Тетмайер Казимеж - Панна Мэри

y">   Мэри закрыла глаза и отдалась быстротѣ ѣзды.

   Лошади ударяли копытами быстро и ритмически. Казалось, они не мчались, а летѣли. Мэри чувствовала, какъ ее что-то несетъ.

   И чудилось ей, что она летитъ въ бездну, а за ней гонится какой-то демонъ съ крыльями летучей мыши и съ лицомъ д³авола, по рисункамъ современныхъ художниковъ.

   Она убѣгаетъ. Демонъ уже касается ея крыльями; на шеѣ она чувствуетъ уже его холодное дыхан³е. Она сильнѣе куталась въ пелерину.

   - Не убѣжишь, не убѣжишь! - слышитъ она за собой.

   - Догоню и поймаю тебя. Не убѣжишь...

   Вдругъ Мэри замѣтила, что Петрекъ старается изо всей силы осадить лошадей, быстро несущихся галопомъ. Казалось, коляска мчится съ вѣтромъ.

   - Понесли! - крикнулъ Петрекъ.

   Мэри ужасно испугалась. Дыхан³е замерло у нея въ груди, она на минуту потеряла сознан³е. Но скоро пришла въ себя. Она знала, что дорога тянется равниной еще нѣсколько миль, ѣхать придется по лугамъ и полямъ, а коляска низенькая. Бѣшеная скачка лошадей стала даже доставлять ей нѣкоторое удовольств³е.

   Она опять услыхала за собой голосъ: - Не убѣжишь... Я твой демонъ, твой злой духъ... Догоню и поймаю тебя...

   Мэри прижалась въ уголъ коляски.

   - Я схожу съума?- подумала она.

   - Со дня твоего рожден³я я летаю надъ тобой... - услыхала она сзади себя,- жду случая, чтобы кинуться на тебя, какъ барсъ на лань.

   Мэри стало такъ страшно, что она готова была велѣть вернуться, но лошади мчались все скорѣе и скорѣе, все безумнѣе...

   Вдругъ Петрекъ крикнулъ испуганнымъ голосомъ: Ой! и Мэри почувствовала, что они ѣдутъ не дорогой, а по чему-то мягкому, вѣрно по травѣ.

   - Что случилось? - крикнула она.

   Петрекъ ничего не отвѣчалъ, онъ почти навзничь лежалъ на козлахъ.

   Вѣтеръ постепенно утихалъ. Минуту спустя они ужъ ѣхали въ совершенной тишинѣ. Изъ-за тучъ проглядывала огромная серебристая луна. Кругомъ виднѣлись трава и камышъ. Лошади свернули съ дороги и помчались по лугу. Невдалекѣ что-то заблестѣло, точно поверхность воды. Это, вѣроятно, Пржиховское озеро, о которомъ я слышала. Боже! Вдругъ лошади понесутъ туда. Почва становилась мягкой, въ лицо Мэри брызгала грязь изъ-подъ конскихъ копытъ и колесъ. По временамъ, какъ сонъ, мелькало передъ глазами маленькое озеро съ серебристой струей луны, дивное и таинственное.

   - Господи, Господи! - шептала Мэри, проклиная свою несчастную выдумку. - Боже мой! Лишь бы возвратиться живой!

   Иногда страхъ передъ призракомъ возвращался. Призракъ былъ молчаливъ и тихъ, но все слѣдовалъ за ней. Въ этомъ она была вполнѣ увѣрена.- Что это можетъ быть? - подумала она. - Вѣдь я никогда не видѣла привидѣн³й... Господи, Господи!

   Но вскорѣ все вниман³е или весь страхъ Мэри сосредоточился на Пржиховскомъ озерѣ, которое блестѣло все ближе и ближе. Мэри даже казалось, что она чувствуетъ его холодное дуновен³е на лицѣ.

   - Выскочу,- шептала она въ испугѣ и въ отчаян³и.

   Они все приближались къ озеру. Лошади неслись къ водѣ не прямо, а наискось. Вдругъ Петрекъ кувыркнулся въ воздухѣ и исчезъ, а Мэри очутилась на колѣняхъ въ коляскѣ, и на минуту у нея потемнѣло въ глазахъ. Коляска остановилась.

   - Что случилось? - крикнула она, пр³йдя въ сознан³е и видя стоящаго возлѣ Петра.

   - Колеса скатились въ ровъ,- отвѣтилъ Петрекъ. - Видно, Богъ берегъ, вѣдь озеро вблизи. Колесо сломалось и дышло лопнуло.

   - А лошади?

   - Лошади убѣжали. Упряжь порвалась.

   - Что теперь будетъ?

   - Не знаю, барышня.

   - Лошади насъ понесли?

   - Точно такъ, барышня.

   - Хорошо, что такъ, а то вѣдь могли и въ воду попасть!

   - Не приведи Богъ!

   - Ну, а что же мы теперь сдѣлаемъ?

   Петрекъ пожалъ плечами.

   - Домой далеко?

   Петрекъ, вопреки этикету, махнулъ рукой.

   - Не меньше трехъ миль!..

   - Никого здѣсь нѣтъ вблизи?

   - Нѣтъ.

   - Значитъ, нужно возвращаться пѣшкомъ?

   - Какъ, барышня, вы хотите перейти по водѣ? Не перейдете!..

   - Что жъ будетъ? - произнесла Мэри, удерживая слезы.

   - Можетъ быть, мнѣ сходить въ имѣн³е за другими лошадьми, а барышня здѣсь подождутъ...

   - Мнѣ придется здѣсь ожидать одной!?- крикнула съ испугомъ Мэри.

