Главная » Книги

Уэдсли Оливия - Миндаль цветет, Страница 10

Уэдсли Оливия - Миндаль цветет


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

ватил и нес ее, она чувствовала себя страшно одинокой.
   Она попробовала говорить об этом с Аверадо, который, несмотря на свою грубость в известных отношениях, имел честную душу, - своей защитой он уже спас ее от многих ошибок артистической жизни.
   Он ласково похлопал ее по руке:
   - Вы переутомлены. Некоторые дивы в таких случаях прибегают к истерикам, а вы разочаровались в жизни. Ваше положение лучше. Вам нужно только терпение и благоразумие. Я знаю это. А вообще о женщинах я знаю все.
   - Как это ужасно для вас! - сказала Дора.
   - Нет, не так ужасно. Мне нравится эта наука. Ничто так не увлекает меня, как изучать темперамент, исследовать его, овладевать им. Женщина, в которой его нет, для меня то же, что труп. Под темпераментом я понимаю такой склад натуры, когда женщина способна на быстрое и горячее увлечение, на слезы, которые хватают за сердце, на переживания, в которых есть красота, на безумную, великолепную в своей откровенности страсть; тайная похотливость в женщине отвратительна. Нет, темперамент - это дар богов, и он делает женщину богиней.
   Он вновь похлопал руку Доры:
   - А в вас он еще спит.
   - Мне кажется, он умер, а не спит, - сказала она трагическим тоном и потом добавила: - По крайней мере, я надеюсь, что это так.
   Аверадо раскатисто захохотал:
   - Умер? Ах вы, малютка! Как бы я впоследствии смеялся над собой, если бы я поверил вам. Это то же самое, как если бы вы сказали, что звезды умирают каждую ночь, когда они покидают небо. Они скрываются и появляются вновь. Так и ваш темперамент проявит себя, когда вы всего меньше будете его ожидать, и опять я буду иметь это удовольствие, это великое наслаждение повторять: "Я говорил вам".
   - Вы славный, Аверадо, - сказала Дора, и он был в восторге.
   Аверадо был толст, имел цветущий вид, носил большие усы, и его пальцы сверкали бриллиантами. Он ходил в плащах с дорогими меховыми воротниками и в шляпах, таких ярких, что они могли бы развеселить дождливый день. Он был объемист, а одежда еще объемистее. Его наружность была довольно вульгарна, и он производил впечатление человека самодовольного и любящего хорошо пожить. Он вел параллельно три жизни: одну на подмостках, где он никого не судил, другую - дома, где он пользовался правом супруга и отца судить всех и каждого своим громовым голосом, и, наконец, свою личную жизнь, в которой он наслаждался своим умом. Он происходил из мелких буржуа и любил внешний блеск; поэтому принадлежность Доры к семье лорда возбуждала в нем интерес и заставляла его проявлять к ней больше отеческой заботливости, чем он обычно дарил своим протеже.
   Конечно, говорили, что он влюблен в нее, но про него всегда говорили, что он всегда влюблен в свое последнее открытие. По мнению той части публики, которая верила в это, ни одна певица не может сохранить свою нравственность, и все импресарио должны быть непременно донжуанами.
   - Все это только увеличивает силу притяжения театральной кассы, - спокойно говорил Аверадо. - Удивительно, почему это добродетельные люди должны платить большие деньги, чтобы посмотреть на тех, кого они считают самыми отчаянными грешниками, и в то же время отказывают в пожертвовании своей церкви на восстановление изображений святых.
   Дора находила жизнь странной в другом отношении: она узнала, какую громадную роль играет декорация, фон или их отсутствие.
   Дома она была дочерью Тони, здесь она была певицей, рожденной в таборе или около него, и в первый раз она встречала покровительство.
   Позднее она умела от него отделываться или сводить его на нет; но в это время она была еще слишком неопытна, чтобы бороться с ним, слишком связана еще правилами веры, от которой она отреклась. Она увидела, как в обществе "расцениваются" артисты, и угадала, что, как бы ни чествовали их и ни льстили им, как бы ни угощали их хозяева тех догов, куда их звали, они все-таки никогда не попадают в избранный круг. Это оскорбляло ее и приводило в такое отчаяние, что она внезапно ударилась в крайность и начала вести жизнь, подобную всем оперным актрисам.
   На большом ужине, устроенном в ее честь, она случайно встретила Саварди, который сразу ей понравился.
   - Я всегда нравлюсь женщинам, - откровенно сказал он.
   Его нельзя было назвать самодовольным, но он просто сознавал, что и мужчины, и женщины всегда восторгались им, не скрывая от него своих чувств. Сын англичанки и испанца, владелец крупного состояния, известный своей ловкостью и силой спортсмен, сильный характер, молодой Саварди получал от жизни обилие благ. Каким-то чудом это не испортило его; конечно, в нем было много самоуверенности, но ему нужно было бы быть ангелом - или ничтожеством, - чтобы противостоять своей судьбе. Так как он никогда этого не пробовал, то, естественно, он находил ее весьма приятной.
