Тетмайер Казимеж - Панна Мэри

аго или третьестепеннаго музыканта... Ни за что на свѣтѣ! Лучше умереть... А что будетъ съ нимъ? Что будетъ съ нимъ?!..

   Можетъ быть, лучше было ему оставить какую-нибудь тѣнь надежды, оттянуть разрывъ - онъ вышелъ бы потомъ самъ собой...

   Ахъ, нѣтъ... Лучше было оборвать сразу... Но...

   И Мэри почувствовала себя такой же безпомощной, какъ тогда, когда лошади понесли ее къ Пшеховскому озеру.

   Шумныя волны моря подбѣгали къ ногамъ Мэри.

   Онѣ бѣжали, тих³я, страшныя, темныя, и разливались у ея ногъ въ черкой, безконечной ночи.

   О, шумное море!.. Изъ глубинъ моря, изъ его незримыхъ, шумящихъ въ безконечной ночи глубинъ, поднималась какая-то жизнь и шла къ Мэри и расплывалась шумными волнами у ея ногь волна за волной.

   Точно чья-то жизнь разливалась у ея ногъ волна за волной...

   О, море! шумное море!..

   Мракъ ночи сплывалъ съ отуманенныхъ звѣздъ, катился изъ бездны въ бездну, клубился въ пространствѣ.

   Жизнь человѣческая шла къ ногамъ Мэри по волнамъ моря, что рвались къ берегамъ.

   Никогда...

   И Мэри вся ушла въ эту мысль; никогда...

      никогда...

   Если срубятъ вѣтку съ дерева

      - никогда...

   Если умретъ мать

      - никогда...

   Если звѣзда отпадетъ отъ другой звѣзды

      - никогда...

   Если прожитъ день

      - никогда...

   Если умретъ человѣкъ

      - никогда...

   Если бы земля разорвалась пополамъ, и одна изъ этихъ половинъ расплавилась на солнцѣ

      - никогда...

   Если бы солнце погасло

      - никогда...

   И казалось ей, что вдали морскихъ пучинъ замаячилъ какой-то призракъ и приближается къ ней.

   Вотъ онъ сталъ передъ ней - темный, но отчетливый... Онъ похожъ на птицу съ толстымъ туловищемъ на тонкихъ ногахъ; толстая шея, голова похожа одновременно на голову пѣтуха и на голову коршуна - съ гребнемъ. Глаза съ бѣлыми ободками. Птица-призракъ...

   У птицы нѣтъ ничего ни въ клювѣ, ни въ когтяхъ, но она несетъ что-то въ себѣ...

   - Кто ты? - шепчетъ Мэри.

   - Я душа! - отвѣчаетъ птица.

   - Чья душа?

   - Судьбы.

   - Чьей судьбы?

   - Твоего несчастья.

   - Несчастья - для меня или для другого?..

   - Гуа-а-а! - завыла птица.

   Мэри вздрогнула и открыла глаза. Птица исчезла. Но только закрыла она глаза - птица опять передъ ней.

   - Не понимаю тебя,- говоритъ Мэри.

   - Я душа судьбы.

   - Не понимаю тебя.

   - Человѣкъ состоитъ изъ жизни и предопредѣлен³я.

   - Не понимаю тебя.

   - Вокругъ тебя - доля.

   - И что же?

   - Я душа доли.

   - Моей?..

   - Твоей. Я душа твоей доли.

   Мэри начинаетъ понимать.

   - Внутри и извнѣ?

   - Да.

   - Во мнѣ и вокругъ?

   - Да.

   - Существую я,- вокругъ люди и доля?

   - Да.

   - Чего ты хочешь?

   - Я душа твоей доли...

   Мэри поняла. Стала разглядывать птицу. Она чудовищно безобразна. Особенно блестящ³е глаза съ бѣлыми ободками - страшны и отвратительны. Мэри охватываетъ страхъ.

   - Зачѣмъ ты пришла?

   Птица безъ шелеста поднимается на крыльяхъ и влетаетъ черезъ окно въ ея комнату... Мэри очнулась и открыла глаза... Вскочила со скамейки на которой сидѣла и взглянула въ свое окно. Тамъ виднѣлся свѣтъ лампы.

   Какая-то сила толкнула Мэри изъ сада надъ моремъ къ двери виллы. Вошла. На столѣ лежало письмо отъ Герсыльки Вассеркранцъ.

   - "Представь себѣ,- писала Герсылька,- Стжижецк³й пустилъ себѣ пулю въ лобъ и теперь онъ между жизнью и смертью въ Вѣнѣ. Это случилось уже давно, десять дней тому назадъ, но только теперь это извѣст³е дошло до Варшавы".

   О, море! шумное море!..

   Мэри стояла въ окнѣ, какъ мертвая. Къ подножью виллы подбѣгало море, что разливалось там, точно чья-то жизнь, волна за волной.

   О, мope!

   Вдругъ на глубинахъ моря загорѣлись двѣ злобныя звѣзды. Мэри закрыла глаза.

   На глубинахъ моря замаячилъ огромный призракъ Сфинкса, съ глазами блестящими, какъ двѣ злобныя звѣзды надъ землей.

   Гипнотизирующ³й взглядъ этихъ глазъ велъ по волнамъ моря смерть.

   Мэри утонула въ этой мысли: смерть...

   Потонула въ какой-то безднѣ, все глубже, глубже, глубже...

   Глубже!..

   Черная, бездонная глубина, безконечная, безбрежная...

   У Мэри вырвался, наконецъ, страшный крикъ изъ груди:

   - О, Боже! Боже! Боже! Какъ я страшно несчастна!..

