Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

их! - ответил он и пошел.

   - Расправляйтесь, братики, со своими недругами! - крикнул Ус.

   В ответ ему раздались рев и вопли. Толпа, стоявшая доселе в нетерпеливом ожидании, рванулись к подножию колокольни.

   Вон казак взмахнул саблею, какой-то мужичонка, вопя, рвался вперед, подняв над головою огромный кол; вон ражий стрелец закрутил волоса женщины на руку и медленно водил по ее горлу ножом. Кровь брызнула фонтаном, и он осклабился.

   Василий отвернулся в ужасе и побежал вдогонку за атаманом. Вдруг он поскользнулся и упал, руки его скользнули по чему-то влажному. Он поднялся. Тонкой струею от собора текла липкая кровь, перемешанная с грязью.

   Он добежал до приказной избы и перевел дух. Навстречу ему с гоготом казаки, посадские и стрельцы ворохами тащили толстые книги, свитки и грудой кидали перед собою на площадь.

   - Куда это? - спросил Василий.

   Один казак посмотрел на него с удивлением.

   - А жечь! - ответил он.

   Василий вошел в избу. Посредине стоял длинный стол, уставленный едою, кубками и сулеями. Стенька Разин, засунув за широкий кушак руки, сдвинув шапку на затылок, кричал казакам:

   - Несите, несите, молодцы!

   Он увидел Василия и кивнул ему.

   - Вот так я сожгу все дела и на Верху, в Москве! Ну их к бису. От них только одно горе!

   Василий опустился на лавку. Стон и вопли стояли в его ушах; чуть он закрывал глаза, перед ним вставал стрелец, режущий женщину. Он невольно вздрагивал и раскрывал глаза.

   - Что ты такой сумный? - спросил его Стенька, подходя к нему.

   - Крови много! - тихо ответил Василий.

   - Ха-ха-ха! A казаком назвался! Как же ты, братик, воеводу накажешь?

   Словно кнутом ударил он Василия, и тот сразу загорелся злобою. Глаза его вспыхнули.

   - Вот то-то! - одобрительно сказал Стенька - А тут, братику, каждый свои счеты сводит.

   В избу друг за другом стали входить есаулы. Лица всех и одежда были испачканы кровью. Глаза горели страстью, и все, крича и шумя, казались пьяными.

   - Ну, хлопцы, поработали за сегодня! Пображничаем! - сказал Разин, садясь в голову стола. - Ты, Фролушка, справа садись, а Василий слева, вот так! Ты, Вася, - обратился он к Усу, - вином потчуй. Наливай водки сначала по доброй чаре!

   Казаки жадно набросились на вино и пищу. Они брали руками из мисок куски мяса и рвали их зубами, запивая вином, медом, водкою. Беседа делалась все шумливей и шумливей.

   Стенька весело расспрашивал всех о взятии города.

   - Ни, - говорил Ус, - и у Вознесенских ворот было мало драки. Только немчин один...

   - Какой немчин?

   - А тот. Помнишь, батька, когда мы отсюда уходили, воеводы до нас немца послали. Ты еще его чуть саблей не окрестил.

   - Так он, песий сын, дрался?

   - Пока не зарубили его, все саблюкой махал!

   - Ишь, бис его возьми!

   - А там и ничего больше, - заговорил Фрол, - только черкесы да персюки дрались. Ну, да их немного и было!

   - Всех позабрали?

   - У батьки их попряталось много, на митрополичьем дворе.

   - Ну, тех оставить надо до поры. Уважим батьку! Эх! - смеясь, воскликнул Степан. - А помните, есаулы, как ваш батько в этой избе булаву сложил. Еще воеводы так-то кочевряжились!

   - Эге-ге! А помнишь, батько, як князь Львов шубу у тебя оттягал, - сказал Федька Шелудяк, рослый мужик с бабьим лицом.

   Стенька кивнул.

   - Попомнились ему мои речи, вражьему сыну! А вы, братики, дуванить будете, шубу мне отдайте!

   Василий молча сидел подле атамана и с удивлением смотрел на него. Что в нем? Вот он сидит со всеми, такой же, как все. Даже одет не лучше, чем вот хоть Ивашка Терской или Васька Ус. И говорят с ним все, как со своим казаком, а вот он встанет да оглянет всех - и вдруг шапки полетят с голов, и все смолкнет, и по одному слову его пойдут в огонь, на верную смерть.

   И Василий чувствовал, что и он за этим Стенькой пойдет везде. Степан, словно угадывая его думы, оборачивался к нему и ласково трепал по плечу.

   - Пожди, братик, скоро на Саратов пойдем! - говорил он ему.

