Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

  

  

   Кровавый пир: Из времен бунта Стеньки Разина / Зарин А. Е. Кровавый пир: Роман; Мордовцев Д. Л. За чьи грехи?: Повесть.

   М.: Современник, 1994. (Золотая летопись России).

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   Августа 25-го 1669 года с раннего утра в городе Астрахани царило небывалое оживление. Со всех сторон народ торопливо шел на берег Волги и там толпился у пристани.

   На лицах всех было видно крайнее любопытство, соединенное с каким-то страхом.

   - Ведун, бают, - говорила одна женщина другой, - молвит этакое слово, ан и сгинул!

   Другая женщина кивнула только головою, видимо нисколько не удивленная рассказом, и сказала:

   - Муж-от говорит: ни ружье, ни пушка не берут. Пуля вдарит и отскочит. Заговор, слышь, у него такой: и от пули, и от меча...

   - Есть такой заговор, - подтвердила первая женщина, - баушка Ермилиха говорила, что есть...

   - Пропустите, старушки Божие! - толкая их в стороны, сказал здоровый детина в колпаке на затылке. - Батюшку повидать охота!

   - Ах твои бесстыжие глаза! Пес окаянный! - заругались женщины. - Нешто мало дороги тебе?..

   - Подвинься, тетка! - закричал парнишка, толкая женщину в спину.

   - Я те задам: подвинься! Щенок!

   Но народ надвигался волною, и обе женщины волей-неволей должны были двинуться со всеми.

   - И богачества, я те скажу, у-у! - говорил один стрелец другому.

   - Видел?

   - Видел! У меня братан рыбачит. Так я с им на челноке к ним.

   - Ну?! - удивился слушатель.

   Подле них тотчас собралось несколько слушателей.

   - Верно слово, - побожился стрелец и продолжал: - Они тута у Болдинского устья и стали.

   - Ну!

   - Пристали это мы к им, к стругу, а они нам: идите, кричат, штоли. Мы и вошли!

   - Ишь! - с завистью воскликнул кто-то из слушателей. - И много видел?

   - А ты не перебивай! - наставительно сказал в толпу стрелец и продолжал: - Вошли мы это. Господи Владыко! По бортам-то ковры все, ковры. На корме подушки алые. Груда! Веревки это - из шелка все. Вот ей-Богу!.. - побожился стрелец.

   В толпе слушателей послышались завистливые вздохи.

   - Что и говорить: житье! - раздался чей-то голос.

   - Ни тебе бояр, ни тебе воевод. Живи! - подхватил другой, а стрелец все продолжал свой рассказ:

   - Кафтаны на них все из бархату либо их парчи, а на шапках камни самоцветные. Горят...

   - Родимые, пропустите, Бога для! - послышался жалобный бабий голос. - Дыхнуть не могу! Затиснули! Оставь, озорной! - завизжал тот же голос.

   - Го-го-го! - загрохотали кругом.

   И среди общего гама резким фальцетом раздавалось пение слепца:

  

   А и край было моря синего,

   Что на устье Дону-то тихого,

   На крутом, красном бережку,

   На желтых рассыпных песках,

   А стоит крепкий Азов-город

   Со стеною белокаменной,

   Земляными раскатами, со рвами глубокими

   И со башнями караульными...

  

   В это же время, в середине города на площади, подле церкви, в приказной избе сошлись воеводы астраханские, князья Иван Семенович Прозоровский и Семен Иванович Львов, оба в дорогих кафтанах, в высоких гарлатных шапках с тростями в руках. Тут же, в избе, подле аналоя, что стоял перед образом Спаса, сгорбившись, сидели на лавке поп в подряснике, два дьяка приказных, подьячий, пожилой казак, Никита Скрипицын, и бритый перс, купец Мухамед-Кулибек.

   - Будут ли? - после долгого молчания спросил тревожно князь Прозоровский.

   - И нетерпелив ты, князь! - с укором ответил воевода. - Как же не быть ему, ежели он за мной следом прошел! Коли вот и ему, - он указал на Скрипицына, - сказал и ко мне двух аманатов прислал. Тебе вот, Мухамед, - обратился он к персу, - за сына придется выкуп дать. Пять тысяч! Говорил им. Не слушают!

   Перс сложил на груди руки и поклонился:

   - Буду давать! Один сын, одна голова! Казны не жалко! Не давай казны, убьют.

   - Шутить не будут...

   - А награбили? - не без зависти произнес Прозоровский.

   Львов только рукой махнул.