   - Здѣсь, барышня, ни живой души, ни звѣрей нѣтъ. Никто сюда не придетъ. Я мигомъ сбѣгаю. Вы, барышня, не перейдете по болоту - тутъ вода... Вѣдь мы проѣхали не дорогой. Вы, барышня, легко обуты, можете простудиться и заболѣть. Сидите, барышня, въ коляскѣ, сюда и мышь не заберется. А я побѣгу.- И, не ожидая отвѣта, Петрекъ повернулся и побѣжалъ.

   - Петрекъ! - крикнула Мэри съ отчаян³емъ.

   - Мигомъ, мигомъ, барышня,- отвѣтилъ Петрекъ, прыгая по кочкамъ на болотѣ.

   Слезы ручьемъ полились изъ глазъ Мэри. Она прижалась въ уголъ коляски, укуталась накидкой, и стала плакать, молиться и проклинать моментъ своего выѣзда изъ Загаевицъ, затѣмъ вообще изъ Варшавы, наконецъ - день рожден³я и даже день свадьбы родителей.

   Вскорѣ значительно похолодѣло.

   Мэри должна была рѣшиться встать и поискать подъ сидѣньемъ попоны.

   Къ счастью, онѣ тамъ оказались. Закуталась ими. Было, по крайней мѣрѣ, тепло.

   Вокругъ была такая тишь и глушь, что казалось, будто на сотни, тысячи миль нѣтъ и признаковъ жизни. Но взволнованное воображен³е Мэри стало оживлять и эту глушь и тишь... Ей казалось, что по болотистымъ лугамъ бродятъ как³я-то странныя чудища, что страшные утопленники высовываютъ изъ озера отвратительныя головы.

   - Только бы прошла эта ночь! Только бы прошла ночь! - шептала она, кутаясь въ попоны.

   Ночь проходила медленно - но вотъ забрезжилъ разсвѣтъ. Когда Мэри, задремавшая, не смотря на страхъ, открыла глаза, на небѣ, среди золотистыхъ и багряныхъ тоновъ, маячило мглистое, огромное и мощное солнце.

   На голубую гладь Пшиховскаго озера падали желтыя полосы свѣта, и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ сквозь мглу пробивались золотые солнечные лучи, тамъ загорались на водѣ искрящ³яся розы и огненныя зеркала. Было очень рано.

   Мэри смотрѣла по сторонамъ. Сонъ укрѣпилъ ее, и дневной свѣтъ успокоилъ. Надъ головой кружили уже стада крикливыхъ чаекъ, то приникая къ землѣ, то взвиваясь въ воздухъ съ пронзительныхъ пискомъ. Цапли съ длинными шеями и острыми клювами плыли уже въ воздухѣ медленно и торжественно. Дик³я утки и друг³я болотныя птицы, назван³й которыхъ Мэри не знала,- должно быть, дупеля и бекасы, перекликались въ травѣ или перелетали съ кочки на кочку.

   Вдругъ Мэри увидѣла прелестную картину: огромный олень шелъ лугомъ къ озеру.

   - Вѣдь не нападетъ же онъ на насъ?!- думала она, вспоминая все, чему учили ее по зоолог³и ея учителя.

   Серны порознь или стадами проходили и пробѣгали по болоту, друг³я паслись, изрѣдка поднимая головы и оглядываясь по сторонамъ. На нее какъ-то онѣ не обращали вниман³я. Она тихо сидѣла въ поломанномъ экипажѣ, укутавшись въ попоны.

   Становилось свѣтлѣе и теплѣе. На землю падала золотистая солнечная пыль.

   Солнце пробивалось сквозь мглу. День зас³ялъ во всемъ блескѣ.

   Мэри сбросила попоны и выскочила изъ экипажа. Она была очень голодна, все тѣло ныло, но она чувсгвовала себя бодрой.

   Солнце отразилось въ водѣ - заблестѣло все озеро, и множество прелестнѣйшихъ красокъ заиграло на его голубой глади.

   - О, какъ здѣсь хорошо! - шепнула Мэри, становясь на сухую кочку.

   И какая-то незримая сила бросила ее на колѣни и заставила поднять вверхъ руки. Мэри стала молиться.

   - Природа! Великолѣпная и величественная! - шептала она. - Природа, дивная и опьяняющая!

   - Душа моя плыветъ къ Тебѣ, сердце мое полно восторга и непостижимыхъ грезъ...

   - Природа, мать всего живого!

   - Я хотѣла бы быть прекрасной, какъ Ты, и чистой, какъ твой свѣтъ, доброй, какъ Твоя живящая мощь.

   - Твои чары вливаются въ сердце мое, и въ груди моей шумъ, какъ шумъ деревьевъ въ лѣсу...

   Потомъ Мэри стало казаться, что солнечный свѣтъ излучаетъ изъ себя как³я-то прозрачныя, свѣтозарныя видѣн³я... Какой-то огромный хороводъ призраковъ съ лил³ями и пальмами въ рукахъ, въ бѣлыхъ одеждахъ... И хороводъ сталъ приближаться къ ней изъ озаренныхъ далей...

   "Роза саронская,- звучала пѣснь,- роза цвѣтущихъ долинъ и ароматныхъ рощъ...

   "Ароматныхъ рощъ, рощъ, что никогда не увидаютъ...

   "Роза саронская - вотъ свѣтъ наполнилъ твои глаза и душу...

   "У насъ сестра на землѣ, сестра прекрасная и подобная миртовому цвѣтку, или пальмѣ, что не знала еще самума.

   "Надъ священными водами Ганга, среди цвѣтовъ лотоса, тамъ наша отчизна...

   "Тамъ бѣлыя груди наши дышали блаженствомъ и принимали объят³я...

   "Тамъ былъ велик³й праздникъ любви, ночь очарован³я..."