   А вдалекѣ, вдалекѣ, казалось, чей-то голосъ напѣвалъ пѣсню Шумана:

  

   Wie du auch strahlst in Diamantenpracht,

   Es fait kein Strahl in deines Herzens Nacht...

      Ich grolle nicht. Wie auch das Herz mir bricht,

      Ewig werlor'nes Lieb, ich grole nicht...

   Wie du auch strahlst in Diamantenpracht,

   Es fält kein Strahl in deines Herzens Nacht...

  

   Кто это пѣлъ? Кто? Гдѣ? Море несло эту пѣсню Шумана, мрачную какъ само море. Ахъ, нѣтъ не море...

   Вотъ тамъ, въ лодкѣ качается на волнахъ человѣкъ. На немъ средневѣковый нарядъ, шляпа съ перьями, испанск³й плащъ и трико.

   Сбоку шпага. Онъ стоитъ въ лодкѣ, въ рукахъ у него гитара.

   Это онъ поетъ. Весла брошены. Лодка качается на морскихъ волнахъ.

   Онъ поетъ. Плыветъ все ближе и ближе. Голосъ его звучитъ все сильнѣй... Вотъ онъ гудитъ какъ громъ, какъ всѣ колокола Рима.

   Мэри стоитъ, какъ зачарованная. Но вотъ голосъ утихаетъ, падаетъ, смягчается.

  

   Ich grolle nicht Ich sah dich ja im Traum.

   Und sah die Nacht in deines Herzens Raum...

  

   Тишина. Пѣвецъ въ лодкѣ исчезъ. Только безбрежная вода, что разлилась спокойно, тихо, безпредѣльно... Среди воды - крестъ, который стоить на ней неподвижно.

   Черный, высок³й крестъ.

   Плачъ...

   Долг³й, долг³й, безконечный плачъ...

   Чудится, что все море плачетъ, что всѣ волны рыдаютъ...

   Грусть, небывалая, чудовищная, страшная грусть упала на грудь Мэри.

   О, море!..

   Значитъ, никогда, никогда...

   Никогда - и смерть...

   Странная, чудовищная птица, что показалась на водѣ, появилась снова, и два ея крыла точно обняли на лету голову Мэри.

   - Я душа твоей доли! - кричитъ ей птица.

   Никогда - и смерть...

   О, море!..

   Мэри упала на колѣни и прижалась головой къ оконной рамѣ.

   Хотѣла молиться.

   Хотѣла молиться, но не могла.

   Крестъ, который она видѣла передъ тѣмъ, появился снова, но точно сплетенный изъ огненныхъ языковъ, потомь онъ сталъ змѣей съ двумя свѣтлыми крыльями, потомъ - огненнымъ кустомъ, наконецъ, зарычалъ какъ волкъ, сломался, лопнулъ - разлегѣлся туманомъ искръ и пропалъ во мракѣ.

   И снова надъ Мэри появилось какое-то лицо, искривленное дьявольской, адской, иронической усмѣшкой. На немъ вѣнецъ изъ терновыхъ розъ... Въ рукахъ призрака распрямленная змѣя съ головкой безъ кожи,- изъ кости,- съ живыми глазами.

   Исчезъ. И появился какой-то странный старикъ съ кровавыми глазами, за плечами крылья, какъ тучи,- весь онъ огромный, какъ м³ръ, въ рукахъ у него горсть грязи, и онъ беретъ щепотки ея и бросаетъ въ пространство, какъ сѣятель...

   И страшный, язвительный смѣхъ гремитъ за нимъ.

   Призракъ исчезъ.

   - Отчего, отчего я не могу молиться?- простонала Мэри.

   - Быть можетъ, онъ умеръ уже?..

   Судорожная дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

   На ея кровати, на шелковомъ одѣялѣ сидитъ скелетъ съ головой Стжижецкаго,

   Голова совсѣмъ живая, съ кровавымъ чернымъ пятномъ на лбу.

   У ногъ скелета стоитъ чудовищная птица съ бѣлыми ободками вокругъ глазъ.

   Скелетъ протянулъ къ ней руку и назвалъ ее. Встала и подошла къ нему.

   Обняла его голыя ребра и положила губы на его губы.

  

   Поѣздъ несся какъ вихрь, но Мэри казалось, что и это слишкомъ медленно. Первымъ же утреннимъ поѣздомъ, послѣ получен³я письма отъ Герсыльки, она помчалась съ отцомъ въ Вѣну.

   - Живъ ли онъ еще? Живъ ли еще?..- Повторяла она мысленно.

   Страхъ, ужасъ, подавленность наполнили всю ея душу. Кромѣ этого она ничего не чувствовала, ни о чемъ не могла думать.

   Хотѣла только одного: чтобы онъ жилъ, чтобы онъ не умеръ...

   Смерть эта приводила ее въ такой ужасъ, что все окружающее сразу превращалось въ ничто въ ея глазахъ.

   Рафаилъ Гнѣзненск³й молчалъ въ углу купэ, за которое онъ заплатилъ, чтобы быть однимъ, Покушен³е Стжижецкаго на самоуб³йство не было, правда, нисколько Strich durch die Rechnung, какъ говорилъ дядя Гаммершлягъ, но, во всякомъ случаѣ, это было вещью въ высшей степени непр³ятной. Впрочемъ, у Рафаила Гнѣзненскаго было доброе сердце, и ему было жаль этого мальчика, котораго бы онъ навѣрное любилъ, какъ зятя.

