Зарин Андрей Ефимович - Казнь

мнаты.

   - Нет на нее смерти и нет! - сказал он, когда они вышли на улицу. - Да, теперь я ее в больницу отдам, и кончен бал! Сил нет! Острог нагадала, нате-ка!

   - Брось! - успокаивал Грузов. - Гаданья - глупости.

   - Все же неприятно! - ответил Косяков.

   - Ну, ну, - остановил его Грузов, - что ты ему говорить будешь?

   - Ему-то? - Косяков передернул плечами. - Я уже обещал ждать неделю и буду! Но тем временем мы можем к ней наведаться? А?

   - Подождем, - ответил Грузов, - все-таки оно, знаешь, не того. Обещался и... вдруг...

   - Как хочешь, как хочешь. Ну а через неделю снова.

   - К нему?

   - Ну да! Ты, собственно, прав, - Косяков тряхнул головою, - потому что он-то уж оповестил ее всенепременно.

   Грузов был очень доволен его одобрением и улыбнулся.

   - Надо все, чтобы по чести, - сказал он, - если он будет платить, пусть он; если откажется, пусть она. Они поймут, что имеют дело с порядочными людьми.

   - Верно, друг, верно! - кивнув, сказал Косяков, но при этом так прищурил глаза, что, взгляни на него в эту минуту Грузов, и он смекнул бы, что дружба при делах - крайне непрочная связь.

   - Иди же! - сказал Грузов, когда они дошли до сквера. - Я зайду в "Золотой якорь" и подожду тебя. Он уже, наверное, там!

   - Лечу! Мигом!

   Косяков рванулся и устремился в сквер, но едва он переступил за его ограду, как тотчас умерил свой шаг и принял вид наслаждающегося вечерней прохладой господина.

   Анохов действительно уже ждал его.

   - Вот ваши деньги, - сказал он брезгливо, подавая Косякову конверт и не отвечая на его поклон. - За них вы должны молчать неделю! Так?

   Косяков поклонился.

   - Можно вам верить?

   Косяков выпрямился.

   - Я беру от вас деньги не считая и верю вам. Верьте и вы моему слову! - гордо сказал он.

   - Отлично! Пройдемте сюда, здесь темнее... Так! Ну, а за сколько вы продадите все векселя?

   - Не торгуясь - за половину!

   Анохов повернулся и пошел прочь от Косякова.

   "Это еще милостиво, - думал он со злобною усмешкою, идя по направлению к вокзалу, - мог спросить и десять, и двенадцать, и все пятнадцать тысяч. Милостиво! Но откуда их взять?.. Пятьдесят рублей и то не достанешь. Положим, она. Но на сколько времени хватит и ее? О, подлость!"

   Он топнул ногою и прибавил шагу.

   Молодой человек хорошей фамилии, он имел перед собою всю будущность и вдруг запутал себя так глупо, так гнусно... Положим, женщины великодушны. Дойди до огласки, она не скажет, что он делал надписи, но это все делалось для него - этого нельзя скрыть. Какой скандал!... Разорвать связь и бежать. Но она бешеная, она все может.

   Анохов даже похолодел при этой мысли.

   Только на вокзале он несколько рассеялся. Манька-гусар, одна из звезд местного полусвета, села за его столик и вполголоса напевала ему отрывки из цыганских романсов; из зала доносилось пение хора. Широкая Волга чернела своею водною гладью, и взор терялся в полумгле летней ночи. На душе становилось ровнее.

   Маньку отозвали в хор, Анохов на время остался один и отдался мечтам, так легко овладевающим слабыми душами.

   Он уедет в Петербург, и там его тетушки и дядюшки похлопочут за него все в том же министерстве. Его могут сделать чиновником особых поручений при министре. Летние командировки, а зима вся свободна и в сплошных развлечениях. Можно будет подобрать девушку с деньгами, с влиятельной родней и жениться. Только бы здесь...

   Его лицо опять омрачилось, но в эту минуту к нему подошел его товарищ по училищу, Краюхин, состоявший товарищем прокурора при местном окружном суде. Круглое, всегда довольное лицо его с маленькими черными усиками и круглыми глазами напоминало кота. Среднего роста, с небольшим брюшком и тою солидностью, которую стараются придать себе ограниченные люди, он являлся типичным представителем провинциальной бюрократии.

   - Жан! - окликнул он Анохова. - Сидишь и, видимо, пребываешь в мехлюндии?

   - А ты чего так сияешь? - спросил Анохов, здороваясь с ним.

   - Рад и горд, - сказал Краюхин, садясь к столику, - мне поручено обвинение по делу об убийстве Дерунова, громкое дело! Я обдумываю речь! - И Краюхин многозначительно поднял брови.

   - Какая же речь, если убийца еще не найден?

   Краюхин улыбнулся.

   - Между нами, - сказал он таинственно, - убийца найден. Пришел и сознался. Некий Захаров. Какой-то бухгалтер... дикарь!

   - Найден? - заинтересовался Анохов. - Какие же мотивы?

   - Видишь ли, между нами... Ты позволишь? - он взял стоявшую на столике бутылку и налил из нее в стакан. - Мы собрали справки. Он отказывался объяснить, но мы добились сути. Дерунов этот жил с его женою. Смазливая бабенка, боец... - он отхлебнул из стакана. - Оказывается, они на другой день собирались с Деруновым ехать по Волге, и муж узнал. Узнал и... - ну, скажи, не дико ли это?.. - сейчас и расправа.

   Краюхин развел руками и заговорил, уже не смотря на Анохова и, видимо, слушая самого себя:

   - Пора же быть культурными людьми и не мстить смертью за измену жены. Легкие измены стали столь обыденным явлением, так вошли в нравы, что, ей-Богу, тогда бы пришлось перерезать семьдесят пять процентов жен и столько же мужчин, холостых и женатых. Чувство свободно! Я живу с чужою женою, что же за резон меня резать? Дико! Некультурно! Разведись, в крайнем случае, если тебе не страшен скандал, но резать?! - он вздернул плечами и уже спокойнее продолжал: - Тем более что я не век буду жить с нею. Она останется при муже, как скоро я к ней охладею и оставлю ее. Это так вошло в жизнь, так обыденно, что мстить за это кровью - значит, помимо всего, подрывать общественное спокойствие, зиждущееся на мнимом неведенье. Ведь была же кровная месть - она отошла в предание, пора и месть за измену призрачной супружеской верности сдать в архив. Женщина всегда обманет, обманывай и ты, но бить ее, убивать любовника... фи! Это только извинительно мужику, но не тем, кто хоть слегка причастен культуре. Я изменил женщине, она плещет мне в лицо кислоту, бьет у меня в квартире окна, стреляет в свою соперницу; мне изменила жена - я ее режу, убиваю ее любовника. Да этак жить нельзя будет! До сих пор старались в ревности находить смягчающее обстоятельство, я хочу первый восстать против этого! Убийство и есть убийство, а это еще с подкладкою дикости. Пора дать чувствам свободу!... - он осушил стакан и долил его снова.

   Под впечатлением его речи в душе Анохова сложилось решение. Он сочувственно кивнул ему головою и сказал:

   - Действительно, ты прав! Чувство должно быть свободно, а мы его часто держим в рабстве и, вместо того чтобы сказать надоевшей любовнице: "Оставь меня", говорим ей по-прежнему о любви из глупого страха или сожаления.

   - И в результате - нелепость! - убежденно сказал Краюхин. - Не стесняйся сам и не стесняй другого!

   - Золотые слова! - подхватил Анохов и вздохнул с облегчением. - Ах, Жорж! - сказал он в порыве откровенности. - Я переживал это рабство чувства и только вот теперь сбросил с себя его цепи...

   - По этому случаю выпьем! - засмеялся Краюхин и постучал стаканом по бутылке. - Еще бутылку! - сказал он лакею, отдавая ему пустую.

   - Выпьем! - ответил Анохов. - А через три дня твой коллега dahin {Далеко (нем.).}!

   - Куда же?

   - В Питер! А там? Как устроюсь! Иначе, брат, мне не отыграться от...

   - Можаихи, - цинично заметил Краюхин.

   - Ну ее к черту! - грубо ответил Анохов.

  

  

   "Убийца Дерунова найден и арестован". На другой день это известие было напечатано в местных газетах, но городские кумушки, опережавшие любого репортера, называли уже убийцу по имени.

   - Слышали? - спрашивал один служащий в канцелярии другого.

   - Слышал, - отвечал другой, и тогда спросивший тотчас отворачивался с недовольной миною, поджидая другого, менее сведущего.

   - Слышали? - спрашивал он этого другого.

   - Ничего, а что случилось?

   Лицо вопрошавшего озарялось самодовольством, и он с видом человека, извещенного лично председателем суда, сообщал:

   - Наш-то тихоня, Захаров, арестован! Оказывается, он Дерунова-то убил!

   - Не может быть?!

   Изловивший слушателя приходил в восторг. Он начинал оживленно рассказывать, возвышал голос, изменял его, махал руками и чуть не в лицах изображал сцены убийства, ареста, допроса и проч. Вокруг него собиралась кучка любопытных, и даже сторож, отойдя от вешалки, слушал вполуха.

   Авдотья Павловна Колкунова, дымя папиросою, полулежала в позе отдыхающей у ручья нимфы и говорила своей дочери:

   - Я всегда чувствовала, что он разбойник. Недаром мы ненавидели друг друга. Но не плачь, все к лучшему! Его отошлют на каторгу, и ты свободна... Мы уедем в Петербург и там...

   - Но скандал, мамаша, - всхлипывая, отвечала Екатерина Егоровна, - меня звали к следователю и такое спрашивали... а потом то же будет и на суде.

   Обольстительная полковница загасила папиросу и снисходительно улыбнулась.

   - Дурочка ты моя! - сказала она. - Да ведь тебе теперь известность-то какая! Чего бы не дала любая из нас, чтобы из-за нее другого зарезали!

   Екатерина Егоровна выдавила улыбку.

   - Самоубийство и то возвышает женщину в глазах мужчин, а тут - на тебе! Понятно, - продолжала мамаша, - здешнее общество вознегодует, пожалуй, отвернется от нас, закроет двери, но только из зависти! А нам наплевать. Да пожелай ты теперь - ты всех мужей отобьешь, глупая! А она плачет.

   Полковница поднялась, вальяжно села на диван и сказала:

   - Налей мне кофе!

   Дочь, видимо, успокоилась, и беспечная улыбка появилась на ее губах.

   - Смотри, не сегодня-завтра к нам на вечерний чай столько напросится народу! - полковница плавно повела костлявой рукой по воздуху. - И все тебе сочувствовать будут!

   При этом предположении дочка полковницы не удержалась и уже весело смеялась от удовольствия.

  

   Волосатый Полозов в своей тесной конурке, называемой редакцией, стоял перед беспечно сидевшим перед ним Силиным и ласково говорил ему:

   - Голубчик, вы сделали передо мной свинство; обещались, а сами и в "Газету" описание убийства отдали...

   - За двойню! - перебил его Силин.

   - Ну, хорошо, мы квиты! - торопливо заговорил Полозов. - Только теперь, милушка, не обманите! Одному мне. Я уж по шесть копеек дам, только на совесть!

   - Идет! - согласился Силин. - Я, признаться, вас уважаю больше, чем его. Он любит сплетни сводить, а я таких не люблю, но уговор! - Силин поднял руку, а Полозов беспокойно стал трепать свою густую бороду.

   - Принимать все, не вычеркивать ни строки и за все шесть копеек. Кроме того, сегодня двадцать пять рублей вперед. Я к Можаевым еду, - окончил он торопливо.

   - Что же, - уныло ответил Полозов, - я согласен. Вот вам! - он полез в боковой карман пиджака, вынул засаленный бумажник, долго рылся в нем, слюня короткие пальцы, и подал Силину пачку затрепанных ассигнаций. - И что вы мне дадите?

   - Каждый день сообщения по мере продвижения следствия. Потом интервью с его женою, - Силин загнул палец, - интервью с Иваном...

   - Это кто же?

   - Лакей покойного. Он все его шашни знал!

   - Гм, - произнес редактор.

   Силин продолжал:

   - Интервью с Лушкой. Горничная Захаровых. Наконец, с защитником и прокурором! И отчеты из зала суда.

   Редактором овладело оптимистическое настроение. Он закивал головою.

   - Что же, валяйте! Жарьте, черт возьми! - произнес он, одушевляясь. - Мы задушим "Газету". Фельетон Долинина произвел вчера фурор. Триста нумеров продали лишних. Вы читали?

   Силин махнул рукою.

   - Он мне на просмотр давал. Перечти, говорит, и черкни, если что я лишнего махнул.

   - Бойкий, бойкий фельетон, - похвалил Полозов, - особенно это место! - он схватил газету, поводил по ней носом и, указывая на строки пальцем, густым басом прочел: - "И верьте, нет мелкой гадости, нет преступной мысли, едва мелькнувшей в голове вашей, - я не говорю уже о преступлении, - которые не понесли бы за собою казни. Ничто не простится! Преступления против плоти казнятся немощью, против духа есть большая казнь, и, верьте, она настигнет: настигнет среди сна, среди игры и веселия, в момент упоения любовью. За все расплата, и путями таинственными, часто ножом убийцы замахивается незримая рука Вечной Правды". А, сильно? Ведь это намек на Дерунова, на его жизнь! - Полозов аккуратно свернул и положил газету на стол.

   - Тут и я припустил малость, - сказал Силин, вставая, - насчет ножа-то - это мое. Ну, до свидания, послезавтра я здесь, а завтра перешлю вам с нарочным!

   Он ушел, а Полозов некоторое время задумчиво смотрел ему вслед и, наконец, со вздохом произнес:

   - Каналья, слов нет, а нужный человек. И боек же!

   Он покачал головою и уселся править корректуру.

  

   Весть об аресте Захарова добралась и до Можаевки.

   Было четыре часа. Все, кроме Весенина, уехавшего в город, сидели на широком балконе, выходившем в сад, и пили послеобеденный кофе. Лиза играла в саду: нянька качала ее в гамаке, и она весело смеялась при каждом взмахе.

   Анна Ивановна, оправившаяся от первых впечатлений, задумчиво смотрела в сад. Вера то беспокойно взглядывала на нее, то ласково смотрела на отца, стараясь поддержать беседу, которую вел он один, отдохнувший среди природы от городских дрязг и увлеченный своими затеями, бодрый и веселый.

   Какой контраст с ним, стариком, представляла Елизавета Борисовна. Она была совершенно безучастна и к окружающей природе, которая в этот час была великолепна в своем ослепительном сиянье, и к разговору, и к людям. Постоянная тревога наложила на ее лицо отпечаток, и оно побледнело, в то время как глаза вспыхивали лихорадочным блеском. Но едва она приходила в себя и замечала тревожный взгляд мужа, как тотчас начинала возбужденно говорить и смеяться.

   Можаев рассказывал о столкновении с рабочими. - Никогда прежде этого не было, - говорил он, - пока не появился петербургский фрукт. Лодырь, слоняется, ничего не делая, и всех сбивает. Кроме того, оказался вором. Его поймали, как он с мельницы муку крал. Федор Матвеевич прогнал его, а теперь еще хуже. Сегодня время горячее, коси, не то поздно будет, а он - нате! - всех мужиков сбил, что дешево работают. Я на луг. Галдят, и он впереди всех.

   - Ну, и что же? Ты им прибавил?

   - Если бы я прибавил, я бы на себя руки наложил. Они решили бы, что я струсил. И ты знаешь меня, разве я мужика жму? Я этого Ознобова пригрозил прибить, а их пугнул. Стали работать, но вяло. А этого франта пришлось в холодную взять. Хлопот с ним!...

   - Он опасен? - тревожно спросила Вера.

   - Беспокоен, а как убрать его мирным порядком, и не придумаю. Придется станового приглашать и его выселить. Тем более он дальний.

   - Откуда же он?

   - Лужский мещанин из Петербургской губернии! А, Степан Иванович! - весело воскликнул Можаев, поднимаясь с кресла. - Милости просим! Обедали? Какие новости?

   Силин стоял на пороге балкона во всем великолепии своей персоны. Просторный чесучовый пиджак, широчайшие брюки, белый жилет и цветное белье с небрежно повязанным галстуком, концы которого виднелись из-под его густой бороды.

   Он поклонился всем и потом, войдя на балкон, стал обходить всех по очереди. Сестру он нежно поцеловал в лоб; Елизавете Борисовне почтительно поцеловал руку; Вере пожал кончики пальцев и сказал:

   - Хорошеете, барышня!

   - Терпеть не могу этого слова! - ответила она.

   - Ха-ха-ха! Вот и рассердил! - засмеялся Силин и, обмахиваясь шляпой, сел на свободный стул. - Вы простите, что я без зова. Так, знаете, соскучился; сестренку проведать захотел.

   - Что вы, батенька, да мы всегда рады свежему человеку! - замахал руками Можаев.

   Елизавета Борисовна вышла из своей меланхолии.

   - Скука у нас тут! Мужчины за работой, мы все женщины и ничего, кроме усадьбы, не видим. Мы все рады вам. Говорите, что нового?

   - Нового? - Силин обвел всех взглядом и, заранее предвкушая эффект, сказал: - Убийца Семена Елизаровича найден. То есть, вернее, сам открылся.

   Анна Ивановна с замирающим сердцем обратила к брату свое побледневшее лицо. Вера порывисто обернулась к Силину. Лица всех выразили жгучий интерес.

   - Кто же? - за всех спросила Елизавета Борисовна.

   - Александр Никитич Захаров! Знаете его? Бухгалтер, - ответил Силин.

   Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Анны Ивановны, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.

   - За что? - еле слышно спросила она брата, но Можаев заглушил ее вопрос.

   Он взволнованно поднялся с кресла и громко воскликнул:

   - Захаров?! Да это нелепость! Я никогда не поверю этому.

   Силин снисходительно улыбнулся.

   - Могу вас уверить, Сергей Степанович! Он уже посажен, а я и корреспонденцию в Петербург послал.

   - Что же из этого? - горячился Можаев. - Осудят его, я и тогда не поверю! Это человек из народа, с цельной и целомудренной душой, для которой не утрачены понятия добра и зла.

   - Но, папа, - остановила его Вера, - ты не знаешь мотивов.

   - Действительно, - сказала раздраженно Елизавета Борисовна мужу, - ты не даешь даже договорить Степану Ивановичу.

   - Ну, ну, умолкаю и все равно не верю, - ответил Можаев и стал взволнованно ходить по балкону. - Какие же мотивы?

   Но Силин так выразительно указал глазами на сестру и на Веру, что Можаев умолк тотчас и стал вполголоса напевать, хотя известие об аресте Захарова, видимо, волновало его. Его честная натура не могла легко смириться со своими разочарованиями.

   Разговор как-то сразу пресекся. Вера, подметив выразительный взгляд Силина, не решилась настаивать на вопросе, хотя и сгорала от желания узнать таинственную причину. Анна Ивановна опять погрузилась в свои думы, но лицо ее уже было спокойно и глаза ясно смотрели в даль, которая уже не пугала ее страшными призраками. Елизавета Борисовна заговорила с Силиным о городских новостях и сплетнях.

   - Никаких новостей, - отвечал Силин, - все только и заняты что убийством. Разбирательство назначается на сентябрь. Обвинять поручено Краюхину, и он преисполнился важности. Забавнее всего madame Колкунова.

   - Это кто?

   - Теща Захарова. Она...

   Анне Ивановне тяжело было это слушать. Она встала.

   - Вера, пойдемте к Лизе, - сказала она, и обе они ушли с балкона. В эту минуту на пороге показался старик конторщик с длинной седой бородой, в круглых очках, с серебряной оправой.

   - Сергей Степанович! - почтительно окликнул он Можаева.

   - Что еще?

   - Пожалуйте на минуту в контору.

   - Вы извините, - сказал Можаев Силину и вышел. Силин с Елизаветой Борисовной остались одни.

   - Так что же эта Колк... - тотчас заговорила Елизавета Борисовна.

   - Колкунова! - подсказал Силин и оживленно стал передавать сплетни и анекдоты про полковницу, а потом и мотивы убийства.

   - Фи! - презрительно сказала Елизавета Борисовна. - Неужели он был так развратен?

   - О! - Силин махнул рукою. - Если бы вы были мужчиною, я бы порассказал вам...

   - Бедная Анна Ивановна! - вздохнула Можаева.

   - Да, она натерпелась, - ответил Силин, и лицо его приняло грустное выражение.

   - Ну, а еще новости?

   - Еще? Да никаких! - опять оживился Силин. - Вот разве Анохов еще...

   - Анохов? С ним что?

   Будь Силин ненаблюдательнее, он увидел бы, как побледнела Елизавета Борисовна при имени Анохова, и услышал бы тревогу в ее вопросе, но Силин ничего не заметил и продолжал:

   - В Петербург собирается, переводится на другое место.

   - А! - Елизавета Борисовна улыбнулась, и лицо ее разом просветлело, так что перемену эту заметил даже Силин.

   - Вы словно за него обрадовались! - сказал он с удивлением.

   - О да! - улыбаясь, ответила она. - Я всегда говорила, что с его способностями ему место не здесь.

   Силин нахмурился:

   - Скажите, с его связями...

   Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.

   - Друг мой, что с тобою? - спросила Елизавета Борисовна.

   - То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким-то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте-с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!...

   - Пошли за становым!

   - За становым - это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! - он опустился в кресло. - Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь - стон пойдет!... Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал - все не в счет. На то ты и барин!... И что это Федор Матвеевич не едет!

   - Ведь он обещался к вечеру!

   Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.

   - Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?

   - С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?

   - Ну?

   Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.

   - Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.

   - С наслаждением! - с готовностью откликнулся Силин.

   - Ну, а я насчет чая и закуски! - весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.

   Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много-много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!

   Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.

   Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.

   В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою. Вера обняла ее за талию и говорила ей:

   - Я догадалась сразу, еще тогда, что вас так убивает, а теперь, когда вы вдруг повеселели, я все поняла. Ну, видите теперь, это не он!

   Анна Ивановна покраснела.

   - И никогда не мог он этого сделать! - горячо продолжала Вера. - Уже одно то, что он писатель, говорит о его порядочности. Я не знаю, обвиняй все его, я бы не поверила. Это все равно что говорили бы про Федора Матвеевича!

   Анна Ивановна пристально взглянула на нее и, увидав, как Вера внезапно вспыхнула, улыбнулась и обняла ее.

   - Милая вы моя, - ласково сказала она, - если вы угадали мое тайное горе, то только отчасти. Я не могу его вам поведать, но оно велико, моя дорогая. Слава Богу, вы никогда не будете его знать.

   Вера с тревогою посмотрела на нее, потом обняла ее и порывисто сказала:

   - Вы все забудьте, и через полгода он женится на вас, а мы будем радоваться.

   Лицо Анны Ивановны вспыхнуло в свою очередь, но она тотчас подняла свою руку, словно защищаясь.

   - Нет, этого никогда не будет, - ответила она, - это могло быть!...

   - Фу, какая вы похоронная! - капризно сказала Вера.

   - Чай пить! - раздался с балкона звонкий голос Елизаветы Борисовны.

   Солнце закатывалось, и облака, покрывавшие запад, казались лужами крови, бросая от себя красноватый отблеск.

   В воздухе было душно, сгущалась вечерняя мгла, и как-то особенно приятно было сидеть на балконе и пить чай в эту пору. Анна Ивановна напоила Лизу и полусонную отнесла в кроватку.

   Когда она вернулась и села подле Веры, Силин рассказывал о фельетоне Долинина. Он не помнил его точно. "Но там, - говорил Силин, - подпущено что-то мистическое и так близко касается этого убийства, что всех заинтересовало, а редактор прямо в восторге".

   Вера пожала под столом руку Анны Ивановны.

   - Он талантливый, - сказала Елизавета Борисовна. - Несомненно! Это видно даже по его открытому лицу, по голосу, манерам, - отозвался Можаев, - я читал сборник его рассказов и увлекся ими. Мне он очень понравился.

   Вера опять стиснула руку Анны Ивановны.

   - Он был моим товарищем, - сказал Силин таким тоном, словно от этого зависела талантливость Долинина, - мы с ним дружим и теперь, а тогда... помнишь, Анюта? - спросил он сестру. Та смутилась, застигнутая врасплох, и обрадовалась, когда внезапное появление Весенина отвлекло от нее внимание.

   - Чай да сахар! - приветствовал он.

   - А вот и вы! Вас-то нам и не хватало! - отозвалась Елизавета Борисовна. Вера задорно сказала:

   - Федор Матвеевич сейчас уйдет в контору. Он очень занят.

   - Сегодня я уж отработался! - ответил Весенин.

   - И я, батюшка! - признался Можаев. - Ваш Ознобов задал звону нам всем. Того гляди, бунт будет!

   - Ну, уж и бунт! - улыбнулся Весенин. - Елизавета Борисовна, дайте мне тарелочку простокваши, а я вам за это письмецо дам!

   - От кого?

   - От кого же, как не от вашей любезной madame Лоране. Пусть, говорит, ответят: сами на примерку приедут или мне к ним?

   - Где письмо?

   - Вот-с! Получите!

   С едва сдерживаемым волнением Елизавета Борисовна схватила письмо и опустила его в карман.

   - Ну, что нового? - предложил Силин обычный вопрос.

   - Нового? Есть! - серьезно ответил Весенин. - Николая Петровича Долинина арестовали по подозрению в убийстве.

   - Не может быть! - вскочил со стула Силин.

   - Помогите! - вскрикнула Вера. - С Анной Ивановной дурно...

  

  

   Был ранний вечерний час. Весенин, наработавшись за день, не торопясь ехал на беговых дрожках в усадьбу Можаевых, думая посидеть у них недолго и отправиться уже к себе на покой. За день он успел везде побывать и все осмотреть: был на сенокосе, на картофельном поле, на мельнице и лесопильне, виделся с подрядчиком, взявшим на себя кладку здания под завод. Ему ехать бы прямо к себе и залечь спать, но его тянуло к Можаевым, где после чая он послушает игру Веры, пожмет ее руку и услышит ее голос и смех.

   Лошадь без вожжей шла привычной дорогой, лениво встряхивая головой и отмахиваясь хвостом от беспокойных оводов.

   Вдали уже показалась усадьба. Лошадь осторожно стала спускаться по косогору, огибая речку, когда Весенина звонким голосом окликнула Вера. Он быстро натянул вожжи и обернулся. Вера поднималась к нему по берегу речки с мохнатым полотенцем и купальным чепцом в руке. Гладкое платье словно обливало ее стройную фигуру, соломенная шляпа с прямыми полями придавала ей мужской вид. Она поднималась легко и свободно, словно шла по ровному месту, и на ходу кричала: - Подвезите меня до дому, а то все купанье пропадет на этой жаре. Вы на Мальчике? Здравствуйте!

   Она по-мужски встряхнула Весенину руку и села на дрожки спиною к нему.

   - Только не гоните, а то я упаду. Ну, что нового?

   Весенин тронул вожжами. Лошадь опять пошла ровным шагом.

   - У нас новости обыкновенные. Скосили столько-то, завтра пойдем на Гусиный луг; дай Бог, чтобы ведро подержалось. Вот разве новость: у Теплых Ключей волк овцу зарезал! Ну, а у вас что?

   - Скука! Смертельная скука, - ответила Вера, - весь день одна. Мама в город на примерку уехала, папа с утра в кабинете. В городе колонизация...

   - Канализация, - поправил Весенин.

   - Без вас знаю! Ну, а ему забота. Завтра едет туда. Силин, шут этот, вместе с мамашей уехал. "Такая, - говорит, - новость, и я не знаю".

   - За что вы его браните? - с упреком сказал Весенин.

   - Ах, не люблю я таких! Ничего не знает, обо всем судит и себя чуть не известным писателем числит, а сам о пьяных драках отчеты пишет. "Мой, - говорит, - слог сразу узнать можно. Вы читали. Я написал..." Не люблю, - ответила Вера.

   - Можно и не любить. Шут-то зачем? Всякий по силам своим старается и промышляет о хлебе. А что Анна Ивановна?

   - И не говорите! После обморока очнулась и замолчала. Смотреть страшно на нее. Вы ведь не верите, что он убийца? - вдруг спросила Вера и даже обернулась.

   Весенин резко качнул головою.

   - Ни минуты!

   - Ну, вот! - обрадовалась Вера. - Я ей то же говорила. Она покачает головою и хрустнет пальцами. Вот подите! Он ведь хороший человек, честный? - опять спросила она.

   - Безусловно, - ответил Весенин, - а что до хорошего, то я лично таких людей не люблю.

   - Каких таких? Остановите лошадь, я боком сяду.

   Весенин остановил. Вера пересела, и теперь он чувствовал у своей спины ее плечо, и ее дыхание касалось его уха.

   - Ну, теперь говорите! Каких эта людей вы не любите.

   - Неуравновешенных, - ответил Весенин, снова встряхивая вожжами, - нецельные они, безалаберные. У них чувства и желания на первом плане, и шут их знает, какое колено они выкинут!

   - На то он и писатель, а не инженер, - возразила Вера, - вам все: "так как, так как, а затем: следовательно!"

   - Непременно! - засмеялся Весенин. - Только вы напрасно сюда инженера вклеили. Просто рассудительный человек. Он может и писателем быть, и поэтом, и даже музыкантом, - но в жизни у него слово не расходится с делом и самое слово он почитает делом. А этот... Взять хоть бы его последний фельетон...

   - Ах, я очень заинтересовалась им. У вас он есть?

   - Есть-то есть, да его, ей-Богу, и читать не стоит. Чушь.

   - Вы все-таки привезите его мне, - не сдавалась она и спросила: - А почему чушь? - Они въехали уже в усадьбу. - Ну, вы мне за чаем скажете! А теперь пустите. Спасибо! - она легко соскочила с дрожек и убежала.

   Конюх взял лошадь. Весенин через сад направился к дому.

   - Много наработали сегодня? - встретил его на балконе Можаев.

   - Изрядно, завтра на Гусиный луг перейдем. А вы?

   - Какой! Ничего не разберу. И городу взять на себя невыгодно, и сдать на подряд этому Плиссе опасно. А нынче же нужно решить так или иначе.

   - Обяжите этого Плиссе. Всяких неустоек наворотите.

   - А что взять с него? Шутите! Ну да справимся. А у вас как - покойно? Ознобов тих?

   - Справимся! - засмеялся Весенин, и они вошли в столовую. Вера сидела уже за самоваром и пододвинула им налитые стаканы.

   - Ну а теперь ваши разговоры прочь. И Федор Матвеевич объяснит мне, почему фельетон Долинина - чушь!

   - Что это - лекция? - спросил, усмехаясь, Можаев.

   - Да вот ваша девица про его фельетон услыхала и заинтересовалась, а я говорю ей, чушь. Теперь "почему" спрашивает.

   - А! Ну, ну, валяйте!

   Весенин обернулся к нему, потом к Вере и начал:

   - Видите ли, он там новый мировой закон выдумал: возмездие! То есть что все дурное, содеянное на земле, на земле же и казнь свою претерпит. Это бы еще ничего, но дальше он уже запутался и дошел до того, что убийство есть акт какого-то там высшего правосудия, и самый убийца только бессознательно творит чужую волю и почти прямо намекает, что Дерунов понес казнь за свою греховную жизнь. Мысль есть, но он не продумал ее, не обосновал и нанес всякого вздора.

   Можаев с усмешкою покачал головой, но лицо Веры осталось серьезно, и она с сомнением спросила:

   - Почему же вздор? Изъявший меч от меча и погибнет!

   - Как почему, милая! - ответил Можаев. - Тебя сбивает с толку этот мистический характер, а сущность его сводится в тому, что, собственно, нет преступления и преступника, потому что его рукою творится акт высшего правосудия. Прямая чушь! Прежде всего у нас большинство преступлений совершается из корыстных целей и много жертв бывали при жизни очень хорошими людьми. А по этой теории - "так им и надо"! Прямая чушь! - повторил горячо Можаев.

   - Что странного тут, - заметил Весенин, - так это то, что я уверен, ему мелькнула эта мысль, он отдался ей, нагородил, успокоился и забыл. Это просто работа расстроенных нервов, а не ума и, может быть, потому-то и производит впечатление. Прочтешь раз - и покажется, словно бы и мысли есть; перечтешь - и одна чушь!

   - Как и все фельетоны на отвлеченные темы, - добавил Можаев.

   Но Вера, видимо, не согласилась с ними. Она перешла в гостиную, и оттуда послышались тихие аккорды.

   - Мечтательница! - сказал с улыбкой Весенин. Можаев пожал плечами.

   - Не пойму откуда. Мы ли с вами не старались сделать из нее трезвенную, а вот подите!

   - Может быть, мы пересолили с вами, - предположил Весенин, подымаясь от стола. - Вера Сергеевна, прощайте! - крикнул он.

   Она вышла к нему, и он с тревогою увидел, что она плакала. Лицо ее было грустно.

   - С чего вы? - спросил он ее тихо.

   - Я перестала понимать вас с папою, - ответила она так же тихо.

   Весенин приостановился, недоумевая, но тотчас оправился.

   - Пождите, договоримся! - ответил он весело. - А теперь до завтра!

   - А со мною на неделю. Я в город, - сказал Можаев, - в случае чего - нарочного!

   - Знаю, знаю, - ответил Весенин, спускаясь с балкона и выходя в темный сад.

   Мимо него, как привидение, мелькнула фигура Анны Ивановны.

   "Вот кто ее сбил", - подумал Весенин.

   В ночной тишине глухо застучали подковы лошади о твердую, осевшуюся от зноя дорогу. Весенин выехал из ворот шагом и подогнал своего Мальчика. Дорога пролегала рощею. Старые березы и клены во все стороны тянули свои корявые ветки и в причудливом освещении луны казались старухами-нищенками в лохмотьях. Дорога, местами освещенная, местами исчезала в чаще, словно гигантская змея. Под неясным светом луны все выглядело фантастическим, странным: вон страшные гномы ведут свой хоровод, у них белые бороды и смешные колпаки, - но подъедешь ближе, и они снова обратятся в пни, поросшие седым мохом; вон русалка качается на ветвях дерева и расплетает зеленую косу, но это всего лишь сломленный сук березы со свесившейся вниз увядшей листвой; чьи-то шаги гудят по лесу, и под ними хрустят ветви; чу! кто-то стонет, вон леший залился страшным смехом, - но трезвый ум различит крик филина, прыжок внезапно проснувшегося зайца, отдаленный топот коней в ночном.

   Не так ли и в жизни? Эти Долинины, - часть современной молодежи: смотрят на жизнь при призрачном освещении луны в таинственные ночные часы и вместо власти разума отдаются воображению. Не удивительно ли, что им видятся и причудливые образы, и таинственные знаки там, где все так ясно и просто, вокруг при трезвом свете сияющего дня...

   Осознанное добро, ясное понимание цели, твердое следование по намеченному пути - все это относится на счет холодного расчета, сухого эгоизма, а метания из стороны в сторону, жалкие бессодержательные фразы, мистические фантомы увлекают сердца и умы...

   - "Я перестала понимать вас..." - повторял вслух Весенин и невольно улыбнулся. - Поймешь, пойммешь! - весело усмехаясь, сказал он. - Уж наша размолвка поможет уразуметь тебе, где правда. Недаром же мы работали над твоей душою! - Он хлопнул вожжами, Мальчик прибавил шагу... Он выехал из рощи, и дорога пошла полем, освещенным яркою луною. Впереди показалась коляска запряженная тройкой.

   - Сторонись, барыня едет! - сказал себе Весенин и своротил к краю дороги.

   Когда коляска поравнялась с ним, из нее высунулась Елизавета Борисовна.

   - Весенин, вы?

   - К вашим услугам! Хорошо прокатились?

   - Устала, смерть! В городе духота, истома. Никого нет, но все же я довольна. Долинина правда арестовали, но никто не верит в его виновность, кроме следователя! Прощайте!

   Коляска покатилась. Весенин оглянулся ей вслед и подумал: "Вот трезвая, сильная натура, только сбитая с толку!"

   - Ну, ну, Мальчик! - крикнул он.

   В стороне виднелась мельница, подле нее ютился небольшой домик, окруженный садом, в нем и жил Весенин. Он постучал в ворота.

   Почти тотчас