Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

stify">   - Он в Успенской церкви в чулане жил!

   Толпа бросилась к Успенской церкви, и скоро к Прилукову привели оборванного, худого и дрожащего от страха мужчину.

   Прилуков позвал его в горницу.

   - Кто и как жив остался? - спросил он.

   - Смилуйся! - воскликнул тот, падая на колени. - Боярский сын Калачев есмь, а в животе пощадил атаман разбойный!

   - За что?

   - Знахаря ему нашел! Заболел у него кто-то. Он словно бешеный рыскал, а я тут. Показал ему Викешу, он и отпустил!

   - Кто Викеша?

   - А знахарь, милостивец, знахарь! Атаману-то большая нужда до него была!

   - Встань! - сказал Прилуков. - Ты при взятии-то города был?

   - Был, милостивец!

   - Всех избили?

   - Всех, милостивец! Три дня били.

   - И... - князь заикнулся, - Лукоперовых?

   - Их в первую голову. Их и воеводу! Васька-то их особливо мучил. Из-за них, может, и город взяли.

   - Что ты брешешь? Как из-за них? Кто этот Васька?

   - Истину говорю, милостивец! Святую правду. Васька Чуксанов - это атаман ихний, казацкий. Допрежь у нас помещиком был, дворянским сыном, а потом, как его выдрали... - и боярский сын Калачев подробно рассказал князю историю вражды Лукоперовых с Чуксановым, его неправедное наказание и месть за это.

   - Да вражда-то в чем пошла?

   - А слышь, быдто он за их доченькой ударял!

   Князь вспыхнул, как зарево.

   - Брешешь, собачий сын! - крикнул он.

   - Да ведь бают, - испугался Калачев, - люди ложь, и я тож. Я-то не видел!

   Князь успокоился:

   - А с ней что? С Натальей?

   - Да и ее, надо быть, убили, голубушку! Всех били. Деток малых и тех!

   Князь закрыл лицо руками и опустил голову на стол. Калачев стоял в тревожном ожидании. Наконец Прилуков поднял голову.

   - До другого наказа, - сказал он, - быть тебе тут воеводою. Собери приказных себе, стрельцов. Суди мятежников строго, но праведно. С каждого допрос снимай.

   Калачев упал в ноги, не помня себя от радости.

   - Батюшки, за что такая милость?

   Князь усмехнулся:

   - На безлюдье и Фомка дворянин! - сказал он. - Иди, а я объявку сделаю!

   Он объявил народу о назначении Калачева временным воеводою.

   В тот же день начались допросы и казни, и вокруг Саратова, словно грибы после дождя, вырастали виселицы. Отряды князя поехали в разъезды.

   А сам князь в первое время словно обезумел. Он не ел, не пил и, сидя на лавке, уныло глядел перед собою, не в силах собраться с мыслями.

   Убита! Замучена! Может, и опозорена...

   Та надежда, смутная, как бледный свет, пробивающийся сквозь тучи, которая влекла его из Казани, которая давала ему жизнь, силы, энергию, угасла и с нею угас и всякий интерес к жизни. Словно надвинулась гробовая крышка и захлопнулась наглухо, и нет ему уже ни радости, ни света, ни спасения.

   Дышло смотрел на него и убивался.

   - Батюшка князь, да с чего ты это? - говорил он ему. - Смотри, сколько мы делов наделали. Государь отличит тебя. Вот сам увидишь!

   Князь слабо махнул рукою.

   - Чего махать-то? Дальше идтить надоть! Князья-то, чай, тоже не дремали. Гляди, все к Пензе подобрались, а мы тута!

   - Пойдем, пойдем! - вяло ответил князь.

   - Диво, да и все! - бормотал Дышло, разводя руками. - Допрежь что сокол был, а теперя... на!

   В домике отца Никодима царили страх и уныние.

   Марковна едва оправилась от испуга, отец Никодим с трудом разгибал старую спину, бедный Викеша с разрубленным плечом стонал и метался на той самой постели, где лежала ранее Наташа.

   Но все они забывали о своих недугах и потрясениях, сокрушаясь об участи Наташи, к которой привязались со старческой бескорыстной преданностью.

   Попадья плакала неустанно.