   Дочь сказала ему, что случилось, и заявила, что хочетъ ѣхать въ Вѣну. Гнѣзненск³й никогда не спорилъ съ дочерью. Если онъ изъ двухъ милл³оновъ своего отца сдѣлалъ уже 12, то она, будь она только мужчиной, сдѣлала бы на его мѣстѣ 24, если не 36.

   Весь ген³й знаменитаго Габр³еля Гнѣзненскаго вселился въ эту дѣвушку. Будь она мужчиной, она бы можетъ быть уже сравнялась съ Ротшильдами. Гнѣзненск³й боготворилъ ее и во всемъ ея слушался.

   Они остановились въ Вѣнѣ.

   Герсылька не написала, гдѣ лежитъ Стжижецк³й. Пришлось узнавать черезъ полиц³ю. Онъ лежалъ въ одной изъ больницъ, которую назвали.

   - Я поѣду! - сказалъ Гнѣзненск³й.

   - И я поѣду! - добавила Мэри.

   Гнѣзненск³й немного заколебался:

   - Ты?

   - Да, папа! Коляска подана?

   Гнѣзненск³й закурилъ сигару и молча сѣлъ въ карету.

   Въ больницѣ онъ спросилъ о Стжижецкомъ, не забывъ прибавить къ его фамил³и: "фонъ".

   Докторъ сказалъ, что Стжижецк³й лежитъ здѣсь уже двѣ недѣли и находится при смерти. Мэри съ трудомъ овладѣла собой, чтобы не упасть въ обморокъ.

   Гнѣзненск³й назвался близкимъ родственникомъ Стжижецкаго и спросилъ, не потревожатъ ли они больного своимъ появлен³емъ.

   - Его уже ничто не можетъ потревожить,- отвѣтилъ докторъ.

   - Значить, можно?...

   - Да, помолиться за умирающаго...

   - Мэри, ты лучше не входи,- обратился Гнѣзненск³й къ дочери по-польски.

   Мэри слегка надула побѣлѣвш³я губы и пошла за докторомь.

   Стжижецк³й лежалъ на кровати съ забинтованной головой, съ широко открытыми, ничего не сознающими глазами.

   Мэри минуту стояла неподвижно; ей казалось, что все въ ней каменѣетъ.

   Она подошла къ кровати. Стжижецк³й повидимому ничего не видѣлъ и не слышалъ.

   Мэри стояла и смотрѣла на него...

   Этотъ человѣкъ цѣловалъ ее...

   Этотъ человѣкъ говорилъ ей: "люблю тебя".

   Этому человѣку она клялась въ любви...

   И никогда, никогда уже...

   Никогда...

   И только смерть...

   О, море! Шумное море!..

   Мэри упала къ кровати съ ужаснымъ крикомъ:

   - Живи! Живи! Ты долженъ жить! Я хочу, чтобы ты жилъ! Живи!..

   На другой день въ вѣнскихъ газетахъ Мэри могла, наконецъ, читать о себѣ не только на послѣдней страницѣ "Fremdenblatt'а".

   Ея ужасный, раздирающ³й крикъ проникъ въ сознан³е Стжижецкаго и побѣдилъ смерть. Стжижецк³й сдѣлалъ движен³е глазами и губами; потрясен³е, какое онъ испыталъ, раздуло послѣднюю искру жизни въ его организмѣ. Она затлѣла блѣднымъ пламенемъ.

   Доктора изумились.

   Рафаилъ Гнѣзненск³й обѣщалъ баснословный гонораръ за излѣчен³е Стжижецкаго, котораго его дочь любитъ какъ родного брата, такъ какъ они воспитывались вмѣстѣ... Къ сожалѣн³ю, болѣзнь жены заставляетъ его уѣхать сегодня вечеромъ...

   И онъ увезъ Мэри, почти потерявшую сознан³е,- съ экстреннымъ поѣздомъ.

  

   Графиня Мэри Чорштынская ходила большими шагами по своей комнатѣ. Афиши анонсировали оперу Мир³ама Сарони: "Лил³я долинъ", оперу, которая совершила тр³умфальное шеств³е изъ Америки, гдѣ была написана, по Итал³и, Герман³и и Франц³и. Готовился большой праздникъ искусства, тѣмъ больше, что самъ маэстро долженъ былъ присутствовать на первой постановкѣ.

   Маэстро по происхожден³ю итальянецъ, его отчизна - родина Россини, Верди, Палестрини, и оттуда онъ вынесъ свое музыкальное дарован³е. Но родители его переѣхали въ Америку, и тамъ это дарован³е развивалось. "Лил³я долинъ" - его первое произведен³е; послѣ первой же постановки въ Нью-²оркѣ она сразу сдѣлалась извѣстной. Сарони, какъ нѣкогда Байронъ, "легъ спать неизвѣстнымъ, а проснулся знаменитостью".

   Болѣе интимныхъ подробностей о жизни маэстро никто не зналъ. Въ Европѣ онъ еще не бывалъ. Американск³е журналы печатали его портретъ; онъ носилъ длинные свисающ³е на лобъ волосы, такъ что они закрываютъ его до бровей. Волосъ этихъ онъ никогда не подымаетъ, въ противоположность Падеревскому, у котораго такъ бѣлѣетъ подъ львиной гривой лобъ. Черты его лица нельзя назвать итальянскими. Его мать сербка; отъ нея онъ и унаслѣдовалъ въ лицѣ что-то славянское - меланхолическое выражен³е глазъ и нѣкоторую грустную, тоскующую славянскую пѣвучесть своихъ мелод³й.

