Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

прокричав совою, замер в ожидании.

   Почти тотчас подле него появилась стройная фигура девушки, и он крепко сжал ее в своих объятиях.

   - Сердце мое, рыбочка, здравствуй! - зашептал он. - Ну что, думала про меня?

   - Думала, - тихо ответила Наталья, - сегодня в поле цветы рвала и все гадала: любишь, нет...

   - А что вышло?

   - Вышло, что любишь...

   - Верно! Как душу люблю! - Василий снова обнял ее и поцеловал.

   - Стой! - сказал он. - Слезы? О чем?

   - Все о том же, Вася, - ответила, прижимаясь к нему, Наташа, - не на радость любимся. Ничего из этого не будет.

   Лицо Василия угрюмо нахмурилось, но Наташа не видела его в темноте.

   - Если правда любишь, уйдем! Я говорил тебе, - сказал он, - на Яик пойдем, на Дон. Там я хутор достану...

   Наташа задрожала в его объятьях.

   - Не могу, милый! Как подумаю, что батюшка за это проклясть может, так и сомлею от страха. Какое счастье, если умру когда, то и земля не примет!

   - Бабьи сказки, - с горечью сказал Василий, - не любишь. Так и скажи. Любо тебе вот ночью выходить, голову дурить...

   - Вася! - в голосе Натальи послышались слезы. - Зачем ты это? Такая ли я?

   - Ну, ну, прости, мое солнышко, - поспешно сказал Василий, - сердце у меня такое обидчивое. Сейчас и закипит. Верю тебе, верю... А все же больно, Наташа! Что я им сделал, чем я хуже других! Али что беден?..

   - Тсс! Мил ты мне, Вася, и в бедности. Пожди! Знаешь...

   - Ну?

   - Вот уедет брат. Я батюшку улещать начну. Может, и примиритесь. Тогда легко будет.

   - Примиритесь! Я-то не прочь, он мне худа не делал, а он-то...

   - Его я упрошу. Пожди, Василий!

   - Да тебя, моя радость, всю жизнь ждать буду! Без тебя уже нет для меня счастия...

   Он опять обнял ее и начал целовать. Она зажмурилась и принимала его ласки.

   - Как подумаю, что они тебя выдать могут за немилого, кровь во мне так, словно вода в колесе, и забьется. Думаю, всех убью, ее вызволю! - заговорил он опять.

   Наталья горделиво усмехнулась:

   - Ни за кого, кроме тебя, не выйду. В монастырь уйду лучше!

   - То-то!.. К вам, слышь, гости приехали? - спросил он.

   - К брату, - ответила. Наталья, - приятель. Князь, а как звать и не вспомню.

   - Молодой? - уж ревниво спросил Василий.

   - Молодой! Как Сережа.

   - Может, свататься?

   - Не! - Наталья уже засмеялась. - Пусти руки-то! Больно!

   Василий тяжело перевел дух.

   - Эх, Наташа, Наташа! Кабы ведала ты, как больно мне. Иной прямо идет к вам, в очи тебе смотрит, шутку шутит, а я ровно тать! Собака залает, я уж дрожу, сторож крикнет - я в куст.

   - Пожди, Васенька, - ласково сказала Наташа, гладя его по лицу рукою, - пожди! Все потом по-хорошему у нас будет!

   - Дай-то Бог! - и они опять целовались.

   На востоке показалась золотистая лента, потянуло холодом, и со всех сторон запели петухи, когда Василий полез назад через высокий тын, а Наталья прошмыгнула в свою светелку.

   - Ой, уж и напугала ты меня, государыня! - сказала ее девушка, Паша. - Гляди, уже утро!

   Наташа тихо улыбнулась.

   - Говоришь, время-то и идет! - сказала она.

   - А слышь, государыня, что я про гостя-то узнала, - заговорила Паша, садясь на полу подле кровати, на которую легла Наташа.

   - Что?

   - С им холоп едет. Забавник такой. Дышлом зовут. Так он рассказывал. Князь от... - начала она и разочарованно замолчала, смотря на Наташу.

   - Ишь, и заснула! - пробормотала она удивленно и, притянув к себе войлок, улеглась на полу и зевнула.

   - Поди, целовалась, целовалась, - бормотала она, - как я с Митькой!

   При этой мысли лицо ее расплылось в блаженную улыбку.

  

  

   Князь Прилуков три дня прогостил у Лукоперовых и стал собираться в обратный путь. Хоть и приняли его радушно и ласково хозяева, но он под их кровлею только истерзал свое сердце. До сих пор он не знал любви, а тут сразу разгорелось его сердце пожаром, и не о чем он не мыслил, кроме сестры своего приятеля, а она, словно дразня его, ни разу даже не показалась ему.