   Солнце свѣтило все ярче. Великолѣпный ³юньск³й день вставалъ съ ложа. Мэри вернулась въ экипажъ, легла въ немъ навзничь и, впитывая въ себя тепло и свѣтъ, смотрѣла въ пространство.

   А трава цвѣла утренней росой и верескъ на кочкахъ блестѣлъ серебромъ, гдѣ-то далеко таяли дымки тумана, блуждающ³я, бѣлыя и свѣтлыя, виднѣлась земля, помолодѣвшая, свѣжая, радостная. Олень поднялъ голову и смотрѣлъ. На солнцѣ онъ казался выкованнымъ изъ металла. Крикливое стадо чаекъ кружило у него надъ головой.

   Странно-блаженное чувство вплывало въ сердце Мэри.

   - Я бы хотѣла быть доброй, хотѣла быть чистой! - думала она.

   И множество благихъ дѣлъ поплыло у нея передъ глазами.

   Она шла по захолустнымъ, Богомъ забытымъ деревнямъ, шла по странѣ вѣчнаго мрака и нищеты и раздавала деньги. Она стала лѣчить больныхъ, собственными руками дѣлала перевязки, подавала пищу къ губамъ стариковъ и грудныхъ малютокъ. Стала мыть и причесывать дѣтей. Кромѣ денегъ, она несла слова утѣшен³я и бодрости. Ее знали въ самыхъ убогихъ хижинахъ и въ самыхъ темныхъ подвалахъ. Передъ нею шла радостъ и надежды, за нею - благословен³е и благодарность...

   И вдругъ, въ туманѣ, ей улыбнулось лицо Стжкжецкаго, его глаза, глядящ³е на нее съ восхищен³емъ, и его жаждущ³я губы...

   Мэри еще больше откинула назадъ голову...

   Все казалось ей теперь чѣмъ-то неземнымъ, и сама она точно перестала принадлежать землѣ. Солнце и озеро, трава и верескъ, озеркаленныя утренней росой, далек³й горизонтъ свѣтлой, утопающей въ лучахъ земли - все превратилось передъ ея глазами въ видѣн³е, въ волшебство. Бѣлые призраки, которые исчезли-было, появились снова. Они шли длиннымъ хороводомъ, несли пальмы, лил³и, алые маки, которые свѣшивались на стебляхъ и застилали воздухъ... Звучала какая-то пѣснь безъ словъ, и улавливалъ ее не слухъ, а душа. Мэри чувствовала, что она возносится на небо...

   На озерѣ расцвѣтали цвѣты, цвѣты съ невиданнымъ великолѣп³емъ красокъ и невиданнымъ великолѣп³емъ листьевъ. Цапли и чайки превратились въ цвѣты, въ летающ³е стоцвѣтные цвѣты. Мэри казалось, что передъ нею пролетаютъ гирлянды розъ, что гдѣ-то высоко надъ нею колышутся огромные лил³и и г³ацинты.

   - Кто ты? - спросилъ ее какой-то голосъ въ воздухѣ.

   - Я воплощен³е жизни! - отвѣтила она.

   Кто спросилъ ее и отчего она такъ отвѣтила - она не отдавала себѣ отчета. Чувствовала, что все, что живетъ вокругъ нея - живетъ черезъ нее - оттого и назвала себя воплощен³емъ жизни.

   Солнечный свѣтъ хлынулъ волною. Казалось, что всѣ травы, верескъ, цвѣты - поднялись къ нему. Озеро загорѣлось все, какъ золотое, полыхающее зарево.

   Великолѣпная, дивная, упоительная жизнь сбрасывала съ себя мглу, какъ женщина, обнажающая свое великолѣпное, дивное, упоительное тѣло, сбрасываетъ тонкое покрывало. Такъ изъ пѣны морской встала Венера въ солнечное утро. Такъ встала любовь - ибо тѣло Мэри наполнила любовная жажда, жажда столь сильная и мощная, что уста ея дрожали и грудь волновалась.

   - Что меня загнало сюда? - шепнула она, дыша ноздрями и сквозь стиснутые зубы.

   И снова передъ ней встало въ туманѣ лицо Стжижецкаго.

   - Развѣ я люблю его? - шепнула она снова.

   А великая, огромная красота земли стояла во всей своей мощи.

   Мэри казалось, что не земля, а какое-то божество, чья грудь такъ велика, какъ небо, поетъ гимнъ, именуемый м³ромъ. Мелод³ей и гармон³ей его голоса Мэри казались облака, вода, солнце, верескъ.

   И божество поетъ эту пѣснь, поетъ, а она повисла и застыла въ воздухѣ, какъ жидкое золото, упавшее на ледъ.

   - Вверхъ!.. - шепнула Мэри.

   Отчего не приходитъ никто схватить ее и умчать? Отчего никто не умчитъ ее отсюда, далеко-далеко, куда-нибудь за предѣлы м³ра, въ бездонность... Нѣтъ никого?.. Никто не придетъ?.. Никто!..

   - Люблю тебя! Приди!..

  

   Мэри стала тосковать. Просыпалась съ лицомъ Стжижецкаго передъ глазами, весь день видѣла его передъ собой, засыпала съ этимъ лицомъ передъ глазами - и видѣла его въ снахъ. Губы ея тянулись къ нему и, складываясь въ поцѣлуй, шептали: "приди! гдѣ ты?! приди!"

   Мэри, шепча, чувствовала, что цѣлуетъ воздухъ.

   - Я влюблена въ него! - думала она. - Попросту влюблена...

   И стала чувствовать что-то святое въ себѣ, она казалась себѣ похожей на какой-то лѣсъ, внутри котораго скрытъ таинственный гротъ, полный ароматныхъ цвѣтовъ,- гротъ тайный, недоступный для глазъ, волшебный гротъ.