   Дьяки переглянулись между собою и, ухмыляясь, потерли руки...

   - Едут! - вдруг закричал, вбегая в избу, стрелец. Воеводы встрепенулись и приосанились:

   - Далече?

   - К пристани причаливают. Четыре струга, а народу!

   В это время в избу вбежал другой стрелец.

   - Идут! - объявил он, кланяясь воеводам. - Позади пушки тащат, полонян ведут!..

   - Видишь! - торжествующе сказал Львов Прозоровскому.

  

  

   Это шел Стенька Разин с повинной, в ту пору только удалой атаман разбойников.

   Объявился он, как разбойник в 1666 году. Разин - донской казак из Черкасс, где в ту пору атаманом был Корнило Яковлев, сторонник тишины, порядка и строгой покорности московскому царю.

   Задумав разбойное дело, Стенька Разин собрал толпу голытьбы и решил с нею плыть на Азовское море и пошарнать турецкие берега, но Корнило Яковлев преградил ему путь. Тогда Разин завладел четырьмя стругами и пустился на них вверх по Дону. Он решил подняться до места соединения с Волгою, перебраться на Волгу и по ней спуститься уже в Каспийское море. Корнило Яковлев погнался за ним, но не догнал, и казаки уплыли. Дорогою они грабили богатые казацкие хутора.

   Слух о разбойниках дошел до Царицына, говорили, что с Дона идут они грабить Царицын, разбивши, заберут суда и снасти и поплывут вниз, на Астрахань. Воеводы всполошились, и во все концы полетели грамоты. Воевода царицынский писал в Саратов и Астрахань; из Саратова писали в Симбирск и Царицын, из Астрахани в тот же Царицын, а из Москвы всем был прислан наказ, чтобы "воеводам держать себя с великим бережением и друг другу в помощи не отказывать, а быть всем в дружбе".

   Тем временем Стенька Разин доплыл до места сближения, выбрал высокое, сухое место между речками Тишина и Иловля и остановился на нем станом, невдалеке от города Паншина. Царицынский воевода тотчас послал к нему, по обычаю того времени, людей с увещанием, но они не дошли до стана Разина. "Со всех сторон вода; добраться никакой возможности, а казаки челноки дать опасаются". Уньковский послал вторично двух монахов, но и те вернулись ни с чем. А тем временем Стенька Разин, передохнув, снялся и переправился на Волгу, вероятно, по речке Камышинке. Здесь он засел повыше Камышина.

   Плыл в ту пору из Нижнего в Астрахань весенний караван. Состоял он из нескольких стругов частных лиц, из казенных и патриарших судов, из большого судна купца Шорина, который вез казенный хлеб, и еще судна со ссыльными. Шел караван под охраною отряда стрельцов, с боярским сыном Федоровым во главе.

   Вдруг на отмели выскочили на них казаки Стеньки Разина, раздался крик: "Сарынь на кичку!" - и перепуганные люди без боя сдали разбойникам весь караван.

   Стенька Разин перевешал всех старших, освободил ссыльных и оставшимся сказал: "Всем вам воля. Хотите идите, хотите у меня оставайтесь; казаками вольными будете!"

   Ссыльные стрельцы и ярыжки (судовые рабочие) присоединились к нему. Он забрал ружья, запасы каравана и поплыл вниз мимо Царицына. Перепуганные царицынцы не сделали по нем ни одного даже выстрела.

   Плыл теперь Разин уже на тридцати стругах, и было у него людей до полуторы тысячи. По дороге встретился ему воевода Беклемишев с уговариванием. Стенька вдоволь потешился над ним: купал его, вешал на мачту, потом, пробив руку чеканом, раздел донага и прогнал.

   Никого более не трогая, проплыл он мимо Черного Яра, по узкому протоку Бузани, мимо Красного Яра, и, выйдя в Каспийское море, левым берегом дошел до Яика. Город оберегал стрелецкий голова Иван Яцын, но в нем уже ждали Разина охочие до разбоя люди.

   Разбойники вошли в город, отрубили голову Яцыну, порубили до ста пятидесяти иных людей и завладели городом. Здесь они стали вербовать себе сторонников. Со всех концов сбегались к ним недовольные, и Разин всех обращал в вольных казаков. Отсюда они прошли берегом, разбили и ограбили кочевья нищих едиссанских татар, разбили у Терка турецкое судно и вернулись в Яик зимовать.