   Потомъ слѣдовало описан³е того, какъ онъ одѣвается, что ѣстъ, сколько ему лѣтъ, как³е носитъ ботинки и въ какую цѣну куритъ сигары. Раньше у него было скромное, но достаточное состоян³е; теперь онъ богатый человѣкъ. Дочь одного американскаго милл³ардера предложила ему свою руку, но онъ отказался. "Это чисто славянская причуда - наплевать на 15 тысячъ долларовъ",- писалъ "New-Iork Herald". Прибавимъ къ этому, что миссъ Смитъ очаровательна, у нея глаза антилопы и движен³я зебры. Англичанка, миссъ Анабель Спенсеръ, желая снять фотограф³ю съ его рабочаго кабинета, куда не могла проникнуть, упала съ крыши противоположнаго дома. Къ счастью, она упала въ проѣзжавш³й экипажъ и только сильно ушиблась. Англичанинъ лордъ Готснеръ, желавш³й быть на всѣхъ первыхъ представлен³яхъ "Лил³и долинъ", заплатилъ 10 тысячъ фунтовъ стерлинговъ, чтобы постановку въ Миланѣ отложили на нѣсколько дней, такъ какъ онъ находился въ Мадридѣ. Но тутъ случилось несчаст³е: поѣздъ сошелъ съ рельсъ и остановился. Лордъ заплатилъ еще 10 тысячъ фунтовъ и на паровозѣ проѣхалъ двадцать станц³й. Принцесса Мар³я-Саксенъ-Веймарнъ-Кобургъ-Гота-Мекленбургъ-Стрелицкая на представлен³и въ Берлинѣ заболѣла отъ потрясен³я, а императоръ Вильгельмъ будто бы воскликнулъ: "Я жилъ не напрасно!"

   Вотъ что писалъ New-Iork Herald.

   Графиня Чорштынская большими шагами ходила по залѣ.

   - Это онъ, никто, какъ онъ...- думала она.

   И не сомнѣвалась, что подъ псевдонимомъ Мир³ама Сарони скрывался Владиславъ Стжижецк³й.

   Все, что она читала въ выдержкахъ изъ американскихъ газетъ и въ тѣхъ европейскихъ газетахъ, которыя были у нея, все больше утверждало ее въ этомъ убѣжден³и. Ее сразу поразило назван³е оперы и фамил³я композитора.

   "Я какъ роза саронская и какъ лил³я долинъ"...

   Сердце ея усиленно билось, она волновалась. Съ тѣхъ поръ, какъ она видѣла Стжижецкаго въ вѣнской больницѣ, прошло три года. Ея сыну было уже шесть мѣсяцевъ.

   Стжижецк³й выздоровѣлъ и тотчасъ исчезъ изъ Вѣны. Изъ Гамбурга только Гнѣзненскимъ была получена телеграмма: "Благодарю".

   Что съ нимъ было потомъ,- никто не зналъ.

   Мэри, вернувшись въ Варшаву, разболѣлась. Нѣсколько недѣль у нея была горячка и галлюцинац³и. Потомъ ее выслали въ Норманд³ю. Туда за ней поѣхаль графъ Чорштынск³й и сдѣлалъ ей предложен³е. Она приняла его; ей было рѣшительно все равно, за кого выйти замужъ, а выйти она уже хотѣла. Оба сдѣлали блестящую парт³ю. Чорштынск³й получалъ 200 тысячъ въ годъ, а Мэри стала дамой большого свѣта. Впрочемъ, Чорштынск³й былъ недуренъ собой, хорошо воспитанъ и образованъ.

   Мэри сумѣла стать великосвѣтской дамой. Она не только не позволяла импонировать себѣ, но сама стала импонировать. Понемногу задавать тонъ стала она, а не княгиня Иза Цбараская и не графиня Роза Тенчиская. Туалетами она затмѣвала княгиню Изу, остроум³емъ графиню Розу, красотой извѣстную Валер³ю Красницкую. Она была проста, искренна, свободна и непринужденна.

   Когда княгиня Иза представляла ее какой-то принцессѣ крови:

   - Madame la comtesse Czorsztynsky, née de Gniezniensky.

   Мэри перебила ее:

   - Je ne suis que Gniezniensky, tout court.

   Принцу Бурбонскому она не позволила себя представить:

   - Я женщина, и каждый мужчина долженъ былъ мнѣ представленъ!

   - Но это несогласно съ этикетомъ! - прошипѣла одна изъ дамъ.

   - Но это согласно съ моимъ этикетомь,- отрѣзала Мэри.

   - Я хотѣла бы обладать вашимъ остроум³емъ,- сказала ей однажды Валер³я Красницкая съ брезгливой усмѣшкой.

   - Брильянтъ хорошъ, но не тогда, когда имъ портятъ зеркало, - отвѣтила Мэри.

   Красницкая покраснѣла и съ язвительной усмѣшкой процѣдила:

   - У васъ, графиня, "расовая" ирон³я.

   Мэри отрѣзала:

   - И вы это замѣчаете?

   Красницкая, должно быть, первый разъ въ жизни не нашла отвѣта.

   Черезъ три дня, на вечерѣ, Красницкая подошла къ Мэри и сказала:

   - Я не могу бороться съ вами, вы меня побѣждаете; заключимъ миръ и будемъ на"ты".

   Но Красницкая была хитрой и лицемѣрной женщиной; такъ какъ она перешла на второй планъ, а вмѣстѣ съ нею, съ минуты появлен³я Мэри на горизонтѣ, померкло много другихъ звѣздъ первой величины, то составился заговоръ. Ничѣмъ нельзя было побѣдить эту "жидовку" - ни деньгами, ни красотой, ни остроум³емъ, ни умѣн³емъ держаться въ гостиной. Но ее можно было скомпрометтировать.