   - Люблю тебя! - шептала она и повторяла про себя.

   Раньше ей казалось, что это, должно быть, весело... но теперь видѣла, что это не весело, а безконечно мило, сладко, упоительно и грустно.

   - Я влюблена! - говорила она, глядя въ воды ручья.

   - Я влюблена! - говорила она, садясь въ экипажъ.

   - Я влюблена! - говорила она, ложась съ книгой въ гамакъ.

   Иногда лицо Стжижецкаго, его отчетливо-ясное лицо покрывалось какой-то мглой; блѣднѣло и точно превращалось въ другое лицо съ менѣе отчетливыми контурами, въ какое-то обще-мужское лицо, только напоминающее слегка лицо Стжижецкаго, и Мэри задумывалась: любитъ-ли она его, или любитъ вообще, то-есть хочетъ любить... Но снова приходили минуты опредѣленной тоски, и тогда Мэри думала о Стжижецкомъ.

   Кто же онъ, этотъ Стжижецк³й? Стжижецк³й молодой человѣкъ лѣтъ 26, 27, насколько извѣстно, съ небольшимъ состоян³емъ, съ большимъ музыкальнымъ талантомъ, которымъ онъ занялся, благодаря разнымъ препятств³ямъ, нѣсколько поздно. Иногда онъ казался очень несимпатичнымъ. Онъ осмѣлился наговорить много дерзкихъ и непр³ятныхъ вещей - и это ей, которая была для мужчинъ неотразимой богиней. И хотя она не осталась передъ нимъ въ долгу, но обидѣлась и дала это ему понять. Тогда онъ обидѣлся, и они перестали разговаривать другъ съ другомъ. Но Стжижецк³й не переставалъ интересовать ее и, очевидно, не переставалъ интересоваться ею. Въ этомъ она была увѣрена.

   - Если бы я вышла за него замужъ... - думала она.

   Когда цвѣты пахли кругомъ, когда подъ вечеръ къ окнамъ Мэри наклонялись тѣни березъ и тополей и шумѣла мельница вдали, въ так³я минуты Мзри готова была хоть сейчасъ отдать Стжижецкому руку. Она тосковала и цѣловала воздухъ, шепча:- "Приди! гдѣ ты?! приди!" - Тогда она не думала ни о чемъ, кромѣ большого свадебнаго путешеств³я,- думала о моряхъ, которыя они будутъ переплывать, думала о томъ, какъ близки будутъ они другъ другу гдѣ-нибудь среди совершенно чужихъ людей, въ совсѣмъ другомъ концѣ м³ра... Она проводила рукой по волосамъ Стжижецкаго, когда онъ сидѣлъ на балконѣ, опершись на руку, и мечталъ, глядя въ пространство своими большими, полудѣтскими, сапфирными глазами. Понемногу пальцы его начинали бѣгать по мраморной балюстрадѣ балкона, какъ по фортепьянной клан³атурѣ; характернымъ движен³емъ онъ стряхивалъ со лба свои длинные, мягк³е, шелковистые, темные волосы и напѣвалъ. Мэри казалось, что она страстно любитъ музыку. Стжижецк³й напѣвалъ что-то, что было такъ же прекрасно, какъ ар³я съ лебедемъ изъ "Лоэнгрина", или какъ ар³и Моцарта. Потомъ онъ ласково снималъ съ головы ея руку, обнималъ ее и, опираясь на нее, шелъ къ фортепьяну.

   Игралъ. Понемногу около виллы начинали собираться люди. Главнымъ образомъ, англичане и англичанки. Они стояли въ саду при гостиницѣ, на тропинкѣ, усыпанной грав³емъ. Онъ игралъ. Бывало такъ тихо, что только издали доносился шумъ моря. Онъ игралъ долго, до поздняго вечера. Она стояла рядомъ, въ длинномъ бѣломъ капотѣ, слегда опираясь рукой на его плечо. Всѣ видѣли ее черезъ окно. Потомъ, когда онъ кончалъ импровизировать и откидывалъ назадъ голову, къ ней на грудь, наступала минута продолжательнаго молчан³я - и затѣмъ взрывъ аплодисментовъ...

   Послѣ одного изъ такихъ вечеровъ, когда они вошли въ залу, всѣ встали за табль-д'отомъ и стали представляться, при чемъ дамы подходили представляться первыя. Ни о чемъ другомъ, кромѣ нихъ, не говорили въ Неаполѣ,- ген³альный артистъ и его небывалая красавица жена!..

   Итальянск³й король, гостивш³й въ Неаполѣ, прислалъ своего адьютанта съ просьбой, чтобы маэстро сыгралъ при дворѣ. И они были при дворѣ... Тамъ была вся итальянская аристократ³я - Колонны, Орсини, Дор³о, Русполли, князья della-Grazia, всѣ приглашали ихъ, взапуски любезничали. Имъ импонировалъ талантъ Стжижецкаго и красота, остроум³е, образованность и богатство его жены. Одинъ изъ герцоговъ Орлеанскихъ влюбился въ нее и сопровождалъ ее всюду; австр³йск³й эрцгерцогъ, большой оригиналъ и страстный любитель музыки, приходилъ къ нимъ завтракать - со своимъ большимъ догомъ и съ двумя маленькими таксами; сидѣлъ на диванѣ по-турецки, гулялъ съ Стжижецкимъ и ругалъ (que diable l'emporte!..) этикетъ, котораго онъ долженъ придерживаться въ Вѣнѣ, и свою военную службу. Герцогъ Орлеанск³й былъ полонъ рыцарскихъ чувствъ и влюбленности, эрцгерцогъ - "bon enfant" и "buono cammezdo". Они ѣздили кататься на высокихъ брэкахъ, запряженныхъ четверкой; таксы эрцгерцога сидѣли на козлахъ, догъ бѣжалъ впереди лошадей. Вся жизнь большого свѣта, мѣстнаго и иностраннаго, группировалась вокругъ нихъ. Они были королями сезона.