   Сон оставил князя, и украдкою, словно вор, следил он за нею, когда после обеда спускалась она со своими девушками в сад и пела там песни или резвилась, бегая. Кругом все спали, и она, словно птица, выпущенная из клетки, беспечно резвилась, но лишь раздавался на дворе голос первого проснувшегося холопа, она тотчас стрелой мчалась в свою светлицу.

   Старик говорил ему раза два:

   - Хотел тебя с доченькой получше познакомить, да, вишь, она у меня до чужого человека какая пугливая!

   Князь только краснел при таких речах, ничего не отвечая.

   "Бежать надобно, - думал он, - а то и вовсе головы лишишься!" Но, собираясь бежать, он уже оставлял здесь свое сердце.

   - Так едешь, князь? - спрашивал его старик в день отъезда.

   - Беспременно!

   - Да ведь ты ввечеру? - спрашивал его Сергей. - По холодку-то куда, сподручнее!

   - Ввечеру! Как солнце сядет, мы и поедем!

   - Ну, ну! Я тебя хоть до табунов провожу!

   - Спасибо!

   Старик не знал, как и угостить князя на расставание, и когда тот переоделся опять в свою походную одежду и вышел проститься, старик заставил дочь свою выйти поднести прощальную чашу гостю.

   Князь не мог сдержать своего молодого чувства и словно обжег Наталью взглядом. Она вспыхнула и потупилась:

   - На дорожку, князь! Дай Бог тебе пути доброго!

   - Спасибо, государыня!

   Он выпил и низко поклонился.

   - Князь, князь, - заговорил старик, - ты уж не обижай меня! Возьми чашу-то!

   Князь стал отказываться, но старик настоял на своем.

   - А теперь давай поцелуемся! По душе ты мне, князь, пришелся!

   Князь горячо поцеловал старика.

   - А вора не бояться?

   - Не бойся, государь! Воеводы беречься будут! - улыбаясь, ответил князь.

   Они вышли на крыльцо. Внизу уже стояли оседланные кони и князя дожидался Сергей. Он одет был теперь в суконный армяк, стянутый черкасским ременным поясом, в легкую шапку с собольим околышем, в черные штаны и сапоги из желтой кожи. За поясом у него был заткнут короткий меч, а на руке висела нагайка.

   Старик еще раз поцеловал князя, благословил сына, и молодые люди, вскочив на коней, выехали из ворот в сопровождении Дышла, у которого мешки при седлах словно распухли от массы съестного, что по приказанию хозяина напихал ему господский дворецкий.

   - Вот так здорово! - бормотал Дышло, улыбаясь во весь рот.

   - Хорошо у вас! - заговорил князь, выезжая в поле. - Так бы и не уехал!

   - Скучно только! - ответил Сергей. - Только и утеха что охота. Выедешь это в степи с соколом али собаками... ширь, простор!..

   - Когда на Казань воротишься?

   - На Казань-то? Да вот год отбуду - и назад. Батюшка жениться велит, невесту сватает, - и Сергей широко улыбнулся.

   Князь вспыхнул и сказал:

   - Что ж, доброе дело! Бери только по душе.

   - А где ее сыскать? Я, княже, от девок-то сторонюсь. Ну их! Ежели и женюсь, так только для батюшки.

   - Бог поможет, и слюбитесь.

   - Так-то и я смекаю, хотя я лют, княже! Рассержусь - беда.

   Князь ничего не ответил. В это время в его голове мелькнула мысль и стала созревать и крепнуть Он не выдержал наконец, сравнялся конь о конь с Сергеем и сказал ему:

   - Слушай, Сергей Иванович, я слово молвлю!

   Что-то торжественное прозвучало в его голосе, и Сергей быстро обернулся к нему:

   - Молви, князь!

   - Скажи по сердцу, по чистой правде, люб я тебе?

   - Люб, княже! И мне, и батюшке моему!

   - Так будь ты мне сватом, Сережа! - дрогнувшим голосом сказал князь. Сергей понял его и даже покраснел от удовольствия.

   - За кого же сватать тебя? - спросил он, уже улыбаясь.

   - За сестру твою, Сережа. Увидел я ее, и нет мне покоя! Знаю, не успокоюсь и теперь, доколе ты моему счастью не поможешь.

   - Что же! Девка добрая, хоть и сестра. За нее вон недавно сам воевода сватался, да мы повернули его. А твоим сватовством честь нам делаешь!

   - Так по рукам? - вспыхнув от радости, сказал князь.

   - По рукам!

   - Стой! Поцелуемся!

   Они задержали коней и, обнявшись, крепко поцеловались.

   - Уж как матушка-то моя обрадуется! Все-то она к себе невестку ждет. Вот и будет! - мечтательно произнес князь.

   Они проехали верст тридцать.

   - Стой! - сказал Сергей. - Тут тебе переправа, и все берегом по Волге поедешь, а я назад! Сделаем привал!

   Они слезли с коней и, стреножив, пустили их.

   Дышло развязал мешок, вытащил оттуда сулею с настойкой, провизию, а потом набрал у реки сухого тростника и запалил костер...

   Теплая весенняя ночь раскинулась над степью.

   Опрокинутое небо горело звездами. Кругом было тихо, тихо, только кричали в высокой траве звонкие дергачи.

   - Благодать! - сказал Сергей, оглядываясь и вдыхая широкой грудью ароматный воздух.

   - Так бы жил, жил и жил! - мечтательно произнес князь, думая о своей любви и обещании Сергея, а судьба готовила уже им горькие чаши.

   Так неведомо для нас составляется книга жизни нашей, и нередко, когда мы думаем о наступившем счастье, над головою нашей разражается смертельный удар.

   Друзья расстались и поехали каждый в свою сторону, думая свои думы.

   У князя все мысли были полны Наташею, и он невольно заговорил с Дышлом, думая поделиться с ним переполнявшими его сердце чувствами.

   - Ну что, не сердишься теперь, что сделал крюку? - спросил он его.

   - Рад даже! - ответил Дышло. - Вот люди, княже! Рубашка!

   - Так доволен?

   - Как еще! И ты ешь, и ты пей, и девки кругом зубы скалят. Рай! Не то что у воевод этих. Нет чтобы угостить, а еще сами сорвать норовят!

   - Кто ж тебе там понравился?

   - Все!

   - Дочку-то видал?

   - Вот так здорово! Коли она сама в ину пору на кухню ходит, как же не видеть-то. Вот уж краля так краля! И умница, прости Бог.

   Князь с улыбкою слушал его, и грубый голос Дышла казался ему теперь музыкой.

   - Вот бы, княже, тебе жениться на ней. То-то матушка-княгиня была бы рада!

   Князь весело рассмеялся.

   - Пожди! Поженимся! - весело сказал он.

   - Вот так здорово! - захохотал Дышло. - Ехали дружка навестить, ан подружку сыскали.

   Князь улыбался и ни одной минуты не думал, что сам он Наташе, может быть, и не мил.

   А Сергей тем временем, возвращаясь домой, думал о предложении князя и довольно улыбался.

   "Чего еще лучше? Здесь, в глуши, разве может так сосвататься Наташа? С князем породниться, честь немалая! Только Наташа как? - и Сергей нахмурился. - Вдруг заупрямится. Ну, да уломать батюшка возьмется! А что до того, что бают, любит она этого... оборвыша, ну так его!.." - и Сергей взмахнул нагайкой.

   Конь рванулся и примчал его к усадьбе.

   Сергей сошел и, взяв за узду коня, думал уже стучать в ворота, как вдруг в ночной тишине ему послышалось, будто кто скребется по тыну. Он быстро привязал коня и тихо пошел вдоль ограды.

   Кто-то лез из сада. Сергей остановился и замер.

   Вдруг человеческая фигура показалась на верху тына, скользнула и прыгнула на землю.

   - Стой! - крикнул Сергей, бросаясь на человека и схватывая его.

   - Пусти! - рванулся тот. Сергей вгляделся, и в миг у него помутился ум от ярости.

   - Ты? - захрипел он. - Опять сестру порочить? Убью, стервец! - и он с силой ударил Чуксанова нагайкой.

   Чуксанов задрожал от злости.

   - Держись, коли так! - вскрикнул он и бросился на Сергея.

   Они оба покатились по земле. Между ними завязалась борьба. Чуксанов оказался сильнее Сергея и навалился на него.

   - За все! - хрипел он, тиская Сергея. Тот стал искать меч, но он выпал у него во время борьбы из-за пояса.

   - Вор! Я затравлю тебя псами! - сказал злобно Сергей, выбиваясь из-под Василья, но тот снова навалился ему на грудь.

   - Холопам велю палками заколотить, голь! - бранился Сергей. - Сермяжный дворянин!

   - Я ж тебя!..

   Брошенная плеть попалась под руку Чуксанова, и он не помня себя начал наносить удары Сергею. Сперва он бил его, не выпуская из рук, потом приподнялся и, видя, что Сергей лежит недвижим, стал опять наносить удары, пока не оборвал плети.

   Бросив ее, он злобно засмеялся и быстро исчез в темноте ночи.

   Он вернулся к себе домой, в небольшую усадьбу, обнесенную частоколом, и повалился, не раздеваясь, на лавку. Кровь еще бурлила в его жилах, и он, злобно усмехаясь, бормотал:

   - Ничего, дворянская кровь! Будешь помнить Чуксанова! Я еще тебе всю усадьбу спалю! Пожди!

   Но потом, подумав про Наташу, он схватился за голову руками и застонал.

   - Голубушка ты моя! Рыбка златоперая! Да почему же нам на голову беды столько? Другие веселы и счастливы, и всего у них вдоволь, а у твоего Василия только горе да обиды! Лапушка ты моя, что я наделал? - и при этих мыслях ужас охватил его сердце.

   Он торопливо встал и вышел из своей избы на двор. На этом дворе были все его владения. Несколько изб, в одной из которых он жил сам, были наполнены холопами, которых всего было человек сорок; несколько сараев, амбар да две повалуши; позади изб небольшой сад - вот и все владение. Уже соседи подговаривались к нему:

   - Продай! Что тебе в этом добре? А ты посреди как бельмо. Уйдешь под Курск, там хутор купишь, в казаки запишешься!

   И давно бы сделал так Чуксанов, если бы не Наташа. Кровь бурлила в его сердце, богатырские плечи требовали работы, сам он горел воинским жаром, но Наташа полонила его, и он жил от ночи до ночи только короткими свиданьями с нею.

   А теперь после этого уж не пробраться к ней! Да и чем это кончится?..

   Он то приходил в отчаянье, то вдруг гнев охватывал его, и он, сжимая кулаки, грозил всему роду Лукоперовых.

  

  

   Утренняя роса освежила Сергея. Он открыл глаза, хотел приподняться и со стоном опрокинулся на траву. Боль вернула ему сознание. При мысли, что он избит Чуксановым, невероятная энергия овладела им, и он, забыв о боли, поднялся с земли и тихо, опираясь о бревна частокола, побрел к воротам, где, роя копытом землю, стоял его конь. Члены с трудом повиновались Сергею, на голове он чувствовал кровь, но мысль об обиде заглушала физические ощущения, и ему казалось, что он сгорит в своем, теперь бессильном еще гневе.

   - Но погоди! - лицо его искривилось злою усмешкою, при виде которой его холопы дрожали с головы до пяток.

   Он стукнул в калитку. Брезжило уже утро и по двору сновала челядь.

   Ему тотчас открыл калитку холоп Первунок и при виде крови, синяков и царапин всплеснул руками.

   - Милостивец ты... - начал он и смущенно замолк, встретя взгляд Сергея.

   - Возьми коня да сейчас пришли ко мне в повалушу Еремейку-знахаря. Живо!

   И, не выдавая своих страданий, он кое-как добрался до повалуши и уже там со стоном упал на широкую скамью.

   Почти тотчас вошел в горенку знахарь Еремейка. Высокий, сухой старик с лохматой седой бородою, с жидкими косицами на голове и нахмуренными черными бровями, он появился на усадьбе лет тридцать тому назад и со смертью жены деда Лукоперова остался при усадьбе за знахаря. Ни один богатый помещик того времени не жил без своего, так сказать, домашнего врача и без своего домового священника, нередко из расстриг.

   Еремейка этот умел варить целебные снадобья, знал корешки и травы, умел заговаривать зубную боль, потрясучку, а девки говорили про него, что он знает и привороты.

   Сам он мало говорил о себе и любил уединение.

   Лукоперов отвел ему на жилье старую упраздненную баню, и Еремейка жил в ней, увесив стены пучками трав и кореньев, заставив стол разными посудинами.

   - Чего тебе? - спросил он угрюмо Сергея.

   - Ой, помоги, Еремейка! Огляди! Да скорее, старый! Невмоготу терпеть!

   Еремейка раздел его и медленно осмотрел его избитое тело, каждую косточку пробуя рукою, отчего Сергей корчился от боли.

   - Знатно тебя, государь, отвозили! - сказал он.

   Сергей сверкнул глазами.

   - Лошадь, дурак, опрокинула. Ногами помяла!

   - Ну, ну, - усмехнулся старик, - мне-то все едино, что конь копытом, что плетью али батогом. Косточки все целы. Не бойсь, завтра встанешь! Я вот пойду мази изготовлю! А голова пустое. Так, царапина. О камень, видно! Пожди малость!

   - Еремейка, - остановил его Сергей, - не завтра, а в эту ночь я должен на коня сесть, слышишь! Пособи, и я награжу тебя.

   Старик проницательно посмотрел на него:

   - Али мстить хочешь? От мести мало утехи!

   - Не твое дело! - крикнул Сергей. - Иди и помни!

   - То просит, то лается! - проворчал старик, уходя, а Сергей опрокинулся навзничь и забылся.

   Старик вернулся через полчаса в сопровождении Первунка. Они вдвоем обмыли Сергея, потом старик вымазал его мазью и дал выпить своего снадобья.

   - Коли потрясучки не будет, ввечеру выйдешь! - сказал он. - Теперь оденься теплее и спи! Я еще зайду к тебе!..

   - Позови ко мне батюшку, - приказал Сергей Первунку, - скажи: немешкотно!

   Старик и слуга удалились, а на место их через пять минут в повалушу торопливо вошел отец Сергея. Лицо его было встревожено.

   - Что с тобою, сынок? Где так убился?

   - Тише, батюшка! Закрой дверь поплотнее да выслушай!..

   Тот быстро исполнил желание сына и вернулся к нему, тараща испуганно маленькие глазки.

   - Меня это Васька избил, - сказал сквозь зубы Сергей, - я его у нашего тына поймал. Он лез. Надо думать, с Наташкой виделся. Он меня ухватил и избил!..

   Отец всплеснул руками:

   - С Натальей! Да быть того не может! Ох, седины мой, седины! Да неужто она опозорила меня? Голубка невинная - и вдруг блуда? Да не может быть того!

   - А есть! - сказал Сергей. - Ты ей скажи!..

   - Скажи! - вскрикнул Лукоперов, топая ногами и сжимая кулаки. - Да я убью ее! Руками вот этими задушу! В колодезь брошу! А его... его!..

   - А с ним я рассчитаюсь, - угрюмо сказал Сергей, - сегодня же... в ночь!..

   - Ну, ну! А как же? Ты болен же?..

   - Пустяки! К ночи выправлюсь для такого случая. Ты собери мне тридцать молодцов. Пусть Первунок пойдет, да Муха, да Петунька, да Кривой. Еще можно Охочего и Сову взять, а остальных так подбери. Пусть возьмут сабли, пистолеты дай им да кинжалы. Серы дай, пакли...

   Отец быстро закивал головою:

   - Ладно, ладно, сынок! Выпали ты этого разбойника! Ужо ему! Все сделаю. Иди, отдохни, сосни, а я! Я к Наташке...

   - Батюшка, ты не очень шуми, - сказал Сергей, - князь просил меня у тебя сватом быть.

   - Ну?! - Лукоперов даже всплеснул руками. - Ах она! Ах она! Такое счастие на ее долю, а она с Ваською. Уж я же ей! - и он, семеня ногами, быстро выбежал из повалуши.

   Как ураган он ворвался в светелку дочери и, прежде чем она могла опомниться, ухватил ее обеими руками за густую косу.

   Пашка с визгом выбежала из светлицы. Наташа упала на пол.

   - Вот тебе, вот тебе, вот тебе! - повторял Лукоперов, тряся дочь за волосы. - Не порочь моих седин, не путайся с Васькой, не приваживай его через тын скакать. У-у! Непутная! Вот тебе, вот!

   Он прыгал вокруг Наташи, лысая голова его покраснела, и на ней вздулись жилы, из его глаз капали слезы.

   Наконец он ее бросил и горько заплакал.

   - Что ты со мной делаешь? Что? Али неведомо тебе, что он вор и разбойник, что и отец его был вор и разбойник, и дед. Они свейскому королю Псков выдали! А ты? Васька-то Сергея избил... к тебе сам князь сватов шлет! А ты? - бормотал жалобно старик, вытирая кулаком слезы и причитая: - Я ли не люблю тебя, я ли не балую! От ветра и то берегу, чтобы не надул. А ты?..

   Наташа лежала на полу ничком с растрепанной косой и в ужасе думала, что пришел конец ее любви. Поняла она сразу, что ее Вася попался Сергею и тот не пощадил ее брата; поняла она, что не пройдет это даром Васе, и еще, что за нее князь сватается. Не страшны ей были отцовские побои, - без побоев и науки нет, и на то его отцовская воля. А страшно до ужаса, что теперь сразу все кончится и ее жизнь станет одною мукою.

   Она вдруг поднялась с полу и на коленях подползла к отцу.

   - Батюшка! Дай слово молвить... - прошептала она.

   - Какое еще слово! Опозорила, и все! Ну, что говорить хочешь? Ну?

   - Батюшка! - воскликнула Наташа. - Не губи ты меня! Люблю я его больше жизни! Прости ты его!

   - Что?!

   Старик вскочил и снова протянул к ее голове руки, но она продолжала, вопя:

   - Или сгони ты меня со двора. Уйду я к нему, и уедем мы с ним в земли черкасские. Забудь меня, непокорную!..

   - Да ты белены объелась, ума решилась! Ах ты Господи! Вот расти дочерей без матери! - с ужасом закричал старик. - Бежать удумала. Так нет, нет! Убью лучше! Сиди! - сказал он вдруг и, быстро повернувшись, выбежал из светлицы.

   Потом выглянул в дверь:

   - Голодом заморю, ослушница! Сиди! Он захлопнул дверь и загремел засовом. Наташа упала ничком на пол и залилась слезами. Старик позвал к себе Пашку и строго сказал:

   - Заморю, ежели что узнаю! Корми ее и опять на ключ, а ключ мне отдавай. Убежит - за ребро повешу! Помни! А теперь тебе только тридцать дадут!

   - Государь, неповинна! - завопила Пашка, бросаясь ему в ногу.

   - Встань, дура, встань! Розгачи самой на пользу будут. Ей вы, возьмите!

   Двое холопов подхватили Пашку и поволокли из горницы.

   - Вопи сильнее, - сказал ей один, - мы тебя бить не станем. Их бы, шутов, самих розгачами!

   - Постарался бы, - ухмыльнулся другой, - для его чести!..

   Сергей раза два облился потом, потом заснул крепким, живительным сном, и когда проснулся, то почувствовал себя таким бодрым и сильным, что даже рассмеялся. Но едва он вспомнил про причину своей болезни, про свою страшную месть, как смех тотчас замер на его устах, лицо побледнело, глаза вспыхнули злым огнем, и он быстро поднялся со скамьи и хлопнул в ладоши.

   Вместо слуги к нему вошел отец с толстою свечою в деревянном шандале.

   - Э, проснулся, сынок! Славно!

   - Поздно?

   - Двадцать второй час пошел. Ты ляг! - сказал он заботливо. - Я заказал тебе горячего вина с имбирем. Оно тебя лихо согреет. А ночь-то добрая! Светлая!..

   Добродушного Лукоперова нельзя было узнать. Глазки, его горели злым огнем, тонкие губы кривились злою усмешкою.

   - Сделал, батюшка? - тихо спросил его сын, послушно ложась опять на лавку.

   - Все, сынок, все, как заказывал! Ха-ха-ха! Будет ему, басурману, потеха на закусочку!

   В это время вошел Первунок, внося жбан горячего вина и стопу.

   - Испей, сыночек, на дорожку! - ласково сказал ему отец.

   - Сбирай людей! - приказал Сергей Первунку.

   Тот поклонился и выскользнул из горницы. Сергей встал и быстро оделся. Он надел кафтан, опоясал его кушаком, прицепил к боку саблю и засунул за пояс пистолет.

   - Кольчугу бы набросил! Не ровен час...

   - Пустое!

   Сергей залпом выпил две стопы горячего вина, и силы его словно удвоились.

   - Ну, иду. Благослови, батюшка!

   - С Богом, с Богом. Накажи охальника! - торопливо перекрестил его отец. - Ждать тебя буду. Приходи прямо ко мне в горенку.

   Сергей вышел во двор. Луна ярко светила, и он увидел кучку подобранных один к другому молодцов из холопов.

   - Ну, - сказал он, подходя к ним, - все у вас в порядке?

   - Все, государь! - ответил Первунок,

   - Так слушайте! На усадьбу Чуксанова пойдем. Ты, Первунок, возьмешь с собой десяток и с задов в сад перелезешь с молодцами. Ты, Кривой, пяток возьми и за амбарами перелезешь; ты, Сова, с другой стороны, а я с ворот. Как заплачу филином, все сразу и сейчас ворота открывайте! Все избы зажечь! Холопов бейте, которые обороняться будут, а его самого живым взять! Помните! Кто возьмет, тому три рубля и кафтан, кто убьет его - веревка на шею! Ну, с Богом!

   Ворота отворились, и все гуськом вышли за околицу и пошли вдоль тына.

   Чуксанов жил всего в трех верстах.

   Усадьба его садом сливалась с лесом, а ворота выходили на речной берег. С боков шли степные луга, и вокруг ближе трех-пяти верст не было у него никаких соседей.

   В эту ночь не спалось ему. Все еще не мог совладать он со своими думами и ломал голову, как увидеть Наташу, как узнать, что с нею. Грустный, он вышел на свое крыльцо. Месяц ласково смотрел на него.

   Василий поднял глаза на небо.

   Может, и она в эту минуту смотрит из оконца на луну и о нем думает.

   Вдруг он вздрогнул. Жалобно-жалобно заплакал филин.

   Не к добру это!

   И только что он это подумал, как с криками замелькали по двору люди, распахнулись ворота, и в них хлынула толпа, сверкая саблями.

   Василий тотчас сообразил, в чем дело, и бросился в горницу! В один миг сорвал он со стены саблю и прыгнул в окошко.

   Его тотчас окружили люди Первунка.

   Сзади послышались вопли, собачий лай, звон мечей, и вдруг страшная картина разбоя озарилась заревом пожара.

   Василий рубился как исступленный.

   - Не руби его! - закричал Первунок. - Это сам! Живым бери! У кого аркан?

   Василий отпрыгнул в сторону и метнулся по траве сада, махая саблею. Все расступились. Он бросился к тыну.

   - Лови его, держи! - раздались голоса. В ту же минуту под ноги ему подкатился какой-то человек. Василий упал, и тотчас на него навалились лукоперовские холопы.

   Посреди двора, вокруг которого, с треском рассыпаясь искрами, догорали избы, на краю колодца сидел Сергей, опираясь на саблю, а перед ним стоял связанный Чуксанов. Они смотрели в упор друг на друга, и взоры их метали молнии. Наконец Сергей перевел дух и заговорил:

   - Ну, вот, друже, и расчет сведем! Ты меня, а я тебя!

   - Расчет будет, когда я вашу усадьбу спалю! - глухо ответил Василий.

   Сергей усмехнулся:

   - Ладно, коли спалишь, а пока за вчерашнее посчитаемся!

   - Развяжи руки и дай саблю!

   - Тебе? Саблю? - с невыразимым презрением воскликнул Сергей. - Пастуший кнут тебе, дворянин сермяжный!

   Он перевел дух и, стараясь казаться спокойным, сказал с усмешкою:

   - Хотел я тебя поначалу нагайкой бить, да раздумал. Ты меня нагайкой бил, и выходит, тебе то не по чину будет! Решил розгами!

   Василий вздрогнул.

   - Не смеешь ты этого! - закричал он. - Я такой же дворянин, как и ты. Я к воеводе пойду!

   - Иди, милостивец! А пока что: эй, Первунок, Кривой, Муха! Ну-ка его! - закричал Сергей.

   В одно мгновение холопы набросились на Чуксанова, развязали его, сдернули кафтан, рубаху и штаны и положили на землю. Первунок сел ему на плечи, Муха на ноги.

   - Розог! - приказал Сергей.

   Длинные прутья свистнули в воздухе, и из спины Чуксанова брызнула кровь. Он закусил себе руку, чтобы не кричать от боли.

   - Садчее! Садчее, так его! Будешь помнить, волчья, сыть, Лукоперова! Голь! Сермяжный дворянин! - ругался Сергей под свист розог.

   Кривой устал махать рукою, его сменил Сова. Спина Чуксанова уже давно представляла собою кровавое месиво, и розги не били, а шлепали по ней, словно по луже.

   - Бросьте его псам! - приказал наконец Сергей. Первун и Муха сошли с Василия, но он лежал неподвижно ничком, вонзив зубы в руку.

   - Собаке собачья смерть! - злобно сказал Сергей. - Ну, домой!

   Холопы потянулись, ведя за собою связанных Чуксановых людей. На дворе уже догорали последние головешки. Восток побелел и скоро озарился кровавым заревом. Кругом было безмолвно, тихо, только плескалась река да тихо шумел еще не проснувшийся лес.

   Чуксанов лежал недвижным трупом.

   Из-за сгоревшего сруба вылезла опаленная собака. Она подбежала к хозяину, обнюхала его и с жалостным визгом начала лизать его окровавленную спину. Чуксанов не шевелился...

  

  

   Василий наконец очнулся и с изумлением огляделся вокруг себя. Лежал он словно бы на полке. На стенах, на потолочных балках, везде, куда ни глянь, висели пучки трав и кореньев. Слабый свет пробивался через два тусклых оконца, затянутых пузырем, и Чуксанов не мог понять, где он находится. Только не у себя. У него висели в углу образа и теплилась лампада, стоял стол и дубовые скамьи, на стене висел ковер персидский и на нем славное оружие. Он хотел сойти, но страшная боль в голове и спине заставила его застонать и бросить попытку шевельнуться хоть членом. В то же время он вспомнил все происшедшее: пожар, битву и страшное, позорное наказание. При этом воспоминании он застонал еще сильнее.

   - Очнулся! - раздался подле него голос.

   Он повернул голову и увидел тощего старика, в котором сразу признал Еремейку, лукоперовского знахаря. Кровь застыла в его жилах, волосы зашевелились на голове. Какую муку и позор ему еще придумали?..

   - Разве мало им мести? - глухо спросил он. - Чего они еще захотели от меня?

   Старик понял его мысли и покачал головою.

   - Не бойсь, не бойсь, ты не у ворога! Еремейка не выдаст, кого хоронит.

   - Так ты... - с надеждою в голосе начал Василий.

   - Да, кабы не я, псы бы тебя съели, - перебил его старик. - Иду это я из лесу, что дымом тянет? Подхожу, а на месте твоей усадьбы-то пеньки горелые. Вижу там, подале, собаки что-то словно грызутся. Подошел ближе: лежишь ты ровно туша свежеванная, а вкруг псы, и один-то пес тебя защищает, а его грызут. Тут я разогнал их, тебя-то, молодец, до ночи стерег, а ночью сюда приволок, благо, у меня тут лазейка есть!.. Ты здеся пластом три дня лежал. Все без памяти.

   - Спасибо, дедушка, - со слезами на глазах проговорил Василий, - Бог тебя... - Он не кончил и протяжно застонал.

   - Больно? - участливо спросил Еремейка.

   - Саднит, жжет... испить бы!

   - Это можно! Я тебе кваску, кисленького! - старик ушел и через минуту вернулся с деревянным ковшом холодного квасу. Василий жадно осушил ковш.

   - Теперь полежи малость, - сказал ему Еремейка, - а опосля я приду; опять тебя мазью натру. Спина-то уж заживать стала. Скоро совсем молодцом встанешь!

   - Скорей бы! - проговорил Василий, и измученное лицо его вспыхнуло. Старик понял его и усмехнулся:

   - Успеешь еще!..

   В тишине и покое, при заботливом уходе Еремейки, Василий слез с полка уже на третий день после того, как очнулся. Старик поместил его в своей кладовой, и Чуксанов, несмотря на то что жил в усадьбе своего ворога, был безопаснее, чем в каком ином месте.

   Старик смеялся тихим, беззвучным смехом.

   - Меня они все чураются, - говорил он, - днем-то еще туда-сюда, а к вечеру и - ни Боже мой! За колдуна почитают, а мне то и на руку. Не бойсь, сюда не заглянут.

   По вечерам он звал Василия в свою горницу и они вместе ужинали, а там говорили, иную пору до первых петухов. Ряд бесед на одну и ту же тему открыл сам Еремейка.

   - Как это увидел я тебя, - сказал он, - сейчас смекнул, что это его рук дело, - он показал на стену, за которой находилась усадьба, - а днем-то накануне я его лечил. Тоже избили его. Это, выходит, ты его, а он тебя. За что ж подрались-то?

   - Горе тут мое, дедушка, сворожено! - с горечью сказал Василий. - Поначалу я им ничего не сделал, а теперь им смертельный враг. Полюбил я - от тебя не буду таиться - Наталью ихнюю, и она меня...

   И Василий день за днем рассказал Еремейке и про любовь свою, и про тяжкие невзгоды своей жизни, и про странную ненависть к нему Лукоперовых, и, наконец, про последнюю встречу.

   - Ох ты, горький! - вздохнул старик. - Истинно сказано: с сильным не борись! Где тебе, сиротинке, одолеть их?

   Василий сверкнул глазами и гневно сжал кулаки:

   - К воеводе пойду, суда потребую. Пусть головой их мне выдадут!

   - Глупый ты, глупый, - закачал головою старик, - да с чего ты взял это, что воевода за тебя вступится. Воевода за того станет, у кого мошна толще. Али и этого не знаешь?

   - На Москву пойду, к самому царю!

   - Ну, до царя-то тоже через восход добираться надо!

   - Тогда все их гнездо выжгу поганое!

   - А Наталью как?..

   - Ее возьму! Одну ее, голубку белую! Попала она в воронье гнездо проклятое! Дедушка, а ты не видал ее?

   - Не! Ее отец-то, слышь, на замок запер. Я на дворню ходил, слушал. Бил ее! Бают, князь за нее сватается.

   - Не бывать этому! Убью ее лучше! - с дикой страстью вскричал Василий.

   - Не бывать! Все, друже, на свете бывает. Знаешь ты мою историю?..

   - Нет, дедушка!

   - Ну, так послушай!

   Старик налил браги, отпил несколько больших глотков и начал рассказывать:

   - Давно то было, еще при царе Михаиле Феодоровиче, в те поры, когда он только на Москву приехал. Вот когда! Кругом разорение. Людишки-то только-только строиться зачали. И был под Коломною боярин, Иван Игнатьевич Шерстобой по имени. Такой ли выжига, такой ли зацепа, при царе Шуйском раньше дьяком был, а потом Тушинскому прямил. Вот! А мой-то батюшка, Степан Кузьмичев, разорен был. Думал, дай выстроюсь, сынку что оставлю - я-то у него один был. Пошел он к этому Шерстобоеву да в кабалу к нему запишись. До самой, мол, смерти! Тот ему пятьсот рублев обещал. Мне-то о ту пору всего десять годочков было. Расту это я, расту, в стрелки он меня забрал, и сустреться мне его дочка. Анной звали!

   Старик тяжело перевел дух. Черные брови его зашевелились словно тараканы. Он опять отпил и продолжал:

   - Увидела она меня и зарделась, а я ровно пень стою и не дыхну. С той поры и пошло. Поначалу только так встретимся - и в стороны, потом она мне плат бросила, а там раз в ночи пришла это сенная девушка и зазвала в вишенья...

   - Как со мною! - тихо сказал Василий.

   Старик кивнул:

   - Как минутки мелькали ноченьки! Эх, время... Только вдруг это батька мой помер. Поначалу я за любовью своей и горевал-то мало, а потом - на-с! Лукоперов, Федор Степанович, дед евойный, и посватайся за Анну. Господи, и завыл я тогда, а что сделаешь? Глядь, поженились, а там он и увез ее! Тоска меня забрала. Пошел я к боярину и говорю: "Отпусти меня и пятьсот рублей отдай, что батьке обещал". А он на меня: "Как ты смеешь, раб, мне такие речи говорить?" Я ему: "Батька мой точно в кабалу записался, а я вольный человек". - "Ты-то вольный? - закричал он. - В бато