   Имя Разина стало уже страшно своими кровавыми подвигами. Из Москвы в Астрахань посыпались тревожные наказы; астраханский воевода Хилков направил войско под начальством Якова Безобразова. Не дойдя до Яика, он послал от себя двух стрельцов, Янова да Нелюбова, с мирными переговорами, собираясь ударить на Разина. Тот прознал о его замысле, стрельцов повесил, а на Безобразова выступил сам и разбил его. Ужас охватил все Поволжье.

   За слабость Хилкова с воеводства ссадили и на его место послали князя Ивана Семеновича Прозоровского. Он из Саратова послал к Стеньке двух стрельцов с увещанием, но Стенька одного из них утопил, а другого прогнал назад к новому воеводе.

   После этого, 23 марта 1668 года, он ушел из Яика и пропал почти на год.

   Весь этот год Разин провел в страшных разбойницких подвигах. Сначала он стал разорять татар, живущих по берегу Дагестана. Потом они взяли Тарки, Дербент и Баку, везде неистовствуя, насильничая и предавая все огню.

   Под видом купцов они входили в город, и жители радушно встречали их, тотчас вступая в торговые сношения. Казаки занимали город, следя за своим батькой. Вдруг Стенька Разин сдвигал шапку на затылок, и картина внезапно изменялась. Казаки разом бросались на безоружных жителей, били их, резали, врывались в дома и, нагруженные добычею, оставляли город, предав его пламени.

   Так, разоряя и неся с собою ужас, они дошли до Гилянского залива, ограбили Фарабат и наконец на одном из островов остановились на зимовку.

   Пользуясь этим временным затишьем, персияне стали деятельно сооружать флот для истребления страшных разбойников. Но еще не успели закончить работы, как пришла весна. Разин снялся с зимовки, перешел на восточный берег моря и стал громить трухменские улусы. Потом, доплыв до Свиного острова, дал на нем роздых. В июле 1669 года семьдесят судов, так называемых "сандали", с четырьмя тысячами персиян и наемных черкесов, по приказу падишаха двинулись к Свиному острову. Начальствовал над этою силой астраханский Менеды-хан, в твердой надежде на победу взявший с собой сына Шабын-Дебея и красавицу дочь.

   Казаки не побоялись принять сражения. Поначалу загремели пушки и началась перестрелка, а потом сцепились борт о борт, казаки взбежали на персидские суда, раздался страшный крик:

   - Нечай! Нечай! - и несчастные персы были разбиты наголову. Только три струга успели убежать вместе с горемычным ханом. Казаки топили и брали в плен остальные сандали, полонили сына и дочь, хана и забрали сотни две пленных. Но победа эта им обошлась не дешево. Человек пятьсот погибло у казаков - и Стенька Разин задумался. Награбленного добра чересчур довольно, так не лучше ли со всею добычею вернуться на тихий Дон. И Стенька Разин двинул свое воровское войско назад на Волгу.

   Спустя десять дней, 7 августа, ночью они вошли в устье Волги и напали на учуг Басаргу, принадлежащий астраханскому митрополиту. Набрали там себе всего съестного, взяли кое-что из рыболовных снастей и двинулись дальше, но едва двинулись, как узнали, что в Астрахань идут бусы, - и тотчас повернули назад, в море. Шли две бусы. На одной персидский купец Мухамед-Кулибек вез разные товары; на другой везли от персидского шаха к русскому царю в подарок дорогих аргамаков.

   Все досталось удалым казакам...

   А пока они гуляли по морю, астраханские воеводы готовились встретить их ласкою. Для этого они выправили от царя грамоту, по которой давалось казакам полное прощение, если они принесут повинную.

   Князь Прозоровский рассудил так: Стенька Разин со своею ватагою становился страшен, вольные казаки, черный люд и даже стрельцы клонились на его сторону. Что же касается его разбоев у персидского шаха да у татар, так их ему можно даже за службу зачесть, потому что от персов и татар постоянно доставалось и русским.

   Приготовились его так встретить астраханские воеводы, и вдруг прибежали рабочие с митрополичьего учуга со страшною вестью, а следом за ними персидский купец, хозяин ограбленной бусы.

   Князь Прозоровский тотчас послал на Разина своего товарища, князя Львова, на тридцати шести стругах с четырьмя тысячами стрельцов. Князь быстро поплыл вниз по Волге. Разин, увидев, что идет на него немалая сила, повернул назад в море. Князь гнался за ним в море двадцать верст, но не мог догнать и послал от себя посланца казака Скрипицына с государевой грамотой.