   Когда он встретил Дору, ему было двадцать пять лет и шла молва о блестящем браке, который готовили ему церковь и его семья.
   Он тотчас влюбился в Дору; с ним это и раньше часто случалось, когда женщина нравилась ему. Он подошел к Доре, которая сидела во главе большого стола, очень вежливо и ловко сумел удалить ее соседа и сел на его место.
   Дора увидела около себя высокого молодого человека с совершенно черными волосами, от которых его синие глаза, окаймленные короткими густыми ресницами, казались совсем светлыми, и с очень красивым ртом. Своей бодрой силой он напоминал Геркулеса.
   У него были отличные манеры, и он вполне правильно говорил по-английски. К концу ужина он спокойно заявил ей:
   - Вы самая прелестная женщина, которую я когда-либо встречал, и мне будет с вами страшно много хлопот. Если позволите, я завтра к вам зайду.
   Он явился, вооруженный зелеными орхидеями, которые он лично расставил по вазам, объяснив Доре, что прислуга не умеет этого делать. Потом он уселся у ее ног на шелковую подушку и почти с благоговением поцеловал ее руки.
   Она не чувствовала никакого стеснения; ее это забавляло, и Саварди ей понравился.
   Он сразу привлек к ней внимание любителей сенсаций, купив на весь сезон литерную ложу, и каждый вечер по окончании спектакля посылал ей орхидеи того же золотисто-зеленого оттенка.
   Конечно, она поощряла его; только безнадежно холодные женщины, когда ими восторгаются мужчины, не делают этого. Но обыкновенная женщина просто не может удержаться, чтобы не поощрить мужчину, даже в том случае, если она с самого начала убеждена, что никогда в него не влюбится.
   Быть может, это эгоистично и даже жестоко, но жизнь так уж устроена, что мы никогда не отказываемся от того, что нам предлагают. Без этого она пала бы слишком тускла и занимала бы нас не больше, чем интересы фермы способны занимать горожанина.
   Под поощрением в данном случае надо понимать то, что Дора не разочаровывала своего поклонника; она принимала его орхидеи, позволяла ему целовать свои руки, смеялась над его остроумием и звала его "дорогой друг".
   Она не знала, что испанцы умеют крепко держать себя в руках, потому что им это необходимо.
   Саварди был совершенно очарован ею. Он сходил с ума по ней и нисколько этого не скрывал. Его родные не обращали на это внимания: по их мнению, каждый мужчина должен был "перебеситься", прежде чем окончательно устроиться. Родственники его будущей невесты смотрели на это дело точно так же: со всеми мужчинами бывали подобные случаи. Вместе с тем все ожидали, что это обойдется Саварди очень дорого.
   Он готов был бросить все свое состояние к ногам Доры; она доводила его до безумия; в общем, он совершенно не мог понять ее.
   Она была певицей, каждый вечер появлялась перед восхищенной публикой и, казалось, всецело жила жизнью сцены; но, когда она принимала его у себя дома, она казалась совершенно другим существом и держала себя с ним так, что он не имел возможности заговорить с ней в том тоне, в каком ему хотелось.
   Напряженное состояние, в котором он находился, постоянно думая о ней, отозвалось на нем. Он похудел, и это послужило ему лишь на пользу; его внешность стала более одухотворенной, и он потерял вид "красивого зверя", который имел раньше.
   - Вы играете с огнем, - говорил Доре Аверадо, любуясь ею.
   Ни одно дело в течение всей его сценической карьеры не дало ему таких барышей, как выступления Доры, а ухаживание Саварди служило еще лишней приманкой, увеличивавшей сборы. Он был убежден, что Дора вполне сознает свою роль и точку зрения Саварди, но в этом отношении он был далек от истины. Для Доры Саварди был просто влюбленным мужчиной, которого она не любила; конечно, все это дело должно было кончиться так, как это единственно возможно, а пока эта игра очень ее занимала...
   Так все шло до тех пор, пока Саварди не пришел в антракт в ее уборную.
   Ей показалось, что он похудел, и она сказала ему об этом. Наружность его не пострадала, но в нем не было заметно его прежней самоуверенности.
   - У меня лихорадка, - тихо сказал Саварди по-английски.
   Антракт был длинный. Дора видела пять отражений Саварди в своем зеркале и не в первый раз, смотря на него, рассеянно думала о том, как он красив. Он подошел к ней и положил руки ей на плечи:
   - Долорес, я люблю вас!
   Голос его был так сдержан и звучал так почтительно, что в первую минуту это показалось ей забавным. Почувствовав на себе пристальный взгляд Саварди, она подняла голову и встретилась с ним глазами. Она продолжала смотреть в его глаза и заметила, что зрачки его расширились настолько, что закрыли почти всю синеву, и в этом момент она почувствовала, что в нем есть какая-то сила, какой нет в других мужчинах: что-то мощное и первобытное, чего не могло ни скрыть, ни сдержать влияние цивилизации.
   Руки его нажали крепче на ее плечи, когда он сказал:
   - Я люблю вас, как любят святых.
   Это тоже не особенно испугало ее. Но в его истомленном мозгу все перемешалось. Его любовь, неудовлетворенное желание, полная неизвестность будущего так подействовали на него, что он смешал воедино религию и страсть, две главные движущие силы людей такого воспитания, как Саварди.
   Он склонился над ней:
   - Долорес!
   От его дыхания зашевелились ее волосы, и она слегка вздрогнула.
   - Ах! - воскликнул Саварди со вздохом облегчения. - Наконец-то!
   Руки его скользнули ниже и крепко держали ее. Их прикосновение казалось легким, и все-таки она чувствовала, что не может избавиться от них.
   Его прерывающийся от страсти голос слабо долетал до нее:
   - Сердце мое, душа моя... Вы, как божий цветок... Только любите меня, и вы будете цвести на алтаре моей любви... только любите меня. Вы всегда так холодны, неужели вы всегда так владеете собой? Я не могу больше терпеть, не могу...
   Он наклонился и поцеловал ее.
   Молодость, романтизм и неугасимая жажда любви, которая живет в каждом из нас и толкает на самые безумные поступки, затрепетали в ней от этого поцелуя. Губы Доры не возвратили его, а только приняли, но этого было достаточно; каждый влюбленный после этого будет питать надежду.
   Момент угас, к Доре вернулась ее воля, и она почувствовала себя рассерженной и униженной.
   Она быстро встала. Саварди протянул к ней руки. На его упрямом молодом лице читалась просьба; даже в этот миг Дора не могла не заметить, как он был красив. Она сказала, запинаясь и сознавая грубую заурядность своих слов:
   - Прошу вас... не надо... Я напрасно позволила вам...
   На лице Саварди отразились обида и изумление. Его синие глаза сузились. Он посмотрел на нее долгим взглядом, а потом подошел и обнял ее.
   Сопротивление было бесполезно; Дора попыталась уклониться от него, но он вновь плотнее прижал ее к себе.
   Поток испанских слов полился с его языка; в его голосе слышались мольба, обожание, власть. Никогда он не был более испанцем, более безжалостным, диким и безумным, чем в эту минуту.
   Он считал, что ее колебания - одно притворство. Он не допускал, - как он и сказал ей, - чтобы она могла видеться с ним в течение стольких недель, чтобы она могла позволить посещать ее ежедневно, целовать ей руки, отвозить ее из театра в своем автомобиле и - ничего не почувствовать к нему.
   Лицо его было бледно, а синие глаза блестели и стали почти черными.
   - Вы больше не принадлежите себе, вы - моя... - сказал он и опять стал целовать ее, крепко прижав к себе.
   В промежутках между поцелуями он выражал ей свое обожание потоком нежных слов, но Дора не слушала их. Она чувствовала себя совершенно униженной Саварди, и ей было стыдно за себя, так как эти поцелуи и его обаяние лишали ее сил, а вместе с тем его власть над нею была ей ненавистна.
   Внезапно ее слух уловил, что он говорит уже не о своей любви, а о Кордове, и она стала слушать. Он говорил, что они вдвоем уедут на его виллу в Кордову.
   - Там так уединенно, так прекрасно. Соловьи поют умопомрачительно, розы, как море, цветут апельсины... Мы будем одни...
   Голос его упал до шепота; он прижался лицом к ее волосам и целовал их.
   И вдруг Дора поняла, что он не просит быть его женой. Это сознание наполнило ее сердце тоской и горечью.
   Она не любила его, она это хорошо знала; но в этот миг она решила, что он должен полюбить ее настолько, чтобы пожертвовать всем для нее; она заставит его просить ее быть его женой. Неожиданно она сама поцеловала его.
   Он отстранился, пораженный своим новым счастьем, а она сказала:
   - Приходите ко мне завтра в отель. А теперь поцелуйте меня на прощанье.
   Он ласково поцеловал ее и вышел. Он был уверен, что сражение выиграно, а между тем он уже проиграл его. Ему казалось, что мир - игрушка, которой он может играть по своему желанию; в одиннадцать часов он был уже у Доры в отеле с зелеными орхидеями в руках; кроме того, он принес изумрудную цепь, перед которой не устояла бы самая добродетельная женщина.
   При ярком дневном свете, с своими черными волосами и ресницами, с бронзовым цветом лица, он был очень привлекателен; на его губах блуждала счастливая улыбка.
   Как только горничная Доры затворила за собою дверь и они остались одни, он мигом очутился возле нее, обнял ее и поцеловал долгим поцелуем, а потом отдал ей свои подарки.
   - Ничто не может сравниться с красотой ваших глаз, но все-таки, может быть, вы не откажетесь принять эти безделушки.
   Он усадил ее на диван и обнял.
   - Пожалуйста, наденьте их. Я все боюсь, что вы окажетесь миражем, что вы вдруг испаритесь.
   Они стали беседовать и в разговоре коснулись Кордовы.
   - Мы поедем туда в автомобиле, - весело сказал Саварди. - Это будет чудесно; дорога скверная, но очень красивая.
   Он понизил голос; глаза его заблестели.
   - Долорес, когда?
   - В конце сезона, - сказала она, улыбаясь ему. - Раньше это было бы невозможно.
   - Нет ничего невозможного, - быстро заявил Саварди; он не допускал, чтобы что-нибудь могло противостоять его воле. - Чепуха! Контракт? Я улажу это с Аверадо. Вы споете Миньону, а потом...
   - А потом - хоть потоп... - пробормотала Дора.
   Он посмотрел на нее с упреком:
   - Не надо смеяться над любовью; это всегда немного вредит ей.
   Когда Дора вполне осознала, во что вылились их взаимные отношения с Саварди, она не могла не удивляться его взглядам.
   Она не понимала, что они не могли быть иными, что по понятиям той среды, в которой он вырос, нельзя было жениться на певице. Поступая так, Саварди только следовал установившимся обычаям. Он был убежден, что всякому, в том числе и Доре, это должно быть вполне понятно. Но если нельзя было на ней жениться, ничто не мешало ему любить ее.
   В течение недели Дора позволяла ему приезжать к себе; принимала его изумительные подарки так же, как принимала поцелуи, и предоставляла ему обожать себя. Но так как он все еще не высказывался решительно, она готовилась проучить его.
   Опять он был в ее уборной, куда он приходил каждый вечер во время более длинных антрактов. Дора пела в "Паяцах" и стояла перед ним в балетном платье, прикрепляя венок из листьев к своим волосам.
   Саварди не выдержал; он вскочил и схватил ее в свои объятия.
   - Вы так прекрасны, что я больше не могу этого вынести, - воскликнул он прерывающимся голосом. - Я не могу вам этого объяснить, но, когда я смотрю на вас, я становлюсь одновременно каким-то беспомощным и жестоким. Так не может продолжаться, Дора. Сегодня вечером...
   Он уставился на нее сверкающими глазами.
   - Сегодня вечером... - как эхо повторила она. - Да что?
   Он опустил глаза, губы его улыбались.
   - Ну, что это в самом деле? - по-детски пробормотал он. - Что же мне еще сказать?
   Но то, что он мог сказать тогда и, по всей вероятности, сказал бы, так как он обладал даром красноречия, осталось навсегда потерянным, потому что как раз в этот миг с шумом и несвязными восклицаниями вбежала горничная. Следом за ней вошел Тони.
   Он направился прямо к Доре с невозмутимым приветствием:
   - Как поживаешь, моя девочка? - И в то время, как она безмолвно прильнула к нему, он пристально посмотрел на Саварди.
   Последний представился ему, назвав свое имя, Тони тоже назвал себя. Саварди сохранил полное самообладание; глаза его не расширились и не сузились от удивления, рот не дрогнул, только ум его усиленно заработал.
   Он с почтительностью младшего простился с Тони, наклонился к руке Доры и вышел, наружно совершенно спокойный, но весьма расстроенный в душе. Это осложнение смутило даже его оптимизм. Конечно, в начале знакомства с Дорой он слышал ее историю, но та часть ее, которая относилась к Испании, только укрепляла его в его взглядах и облегчала ему его путь.
   Он вполне понимал суровое отношение к Доре ее английских друзей; она была певицей, и ничего больше, а потому ничто не мешало ему, встретив ее, полюбить именно так, как он полюбил и намеревался любить впредь.
   Появление лорда Рексфорда меняло всю картину. Он понял это сразу, а также и то, что лорд Рексфорд такой человек, которому всего менее понравится его ухаживание в том духе, как он его предпринял.
   Он прямо отправился к своим отцу и матери, которые уже спокойно лежали в постели, и с жестами южанина и слезами на глазах поделился с ними своим отчаянием.
   После бесконечных обсуждений, довольно горьких упреков с обеих сторон, прощений и поцелуев он, наконец, добился того, что он имел в виду, входя за два часа перед тем в комнату своих родителей.
   Он написал Тони официальное письмо, прося у него руки Доры, и добавил, что на следующее утро в одиннадцать часов он будет иметь честь лично явиться к лорду Рексфорду.
   Письмо он сам занес в отель...
   Как только Саварди вышел из уборной, Тони тотчас стал расспрашивать о нем: то есть он выбрал сигару, закурил ее, а потом, помолчав некоторое время, спросил:
   - А кто этот дон Луис Саварди? Который из них?
   - Он - единственный сын.
   - Вероятно, желает жениться на тебе?
   Дора не сразу ответила.
   - Он влюблен в меня, - наконец, сказала она.
   Тони кивнул головой.
   - Он, конечно, хочет, чтобы ты стала его женой? Я не удивляюсь.
   Он с нескрываемым отвращением оглядел уборную; он чувствовал себя тут совсем не к месту. Он не объяснил Доре причину своего необыкновенного появления, и она не стала его расспрашивать: было так чудесно, что он приехал.
   - Тебе это не может нравиться, - довольно грубо сказал он, - весь этот запах, жара и... вообще все это...
   - Наоборот, мне это нравится. Я даже в известной мере люблю это.
   - Боже мой! - сказал Тони.
   Ее слова поразили его. Он некоторое время сидел молча, положив руки на колени, курил и продолжал осматривать комнату.
   - Почему ты не выходишь за него замуж? - наконец сказал он.
   Она сначала подумала, что он имеет в виду Рекса, но он ласково продолжал:
   - Он красивый малый, наверно, спортсмен и все такое. Почему ты не хочешь?
   У Доры мелькнуло лукавое желание пойти на полную откровенность и воскликнуть: "Дорогой мой, потому, что он не просит меня быть его женой и никогда этого не сделает, если я не приведу к этому хитростью". Но она не захотела огорчать Тони в такой момент, когда он сам явился к ней.
   - Не будем говорить о Саварди, - быстро сказала она. - Расскажите мне все, все. Как поживают Рекс, Джи, лошади, весь дом?
   - О, все хорошо! - ответил Тони. - Джи немножко одряхлела. Время бежит, нельзя же вечно скакать наравне с двухлетними.
   Он мотнул головой в сторону зрительного зала:
   - Я все время был там, слушал тебя. Взгляд его стал немного резче.
   - Я бы лучше послушал тебя, Дора, в гостиной дома!
   - О дорогой мой! Тони, милый, разве вы не понимаете?..
   - Мы пока не будем говорить об этом, - согласился Тони с тем великодушием, с которым мы обычно относимся к мелочам, как бы желая задобрить нашего собеседника и настроить его более уступчиво для серьезного дела. - Еще рано говорить о делах, правда.
   Он посмотрел на Дору, и рот его сжался в забавную гримасу, которая придала лицу его задорное и имеете с тем наивное выражение.
   - Вещи мало меняются, - сказал он.
   - "On revient toujours?" - сказала Дора, и глаза ее весело заблестели.
   Одной из слабых сторон Тони было его отвращение к иностранным языкам.
   Но если он и не понял сказанных ею слов, смысл того, что она хотела ими выразить, был ему вполне понятен.
   - Сколько у тебя цветов! - заметил он.
   - О, меня балуют.
   - Я верю тебе, моя дорогая. Ты освободишься на сегодняшний вечер, чтобы поужинать со мной?
   - Я отказалась бы от всех приглашений в мире, чтобы побыть с вами, дорогой.
   Это доставило ему большое удовольствие, и он сказал с улыбкой, стараясь по-своему выразить свою благодарность:
   - Конечно, когда проходит время, начинаешь видеть вещи в другом свете.
   Дора, давно привыкшая в разговорах с Тони быстро восполнять недостающие логические звенья, мгновенно поняла, что этими словами он кается в том, что он так сурово с ней расстался. Она подошла и стала около него на колени, причем ее тюлевая юбочка колоколом поднялась вокруг нее. В эту минуту она казалась совсем юной.
   - Тони, Дорогой, - ласково сказала она, положив руки ему на колени.
   В этот момент влетел Аверадо и разразился громким смехом; он остановился в дверях, раскачиваясь из стороны в сторону и жестикулируя, причем все его бриллиантовые запонки трепетали, как маленькие солнца, а кольца сверкали на руках, которыми он размахивал.
   Нахохотавшись вдоволь, он с итальянской чистосердечностью принес свои извинения.
   Тони сидел и смотрел на него, обратившись в соляной столб. Он покосился на несколько необычные украшения, которыми был усеян Аверадо, потом его неподвижный взор остановился на лице итальянца.
   Дора нервно назвала имя своего гостя, и Аверадо стал усиленно раскланиваться. Не успел Тони оправиться от этого удара, как вбежала контральто Ричини и бросилась целовать Дору. Это была огромная женщина, страшно затянутая, надушенная и очень декольтированная. Тони наблюдал за ней с тем брезгливым интересом, с каким смотрят на какую-нибудь обезьяну или диковинного урода.
   Он встал, пробормотал, что встретится с Дорой позднее, и пошел на свое место.
   Появление Аверадо и Ричини все-таки имело известный результат: Тони вынес из уборной убеждение, что Дора не может чувствовать себя хорошо в такой среде, и решил, что его просьба вернуться домой будет услышана.
   Жизнь без нее стала ему невыносима, и он только и мечтал о том, чтобы она вернулась домой или, по крайней мере, вышла бы замуж; мысль, что она ведет такую жизнь, приводила его в отчаяние.
   Дни в Гарстпойнте без Доры тянулись так бессмысленно и монотонно, что иногда казалось, точно Джи, Рекс и он сам просто глупые марионетки, которых дергают за веревочки и заставляют жить по заранее составленному расписанию.
   Рекс почти постоянно был в городе, и они с Джи молча сидели вдвоем друг против друга. После одной особенно скверно проведенной недели он не выдержал, встал и коротко сказал:
   - Я еду в Мадрид.
   - Хорошо, - ответила Джи, и он в тот же день выехал ранним поездом, чтобы попасть на пароход.
   Переступив границу, он почувствовал себя необычно, точно года возвратились обратно и он опять переживал старые золотые дни, давал указания горничной Франчески, рассуждал об автомобиле; опять те же таможенные офицеры в своих опереточных костюмах, те же полицейские в нелепых высоких шляпах; те же говорящие в нос женщины, снующие взад и вперед и предлагающие бутерброды, кофе и абрикосы.
   Ничто так его не тронуло, ничто так не приблизило к нему Дору, как это переживание в памяти прошедших лет...
   Даже жар и пыль Мадрида, шум трамваев, долетавший до его комнаты в отеле, и отсутствие всего того, что, по его мнению, делало жизнь сносной, не ослабило нежного чувства, которым было полно его сердце.
   Он рано пообедал, отправился прямо в театр и сел далеко в глубине своей ложи.
   Взрыв шумных аплодисментов при появлении Доры доставил ему некоторое удовольствие, но не примирил с ее положением. Подмостки были не для настоящих женщин: по мнению Тони, это всякому было очевидно, и он удивлялся, что Дора до сих пор не поняла этого.
   Продолжительный осмотр ее уборной, теснота, жара, чрезмерный свет - все это еще более укрепило его в этом мнении. Он смотрел на фотографии - все с надписями: "ваш навеки", "драгоценной Долорес", - на глупые, подаренные на счастье безделушки вроде черных кошек, подков, старых гвоздей и других ничего не значащих предметов, на разбросанные повсюду вещи; обратил внимание на запах жирных гримировальных красок, смешанный с сильным ароматом цветов и любимого Дорой жасмина, и нашел, что ни одно человеческое существо не может жить добровольно в такой атмосфере, не может любить ее.
   Он отправился в казино, заказал в ресторане самый лучший ужин, какой только мог придумать, и стал терпеливо ожидать в автомобиле у театрального подъезда.
   Дора выбежала к нему, одетая в платье с замечательной зеленой отделкой, на которой порхали серебряные птицы. Она тоже была взволнована. На нее, как и на него, нахлынули воспоминания; появление Тони и его отношение к ней дали ей почувствовать, что она еще принадлежит к его миру. Она попыталась подумать о своей настоящей среде и должна была сознаться, что не чувствует к ней симпатии.
   Но когда Тони стал уговаривать ее бросить сцену и вернуться домой, она почувствовала, что ее новая жизнь все-таки имеет для нее большую прелесть. Она сознавала, что не будет в силах от нее отказаться; внезапно это встало перед ней с удивительной ясностью. Она слишком обожала аплодисменты, всю внешнюю сторону своего успеха; сознание своей власти над толпой было для нее неиссякаемым источником наслаждения.
   Она уклонилась от прямого ответа, и Тони подумал: "Пусть обсудит и решит". Это было его излюбленным способом действия в затруднительных случаях.
   Письмо Саварди понравилось ему; он с интересом ожидал прибытия этого завоевателя.
   Когда тот явился и Тони близко познакомился с ним, он решил, что это вполне подходящий человек. Саварди пришелся ему по сердцу; он не заметил в нем никакой хитрости, а видел перед собой только хорошо сложенного молодого человека, который страстно желал жениться на Доре, имел доходы и имя, несомненно, хорошо ездил верхом, охотился и был бы ему хорошим помощником в этих двух важных предметах.
   А Саварди в это время думал: "Он ничего не заподозрил; он достаточно глуп для этого. Слава Богу, что он явился не слишком поздно".
   Он провел скверную ночь, проклиная себя и свою несчастную звезду. Рексфорд ласково принял и ободрил его.
   Оставалось ждать, что скажет Дора.
   - Она завтракает у меня, - сказал Тони, - оставайтесь тоже.
   Вошла Дора, совсем не похожая на примадонну; она была вся в белом, в соломенной белой шляпе на голове и без всяких драгоценностей, исключая нитки жемчуга, подаренной ей Тони.
   - Вот, дорогая моя, - сказал Тони, целуя ее, - к тебе гость.
   Дора подняла глаза на Саварди, и его сердце безумно забилось.
   Он сильно побледнел.
   Когда Тони вышел "за сигарами", Саварди побледнел еще больше; лицо его выражало борьбу гордости и упрямства.
   Внезапно он опустился перед нею на колени.
   - Дора, я только что просил у лорда Рексфорда вашей руки.
   Он остановился, не будучи в силах продолжать, но взгляд его был устремлен на нее; она заметила, что его губы дрожат.
   И неожиданно ей стало жаль его. Она ждала этой минуты, чтобы сделать ее минутой своего торжества, и вдруг это желание покинуло ее.
   Саварди прошептал едва слышно:
   - Матерь Божья, как я люблю вас!..
   Это звучало, как молитва, но Дора знала, что эти слова имеют чисто мирской смысл, и, странным образом, в этот момент она увидела в Саварди что-то детски просительное.
   Может быть, он заметил, что взгляд ее стал мягче, только он наклонился, нежно обнял ее и потом, подобно буре при ясном небе, поцеловал с такой страстностью, что она почувствовала, что лишается сил. Через мгновение она услышала, как Саварди прерывающимся голосом повторил:
   - Ответ, ответ...
   Он задыхался, точно после быстрого бега.
   - Откройте глаза, моя дорогая, - и последовал целый поток испанских нежных слов.
   Его голос, такой страстный, полный такого обожания, помимо ее воли тронул ее. Так приятно было опять быть любимой, хотя и не любя, и чувствовать себя победительницей... ведь победа - такой бальзам для наших ран. А Саварди такой... и она ведь так одинока...
   - Моя красавица, моя, моя, моя... - заикаясь, твердил Саварди, и внезапно он склонил голову на их соединенные руки.
   И каким-то образом оказалось невозможным сказать "нет", хотя она сознавала, что действует под влиянием этой минуты, под влиянием просящей, великолепной, настойчивой молодости Саварди.
   Он поднял голову, улыбнулся ей и с внезапной переменой настроения, которая была так привлекательна в нем, сказал:
   - До вашего появления я не имел понятия, что можно хотеть жениться.
   Дора заглянула в его синие, окруженные густыми ресницами, глаза:
   - У вас есть родственники в церкви и в дипломатии? - серьезно спросила она.
   - Ну, конечно...
   Она не опустила глаз; ее образ мыслей был так чужд ему, что он не чувствовал тонкого упрека в ее словах.
   Он встал с колен, пылко обнял Дору и стал целовать ее, как она потом, задыхаясь, сказала ему, "слишком по-испански".
   Он рассмеялся, глядя ей в глаза.
   - Я поцелую вас "по-английски", - сказал он и едва коснулся своими губами ее щеки. - Вот так!
   Он остался завтракать, потом остался до чая. Дора и Тони должны были на другой день у него обедать; они еще не знали, что значит испанская помолвка, и узнали это только в течение будущей недели.
   Между тем Саварди нравился Тони все больше и больше. Никакие влюбленные в мире не умеют быть так рыцарски внимательны, так корректны, как испанцы, и все это весьма нравилось Тони.
   Между ним и Саварди был решен вопрос, - хотя они его и не обсуждали, - что Дора тотчас после свадьбы уйдет со сцены. Они были убеждены, что эти два события должны последовать одно за другим, "как ночь следует за днем".
   Если у Саварди и были сомнения по этому вопросу, он их не высказывал.
   Саварди усердно ухаживал за Дорой, стараясь предоставить ей все, что было в его власти, - ласки, обожание, лесть, роскошные подарки. Ее везде приветствовали; присутствие Рексфорда придало ей новый престиж.
   Дора не думала, не допускала себя до размышлений. Она позволяла Саварди любить себя, и сама поддавалась обаянию его любви, его ненасытной молодости. Жизнь ее за последние два года была грустна и одинока; Саварди сумел пробить дорогу к ее сердцу, и если ему не удалось зажечь огонь на этом алтаре, то на нем все же светилось слабое отражение пламени, пылавшего в его собственном сердце.
   Женщины выходят замуж и из-за меньшего. Дора любила в нем его стремительность, его веселость, его мужественность, те качества, которые нравятся женщине потому, что они заставляют ускоренно биться пульс, выбивают жизнь из ее обычной колеи.
   Втайне Дора не оставляла намерения продолжать свою сценическую карьеру. Она предвидела, что предстоит борьба, и надеялась, что она будет решена до свадьбы, так как она была убеждена, что после этого события борьба может дать обеим сторонам только половинную победу.
   Случайное замечание Саварди привлекло ее внимание. Как-то вечером он перед уходом целовал ее на прощанье, и этот "последний" поцелуй так затянулся, что, казалось, он продлится до утра. Саварди сидел на диване, держа ее руки и ласково целуя ее, и вдруг сказал, прижавшись своими губами к ее волосам:
   - Dias! Жизнь ужасно тяжела и трудна. Мне хотелось бы запереть вас, чтобы никто, кроме меня, не мог смотреть на вашу красоту.
   Он говорил совершенно серьезно; его синие глаза жадно смотрели на нее.
   - Мне было бы душно, моя душа задохнулась бы в такой жизни, - сказала Дора.
   Он положил свою холодную руку ей на плечо.
   - Но мы должны всецело принадлежать друг другу; вы вся будете моею.
   - Ах, мы должны...
   Она почувствовала холодный ужас. Предстоящая борьба больше не рисовалась ее воображению только неприятной, отчасти даже забавной. Она знала теперь, что это будет вопрос величайшей серьезности.
   Бесполезно было рассчитывать на помощь Тони: его взгляды были ей известны. Оставалось только взять назад свое слово.
   Аверадо ускорил ее решение, спросив ее, как она думает поступить; у нее был с ним контракт, согласно которому она была связана еще на пять лет.
   - Конечно, я выполню его, - сказала Дора. - В этом не может быть сомнения.
   Аверадо был крайне обрадован и вместе с тем удивлен. Он не сказал Доре, что лорд Рексфорд спрашивал его, подобно неприятелю, просящему перемирия, сколько он потребует за расторжение этого контракта.
   В последнюю неделю сезона, при палящей жаре, начались бои быков и разные празднества, и как раз в это время явился Рекс, такой же сдержанный, холодный, полный самообладания, как и всегда. Своим светлым цветом волос, немного томным видом, слегка насмешливым голосом и полным отсутствием рисовки он представлял полную противоположность Саварди.
   - Так это правда? - спросил он Дору.
   Он внимательно посмотрел на нее.
   - И ты счастлива так, как ты этого желала?
   - Кто же бывает вполне счастлив? - с грустью ответила она.
   Дора предпочла бы, чтобы Рекс не приезжал; его приезд был для нее как бы упреком, а вместе с тем она чувствовала, что ей не в чем упрекать себя.
   Саварди и Рекс были вполне вежливы друг с другом. Саварди угадал то, чего он никогда бы не узнал, и чувствовал, что Рекс имеет права на какой-то уголок в душе Доры.
   И Рекс как-то спокойно завладел Дорой: он постоянно бывал у нее в театре, в отеле, ездил с ней, катался верхом.
   Саварди не нравился его тип, и он не понимал его; он казался ему безжизненным, самодовольным, У него с Рексом было очень мало общего во вкусах и еще меньше во взглядах; вместе с тем казалось, что молодой человек много пережил и, во всяком случае, не был глуп.
   Выбор его друзей тоже был какой-то удивительный; по-видимому, ему нравился толстый и неугомонный Аверадо, который не проявлял по отношению к нему никаких особых чувств и вместе с тем, как заметил Саварди, готов был сделать для Рекса то, чего он не сделал бы ни для кого другого, Саварди в том числе.
   Только сестра Саварди, Рене, мечтала о нем, о его белокурых волосах, улыбке, голосе.
   Доре казалось, что Рекс подсмеивался над ее женихом, и она попробовала расспросить его об этом, но он улыбнулся и ответил отрицательно.
   - Нравится тебе Саварди? - спросила Дора.
   - Дора. - Он спокойно встретил ее взгляд. - Конечно, меня пожирает ревность к нему. Он хороший спортсмен, и манеры его великолепны, но в нем нельзя не заметить отличающую его смесь дикости и утонченности.
   Он отправился вместе с Саварди на бой быков, чем Дора была страшно удивлена, так как сама чувствовала отвращение к этому зрелищу.
   Она встретила его после этого в гостиной Тони.
   - Ты уже вернулся? - спросила она.
   - Да, Саварди там окружила целая толпа, а я предпочел вернуться.
   - Понравился тебе бой быков?
   - Нет. Это нечто ужасное.
   - Зачем же ты пошел? - Она была искренне удивлена.
   Рекс лежал, растянувшись во всю длину на диване и закинув руки за голову. Он открыл глаза:
   - Саварди пригласил меня в надежде, что я откажусь; поэтому я и пошел.
   - Но почему же? Это звучит довольно глупо.
   - О, он-то отлично понимает.
   Надвигалась буря. Багровое небо было испещрено пурпурными облаками; деревья дрожали.
   - Как тихо, - сказала Дора.
   - Да, затишье перед грозой; вынужденное спокойствие всегда что-то предвещает.
   Он пристально посмотрел на нее:
   - Дора.
   - Да?
   - Когда ваша свадьба?
   - Одному небу известно.
   - Может быть, это

Другие авторы
  • Бюргер Готфрид Август
  • Клейст Эвальд Христиан
  • Вознесенский Александр Сергеевич
  • Шелгунов Николай Васильевич
  • Арсеньев Константин Константинович
  • Орлов Петр Александрович
  • Полонский Яков Петрович
  • Куйбышев Валериан Владимирович
  • Элбакян Е. С.
  • Перцов Петр Петрович
  • Другие произведения
  • Есенин Сергей Александрович - Кобыльи корабли
  • Тучков Сергей Алексеевич - Эпиграммы на С. А. Тучкова
  • Гнедич Николай Иванович - О тактике ахеян и троян, о построении войск, о расположении и укреплении станов (лагерей) у Гомера
  • Крестовский Всеволод Владимирович - Деды
  • Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Наблюдения за температурой на глубине 1000 саж. в экваториальной зоне Атлантического океана
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Аббаддонна. Сочинение Николая Полевого. Издание второе
  • Даль Владимир Иванович - Говор
  • Антипов Константин Михайлович - Стихотворения
  • Соловьев Владимир Сергеевич - На заре туманной юности...
  • Врангель Николай Николаевич - Стихотворения
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 405 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа