь, братику, скажи, что тебя довело ко мне? Кому спасибо говорить буду?

   - Воеводе саратовскому да моим соседушкам Лукоперовым, - сказал Василий нахмурившись, - только дозволь, атаман, мне им спасибо сказать!

   - Ну, ну, а что они сделали?

   Василий склонился к нему и, как на духу, поведал ему свою повесть.

   - Ах они, песьи дети! Ну, подожди! - закричал, стукнув кулаком, Стенька. - Мы им дадим память! Попомнят они тебя, Вася, ох, лихо вспомнят, братенику мой!

   Он тряхнул головою.

   - Словно старая быль снова пришла, - сказал он. - Слушай! Был у меня брат Василий, вот совсем как ты! Был он у нас на Дону атаман лихой. И позвал нас против поляков царь воевать, а над нами князя Долгорукого поставил. Пошли мы, честно бились, потом осень настала. Василий говорит князю: "Отпусти нас на Дон! Что зимой делать?" А тот: "Нельзя!" Василий взял всех нас и увел. Только нагнал нас князь, всех повернул, а братика моего, Васю, повесить велел. И закачался он на перекладине! Я с Фролкой убег и сказал: "Попомнишь ты меня, князь! Все отродье твое попомнит! За братика своего всех перевешаю! А тебя, князь!.."

   Степан вдруг пришел в неистовство. Глаза его налились кровью, синие жилы вздулись на лбу. Василий с испугом глядел на него.

   - Ничего, Васенька, - сказал, успокаиваясь, Стенька, - встряхиваем мы теперь бояр да воевод! Вспоминает на Москве князь Разина да от страху корчится. Не бойсь! Доберемся и до него. У нас руки длинные да зацепистые! Ха-ха-ха!

   Он жадно выпил вина и, вытирая рукою усы, поднялся.

   - А ну, молодцы, и в дорогу! - сказал он своим есаулам. - Ты, Василий, тоже со мною! Я тебя у себя оставляю. Как взгляну на тебя, так и вспомню! - прибавил он. - Гайда!

   Они сошли со струга. Казаки подвели им коней. У Степана Разина был золотистой масти персидский иноходец. Богатый чепрак, весь унизанный жемчугом и каменьями, покрывал его бока. На чепраке высилось персидское седло с золотыми острыми стременами.

   Степан лихо вскочил на коня.

   - Садись, братику! - сказал он Василью.

   Василий сел на первого попавшегося ему коня и сравнялся с Разиным. Они поехали, а за ними Фрол и есаулы.

   Разин ехал берегом, толпившиеся со стругов на берегу казаки подбегали к нему и кричали;

   - Здорово, батько!

   Стрельцы, крестьяне и голытьба кричали ему навстречу:

   - Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу!

   - Здорово, молодцы! Здорово, братики! - отвечал им Разин и ехал дальше. Лицо его светилось торжеством.

   - Видишь, Василий, - сказал он, - какая сила у меня! А к тому ж и воевать не надо. Подойду к городу - и ворота настежь, подойду к войску и только воеводу смещу! Все мое!..

   Они медленно объехали берега, выехали на север в солончаки, и Разин сделал привал.

   Разостлали ковры, навалили шелковых подушек, явилась рыба: аршинные стерляди, осетры; пироги медовые, в оловянных мисах любимые клецки и тут же водка, меды разные и вина.

   - Вот мы как! - похвалялся Стенька. - А там теперя, - он показал на город, - дрожью дрожат, да попы молебны поют. Ништо! Против меня им не устоять со своим князем-вором. Небось теперь плачется: для ча атамана отпустил, ха-ха-ха!

   - Батька, - сказал, подходя к нему, казак, - с города стрелец прибег. Тебя видеть хочет!

   - А веди его сюда, добра молодца!

   Скоро к Стеньке подвели рослого стрельца, одетого богато и красиво. Он низко поклонился Степану.

   - Здравствуй наш батюшка, Степан Тимофеевич! - сказал он.

   - Здравствуй и ты! - ответил Степан. - На-ка, выпей сначала с устатку. Мед добрый. Воевода царицынский про свой обиход варил!

   - Много лет тебе здравствовать и вам, господа честные! - бойко сказал стрелец и осушил кубок, после чего поклонился снова.

   - Ну, что делается у вас в Астрахани? Будут против меня драться? - спросил Степан.

   - Что ты, батюшка! В Астрахани свои люди; только ты подойдешь, тут тебе и город сдадут!

   - Добро! Ну, а воевода что?

   - Воевода, известно, старается и митрополит тоже. Послужите, говорит, государю!.. Жалованье нам выдали; Ласкают. Только мы тебе прямить будем, батюшка. С тем и пришел.

   - А ты сам-то кто, молодец?

   - Я стрелецкий голова, Ивашка Красуля, слуга твоей милости!

   - Ой, ой, сам голова! - усмехнулся Степан. - Ну, ин! Будешь у меня атаманом, дам тебе полк! Фролушка, отпусти ему десять рублей. Надо его почестить.

   Красуля поклонился.

   - Вы приступ-то с Вознесенских ворот зачните, - заговорил он, - князь-то вас оттуда ждет. А мы вам с другой стороны отворимся.

   - Ну, ну! А когда зачинать?

   - Да хоть нонче в ночь, нам все едино!

   - Ну, ну! - сказал Степан. - А ты вот што. Пришел это к вам нищий, Тимошка безногий, я ему сказал, чтобы он Белый город зажег. Так ты найди его и скажи: не надо, мол!

   - Чего искать его! - ответил Красуля. - Его уж воевода сыскал и повесил! Персюки его подсмотрели.

   - Ох, а смышленый был! - сказал Степан. - Ну, я за помин души его трех детей боярских за ребра подвешу. Пусть они ему панихиду споют! Так нынче в ночь, молодец!

   - Вы для отвода на Вознесенские, а мы через Юрьеву башню вас к себе пустим.

   - Ладно, молодец! Дуванить будем, вас в круг возьмем! Пробирайся, чтобы персюки не приметили.

   - У меня тайничок есть.

   Стрелец ушел.

   - Ну, вот! С Астраханью, братики, поздравляю! - весело сказал Стенька. - Завтра уж тамо будем! Ну, а теперь в дорогу да готовиться!

   Два часа спустя он на своем струге отдавал приказания.

   - Ты, - говорил он Усу, - с лестницами на Вознесенские ворота иди. Да кричи больше, чтобы они беда что думали! А ты, Фролушка, с Ивашкой возьмите лесенки да тишком на Юрьевскую башню. Как в город войдете, сейчас ясак на сдачу подавай! А я в утро уже в город приеду. Ты, Фролушка, смотри, чтобы зря домов не жгли! Наше же добро! Ну, идите!

   Все ушли.

   - А ты, Вася, со мной останешься! - сказал он Василию.

   - Молодцы-то мои охочи до боя!

   - А ты сходи, скажи им, что и боя не будет никакого! А когда добро дуванить станут, так тебя с ними в круг возьмут, не обидят!

   День склонялся уже к вечеру. Душный, июньский день. Вдруг раздался пушечный выстрел и жалобно, тревожно зазвонили колокола.

   Стенька засмеялся и поднял руку.

   - Пошли! - сказал он.

   Волнение охватило Василия. До них доносились крики, выстрелы, звон. Кровь бурлила в нем, он судорожно хватался за саблю, а Степан смеялся.

   - Ишь ты, горячий какой! Брось! Там и боя-то нет!.. Слышь!

   Он склонил набок голову.

   - Бум! - раздался пушечный выстрел и следом за ним еще, еще и еще два раза.

   - Это ясак на сдачу! Конец! - сказал Степан, глубоко вздыхая. - Пропал воевода!

   И, словно в подтверждение слов его, колокольный звон смолк разом, словно оборвался, а на место его раздался раздирающий вопль ужаса и отчаянья.

   - Небось, завыли! - усмехнулся Стенька, а Василий задрожал от охватившего его ужаса.

   Темная ночь уже опустилась на землю. Со стороны города ярко светилось зарево пожара. "Что там делается?" - думал Василий, но его воображение не могло представить картин ужаса, зверств и преступлений, которые представляли собою теперь улицы, дома и храмы взятого города.

   Василий трепетал и невольно прислушивался к смутному гомону, несущемуся от города, а тем временем Стенька Разин, лежа на подушках, охваченный восторженным порывом, говорил без умолку, и глаза его горели и светились в темноте. Василий смутно слышал его речи.

   - Наш, наш городок! - выкрикивал Стенька - Ну, воевода, князь Иван Семенович, как ты теперь меня вспоминаешь, вора царского, что к тебе с повинною приходил! Эх, воеводы, воеводишки, любо было вам людишек теснить, неправды чинить, любо было из людей ярыжек деять, голь кабацкую разводить. Теперь они над вами потешатся. Ништо! Отольются медведю коровьи слезы! Детки боярские да дворянские, любо было вам над холопьями тешиться. Ништо! Теперь над вами холопы потешатся. Есть у них заступник Степан Тимофеевич, бедному - крыша, неимущему - хлеб! Встряхнет он вас с припечек, с пуховой постельки на виселицу! Эй вы, дьяки да приказные крючки, любо вам было зацепы строить, калым забирать, правого батогами бить. Ништо! Узнаете вы правый суд, холопский суд! Эй, кто есть! Вина! - закричал он дико.

   Василий вздрогнул и очнулся.

   - Что дальше будет?

   - На Москву пойдем, братик мой, Васинька!

   - А там?

   - Там? А может стать, государь скажет: "Жалую тебя, Степан Тимофеевич, хоромами, что о двух столбах с перекладиной!" Ха-ха-ха! Вина! Что же вы? Эй!

   - Пей, Василий! - сказал Степан. - Москва не Москва, а до Саратова дойдем с тобою. Потешимся!

   Словно горящий фитиль поднес он к пороху, так подействовали слова его на душу Василия. Он вытянул руки и дико, пронзительно закричал:

   - Добраться бы! Расплачусь за все!

   - Доберемся, Вася, пей!

   На струг вбежал казак. Жупан его был изорван. Распустившийся чуб метался по плечу, исступленное лицо было вымазано сажей и кровью. Он махал окровавленным ножом и, подбежав к Разину, хрипло прокричал:

   - Многая лета тебе, атаман! Астрахань тебя к себе в гости ждет!

   - Добро! - весело ответил Степан. - Выпей, казаче!

  

  

   Страшная ночь подходила уже к концу. Поднялось жаркое летнее солнце, чтобы осветить еще более ужасный день злодейств и преступлений.

   - Ну, подымайся, братик, - ласково сказал Стенька Василью, - да поедем в полоненный город!

   Василий быстро встал. Голова его была тяжела от бессонной ночи и пережитых волнений. Он налил себе кубок меду и жадно выпил его. Мысли его словно бы прояснели.

   - Вот это так! - одобрил Степан. - Сразу веселей станет! А я заказал для тебя в воеводской избе полдник изготовить. Идем!

   Они вышли. Стеньку Разина ожидала почетная стража. Ивашка Волдырь в новом кунтуше, расшитом золотом, в высокой лохматой шапке сидел на коне перед отрядом лихих казаков; атаманский бунчук развевался грозным красным хвостом над ними, и тут же стояли музыканты с литаврами, трубами и тулумбасами.

   - Здорово, детки! - приветствовал их атаман.

   - Многи лета, батька! - дружно ответили казаки.

   Степан вскочил на своего персидского иноходца. Василий занес уже ногу в стремя, когда подле него очутился вдруг Кривой.

   - Атаман! Наши в Астрахань просятся. Дозволь идтить? - сказал он.

   В это время Разин обернулся.

   - Чего он?

   - Да вот молодцы просят в Астрахань идти.

   - А пускай идут! Что им тут делать, а там пожартуют! - сказал ему Стенька.

   - Идите! - разрешил Василий и сел на коня. Кривой стрелою помчался к своим.

   - Бежим, братцы! - закричал он издали. - Сам Степан Тимофеевич дозволил!

   - Ого-го! - загоготал Дубовый. - Вали!

   - Зададим жару боярам, - подхватил Пасынков, и вся ватага бегом бросилась на город.

   Степан Разин ехал, окруженный отрядом с бунчуком и музыкой. По всей дороге, спеша и перегоняя друг друга, бежали стрельцы и казаки в побежденную Астрахань.

   - Будут воеводе поминки! - сказал Степан. - Жив он? - спросил он у Волдыря.

   - А чуточку жив, батько! - ответил Волдырь. - Был совсем живой, а как ясык подали, вдруг какой-то лайдак налети на него да копьем в пузо! Его у церковь снесли. Ну, а мы взяли его потом осторожненько, на ковре, и под раскат положили. Тамотко все. Твоего суда ждут!

   Степан нахмурился:

   - Эка досада какая! Я думал, целюсенький!..

   Они въехали в посад. Он был совершенно пуст. Толпы из войск Стеньки Разина спешно пробегали через него и устремлялись в Пречистенские ворота.

   - Ну, вы! Дорогу атаману! - закричали у ворот на них казаки, и разом расчистился широкий путь.

   Они въехали в Астрахань. Навстречу Стеньке хлынула голытьба.

   - Здравствуй, батюшка, Степан Тимофеевич! - раздались кругом возгласы.

   - Милости просим!

   - Здорово, сынки, здорово! - весело кивал на все стороны Стенька Разин. К нему подскакали Фролка и Васька Ус.

   - Иди суд чинить, - коротко сказал Фролка и дружески кивнул Василию.

   - Много?

   - Усь много! - ответил Ус. - Заперлись в церкви, проклятые! Так мы их оттуда выталкивали. Всех у раската посадили.

   - Ну, ну! А воевода жив?

   - У жив!

   Василий ехал рядом с Стенькою и жадно смотрел по сторонам. Везде шумели толпы. Красные жупаны казаков, лохматые чубы украинцев мешались с сермягой, с синей посконой, и тут же мелькал стрелецкий кафтан или однорядка посадского.

   С криком, беспорядочной гурьбою, несмотря уже на едущего атамана, люди врывались в дома и выбегали оттуда с узлами, иконами, шкатулками.

   Один рослый посадский ухватил за волосы подьячего и тащил его. Тот падал на землю и отбивался.

   - Под раскат его! - кричали вокруг.

   - А славно гуляют молодцы! - с удовольствием сказал Стенька и прибавил: - Ты не думай, у меня порядок строгий, все поровну поделится!

   Наконец показалась площадь и собор, рядом с которым высилась колокольня.

   - Батько судить приехал! - раздалось в толпе, и она разом всколыхнулась и расступилась на две стороны. Василий взглянул перед собою и увидел страшную картину.

   Вся соборная паперть была залита кровью, и у входа в церковь лежал, раскинувшись, обезображенный труп. Лица его не было видно, но в откинутой руке был зажат длинный нож, весь почерневший от крови.

   А у пяты высокой колокольни во всяких позах, в изодранных одеждах, а некоторые и обнаженные вовсе, лежали брошенные, с завязанными руками старики, мужчины, женщины и даже дети. Впереди всех на ковре, в дорогом кафтане и латах, лежал пожилой полный мужчина. Лицо его было смертельно бледно. Ковер под ним был смочен кровью.

   - А что было тут? - спросил Стенька, останавливая коня и быстрым взглядом окидывая картину.

   - А какой-то бисов сын, - ответил Фролка, - стал у двери да и ну, машет ножом и не пускает!

   - Это дура, Фрол! - высунувшись из толпы, крикнул какой-то оборванец.

   - И впрямь дура! - усмехнулся Стенька - А ну, братики, подымите мне воеводу!

   Он медленно слез с седла и вперевалку пошел к раскату.

   Двое казаков бросились к лежавшему на ковре и, быстро взяв его под руки, поставили на ноги.

   Стенька медленно подошел к нему, принял от казаков, взял под мышку своей сильною рукой и с ним вместе скрылся за маленькой дверкой колокольни.

   Кругом воцарилась мертвая тишина. Василий, Фрол и Васька Ус слезли с коней и все с замиранием сердца смотрели на верх колокольни.

   - Вон они! - крикнул их толпы голос.

   - Дурень, - ответил другой, - батько его на самый верхний венец взведет!

   - Тихо идут как! Я в минуту бы...

   - Небось батька, поди, несет его на руках!

   - Вошли, вошли!..

   На верхнем ярусе колокольни показался Стенька и с ним рядом воевода. Они стояли плечо о плечо.

   Стенька что-то говорил воеводе. Воевода покачал головою.

   - Ишь, ишь! - заговорили в толпе. - Ну, конец тебе, воевода!

   Стенька, видно было, как подтащил воеводу к низким перилам и толкнул его от себя в грудь обеими руками.

   - Ух! - охнула толпа. Тело воеводы мелькнуло в воздухе и грузно ударилось о землю.

   Что-то вздрогнуло в груди Василия.

   - Ишь ты как побелел, братику! - сказал ему, толкая его в бок, Ивашка Волдырь.

   - С непривычки, - усмехнулся Ус.

   Стенька Разин тихо вышел из-под колокольни.

   - Ну, и поджигать можно! - сказал он, подходя к своим.

   - А что с этими сделать присудишь? - спросил Ус. Стенька оглядел толпу связанных равнодушным оком.

   - Что? Да повесить