   Стенька Разин принял посла, прочитал грамоту и задумался, а Скрипицын стал уговаривать его и казаков.

   - Ничего вам не будет, - говорил он, - отдайте пушки, что забрали по Волге и в Яике-городке, отдайте морские струги, а вам легкие дадут; отпустите служилых людей да князю Семену Ивановичу передайте купецкого сына, что полонили, и спокойно на Дон идите!..

   Стенька Разин давно уже сообразил все выгоды такого предложения и повернул назад. К князю же Львову послал двух казаков, которые согласились на все условия, кроме выдачи купеческого сына, за которого требовали пять тысяч выкупа. Князь в свою очередь согласился и, взяв казаков заложниками, поплыл в Астрахань, а за ним Стенька Разин со своими стругами.

   Подле Астрахани передал он Львову купеческого сына, Сехамбета, за которого князь обещал выдать деньги в приказной избе.

   Князь остановился у Астрахани, а Стенька Разин проплыл мимо нее и стал невдалеке, у Болдинского устья, со всеми своими стругами и удалыми казаками.

   Такова история Стеньки Разина до того времени, с которого начинается эта повесть.

  

  

   - Едут! - пронеслось по берегу, и толпа народа, теснясь и давя друг друга, бросилась к пристани. Сверху Волги на веслах друг за другом спускались к пристани четыре легких струга. Один из них действительно мог поразить каждого своим великолепием.

   Молодой стрелец не соврал. Вместо канатов и веревок на нем вились синие, красные, желтые шнуры из шелка; судя по яркости блеска, на мачтах вместо парусов висели парчовые ткани, все борты были выложены алым бархатом, а на корме, под пышным балдахином, на богатых подушках лежали казаки.

   Народ ахнул, завидя этот струг, и ни на что не смотрел больше, следя только за ним.

   - Надо полагать, на нем и батюшка, Степан Тимофеевич, - говорили в толпе.

   - Не иначе!

   А тем временем к пристани подошел первый струг. С него сошла ватага удальцов и стала быстро перетаскивать на берег длинные пушки; потом подошел второй струг, вышла новая ватага и вывела за собою пленников в изорванных одеждах, босых, со связанными назад руками и соединенными общей длинной веревкою. Из третьего струга вышли казаки, вытащив с собою большие связки, тючки и разную рухлядь. И, наконец, из четвертого, богато украшенного, сошли на берег только казаки. Почти все они были одеты одинаково пышно и богато. На всех были золотом шитые и украшенные камнями сафьяновые сапоги желтого, зеленого или алого цветов, огромные шаровары алой шелковой материи, жупаны и кунтуши из дорогой парчи, высокие бараньи шапки, на которых сверкали ожерелья из драгоценных каменьев и, наконец, изукрашенное оружие за богатыми поясами. Все на подбор молодец к молодцу, крепкие, коренастые, с загорелыми лицами, длинными усами, бритыми лбами и смелым, решительным взором.

   Они все, весело перекидываясь словами, тронулись по узким улицам огромной ватагою, и народ провожал их с завистливым и пугливым вниманием.

   - Фу-ты, притча, - сказал один посадский другому, - гляжу, гляжу, а который из них батька - и не распознаешь.

   - Про него меня спросите, братцы, - отозвался маленький, плюгавый мещанин,- я в Царицыне был, когда он проходил мимо.

   - Его во как видел!

   - А где ж он?

   - У него из глаз искры сыплют, и весь он в золоте, - пояснил таинственно мещанин. - Кто на него ежели взглянет, не из своих то исть, сичас в пепел обратится.

   - Бреши, бреши! - перебил его рослый казак. - Степан Тимофеевич-то - вот он! - ткнул он в толпу казаков пальцем. - Я его еще с Черкасс знаю. Вместе бражничали. Его и Фролку!

   Сиплый голос казака донесся до слуха ватаги. Один из них обернулся, и толпа сразу подалась назад, инстинктивно угадав в нем Разина. И правда, это был он.

   Костюмом он ничем не отличался от своих соратников, но довольно было взглянуть на него, чтобы признать в нем атамана.

   Невысокого роста, широкоплечий и коренастый, он прежде всего производил впечатление силы, а стоило увидеть его взгляд, чтобы понять и ту неукратимую силу, которая могла подчинить себе волю буйной ватаги.

   Мещанинишка немного преувеличил, сказав, что из глаз его сыпались искры: в них горел неукротимый пламень. Красивое лицо с правильными чертами, слегка тронутое оспиными рябинами, с короткими усами и высоким лбом было бы обыкновенно, если бы не глаза, в которых чувствовалось присутствие какой-то сверхъестественной силы.