   В избе уже шел дым коромыслом. За дверями избы глухим стоном отдавалось народное буйство.

   Степан подозвал своего любимого Волдыря и тихо сказал ему:

   - Ты, Иваша, пойди собери раду да скажи о добром казачестве. Завтра, мол, присягать будете!

   Волдырь пошатнулся и пошел из дверей.

   - А ты, Федя, - перегнулся Степан к Шелудяку, - закажи все добро в Ямгурчеев городок тащить. Завтра там его и подуваним.

   - Ладно, батька! - покорно ответил Шелудяк и вышел следом за Волдырем.

   - Пейте, браты есаулы! - закричал Степан. - Пейте, казаки! А ну!

   - Помнишь, атаман, - сказал ему Терской, - как про нас песню Кривоглаз сложил. Славный мужик был и песни ладно складывал! Персюки зарубили!

   - А ну!

   - Подтягивайте, хлопцы!

   Терской приложил руку к щеке и затянул высоким фальцетом:

  

   Что пониже было города Саратова,

   А повыше было города Камышина,

   Протекала, пролегала мать Камышинка-река:

   Как с собой она вела круты красны берега.

   Круты красны берега и зеленые луга...

  

   Песню подхватили гуляющие и хмельные казаки, и она гулко разнеслась по приказной избе. Пели они про то, как удалые разбойнички перетащили через нее на Волгу с тихого Дона свои струги и пошли вниз на сине море Хвалынское, и было в той песне столько молодецкой удали, столько шири и воли, что у Василия слезы выступили на глазах, и, сжимая кулаки, он думал про себя: "Вот она, жизнь молодецкая!"

   Песня вынеслась на площадь, там подхватили ее проходившие казаки и понесли дальше, и зашумела она по всему городу.

   - Ну, братцы, - вдруг сказал Степан, - а я с вина да радости и захмелел совсем. Поеду к себе на струг. В утро свидимся, а вы пока что гуляйте! Вася, - сказал он Василью, - ты спать-то на струг ворочайся. Поедем, Фролушка!

   Они поднялись и вышли из избы. Их ухода почти не заметили пьяные есаулы. Песни сменялись песнями.

   Василий поднялся и осторожно вышел из избы. Время приближалось уже к вечеру.

  

  

   Василий вышел на крыльцо и на минуту остановился в изумлении и ужасе: у крыльца стояла огромная лужа крови и в нее вливалась широкая кровавая река из собора, откуда все еще раздавались неистовые крики, смешанные с воплями и стонами.

   - Что там деется? - машинально спросил Василий у пробегавшего мимо стрельца. Тот на мгновение приостановился.

   - А лиходеев бьют! - ответил он и побежал дальше. Площадь представляла волнующееся море лиц и голов.

   Одни, что-то крича, бежали от раската, другие устремлялись к страшному месту побоища, с гиком и хохотом пьяная ватага влекла какого-то юношу, одетого в длиннополый кафтан. Через мгновение четверо стрельцов тащили своего офицера и кричали:

   - Не бойсь, теперь мы покомандуем!

   Василий сошел с крыльца, осторожно обошел страшную лужу и пошел по городу.

   Но, пройдя немного, Василий вошел в пустынные улицы. В них словно вымерла жизнь. Маленькие лачуги и высокие двухэтажные дома с раскрытыми настежь воротами хранили какое-то печальное молчание, словно в каждом доме был покойник.

   Василий вошел в ворота одного дома Кругом было тихо, безлюдно. Цепная собака с разрубленной головою недвижно лежала подле своей конуры, уткнувшись мордой в s лужу крови.

   Сараи, амбары, клети - все было отперто настежь; у лестницы, что вела в хоромы, были сломаны перильца, и двери крыльца были сорваны с петель.

   Василий понял эту безмолвную картину. Жил тут какой-нибудь боярин. Челядь его, почуяв волю, расправилась, с ним и с его добром, годами копленным.

   "Что ж, так ему и надо! - стал говорить себе Василий. - Бил он и истязал холопов. За него их и на правеж водили, может! Ну, теперь и расплачивайся!"

   Но в то же время сожаление прокрадывалось в его душу, и ему опять вспоминалась женщина, которой стрелец резал горло.

   Он перешел, двор и вошел в густой, тенистый сад. Влажный, ароматный воздух охватил его теплым дыханьем. Словно презирая людские страсти, в кустах защелкал и залился трелью соловей.

   Василий опустился на лавку и задумался.

   Вспомнились ему вечера, проведенные с Наташею в саду Лукоперовых. Так же легко и сладко дышалось, так же пел соловей! И все у него отняли.

   - Бить их, как псов! - вскрикнул он вдруг, снова пылая мщеньем и забыв свою мимолетную жалость. Бить за все! И за то, что они холопов мучают, и за то, что ко всякому, кто беднее, они как к смерду относятся. За его, Василия, обиды всем им один конец!

   И, выхватив саблю, он с яростью отрубил тяжелую вишневую ветку, что склонилась перед ним.

   В это время позади него послышались голоса. Он оглянулся и увидел Кострыгу и Тупорыла, идущих по аллее к дому. Лица из были красны от возбуждения и грязны от крови, смешанной с пылью. В руках их были обнаженные сабли, тусклые от крови. Без шапок, с растрепанными волосами, с горящими лицами, они походили скорее на зверей, нежели на людей.

   - Важно! - говорил хриплым голосом самодовольно Тупорыл. - Я, может, их десять убрал! Все по голове цап!

   - Кабы до нашего боярина добраться! Уж я бы... - хрипло засмеялся Кострыга.

   - Я три образа и с такими окладами забрал! Золото, слышь!.. Говорят, волоки в Ярчей-город.

   - Ямурчей, - поправил его Кострыга

   - Все одно. Я и отдал казаку. А может, вор!

   - Не! У них в порядке.

   Тут они увидели Василия и на мгновение остановились.

   - Атаман! - воскликнул Кострыга. - Ты отколева?

   Василий кивнул им.

   - Откуда и куда? - спросил он вместо ответа.

   - Мы-ста? А поначалу у раската были, постиг по домам боярским пошарпали. Смотрим, сад и дом виден. Думаем, заглянем! И - шасть через тын. А ты и тут... - объяснил Тупорыл.

   - Пойдем, атаман, в горницы! - предложил Кострыга.

   Василий машинально пошел за ними. По дороге словоохотливые мужики говорили без умолку.

   - Уж и потешились над боярами, ох как!..

   - Как это батюшка Степан Тимофеевич отдал приказ, мы и на них. Завыли! А я им - вот те правеж, вот те батоги, вот те тягло!

   - Потом есаул приходил. Кто, говорит, из вас в казаки хочет? Слухайте! Собрал народ и начал рассказывать: казак, гыт, вольная птаха. Ни он, ни ему. Что хошь!.. Ну, все и закричали: хочим в казаки идтить!..

   - Попов бить хотели, да не дали!

   Они поднялись на крыльцо, вошли в сени и из сеней в горницу.

   Стол и лавки стояли по местам, но видно было, что тут побывали холопы. По углам не висело ни одного образа, на полу валялись сорванные с них полотенца, некоторые с обрубленными концами, вероятно, из-за жемчужной вышивки. Они шли дальше по горницам. В каждой виднелись следы разбоя. Везде содранные образа, разбитые сундуки, лари, развороченные постели. Они поднялись в терем. Там в узких переходах, словно снег, лежал на полу пух. В девичьей комнате, по самой середине пола, раскинувшись, лежала полная женщина, задушенная полотенцем. В рот ей было воткнуто веретено.

   Кострыга отодвинулся и перекрестился. Тупорыл сказал:

   - Психа! Надо быть, ключница, баба-колотовка.

   Дальше они вошли в крошечную горенку.

   Чудом уцелевшие пяльцы с хитрой вышивкой разноцветными шелками стояли у оконца.

   - Надо быть, боярышня жила, - сообразил Кострыга.

   - Глянь! - закричал Тупорыл. - Ноги!

   Василий взглянул и действительно увидел две толстые ноги, обутые в синие шерстяные чулки, и край юбки.

   - Тащи! - весело крикнул Кострыга и, ухватив ноги, как ручки тачки, стал пятиться.

   Из-под кровати выдвинулись жирные, как колоды, ноги, короткая спина, голова в повойнике. Кострыга вытащил толстую, короткую бабу и повернул ее на спину, жирным, обрюзглым лицом кверху.

   И едва он повернул ее, как баба мигом вскочила, бросилась на колени, вытянула руки и завопила:

   - Милостивцы вы мой! Золотые вы мои! Яхонтовые! Не губите меня, сиротинушку! Ничем, ничем неповинна я, голуби!

   - Кто ты? - спросил ее Василий.

   - Маремьяниха, государь мой, Маремьяниха! Боярышнина кормилица. Как это вбежали они, лютые...

   - Кормилица! - заревел Кострыга. - Да нет хуже гадины на боярском дворе, она шепотуха, она дозорница, от нее, подлой, девки чахнут, парни губятся. Бить ее, подлую!

   - В окошко ее! - сказал Тупорыл.

   - Милые вы мои! - завизжала старуха.

   - Пихай! - вымолвил Кострыга.

   Василий поспешно вышел из горницы и спустился на двор. Вдруг над его головою раздался визг, тяжелая масса мелькнула в воздухе и грузно шлепнулась у его ног.

   Василий успел отскочить, но капли крови из разбитой головы брызнули на его руку. Почти тотчас к нему подошли Кострыга и Тупорыл.

   - Окочурилась! - сказал Кострыга.

   - За што вы ее? - спросил Василий.

   - А за то, что кормилица! - ответил Тупорыл. - У нас в вотчине вот такая же есть. Завсегда от нее одна девка плачет, другую дерут, третьей косу стригут.

   - Мою Агашку раздели, - сказал хмуро Кострыга, - да в мороз в сугроб снега и посадил боярин. Она и померла. А все через кормилицу!

   - Лютей нету, как ежели да свой брат, холоп, верх возьмет!

   - Помогите, ой, помогите! Не приказный я!

   - Врешь, приказная душа! С меня три алтына взял!

   - А с меня корову! - раздались голоса с улицы. Василий выбежал.

   Рослый детина отбивался от четырех гультяев, и все они орали на всю улицу.

   - А вот я его! - закричал вдруг вышедший из угла пьяный казак и махнул саблею.

   Рослый детина поднял руки к разбитой голове и как сноп рухнул на землю.

   - Вот как мы их! - похвалился казак.

   Сумерки сгустились. Уже ничего не было видно, только со всех сторон раздавались вопли и крики. Василий пробрался, уже не разбирая, что под ногами, к приказной избе, сел на своего коня и медленно поехал к атаманскому стругу, что стоял у берега, верстах в двух от города.

   Крики слышались ему всю дорогу.

   На пути его обгоняли казаки, пешие и конные, мужики, голытьба, пьяные, веселые...

   Он слез с коня, сдал его какому-то пьяному казаку и тихо вошел на струг.

   - Кто? - окликнул его голос.

   - Я! Василий!

   - А! Ты! - сказал ему Фролка. - А братан упился и спит. Я вполпьяна. Хочешь пить?

   - Браги, пожалуй!

   - Браги? Эх ты, а еще казак. Иди, у нас варенуха есть!

   Он ухватил Василья за руку и потащил в рубку. Там, лежа на полу, сидя на корточках, пьянствовали есаулы, говоря промеж себя вполголоса.

   - Ныне еще тысячи три прибавилось, - говорил Ус. - Силы у нас - ух! Пока до Москвы дойдем, сто тысяч будет!

   - Ну уж? - усомнился Фролка.

   - Верно! Ты считай - мордвы сколько, чувашей, опять татарва из-под Казани. Что мухи на мед, все идут!

   Василий пристроился в углу и под их говор заснул тяжелым сном.

   Виделись во сне ему убитые, видел он опять стрельца с ножом, мамку, исступленно вопиющую... Стенька Разин махал саблею и кричал: "Всех бейте!" Василий бросился на старика, а в это время Наташа вдруг встала бледная, с расширенными глазами и кричит: "Не губи его, меня потеряешь! Его бей!" - и указывала ему на Разина, а Разин, скаля белые, острые зубы, отвечал: "Меня сабля не берет, пуля не трогает. Режь, Василий, и свою лебедку!" А потом вдруг обратился в ясного, светлого воина. "Я князь Прилуков! И тебе смерть! А Наташа моя! Моя!" - закричал Василий и проснулся. Утренний свет пробивался в рубку. Есаулы вставали и вылезали из-под низких дверей.

   - Подымайся! - говорил Василию Фролка. - Брат в город едет. Нас уже кликал!

   Василий поспешно вскочил и, чтобы отогнать впечатление сна, быстро вылез на палубу. Яркое солнце уже играло на воде.

  

  

   - Здравствуй, батюшка Степан Тимофеевич, - громко кричали астраханцы и бежали толпою за Стенькою Разиным, когда он на другое утро въезжал в город, окруженный своими есаулами, с Фролкою и Васильем подле себя.

   - Здравствуйте, детки! Здорово, ребятушки! - говорил весело Стенька и, выехав на площадь, остановил коня и поднял руку. Толпа сразу замолкла. - Говорили вам вчерась мои есаулы про славное казачество! - заговорил Стенька. - Ну вот, так все вы теперь казаки будете. Идите в поле, и там я присягу возьму с вас!

   - В поле, в поле! - закричали вокруг, и толпа бросилась бежать к городским воротам.

   Площадь опустела. Стенька Разин оглянулся.

   У раската грудою лежали трупы: лдни были с отсеченными головами, другие с разбитым черепом, третьи просто удушенные. Казалось, все они намокли в крови, потому что вокруг них была топкая кровавая грязь. То тут, то там валялись руки и ноги...

   - Закажи яму вырыть, - сказал Стенька Шелудяку, - да всех их туда. А то смердеть дюже станут!

   - Где яму-то копать?

   - Яму? А ну, тут Троицкий монастырь есть. Пусть братья и постараются. Много? - спросил он, указывая на трупы.

   - А вчерась считано четыреста. Да опосля приводили.

   - Ладно! Так им и надо, псам! Иваша, - обратился он к Терскому, - тащи на поле попов-то! Пусть с книгой придут да крестом. А мы поедем!

   Он тронул коня.

   - Дорогу атаману! - закричали в толпе, едва он показался из ворот, и толпа разом раздвинулась на две стороны.

   - Ну, детки, - сказал Стенька, не сходя с коня, - сейчас попы придут. Станете крест целовать на честной службе. Богом поклянетесь стоять за великого государя да за меня, Степана Тимофеевича, атамана Разина, да за честное казачество. Богом поклянусь вам и войску честно служить, изменников выводить!

   - Дорогу, дорогу! - раздались возгласы. Толпа снова расступилась. Впереди ехал Ивашка Терской, сзади него шло восемь священников в оборванных рясах, с растрепанными волосами, и их окружали казаки с плетьми.

   - Едва повытаскал, - сказал Терской, подъезжая к атаману. - В чуланы, в подвалы попрятались, что кроты! А кресты из церквей взяли. Вот!

   Терской опустил руку за голенище сапога и вынул оттуда три напрестольных креста и поднес их атаману. Толпа безмолвно стояла в ожидании церемонии.

   - Ну, три попа, берите кресты и держите! - крикнул на священников Стенька. - А вы чередом целовать крест станете, а потом мне кланяться. Ну!

   Но священники стояли неподвижно, опустив головы.

   - Ах вы, длинноволосые! - закричал Васька Ус. - Али не слышите, что батюшка вам приказывает? Ну, ты! Иди! - он схватил одного старика за плечо и с силою толкнул к атаману.

   Стенька протянул ему крест, но старик вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, бледное лицо залил румянец.

   - Не оскверняй святого креста, богоотступник! - громко сказал он. - Поругатель святыни, антихрист! Братия! - закричал он народу. - Образумьтесь. Се не человек, а дьявол во образе человека!

   - Голову его, голову! - завопил в ярости очнувшийся от изумления Разин.

   - И сказано в Писании, - кричал священник, - придут дни и...

   Толпа охнула. Сабля Уса сверкнула на солнце как молния, и отрубленная голова священника упала на грудь, вися на окровавленной коже. Тело упало на землю, и кровь пошла широкой струею. Толпа в страхе отодвинулась.

   Стенька дрожал от гнева, и глаза его метали искры.

   - Иди ты! - сказал он молодому священнику. Тот выступил и твердо ответил:

   - Богу служу, а не дьяволу!

   - Ну, ну! - заревел Стенька. - Ой, казаче, отсеките ему руку одну да ногу одну! Пусть другие поглядят на свово батьку! Ну!

   Страшное приказание было исполнено мгновенно. Истекая кровью, священник лежал на земле рядом с отсеченными рукою и ногою.

   Стоявшие близко слышали, как он молился, и невольно крестились.

   - Ты! - показал Разин на следующего.

   - Невместно и мне свой сан порочить! - ответил третий.

   - Ин! - сказал Стенька. Лицо его окаменело в зверском выражении. - Вы ему, казаче, две руки отрубите, а тому, четвертому, две ноги! Так вот! А вы будете крест держать? - спросил он угрюмо у оставшихся.

   - Смилуйся! - воскликнул устрашенный молодой священник.

   - То-то! Ну, иди, держи крест, - сказал Стенька, протягивая ему крест, - и вы!

   Священники подошли и взяли кресты в руки.

   - Ну, детки, подходите на целование! - обратился Степан к толпе.

   Народ дрогнул и длинной лентою потянулся мимо атамана. Каждый, крестясь, целовал крест, кланялся Разину и отходил в сторону.

   Священники стояли бледные, дрожащие от ужаса и держали кресты перед собою, стараясь не видеть страшных трупов своих собратий, залитых кровью. Народ испуганно косился на мучеников, а Стенька Разин, страшный, как карающая судьба, как неведомый антихрист, недвижно сидел на коне.

   Часа четыре длилась церемония присяги. Наконец она кончилась, и Стенька облегченно вздохнул.

   - Ну, други, вот вы и казаки стали! Нет над вами воевод и бояр. Сами себе вольные! - сказал он. - Разделитесь вы теперь на тысячи, и будут у вас от вас тысячники, а каждая тысяча на сотни, и у сотни свой сотник будет, а сотни на десятки с десятским. Правиться все кругом радою будете. Как што, сверитесь и думайте сообща. А для порядку вам атаманом вот он будет! - Стенька указал на Ваську Уса. - А его есаулами - вот они! - он указал на Федьку Шелудяка и Ивашку Терского. - Им во всем верьте! А теперя выберите тысячников да посылайте их в городок. Дуванить добро станем!

   - Многая лета Степану Тимофеевичу! - заревела обрадованная толпа.

   - А, испить теперь! - сказал уже весело Стенька и, ударив лошадь, погнал ее в город.

   При самом въезде у ворот стояло кружало. Длинная изба с широким навесом, под которым стояли столы и лавки. Вокруг росли тенистые тополи и ветвистые липы.

   - Ой, славно! - сказал, осаживая коня, Степан. - Ивашко! - крикнул он Волдырю. - Ну ее, приказную избу! Давай тут пить! Раздобудьте, братья, горилки!

   Он слез с коня и сел на лавку. Казаки скрылись и через минуту выкатили бочку.

   - А ну, по-казацки! - смеясь сказал Стенька.

   В один миг бочку поставили стоймя.

   Фролка подскочил к ней и богатырским ударом кулака расколол дно.

   - Ото ладно! - одобрил Стенька. - А ну! За качество!

   Гришка Савельев спешно подал ему деревянный ковш. Стенька зачерпнул водки и жадно выпил.

   - У-у! Здоровая горилка! Бисова вудка! - сказал он.

   Ивашка Волдырь торопливо шел, махая руками, и сзади него казаки тащили мисы с галушками, варениками, пирогами, мясо и рыбу, баклаги, фляги, сулеи и жбаны с вином и медами.

   - Ой! И опохмелимся же! - радостно закричал Стенька. - Ты, астраханский атаман, угощай, что ли!

   Василий не отставал от других. Вино туманило ему голову и разжигало кровь. Убийства уже не приводили его в содрогание.

   - Пити - греха не быти! - кричал он. - Тут вино, а в Саратове кровь пить буду!

   - Ай да Вася! - радостно смеялся Разин.

   - На дуван! На дуван! - кричала толпа, устремляясь снова за ворота к Ямгурчееву городку..

   - Ну, Вася, - сказал Степан Ваське Усу, - вина всего не выпьем, иди дело делай, без тебя нельзя дуванить. И вы, есаулушки! - сказал он Шелудяку и Терскому. - Ну-те, шубу-то мою не забудьте! - крикнул он вслед.

   - Наливай, что ли, ты, Гришка! - приказал он Савельеву.

   Василий тихо вышел и прошел в городок.

   Там шумела и волновалась толпа. Кричали и стрельцы, и казаки, и голытьба, и вновь испеченные казаки-астраханцы.

   Груды добра высились посреди площади. Василий подошел к Ваське Усу и сказал:

   - Моим молодцам тоже батька дать указал!

   - Знаю. Много их?

   - Сто сорок!

   - Пришли от них молодца!

   - Здеся я, атаман, - словно из земли вырос Кривой и поклонился, сняв шапку.

   - Ну и стой тут! - сказал Ус, деля добычу.

   Чего только не было в горах наваленного добра. Мешки с деньгами, и одежда, и сбруя, и оружие, и тут же кресты, образа, церковное облачение и мисы с самоцветными камнями.

   Казаки привычными руками сортировали кучи, складывая одно к одному.

   Потому Ус стал делить. Четвертую часть каждой кучи он отделил на атаманство. Половину оставшихся на казачество, половину вновь оставшегося стрельцам и работникам Разина, а остальное астраханцам.

   Тысячники, а потом сотники подошли к своим частям и поделили их поровну, потом десятские разделили на десять куч каждую, а там подошли дольники и стали метать жребий - кому что.

   Василий выбрал себе дорогие чеканные пистолеты, кинжал и саблю, а все остальное отдал своим удальцам.

   Их нельзя было узнать. Пасынков оделся в парчу и бархат. На Кривом был дорогой атласный кунтуш, Дубовый надел на себя боярский кафтан и гарлатную шапку.

   В толпе замелькали армяне и евреи, и пошел торг и потом пьянство.

   Густая толпа стояла вокруг кружала, где пил Степан, и, как собака, ждущая подачки, жадно смотрела на своего батьку. А тот, в шубе, возвращенной ему назад, без шапки, время от времени кидал в толпу мелкие деньги.

   Среди пьяного гомона нередко слышались вопли и стоны. Это астраханцы вылавливали своих ворогов и казнили их.

   Попадался купец, приказчик, приказный или дьяк - и, насмеявшись над ним, буйная толпа убивала его каким-нибудь хитрым способом.

   - До атамана! До атамана! - изредка раздавался крик. - Батька! Послушай!

   - Чего там? - спрашивал Стенька. В кружало входил полупьяный казак и волок за собою девушку.

   - Ин, - говорил он, - я при Астрахани один на десять по распорядку оставлен. Полюбилась мне красна девица, а поп не венчает.

   Стенька сразу приходил в ярость.

   - Поп?! Ах он песий сын, коровий помет! Ивашка, иди, прикажи венчать молодца. Скажи, в воду его посажу!

   - Батюшка Степан Тимофеевич! - раздавались снова крики, и толпа астраханцев вваливалась в кружало.

   - Чего, детушки?

   - Дозволь сыск сделать! Многие из приказных людей да дворян схоронились: вели их отыскать и побить, а то придет от государя присылка, - они нам станут первые вороги.

   - А бейте их, детушки! На то ваша казацкая воля!

   - На митрополичьем дворе их много. Там и щенки-воеводы.

   - Ну, ну! Это уже когда я уеду. А теперь по улочкам шарьте!

   И, день в день, три недели шли в Астрахани рука об руку разбой и пьянство.

  

  

   Василий истомился. Жажда мести, страстная любовь к Наташе незаметно разгорались в нем и теперь пылали пожаром, а Стенька Разин словно забыл про свои походы в этой Астрахани.

   - Батько! - говорил иногда Василий Разину.

   - Чего, сынку?

   - Да когда ж мы на Саратов пойдем, скажи на милость?

   - А что, сынку?

   - Да терпеть не могу больше! Смотри, государь стрельцов нашлет - и не осилим Саратова.

   - Ну, ну! Мы их всякую силу разобьем. Не бойсь! А ты потерпи малость. У нас сказывают: "Терпи, казак, атаманом будешь!"

   - Нельзя раньше, - таинственно объяснял ему Фролка, - вишь, братан заказал два струга обрядить. Хоругви новые сделать.

   - Для чего два струга?

   Фролка понижал голос до шепота:

   - Один для Никона-патриарха, а другой для царевича Алексея Алексеевича!

   - Да ведь он помер?

   - Нишкни! Это бояре выдумали. Они его извести хотели, а ен до Степана убег. Теперь с нами!

   Василий качал головою:

   - А Никон отколь?

   - С Белоозера. Его оттуда наши казаки своровали.

   Василий успокаивался на время, но потом вновь начинал тосковать. Виделись ему странные сны, чудились наяву странные видения. В ушах и во сне, и наяву звучал призывный голос Наташи: "Вася, Вася!" Он даже иногда испуганно оборачивался, так явственно слышался ее голос.

   За последние дни мгновенье за мгновением вставали в его уме воспоминания своего позора, разорения и нового позора. Он просыпался иногда от мучительной физической боли, трогал спину, омоченную потом, и она казалась ему окровавленной. Он рычал от жажды мести и царапал свою грудь руками.

   А Разин пил в кружале день в день, в вине ища и вдохновенья, и силы.

   Однажды он вдруг обратился к Василию:

   - Иди на митрополичий двор. Возьми у него старшего сына князя Прозоровского, Бориса, и приведи пред мои очи.

   Василий тотчас встал, позвал с собой десять человек из своего отряда и пошел.

   Митрополичий двор казался крепостью.

   Вкруг него окопали ров, за тыном насыпали вал и наставили пушки.

   - Ей, ей, ей! - закричал Василий. Из-за тына показалась голова служки:

   - Чего тебе?

   - Впусти или прикажи выслать мне Бориса, сына воеводы. Степан Тимофеевич приказывает!

   Служка скрылся. Полчаса спустя открылись ворота, и из них вышел красивый юноша.

   - Я княжой сын! - сказал он громким голосом. - Что надо!

   - Велено тебя к атаману вести!

   - К Стеньке? Веди, молодец, - отвечал юноша, и Василий невольно подивился его бесстрашию.

   С светлым, улыбающимся лицом, ясным взглядом остановился он перед страшным атаманом.

   - Чего тебе от меня надобно? - спросил он его. Стенька Разин оглядел его исподлобья мутным взглядом:

   - Нонче ночью про вас, воров, думал. Где таможенные деньги, что сбирались с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял.

   - Николи отец мой этими деньгами не корыстовался! - с гневом, вспыхнув, ответил юноша. - Не видел их даже. Сбирались они головами, а головы приносили все в приказную избу, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги ушли на жалованье служилым. Спроси хоть у подьячего. Он жив!

   - Сыскать! - коротко сказал Стенька.

   Васька Ус спешно выбежал. Воцарилось молчание. Разин пил, изредка угрюмо вскидывая глазами на молодого Прозоровского, а тот стоял свободно, заложив за спину руки, с легкой усмешкой на устах.

   - Хочешь казаком быть? - вдруг сказал Разин. - Присягни мне и казачеству, я тебя есаулом поставлю!

   Юноша тряхнул головою.

   - Николи я с разбойником и татем быть в одном не хочу! - ответил он.

   Разин криво усмехнулся.

   - Добро! - сказал он.

   - Може, выпить хочешь? Медку? - вдруг снова предложил он Борису. Тот только покачал головою.

   В это время Ус притащил подьячего. Он скрывался тоже у митрополита. Это был пожилой, лет сорока, человек.

   - Где таможенные деньги? - спросил его Стенька.

   - Служилым людям раздали! О ту пору стрельцы к воеводе приступили за жалованьем, - ответил подьячий.

   - Видишь! - сказал юноша

   Стенька злобно хлопнул кулаком по столу.

   - Врет он, коровий помет! Казаче, повесьте его за правый бок на крюк! Пусть его повялится малость! - сказал он, кивая на подьячего.

   Юноша грустно взглянул на него.

   - Прости меня, Алексей, - сказал он.

   - Бог с тобою! - ответил тот. - И тебе, вьюноша, разбойник крест уготовал.

   - Увести его! - закричал Стенька, вскакивая.

   - Ну, а где животы ваши? - спросил он, подскакивая к Борису. Тот даже не двинулся.

   - А животы наши твои же люди ограбили. Наш казначей все сдал, а твой есаул Василий Ус увозил от нас.

   - Ну, ну, добро! Все твоя правда! - усмехнулся Степан. - А казаком не хочешь быть?

   - Не хочу с ворами вязаться!

   - Ну и то добро! - сдерживаясь и весь кипя, промолвил Степан. - Приведите мне со двора его другого брата!

   Борис побледнел:

   - Атаман, что ты задумал?

   - А так! Пожартовать!

   Казаки с шумом принесли младшего сына воеводы. Ему было только восемь лет. Он испуганно прижался к брату.

   - Как звать тебя, пащенок? - спросил его Степан.

   - Борис! - тихо ответил мальчик.

   - Тоже Бориска! Ну, ин! Так вот что, - обратился он к старшему, - или ты целуй крест на казачестве, или я твоего братишку за ноги подвешу.

   Юноша побледнел как полотно, но, ни минуты не колеблясь, сказал:

   - На то ты и разбойник! А душой кривить я не стану!

   - Ну, ну! - прохрипел Стенька - Возьмите его!

   Мальчик заплакал и прижался тс брату.

   Юноша склонился над ним.

   - Не плачь, Боря, они все добрые! Они с тобою поиграть хотят. Иди с ними! - он нежно перекрестил его и поцеловал.

   - А возьмите и этого пса и подвесьте рядом! - вдруг приказал Стенька, кончая свой суд. - Пить будем!..

   И он снова пил, не трогаясь с места. "Когда же?" - с тоскою думал Василий.

   - Батько, да что ж ты это? - наконец заговорил он снова.

   - Ну, ну, - ответил ему ласково Стенька, - я ужо тебя за то потешу. Пожди малость!

   В тот же день, сидя в кружале, он приказал сыскать какого-либо подьячего.

   Полчаса спустя к нему привели низкорослого, белобрысого подьячего; глаза его испуганно бегали во все стороны, маленькая бородка дрожала словно лист на ветке. Он вошел и упал на колени перед Степаном.

   - Как звать тебя?

   - Наум, батюшка! Наум, милостивец!

   - Подьячий?

   - Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец!

   - Грамоту знаешь?

   - Знаю, батюшка! - и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю.

   - Ин, - сказал Разин, - садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они - враги государевы, дьяков и подьячих тоже!

   Наум дрожал мелкою дрожью и в такт его речи кивал головою, повторяя последнее слово.

   - И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. Понял?

   - Понял, батюшка!

   - Садись и пиши! Вина хочешь?

   - Для ясности, - с жалкой улыбкой сказал подьяч