   - Девка горемычная! - стонала она. - Матушки не знала, отца с братцем разбойник замучил и теперь, поди, над нею глумится! Ох, горькая! Лучше бы умереть ей в одночасье!

   - Не греши, Марковна, не греши! - останавливал ее отец Никодим. - Господь ведет праведных путями неисповедимыми, и николи не знаешь, что во спасение, что на погибель...

   - О-ох, - стонал Викеша, - сабля разбойника на погибель, чую, отец!

   - Не греши! Телу в погибель, душе во спасение. Да пожди! Может, и выздоровеешь!..

   В день новой присяги он вышел на площадь с крестом и вернулся домой в первый раз улыбаясь.

   - Марковна, Викеша!. - сказал он. - А как Наташа-то того князя звала, из Казани?

   - Прилуков, о-ох! - простонал Викеша.

   - А что? - спросила Марковна.

   - То, - ответил отец Никодим, - что здесь он! Пришел с воинами и спас град наш!

   - Что же? - не понимая, повторила Марковна.

   - Да к тому ж дознал я нонче, куда этот антихрист с голубкою ускакал. Пойду к князю, и он сейчас погоню нарядит. На том поклонюсь!

   Марковна встрепенулась.

   - Иди, иди, отец, скорей! - заговорила она. - Бог просветил тебя! Иди! Может, он выручит ее чистою, непорочною. А не пошлет того Господь, все же из рук разбойницких вырвет. В монастырь голубонька уйдет.

   - Так и я думал, Марковна, - ответил Никодим. - Вот поснедаем, поспим, да и пойду, благословясь. Так-то-сь!

   Марковна ожила, даже "Викеша перестал стонать и слабо улыбался.

   - Вернется голубка наша! - тихо сказал он.

   Встав с послеобеденного сна, отец Никодим надел рясу, взял в руки палку и пошел к воеводскому дому.

   - Скажи князю, что видеть надобно, - сказал он стрельцу в сенях.

   Стрелец вышел и вернулся, зовя Никодима в горницу.

   Князь сидел, опершись головой на руку. При виде отца Никодима он встал и подошел под его благословение.

   - Что скажешь, отче? - спросил он. - Разграбили животишки твои?

   - Не о том, княже, - ответил отец Никодим, - вор нашу голубку скрал. Приютили мы у себя Наталью, дочь Лукоперова...

   Словно невидимая сила подбросила князя. Глаза его вдруг вспыхнули. Он весь дрожал.

   - Кого? Кого, ты сказал?

   - Наталью Лукоперову, князь! - ответил отец Никодим и рассказал все, начиная от знакомства с нею, ее выздоровление, исповедь и наконец увоз ее против воли Васькой Чуксановым.

   - А дознал я, что все они на Пензу поскакали, - прибавил он.

   Лицо князя пылало, как заря.

   - Так она про меня вспоминала?

   - Один, говорит, защитил бы меня, сироту. Да он, слышь, в Казани!

   - Дышло! - закричал князь. - Дышло ко мне позвать да двух сотников! Скоро!

   Стрелец побежал исполнять приказ. Князь нетерпеливо ходил по горнице.

   - Жив не буду, - говорил он, - ее выручу! А того Ваську... - он только сжал кулаки и потряс ими.

   - Не бойсь, отче! Вызволю я тебе голубицу твою и тебя, и Викешу твово награжу за все добро!

   - Ее только вырви от злого коршуна!

   - Иди, иди с Богом и жди! - уверенно сказал ему князь. В это время в горницу вошли Дышло и сотники. - Готовь коней, Дышло, - приказал князь, - сейчас в погоню пойдем.

   - Вот так здорово! - радостно воскликнул Дышло и побежал во двор.

   - Готовьтесь! - сказал князь сотникам. - Сейчас я с вами в поход! Обе сотни соберите!

   Потом он прошел к воеводе, поручил ему стрелецкого тысячника со стрельцами и вечером уже с двумя сотнями казаков скакал на Пензу.

   Они скакали без отдыха часов шесть и наконец сделали привал.

   Ночь была тихая, лунная. Князь не мог уснуть и, взойдя на холм, с тоскою думал о страшной участи своей невесты.