   Разин отвернулся, что-то молвив своим удальцам, и толпа очнулась и загудела. Не бойся она воевод и стрелецкого войска, она бы разразилась восторженным криком.

   Словно чувствуя это, Разин небрежно поправил на голове баранью шапку и снова ласково оглянулся на толпу.

   - Вот он, сокол-то наш! - восторженно крикнул полупьяный казак. - Здрав будь, батько!

   - И ты, сынку! - громко ответил Разин и, приняв гордую осанку победителя, а не несущего повинную, вошел в приказную избу в сопровождении четырех своих есаулов.

   Князья Прозоровский и Львов важно сидели на своих местах за длинным столом, опершись на свои палки.

   Разин вошел, снял шапку и поясно поклонился воеводам.

   - Челом бьем на здравии! - сказал он.

   - Милости просим! - ответил Прозоровский. - С чем пришел, сказывай!

   Разин вынул из-за пояса булаву - символ своей власти, взял из рук есаула бунчук, положил их на стол и, снова поклонившись, проговорил:

   - Мы бьем челом великому государю, чтоб великий государь пожаловал нас, велел вины наши нам простить и отпустить нас на Дон! А что мы с повинной идем, тому в знак принесли мы пушки: пять медных и шестнадцать железных, да пленных своих, что в боях забрали. На том челом бьем!

   Прозоровский встал и сказал Разину:

   - Государь, по своему милосердию, вины ваши с вас снял и позволил вас на Дон отпустить. Только допрежь вы должны свои морские струги отдать. Мы вам легкие в обмен дадим.

   - Ваша воеводская воля! - смиренно ответил Разин.

   - И еще заклясться должны, что больше на Руси воровским делом заниматься не будете, а станете царю прямить!

   - Мы и так супротив царя не шли!

   - Ну, Господь с вами. Государь вас милует, а что сделаете впредь, то и теперешнее помянется!

   На этом и кончилась церемония. Воеводы встали со своих мест и вместе с Разиным пошли осмотреть пушки и пленных.

   - Да неужто тут и все пушки? - удивился князь Прозоровский, увидя всего двадцать одну пушку.

   - По моему взгляду, до сорока пушек было, - сказал Львов.

   Разин нахмурился и взглянул на воевод исподлобья.

   - Всех пушек отдать не можно, - ответил он угрюмо, - как пойдем по степи от Царицына до Паншина, пушки и нам нужны станут. Всякий народ там гуляет. В Паншин прибудем и пушки отошлем!

   Воеводы переглянулись, но они стояли в тесном кругу казаков и промолчали.

   - А что же служилых людей не отпустили?

   - А нешто мы их держим. Пущай идут. А неволить не можем!

   Кругом послышался сдержанный смех.

   - Вы вот все меня спрашиваете, а небось выкупа за Сехамбета я еще не получил, а молодцы с меня спросят! - резко заговорил Разин. - А ты, князь, мне еще слово давал!

   Князь Львов вспыхнул:

   - Мухамед тута и тебе казну принес. Можешь не опасаться!

   - Ну, будет!- примирительно произнес князь Прозоровский. - Ты вот что! - обратился он к Разину. - Отбери молодцов, что к тебе ближе, да идите ко мне на пир честной. Всем надо пир справить!

   Разин поясно поклонился князю:

   - Спасибо за честь! А вы, князья-воеводы, не откажитесь на скудном подарочке нашем. Челом бьем вам!

   Лица воевод просветлели. Казаки стали подносить им дорогие ткани персидские, оружие в окладах, халаты, шали и седла.

   - И вы, милые, подходите! - крикнул весело Разин стоящим поодаль дьякам и подьячим и наделяя кого куском материи, кого саблей, кого халатом.

   - А и награбили, удалые молодчики! - добродушно уже усмехаясь, говорил Прозоровский.

   - Всего было! - ответил Разин.

   День окончился пированием у князя Прозоровского. Воеводы напились с Разиным, хлопали его по плечу и говорили:

   - Пошалил, Степан Тимофеевич, и будет! Теперь царю правь, а мы за тебя во как царю отпишем!

   - Спасибо на добром слове. Мы все хотим честью, - отвечал Разин, - надоело разбойство это. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли.

   - Так, Степан Тимофеевич, так!

   - Здоровье царя-батюшки!