   Изъ Неаполя они поѣхали въ Ниццу. Герцогъ Орлеанск³й и эрцгерцогъ за ними. И вотъ, помимо личной извѣстности, они стали славиться своими спутниками. Обо всемъ этомъ доложили императору въ Вѣнѣ. Императоръ хотѣлъ было воспретить эрцгерцогу такъ нарушать этикетъ, но когда ему показали фотограф³ю мадамъ Стжижецкой, онъ улыбнулся и сказалъ: "Не удивляюсь и позволяю!" Всѣ газеты повторяли потомъ этотъ анекдотъ. Англичанки устраивали просто ловлю на нихъ, съ моментальными аппаратами. Они торжествовали...

   Когда Мэри мечтала такъ, все казалось ей такимъ легкимъ и доступнымъ. Стоитъ только руку протянуть. Это не были мечты какой-нибудь провинц³альной "барышни",- это были мечты Мэри Гнѣзненской, дочери милл³онера, у которой въ рукахъ было все, нужное для достижен³я еи желан³й.

   И чувство ея къ Стжижецкому становилось все сильнѣе, а тоска все больше. Въ концѣ концовъ она почувствовала необходимость подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своей тайной. Но ни матери, котораи качалась въ своей качалкѣ, ни m-lle Pierrefeu, ни паннѣ Кудаковской, ни ²осѣ нельзя было сказать такой вещи. И она написала Герсылькѣ Вассеркранцъ. Герсылька была въ восторгѣ и отвѣтила, что встрѣчаетъ иногда Стжижецкаго, что онъ никогда о ней не спрашиваетъ, но что онъ груститъ и нервничаетъ, избѣгаетъ общества и не хочетъ разговаривать ни съ одной женщиной. "Конечно, онъ въ тебя влюбленъ,- писала Герсылька,- и это изумительно хорошо! Если бы я была на твоемъ мѣстѣ, я бы ни минуты не колебалась. Знаешь, что? Просто устрой у себя пикникъ, пригласи всѣхъ насъ и Стжижецкаго. А такъ какъ 20-го будутъ именины тети Флоры, устрой балъ. Мы пр³ѣдемъ, и все будетъ устроено. Я буду не я, если не привезу Владека".

   Мэри задумалась надъ этимъ словомъ: "Владекъ". Она никогда, думая о Стжижецкомъ, не называла его по имени. "Владекъ"... Она сразу почувствовала себя ближе, проще со Стжижецкимъ. Владекъ...

   Владекъ можетъ быть такимъ мальчишкой, съ которымъ можно вмѣстѣ купаться въ пруду и красть яблоки. Владекъ долженъ быть тѣмъ смѣшнымъ увальнемъ, который забываетъ платокъ, когда у него насморкъ, и долженъ его просить... Владекъ... Какъ хорошо, что Стшижецк³й, который такъ хорошо играетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ - такой Владекъ... Владекъ, который можетъ любить вареники со сметакой и называть старыхъ тетокъ чертовками... Владекъ...

   Мэри не только была влюблена теперь въ Стжижецкаго, но онъ сталъ ей милымъ. "Какой ты милый! Какой ты милый!" - чмокала она губами. И стала страшно радоваться мысли, что увидитъ его. Только бы онъ пр³ѣхалъ!

   Мадамъ Гнѣзненская проектъ бала на свои именины приняла легкимъ кивкомъ головы и тѣмъ, что сильнѣе раскачалась въ качалкѣ. Мэри по телеграфу заказала литографированные пригласительные билеты, и когда адресовала одинъ изъ нихъ Стжижецкому, то прибавила отъ себя перомъ: "Очень сердечно проситъ

  

   Потомъ, сама не зная почему, поцѣловала эту подпись и была довольна, что подписала "Мэри", а не "Мар³я".

   Она вычеркивала изъ календаря день за днемъ. Началось ожидан³е - нетерпѣливое и нервное. Мэри мечтала о поцѣлуяхъ и объят³яхъ. Такъ какъ ея мечты были скрыты отъ "гофмейстерши двора" миссъ Тамерланъ и отъ mademoiselle de Pierrefeu, то она могла мечтать совершенно свободно, какъ "любая институтка", или "мѣщаночка". Откидывала назадъ голову и подавала губы. Цѣловала воздухъ и улыбалась - тоскливой и милой улыбкой. Герсылька донесла ей, кто собирается пр³ѣхать и кто - нѣтъ. О Стжижецкомъ она ничего не могла узнать; онъ нигдѣ не бывалъ, его нигдѣ нельзя было встрѣтить. Наконецъ, пришла телеграмма: "Rencontré. Скачки. Arrivera. Triste. Не хотѣлъ. J'ai dit qu'il fera plaisir. Yeux d'enfant".

   Мэри сѣла въ кресло и прижала телеграмму къ губамъ, потомъ начала плясать по комнатѣ на одной ногѣ, кричать и пѣть:

   - Влюблена! Влюблена! Влюблена!..

