Тетмайер Казимеж - Панна Мэри

ый совершенно равнодушенъ, все равно, что биться головой о стѣну,- но смириться, унизиться, тронуть, смягчить - это можетъ привести къ побѣдѣ, особенно надъ такой натурой, какъ Стжижецк³й,- мягкой, впечатлительной, нервной, склонной къ сентиментальности. Что она называла п_о_б_ѣ_д_о_й, что значило это слово она не отдавала себѣ отчета.

   Если бы она хотѣла, чтобы онъ обнялъ ее, онъ бы навѣрное не отказался; но здѣсь дѣло не въ этомъ. Надо, чтобы Стжижецк³й былъ ея, принадлежалъ бы ей, сидѣлъ у ея ногь, носилъ ея цвѣты въ бутоньеркѣ, чтобы она "отпускала" его на обѣды и ужины, чтобы ея коляска привозила и увозила его, чтобы Стжижецк³й любилъ ее. Что на это скажетъ мужъ?.. О! За тѣ 600 тысячъ, которыя заплатили по его долгамъ, за 200 тысячъ годового жалованья теперь и 500 тысячъ въ будущемъ - у нея есть вѣдь право на то, чтобы ее любилъ Стжижецк³й! Или нѣтъ?!

   Брови Мэри сдвинулись, губы сжались, въ глазахъ блеснули молн³и. Нѣтъ?!

   И она остановилась въ вызывающей позѣ... Впрочемъ, нѣтъ, нечего раздражать мужа. Все это можно будетъ устроить спокойно и безъ скандала, нужна только ловкость, ловкость и еще разъ ловкость! Ну, а этого у нея довольно. Она и ловчѣе и умнѣе всѣхъ здѣсь, вмѣстѣ взятыхъ. Настоящая внучка ген³альнаго Габр³эля Гнѣзновера.

   Вскорѣ она вошла въ главную залу, со свойственной ей увѣренностью подошла къ Стжижецкому, который разговаривалъ съ нѣсколькими дамами, и, присѣвши около него, черезъ нѣсколько минутъ стала разговаривать съ нимъ одна. Дамы поочередно стали отходить,- она бросила имъ вслѣдъ полный презрительной жалости взглядъ.

   - Мг Стжижецк³й,- обратилась она къ нему,- вы проводите меня къ столу?

   - Боюсь, что хозяйка сдѣлаетъ мнѣ честь и предложитъ мнѣ мѣсто около себя.

   - Нѣтъ, madame Лудзская пойдетъ съ ксендзомъ.

   - А если?

   - То вы скажете, что пригласили меня.

   - Но это неправда.

   Мэри подняла на Стжижецкаго глаза, полные невыразимой нѣжности.

   - Вы скажете это?

   - Скажу,- отвѣтилъ Стжижецк³й, у котораго на мгновенье закрылись глаза.

   А губы Мэри задрожали и немного вытянулись: ей тѣмъ легче было "брать" Стжижецкаго, что нужно было только итти за иистинктомъ.

   "Побѣда!" - мелькнуло въ ея головѣ.

   Она была уже увѣрена въ ней.

   И сказала мягко и полушопотомъ:

   - Простите...

   - За что?

   - Я хочу быть "кающейся грѣшницей".

   - Вы за все мнѣ заплатили.

   - Чѣмъ?

   - "Лил³ей долинъ".

   Мэри вынула одинъ изъ своихъ цвѣтовъ и протянула руку съ нимъ къ сердцу Стжижецкаго, говоря:

   - У меня нѣтъ лил³й, и это не долина. Это даже гора... Но у васъ уже есть цвѣтокъ въ бутоньеркѣ?

   - Ничего, и этотъ помѣстится. Что - гора?

   Мэри не отвѣтила и продолжала:

   - Гора, у подножья которой надо строить жертвенники. Тамъ, на самой вершинѣ, на недоступной вершинѣ и...

   - И что?

   - И можетъ закружиться голова...

   - И?

   - И можно упасть...

   - Куда?

   - Къ подножью горы, гдѣ былъ построенъ жертвенникъ...

   Они смотрѣли другъ на друга. Мэри гипнотизировала Стжижецкаго, напрягая всю волю къ тому очарован³ю, которымъ (она это знала) полно все ея существо. Стжижецк³й нагнулся и, дѣлая видъ, что беретъ ея вѣеръ, поцѣловалъ ея руку.

   "Какъ это легко! - подумала Мэри. - Какъ легко!.."

   Съ одной стороны она была довольна, что въ ней есть это очарован³е; съ другой - почти недовольна, что побѣда достается ей такъ легко. Она чувствовала въ себѣ силы и не для такой борьбы. Она стала чувствовать къ Стжижецкому родъ жалости. Но онъ точно почувствовалъ это, такъ какъ, когда встали, чтобы перейти въ столовую, онъ поклонился Мэри и сказалъ:

   - Простите, но я не могу вести васъ къ столу.

   Кровь хлынула къ лицу Мэри, но она овладѣла собой.

   Ничего не спрашивая, она наклонила голову и сказала:

   - Я заслужила наказан³е и принимаю его покорно.

   Голосу своему она придала выражен³е полнѣйшей искренности.

   Стжижецк³й былъ, очевидно, тронутъ,- и сталъ жалѣть о томъ, что сдѣлалъ. А Мэри, опустивъ глаза, медленно отступила, давая ему дорогу. Въ выражен³и ея лица была покорность; въ движен³и тѣла - уважен³е и почтительность. Стжижецк³й заколебался, остановился и сказалъ, наконецъ:

   - Вы позволите предложить вамъ руку?

   Мэри взяла его подъ руку съ выражен³емъ гордости и почти счастья. Въ эту минуту ей не нужно было притворяться.

   - Вы, графиня, всегда побѣждаете!- сказала Лудзкая, подходя къ нимъ. - Не смѣю соперничать. Но мѣста распредѣлены по билетамъ...

   - Такъ вы, дорогая, велите переложить билеты,- отвѣтила Мэри, дѣлая шагъ впередъ, нисколько не скрывая развязности въ голосѣ...

   - Но... - попробовалабыло протестовать Лудзская.

   - О! такая мелочь... Тѣмъ больше, что m-r Стжижецк³й с_а_м_ъ п_р_и_г_л_а_с_и_л_ъ меня! - подчеркнула она.

   - Но у васъ сосѣдкой будетъ m-me Высяновская,- сказала Лудзская,- вы, кажется, не любите другъ друга...

   - Увѣряю васъ, что только она не любитъ меня,- пренебрежительно бросила Мэри, уводя Стжижецкаго впередъ.

   - Нахальная жидовка! - прошипѣла m-me Лудзская.

   - Швейцарская корова! - отвѣтила ей мысленно Мэри, посылая ей улыбку, сдѣланную такъ искусно, что она могла значить: "какая вы добрая"...

   И подняла на Стжижецкаго глаза, похож³я на тих³й, ласковый день...

  

   Безумная, бездонная грусть заливала душу Мэри. Все, все разбито въ прахъ. Во что обратилась ея красота, ея богатство, ея умъ? Она была графиней Чорштынской, графиней Чорштынской и больше ничѣмъ.

   Взмыленныя лошади неслись уже десятый, или одиннадцатый разъ по Уяздовскимъ аллеямъ - туда и назадъ.

   - Скорѣй, скорѣй! - кричала Мэри, и лошади неслись такъ, что комья грязи вырывались изъ-подъ копытъ. Холодный осенн³й вѣтеръ билъ Мэри по лицу,- а въ душу ударяли волны страшной грусти. Темная бездна, глубокая, душная и мрачная, открылась передъ ней. Она не хотѣла больше итти туда,- нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! Ненавидѣла своего мужа, ненавидѣла своего ребенка, свой домъ - все, все!.. Задыхалась!

   - Скорѣй! - кричала она на кучера, который былъ въ величайшемъ смущен³и: развѣ можно, чтобъ лошади графа Чорштынскаго неслись галопомъ, когда онѣ запряжены въ экипажъ? Такъ только пожарные ѣздятъ...

   - Скорѣй!

   Кучеръ повернулся къ ней съ удивленнымъ и смущеннымъ лицомъ.

   - Отчего ты не ѣдешь скорѣй?!

   И кучеру, который служилъ уже и у графовъ и у Заславскихъ, это показалось слишкомъ... Онъ съ сострадан³емъ, взглянулъ на эту "жидовку" и, сдерживая лошадей, процѣдилъ:

   - У н_а_c_ъ, ваше с³ятельство, не принято галопомъ мчаться въ экипажахъ.

   Кровь прилила къ лицу Мэри: передъ ней была спина кучера и лошади, которыя бѣжали быстро, но все же рысью. Что?! Въ своей собственной коляскѣ, за свои собственныя деньги она не можетъ ѣздить, какъ хочетъ, такъ какъ на коляскѣ гербъ ея мужа?! Что?!

   - Назадъ! - крикнула она.

   На углу ²ерусалимской аллеи она велѣла остановиться и слѣзла. Прошла нѣсколько шаговъ, пока ея экипажъ не отъѣхалъ.

   - ²ерусалимская аллея, No... - сказала она извозчику.

   Это былъ No дома Стжижецкаго.

   Да, да, будь, что будетъ. У нея тоже есть право на жизнь, право на любовь, на наслажден³я... Она хочетъ любить, хочетъ быть любимой, хочетъ наслажден³й! Она красива, но ея мужъ съ одинаковымъ удовольств³емъ обнималъ бы ея горничную вмѣсто нея!.. А она - ахъ!.. сначала Чорштынск³й правился ей, импонировалъ, льстилъ ея самолюб³ю - потомъ она стала равнодушна къ нему, а теперь онъ ей противенъ.

   Она хочетъ чувствовать то, что чувствовала тамъ, въ оранжереѣ! Три недѣли она уже борется съ собой. Она настолько умна, что добилась хотя бы того, что Стжижецк³й не сошелся ни съ одной женщиной, хотя онъ хотѣлъ это сдѣлать, хотѣлъ - на зло ей! Она угадала и поняла это сразу. Но Стжижецк³й, несмотря на все желан³е, не могъ этого сдѣлать. Это была уже половина побѣды. Но Стжижецк³й не подошелъ ближе и къ ней.

   Развѣ онъ уже равнодушенъ къ ней? Нѣтъ, иначе она не могла бы его удержать никакими ген³альными средствами отъ ухаживан³я за другими женщинами. Онъ пр³ѣхалъ въ Варшаву совершенно равнодушнымъ; равнодушно подалъ ей руку, когда они шли къ ужину у Лудзскихъ, но всталъ отъ стола уже весь въ мечтахъ о прошломъ, о которомъ, конечно, не было сказано ни слова. Потомъ они стали встрѣчаться, встрѣчались часто. Стжижецк³й начиналъ разговаривать съ десятью женщинами, но всегда кончалось тѣмъ, что онъ разговаривалъ только съ ней. Разъ, когда слегка выпилъ у княгини Заславской, онъ сказалъ ей:

   - Да, да - хорошъ Григъ, хорошъ Сенъ-Сансъ, хорошъ Верди - но, въ концѣ концовъ, всегда возвращаешься къ Бетховену.

   - Отчего? - спросила Мэри, которая хотѣла, чтобы онъ окончательно высказался.

   Стжижецк³й не отвѣтилъ, а сѣлъ у рояля, взялъ нѣсколько аккордовъ изъ "Перъ-Гинта", изъ "Dause macabre", потомъ изъ "Аиды", и сталъ, наконецъ, играть "Лунную сонату".

   - Но Бетховенъ умеръ! - сказала Мэри.

   А Стжижецк³й загремѣлъ, какъ на органѣ: "Resurrexit, sicut dixi"... - и захохоталъ потомъ своимъ дѣтскимъ, искреннимъ смѣхомъ... Но слишкомъ дѣтскимъ и слишкомъ искреннимъ.

   А все-таки, несмотря на всю дипломатическую игру Мэри, онъ не подходилъ къ ней ближе. Что было въ глубинѣ его души, она не могла угадать. Должно быть, она нравилась ему, разъ онъ простилъ ей прошлое, разъ могъ простить. Память объ этомъ прошломъ слишкомъ глубоко лежала въ его душѣ, не могъ же онъ его з_а_б_ы_т_ь!

   "Какъ бы то ни было, я поступила съ нимъ чудовищно!" - думала Мери. И разстроенные нервы и какая то внутренняя потребность толкали Мэри къ тому, чтобы говорить съ Стжижецкимъ о томъ, что было. Иногда ей просто интересно было знать, что онъ скажетъ, иногда она чувствовала совершенно искреннее желан³е броситься передъ нимъ на колѣни, схватить его руку, прижать къ губамъ и кричать:

   - Прости! прости!..

   Мужъ ни въ чемъ не мѣшалъ ей. Исполняя пункты безмолвнаго договора, онъ предоставилъ ей совершенную свободу,- но лишь до тѣхъ предѣловъ, гдѣ не нарушались его права, которыя она должна была уважать по тому же договору. Онъ всегда умѣлъ устроить такъ, что Мэри никогда не разговаривала со Стжижецкимъ слишкомъ долго или слишкомъ наединѣ. Съ умомъ и расовой сметливостью Мэри онъ соперничалъ своимъ умомъ и тонкимъ знан³емъ свѣтскихъ формъ. Мэри чувствовала, что мужъ ея ни минуты не сомнѣвается въ ея душевномъ состоян³и, но такъ какъ она ни разу не нарушила ихъ безмолвнаго договора, онъ тоже этого не дѣлалъ. Съ физической стороны - не было повода, а съ нравственной - ему было все равно. Нужно любить, чтобы ревновать къ тѣмъ объят³ямъ, которыми женщина мысленно сжимаетъ другого человѣка. А Чорштынск³й вѣдь получаетъ двѣсти тысячъ жалованья, чтобы исполнять супружеск³я обязанности...

   - Тьфу! - мысленно плюнула Мери.

   И разъ вечеромъ,- да, вчера,- случилось такъ, что Мэри встрѣтилась съ Стжижецкимъ одна. Одинъ изъ друзей Чорштынскаго сдѣлалъ какую-то серьезную аферу, былъ назначенъ судъ чести, и Чорштынск³й долженъ былъ пойти на засѣдан³е суда, назначенное вечеромъ. Они были приглашены на вечеръ, гдѣ долженъ былъ быть Стжижецк³й. Чорштынск³й, не желая нарушать безмолвнаго договора, поцѣловалъ жену, уже одѣтую для вечера, въ лобъ и въ руку и поѣхалъ на засѣдан³е.

   А Мэри поѣхала на раутъ.

   Сначала она почувствовала себя гораздо болѣе стѣсненной, чѣмъ когда въ сосѣдней гостиной сидѣлъ ея мужъ, какъ это бывало обыкновенно.

   Но это продолжалось недолго. Она сказала про себя: я вѣдь не провинц³альная курочка, и рѣшила дѣйствовать.

   Только не слишкомъ замѣтно, не слишкомъ сразу, не "пользуясь отсутств³емъ мужа" - такъ могутъ поступать "только выскочки или кокетки". Но не надо было быть и холоднѣе, чѣмъ всегда. Мэри была какъ всегда,- но только для людей; ея глаза нашли возможность намекнуть Стжижецкому на то свободное мѣсто, которое образовалось между ними.

   И онъ это замѣтилъ.

   Тогда Мэри повела его дальше - и онъ пошелъ. И вдругъ она шепнула ему:

   - Я люблю васъ.

   Ее бросило въ жаръ и въ холодъ, но вѣдь ей - все можно. Вѣдь только разъ!..

   Потомъ она смѣло взглянула въ глаза Стжижецкому. Надо было дѣйствовать смѣло и энергично, не играть "дѣвочку"...

   Стжижецк³й смотрѣлъ на нее съ тревожнымъ вопросомъ въ глазахъ, не удивленный, а какъ бы испуганный.

   "Боится... ладно...- подумала Мэри. - Онъ слабъ - и покорится. Онъ будетъ моимъ".

   Передъ ней заблестѣлъ ореолъ побѣды.

   Стжижецк³й? Нѣтъ! Побѣда надъ жизнью, надъ судьбой, надъ волей судьбы! Будетъ то, чего она хочетъ.

   Въ эту минуту Стжижецк³й превратился въ ея глазахъ въ ничто, почти исчезъ. Въ эту минуту дѣло было не въ немъ - онъ со всѣмъ своимъ талантомъ былъ слишкомъ маленькою величиной для Мэри. Онъ былъ барьеромъ, черезъ который перескакиваетъ прекрасный наѣздникъ, чтобы очутиться въ широкомъ полѣ, достойномъ его коня и его груди.

  

   Мэри бросилась на шею Стжижецкому, плача и прижимаясь къ нему, какъ ребенокъ. Бѣжали часы. Начинало темнѣть.

   - Мэри, Мэри! - позвалъ Стжижецк³й, приходя въ себя,- у тебя можетъ выйти непр³ятность. Смотри, уже темно.

   - Ахъ, мнѣ все равно! Не буду съ нимъ жить!

   - Мэри, опомнись.

   - Когда ѣдешь?

   - Въ двѣнадцать, курьерскимъ.

   - Зачѣмъ ѣдешь? Не хочешь, чтобы дальше было, по крайней мѣрѣ, такъ, какъ до сихъ поръ?

   - Боюсь, Мэри. Это могло бы стать несчастьемъ для всѣхъ насъ.

   - Боишься за себя?

   - И за тебя и за себя. Я люблю теперь только одно: мое искусство и мою славу. Больше ничего.

   - Женщины уже не будешь любить?

   - Думаю, нѣтъ.

   Мери на минуту задумалась.

   - Правда, если ты не полюбилъ меня, которую любилъ раньше, послѣ того, что я тебѣ дала, не будешь уже больше любить. Но ты можешь привязаться, нуждаться въ ней.

   - Будь здорова, Мэри. Тебѣ уже давно пора.

   - До свиданья!

  

   Входя въ столовую, Мэри посмотрѣла на стѣнные часы. Было семь. Мужъ сидѣлъ за столомъ уже вѣрно около получаса, т.е. съ тѣхъ поръ какъ было подано на столъ.

   - Ждалъ тебя,- сказалъ, вставая. - Но что съ тобой? Ты плакала?

   - Нѣтъ.

   - Мнѣ показалось. Гдѣ ты была такъ долго, если смѣю спросить?

   - У меня было дѣло.

   - Коротко. Можно узнать, какое?

   Мэри выпрямилась и стояла въ вызывающей позѣ передъ мужемъ. Почувствовала въ себѣ такое возмущен³е, такую ненависть къ этому спортсмэну, что перестала его бояться. И, смотря ему прямо въ глаза, сказала съ ударен³емъ:

   - Развѣ я когда нибудь спрашивала о твоихъ дѣлахъ?

   Чорштынск³й понялъ и, несмотря на умѣнье владѣть собой, покраснѣлъ, но почувствовалъ въ то же время, что здѣсь что-то рвется и что надо сразу затянуть подводья, чтобы потомъ не было слишкомъ поздно и трудно.

   Онъ тоже выпрямился, нахмурилъ брови, посмотрѣлъ вызывающе въ глаза Мэри и сказалъ властно:

   - Прошу тебя, какъ мужъ, Мэри, скажи, гдѣ ты была?

   - По какому праву?

   - По праву мужа.

   Мэри разсмѣялась:

   - Успокойся, мой другъ, вѣдь не мое приданое ходитъ по вертепамъ, а я.

   Чорштынск³й поблѣднѣлъ, у него не хватило вдругъ словъ, а Мэри издѣвалась дальше:

   - Успокойся, дорогой, успокойся, мой супругъ. Въ этомъ году получишь дважды по пятьдесятъ тысячъ ренты, въ будущемъ, можетъ быть, въ три и въ четыре раза больше! Это будетъ зависѣть...

   - Отъ того, удастся ли твоему отцу надуть на желѣзнодорожныхъ акц³яхъ! - крикнулъ Чорштынск³й, срываясь съ кресла, блѣдный, какъ стѣна, съ сверкающими глазами.

   - Молчи, ты! - крикнула Мэри.

   - Ты молчи! - бросилъ ей Чорштынск³й.

   - Голышъ!

   - Жидовка!

   Мэри хлопнула дверью и выбѣжала изъ комнаты.

   Кровь бунтовала въ груди. Какъ сумасшедшая бѣгала она по комнатѣ. Закусила губы и сжала кулаки.

   - Отмстить! Развестись! Выкинуть его на мостовую! На мостовую! На мостовую! - безъ конца повторяла это слово, упивалась имъ: на мостовую! на мостовую!.. Прикажетъ лакею спустить его съ лѣстницы. Вѣдь это ея лакей, не его, она ему платитъ. Голышъ! Попрошайка! Нищ³й! На мостовую! На мостовую! Отомстить! Отомстить!

   Отомстить...

   А что потомъ?

   Потомъ что?

   Остаться въ этомъ громадномъ дворцѣ, въ этой пустотѣ совсѣмъ одной, съ ребенкомъ, котораго она не любитъ...

   Остаться совсѣмъ одной, безъ него, безъ того, единственнаго, котораго любитъ, боготворитъ, желаетъ, хочетъ, безъ котораго жить не можетъ, и котораго могла имѣть, могла, могла!

   О, проклят³е!

   Потому что могла его имѣть, могла, могла, могла!

   Онъ могъ быть ея, могъ ей принадлежать, могла каждый день засыпать въ его объят³яхъ и каждый день въ нихъ просыпаться!..

   Могла, могла, могла!..

   Кровь заалѣла на закушенныхъ губахъ Мэри.

   Могла...

   И она - она чего-нибудь не въ состоян³и сдѣлать?

   Но почему?

   Стжижецк³й ее не любитъ? Это ничего!

   Будетъ его любовницей: лучше, прекраснѣе не найдетъ. Долженъ ее полюбить, долженъ такъ къ ней привыкнуть, чтобы безъ нея не обходиться; убѣдитъ его, завоюетъ его, покоритъ себѣ. То, что сегодня произошло между ними, это пустяки.

   Значитъ, только потому, что между ними стоитъ эта жердь съ англизированнымъ лицомъ, въ галстукѣ изъ Парижа, въ костюмѣ изъ Вѣны, въ ботинкахъ изъ Лондона, съ манерами англичанина, съ выговоромъ француза, съ обращен³емъ, старательно скопированнымъ съ разныхъ англ³йскихъ лордовъ, французскихъ маркизовъ и австр³йскихъ графовъ, встрѣченныхъ имъ въ жизни, эта фотограф³я заграничной аристократ³и! Потому, что между ними стоитъ этотъ голышъ, котораго она вытащила изъ долговъ и который заплатилъ за это своимъ именемъ? Поэтому? Тьфу! Имя Стжижецкаго теперь громче, чѣмъ когда-либо имя всѣхъ Чорштынскихъ вмѣстѣ взятыхъ, даже тогда, когда носили свои доспѣхи, которые надо было выкупить у Файкелеса. Онъ, онъ, такой, можетъ ей въ чемъ-либо помѣшать?!..

   Ха! ха! ха!

   Громко разсмѣялась.

   Впрочемъ, дольше съ нимъ жить невозможно. Пусть первая попавшаяся жидовка дастъ себя мучить ради имени, не она! Разъ порвано "нѣмое соглашен³е", разъ вырвалось то, что они заглушали въ себѣ ради взаимнаго интереса, то начнется борьба на жизнь и смерть. И это будетъ ея судьба? За всѣ милл³оны ея отца, за ея красоту, молодость, умъ? О, нѣтъ!

   Чорштынск³й, графъ Чорштынск³й пойдетъ прочь, ребенка возьмутъ родители, а она пойдетъ по свѣту съ нимъ, съ Стжижецкимъ, за лаврами, за славой, въ широкую, большую жизнь, полную, безпокойную, широкую жизнь... Съ нимъ, съ нимъ!..

   Убѣжитъ...

   Родители простятъ ей все: слишкомъ ее любятъ. До людей ей нѣтъ дѣла. Убѣжитъ, поѣдетъ за Стжижецкимъ, поѣдетъ за нимъ всюду. И онъ полюбитъ ее, долженъ полюбить!..

   Убѣжитъ сейчасъ, сегодня; поѣдетъ на томъ же поѣздѣ.

   Паспортъ былъ подъ рукой, все дѣло въ деньгахъ. Они были заперты въ вертгеймовской кассѣ, стоявшей въ одной изъ комнатъ ея мужа. У нея былъ свой ключъ, но надо было итти туда, въ его... въ "его апартаменты". Подъ рукой у нея было всего нѣсколько десятковъ рублей на текущ³е расходы.

   Колебалась. Ей представилась твердая, упругая фигура Чорштынскаго.

   Но, нѣтъ! Это должно удасться!

   Осторожно, тихо стала она подвигаться черезъ комнаты. Приложила ухо къ дверямъ. Было тихо. Вѣрно, вышелъ.

   Вошла.

   Быстро открыла кассу и взяла деньги, бумаги, золото, все, что было. Предполагала, что въ этой кассѣ должно быть до десяти тысячъ.

   Заперла кассу и хотѣла выйти. Въ это время Чорштынск³й сталъ поперекъ дороги.

   У него было холодное и спокойное, какъ всегда, лицо, и онъ былъ, повидимому, мирно настроенъ, но его такъ удивило присутств³е жены около кассы, что задержался и остановился.

   - Что ты дѣлаешь, Мэри? - спросилъ. Не отвѣтила.

   Чорштынск³й попробовалъ улыбнуться:

   - Сердишься?

   - Прошу пустить меня,- сказала Мэри, стараясь скрыть страхъ и дрожь.

   - Ну, сердишься, Мэри? - повторилъ Чорштынск³й, опять заставляя себя улыбнуться.

   - Но что это? Ты взяла деньги?

   Мэри ядовито прикусила губу:

   - Если это ваши...

   Чорштынск³й покраснѣлъ, но поборолъ себя и попробовалъ продолжать миролюбиво:

   - Безъ сомнѣн³я - твои, Мэри, но прежде всего, кажется, они нашего ребенка.

   Мэри разсѣялась. Чорштынск³й смутился. Не могъ не почувствовать, что отвѣтилъ театрально. Покраснѣвъ еще больше и не видя другого пути, нахмурилъ брови, топнулъ ногой и сказалъ рѣзко:

   - Довольно этого, Мэри! Куда ты идешь съ этими деньгами?

   Но этотъ тонъ подѣйствовалъ и на нее вызывающе. Подняла голову и спросила:

   - Что это? Конюшня? Какъ вы смѣете топать на меня въ моемъ домѣ? Какое право имѣете вы вмѣшиваться въ то, что я дѣлаю со своими деньгами?

   - Твой домъ и мой домъ, твои деньги - мои деньги,- отвѣтилъ, сдерживая гнѣвъ, Чорштынск³й.

   - И вамъ не стыдно брать деньги, полученныя отъ мошенничества на желѣзнодорожныхъ акц³яхъ? - издѣвалась Мэри.

   Чорштынск³й хотѣлъ что-то отвѣтить, но сдержался, загораживая только собой дверь.

   - Прошу меня пустить! - повторила Мэри.

   - Куда ты пойдешь?

   - Куда захочу.

   - Почему ты берешь деньги поздно вечеромъ?

   - Если мнѣ понравится, могу ихъ выкинуть за окно. Доспѣхи Чорштынскихъ давно уже знаютъ дорогу отъ Кирхгольма и Желтыхъ Водъ къ ²ойнэ Фейкелесу.

   Разсмѣялась.

   Чорштынск³й мѣнялся въ лицѣ.

   - Ну, пустите вы меня? По какому праву вы меня задерживаете?

   - По праву моей воли, по праву мужа.

   - Насил³е?

   - Нѣтъ, только право.

   - Право?!

   - Моя воля. Воля мужа, которому ты дала клятву послушан³я.

   - Я купила тебя! - вырвалось у Мэри.

   - И не продашь! - прошипѣлъ Чорштынск³й, приближаясь къ ней и сильно сжавъ ея руку.

   - Говори, что хочешь сдѣлать съ этими деньгами?

   У Мэри заболѣла рука и это отняло у нея послѣднюю власть надъ собой. Ее обуялъ такой гнѣвъ, такое бѣшенство, что, не считаясь ни съ чѣмъ, крикнула:

   - Что?! Убѣжать отъ тебя! Сегодня же уйти, сейчасъ, с³ю же минуту!

   Тогда Чорштынск³й схватилъ обѣ ея руки своими руками, и на полъ выпали бумаги, а золото со звономъ покатилось по полу.

   - Подлецъ! Прочь! - крикнула Мэри, вырывая руки. - На, бери! Дарю тебѣ это! Найду довольно въ другомъ мѣстѣ, хотя бы здѣсь въ ушахъ и на шеѣ. Можетъ, и серьги вырвешь изъ ушей?

   - Ты съ ума сошла?!

   - Нѣтъ, но я ухожу отъ тебя! Прочь, пусти меня!

   - Останешься!

   - Нѣтъ! Пусти! Прочь!

   - Молчи и стой!

   - Ха!

   Мэри съ пѣной у рта бросилась къ мужу, толкнувъ его сильно въ грудь; Чорштынск³й пошатнулся и отступилъ; но и онъ пересталъ владѣть собой. Схвативъ Мэри лѣвой рукой за плечо, такъ больно, что она охнула и упала на колѣни, онъ правой сорвалъ со стѣны хлыстъ и со свистомъ опустилъ его на спину.

   Упала навзничь въ обморокѣ.

  

  

   Больш³я тих³я сосны шумятъ надъ Попрадскимъ озеромъ.

   Прошелъ сильный дождь, и небо прояснилось. Выглянуло яркое солнце и сверкнуло на мокрыхъ вѣткахъ каплями росы, какъ золотыми искрами, которыя духъ заколдованныхъ сокровищъ разсѣялъ по свѣту. Дивный, благоуханный прозрачный воздухъ поднимался изъ тумановъ, которые стлались надъ Липтовской долиной, таяли и пропадали, открывая въ то же время долину, похожую на сонъ. Казалось, что она только-что вышла изъ сферическихъ тумановъ, освободилась изъ творческой мглы молодая, свѣжая, ясная, полная несказаннаго очарован³я. Надъ Липтовскими горами, какъ многоцвѣтная лента, засверкала огромная радуга, протянувшаяся по небу ясному и лазурному.

   Среди камней бѣжалъ ручей съ водой вздутой и пѣнистой, съ шумомъ ударявшей въ берега. А тамъ, выше, горы въ клубахъ позолоченныхъ и обагренныхъ облаковъ казались громадными птицами съ распростертыми крыльями, готовыми летѣть и парить подъ лазурью небосвода. Удивительная легкость вершинъ между облаковъ дѣлала ихъ неземнымъ, воздушнымъ явлен³емъ.

   И все это тонуло въ лазури неба, ослѣпительный блескъ котораго озарялъ весь свѣтъ спокойный и безграничный.

   Зеленая свѣжая трава и мохъ блестѣли росой. Склоны горъ, залитые свѣтомъ, сверкали и играли радостные и веселые, какъ глаза дѣтей, разбуженныхъ солнцемъ.

   Серебристая отъ дождя листва, казалось, зацвѣла. Волшебство спустилось на землю. Въ глубокой тишинѣ, тих³я какъ она сама, едва слышно шептали сосны.

   Опершись на стволъ одной изъ нихъ, сидѣла на камнѣ Мэри, глядя на югъ, къ солнцу.

   Шелъ уже второй годъ ея скитанья.

   Стжижецк³й обманулъ ее: поѣхалъ не въ Лондонъ, а въ Америку и, какъ говорили, собирался совершить кругосвѣтное путешеств³е. Слѣдовать за нимъ было невозможно. Нью-³оркск³я газеты сообщали, что взялъ съ собой на пароходъ нотную бумагу, чтобы написать новую оперу подъ назван³емъ: "Слишкомъ поздно". Либретто хотѣлъ онъ писать самъ по дорогѣ изъ Европы въ Нью-²оркъ.

   Мэри развелась съ мужемъ, оставивъ бракоразводный процессъ адвокату. Ударенная хлыстомъ, она разболѣлась и лежала нѣсколько недѣль въ горячкѣ. Чорштынск³й уѣхалъ, но, какъ говорили, вернулся черезъ три дня. Были больш³я сцены съ отцомъ Мэри, а потомъ начались переговоры. Рафалъ Гнѣзненск³й подарилъ ему четыре тысячи ежегоднаго дохода. Чорштынск³й требовалъ сто. Наконецъ, согласился на двѣнадцать, когда ему пригрозили, что если не согласится, то ничего не получитъ.

   - Три тысячи за то, что вы были моимъ зятемъ, шесть тысячъ за то, что вы были мужемъ моей дочери, и три тысячи за то, что вы отецъ моего внука. А теперь adieu, графъ, - сказалъ ему Рафалъ на прощанье, низко кланяясь и пряча руки за спину.

   Чорштынскаго поздравляли съ "недурнымъ дѣльцемъ".

   Мери, выздоровѣвъ, покинула Варшаву. Поѣхала сперва въ Итал³ю, потомъ въ Грец³ю, Египетъ; посѣтила Франц³ю, Англ³ю, Испан³ю, Герман³ю, Бельг³ю, нигдѣ не останавливаясь больше нѣсколькихъ дней, гонимая какой-то лихорадкой: дальше! дальше! - Двѣ горничныя и два лакея, которыхъ возила за собой, падали отъ изнеможен³я. Когда ей приходила фантаз³я, цѣлыми недѣлями надо было жить въ вагонѣ. Она стала извѣстна въ Европѣ, потому что брала цѣлый вагонъ для себя, нанимала цѣлую яхту. Деньги плыли какъ вода. Но Рафалъ Гнѣзненск³й въ компан³и съ кузеномъ Гаммершлягомъ дѣлали все лучш³е обороты, и Мэри ни съ чѣмъ не считалась. Даже дядя Гаммершлягъ не сердился на капризы "der Frau Gräfin", ему льстило, когда онъ читалъ о ней въ Figaro или Neues Wiener Tageblatt, что пр³ѣхала сюда, "ganz wie die Kaiserin Eugénie".

   У ногъ Мэри сверкало Попрадское озеро, тихое, спокойное, гладкое и блестящее. Послѣ обильнаго дождя солнце оживило землю, точно ангелъ радости вошелъ въ горную котловину и распростеръ въ ней крылья кротости и свѣта.

   Въ необъятной тишинѣ едва былъ слышенъ шелестъ сосенъ, а монотонное журчанье заглушалось, сливаясь съ нею воедино.

   Мэри смотрѣла на озеро, потомъ на горы Липтовск³я, потомъ туда, въ свѣтъ. Вездѣ было солнце и миръ. Туманы разошлись и земля казалась видѣн³емъ. Лазурь и благовонный воздухъ широко разливались вдали. Глаза Мэри слѣдили за какой-то невидимой волной въ бездонномъ, безконечномъ, необъятномъ пространствѣ... Тогда, одинокая въ этой тиши, опустила она голову на руки, и горьк³я, жалк³я слезы полились изъ сомкнутыхъ глазъ.

   Однажды утромъ въ Ниццѣ обѣ горничныя и оба лакея получили приказъ ѣхать обратно въ Варшаву. Ихъ мѣсто должна была занять французская прислуга. Должны были еще собрать вещи своей барыни въ дорогу. Но куда она ѣхала, они не знали.

   Вечеромъ Мэри сѣла на извозчика и велѣла ѣхать на вокзалъ. Оба лакея изъ любопытства поѣхали тайкомъ за нею. Поѣздъ шелъ въ Геную.

   Лакеи увидѣли, какъ на платформѣ къ графинѣ - Мэри не перестала носить титулъ своего мужа - подошелъ очень элегантный молодой человѣкъ, похож³й на кавалер³йскаго офицера въ штатскомъ платьѣ, и они оба вошли въ Sleeping Carr.

   - Ого! - махнулъ рукой старш³й изъ лакеевъ.

  

   - Нѣтъ, нѣтъ, сестра. Я сама перевяжу ему рану. Я сама это сдѣлаю.

   - Но вы не привыкли! Съ вами сдѣлается дурно.

   - Нѣтъ, нѣтъ, не бойтесь, сестра.

   - Не знаешь, сестра Клара, кто эта прекрасная незнакомка? Черты лица у нея семитск³я, но манеры свѣтской дамы,- обратилась одна изъ монахинь къ подходившей товаркѣ.

   - Не знаю. Вотъ недѣля, какъ она въ госпиталѣ, и, знаешь, сестра Магдалина, я еще не видѣла такой работоспособности и энерг³и. Кромѣ того, она вѣрно богата, какъ Крезъ, потому что покупаетъ больнымъ самыя дорог³я вина и лакомства.

   - Отлично говоритъ по-французски.

   - Какъ каждая изъ насъ. Хотя у нея какой-то акцентъ.

   - Судя по акценту, сказала бы, что она славянка.

   - Больные ее обожаютъ. Добра и терпѣлива, какъ святой Францискъ.

  

   - Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! Уйди, ангелъ смерти!..

   Вотъ уже четыре года прошло послѣ послѣдняго свидан³я съ Стжижецкимъ. Онъ опять празднуетъ новыя побѣды, но избѣгаетъ ее, не отвѣчаетъ на письма; единственнымъ отвѣтомъ была пуля, которую онъ прислалъ изъ Чикаго,- вѣрно та, которая была у него вынута.

   За эти четыре года она изъѣздила свѣтъ вдоль и поперекъ, была спутницей, любовницей, сестрой милосерд³я, а пустота ея жизни все росла. Бездна! Бездна! Бездна!..

   Ангелъ смерти сталъ передъ ней.

   - Нѣтъ! нѣтъ! Уйди! Не хочу умереть при жизни,- говорила въ отчаян³и Мэри. - Неужели ничего больше у меня не осталось, кромѣ этой бездны? Помѣшательство или покорность? Никто не стоитъ передо мной, только этотъ ангелъ смерти?!..

   - О, Боже! Боже! Какъ я несчастна!..

   Передъ ея глазами мелькнулъ образъ адвоката ²акова Левенберга изъ Варшавы, очень порядочнаго человѣка, который всегда въ нее всматривался, но на котораго она никогда не обращала вниман³я - "такой жидъ".

   А кругомъ было тихо и пусто. Старыя деревья Загановицкаго парка глухо шумѣли, роняя листья на осеннемъ вѣтру. По небу неслись уже почти снѣговыя тучи, сѣрыя, однообразныя, хмурыя. У ногъ Мэри неподвижный темный прудъ; на немъ лодки на заржавленныхъ цѣпяхъ: давно никто на нихъ не ѣздилъ.

   Пять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ она была здѣсь послѣдн³й разъ - пять длинныхъ лѣтъ.

   Какъ это было давно, какъ давно здѣсь, на пруду, качалась она въ тотъ жарк³й полдень... "Роза саронская"...

   Все позади казалось ей сномъ.

   Она не любила больше Стжижецкаго, не любила родителей, ребенка, ни своего блеска и значен³я, никого и ничего не любила. Одинокая, осиротѣвшая, смотрѣла она на неподвижный темный прудъ, на качавш³еся и падавш³е листья деревьевъ, смотрѣла безъ воли, безъ мысли, безъ желан³я и надежды.

   "Der liebe Gott ist schlafen gegangen..."

   Одинокая, сиротливая, смотрѣла Мэри на темный неподвижный прудъ, въ который кое-гдѣ упали увидш³е, порыжѣвш³е листья. На рукахъ ея сверкали крупныя драгоцѣнныя кольца, только они и сверкали въ этой хмурой осенней мглѣ.

   Тяжелый, горьк³й, жалостный вздохъ вырвался изъ ея груди.

   О, Мэри!..

   Съ ужасомъ, со страхомъ смотрѣла Мэри въ жизнь. Стояла она передъ ней такая же темная, какъ этотъ прудъ, хмурая, какъ эти весенн³я тучи, грустная, увидшая, траурная, какъ эти деревья парка. Ее били хлыстомъ, а потомъ оттолкнули, когда она хотѣла бы валяться въ ногахъ...

   И снова мелькнулъ образъ адвоката Левенберга.

   - Ахъ! Убѣжать! убѣжать!.. убѣжать отъ себя!..

   Теперь Мэри стала единственной наслѣдницей колоссальнаго состоян³я, т. к. умеръ Рафалъ Гнѣзненск³й, а сама Гнѣзненская назначила себѣ двадцать четыре тысячи пожизненной ренты, отдавъ остальное дочери съ пожелан³емъ, чтобы эта "странная истеричка" была отъ нея подальше - не мѣшала бы своими сумасбродными выходками спокойному созерцан³ю суетности всего м³рского и мѣрному качанью въ креслѣ.

   Вскорѣ послѣ этого Мэри унаслѣдовала другое, меньшее, но все же въ нѣсколько милл³оновъ состоян³е послѣ дяди Гаммершляга, который заболѣлъ, съѣвъ "den verfluchten Homar" въ Остенде. Такъ какъ "деньги тянутъ къ деньгамъ", то дядя Гаммершлягъ отписаль, рѣшившись на завѣщан³е, все свое состоян³е Мэри, исключивъ всѣхъ родныхъ. Мэри получила ман³ю богатства.

   Въ своемъ дворцѣ въ Варшавѣ съ котораго былъ снятъ гербъ графовъ Чорштынскихъ, Мэри велѣла придѣлать желѣзныя двери къ одной изъ комнатъ, не позволивъ никому туда входить. Тамъ она запирается цѣлыми вечерами, другой разъ цѣлыми днями.

   Все тамъ отливаетъ, свѣтится, горитъ и сверкаетъ. Почти никакой мебели. Длинный, обитый, желтымъ бархатомъ времени Станислава-Августа шезлонгь, кресло-качалка, нѣсколько инкрустированныхъ креселъ, нѣсколько зеркалъ, нѣсколько канделябровъ, нѣсколько дорогихъ столиковъ и громадные великолѣпные шкафы и комоды.

   Тутъ запирается Мэри на ключъ и открываетъ ящики. Высыпаетъ на инкрустированныя перламутромъ доски столовъ всѣ сокровища Голконды. Брилл³анты, сапфиры, изумруды переливаются между жемчугомъ, рубинами и топазами, а золотыя рамы зеркалъ, позолота стѣнъ блестятъ отъ яркаго свѣта, потому что въ этой комнатѣ всегда закрыты окна. Здѣсь Мэри, лежа въ шезлонгѣ, разбрасываетъ свои драгоцѣнности, одѣваетъ на голову д³адемы, надѣваетъ золотыя цѣпи, браслеты и перстни неоцѣненной стоимости.

   Тамъ нѣтъ ни одного цвѣтка, Мэри ихъ не выноситъ, но ей кажется, что всѣ эти жемчуга, д³адемы и рубины пахнутъ. Всѣ чувства ея раздражаются этимъ богатствомъ: зрѣн³е, обонян³е, слухъ, потому что брошенныя на мраморъ драгоцѣнности звенятъ и звучатъ; вкусъ, потому что, прикасаясь къ нимъ губами, онѣ кажутся льдомъ; осязан³е, потому что Мэри погружаетъ въ нихъ свои руки и ласкаетъ ихъ, какъ живое существо. Велѣла сдѣлать толстую золотую цѣпь, которую обвивала вокругъ себя, какъ обвивается ужъ. Велѣла придѣлать къ ней голову ужа съ изумрудами вмѣсто глазъ, съ высунутымъ жаломъ. Среди