   - Теперь ты ко мне на пир! Мой черед, - лепетал князь Львов.

   - К нам, на струги, милости просим! - отвечал Разин.

   А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады. Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади.

   - Гуляй, казацкая душа! - орал пьяный казак, обхватив за шеи двух посадских. - У нас, братики, так: пей, пока ноги держат! Заливай! Грицько, ты куда, вражий сын?

   - А туточко, бают, девчины есть! - ответил на бегу другой казак.

   - А и мы ж з ним!

   На базаре у канавы, распивая огромную баклагу, стрелец говорил с казаком:

   - И пойду я к вам. Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их!

   - Пожди трохи, - отвечал казак, - мы еще с батькой назад придем, тогда иди!

   - И пойду! Вот тебе крест!

   - Тогда и иди! - твердил казак.

   Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его "Сокола" и под дружные удары весел отчалили от пристани.

   - До завтра, молодцы! - кричали им с берега.

   - Да завтра! - отвечали казаки.

   Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:

  

   У нас-то было, братцы, на тихом Дону,

   Породился удал добрый молодец,

   По имени Степан Тимофеевич;

   Во казачий круг Степанушка не хаживал,

   Он с нами, казаками, думу не думывал;

   Ходил гулял Степанушка во царев кабак;

   Он думал крепку думушку с голытьбою:

   "Судари мои, братцы, голь казацкая!

   Поедем мы, братцы, на сине море гулять,

   Разобьем, братцы, басурмански корабли,

   Возьмем мы казны сколько надобно..."

  

   Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла... Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.

   Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы - никого не знают. Весь свет для них!..

   - Эх, и житье привольное! - громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.

  

  

   Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.

   Дорогие персидские ткани, ковры и шали; золотые, серебряные цепи, ковши и кубки; камнями усыпанные чепраки и седла, ружья, пистолеты, кинжалы и сабли - все продавали казаки охочим людям, и на базаре с утра уже толпился народ.

   Нередко в толпе показывался и сам Стенька Разин; вокруг него тотчас собирались нищие и кричали:

   - Батюшка, помоги! Батюшка, милостивец, не оставь!

   И Разин бросал в их толпу горстями серебро и золото.

   - Здравствуй, батюшка! - кричали ему в следующий день встречные ярыжки, пьяницы, голь кабацкая и падали ему в ноги...

   До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты.

   Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.

   - Пей за здоровье батюшки нашего, Степана Тимофеевича! Пей, собачий сын! - орал казак, поймав на улице испуганного дьяка.

   - Не могу, милостивец! С ног упаду! - молил дьяк.

   - Пей! Не то с чаркой в глотку забью! - кричал казак, и испуганный дьяк тянул неволей водку.

   - А то: не могу! - уже добродушно смеялся казак и шел, пошатываясь, дальше.

   На площади составлялся круг. Откуда-то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь.

   Воеводы словно показывали пример черни.

   То у них по очереди пировал Стенька Разин с казаками, то они шли к нему на струг и каждый раз возвращались с дорогими подарками, которыми оделял их щедрый Разин.

   Может, потому и были так снисходительны к нему корыстные воеводы. Почти ни в чем не решались они перечить Разину, и даже не посмели отобрать у него царских аргамаков, а не то что награбленный у Мухамеда товар или лишнюю пушку.

   Наступал вечер, теплый, летний, южный. Стенька Разин со своими любимыми есаулами, Ивашкой Хохловым да Ваською Усом, садились на струг под пышный балдахин, на богатые ковры и подушки, а прочие казаки на весла, и медленно плыли к своему стану, часто чтобы вновь бражничать.

   Стенька Разин был истый казак своего времени, для которого пьянство составляло как бы культ. Созвав есаулов своих, он нередко до зари продолжал брашну.

   Но в промежутках этого сплошного пьянства и Стенька Разин, и воеводы думали о деле.

   - Чего это они, вражьи дети, держат нас столько, - говорили иногда есаулы, - мотри, худо бы не было!

   - С нами-то? - удивлялся Разин. - Али они белены объелись. Небось воеводы у меня во где! - и он показывал свой сжатый кулак. - Куда хочу, туда верчу!

   - Ты, атамане, им всех стругов-то не отдавай, - сказал однажды ему Васька Ус, - неровно нам занадобятся.

   - Тоже нашел дурака! - отвечал ему Разин. - Я для себя девять стругов оставил, так и князю сказал: этих тебе и не видеть. Да нешто "Сокола" я отдам кому?

   - То-то! - успокоился Ус.

   А воеводы в свою очередь торопили мастеров с изготовлением легких речных стругов, на которых хотели отправить приятных, но и опасных гостей.

   - Загостятся тут, еще беды не оберешься, - озабоченно говорил князь Прозоровский.

   - И то, - соглашался князь Львов, - намедни на майдане кабак разбили. Пропьют все, грабить станут.

   - На стрельцов плохая надежда!

   - И не говори! - князь Львов махнул рукою и, понизив голос, сказал: - Крикни Стенька, и сейчас они все к нему.

   - То-то! Скорей бы уж от них!..

   Митрополит Иосиф дважды звал к себе воевод и говорил им с укором:

   - Доколе еще у нас сия мерзость продлится? Пьянство, блуд, скоморошьи песни! Лики человечьи утратили!

   - Пожди, отче, малость. И то спешим! - отвечали они и шли на берег торопить мастеров, которые и без того старались. С раннего утра до позднего вечера стучали топоры, визжали пилы и друг за другом струги спускались на реку и тихо качались на волнах у буя.

   Наконец князь Львов пришел к Прозоровскому и весело сказал:

   - Ну, княже, все изготовлено! Хоть завтра в путь!

   - Вот и ладно! Завтра не завтра, а снаряжать можно начать, - ответил Прозоровский и продолжал: - Недужится мне что-то сегодня. Съезди ты к ним в стан, княже, да скажи, чтобы грузиться начали. А там и с Богом!

   - Я что же? Хоть сейчас!

   - И с Богом, князь!

   Львов спустился к пристани и на легком струге направился к казацкому стану. Не раз и один, и вдвоем с Прозоровским, и с казаками совершал он эту поездку и всегда, возвращаясь, и пьян был, и подарки вез. И теперь он ехал, посмеиваясь себе в бороду в предвкушении всех удовольствий.

   - К атаманскому стругу правь! - приказал он гребцам, когда они подъехали к стану.

   На небольшом островке пылали костры и подле них толпились казаки, готовя себе пищу, а на воде вокруг, словно стая птиц, всеми цветами пестрели струги - и большие, парусные, и малые, весельные. Чуточку поодоль от них высился знаменитый "Сокол", на корме которого беспрерывно бражничал Стенька Разин.

   И теперь, когда вошел князь Львов, у атамана шел пир горой. На шелковых подушках, откинувшись на такие же подушки, сидела девушка, красоты необыкновенной, дочь злосчастного персидского хана Менеды, которую забрал себе в полюбовницы Стенька Разин.

   Сам он сидел подле нее в одной рубахе и портах, на голове его красовалась шапка с алым верхом, а на плечах висела небрежно накинутая драгоценная шуба. Была она великолепная, соболья, крытая бесценным персидским златоглавом.

   Вокруг Разина за столом сидели его есаулы и пили мед и вино, шумно беседуя.

   - Добро, добро! - закричал Разин, издали завидя Львова и не поднимаясь даже с места. - Садись, гость будешь! Сюда садись! - он принял саблю, которая лежала подле него, и указал князю место.

   - Чару ему, братики! - приказал он и заговорил: - Чем поштовать, горилкой? Али прямо с меду начнешь? Тут у нас добрый есть!

   - Давай хоть меду, Степан Тимофеевич!

   Князь взял чару, поклонился всем и выпил.

   - Добрый мед!

   - Чего лучше. Воевода на Яике для себя варил, а мы пьем да его поминаем: это добрый воеводский мед! - со смехом сказал Васька Ус.

   Князь поморщился.

   - А я к вам, добрые люди, с весточкою!

   - Али струги готовы? - быстро спросил его Разин.

   - Готовы! - ответил князь. - Пришел просить вас. Возьмите их да, с Богом, и грузитесь. Нам свои ослобоните. Да чтобы немешкотно!

   - Небойсь, - весело загалдели кругом, - не задержим! Стосковались по Дону!

   - На доброй вести, князь, выпьем! - сказал Разин и, хлопнув чару, крепко обнял свою красавицу. - Эх, лебедушка, повидаешь ты мой курень! Посидишь в вишневом садочке!

   - А жинка? - сказал Ус.

   - А жинка в другом! Го-го-го!..

   Князь Львов не сводил глаз с атаманской шубы, и чем дольше смотрел на нее, тем завистливее разгорался его взор и под конец от зависти даже под ложечкой засосало.

   - Вот я тебе вести какие добрые привез, - заговорил он, - а ты меня ничем и не отдаришь даже!

   Разин лукаво усмехнулся:

   - Эх, руки боярские! Чем же отдарить тебя, князь? Али мало с нас магарыча взял?

   - Обычай такой, - ответил князь, - последнему дьяку дают, не то что воеводе. Дай ты мне, Степан Тимофеевич, эту шубу!

   Разин даже отшатнулся. Кругом сразу настала тишина, потом послышались тихие возгласы:

   - Ишь, губа - не дура!

   - Ох, волк его знаешь!

   Разин насмешливо посмотрел на воеводу:

   - Уж и жаден же ты, князь! Шубу ему?! Да такую шубу носить царю впору, а ты со своими лапами за ней тянешься!

   Жадность затмила разум Львова.

   - Дай, Степан Тимофеевич, тебе что, у тебя грабленое!

   - А у тебя дареное будет? - с той же насмешкой спросил Разин. - Пей лучше!

   Князь вспыхнул.

   - Атаман, - сказал он ему угрожающе, - не след нами, воеводами, пренебрегать. Мы ведь на Москве все сделать можем: и доброе, и злое.

   Разин почувствовал в его словах угрозу. Гнев сначала охватил его, но потом он словно смирился.

   Быстро встав, он сбросил с себя шубу и кинул ее на руки Львову.

   - Возьми, брат, шубу, - сказал он, сверкнув глазами, - только бы не было в ней шуму!

   Львов дрожащими руками прижал к себе драгоценный подарок.

   - Вот угодил, Степан Ти... - начал он радостно.

   - Иди! - перебил его Стенька, стоя перед ним в одной рубахе. - Смотри, молодцы серчают!

   Действительно, глаза всех устремились на князя со злобою, кулаки были сжаты. Князь торопливо кивнул всем и, путаясь в полах дорогой шубы, побежал со струга.

   - Для чего ты, атаман, такие поблажки делаешь? - заговорили кругом.

   - Пускай его! Все равно назад отберу, - с загадочной усмешкой ответил Разин и переменил разговор: - Вот что, братики, завтра чуть свет пересаживаться начнем, а послезавтра - и с Богом! А теперь пьем, братики! Закажи, Вася, струг отчалить, прокатимся! Хошь, моя лапушка? - обратился он к девушке. Та молча в ответ кивнула головою.

   - Ну, ну!

   Скоро струг всколыхнулся и медленно отошел от берега. Вода глухо зарокотала под кормою, и белая пена закрутилась по обе стороны.

   - Пьем, что ли, напоследях, братики! Начнем с горилки! Разливай, Иваша! Эх, гуляй душа казацкая! Затянем песню, что ли! Ну, Вася!

  

   Мы ни воры, ни разбойнички... -

  

   затянул Васька Ус высоким тенором.

  

   Стеньки Разина мы работнички, -

  

   подтянули сидевшие за столом, а там и гребцы подтянули, и песня полилась свободная, широкая, как сама Волга.

  

   Мы веслом махнем - корабль возьмем!

  

   - Верно, детушки! - закричал опьяненный вином и песнею Разин и громко подтянул:

  

   Кистенем махнем - караван собьем.

  

   - Ох, верно!

  

   А рукой махнем...

  

   Стенька упал в подушки и обнял княжну. Шапка его слетела с головы, и густые волосы закрыли его лицо. Он отмахнул их нетерпеливым движением.

  

   ...девицу возьмем!.. -

  

   окончилась и замерла песня, а с нею вместе и Стенька, прильнувший губами к щеке своей красавицы. Среди пьяных вдруг послышались голоса:

   - Неправедно, атаман!

   - Чего нас дразнишь?

   Разин отшатнулся от девушки и мутным взором обвел кружок:

   - О чем шумите? Что неправедно?

   - А то, - заговорил Ус, - что с девкой хороводишься.

   - Нам не велишь, а сам бабничаешь!

   - Небось Култябку велел за бабу утопить! - сказал Хлопов.

   - Обабишься и нас покинешь. Ну ее!

   Стенька Разин вскочил на ноги.

   - А и ну ее вправду! - вскрикнул он и вдруг нагнулся, ухватил красавицу за косу и за ноги, взмахнул и бросил в Волгу.

   Она пронзительно вскрикнула и с плеском упала в воду. Пораженные казаки подняли весла. Девушка кричала и боролась в воде, тяжелое платье несколько минут ее поддерживало, потом вдруг опустилось и потянуло за собою.

   А Разин громко говорил, махая рукою: