Тетмайер Казимеж - Панна Мэри

добрая,- отвѣтила Мэри, прижимая ее къ себѣ.- "И глупая",- мысленно прибавила она.

   Однакоже въ томъ, что она говорила Кларѣ, было много правды.

   Съ самаго ранняго дѣтства Мэри внушала недовѣр³е къ людямъ. "Будь возможно больше "réservée",- слышала она всегда отъ всѣхъ своихъ гувернантокъ, отъ всѣхъ англичанокъ, француженокъ, итальянокъ, нѣмокъ и испанокъ, отъ всѣхъ своихъ бабушекъ, тетушекь и дядей, отъ матери и отца. Быть "réservée" должно служить идеаломъ для нея, признакомъ изящества, необходимаго для такой богатой барышни. "Früher als dich, sieht man dein Geld",- постоянно повторялъ дядя Гаммершлягъ, у котораго была отвратительная привычка говорить на нѣмецкомъ языкѣ, а иногда даже на еврейскомъ жаргонѣ.

   "Не вѣрь,- здѣсь дѣло въ твоихъ деньгахъ",- говорила ей тетя Розенблюмъ. "Выверни его десять разъ наизнанку, пока не убѣдишься, что онъ тебя любитъ",- жужжала въ уши мать Клары, сожалѣя въ душѣ, что ей приходится вмѣсто подобныхъ замѣчан³й запихивать дочери вату въ дырявыя калоши. "Чего-бы ты стоила безъ денегъ?" - шипѣла m-lle Александра Тальбергь, старая дѣва съ капиталомъ въ семь тысячъ и съ веснушками на лицѣ.

   Деньги, деньги, только деньги,- это была главная духовная пища, которою ее кормили. Купить и продать,- вотъ вся суть жизни. Чувства и тому подобныя вещи - пустяки, которые годятся для поэтовъ и романтическихъ старушекъ, въ родѣ Лименраухъ, которая плачетъ надъ Гейне и Альтенбергомъ и у которой украли всѣ золотые ножи для апельсиновъ. Выгодныя дѣла, барышъ, вотъ вся цѣль жизни, но, конечно, не слѣдуетъ этого показывать людямъ,- надо всегда носить про запасъ маску идеализма, но все же - это основное. Люди такъ глупы, что пустить имъ пыль въ глаза не трудно... единственное, что они цѣнятъ, предъ чѣмъ преклоняются, это деньги. Они въ этомъ не сознаются, имъ стыдно другъ друга, и всяк³й носитъ маску идеализма, встрѣчаясь съ другимъ.

   "Aber meinst du, Mery,- говаривалъ дядя Гаммершлягъ,- что дѣйствительно больше цѣнятъ Мицкевича или Гёте, чѣмъ "den Baron Adalbert Rotschild, oder deinen Papa?" Они всѣ одинаковы. Наступаетъ война, ist der Krieg - нуженъ Ротшильдъ. Franèois-Joseph одинъ императоръ, baron Rotschild - другой. Мы, капиталисты, рѣшаемъ дѣла о войнѣ и мирѣ, о счастьѣ и несчастьѣ, отъ насъ зависитъ la pluie et le beau temps м³ра. Der liebe alte Gott ist schlafen gegangen und Er hat uns, den Kapitalisten, gesagt: "Messieurs, faites le jeu, s'il vous plait".

   - Et nous faisons le jeu, wir machen Spiel. Богу уже не о чемъ заботиться, не зачѣмь управлять,- мы заботимся и управляемъ. Der baron Adalbert Rotschild in Wien, твой папа, баронъ Блюменфельдъ, я, Цыпресъ, Пукелесъ и компан³я - въ Варшавѣ. Ja, ja, es geht so. Der liebe alte Gott ist schlafen gegangen und hat als seinen Stellvertreter das liebe Geld gelassen. Et nous faisons le jeu. Возьми себѣ этотъ жемчугъ на память. Такъ всегда говаривалъ дядя Гаммершлягь возвращаясь изъ Вѣны, гдѣ были главныя агентства штир³йскихъ розъ и зальцбургскихъ лѣсовъ. Мать Мэри, "berèait son infini", а отецъ улыбался и, кивая головой, повторялъ: "Ну, ну, еще,- еще не такъ скверно",- но оба были очень довольны тѣмъ, что ихъ родственникъ Гаммершлягъ обучаетъ Мэри "жизненной премудрости", и принимали его у себя, хотя онъ и плевалъ въ платокъ, говорилъ по-нѣмецки и иногда даже отъ него пахло "жидомъ". Мэри слушала дядю Гаммершляга, слушала тетокъ Тальбергъ, слушала своихъ гувернантокъ, боннъ, учительницъ, слушала, наконецъ, мать, насколько послѣдняя благоволила отзываться со своей "качалки", слушала отца, который говорилъ то же самое, но предусмотрительно, осторожно, подъ вуалью, и выработала себѣ два понят³я: что деньги составляютъ всю суть жизни, что баронъ Ротшильдъ рѣшаетъ дѣла о войнѣ и о мирѣ, что люди вообще ужасные подлецы. "Если ты богата, то тебѣ станутъ цѣловать руки и все, что угодно, если же ты бѣдна, тебя станутъ топтать ногами",- повторялъ дядя Гаммершлягъ.

   "Можетъ случиться, что кто-нибудь влюбится въ тебя,- говорилъ ей отецъ,- вѣдь ты красива и умѣешь быть очень милой; но любовь - вздоръ: пройдетъ, какъ сонъ, а блескъ останется. Барышня съ твоимъ богатствомъ должна владѣть сердцемъ. Влюбиться въ перваго встрѣчнаго тебѣ нельзя. Твой дѣдушка и твой отецъ не для того трудились въ потѣ лица. До сихъ поръ мы славились милл³онами, теперь настало время прославиться тобой. Мы ждемъ отъ тебя, Мэри, теперь награды. Несмотря на перемѣну вѣроисповѣдан³я, несмотря на богатство, ты вѣдь это понимаешь Мэри. Говорю тебѣ: всякая любовь - это сонъ; ты можешь выйти замужъ за Сенкевича, Падеревскаго, или же за титулъ. А помни, что большинство изъ тѣхъ, которые за тобой ухаживали или же хотѣли ухаживать, любили другихъ".

   И Гнѣзненская опять качала "son infini", а тетка Тальбергъ добавляла: "Выверни его сперва десять разъ наизнанку, выверни сперва".

   Все можно купить. Принципы, убѣжден³я, добродѣтель, милосерд³е, честность, патр³отизмъ, честь,- это, конечно, прекрасныя и желательныя качества, но главное дѣло въ деньгахъ. Впрочемъ, если бы знали, сколько этихъ назван³й дается только для денегъ и за деньги, какъ ихъ покупаютъ и продаютъ, какъ злоупотребляютъ ими, насколько прилагаютъ ихъ къ личнымъ дѣламъ... "Croyez moi - повторялъ дядя Геммершлягъ - croyer moi: все зависитъ отъ величины цѣны. Все можно купить, den Mickieivicz, den Kosciuszko... Bce зависитъ отъ цѣны".- "Ну, ну, еще не такъ скверно,- говорилъ отецъ Мэри, улыбаясь и отрицательно качая головой, но вмѣстѣ съ тѣмъ радуясь въ душѣ, что Мэри узнаетъ настоящую стоимость денегъ и цѣну того, что для всѣхъ главное въ жизни.

   - Если все можно купить, если все зависитъ отъ величины цѣны и если злоупотребляютъ всѣмъ,- все покупаютъ и продаютъ, то, очевидно, люди - подлецы. И кто принужденъ быть болѣе подлымъ? Конечно, тотъ, у кого меньше. "Если это для меня выгодно, und ich Kaufe, einen Waschington, oder einen Schiller, то я сдѣлалъ дѣло, а онъ свинство",- говорилъ дядя Гаммершлягъ.

   - Только купилъ бы ты ихъ?!- съ блѣдной улыбкой кивалъ головой отецъ Мэри.

   - Если не я, то баронъ Адальбертъ Ротшильдъ. Не баронъ Адальбертъ Ротшильдъ, такъ Вандербильдъ. Не Вандербильдъ, такъ Асторъ. Не Асторъ, такъ компан³я Ротшильдъ, Вандербильдъ, Асторъ et compagnie. Главное дѣло - умѣть пользоваться. Нужно поддерживать извѣстный décorum, но не надо быть наивнымъ въ отношен³яхъ съ людьми. Въ "благородныхъ поступкахъ" какую громадную роль играетъ стыдъ передъ общественнымъ мнѣн³емъ, необходимость считаться съ нимъ: дай Богъ мнѣ только здоровья,- говорилъ дядя Гаммершлягь,

   - Слова, слова, слова,- sagt Hamlet.

   - Ротъ созданъ для того, чтобы говорить. Но смолоти все это и испеки хлѣбъ. Am Anfang war weder Wort, noch Kraft, wie es der alte Goethe will; въ началѣ было дѣло...

   Мэри слушала съ дѣтства эти поучен³я. Дядя Гаммершлягъ былъ того мнѣн³я, что дѣвушка богатая, какъ Мэри, должна быть особенно приготовлена къ жизни, и, находя отца Мэри слишкомъ слабымъ, а мать слишкомъ апатичной, взялъ на себя обязанность образовать Мэри.

   Гнѣзненск³е охотно на это соглашались: она по лѣности, а онъ въ душѣ соглашался съ родственникомъ Гаммершлягомъ. Отецъ Мэри былъ человѣкомъ весьма предпр³имчивымъ, находчивымъ и энергичнымъ въ дѣлахъ, въ своей конторѣ, на биржѣ, на фабрикахъ и собран³яхъ промышленниковъ, но какъ бы застѣнчивымъ и боязливымъ. Онъ страшно боялся, чтобы не называли его "parvenu" и "богатымъ жидомъ". Одѣвался онъ скромно, велъ образъ жизни зажиточнаго мѣщанина, проживая лишь 15-ю часть своихъ сказочныхъ доходовъ; для всѣхъ онъ былъ предупредительно вѣжливъ, даже "не смѣлъ имѣть собственнаго мнѣн³я", подчинялся кому могъ и гдѣ могъ. Кланялся онъ, впрочемъ, не только по расчету, но по какой-то внутренней необходимости. Въ обществѣ, особенно въ деревенскомъ, онъ со всѣми своими милл³онами скорѣй производилъ впечатлѣн³е торговца, который пришелъ по дѣлу въ имѣн³е. "Дѣдушка въ немъ силенъ",- замѣтилъ кто-то остроумно.

   На благотворительныя цѣли онъ даваль много, не всегда объ этомъ печаталъ. И часто печаталось: "Марыня Гнѣзненская изъ своего капитала..."; потомъ: "Мар³я Гнѣзненская изъ своего капитала..." Впрочемъ, Мэри ежемѣсячно получала тысячу рублей на благотворительныя цѣли. Иногда она садилась въ карету со своей dame de compagnie, съ лакеемъ на козлахъ, и отправлялась "къ бѣднымъ". Мѣстами задерживались, лакей сходилъ и относилъ подачку. Чрезъ окно кареты Мэри видѣла маленьк³е, облѣзлые дома, а передъ ними маленькихъ дѣтей.

   Как³е-то люди выходили и что-то говорили, вѣрнѣе - хотѣли говорить, но лакей отталкивалъ ихъ и карета трогалась рысью. Видно было только, какъ кланялись и махали руками. Ѣхали дальше.

   Мэри вовсе не представляла себѣ нужды и никогда о ней не думала. Когда ей на серебряномъ подносѣ подавали кучу прошен³й, она по большей части думала, что бѣдняки - страшно скучный и однообразный народъ, а для провѣрки посылала лакея. Затѣмъ ужъ онъ отправлялся съ подачкой или же запрягали карету.