  

  

   Время, пока Мэри ждала пр³ѣзда Стжижецкаго, было для нея сплошнымъ праздникомъ. Она чувствовала странное волнен³е и замѣтила, что все вокругъ выглядитъ иначе, чѣмъ раньше. Она наклонялась къ нарциссамъ и говорила имъ: "Тише! Ни слова! Пр³ѣдетъ кто-то, кого любятъ... И кто-то очень влюбленъ..." И прижимала нарциссы къ губамъ и ласкала ихъ... Медленно проводила чашечкой цвѣтка по губамъ, вдыхая его ароматъ, проводила вверхъ и внизъ, пока ее не охватывало такое волнен³е, что она бросала цвѣтокъ на землю и прижималась къ землѣ. Чувствовала тогда тепло и живительную силу земли, проникала въ нее, сливалась съ землей въ одно, соединялась съ ней. Разсыпала вокругъ свои огромные волосы, простирала руки и лежала такъ на травѣ,- или же срывала цѣлыя горы цвѣтовъ, обсыпалась ими, вплетала ихъ въ волосы, прицѣпляла къ туфлямъ, всовывала за корсажъ и, вся въ цвѣтахъ, лежала навзничь на цвѣтникѣ, поднимала вверхъ руки и шептала воспаленными губами:

   - Приди! Приди!..

  

  

   - Да! да! - думала Мэри,- будь, что будетъ! Будь, что будетъ! Я хочу, чтобы меня цѣловали! Я хочу цѣловать!

   И обратилась къ Стжижецкому, который шелъ съ нею рядомъ:

   - Свернемъ всторону. Я покажу вамъ нашу оранжерею.

   - Но вѣдь всѣ идутъ впередъ... - отвѣтилъ Стжижецк³й. Они, дѣйствительно, шли за большой компан³ей.

   Мэри взглянула на него вызывающе:

   - Значитъ, вы не хотите?

   Главная аллея, широкая, съ грабами по бокамъ, тянулась прямой лин³ей. Мэри остановилась у тропинки, которая сворачивала всторону. Она стояла передъ нимъ, слегка ударяя себя зонтикомъ по колѣну. Стжижецк³й смотрѣлъ на нее и чувствовалъ себя такимъ смущеннымъ, что не зналъ, что отвѣтить. Въ лицѣ Мэри было что-то непр³ятное, почти назойливое - что-то такое, что манило и влекло къ себѣ, но было некрасиво. Стжижецк³й почувствовалъ на минуту что то похожее на брезгливостъ, но красота Мэри ослѣпляла его.

   - Какъ вамъ угодно,- отвѣтилъ онъ.

   - Пойдемъ! Всѣ разбредутся понемногу по саду, а мнѣ ужасно хочется показать вамъ наши оранжерейные цвѣты.

   Она подошла къ Стжижецкому такъ близко, что почти касалась плечомъ его плеча, черезъ нѣсколько шаговъ, воспользовавшись тѣмъ, что вѣтка низко свисала надъ землей, она сдѣлала то же самое. Она чувствовала только волнен³е, раздражен³е, желан³е и любопытство. Губы ея дрожали, и точно что-то касалось ихъ, какъ касались лепестки нарциссовъ. Ей хотѣлось взять его за руку, прижаться къ нему, цѣловать, хотѣлось, чтобы онъ цѣловалъ ее и ласкалъ. Она съ трудомъ удерживалась, чтобы не остановить его на тропинкѣ.

   Что будетъ? Что будетъ? - думала она, чувствуя и тревогу, и страхъ, и желан³е, чтобы то, что должно случиться, уже случилось...- Что будетъ?...

  

  

   Стжижецк³й пр³ѣхалъ не съ дневнымъ поѣздомъ, какъ всѣ приглашенные, а съ вечернимъ, такъ что онъ вошелъ въ залъ передъ самымъ началомъ бала. Съ Мэри онъ поздоровался очень равнодушно, почти не подходилъ къ ней, много танцовалъ со всѣми, безъ разбора, со всѣми разговаривалъ и занимался флиртомъ. Потомъ сѣлъ за рояль и, замѣняя одного изъ музыкантовъ, сталъ играть для танцевъ. И не хотѣлъ встать, хотя его нѣсколько разъ просили и убѣждали, что онъ устанетъ. Онъ игралъ до ужина; тогда Мэри подошла къ нему и спросила:

   - Вы съ кѣмъ идете?

   - Ни съ кѣмъ.

   - Не надо было играть!

   - Я затѣмъ и игралъ.

   - Жаль...

   - Отчего?

   - Оттого, что я хотѣла идти съ вами. Вѣдь вы получили мое приглашен³е?

   - Я благодарилъ васъ.

   - Соблюдая правила вѣжливости...

   - А вы дѣйствительно хотѣли, чтобы я сидѣлъ около васъ?

   - Дѣйствительно.

   Мэри сама упивалась тѣмъ впечатлѣн³емъ, которое производилъ на нее этотъ разговоръ.

   - Вы, можетъ быть, хотите сидѣть съ другой стороны?

   - И быть - пристяжкой?

   - Въ такомъ случаѣ отдаю вамъ котильонъ, который приберегла для васъ.

   - Серьезно?

   - Серьезно.

   Мэри упивалась уже и тѣмъ впечатлѣн³емъ, которое она производила на Стжижецкаго. Глаза его были влажны, и онъ поблѣднѣлъ.

   - Жаль...- повторила она еще разъ, принимая руку одного изъ гостей. Она была смѣлой? Но вѣдь она чувствовала такую увѣренность, такую увѣреннось во всемъ... Она, Мэри Гнѣзненская!

   Послѣ ужина Стжижецк³й былъ совсѣмъ другой. Въ его голосѣ, взглядѣ, движен³яхъ было что-то, что очень хорошо дѣйствовало на Мэри. Такъ хорошо, что у нея постоянно являлось желан³е опираться рукой о его руку. Они много танцовали и разговаривали по-старому, искренно и сердечно. Мэри позволяла ему мчать ее въ вальсѣ, закрывала глаза и чувствовала какую-то блаженную слабость, какое-то томное безсил³е. А когда Стжижецк³й въ углу залы, при поворотѣ, прижималъ ее къ себѣ сильнѣе, ей становилось жарко, почти дурно. Она хотѣла упоенья и упивалась... Хотѣла - это было такъ дивно. Все было такъ, какъ она читала въ романахъ, и только одно было не такъ: Мэри во всемъ огдавала себѣ отчетъ, она не "теряла голову", не "теряла сознан³я". "Я просто слишкомъ интеллигентна,- думала она,- я не могу "потерять голову".

   И гордилась собой и была очень довольна.

   Потомъ утромъ, когда почти всѣ легли спать въ своихъ комнатахъ, Стжижецк³й сѣлъ за рояль и сталъ импровизировать... Эга импровизац³я точно имѣла какое-то отношен³е къ его импровизац³и въ салонѣ Лудзской, но страстная грусть ея уступила теперь мѣсто печальной, тихой меланхол³и.

   - Что это было? - спросила Мэри, когда онъ кончилъ.

   - Цвѣтокъ, который долженъ завянуть.

   - А если ему подольютъ воды?

   Стжижецк³й замолчалъ на минуту, а потомъ, взглянувъ въ глаза Мэри, отвѣтилъ:

   - Онъ и тогда завянетъ.

   "Отчего мнѣ жаль его?" - подумала Мэри, ничего не отвѣчая, но, прощаясь и желая ему покойной ночи, она крѣпче сжала его руку.

   На слѣдующ³й день часть общества уѣхала, а другихъ уговорили остаться до ночного поѣзда. Между ними былъ и Стжижецк³й. Герсылька Вассеркранцъ сказала ему, видя, что онъ колеблется принять приглашен³е:

   - Развѣ вамъ плохо? Сидѣло бы дитятко и не капризничало, коли его ласкаютъ.

   День прошелъ въ прогулкѣ въ лѣсъ и въ ѣдѣ. Мэри пр³ятно было смотрѣть въ глаза Стжижецкаго, въ которыхъ поминутно то вспыхивали, то гасли огни. А онъ все время старался быть поближе къ ней. День былъ душный и жарк³й. Мэри чувствовала странное раздражен³е: ей хотѣлось разогнать всѣхъ и остаться съ Стжижецкимъ наединѣ. Что бы она дѣлала тогда, что бы говорила, она не знала хорошо, но чувствовала, что люди мѣшаютъ ей - злятъ и выводятъ изъ себя. Она думала, что будетъ говорить о Стжижецкомъ съ Герсылькой, а вмѣсто этого избѣгала всякаго болѣе или менѣе откровеннаго разговора съ ней. Все раздражало ее. Хотѣлось быть наединѣ съ Стжижецкимъ. Губы ея дрожали и горѣли.

   - А если...- думала она,- а если...

   Вѣдь ей все въ м³рѣ позволено... Если бы она сейчасъ, вотъ въ эту минуту, бросилась Стжижецкому на шею: она, милл³онерша, внѣ досягаемости общественнаго мнѣн³я. Будутъ говорить? Да, но не перестанутъ низко кланяться. Изъ двухъ противоположныхъ полюсовъ м³ра она принадлежитъ къ тому, гдѣ стоятъ люди, которые на все смотрятъ свысока. Магнатовъ не судятъ.

   Понравится мнѣ завести романъ съ Стжижецкимъ, заведу романъ... Понравится мнѣ выйти за него замужъ, выйду... Ужъ, кажется, если кому-нибудь можно дѣлать все, что вздумается, то прежде всего мнѣ.

   Она ждала вечера. Этотъ вечеръ долженъ принести что-нибудь новое. Не можетъ не принести!

   Вотъ, наконецъ, насталъ и вечеръ. Послѣ обѣда всѣ пошли въ садъ.

   Губы Мэри, возбужденной виномъ, все неотступнѣе требовали поцѣлуевъ и ласкъ.

   - Будь, что будетъ! - думала она.

   - Я должна цѣловать и меня должны цѣловать!...

   И они пошли по боковой тропинкѣ къ оранжереѣ.

  

  

   Мэри лежала въ кровати. На дворѣ было тихо. Подняла сторы, и звѣзды стали свѣтить ей прямо въ окно... Руки она заложила подъ голову, ноги сложила одна на другую. Перегнулась и выпрямилась.

   О, какъ сладко было то, что было!...

   Когда они вошли вглубь аллеи, ведущей въ оранжерею, гдѣ ихъ никто не могъ видѣть, Мэри такъ близко пододвинулась къ Стжижецкому, что была увѣрена уже: онъ обойметъ ее рукой. Но онъ не обнялъ. И въ то же время она замѣтила, что это не Стжижецк³й, а еще менѣе Владекъ Стжижецк³й, или просто Владекъ,- что это какой-то чужой, неизвѣстный ей человѣкъ, даже скорѣе не человѣкъ, а какой-то элементъ того, чего она не знаетъ, не понимаетъ, не можетъ объять мыслью, и чего жаждетъ, но боится въ то же время. Стжижецк³й возбуждалъ ея любопытство и пугалъ, какъ входъ въ лѣсной гротъ, куда хочется войти человѣку, но онъ боится... Тамъ, за покровомъ листьевъ, быть можетъ, уютный, прохладный и тих³й гротъ, но вдругъ тамъ - бездна, или что-нибудь ужасное... Но сила желан³я все росла. Мэри хотѣла, чтобы Стжижецк³й обнялъ ее.

   - Боится,- думала она и рѣшила ободрить его.

   - Я обидѣла васъ однажды...- начала она.

   - Да! - отвѣтилъ Стжижецк³й сдавленнымъ, дрожащимъ голосомъ.

   - Простите...

   Мэри сказала это мягко, какъ только умѣла.

   - Серьезно?

   - Серьезно...