   Выручить! А что, если выручит он ее, чтобы в монастырь везти?.. При этой мысли кровь холодела в нем от страха. Он упал на колени.

   "Господи! - молился он. - Будь защитником сироты от разбойника. Допусти мне радость видеть ее непорочною, и, клятву даю, в честь Девы Непорочной у себя в вотчине церковь поставлю".

   Он поднялся с земли и вдруг вдали зорким глазом заметил четырех всадников. Нет, пять...

   Только пятый не сидел, а лежал на коне, перекинутый через седло.

   Сердце его вздрогнуло предчувствием. Неужели это Бог послал ему по молитве?

   Он быстро спустился с холма и разбудил сотника.

   - Петрович, - сказал он, - выбери десять или двадцать удальцов. - Гляди, вон люди едут. Сымай их всех. Только, для Бога, не бей их. Всех заарканить надо, живыми взять! Скажи им: по рублю дам!

   - Добро, князь! - ответил Петрович, осторожно идя к спящим и будя некоторых.

   Князь взошел на холм. Всадники скакали в том же направлении, приближаясь к холму.

   Князь огляделся. Из-за холма друг за другом выезжали его казаки.

   Дышло вдруг очутился подле князя.

   - Чего они там потиху? - спросил он. - Взяли бы пищали!

   - Молчи! - ответил князь. - Тут жизнь моя!

   - Что?

   - Жизнь, говорю. Смотри, они заметили! Побежали!

  

  

   Быстро мчался Василий Чуксанов в Пензу со своею дорогою ношею в сопровождении верных слуг-товарищей, Кривого, Тупорыла и Горемычного. Они останавливались по дороге только ради необходимого роздыха себе и лошадям и скакали дальше.

   Наташа по дороге оправилась. Она не умоляла Василия о пощаде, не плакала, не лишилась чувств и молча, сосредоточенно обдумывала только план побега. Решение помимо ее воли вдруг сложилось и окрепло в ее душе. Если не удастся побег, она не будет живою во власти Василия. Он словно чувствовал ее мысли и думал: "Только бы доскакать до Пензы".

   Там все свои. Там он поместит ее в горнице, и она будет в его воле, а покуда... он окружал ее самым нежным вниманием и попечениями, все же зорко следя за нею.

   По дороге их нагнал Гришка Савельев со своими шестьюстами казаками.

   - Ходу, ходу! - сказал он Чуксанову. - Неравно нагонят.

   Они дальше уже скакали вместе.

   Удалых когда-то разбойников охватывал теперь словно панический страх. Чувствовали они, что, попадись государевым ратникам в руки - им не будет пощады.

   И наконец дней через пять они прискакали в Пензу.

   - Кто вы такие? - спросили их уже взбунтовавшиеся пензяки.

   - Я саратовский атаман Гришка Савельев, - ответил Гришка, - а это есаул батюшкин, Васька Чуксанов!

   - Чего там Васька! У нас у самих есть Васька! Идите к нашим атаманам! - загалдели вокруг них. - А это что за девка? Нешто по-казацки это?

   - Тронь ее кто, - закричал Васька, - головы не удержит! Ведите нас к атаману!

   - Вы постойте тут, - крикнул Гришка своим казакам, - я сейчас обернусь!

   - Постойте! - передразнили его казаки. - Чай, и погулять можем! Ишь, пять дней скакали. Братцы, где у вас горилкой торгуют?

   Пензенские атаманы, Васька да Мишка Харитонов, сидели полупьяные в своей избе, когда к ним казаки ввалились гурьбою, ведя Чуксанова и Гришку.

   - Слышь, - кричали они, - новые атаманы объявились!

   - Кто такие? - грозно спросил Васька.

   - Скажи, ты кто? - смело ответил Гришка.

   - Я-то? Беглый солдат с Белгорода, - хвастливо ответил Васька, - не захотел государю служить, пришел к батюшке Степану Тимофеевичу на Дон послужить; он меня казаком сделал, и тут я атаманствую!

   - А я Мишка Харитонов, тож атаман, - проговорил Мишка, - был поначалу холопом у князя Петрусова, да не захотел в холопах быть и вольным казаком сделался. Ныне тут атаманствую! А вы кто?

   - А я с батюшкой еще на Хвалынском море гулял, - ответил Гришка, - был в Саратове атаманом, да государевы войска пришли. Я сюда. Здесь гулять буду!

   - Гуляй, казак, только не атаманствуй! - согласился Васька. - Ей, вы! Тащите водки из кружала!

   Гришка сел за стол, а Чуксанов быстро выскользнул из дверей.

   - Устроил птаху-то, - сказал Кривой, подходя к нему.

   - А где?

   - Тут, у посадского, в баньке. Важно так!

   - Что она?

   - Она-то? Да молчит. Я, чтобы худого чего не сделала, Горемычного приставил к ней-то!

   Василий быстро пошел за ним. Сердце его билось и трепетало. Кровь то приливала к голове, то откатывалась волною, и тогда он делался бледнее рубахи. Сейчас он объяснится с нею. Скажет ей все, и как она решит, так поведет себя. Коли склонится, он ее что царицу обережет, коли заупрямится, он... - голова его при этой мысли кружилась, и ему казалось, что он убьет тогда Наташу без пощады.

   Тем временем Кривой его провел позади посадских домов, через тын, через огород к маленькому деревянному строению.

   - Тута, - сказал он.

   - Ты не уходи! - сказал Чуксанов, робко ступая через порог.

   Горемычный высунулся из двери горницы:

   - Ты, атаман?

   - Уходи и жди! - сказал и ему Василий и вошел в горенку.

   Наташа сидела в углу, опустив голову, сложив руки на коленях. Она была бледна и имела измученный вид, но в своей слабости показалась Василию еще обольстительней.

   - Здравствуй, зорюшка, - тихо произнес он, делая шаг вперед.

   Как кровный конь под ударом хлыста бьется до последнего издыхания, так Наташа вся затряслась, вся затрепетала при звуке ненавистного ей голоса.

   Лицо ее вспыхнуло румянцем, она выпрямилась и твердо взглянула на Василия. В ее взгляде было столько презрения, что он даже попятился несколько назад.

   - Хорошо ли тебе тут? - спросил он.

   - Мне везде хорошо, где нет тебя, - ответила она, - а где ты, там я гроба ищу!

   Краска прилила к лицу Василия.

   - За что поносишь меня? Я ли не люблю тебя? Вспомни, как миловала меня. Али я другим стал?

   - Не напоминай! - вскрикнула она, подымая руки. - За то я проклята! Лучше бы убил меня тогда отец мой, чем такую срамоту терпеть!

   - В чем срамота? Я тебя не обидел; я люблю тебя и повенчаюсь с тобою. По закону жить буду, а не насильничать!

   - Никогда! - пылко ответила Наташа. - Батюшка за гробом проклянет! Прочь, разбойник! Не коснись меня! Прочь!

   - Что ты? Али очумела?.. - раздражаясь, сказал Василий.

   - Прочь, прочь!

   Василий двинулся к ней с усмешкой.

   - Брось! Ты моя и моей будешь! Честью не хочешь, силой моя будешь. Не противься! - он протянул к ней руки и коснулся ее.

   Словно порох от прикосновения фитиля, вспыхнул он, коснувшись ее, и вся сдержанность его исчезла.

   - Моею будешь! - прохрипел он, обхватывая Наташу.

   - Никогда! - с нечеловеческой силою она отстранилась от него, но он повалил ее на лавку.

   - Моя будешь!..

   Она молча боролась. Вдруг рука ее нащупала у него за поясом рукоять ножа. Она выхватила его и всадила Василию в плечо.

   - Вот тебе!

   Василий невольно отскочил. Рука у него бессильно повисла.

   - Пожди ж! - проговорил он сдавленным голосом.

   - Атаман, - закричал Кривой, - иди скорее! В круг зовут!

   - Пожди ж! - повторил Василий, идя из баньки. Кровь широкой струею текла из раны, заливая ему кафтан.

   Выйдя на двор, он быстро с помощью Кривого накрепко перевязал рану и пошел в город.

   Там волновались казаки, составив раду. Василий вошел в круг и поклонился.

   - Мы тебя трогать не будем, - заговорили старшины, - скажи только, что нам делать. Слышь, услыхали, князь Барятинский сюда идет!

   - Я говорю, тут его встретить. Бой дать! - сказал Гришка.

   - Молчи, пес! - закричал на него Харитонов. - Он нас перебить хочет!

   - В воду его!

   - А ты как мыслишь?

   Василий поклонился:

   - Ваша воля, громада! Думаю, уходить лучше, чтобы побольше силы набраться.

   - Что, видишь? Вот и он говорит! На Ломов, братцы!

   - На Ломов! - закричали казаки.

   - А я не дам своих казаков! - заявил охмелевший Гришка.

   - Ты? Своих? Ах ты пес корявый! - загалдели казаки. - Мы тебя не вольны сместить, что ли?

   - В воду его!

   - Повесить!

   - Тащи, братцы!

   - Послушайте, православные! - заговорил было Гришка, но казаки накинулись на него и потащили к воде.

   - А ты что делать будешь, с нами пойдешь? - спросил Харитонов. - Нас тыща. Мы Ломов возьмем, больше народу будет. Дальше пойдем!

   Василий поклонился.

   - Нет, - ответил он, - я до батюшки Степана Тимофеевича пойду. С ним буду дело делать.

   - Да где он-то, голубь наш?

   - В Царицыне, слышь!

   - Ну, ин! - сказал Харитонов. - Ведь мы, казаки, людей не неволим. Вольно Гришке было в атаманство лезть! Иди себе!

   Василий вышел из круга.

   Да! Доберется он до Царицына к Стеньке Разину, а там с ним вместе на Дон махнет!

   - Готовь коней! - сказал он Кривому.

   - А теперя куда поедем? - спросил он.

   - К атаману! В Царицын!

   - Ну, ин! Обернулось на худой конец наше дело! - вздохнул он.

   Василий прошел в баньку и с злобной усмешкой обратился к Наташе.

   - Ну, королевна, опять ехать надоть! - сказал он. - Как повелишь, вязать тебя али вольной волею поедешь?

   - Убей меня лучше, - ответила она.

   - Ну, это нет! - сказал Василий и спросил снова: - Вязать, что ли?

   - Вяжи! - сказала Наташа. - Я бежать буду пытаться.

   - Бежать? Ишь ты, хитрая! Ну, ин, перевяжем!

   Василий вышел отдать приказания.

   Казаки торопились. Одни бегали по городу, наскоро грабя обывательские дома, другие седлали коней, увязывали торока. Всюду виднелись поспешность и уныние.

   На задах, на огородах кто-то уныло выводил:

  

   Ах туманы вы мои, туманушки,

   Вы туманы мои, непроглядные,

   Как печаль-тоска, ненавистные!..

  

   Василий поторопил Кривого и вернулся в баню.

   Тоска острой болью сжала его сердце. Тайное предчувствие беды охватило его невыразимою грустью. Жизнь, вся жизнь сгублена, и никакой отрады... А песня тянулась уныло, жалобно:

  

   Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой,

   Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!..

  

   Ох, не отстать!.. Василий прислонился головою к стене и прижал руку к сердцу. Словно рвалось оно на части! Даже не чувствовался палящий зной раны. Неужто так и не полюбит? Не может быть! Не ржавеет старая любовь! Он заслужит ее... Доехать бы до Дона, а там...

   - Атаман, все готово! - сказал Кривой. - Коней сюда подвел.

   - Веди красавицу-то, - глухо сказал Василий и прибавил: - Осторожно веди!

  

   Ты размой, размой, туча грозная!

   Ты пролей, пролей, част-крупен дождик!.. -

  

   словно пел панихиду чей-то голос, надрывая душу.

   - Заткни этому псу глотку! - крикнул Василий Тупорылу. - Чего воет, ровно по покойнике!..

   Тупорыл прыгнул через тын.

  

   Ты размой, размой земляну тюрьму,

   Чтоб!.. -

  

   и голос вдруг сразу смолк, после чего вокруг словно настала мертвая тишина.

   Кривой и Горемычный под руки вывели Наташу.

   - Осторожно! - приказал Василий. - Сади в седло и прикрепи!

   Ее посадили. Она не сопротивлялась, только глаза ее, как звезды, горели на бледном лице, и Василий невольно отворачивался от них.

   Перед ней, перед своей пленницей, он был жалок. Лицо его было также бледно. Не знавшие сна глаза смотрели тускло. Кафтан, залитый кровью, с оторванным рукавом, казался ветошью, а туго перевязанное кровавыми тряпками плечо прибавило ему еще более убогий вид.

   - На конь! - приказал он, и они, привязав в середину Наташу, медленно выехали из посада за надолбы. Казаки строились в колонны, готовясь выходить тоже, чтобы идти на Ломов от преследования князя Барятинского.

   Василий подал знак, и они поскакали, но на этот раз скакать было неизмеримо трудно. Рана давала себя знать.

   Василий приказал остановиться у первого поселка и позвал знахаря. К нему пришел седой мельник. Он промыл Василию рану, наложил на нее жеваных листьев, перевязал, и Василию словно бы полегчало.

   Они поскакали дальше.

   - Саратов-то, смотри, объезжать надоть? - сказал Кривой.

   - А то как же! Его уже взяли! - ответил Василий.

   Они скакали четыре дня, давая себе только малый роздых.

   - Близко теперь, - говорил Кривой, готовя коней скакать дальше после вечернего отдыха. - Гляди, ночь-то какая! Ровно день!

   - Завтра ввечеру будем, - сказал Тупорыл.

   Василий покачал головою:

   - Чует мое сердце что-то недоброе, братцы!

   - Брось, атаман, забабился ты! - весело ответил Кривой.

   - Вот ужо подле батюшки оправишься. Едем, что ли!

   Он вскочил на коня:

   - Ночь-то какая!..

   Василий нагнулся к Наташе. Она быстро отвернулась. Он хотел что-то ей сказать и махнул рукою:

   - Едем!

   Они поскакали. Скакали они уже часа три, как вдруг Василий осадил коня.

   - Гляди, за нами! - сказал он.

   Все обернулись. С левой руки на них мчались казаки врассыпную.

   - Бери вправо! - приказал Василий. Они поскакали, но с правой руки перед ними вдруг выскочили из-за холма тоже казаки.

   Впереди, немного левее, чернел лесок.

   - Туда гони! - сказал Василий. - Скорей! - он ухватил Наташиного коня под уздцы и погнал, но казаки окружили их кольцом и стягивались.

   - Придется рубиться! - сказал Тупорыл, вынимая саблю.

   - Бейтесь вы, я ускачу с нею! - сказал Василий на всем скаку.

   - Ин! Спасайся! - согласился Кривой. Казаки приближались. Тупорыл кинулся на одного и тотчас покатился с коня на землю.

   Ловко наброшенный аркан стянул ему руки и сбросил с седла.

   Василий скакал не оглядываясь. Перед ним никого не было, но сзади он слышал за собою погоню.

   "Сам умру и ее урежу", - решил он, вынимая нож. Наташа ничего не видела, бешеная скачка на время помутила ее ум. Василий обхватил ее, сдернул с седла и занес над нею нож, но петля вдруг обвилась вокруг его шеи и сдернула с коня.

   Он упал и потерял сознание.

   Когда он очнулся, его, скрученного, поднимали казаки и сажали на коня.

   Брезжило утро. Василий оглянулся. Верхом на конях, со скрученными за спину руками, с ногами, привязанными к стременам, сидели его товарищи; вокруг суетилось человек двадцать казаков и какой-то чернобородый великан в одежде стремянного.

   - Вот так здорово! - сказал он, когда прикрутили Василия. - Теперь все по насестам! Едем, братцы! Чай, князь уж и встречу им заготовил!..

   Отряд двинулся скорой рысью. Часов через семь показался город. Перед ним, за надолбами, словно лес стояли виселицы. На длинной перекладине, скорчившись, висело по два, по три трупа. Вороны и коршуны стаями кружились над ними и покрывали виселицы черной каймою.

   Между виселицами то тут, то там торчали колья и на них сидели казненные воры. Одни еще мучились в агонии, другие уже успели испортиться и наполняли воздух невыразимым зловонием.

   - Ну, атаман, - сказал Василию с усмешкою Дышло, - полюбуйся-ка нашею рощицей: и тебе в ней отдыхать придется!

   Василий даже не повернул к нему голову.

  

  

   Пленников привезли к воеводскому двору. Навстречу отряду выбежали стрельцы и тотчас стали ссаживать с коней преступников и бросать их в тюрьмы. Это были низкие землянки, чуть видные от земли, с узкой дверью, с крошечными оконцами вверху.

   Василия втолкнули в одну тюрьму, заковав по рукам и ногам в кандалы. Он сел в углу на землю и огляделся. В тюрьме сидело, кроме него, человек двенадцать. На некоторых были надеты стулы, доска на шею, в которую были продеты и руки. Василий узнал некоторых казаков.

   - Атаман, - заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:

   - Где ухватили?

   Василий промолчал.

   - Вот собака, - сказал спросивший, - и тут гордится!

   Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:

   - Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! - но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.

   Невзлюбила его судьба-мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после... Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.

   - Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!

   - Спой песню, атаман!

   Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.

   - Чего своих-то душишь, лиходей! - набросились на него. - Не видишь, пытаный!

   - Ой-ой-ой! - стонал придушенный.

   - А вы не докучайте! - смуро сказал Василий.

   - Я вот покажу ему, псу, - проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.

   - Здорово! - заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.

   - Что-то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!

   - Ты их железами по башке, атаман!

   Детина поднялся с пола.

   - Я на тебя не сердит, атаман, - сказал он, - больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.

   - Не лезь! - сказал Василий. - Я сижу смирно!

   - И то! Дайте ему оправиться!

   Василия оставили и занялись своими разговорами.

   Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.

   Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.

   На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.

   - Чуксанов! - воскликнул временный воевода. - Вишь, какого осетра сымали! - сказал он злорадно. - Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!

   Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.

   Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.

   - Что ответ держать, - сказал он, - кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.

   - Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?

   - Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак...

   Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:

   - Не бреши на упокойника!

   - Чего брехать! Пес брешет, - ответил Василий, - чай, сам меня и в стрельцы отводил. Али забыл?

   - Откажись! - грозно сказал Калачев.

   - Не для ча, - уперся Василий.

   - Ну, так я покажу тебе, что брешешь, как пес! - крикнул Калачев. - В пыточную его!

   Его повели в пыточную башню. Сначала его один стрелец взвалил себе на спину, а другой стал бить его по обнаженной спине плетью, от чего кожа на спине вздулась и лопалась.

   - Сказывай подлинное! - говорили ему за каждым ударом, но Василий молчал.

   Ему дали ударов тридцать. Потом увели в тюрьму. Рубаха его была смочена кровью, рана открылась.

   - Закусил, атаман? - засмеялись колодники.

   После полудня его снова привели в пыточную башню. Теперь его вздернули на дыбу, потом жгли каленым железом, потом капали смолою. Василий вопил от невыносимой боли, а подьячий, приставленный к нему, повторял:

   - Говори подлинное!

   Наконец его посадили на горячие уголья.

   - Отрекаюсь! От всего отрекаюсь! - закричал, не выдержав, Василий.

   - То-то! - сказал подьячий и приказал снять его, после чего записал новое показание Василия.

   Лукоперовых и воеводу (царство им небесное) он оболгал. К ворам пристал по дурости да корысти ради.

   Его отвели снова в тюрьму. Он упал на землю и лежал, как труп, а колодники говорили:

   - Что, поужинал славно?

   На другой день его снова привели в воеводскую избу. Там он увидел и Кривого с Тупорылом и Горемычным. Дьяк поднялся и прочел им приговоры. Тех присудили к виселице, а Василия к смерти на колу.

   - Хочешь исповедоваться и приобщиться? - спросил его дьяк.

   - Хочу! - радостно ответил Василий.

   Его отвели в соседнюю избу. Там у аналоя стоял отец Никодим.

   Василий задрожал и упал ему в ноги. Слабость и потрясение мешали ему подняться. Отец Никодим стал подле него на колени и опустил над ним свою седую голову.

   - Отпусти и помилуй! - твердил Василий, глухо и тяжко стеная.

   Отец Никодим стал наставлять его.

   - Отец, умоли Наташу, чтобы простила окаянного!

   - Она забыла уже и о тебе плачет! - сказал старик. Василий поднял лицо.

   - Скажи ей, что, и умирая, люблю ее!

   - Скажу, сыне! - ласково сказал Никодим. - Встань, я приобщу тебя.

   И он приобщил Василия.

   После этого его повели стрельцы за надолбы. Подле одного пустого глаголя остановились, вывели друг за другом его товарищей и быстро вздернули.

   - Прощай, атаман! - успел крикнуть Кривой.

   Василий набожно перекрестился. Стрельцы повели его дальше и подвели к острому колу. Двое палачей схватили его сильными руками, высоко подняли и с размаху посадили на кол. Василий вскрикнул так, что вороны черной тучей поднялись с обезображенных трупов и закружили в воздухе.

   Когда Василий очнулся, он был один среди гниющих трупов. Кол медленно пробивал его внутренности. Невыносимая жажда мучила Василия, и он кричал хриплым голосом среди трупов и хищных воронов, которые уже не боялись его.

   Вот один вскочил ему на голову и сидел на ней, хотя Василий кричал и мотал головою. Вот он нагнулся, жадным клювом ударил в глаз Василия и отлетел.

   Василий лишился чувств и, не приходя уже в себя, помер к следующему утру.

  

  

   В первый момент князь не поверил своим глазам, когда казаки принесли и положили перед ним Наташу. Прилуков жадно глядел на нее и не мог наглядеться. Какая она бледная, измученная! Как нежно ее лицо и как печально! При ярком свете луны она казалась покойницей, так бледны и недвижны были черты ее лица.

   - Вот так здорово! - воскликнул Дышло. - Да это боярышня Лукоперовых!

   Князь очнулся и поднял орошенное слезами лицо;

   - Она, Дышло! Только не умерла ли она? Смотри, голубка не движется!

   - Что ты, князь! Да я ее сейчас тебе в память приведу! Гляди!

   Князь снова склонился над нею. Дышло стал на колени, взял ее руки и тихо стал хлопать по ладоням.

   - Будь черная кошка, - говорил он, - тогда бы живо! Подпалил хвост ейный и к носу!.. А теперь... тсс! Гляди, князь!

   Но князь и так не сводил с нее очей.

   Наташа лежала в обмороке, но вот она вздохнула, раскрыла глаза и улыбнулась. Сон! Вот он, светлый, ясный, который явился ей на спасение! И кругом от него свет так и льется... и она протянула вперед руки и воскликнула:

   - Спаси меня!

   - Спасли уже, ясная! - нежно ответил князь.

   - Ай! - вскрикнула Наташа и пришла в себя.

   Так это не сон! Князь правда перед нею, и она спасена. Свет этот - свет ясного месяца!.. Вот здесь лежат связанные!..

   Она села и растерянно-радостно оглянулась.

   - Не сон! И ты здесь, князь? Как ты набрел сюда?

   - Я послан за разбойниками в Саратов, - оправившись, ответил князь, - и узнал, что тебя вор увез. Погнался, и вот - помог мне Господь!

   - Истинно Господь, - кивнув головою, сказала Наташа. - От кого узнал?

   - Поп сказал. Я думал, тебя убили...

   - Отец Никодим! Значит, он жив! О, как я рада! Я думала, все убиты... Князь, отвези меня к нему.

   - Туда и уедем. Я только тебя ждал. Эй! - сказал он, подымаясь с колен. - Готовсь!

   Он распорядился устроить покойное сиденье для Наташи. Между двух коней, на копьях и арканах, казаки приспособили вроде люльки, и Наташа полулегла в нее. Князь сел на коня.

   - Ты, Дышло, воров к воеводе приведешь! - приказал он. - Двадцать казаков здесь тебе на помощь останутся.

   - Ладно! - сказал Дышло. - Скачи, княже, со своим кладом. Бог тебе на дорогу!

   Казаки поскакали. Князь время от времени взглядывал на Наташу и каждый раз встречал ответный благодарный взгляд, отчего с неудержимою радостью билось его сердце.

   В тихом домике отца Никодима, несм