   Мэри очутилась вдругъ окруженная дружбой всѣхъ дамъ. Сначала это были только дамы. Но потомъ стали появляться как³е-то племянники и тоже стали дарить Мэри своей искренней дружбой. И стало случаться такъ, что когда, напримѣръ, къ Мэри должна была пр³ѣхать какая-нибудь дама со своимъ двоюроднымъ братомъ, то пр³ѣзжалъ только двоюродный братъ съ извинен³ями, что у ceстры болитъ голова.

   - Отъ злости на вашъ послѣдн³й туалетъ!- остроумно прибавлялъ этотъ братъ.

   На вечерахъ ее постоянно оставляли одну съ какимъ-нибудь молодымъ человѣкомъ. Незамѣтно, ловко и легко все устраивали, все подготавливали. Мужъ, котораго интересовалъ главнымъ образомъ спортъ, а затѣмъ карты, оруж³е и статистика всѣхъ рекордовъ въ м³рѣ, предоставилъ Мэри полную свободу и ни во что не вмѣшивался. Но Мэри поняла сразу, въ чемъ дѣло, и, чувствуя все превосходство своей догадливости, остроум³я и интеллигентности, играла тѣми, кто хотѣлъ ею играть. И это ее ужасно занимало. Вотъ, вотъ она уже тонетъ... и вдругъ оказывалось, что она твердо стоитъ на землѣ.

   И однажды, оставивъ молодого камергера Вычевскаго, она подошла къ Красницкой, взяла ее за руку, подвела къ зеркалу и, снявъ брильянтовое кольцо съ пальца, провела по зеркалу длинную продольную черту.

   Красницкая покраснѣла, какъ ракъ, и закусила губы. Мэри разсмѣялась.

   - Тебѣ жаль зеркала?

   Красницкая топнула ногой и опустила глаза подъ взглядомъ Мэри, полнымъ презрительной ирон³и.

   Впрочемъ, у Мэри не было никакихъ причинъ измѣнять своему мужу. Среди тѣхъ мужчинъ, которыхъ она видѣла теперь, онъ былъ однимъ изъ самыхъ красивыхъ и умныхъ.

   Онъ былъ съ ней предупредителенъ, полонъ рыцарскихъ чувствъ, хотя по темпераменту былъ нѣсколько холоденъ. О любви они вообще говорили мало до свадьбы, а еще меньше послѣ свадьбы. Оба заключили прекрасную сдѣлку. И Чорштынск³й въ самомъ дѣлѣ былъ очень доволенъ. Но Мэри прекрасно отдавала себѣ отчетъ въ томъ, что когда пройдетъ первое увлечен³е тѣмъ, что сейчасъ для нея ново, когда пройдетъ первое увлечен³е ребенкомъ, ее охватитъ скука, тоска и пресыщен³е. Ея тщеслав³е было удовлетворено вдвойнѣ: она вступила въ большой свѣтъ и не позволила тамъ себя третировать. Вошла въ свѣтъ, гдѣ на нее хотѣли смотрѣть свысока и не сумѣли этого сдѣлать. Она это чувствовала и знала.

   Катастрофа со Стжижецкимъ не измѣнила общаго фона въ характерѣ Мэри, но открыла ей как³я-то новыя глубины, куда уходила ея мысль. Въ томъ положен³и, въ которомъ она находилась сейчасъ, будь это раньше, она бы чувствовала себя совершенно счастливой, но теперь она боялась за завтрашн³й день.

   Она узнала, что значитъ любовь, "любовь, что сильнѣе смерти и долговѣчнѣе могилы, любовь, которую не могутъ затопить никак³я воды, никак³я рѣки", "любовь, за которую отдай хоть весь достатокъ дома твоего, ты будешь отвергнутъ".

   Она узнала, увидѣла такую любовь, но не испытала ея никогда.

   И этого ей не хватало.

   О Стжижецкомъ она не хотѣла думать. Угрызен³я совѣсти прошли очень скоро. "Наша кровь - это такая хорошая кровь, которая очень скоро выбрасываетъ изъ себя все, что ей не нужно",- говорилъ дядя Гаммершлягъ, бывавш³й всегда въ хорошемъ расположен³и духа.

   Но хотя она не хотѣла думать о Стжижецкомъ, онъ упорно вставалъ въ ея памяти. И иногда она подолгу о немъ думала.

   Вспоминала первыя минуты ихъ знакомства, свои первыя впечатлѣн³я, переживан³я, сцену въ оранжереѣ, переписку, тихое обручен³е. Прогоняла мысль о томъ, что потомъ случилось, но она упорно вставала въ головѣ. Мэри не жалѣла, что не вышла за него замужъ. Какое положен³е занимала бы она? Но если онъ авторъ "Лил³и долинъ?.." А это, несомнѣнно, онъ!..

   Какая-то тоска, огромная, великая тоска стала наполнять ея сердце. Развѣ она знала наслажден³е?.. Нѣтъ, т_о не было наслажден³емъ. Наслажден³емъ были тѣ поцѣлуи тамъ, въ оранжереѣ, среди одуряющаго аромата розъ и влажныхъ нарциссовъ.

   Наслажден³емъ были мечты, воспоминан³я и ожидан³е... Нѣтъ, она не знала наслажден³я.

   Какая-то тоска, огромная, великая тоска стала наполнять ея сердце.

   Знала она жизнь? Нѣтъ, это была не жизнь... Жизнь - это огромные луга, огромные заливные луга, озера, надъ которыми восходитъ солнце, надъ которыми колышутся цапли на своихъ крыльяхъ и слышатся крики утреннихъ птицъ.

   Развѣ э_т_о жизнь? Обязанности и удовольств³я и великое множество гадостей подъ личиной прилич³й, навозная яма за мраморной стѣной.

   Мужъ - утромъ верхомъ, потомъ за завтракомъ, потомъ въ клубѣ, съ визитами, или въ брекѣ, потомъ за обѣдомъ, потомъ въ театрѣ или въ гостяхъ,- сухой, чопорный, достаточно интеллигентный, чтобы все понять и почти ничего не почувствовать, практичный, какъ купецъ, трезвый, какъ финансистъ; вооруженный дешевой, банальной и предусмотрительной "комильфотностью", породистый безъ всякой породы духа, умѣющ³й всегда найтись, но не дѣлающ³й ничего неожиданно-талантливаго и необыкновеннаго... Самый обыкновенный "графъ" - мебель гостиной и нуль въ смыслѣ индивидуальности. Вотъ ея мужъ.

   Все это она давно знала, но не видѣла раньше. Ее ослѣплялъ графск³й титулъ, положен³е въ свѣтѣ. Но поскольку она умѣла играть роль графини Чорштынской, урожденной Ганноверъ-Гнѣзненской, въ свѣтѣ, постольку она сама не могла освоиться съ этимъ титуломъ. Она добивалась этого долгими часами сидѣнья передъ зеркаломъ въ тщательно запертой комнатѣ,- безконечное разглядыванье себя въ зеркало, упражнен³я въ жестахъ, позированье, цѣлыя открыт³я, цѣлая наука. Мало имѣть милл³оны и быть красивой, надо умѣть быть графиней Чорштынской, графиней Мэри. И она вѣчно восхищалась собой. Ученица была такъ понятлива, такъ изумляла учительницу, что можно было диву даться. Все, что думала Мэри Гнѣзненская, графиня Чорштынская дѣлала безупречно; все, что было долгимъ учен³емъ передъ зеркаломъ, становилось въ салонѣ самой естественной, самой изящной правдой. Мэри восхищалась и своимъ титуломъ и собой. Никто не видалъ Мэри въ долг³е часы сидѣнья на кушеткѣ, съ опущенной головой, когда губы ея повторяли одну только фразу: "графиня Чорштынская, графиня Мэри"... Это было опьянен³е, подобное опьянен³ю гашишемъ. Проходилъ уже второй годъ, скоро онъ долженъ былъ кончиться, а она все утопала еще въ этомъ опьянен³и. Простая, естественная, изящная на людяхъ, здѣсь, въ своемъ кабинетѣ, она слегка презрительно надувала губы, откидывала назадъ голову, щурила глаза, была собой, была тѣмъ, чѣмъ была бы родившаяся Потоцкой или Замойской. "Я была бы самой неприступной, самой гордой, самой заносчивой изъ всѣхъ",- думала она. - "Меня называли бы Мар³ей Гордой, или королевой Боной".

   За все то, чего она не могла позволить себѣ, безъ того, чтобы быть осмѣянной людьми, она вознаграждала себѣ въ своемъ будуарѣ. Здѣсь она была настоящей средневѣковой графиней, какъ представляла себѣ ее. Всѣ княгини и графини, которыхъ она знала, казались ей выскочками со своими собственными титулами, подобно тому, какъ знаменитости часто казались ей выскочками въ своей собственной славѣ.

   Она думала, что и она можетъ происходить изъ какого-нибудь княжескаго рода. Библ³я упоминаетъ столько княжескихъ родовъ! Развѣ она не можетъ происходить отъ одного изъ нихъ? Ахъ, если бы это можно было доказать! Она отдала бы за это четверть состоян³я! И, кромѣ того, ей, несмотря на весь ея культъ денегъ, хотѣлось, чтобы отецъ оставилъ свои дѣла и жилъ на проценты.

   Съ нихъ было довольно. Послѣдняя игра на акц³яхъ въ компан³и съ дядей Гаммершлягомъ принесла чуть не 3 милл³она. Съ прошлаго года отецъ прибавилъ имъ на 50 тысячъ въ годъ. Такъ какъ она вышла замужъ въ Польшѣ, гдѣ нѣтъ ни Шварценберговъ, ни Эстергази, съ нихъ, дѣйствительно, было довольно. Доходы ихъ и такъ были громадны... Какъ чудно это звучало, когда графиня Ванда Морская говорила, что не можетъ въ этомъ году ѣхать за границу, такъ какъ нужно вложить деньги въ имѣн³е и денегъ не хватитъ. Какъ красиво сказала разъ княгиня Люля Заславская, когда она проходила мимо витрины одного парижскаго ювелирнаго магазина и смотрѣла брилл³антовое колье:

   "Ахъ! какъ оно мнѣ нравится!"

   Колье стоило только 20 тысячъ франковъ, и что было дѣлать, разъ мужъ далъ Люлѣ на всю поѣздку въ Парижъ, на два мѣсяца, только 5 тысячъ рублей. Мэри, у которой былъ открытый кредитъ въ банкѣ, хотѣлось купить это колье и послать его Люлѣ, но все-таки она не сдѣлала этого, боясь, что это выйдетъ неделикатно. Но когда онѣ опять вышли на улицу, княгиня подвела ее къ магазину и сказала:

   - Знаешь что?.. не могу выдержать. Одолжи ты мнѣ эти двадцать тысячъ - для тебя онѣ пустяки...

   У нея была въ эту минуту мина ребенка, который капризно захотѣлъ чего-то.

   Брильянты она взяла, а денегъ не отдала, хотя прошелъ уже годъ, такъ какъ это случилось вскорѣ послѣ свадьбы Мэри.

   Но она такъ прелестно краснѣетъ и улыбается и такъ краснорѣчиво пожимаетъ руку! И не странно, что ее называютъ "чуднымъ бэбэ".

   Но всего этого довольно. Кокетство, высш³й свѣтъ, все это можетъ заполнить жизнь какой-нибудь Юлѣ или Досѣ Блаудахъ, но не ей, Мэри Гнѣзненской, которая во времена Людовика XIV потрясала бы Франц³ей, а во времена Клеопатры и Аспаз³и соперничала бы даже съ ними. Не ей, Мэри Гнѣзненской, которая чувствовала въ себѣ кровь Саломеи и Юдифи.

   Она опьянялась, но опьянялся только ея мозгъ: сердце оставалось холоднымъ.

   Тѣ господа, которые добивались ея благосклоиности, не умѣли даже занять ее собою. Никто изъ нихъ не носилъ болѣе блестящаго имени, никто не былъ красивѣе, стройнѣе, умнѣе и изящнѣе ея мужа.

   Графъ Чорштынск³й, должно быть, чувствовалъ это, и потому предоставилъ ей полную свободу. Онъ бы, навѣрное, очень удивился, если бы она ему измѣнила. Онъ бы имѣлъ полное право спросить, отчего она это сдѣлала?

   Измѣна мужу въ головѣ Мэри не связывалась ни съ какой этикой. Да вообще всяк³е принципы и убѣжден³я, всякая этика были чужды ей. Точно такъ, какъ мужъ ея понималъ поэз³ю, но не чувствовалъ ея, такъ и она понимала, что такое правственность, но этой правственности не было у нея въ крови. Она попросту никогда и не приходила ей въ голову. Этика не была одной изъ потребностей ея рефлекс³и. Она не думала о ней, потому что не помнила даже о ея существован³и. Ея врожденной этикой было одно: избѣгай того, что можетъ тебѣ повредить. Но "люби ближняго, какъ самого себя" - это было ей совсѣмъ чуждо. И это не было даже ея недостаткомъ; скорѣе - недостаткомъ характера.

   Когда она думала о себѣ, она приходила къ убѣжден³ю, что главный, основной фонъ ея души - нигилизмъ, и что ей это удобно.

   Она любила музыку съ энтуз³азмомъ, но не уважала искусства; дѣлала добро безъ сострадан³я; героизмъ, самопожертвован³е интересовали ее какъ христ³анск³я иконы образованнаго японца, но не какъ вѣрующаго. Въ глубинѣ души, по настоящему она не уважала ничего. Въ ней не было ничего святого. Иистинкты, желан³я, склонности, страсти наполняли ее всю; она не чувствовала ни недостатка, ни нужды въ какой-нибудь жизненной идеѣ. Но за то ей хотѣлось впечатлѣн³й, и она поддавалась имъ съ какой-то первобытною, стих³йною силою.

   И теперь, когда въ Варшаву долженъ былъ пр³ѣхать Стжижецк³й (что Сарони - его псевдонимъ, она не сомнѣвалась), ея воображен³е, то воображен³е, которое иногда приводило ее въ состоян³е какого-то сомнамбулизма, до галлюцинац³й и видѣн³й на яву, стало работать.

   Мэри стала прясть пряжу мечтан³й. Сначала она вспомнила всю истор³ю ихъ знакомства съ первой минуты, потомъ все, что произошло отъ этого знакомства... И въ то же время думала о своей теперешней жизни и о томъ, какъ она могла бы жить. И по мѣрѣ того, какъ она вспоминала причины своей неудовлетверенности, тоска объ иной жизни, жажда новыхъ впечатлѣн³й стала охватывать ея душу. И ею овладѣвало безпокойство.

   Она знала, что не надо вредить самой себѣ, и чувствовала, что вредитъ себѣ хотя бы тѣмъ, что думаетъ о своей жизни, хотя бы даже мыслями о ней. И ей становилось страшно.

   Она боялась. Боялась мужа. Этотъ человѣкъ со стальными мускулами, развитыми верховой ѣздой и фехтован³емъ, которому не нужно возвышать голоса для того, чтобы приказан³е его моментально исполнялось самыми дерзкими изь слугъ, который однимъ взглядомъ заставлялъ людей молчать,- пугалъ ее.

   До сихъ поръ ихъ отношен³я покоились на взаимномъ соглашен³и. Чорштынск³й взялъ деньги и никогда не далъ почувствовать Мэри, что она глава дома; она приняла его титулъ и никогда не давала ему почувствовать, что поставила его на ноги въ матер³альномъ смыслѣ. Какъ бы то ни было - бракъ Чорштынскаго былъ "mesaliance" - онъ снизошелъ до нея, а она до него поднялась. Она, во всякомъ случаѣ, не имѣла причины не выйти за него замужъ, даже если бы родилась Чорштынской, какъ онъ; но онъ и не смотрѣлъ бы на нее иначе, какъ черезъ монокль, если бы ему не нужно было приданое. Оба это прекрасно знали. Если бы у нихъ дошло до ссоры, она могла упрекать его въ томъ, что заплатила его долги и создала для него великосвѣтск³й домъ; ему достаточно было смѣрить ее глазами. Одна мысль о такомъ взглядѣ жгла ее и бросала кровь къ головѣ. Онъ, потомокъ тридцати сенаторовъ, съ гербомъ Казимира Великаго, а она внучка Габр³эля Гнезновера.

   Она закусила губы, и какое-то чувство не недоброжелательства, а почти ненависти просыпалось у нея къ мужу.

   До сихъ поръ она не думала объ этомъ, это не приходило ей въ голову,- не было причинъ для такихъ мыслей. Она слишкомъ многое пр³обрѣла своимъ замужествомъ, что бы могли явиться так³я причины. Зачѣмъ попусту разстраиваться?

   Но теперь...

   Въ ней начинался какой-то внутренн³й взрывъ. Ей казалось, что есть уже поводъ къ ссорѣ между ними, что минута борьбы и ея несомнѣннаго поражен³я пришла. Что она ему скажетъ?! "Ты взялъ деньги моего отца..." А онъ ей скажетъ: "Твой отецъ поцѣловалъ меня въ подошву, только бы я женился на тебѣ",- и это будетъ правда. Отецъ не могъ скрыть своего счастья; онъ попросту расплывался. Потомъ мужъ положитъ руку на голову своей борзой, потомка шотландскихъ королевскихъ борзыхъ, или пойдетъ къ своему Фарису, въ мѣшочкѣ котораго у шеи зашита его родословная; и будетъ чувствовать себя ближе съ ними, съ этими породистыми животными, чѣмъ съ ней, внучкой Габр³эля Гнезновера,- несмотря на всю ея красоту, несмотря на то, что она, можетъ быть, потомокъ тѣхъ княжескихъ родовъ, когда о воеводѣ XIII вѣка Чорштынскомъ, о Шотланд³и и конской родословной никому и не снилось.

   И ее охватывало возмущен³е и гнѣвъ.

   Тогда она брала свой длинный испанск³й кинжалъ и бѣгала по комнатѣ, ударяя имъ по платью, или останавливалась передъ зеркаломъ со сверкающими глазами, съ раздутыми ноздрями, съ блестящими, какъ у пантеры, зубами.

   Ее разжигалъ, распалялъ ея собственный видъ.

   Ей хотѣлось въ так³я минуты убить кого-нибудь или заласкать нечеловѣческими ласками.

   Или вдругъ она садилась къ роялю и играла что-то дикое.

   - Что ты играешь? - спрашивалъ мужъ, слма³а эту музыку.

   - Маршъ "Въ ханаанскую землю".

   Едва замѣтная тѣнь недовольства скользила по англ³йскому лицу Чорштынскаго. Онъ придерживался безмолвно-принятыхъ пунктовъ взаимнаго договора.

   Насталъ день перваго представлен³я, вмѣстѣ съ тѣмъ стало расти и безпокойство Мэри.

   Ее уже стали тревожить безпокойные сны, и приходили как³я-то мысли, странныя и больныя. Мужъ, ребенокъ, домъ - все становилось для нея несноснымъ. "Онъ не долженъ быть твоимъ мужемъ, этотъ домъ не долженъ быть твоимъ домомъ!" - кричало что-то въ ея душѣ. Она чувствовала себя здѣсь чужой, всему чужой. Этотъ ребенокъ, ребенокъ, который родился у нея отъ Чорштынскаго,- это не ребенокъ отъ любимаго человѣка... Онъ рожденъ страстью, тѣмъ, что она отдалась ради тщеслав³я, а не любви. Этотъ домъ устроенъ на ея деньги не для любимаго человѣка. Тутъ нѣтъ ни одной вещи, поставленной съ мыслью "о немъ",- все здѣсь разставили обойщики, декораторы, лакеи. Нѣтъ! Нѣтъ! Тутъ, въ этомъ домѣ, съ этимъ человѣкомъ, нѣтъ ея души. Тутъ графы Чорштынск³е, Викторъ и Витольдъ, устроили за ея деньги свою квартиру. Захватили ее, Мэри, подчинили, покорили себѣ. Какъ Исавъ за миску чечевичной похлебки продалъ свое первородство, такъ Мэри продала свою жизнь за графскую корону. И что у нея? Она графиня, не будучи графиней! Всѣ въ глаза кланяются ей, а за глаза говорятъ: "эта жидовка!" Она знаетъ, что, несмотря на всю ея красоту и привлекательность, она должна возбуждать въ свѣтѣ чувство недоброжелательства и чуть не отвращен³я. За деньги, за деньги, все за деньги!.. Она купила ихъ всѣхъ, тетокъ-княгинь и дядей-князей, но не можетъ купить ихъ крови.

   - Наша чудная Мэри! - а за глаза: "Жидовка"... Брр...

   Но, но...

   И инстинктъ шепталъ ей: не ходи въ театръ, не встрѣчайся со Стжижецкимъ, избѣгай его. Да, правда - то, что есть,- плохо, но подумай, сколько ты пр³обрѣла за это! Вѣдь ты знала, что, выходя за Чорштынскаго, ты не передѣлаешь своего происхожден³я, не сравняешься съ нимъ. Учти прибыль и учти потери. Во всякомъ случаѣ, прибыль гораздо больше. Ты сдѣлала такое же дѣло, какъ дядя Гаммершлягъ на сахарѣ и на лѣсѣ; на сахарѣ онъ потерялъ 200 тысячъ, а на лѣсѣ заработалъ 600! Плыви, лавируй и жди! Можетъ быть, случится что-нибудь, что внесетъ разнообраз³е въ твою жизнь, но не или сама навстрѣчу этому. Ты знаешь, ты чувствуешь, что здѣсь тебя