   Она почувствовала, что Стжижецк³й хочетъ взять ее за руку и поцѣловать, но не рѣшается. И вынула нарциссъ изъ-за корсажа, подала ему и сказала:

   - Возмите это въ знакъ примирен³я.

   Когда онъ бралъ нарциссъ, она коснулась пальцами его руки. Взглянулъ на нее; былъ блѣденъ и не похожъ на себя. Мэри хотѣла наклониться къ нему, но что-то ей помѣшало; не могла понять - что. Удержалась. Они вошли въ оранжерею.

   Душный насыщенный ароматомъ воздухъ охватилъ ихъ и точно впиталъ въ себя. Это было отдѣлен³е розъ. Подъ стеклянной крышей было темнѣе, чѣмъ на дворѣ, почти совсѣмъ темно.

   - Какой здѣсь запахъ! - сказалъ Стжижецк³й и поднесъ нарциссъ къ губамъ.

   Мэри охватила дрожь. Она чувствовала, что вмѣстѣ съ этимъ поцѣлуемъ они переступаютъ какой-то рубежъ.

   Стжижецк³й, думая, что Мэри не видитъ, цѣловалъ нарциссъ. Но вдругъ отнялъ его отъ губъ и спросилъ:

   - Зачѣмъ мы сюда пришли?!

   И Мэри, которая въ самомъ дѣлѣ была тронута, стало грустно, очень грустно: она почуствовала разочарован³е.

   - Ну, такъ пойдемъ! - сказала она съ искреннимъ вздохомъ.

   Стжижецк³й сказалъ вдругъ чуть слышнымъ голосомъ:

   - Мэри...

   И она почувствовала, что его рука боязливо и тревожно ищетъ ея руки. Подала ему свои пальцы. Онъ взялъ ихъ, подержалъ минуту, точно ожидая чего-то. Потомъ взялъ ладонь. Поднялъ къ губамъ и поцѣловалъ. И сталъ цѣловать все чаще, прижимая къ губамъ. Обнялъ ее. Она не двигалась. И мягко, мягко попробовалъ наклонить ее къ себѣ. Не сопротивлялась. Запахъ розъ одурялъ ее, духота обезсиливала, дрожь проходила по всему тѣлу. Потомъ оба какъ-то одновременно, почти безсознательно - бѣшенымъ, страстнымъ, безпамятнымъ движен³емъ подались другъ къ другу и впились губами. Потомъ... потомъ было что-то, чего и вспомнить нельзя, чего нельзя возстановить памятью... Мэри почувствовала огонь во всемъ тѣлѣ.

   ...Ей казалось, что всѣ розы упали на нее лепестками своихъ головокъ, одуряющихъ ароматомъ, прожгли ея платье, овѣяли, опутали, засыпали собою все ея тѣло. Она чувствовала только, что стоитъ перегнувшись назадъ, что ее поддерживаетъ Стжижецк³й и что губы его - на ея губахъ. Долго ли это продолжалось - она не знала... Хотѣлось, чтобы это продолжалось цѣлую вѣчность... Потомъ онъ опустился къ ея колѣнямъ, сталъ цѣловать ея ноги, сверху внизъ. Потомъ всталъ, и они вышли изъ оранжереи,- она заложила руку за его шею. И говорила ему.

   Мой, мой!... ты будешь мой!...

   Онъ не отвѣчалъ ничего. Она чувствовала, что ее наполнило что-то, чего она раньше никогда не знала, что-то искреннее и глубокое, чему нѣтъ имени, и чувствовала въ то же время благодарность къ Стжижецкому, такъ какъ то, что она узнала, было гораздо больше всего, что она воображала. Она была ошеломлена, побѣждена, покорена. Ей хотѣлось наклониться и подставить Стжижецкому шею подъ руку, хотѣлось, чтобъ онъ закрылъ ее совсѣмъ своими руками, хотѣлось оплестись вокругъ его тѣла. Это чувство зависимости отъ другого человѣка, болѣе сильнаго, которое она узнала впервые, доставляло ей громадное наслажден³е. Она была благодарна за него. И не только не чувствовала себя униженной,- напротивъ, ее восхищало это чувство какой-то покорности, чувство собственной слабости.

   - Мой, мой! ты будешь мой! - повторяла она, прижимаясь къ его плечу.

   Онъ былъ дорогъ ей, искренно дорогъ. Вдругъ онъ остановился, слегка отстранилъ ее и сказалъ нервно.

   - Но ты вѣдь знаешь, что они никогда не отдадутъ мнѣ тебя.

   Она оплела руками его шею и, цѣлуя его въ губы, сказала:

   - Отдадутъ.

   Стжижецк³й, обнимая, почти поднялъ ее из воздухъ и прошепталъ:

   - Хочешь быть моей женою?

   И она шепнула въ отвѣтъ:

   - Хочу.

   Они свернули съ тропинки, которая вела къ оранжереѣ.

   Она думала, что это продолжалось дольше. Гости бродили парами и группами по парку. Никто не замѣтилъ, что они свернули всторону и что ихъ нѣкоторое время не было.

   Чувство Мэри измѣнилось. Теперь она не чувствовала себя слабѣе Стжижецкаго, а гораздо сильнѣе и выше его. Теперь все было у нея въ рукахъ. Все отъ нея зависѣло.

   - Теперь у тебя въ рукахъ моя жизнь,- сказалъ онъ ей, когда они подходили къ палаццо.

   И она чувствовала, что въ ея рукахъ его жизнь, что въ ея рукахъ жизнь человѣка.

   Какое-то глубокое и торжественное чувство наполнило ее, съ минуты на минуту она чувствовала себя все болѣе зрѣлой и болѣе умной. Она, дѣйствительно, владѣла чp