   Тѣмъ не менѣе, вслѣдств³е частыхъ объявлен³й о "собственныхъ капиталахъ", вслѣдств³е щедраго подаван³я милостыни, Мэри пользовалась репутац³ей дѣвушки съ добрымъ сердцемъ. Въ сущности, она дѣлала очень много добра, но какъ автоматъ для разбрасыван³я денегъ. Бѣднякъ, который не сказалъ "дай", могъ десять разъ пройти мимо нея. Она его не видѣла, не интересовалась имъ. Она давала, если просилъ онъ или друг³е за него. Впрочемъ, она отлично попимала, какую пользуизвлечетъ изъ этого. Чтобы о ней ни говорили, обязательно вспоминали ея доброе сердце, ея благотворительность.

   У нея могли быть фантаз³и, причуды, капризы - на то она милл³онерша и красавица, за то у нея "доброе сердце". Это она отлично понимала.

   - Хотя бы ты издержала тридцать тысячъ на бѣдныхъ, барышня въ твоемъ положен³и,- говорилъ дядя Гаммершлягъ,- du kaufst für sechzig Tausend. Это капиталъ, отданный на хорош³й процентъ. Онъ приноситъ великолѣпную прибыль - хорошее общественное мнѣн³е. - Впрочемъ,- онъ при этомъ съ грубой фамильярностью толкалъ отца Мэри въ бокъ,- кто взялъ съ кого-либо пятьсотъ тысячъ, можетъ дать другому пятьдесятъ, чтобы заткнуть ротъ. Отецъ Мэри неясно и неохотно улыбался, она же не хотѣла думать о богатствѣ отца.

   Достаточно того, что онъ былъ богатъ. А откуда взялось его состоян³е? Какимъ образомъ? Вопросы эти не должны были существовать для нея и не существовали.

   Цинизмъ дяди Гаммершляга, оды въ честь денегъ тетки Тальбергъ, блѣдная физ³оном³я отца, апатичное качан³е матери въ качалкѣ,- все это съ дѣтства проникло въ душу Мэри. Она, наконецъ, прониклась чувствомъ, которое прививали ей бѣдные родственники, что она должна "совершить великое дѣло". Она чувствовала, что составляетъ квинтэссенц³ю семьи Гнѣзненскихъ, Тальберговъ, Гаммершляговъ, Вассеркранцовъ, Лименрауховъ и т. д. и что всѣ поколѣн³я соединились для того, чтобы произвести такой пышный, сильный цвѣтокъ, какъ она. Въ этомъ утверждало ее еще и то, что она была единственной дочерью,- въ ней угасало еврейское происхожден³е семьи, она должна начать новую эпоху. Графиня Мэри... Княгиня Мэри.....

   Съ течен³емъ времени всѣ Вассеркранцы, Гаммершляги, Лименраухи перемѣнятъ фамил³и такъ же, какъ и они, Гнѣзненск³е, и будущ³я поколѣн³я черезъ два, три вѣка вспоминать будутъ графиню Мар³ю, урожденную Гнѣзненскую... княгиню Мар³ю, урожденную Гнѣзненскую... - Родилась я царевной и положу основан³е новой династ³и...

   А пока она страшно стыдилась своихъ родственниковъ, въ особенности не крещеныхъ до сихъ поръ.

  

  

   Мэри въ первый разъ вышла въ этотъ садъ. Она вчера вечеромъ пр³ѣхала съ матерью. Отецъ тоже долженъ былъ пр³ѣхать. Мэри встала рано и пошла въ садъ. Она впервые была въ своемъ имѣн³и, которое подарилъ ей отецъ ко дню рожден³я. Тетка Тальбергъ говорила, что онъ далъ 300 тысячъ обанкротившимся Заглувскимъ, но дядя Гаммершлягъ, присутствовавш³й при покупкѣ, цѣнилъ одинъ лѣсъ во столько же, а землю и луга въ 180 тысячъ. Мэри мало интересовалась этими цыфрами и "выгоднымъ дѣломъ отца". Она была слишкомъ богата для такихъ мелочей и слишкомъ элегантна для денежныхъ дѣлъ вообще, однако обладан³е имѣн³емъ ее радовало. Теперь ужъ ей не нуженъ чужой дворецъ, она можетъ кого угодно пригласить въ свой собственный.

   Надъ воротами, надъ которыми еще не успѣли снять гербъ рода Заглувскихъ, помѣстили бы графскую или же княжескую корону. Теперь, какъ у любой помѣщицы или аристократки, у нея въ деревнѣ были свои лошади, свои егеря, свои собаки, свой поваръ, въ имѣн³е она могла ѣздить со своей деревенской горничной, какъ всякая дочь помѣщика. И ей казалось, что она поднялась еще на одну ступень въ общественной ³ерарх³и. Ужъ теперь могли говорить о ней: "M-elle Гнѣзненская изъ Загаевицъ". Она сама могла разсказывать. "У насъ въ Загаевицахъ..." Если она выйдетъ замужъ и у нея будутъ дѣти, то всѣ они родятся здѣсь: в_ъ р_о_д_о_в_о_м_ъ и_м_ѣ_н_³_и З_а_г_а_е_в_и_ц_а_х_ъ. Мэри думала уже о томъ, нельзя ли перемѣнить свою фамил³ю на Загаевецкихъ, или же прибавить къ фамил³и Гнѣзненскихъ фамил³ю "Загаевецк³я". Гнѣзненск³я Загаевецк³я. Друцк³е Любецк³е, Гнѣзненск³е Загаевецк³е...

   Отецъ Мэри обставилъ дворецъ послѣ Заглувскихъ заново, по-княжески. Эта мебель, мраморы, ковры, картины, люстры, данныя ей ко дню рожден³я вмѣстѣ съ имѣн³емъ, вѣроятно, стоили сказочныя суммы. И все это не блестѣло, не бросалось въ глаза, не обнаруживало ни дурного вкуса разбогатѣвшаго человѣка, ни "жидовскаго" вкуса.

   Привезенные изъ Лондона обойщики и красильщики устраивали резиденц³ю Мэри по образцу аристократическихъ лѣтнихъ дворцовъ въ Англ³и.

   Благороднѣйш³й лордъ или пэръ Великобритан³и могъ бы здѣсь обитать. Въ конюшнѣ стояли англ³йск³я лошади, прислуга была одѣта по англ³йскому образцу; впрочемъ, въ ея составѣ было нѣсколько настоящихъ англичанъ.

   Мэри была очень довольна. Вчера осмотрѣла она всѣ свои комнаты, флигеля, конюшни, сараи и т. д., сегодня утромъ въ первый разъ вышла въ садъ въ с_в_о_е_м_ъ и_м_ѣ_н_³_и.

   Было раннее утро, прекрасный, солнечный ³юньск³й день. Солнце сильно грѣло, роса таяла и исчезала на травѣ и цвѣтахъ, еще серебрясь и сверкая, какъ будто всю ночь звѣзды разсыпали жемчуга. Надъ цвѣтами порхали как³я-то странныя бабочки и насѣкомыя, неизвѣстныя Мэри, которая больше знала альбатросовъ въ Б³аррицѣ и чаекъ въ Montreux чѣмъ родныхъ мотыльковъ. "Эти маленьк³я проворныя птички,- вспоминала она изъ зоолог³и, это вѣрно чижики, балабаны, трясогузки,- дрозды, коноплянки, зимородки... Нѣтъ... зимородки порхаютъ надъ водой, корольки, синицы, воробьи, снигири, соловьи, жаворонки, черные дрозды, клестовки, подорожники, щеглята, кажется всѣ они порхаютъ и чирикаютъ - за исключен³емъ воробьевъ". Воробьевъ Мэри хорошо знала, видя ихъ часто въ Варшавѣ.

   Мэри шла, шла въ солнцѣ, среди разноцвѣтныхъ мотыльковъ, жужжащихъ мухъ съ металлическимъ отливомъ, пчелъ и разныхъ загадочныхъ крылатыхъ создан³й, среди стаи птицъ; шла она по тропинкамъ, надъ которыми порхали блестящ³я, зеленыя, золотистыя и черныя продолговатыя насѣкомыя, шла по молоденькой, свѣжей, обрызганной росой, дивно свѣтлой и зеленой травѣ, среди цвѣтовъ съ упоительнымъ запахомъ, шла среди деревьевъ, чуть слышно шумѣвшихъ листьями и хвоями, тихая пѣснь которыхъ глубоко проникала въ душу...

   Мэри испытывала чрезвычайно пр³ятное ощущен³е въ глазахъ, въ ноздряхъ, на губахъ, на полуоткрытой груди и на непокрытыхъ перчатками рукахъ. Ощущен³е это было совершенно иное, не походило на тѣ, которыя она испытывала въ Ниццѣ, на Корфу, въ Montreux, въ Б³аррицѣ, въ Aix-les-Bains, на Гельголандѣ, въ Неаполѣ или же на римскихъ лугахъ. Здѣсь, въ этомъ воздухѣ чувствовалось что-то болѣе бодрящее и какъ бы болѣе соотвѣтствующее организму. И въ этомъ саду, т.-е., вѣрнѣе, въ этомъ паркѣ было дивно, такъ дивно хорошо, какъ Мэри никогда не ожидала отъ польской деревни.

   Она шла и упивалась этимъ ³юньскимъ утромъ въ Загаевицахъ. Мѣстами Мэри останавливалась и шептала: "Какъ чудно..." Паркъ былъ громаденъ; чудилось, что ему не было конца. Мэри все шла и шла изъ аллеи въ аллею и постоянно видѣла вокругъ себя клумбы и цвѣты, или шпалеры деревьевъ и больш³я ихъ группы, напоминающ³я маленьк³я рощицы. Вдругъ, увидала она ручей, а за нимъ большой прудъ въ родѣ небольшого лѣсного озера. У берега стояли лодки. Мэри захотѣлось сѣсть въ одну изъ нихъ и поплыть: ей неоднократно случалось грести въ лиманѣ на Тразименскомъ озерѣ и почти на всѣхъ итальянскихъ и швейцарскихъ озерахъ, даже въ венец³анскихъ гондолахъ. Но лодки были на цѣпяхъ и подъ замками. Мэри вошла въ одну изъ нихъ; лодка покачнулась, и Мэри чуть-чуть не упала. Она громко засмѣялась и почувствовала, что давно ей не приходилось такъ смѣяться.

   И она продолжала смѣяться сердечно, искренно. Ей было хорошо. Она сидѣла въ лодкѣ и смотрѣла на отражен³е въ озерѣ высокихъ елей и пихтъ, чуть-чуть колыхаемыхъ вѣтромъ. Кругомъ царила глубокая тишина.

   "Здѣсь очаровательно" - думала Мэри. И захотѣлось ей пѣть, кричать. Но ни одна изъ тѣхъ итальянскихъ, французскихъ и нѣмецкихъ ар³й, которымъ ее учили, не соотвѣтствовала ея теперешнему настроен³ю. Ей хотѣлось запѣть нѣчто другое, то, что могъ бы понять этотъ лѣсъ, эта вода, эти птицы, чирикающ³я на вѣткахъ. Но ничего подобнаго она не могла вспомнить. И начала она какую-то пѣснь безъ словъ, на незнакомый мотивъ, кое-что заимствуя изъ Моцарта и Россини, но больше импровизируя. Пѣснь звучала:

  

   Лѣсъ, мой лѣсъ,

   Зеленый лѣсъ...

   Лѣсъ, мой лѣсъ,

   Зеленый лѣсъ...

  

   Голосъ ея улеталъ въ воздухъ, въ пространетво. Между тѣмъ солнце стало пригрѣвать такъ сильно, какъ оно всегда грѣетъ въ весеннее утро, за нѣсколько часовъ до дождя. Мэри легла въ лодкѣ; солнце жгло ее; подложивъ руки подъ голову, она закрыла глаза. Надъ ней виднѣлось голубое небо, такое ослѣпительное, что почти невозможно было на него смотрѣть. По небу летали ласточки быстро, безвучно. Надъ лицомъ Мэри пролетало иногда насѣкомое, громко жужжа, какъ маленькая электрическая машинка; сначала Мэри ихъ боялась и старалась отогнать, но вскорѣ къ нимъ привыкла, видя, что они не причиняютъ ей зла. Невозмутимая тишина природы захватила ее всю. Мэри ужъ давно перестала пѣть. Жара разнѣжила, утомила и обезсилила ее. Она лежала на днѣ лодки съ закрытыми глазами. Ей казалось, что она засыпаетъ...

   Вдругъ ей почудился шопотъ, который становился все яснѣе, переходя въ торжественный, медленный гимнъ, напѣваемый водой, цвѣтами, деревьями и солнцемъ...

   Къ ней обращалась какая-то тихая загадочная пѣснь.

   Пѣснь эта звучала:

   Ты какъ роза саронская, ты какъ лил³я долинъ...

   Ты, какъ роза саронская, благоухаешь днемъ, а ночью ты какъ чаша драгоцѣнная...

   Вотъ склоняются къ тебѣ головы, протягиваются алчныя, жаждующ³я уста...

   Есть тих³е, уединенные гроты, въ нихъ плющь и лучъ солнца, боязливый и ясный...

   Вотъ возлюбленный мой, котораго искала я ночью на ложѣ своемъ, и не находила... рука его подъ моей головой, другой рукой онъ обнимаетъ меня... О, какъ прекрасна ты, возлюбленная моя! О, какъ ты прекрасна. Уста твои, какъ плодъ граната, очи твои, какъ звуки пѣсни.

   Очи твои, какъ звуки пѣсни, пѣсни благодарной и протяжной...

   Очи твои, какъ пѣснь, слышная среди кустовъ лѣсныхъ и цвѣтовъ полевыхъ...

   О, какъ прекрасна ты, возлюбленная моя, о, какъ ты прекрасна!..

   Мой милый тотъ, кого возлюбила душа моя; ночью искала я его на ложѣ своемъ, но не нашла...

   И все звучала пѣсня: Роза саронская...

   Встань и поди, ждетъ тебя возлюбленный твой, ждетъ тебя нетерпѣливо...

   Какъ медъ уста его, какъ пламя объят³я его...

   Въ объят³я свои заключитъ онъ тебя, въ объят³яхъ своихъ укачаетъ...

   Есть тих³е, уединенные гроты, куда крадется листъ плюща и робкое солнце.

   Встань, пойди, прекрасная, ждетъ тебя возлюбленный твой на ложѣ изъ мха и лѣсныхъ розъ.

   Какъ садъ, въ который ты войдешь, какъ источникъ, въ который погрузишь свои ноги,- будетъ любовь его...

   Какъ заколдованный замокъ, какъ лабиринтъ безъ выхода...

   На грудь свою положитъ тебя, дыхан³емъ своимъ укачаетъ тебя...

   Уста его какъ пламя, очи его, какъ шумъ вѣтра, падающаго на долину...

   Какъ вздутый потокъ, очи его, какъ факелъ пылающ³й...

   Встань и пойди, о, ты, прекраснѣйшая изъ невѣстъ...

   И звучала пѣснь:

   Благоухаетъ дикая яблоня; а у нашихъ дверей сберегла я всѣ сладк³е плоды для тебя, милый мой...

   Иди_; свѣтитъ утро, солнце жжетъ тебя...

   Пойдемъ въ наши сады, въ наши поля...

   Посмотримъ, зардѣлись ли колосья, позеленѣли ли наши яблони, зацвѣли ли вишни...

   Смотри! вотъ алѣютъ и желтѣютъ бобы... цвѣтутъ и краснѣютъ ягоды...

   Мы будемъ итти межъ нивами; съ холмовъ будетъ нестись тих³й шелестъ листьевъ и струиться ихъ ароматъ...

   Пр³йди, милый мой, мы будемъ ходить по тропинкамъ, что вьются межъ нивами...

   Тамъ обниму я руками шею твою и протяну къ тебѣ свою...

   Тамъ упиваться будешь сладостью моихъ лобзан³й; уста мои сольются съ твоими...

   Тамъ уста мои прильнутъ къ твоимъ устамъ, тамъ ничто насъ не разлучитъ...

   И пѣснь все шумѣла:

   Роза саронская, лил³я долинъ!..

   У ногъ твоихъ лежать хочу, хочу цѣловать стопы твои...

   Склони ко мнѣ голову свою и взгляни на меня, ибо чахну я отъ любви къ тебѣ...

   Ногу свою поставь на головѣ моей, и буду я благодарить тебя...

   Уста мои горятъ, и зажглись очи мои...

   Какъ огненный вихрь, бушуетъ любовь моя въ груди моей, какъ море поглощаетъ меня тоска...

   О, возлюбленная моя! вотъ я ждалъ тебя днемъ и жду ночью, когда розы подобны драгоцѣннымъ чашамъ....

   Надъ челомъ моимъ звѣзды... сапфирныя звѣзды с³яютъ...

   И пѣснь все шумѣла:

   Надъ челомъ моимъ звѣзды, звѣзды огненныя, пламенныя...

   На рукахъ моихъ с³яетъ серебро, и грудь моя въ серебрѣ...

   Силенъ ты и прекрасенъ, о, возлюбленный мой...

   Земля дрожитъ и гнутся деревья, когда иду я сражаться...

   Окованы желѣзомъ руки мои, какъ водопадъ, прорывающ³й плотину...

   Склоняю къ тебѣ голову мою и лицо мое, блестящее мѣдью...

   И пѣснь все шумѣла:

   Ты для меня, какъ святыня, какъ воплощенное чудо...

   Я слѣпну, когда гляжу на тебя, ибо ослѣпляетъ меня свѣтлость твоего дѣвственнаго лика...

   Дѣвственность твоя опьяняетъ меня; я подобенъ надрубленному дереву или орлу, сраженному молн³ей...

   Тѣнь души твоей - моя душа; какъ эхо за звукомъ, такъ сердце мое слѣдуетъ за твоимъ...

   О, какъ прекрасна ты, о, какъ прекрасна ты, возлюбленная моя...

   Днемъ ты, какъ благоухающая роза, ночью какъ драгоцѣнная чаша...

   Ты - молитва моя, благотворен³е и самоотречен³е.

   Есть тих³е, уединенные гроты, куда закрадывается боязливый лучъ солнца и листикъ плюща.

   Наложи меня, какъ печать, на сердце твое и, какъ печать, на грудь твою, ибо сильна, какъ смерть, любовь и крѣпче могильнаго камня.

   И пѣснь все шумѣла:

   Мы выстроимъ дворцы изъ яшмы и хрусталя, с³яющ³е золотомъ и драгоцѣнными камнями...

   Протяни благоуханныя руки, о, цвѣтокъ велик³й, обними насъ, пусть насъ не будетъ...

   Ибо исчезнуть хотимъ мы въ чашечкѣ твоей, въ объят³яхъ твоихъ и въ морѣ твоего благоухан³я...

   На стѣнахъ нашего дворца, на хрустальныхъ, прозрачныхъ, с³яющихъ стѣнахъ вьются стебли твои, гнутся чашечки твои, о, цвѣтокъ!

   Мы, какъ заблудивш³еся въ лѣсу, какъ путники въ рощѣ въ полуденный зной...

   Когда повернемъ мы лица - всюду чашечки твои, и когда подымемъ глаза - стебли твои благоуханные...

   Я, какъ роза лѣсная; оплели меня сестры мои...

   Когда взгляну и протяну руки - всюду розы, розы, розы...

   Розы щекочутъ уста мои и льнутъ къ грудямъ моимъ...

   И стопы мои цѣлуютъ; оплели колѣна мои...

   Нѣтъ мѣста на тѣлѣ, котораго бы онѣ не цѣловали...

   Я, какъ роза саронская, растущая въ лѣсу розъ...

   Наложи меня какъ печать на сердце твое и какъ печать на руку твою, ибо сильна какъ смерть любовь и мрачна какъ бездна ревность.

   И образъ Стжижецкаго въ полуоткрытыхъ глазахъ Мэри становился все болѣе и болѣе яснымъ и близкимъ...

   Глаза его глядѣли въ ея глаза, губы его сливались съ ея губами...

   И прильнули къ нимъ... Тогда Мэри обвила его руками, прижала къ себѣ и поплыла куда-то, въ глубину, въ бездну...

   М³ръ, какъ туманъ, разсѣялся предъ нею...

   Она очнулась, глядя еще въ глаза Стжижецкаго и чувствуя его губы на своихъ.

   Люблю тебя! - прошептала она.

   Люблю, люблю, люблю тебя!- шептала она все страстнѣе.

   Люблю тебя, люблю... гдѣ ты... гдѣ ты? пр³йди! я тебя люблю!..

   Она не поднималась; лежала въ лодкѣ на спинѣ, подложивъ руки подъ голову. Какая-то тяжесть угнетала ее, тянула на дно. У нея не было ни силы, ни воли. А губы ея все шептали: "люблю тебя!"

   Но сонныя или полусонныя мечты и грезы стали развѣваться, исчезать. Мэри открыла глаза, сѣла въ лодкѣ и пригладила волосы.

   - Люблю ли я его въ самомъ дѣлѣ? - спросила она тихо; но вотъ она замѣтила, что во время ея сна поднялся легк³й вѣтерокъ, и отражен³я деревьевъ въ водѣ, какъ и ея лодка, колышутся медленно и ритмически.

   Мэри улыбнулась такъ, какъ ей случалось улыбаться вмѣстѣ съ двоюродной сестрой Герсылькой, поднялась и вышла изъ лодки.

   Солнце уже было высоко на небѣ.

   - Я, вѣроятно, долго спала,- подумала она,- и что мнѣ грезилось! Я становлюсь поэтессой или чѣмъ-то въ этомъ родѣ?

   И стала вспоминать свой сонъ: "Я какъ роза саронская и лил³и долинъ..." но не могла вспомнить словъ. У нея только осталось впечатлѣн³е сильнаго, уже минувшаго упоен³я.

   Мэри пошла по тропинкѣ. Она была сильно разстроена. Цвѣты на грядкахъ стали ее раздражать, порхавш³е надъ ними мотыльки рѣзали глаза. Она сжала зубы и ударила зонтикомъ по головкѣ высокаго мака, который росъ на краю клумбы. Онъ сломался и упалъ. Мэри охватила какая-то жажда разрушен³я. Она стала ломать цвѣты и топтать ихъ ногами, когда они падали на тропинку. Бѣшенство овладѣло ею. Ей хотѣлось бить и царапать.

   Мэри ке могла дать себѣ отчета, что съ ней происходитъ. Она была чѣмъ-то страшно недовольна и чувствовала огромное отвращен³е ко всему ее окружающему и знакомому. Отецъ ея теперь въ конторѣ, мать "berce son infini" на качалкѣ, тетка Тальбергъ подлизывается ко всѣмъ, къ кому можетъ; знакомые и знакомыя - все это пошло, банально, ничтожно и пусто...

   Вотъ дядя Гаммершлягь, при всей его грубости и манерахъ купца, интересенъ своимъ характеромъ... И это все? И это должно быть всѣмъ? Что же ожидаетъ ее? Она протанцуетъ еще одну-двѣ зимы и будетъ графиней Черштынской, или же женою Августа Вычевскаго, или Стефана Морскаго, или кого-нибудь другого,- ну, и что же дальше?

   Что ей дастъ "новая жизнь", кромѣ той же пошлости, банальности и тоскливости? У лакеевъ будутъ ливреи съ гербовыми пуговицами, а на каретахъ короны вмѣсто буквъ. Нѣкоторая разница въ внѣшнихъ формахъ,- а въ остальномъ все то же.

   Годъ или два, во время брачнаго путешеств³я и первое время въ собственномъ домѣ, ей будетъ казаться, что она счастлива; затѣмъ уже начнутся ссоры, неизбѣжныя стычки... Годъ или два она пострадаетъ, а тамъ будетъ ужъ поступать, какъ мадамъ X, m-lle Y, m-me N и графиня М! - будетъ "утѣшаться..."

   - Брръ!- вздрогнула она. - Какая это жизнь?

   Вдругъ предъ ней встало лицо Стжижецкаго.

   - Онъ?

   Онъ!? Вѣдь онъ обидѣлъ ее, оттолкнулъ отъ себя, когда она льнула къ нему... Она этого ему не забудетъ! И месть въ ея рукахъ: онъ сейчасъ же будетъ у ея ногъ, если только ока захочетъ... но она не захочетъ.

   - Тѣсно, душно! Уйти!..- стала она повторять.

   Она не видѣла стѣны, а все же ей казалось, что она замкнута со всѣхъ сторонъ...

   - Тѣсно, душно!.. уйти!

   Мэри шла все скорѣе и скорѣе. Наконецъ, глазамъ ея открылась неожиданная картина: съ одной стороны паркъ не былъ окруженъ заборомъ, а живой изгородью, за которой виднѣлась рѣка. Дальше зеленѣлъ узк³й берегъ и начинался лѣсъ со свѣтлѣющими полянками, лѣсъ елей, сосенъ и можевельниковъ...

   - Вотъ туда бы пробраться! - подумала она.

   Рѣка текла спокойно, почти безъ волнъ, но была широка и, вѣрно, глубока. Невдалекѣ отъ мѣста, гдѣ Мэри остановилась, качалась большая лодка, привязанная къ столбу. Пробраться къ ней можно было только черезъ проходъ въ кустарникѣ; Мэри пробралась и стала отвязывать лодку. Она не задумывалась даже надъ тѣмъ, что дѣлаетъ; что-то толкало ее.

   Канатъ упалъ въ воду, лодка покачнулась; Мэри взяла весла въ руки и отчалила отъ берега.

   Мэри сначала испугалась, течен³е было довольно сильное и унесло лодку; но немного спустя Мэри поняла, что ей не трудно будетъ поплыть куда угодно. Она поплыла по течен³ю.

   Вокругъ нея шумѣлъ лѣсъ, деревья въ паркѣ подхватывали шумъ воды.

   Мэри чувствовала огромное наслажден³е. Она плыла, слегка правя веслами. Но вдругъ ей пришло въ голову, что она легко можетъ заблудиться, не зная окрестности, и что не надо слишкомъ далеко отъѣзжать отъ парка. Она направила лодку къ противоположному берегу; въ самомъ дѣлѣ, живая изгородь кончалась, и начиналась высокая каменная стѣна, а за ней, на другомъ берегу тянулся лѣсъ.

   Дорогой Мэри попалась зеленая песчаная коса; но она не могла выйти изъ лодки, такъ какъ негдѣ было стать ногой. Мэри зарыла носомъ лодку въ песокъ и смотрѣла по сторонамъ. Ее окружали деревья, и надъ головой было небо.

   - М³ръ,- тихо прошептала она.

   Ей захотѣлось сдвинуть лодку и поплыть дальше, но носъ лодки слишкомъ глубоко зарылся въ пескѣ. Надо было изо всей силы оттолкнуть лодку весломъ. Это былъ первый физическ³й трудъ Мэри.

   - Насколько это интереснѣе тенниса! - подумала она.

   Она чувствовала свою силу, свою власть. На швейцарскихъ и итальянскихъ озерахъ лодка двигалась какъ по стеклу; при вѣтрѣ никто не пробовалъ кататься.

   Здѣсь нужно было бороться съ течен³емъ, хотя и слабымъ.

   Потъ градомъ катился съ лица Мэри, руки сильно устали, но она испытывала огромное удовольств³е. Наконецъ, Мэри остановилась у берега, выбравъ мѣсто, гдѣ можно было привязать лодку къ небольшой елкѣ. Она оглянулась.

   - Я не очень далеко уѣхала,- подумала она,- но не сумѣю грести противъ вѣтра и могу еще дальше уплыть. Придется возвращаться пѣшкомъ. Интересно знать, какъ я перелѣзу черезъ эту каменную стѣну?

   Но въ этомъ безпокойствѣ ощущалось что-то необыкновенное и пр³ятное. Мэри не позволяли предпринимать въ Альпахъ трудныя экскурс³и, и она никогда не испытывала радости физическаго утомлен³я.

   Надъ ней шумѣлъ лѣсъ; лѣсъ настоящ³й, таинственый и дик³й.

   - Я играю въ Робинзона Крузо,- подумала она. Страхъ охватилъ ее, но вмѣстѣ съ тѣмъ что-то толкало ее впередъ. Она пошла дальше. Вдругъ ея слуха коснулся какой-то странный жалостный пискъ. Она подняла голову. Надъ ней, приблизительно на высотѣ метра, билась крыльями маленькая птичка, вѣроятно, выпавшая изъ гнѣздышка. Надъ птичкой кружилась другая птица, вѣрно, мать.

   Замѣтны были ея усил³я поднять птенчика, но онъ былъ слишкомъ тяжелъ для нея. Казалось, она совсѣмъ не замѣтила Мэри.

   Мэри смотрѣла съ любопытствомъ, но ей стало жалко птенца.

   - Надо бы посадить его въ гнѣздышко. Но какъ это сдѣлать?

   Надъ птенчикомъ виднѣлось гнѣздышко, но метра на два выше.

   - Что тутъ дѣлать? - подумала Мэри.

   - Ничего нельзя сдѣлать. Надо будетъ. уйти...

   Но она не успѣла еще этого подумать, какъ ей стало страшно жалко птичекъ, и она осталась.

   - Попробовать взобраться на дерево?..

   - Mery, fi! - услыхала она за собой голосъ миссъ Буллеръ и разсмѣялась, потомъ, отбросивъ зонтикъ въ сторону, стала взбираться. Вблизи стоялъ гнилой пень; Мэри влѣзла на него, ухватилась за нижн³я вѣтки и подтянулась выше. Испуганная мать улетѣла. Мэри сѣла на толстый сукъ и взяла птенчика въ руки.

   - Ну, ладно, а что будетъ теперь? - проговорила она.- Его надо положить въ гнѣздышко, а оно такъ высоко. Какъ это сдѣлать? Для этого нужны обѣ руки.

   Едва оперивш³йся птенчикъ тихо пищалъ у нея въ рукахъ.

   - Гм, такъ высоко? Я могу упасть... Въ самомъ дѣлѣ, даже убиться... Но что же мнѣ сдѣлать съ птенчикомъ?.. Я даже не сумѣю положить его обратно и онъ упадетъ, а тогда уже навѣрное убьется. Что тутъ дѣлать?..

   Но вдругъ ей пришло въ голову, что птенчика можно завязать въ платокъ, взять платокъ зубами и такъ взобраться къ гнѣзду.

   - Но сумѣю ли я? - подумала она.

   - Сумѣю,- отвѣтила громко.

   И снова, какъ на рѣкѣ, почувствовала въ себѣ силу и мощь. Съ птичкой въ платкѣ Мэри поднялась на вѣтку и стала взбираться выше. Вѣтки были толстыя и крѣпк³я; но вдругъ одна изъ нихъ затрещала у нея подъ ногами.

   - Господи! упаду! - хотѣла крикнуть Мэри, но не открыла рта, боясь выпустить платокъ изъ зубовъ. Холодный потъ облилъ ея лобъ; она судорожно ухватилась за сукъ, на исцарапанной рукѣ показалась кровь. Поднялась выше; тамъ вѣтви были крѣпче. Она ужъ не взбиралась, но ползла вверхъ по дереву; ей стало страшно. Наконецъ, она достигла гнѣзда, въ немъ было еще два птенца. Только теперь Мэри замѣтила, что мать птенчиковъ летаетъ около нея, пища и чирикая. Она осторожно положила птенца въ гнѣздо и стала быстро спускаться. Кровь текла у нея по рукамъ и даже по шеѣ, которую она случайно оцарапала. На землѣ она осмотрѣла себя. Платье было изорвано, а шляпа запуталась въ вѣтвяхъ.

   - За тобой ужъ не полѣзу,- шепнула Мэри.

   И бросивъ послѣдн³й взглядъ на птичекъ, она проговорила громко, съ гордостью: - Интересно, много ли барышень поступило бы такъ, какъ я?

   Она опять почувствовала удовольств³е, но въ другомъ родѣ, чѣмъ на рѣкѣ и когда укладывала птенца въ гнѣздо. Она жалѣла, что никто ея не видалъ, и что въ разсказѣ поступокъ потеряетъ свою прелесть.

   - Mery, tu est une brave fille! - говорила она про себя.

   Мэри усѣлась отдохнуть. Надъ ней виднѣлись лѣсъ и небо, но она не чувствовала уже той обворожительной прелести, какъ раньше. И ей стало жалко.

   - Я себѣ что-то испортила,- подумала она.

   Ничто уже не толкало впередъ. Она вскочила въ лодку и стала грести противъ течен³я, насколько это было возможно, чтобы причалить поближе къ парку. Это ей удалось, хотя и съ большимъ трудомъ. Потомъ она постаралась обогнуть стѣну. Высадившись на берегъ, она весломъ проложила себѣ дорогу черезъ живую изгородь и пошла въ паркъ.

   - Вотъ и экскурс³я,- подумала она.

   Былъ вечеръ. Дулъ вѣтеръ, стаи темныхъ облаковъ неслись по небу, открывая и закрывая собой желтую, горящую фосфорическимъ блескомъ, луну. Мэри сидѣла у окна. Изъ сада слышался шумъ деревьевъ, подчасъ въ комнату врывались листья и пылинки, занесенные вѣтромъ.

   Не было поздно, но казалось, что въ Загаевицахъ весь домъ спитъ. Мэри пришло въ голову дикое желан³е прокатиться.

   Проектъ этотъ, доведенный до всеобшаго свѣдѣн³я, привелъ бы въ негодован³е не только миссъ Тамерланъ, mademoiselle De Pierreu и madame Кудаковскую, но даже и madame Гнѣзненскую, погрузившую "son infini sur le fini des oreillers" съ французскимъ романомъ въ рукѣ; но у Мэри была преданная служанка ²ося.

   Она позвонила. Вошла ²ося.

   - Иди и вели Петреку заложить коляску. Запречь молодыхъ вороныхъ, приславныхъ на той недѣлѣ.

   - Но вѣдь ночь... Петрекъ спитъ...

   - Такъ разбуди его и прикажи закладывать. Только смотри, чтобы никто не слышалъ.

   И Мэри нахмурила брови, чтобы не допустить противорѣч³й. ²ося вышла.

   Четверть часа спустя, она доложила, что Петрекъ готовъ, не забыла прибавить, что онъ очень сердитъ.

   Мэри вынула изъ ящика пять рублей, два. спрятала, а съ остальными спустилась по лѣстницѣ.

   Петрекъ, будучи уже въ хорошемъ расположен³и духа, только по личному приказан³ю барышни не щелкнулъ кнутомъ.

   - Поѣзжай на рѣку, скорѣе,- приказала Мэри, укутываясь въ свою ангорскую накидку.

   Петрекъ чмокнулъ, и молодые рѣзвые вороные тронулись съ мѣста.

   - Слушай, Петрекъ,- крикнула Мэри,- если будешь хорошенько ѣхать, получишь еще три рубля. Петрекъ рѣшилъ ѣхать хорошенько.

   Выѣхали къ рѣкѣ. Мэри окружило пустынное, громадное пространство. Вѣтеръ билъ ее по лицу съ шумомъ, напоминающимъ морск³е вихри. Кругомъ было темно, лишь зажженные фонари при коляскѣ слабо освѣщали дорогу.

   Петрекъ ѣхалъ на всѣхъ парахъ.