Тетмайер Казимеж - Панна Мэри

3;мъ-то, владѣла исключительно, нераздѣльно. Да, да - вѣдь у нея не было ничего, что принадлежало бы исключительно ей. Деньги и все, что идетъ за ними, принадлежатъ отцу. Она могла бы швырять за окошко свои ботинки, рѣзать на мелк³е кусочки свои платья, если бы ей это взбрело въ голову; отецъ, самое большее, улыбнулся бы неопредѣленно и спросилъ:

   - Мэри, это дѣйствительно доставляетъ тебѣ удовольств³е? - но, въ концѣ концовъ, вѣдь онъ покупалъ все это, и ему бы пришлось покупать новые ботинки и новыя платья. А, между тѣмъ, судьба ея и Стжижецкаго была полной и исключительной собственностью Мэри, она владѣла ею, эта судьба была въ ея силѣ и власти. Мэри чувствовала царственную гордость.

   И чувствовала себя очень счастливой. Не привыкши къ шуму, чтобы чего-нибудь бояться, она не боялась ничего. Ей вспомнились слова дяди Гаммершляга: Et nous faisons le jeu! - и она улыбалась. Она была увѣрена, что не проиграетъ. "Der liebe Gott ist schlafen gegangen, et nous faisons le jeu!" Кому-кому, а мнѣ ужъ можно смѣло смотрѣть въ будущее,- думала она.

   Передъ отъѣздомъ Стжижецкаго она всунула ему въ руку свою фотограф³ю, а потомъ втащила его въ свою комнату, въ которой никого не было, и онъ опять ласкалъ ее, цѣловалъ...

   Это было такъ сладко, такъ упоительно... Лежа въ кровати и глядя на звѣзды, Мэри, заложила руки за голову и распрямляла свое тѣло,- а губы ея дрожали, бросая въ темное пространство быстрые, сильные, страстные поцѣлуи.

  

  

   Мэри казалось, что это сонъ. Громадные каменные колоссы, похож³е на египетскихъ боговъ, сидѣли на исполинскихъ каменныхъ тронахъ, вродѣ отесанныхъ горъ. Въ пустынѣ, поблизосги, виднѣлись пирамиды. Медленно вставала луна. Плыла торжественно и чуть замѣтно вверхъ и гасила звѣзды. Пока, наконецъ, не повисла высоко въ воздухѣ, и въ свѣтѣ ея выплылъ изъ мрака мистическ³й, странный ликъ Сфинкса,- засеребрилась вода, спокойная и недвижная, дивно и таинственно блестящая, какъ голубое Пшиховское озеро. Было тихо и торжественно. Вода, рукавъ молчаливаго озера, разлилась въ широкомъ ущельѣ межъ скалъ и холмовъ, у подножья которыхъ пальмы никли къ водѣ и фантастически въ ней отражались. Далеко въ глубинѣ маячили деревья съ широкими коронами, и далеко убѣгали мягкими волнами холмы. Открывался широк³й просторъ голубой и серебряной воды, и во всемъ этомъ было какое-то странное, непостижимое очарован³е, что-то столь прекрасное и волшебное, что Мэри чувствовала, будто ее перенесли въ м³ръ неземныхъ грезъ. И передъ ея глазами тянулись как³е-то хороводы, какъ будго египетск³е: мужчины съ остриженными клиномъ бородами и женщины въ плотно облегающихъ покрывалахъ, как³е-то цари и жрецы, воины; громадныя толпы народа, носилки, балдахины, вѣера изъ страусовыхъ перьевъ, как³я-то невиданныя краски - торжественныя, праздничныя шеств³я, полныя спокойств³я и сосредоточенности. И ей казалось, что, опершись о скалу, она стоитъ надъ водой и лунный свѣтъ яркимъ и свѣтлымъ потокомъ заливаетъ ее. Она - рабыня, но царица, по своей красотѣ. Въ золотой открытой лектикѣ несутъ царя: онъ прекрасенъ и молодъ, на челѣ у него д³адема изъ алмазовъ и рубиновъ, одежда его окаймлена золотомъ и расшита сапфирами и смарагдами. Вокругъ него толпа людей. Онъ увидѣлъ ее, подалъ знакъ рукою; черные полуголые невольники, несущ³е лектику, останавливаются. Царь протягиваетъ къ ней руку. И вдругъ какая-то дивная мелод³я, какой-то безконечно пѣвуч³й гимнъ точно начинаетъ выплывать изъ груди каменныхъ колоссовъ и изъ серебрящейся при лунномъ свѣтѣ, безмѣрно разлившейся воды. И толпа начинаетъ шептать какую-то мелодическую молитву. Случается нѣчто столь волшебное, столь одуряющее, столь прекрасное, что Мэри чувствуетъ, какъ теряетъ сознан³е, какъ растворяется въ чемъ-то... И протягиваетъ руку царю среди этого гимна, среди этой пѣсни толпы и природы, среди гимна точно ожившихъ колоссовъ, что опираются спинами о храмъ, огромныя руки сложили на колѣняхъ, недвижные и святые. Мэри дѣлаетъ шатъ къ царской лектикѣ... Все утихаетъ вдругъ, умолкаетъ.

   На ликъ Сфинкса падаетъ свѣтъ луны; его глаза видны теперь и свѣтятся, какъ двѣ золотыя звѣзды. Смотрятъ прямо на нее. Ей страшно, хочется бѣжать... Но всюду падаютъ на нее лучи этихъ глазъ, подобныхъ двумъ низко нависшимъ надъ землей искрящимся звѣздамъ. Она чувствуетъ, что эти лучи прожигаютъ ея платье, что они обнажаютъ ее на глазахъ у толпы. Ей кажется, что они сжигаютъ ее. Хочетъ крикнуть, но въ груди нѣтъ голоса. И понемногу все начинаетъ исчезать, точно спаленное этими странными, страшными глазами Сфинкса: хороводъ, рабы, царь - все точно впитывается въ туманъ, гаснетъ, расплывается. Она одна передъ глазами Сфинкса, одна передъ мертвыми каменными колоссами, надъ озеромъ, убѣгающимъ въ безмѣрную даль - лазурнымъ и серебристымъ и столь молчаливымъ, точно въ немъ не вода, а лазурный хрусталь.

   Молчан³е - безконечное, неумолимое объяло м³ръ своей мощью.

   Мэри чувствуетъ себя одинокой и покинутой. Она стоитъ подъ скалой, черной и холодной, прислонилась къ ней, безпомощная, безвольная... Ей кажется, что все вокруъ нея начинаетъ волноваться и дрожать. И только злобныя звѣзды Сфинкса смотрятъ на нее невозмутимо. И снова все спокойно вокругъ - изъ-за уступа скалы вышелъ скелетъ - смерть - и медленно идетъ по узкой тропинкѣ, что вьется подъ скалами вдоль воды, гдѣ растутъ пальмы, отраженныя въ водѣ, и далек³я деревья съ широкими, раскидистыми коронами.

   Мэри каменѣетъ отъ ужаса. Прижалась лбомъ къ скалѣ, но не можетъ не сморѣть. Смерть, точно загипнотизированная искрящимся свѣтомъ глазъ Сфинкса, идетъ и приближается. Блѣдное отражен³е плыветъ за ней по водѣ... И въ этомъ есть что-то страшное. Мэри хочетъ бѣжать, но не можетъ тронуться съ мѣста. Смерть стоитъ передъ нею - боже! - протянула руку и положила ей на плечо свою костлявую ладонь.

   Мэри чувствуетъ, что умираетъ отъ ужаса и страха...

   Но глаза Сфинкса сожгли смерть, какъ сожгли передъ тѣмъ царственныя шеств³я. И опять ничего - только пустыня...

   - Боже! Боже! - стонетъ Мэри,- избавь меня! Освободи!..

   Холодный потъ каплями стекаетъ по ея лицу. Она заламываетъ руки вдоль скалистой стѣны, плачетъ и зоветъ... Молчан³е ее убиваетъ... Ее убивали каменные боги, которые смотрѣли на нее недвижными ликами... Она начинаетъ кричать: "Говориге!.. Не молчите!.."

   И вотъ ее охватываетъ такое отчаян³е, что она начинаетъ биться головой о стѣну... Брызнула кровь...

   И она очнулась, хотя это не былъ сонъ. Очнулась съ головой, свѣсившейся съ кровати, съ упавшими на полъ волосами, вся въ холодномъ поту. Заслонила рукой глаза... Ей все еще казалось, что на нее смотрятъ злобные звѣзды-глаза Сфинкса и жгутъ на ней рубашку.

   Безумный ужасъ охватилъ ее.

   Она зажгла свѣчу и спустила сторы. Но свѣтъ рѣзалъ глаза, и она опять потушила свѣчу. Темнота стала успокаивать ее, и снова сталъ ее укачивать сонъ. Но сонъ опять перешелъ въ как³я-то полусознательныя грезы. Мэри казалось, что она въ какомъ-то лѣсу; совсѣмъ голая, только волосы закрываютъ ее всю, до самыхъ пятъ.

   Какой-то чудовищный лѣсъ... Папоротникъ въ ростъ человѣка, незабудки достаютъ до пояса. Желтыя астры съ головками, огромными какъ листья лопуха, смотрятъ на нее зловѣще и тревожно. Еще как³е-то цвѣты, как³я-то растен³я, которыхъ Мэри никогда не видѣла наяву. Все дышитъ какимъ-то удушливымъ ароматомъ, особенно розы, которыя больше ея головы, и отъ которыхъ струится знойный и пряный запахъ... Эти розы, бѣлыя, розовыя, желтыя, лиловыя и почти черныя, переплетаются другъ съ другомъ, образуютъ что-то живое, подвижное, надѣленное собственной волей... Надъ лѣсомъ папоротника и цвѣтовъ поднимается лѣсъ деревьевъ,- верхушекъ ихъ не видно, онѣ закрыты сводами вѣтвей и листьевъ. Ночь. Сквозь щели сводовъ пробивается кое-гдѣ металлическ³й свѣтъ луны.

   Лѣсъ молчитъ.

   Вотъ изъ-за чащи вѣковыхъ стволовъ и папоротника выглянула человѣческая фигура,- но такая-же чудовищная, какъ лѣсъ и цвѣты.

   Голова человѣка, съ лохматыми, всклокоченными волосами, похожая на голову льва; руки поросли короткой, густой шерстью. За толсгыми, красными губами,- цвѣтъ которыхъ она видитъ, какъ и краски растен³й, несмотря на мракъ ночи,- блестятъ острые, бѣлыез убы. Фигура приближается къ ней и протягиваетъ поросш³я шерстью руки...

   Отвращен³е и ужасъ, а въ то же время какое-то желан³е заставляютъ дрожать голое тѣло Мэри. Губы чудовищнаго человѣка коснулись ея губъ... Она хочетъ вырваться, но какое-то желан³е тянетъ ее къ нему... И она падаетъ въ его объят³я...

   Это - тысячи, тысячи лѣтъ тому назадъ... Съ тѣхъ поръ моря залили суши, и суша выступила изъ лона морей... Это въ какомъ-то первобытномъ м³рѣ,- но она чувствуетъ себя тѣмъ, что она есть...

   Голая, съ сплывающими къ землѣ волосами, она очутилась въ этой первобытной пущѣ, среди удушливыхъ розъ, въ объят³яхъ первобытнаго человѣка. Но прекрасно сознаетъ это... Вдругъ пейзажъ начинаетъ странно мѣняться... Сквозь щели въ сводахъ листьевъ и вѣтвей падаетъ свѣтъ двухъ звѣздъ, горящихъ надъ землей,- и въ лѣсной пущѣ опять онъ - ликъ египетскаго Сфинкса.

   Человѣкъ исчезъ, розы пригнулись къ землѣ...

   Вокругъ песокъ, желтый, спаленный солнцемъ, безконечное море песку... Его обнимаетъ небо, блѣдное, пустынное, мертвенное, какъ песокъ... Въ безконечной пустынѣ стоить каменный алтарь, а на немъ горитъ огонь. Это жертвенникъ. Она стоитъ передъ жертвенникомъ на колѣняхъ, съ кадильницей въ рукахъ, раскачиваетъ ее, а дымъ плыветь къ небу волною, все выше и выше...

   Какое-то страшное отчаян³е наполняеть ея грудь, и печаль ея такъ велика, что Мэри должна собирать всѣ силы, чтобы она не придавила ее къ землѣ и не заставила упасть ницъ къ поднож³ю каменнаго жертвенника.

   Какое-то страшное несчаст³е не то случилось уже, не то должно случиться. Она не отдаетъ себѣ отчета. Изъ груди ея рвется молитва, но за кого и за что она молится - она не знаетъ. Она должна молиться: что-то гибнетъ, умираетъ, что-то надо спасать, о чемъ-то просить. И она взываетъ къ небу и хочетъ услать кадильный дымъ къ самому небосводу, пустынному и мертвенному...

   - ²егова! ²егова! О, страшный, простирающ³й мракъ надъ м³ромъ - смилуйся!

   - ²егова! ²егова! Не обагряй рукъ своихъ кровью, не разрывай перстами внутренностей!

   - ²егова! ²егова! Пусть стопы Твои не попираютъ тѣло человѣка, не дави его грудь, не вступай на нее!

   - ²егова! ²егова! Дыхан³е твое - пожаръ, Ты убиваешь, какъ заревный дымъ!..

   - ²егова! ²егова! Кровавыя руки Твои Ты вынулъ изъ внутренностей, отряхнулъ персты, брызнула кровь!

   - ²егова! ²егова! Кровавыя красныя пятна падаютъ на небо; съ перстовъ Твоихъ струится кровь!..

   Все выше вздымается дымъ кадильницы... Поднимается вверхъ туманнымъ столбомъ.

   - ²егова, жаръ моихъ устъ!..

   - Слезы моихъ глазъ!..

   - Боль моихъ жилъ!..

   Она склоняетъ голову передъ алтаремъ и поднимаетъ ее снова.

   - Мукой и смертью славословлю Тебя, Боже!

   - Огнемъ, дымомъ, пепломъ и сѣрой славословлю!..

   - Вырвавш³й кровавыя руки изъ внутренностей и движен³емъ перстовъ возжегш³й кровавыя звѣзды на небѣ - славословлю Тебя!..

   - О!.. О!..

   - Гимнъ пѣсни моей да вознесется вверхъ вмѣстѣ съ дымомъ...

   - О!.. О!..

   - Поставивш³й стопу свою на грудь человѣка и раздавивш³й ее...

   - О!.. О!..

   - Горы потряслись до основан³я, море дрогнуло...

   - О!..

   - Явись!.. Явись!..

   - Ты, чьи очи убиваютъ, чье дыхан³е, какъ самумъ, переносящ³й пальмы съ мѣста на мѣсто въ пустынѣ,- явись на небесахъ!

   - Явись!

   - Ты, чьи стопы давятъ и убиваютъ, ступая,- явись!..

   - Грудь моя полна зноя,- полны песку пустыни мои уста.

   - Дымъ моей кадильницы вздымается къ небу, какъ благоуханный столбъ!..

   - Благоухан³е моей кадильницы наполняетъ небо и землю, глубины водъ полны ея благоухан³я...

   - Я принесла Тебѣ жертву на каменномъ алтарѣ...

   - На каменномъ алтарѣ принесла я жертву, молилась Тебѣ!..

   - Ушли отъ меня братья мои, и ушли отъ меня сестры мои,- одна я...

   - Въ безмѣрной пустынѣ, среди жгучихъ песковъ, я одна, какъ источникъ въ оазисѣ...

   - Расколыхалась надо мною Твоя мгла!.. Мгла воздушная повисла на небѣ....

   ...И вдругъ разверзся небосводъ; среди пурпурной и розовой мглы,среди ослѣпительнаго блеска возс³ялъ ликъ огромный и сверкающ³й, какъ солнце... Змѣи молн³й оплетали волосы его... Балдахинъ изъ золотыхъ, блестящихъ тучъ нависъ надъ нимъ... Изъ хаоса клубящихся пламенныхъ тучъ вырвалась рука съ протянутымъ къ м³ру перстомъ...

   Мэри крикнула и пришла въ себя.

   - У меня, должно быть, жаръ! - шепнула она.

   Но зажечь свѣчу не хватило силъ... Лежала въ темнотѣ, съ открытымъ ртомъ, тяжело дыша.

  

  

   Мэри какъ фур³я металась по комнатѣ... То и дѣло какая-нибудь бездѣлушка летѣла со стола или съ этажерки на землю, и если она была изъ стекла или изъ фарфора, то разбивалась въ дребезги.

   Лицо Мэри посинѣло отъ гнѣва, губы дрожали, грудь порывисто дышала.

   - Онъ не придетъ! Онъ не придетъ! Конечно, не придетъ! - говорила она про себя.- Не придетъ! Какъ же ему на глаза показаться!

   Приди онъ, она сдѣлала бы съ нимъ Богъ знаетъ что!.. Она готова была броситься на него, кусаться, царапаться, бить! Такъ скомпрометировать ее! Да, ее, ее, ее!.. Мэри Гнѣзненскую, самую богатую, самую красивую, самую интеллигентную, самую остроумную, самую блестящую дѣвушку въ Варшавѣ, скомпрометировать публично, скандально, безповоротно! Правда, формально обручен³е еще не успѣло состояться, но вѣдь всѣ знали, что они неофиц³ально помолилены. Нѣтъ, это невыносимо, невыносимо, невыносимо!..

   Мэри бросилась на диванъ, лицомъ къ подушкѣ и заплакала.

   И въ то же время кусала пальцы отъ бѣшенства, билась ногами въ туфляхъ о диванъ...

   Только бы онъ пришелъ!.. Она его убить готова!

   Но, наконецъ, не выдержала: вскочила, сѣла за письменный столъ. Что написать?.. Она рвала листъ за листомъ. Наконецъ, написала: "Прошу притти сейчасъ же..." Нѣтъ, нѣтъ, если написать такъ рѣзко, онъ не придетъ, догадается, что его ждетъ что-то недоброе, испугается. А, можетъ быть, написать и не видѣть его больше... Или ничего не писать, а кричать, кричать всѣмъ, кричать на всѣхъ перекресткахъ, что она совсѣмъ не выходитъ за него замужъ, что она никогда и не собиралась выходить, никогда, никогда!.. Чтобы всѣ это знали - и ждать, что онъ сдѣлаетъ. Онъ самъ тогда сдѣлаетъ первый шатъ къ разрыву. Долженъ сдѣлать.

   Мэри стала приходить въ себя. Можетъ быть, даже будетъ лучше, если порветъ онъ, а не она?.. Это будетъ хорошо, если не она первая рѣшится порвать. Да, безусловно, это выставитъ ее въ хорошемъ свѣтѣ. Она не остановилась даже передъ этимъ, она слушалась голоса своего чувства, она была энтуз³асткой; когда оказалось, что нечего особенно впадать въ энтуз³азмъ, то чувство, зарожденное изъ энтуз³азма, могло очень легко исчезнуть... Но все же она чувствовала себя связанной.

   Чувствовала себя связанной и готова была даже пожертвовать собой, даже пожертвовать! Не изъ любви уже, а изъ чувства долга (исполнить данное обѣщан³е) она готова была отдать Стжижецкому руку. Какъ хорошо будутъ говорить о ней! Нужно быть теперь грустной и молчаливой. "Дѣлать любовь" послѣ всего случившагося достойно какой-нибудь провинц³альной курочки. Мэри Гнѣзненская могла позволить себѣ влюбиться въ талантъ; но любить, несмотря на все, это хорошо для мѣщаночекъ или для дочерей мелкихъ чиновниковъ. Теперь съ людьми надо быть грустной и молчаливой, и если Стжижецк³й сразу же не сдѣлалъ перваго шага къ разрыву - то разъздругой обойтись съ нимъ такъ, чтобы заставить его сдѣлать это какъ можно скорѣе.

   И тогда арена опять открыта. Графъ Чорштынск³й, графъ Пшецлавъ Вычевск³й, графъ Стефанъ Морск³й... Впрочемъ, нѣтъ необходимости выходить замужъ въ Польшѣ... Есть австр³йск³е графы и князья,- итальянск³е, венгерск³е,- прусск³е бароны, есть изящные, красивые, остроумные attachés посольствъ, есть молодые сановники въ европейскихъ министерствахъ. Нужно только всплыть на поверхность Европы. Надо показать себя не только въ Ниццѣ, въ Б³аррицѣ, во время сезона, но и въ салонахъ Парижа, Вѣны, Берлина и Лондона. Папины деньги откроютъ дорогу всюду - надо только захотѣть.

   Стжижецк³й, невѣстой котораго Мэри считалась уже мѣсяца два и котораго она любила тайкомъ уже полгода, тяготилъ ее. Она не задумывалась надъ тѣмъ, какъ могъ онъ съ часу на часъ становиться для нея все болѣе безразличнымъ.

   Это случилось само собой, безъ участ³я ея сознан³я.

   - Иначе говоря, я его никогда не любила, и все это мнѣ только казалось,- думала она.

   Онъ опротивѣлъ ей, сталъ для нея отвратительнымъ. Она забыла обо всемъ, что было между ними, точно никогда ничего не было...

   Пошла дальше по своему пути...

   Родители съ ней ни о чемъ еще не говорили. Вообще, со вчерашняго вечера, послѣ позорнаго провала оперы Стжижецкаго "Роза саронская", его фамил³я не произносилась въ домѣ...

   Послышался вдругъ легк³й стукъ въ дверь комнаты Мэри.

   - Папа? Войди!..

   Вошелъ Рафаилъ Гнѣзненск³й, немного смущенный и, какъ всегда, съ любезной и сладкой улыбкой на губахъ.

   - Пишешь?

   - Нѣтъ, такъ сижу...

   Гнѣзненск³й взглянулъ на Мэри, и она отвѣтила:

   - Ну, конечно, папа,- о чемъ тутъ говорить?

   Гнѣзненск³й подошелъ къ ней ближе, поцѣловалъ ее въ лобъ; Мэри поцѣловала его руку.

   - Что ты думаешь дѣлать?

   - Думаю ничего не дѣлать и ждать. Онъ первый порветъ, навѣрное...

   - И я такъ думаю...

   Потомъ онъ вынулъ изъ кармана нить великолѣпнаго жемчуга и, протягивая его на рукѣ дочери, спросилъ:

   - Смотри,- хорошъ?..

   У Мэри заблестѣли глаза.

   - Замѣчательно!

   Гнѣзненск³й надѣлъ нитку на шею дочери; Мэри опять поцѣловала его руку.

   - Ты не чувствуешь запаха сѣна и... амбаровъ? - спросилъ Гнѣзненск³й, улыбаясь собственному остроум³ю.

   - Нѣтъ, папа,- а что?

   - У тебя на шеѣ - деревня!

   Оба разсмѣялись, и Мэри почувствовала себя прежде всего дочерью крупнаго капиталиста.

   - Я хотѣлъ доставить тебѣ удовольств³е, Мэри, но не только потому купилъ этотъ жемчугъ. Распространились слухи, что я потерпѣлъ больш³е убытки за послѣднее время. И я, дѣйствительно, потерялъ немного, тысячъ 500, или что-то въ родѣ этого... При такихъ дѣлахъ, какъ у насъ, приходится иногда и терять. Но вѣдь, въ концѣ концовъ, отецъ оставилъ мнѣ два милл³она, у меня ихъ скоро будетъ двѣнадцать: значитъ, я больше зарабатывалъ, чѣмъ терялъ. И хоть я потерялъ полмилл³она, но я еще могу, если мнѣ придетъ въ голову, купить моей дочери жемчугъ за 30 тысячъ рублей, женѣ брилл³анты за 15 тысячъ и дать на больницу 5 тысячъ. Во всей Варшавѣ объ этомъ говорятъ.

   - Какой ты умный, папа!

   - А ты какая умная! Но что же ты думаешь дѣлать теперь?

   - Выйду или за Чарштынскаго, или за Вычевскаго. Если это не удастся, мы поѣдемъ за границу.

   - Хорошо.

   - Поѣдемъ въ Парижъ, и у насъ будетъ тамъ открытый домъ. Прежде всего - художники. Музыканты, живописцы, литераторы,- за ними о_б_щ_е_с_т_в_о. У насъ будутъ завтраки по понедѣльникамъ и обѣды по четвергамъ. Мы должны быть извѣстны, какъ одинъ изъ очаговъ интеллигенц³и въ Парижѣ. Какъ бы тамъ ни было, папа, но если ты кончаешь двѣнадцатый милл³онъ, то у тебя больше 32-хъ милл³оновъ франковъ состоян³я. Это не Ротшильдъ, не Эфрусси, не Макей, но вполнѣ европейская марка. И у тебя только одна дочь. Съ этимъ можно кое-что сдѣлать. Но ты, папа, добейся, прежде всего, титула барона. Первый попавш³йся купчикъ изъ Лодзи - уже баронъ... Раздобудь титулъ, папа!..

   - Хорошо, Мэри, я буду добиваться!

   - Если бы намъ можно было стать графами!..

   - Нѣтъ, это невозможно!

   - А римское графство? Вѣдь мы католики!

   - Да, Мэри, но это невозможно,- тутъ Гнѣзненск³й слегка заколебался,- не будетъ ли это слишкомъ скоро?

   Мэри закусила губы.

   - Ну, такъ будемъ хоть баронами, папа, хоть "де". Чтобъ у насъ на каретахъ можно было ставить хоть пять палочекъ. А то эти орнаменты и стрѣлки на шорахъ! Выѣзжать стыдно. Точно мы как³е-нибудь Куфкэ или Румлеры. Ужасно непр³ятно: когда мы ѣдемъ, люди насъ могутъ принимать за какихъ-нибудь пивоваровъ или булочниковъ... Вообще за мѣщанъ...

   Гнѣзненск³й вздохнулъ.

   - Что дѣлать, дѣтка?..

   - Надо во что бы то ни стало добиться титула. Твое состоян³е - мое состоян³е. Я дамъ 100.000, если у насъ будетъ титулъ.

   - Ну, такъ много не надо.

   - Но, если бы понадобилось...

   Мэри почувствовала вдругъ свою мощь. Она можетъ распоряжаться сотнями тысячъ, она - девятнадцатилѣтняя дѣвушка.

   - Папа, лѣтъ за десять ты можешь сдѣлать еще большое состоян³е?

   - Этого нельзя разсчитать, Мэри. Мы не проживаемъ и шестой части нашихъ доходовъ, хотя живемъ очень роскошно. Капиталъ все увеличивается. А кромѣ того, можетъ подвернуться какое-нибудь дѣло, которое сразу можетъ дать въ руки нѣсколько десятковъ милл³оновъ. Этого никогда не знаешь. Баронъ Гиршъ началъ съ пустяковъ. Правда, онъ обдѣлывалъ свои дѣла на великосвѣтской аренѣ.

   - Ну, вотъ видишь, папа. И чего это мы, чортъ возьми, родились какъ тараканы за печкой!

   - Что же дѣлать, дѣтка, что дѣлать? И такъ намъ роптать нечего. Намъ Господь Богъ помогаетъ ничего себѣ...

   - Да, но въ Европѣ у насъ могло бы быть не 11 или 12, а двѣсти милл³оновъ.

   - О, даже больше! Но что же дѣлать...

   - Вотъ видишь, папа! У насъ нѣтъ ни имени, ни м³рового состоян³я! Что мы?!

   Гнѣзненск³й погладилъ дочь по лицу.

   - Ну, не злись, Мэри милая. Титулъ мы гдѣ угодно раздобудемъ,- во всякомъ случаѣ, насъ вездѣ будутъ считать одними изъ самыхъ богатыхъ людей.

   - Но не въ Америкѣ, напримѣръ.

   - И тамъ, и тамъ...

   - Да, но вѣдь мы должны затмевать другихъ, блистать. Подумай, папа,- за предѣлами Варшавы, за предѣлами Польши кто о насъ знаетъ? Развѣ, когда мы проѣзжаемъ черезъ Берлинъ или Вѣну, о насъ пишутъ въ газетахъ? О насъ упоминаютъ, какъ о пр³ѣзжихъ, на послѣдней страницѣ "Fremdenbllatt", наравнѣ съ какими-нибудь Куфкэ или Вульбербургъ. И не больше. Развѣ не должны писать въ хроникѣ: "Въ нашемъ городѣ находится проѣздомъ извѣстный милл³онеръ баронъ Рафаилъ Гнѣзненск³й съ женой и дочерью, извѣстной красавицей"? Развѣ такъ не хорошо?

   Гнѣзненск³й слегка прищелкнулъ губами и едва замѣтно кивнулъ головой.

   - Но для этого, папа, надо имѣть не 10 или 12 милл³оновъ рублей (вѣдь так³я деньги найдутся у любого берлинскаго биржевика), а пятьдесятъ или сто! Вѣдь ты видѣлъ, папа, что дѣлалось въ Ниццѣ вокругъ Вандербильдовъ? А Кузнецовъ, который пр³ѣхалъ на собственной яхтѣ? Какъ всѣ имъ интересовались! А o насъ кто говорилъ? Говорили тѣ, кто видѣлъ меня. Mademoiselle Gniezniensky, mademoiselle Gniezniensky, et voila tout. Это надо измѣнить!

   - Я буду добиваться титула.

   - Тогда и мнѣ будетъ легче выйти замужъ за аристократа.

   - Ну, это легко и сегодня!

   - Да, но за перваго встрѣчнаго я не выйду. Ужъ, кажется, у насъ, въ Польшѣ, мнѣ можно выбирать.

   - О, сколько угодно. Какъ Гаммершлягъ говоритъ: nur pfeifen!

   - Фи! Это грубо!

   - Прости, Мэри,- но вѣдь это правда.

   И Гнѣзненск³й съ гордостью взглянулъ на дочь; она была удивительно изящна.

   - Ну, такъ что же, какъ рѣшилъ?

   - Это выяснится окончательно сегодня или завтра.

   - Надо, чтобы это выяснилось какъ можно скорѣе.

   - Да, но и спѣшить - людей смѣшить!

   - Ты правъ: никогда не спѣшить! Это мой принципъ. Осторожность прежде всего!

   - Насколько я знаю Стжижецкаго, онъ сюда больше не придетъ. Подождемъ день, другой, а потомъ пустимъ слухъ, что онъ самъ захотѣлъ разрыва. Ты понимаешь, папа, и мнѣ незачѣмъ тебѣ объяснять, что мнѣ не нужно порывать самой съ Стжижецкимъ. Если бы Стжижецк³й сдѣлалъ какую-нибудь подлость, смошенничалъ или надулъ кого-нибудь, тогда другое дѣло, но что опера его провалилась - il faut être noble.

   Мэри иронически улыбнулась, а Гнѣзненск³й расхохотался довольнымъ смѣхомъ.

   - Надо кое-что дѣлать для этихъ людей!- сказала она, презрительно надувая губы.- Знаешь, папа, а хорошо бы было поѣхать въ Загаевицы и тамъ "перестрадать"... Или нѣтъ, вѣдь разъ "страдан³я", то зачѣмъ порывать? Въ такомъ случаѣ я не могу принять обратно слово, данное Стжижецкому, а должна броситься передъ нимъ на колѣни и молить его остаться. "Но я любила только талантъ Стжижецкаго, моя любовь была преклонен³емъ, результатомъ энтуз³азма и должна была исчезнуть"... Я могу "грустить" о томъ, что разочаровалась, но "страдать" мнѣ нельзя, разъ причина любви исчезла, и я больше не люблю. Не правда ли, папа?

   Гнѣзненск³й смотрѣлъ на дочь съ восторженнымъ изумлен³емъ.

   - У тебя голова дѣдушки,- сказалъ онъ.

   - Вѣдь ты, папа, сдѣлалъ большое состоян³е! - отвѣтила Мэри.

   - Да, но у меня было два милл³она, а у него двѣ коробки спичекъ...

   Гнѣзненск³й поцѣловалъ свою дочь и вышелъ изъ комнаты.

   Мэри осталась одна съ своимъ брезгливымъ чувствомъ при воспоминан³и о Стжижецкомъ и обо всемъ, что случилось. Мэри, на которую Стжижецк³й всегда производилъ впечатлѣн³е и которая послѣ того, что случилось въ оранжереѣ полгода тому назадъ, влюбилась въ него,- всячески заставляла Стжижецкаго дѣйствовать смѣлѣе. Они часто писали другъ другу. Она написала первая. Сначала эти письма были очень скромны и молчаливы, но потомъ становились все откровеннѣе и краснорѣчивѣе.

   Мэри писала совершенно опредѣленно, что любитъ его, что считаетъ себя его невѣстой и отъ него зависитъ, чтобы она стала его женой. Она дала ему понять, что надо сдѣлать нѣчто большое, иначе ей придется натолкнуться на сопротивлен³е со стороны родныхъ. Она тонко наводила его на мысль, что такая богатая дѣвушка, какъ она, должна выйти за имя. Стжижецк³й отвѣтилъ ей въ серединѣ ³юля, что онъ взялся за работу, самъ сочинилъ либретто и пишетъ оперу.

   Мэри охватило безумное желан³е выйти за Стжижецкаго. Письмо за письмомъ торопило его кончать. Уже?.. Скоро ли?.. Мэри тонула въ бездонныхъ пучинахъ своего воображен³я. Какая удивительная картина! Влюбленный ген³й творитъ шедевръ искусства, вдохновленный ею! Она - героиня этой оперы, сама дала заглав³е: "Роза саронская". Первоначально опера должна была называться "Мар³амъ". Ген³й покоряетъ ея сердце своимъ творен³емъ. Объ этомъ кричитъ весь м³ръ... А потомъ принцы Бурбонск³е, Габсбурги, Кобурги, Гогенцоллерны - большой свѣтъ завоеванъ!

   Она не могла дождаться.

   - Пиши!.. Кончай!.. Кончилъ?! - вотъ было содержан³е ея писемъ.

   Наконецъ, Стжижецк³й отвѣтилъ ей, что кончилъ. Мэри была съ отцомъ за границей. Къ осени они пр³ѣхали. Начались репетиц³и "Розы саронской". Мэри жила въ Загаевицахъ, куда пр³ѣзжалъ Стжижецк³й, и такъ какъ она сама способствовала распространен³ю этихъ слуховъ, стали говорить, что Стжижецк³й на ней женится. Легенда была извѣстна заранѣе, чудная легенда, которую родили волны грезъ Мэри... И вдругъ громъ средь яснаго неба! Опера провалилась совершенно!

   Когда послѣ перваго дѣйств³я хотѣли подать вѣнки и цвѣты отъ "цѣнителей таланта" (вѣнки заготовила сама Мэри), раздался громк³й хохотъ, шиканье и крики. Со второго акта половина публики ушла. "Провалъ" формальный. Мэри испытывала правственныя пытки. Всѣ на нее смотрѣли. Она пришла торжествующая, но сразу поняла, что опера не нравится. Закусила губы, но не пересѣла въ глубину ложи, не дрогнула даже. Чувствовала, что она блѣдна какъ мраморъ. Въ серединѣ второго дѣйств³я, когда публика стала уходить, ей казалось, что она упадетъ въ обморокъ, но овладѣла собой, столкнула свой букетъ съ барьера ложи въ партеръ, что имѣло символическ³й смыслъ, встала и стала одѣваться. За ней пошли и родители. Поѣхали домой, и никто не упоминалъ ни имени Стжижецкаго, ни "Розы саронской".

   Мэри провела страшную ночь. На нее одновременно нападали приступы плача и бѣшенства. Она задыхалась отъ бѣшенства и стыда, отъ чувства унижен³я. Чувствовала, что скомпрометирована, осмѣяна, освистана. Но это продолжалось недолго.

   Послѣ ухода отца она почувствовала себя почти совершенно спокойной. Она почувствовала опеку надъ собой, и еще такую мощную. Ей можно было позволить себѣ все это. Ей это не можетъ повредить. Она - царица въ обществѣ. Это и было такъ: царица влюбилась въ пастуха, одѣвшаго рыцарск³я латы.

   Но на турнирѣ оказалось, что это пастухъ.

   На слѣдующ³й день она, въ обычный часъ, вышла на улицу, въ обычный часъ поѣхала гулять и вечеромъ была на "Севильскомъ цырюльникѣ". Она усиленно разглядывала въ бинокль Маттини, тенора, чувствовала, что краснѣетъ при этомъ, и была очень этимъ довольна. Всѣ на нее смотрѣли.

   Стжижецц³й не подавалъ признаковъ жизни. И только на пятый день послѣ катастрофы написалъ:

   "Я хотѣлъ уѣхать, но не могу - такъ... Можно съ Вами проститься?"

   Мэри задумалась... "Noble",- мелькнуло у нея въ головѣ, и она отвѣтила: "Жду Васъ".

   Она приметъ Стжижецкаго такъ, точно ничего не произошло.

   Это лучш³й способъ. Обручен³я, слава Богу, еще не было, такъ что сцены обмѣна кольцами не будетъ. Цвѣты и письма... Письма она и потребуетъ. А, впрочемъ, если они и останутся - ей это можно. Здѣсь, въ Польшѣ, она и такъ царица свѣта. Ей это повредить не можетъ. И она надула губы съ одинаковымъ презрѣн³емъ какъ къ Стжижецкомому, такъ и къ свѣту.

   Но когда приблизилась минута прихода Стжижецкаго, она съ трудомъ боролась съ волнен³емъ. Выпила нѣсколько стакановъ воды и натерла виски одеколономъ. Она не назначила времени, но знала, что онъ придетъ, когда отца не будетъ дома, а мать будетъ сидѣть въ своемъ будуарѣ на качалкѣ.

   Лакей доложилъ о приходѣ Стжижецкаго. Мэри всегда принимала его въ обществѣ m-lle de Pierrefeu, или миссъ Тамерланъ, или въ обществѣ обѣихъ dames de compagnie; но теперь она не попросила ихъ къ себѣ. Стояла, опершись объ уголъ дивана, и ждала. Чувствовала, что она сильна, что она госпожа кого-то и чего-то.

   Стжижецк³й вошелъ. Онъ былъ такъ блѣденъ и смущенъ, руки его такъ дрожали, что первое впечатлѣн³е, какое онъ произвелъ на Мэри, было сострадан³е и жалость, но она его быстро подавила.

   Онъ поклонился издали, она отвѣтила на поклонъ и попросила сѣсть. Руки другъ другу они не подали. У Стжижецкаго сверкнули въ глазахъ слезы.

   Минуту они сидѣли молча; она испугалась, что это можетъ довести до чего-нибудь нежеланнаго. Пожалѣла, что не пригласила одной изъ дамъ,- и быстро спросила:

   - Вы уѣзжаете?

   Она спросила такимъ голосомъ, что рыдан³я, повидимому, сжали горло Стжижецкаго. Онъ едва смогъ выговорить:

   - Да.

   - Когда?

   - Сегодня.

   - И куда?

   Этотъ вопросъ былъ ненуженъ; какое ей дѣло?

   - Не знаю еще. Ѣду на Вѣну.

   Мэри встала.

   - Мнѣ очень жаль, что я не могу задерживать васъ дольше, но мама у себя, а обѣ мои компаньонки чѣмъ-то заняты. Итакъ, до свидан³я. Счастливаго пути...

   Она все время боялась, какъ бы у нея не сорвался съ языка вопросъ, вернется ли онъ? Она протянула Стжижецкому кончики пальцевъ, но онъ взялъ всю ея руку, сдѣлалъ къ ней шатъ и шепнулъ сдавленнымъ голосомъ:

   - Мэри, вамъ больше нечего мнѣ сказать?

   Инстинктъ совѣтовалъ Мэри поклониться и уйти, но какое-то любопытство и желан³е подзадорить себя остановили ее. Она чувствовала себя такой сильной, такой самоувѣренной и еще, вдобавокъ, въ такой интересной обстановкѣ.

   - Какъ же! - отвѣтила она, слегка пожимая руку Стжижецкаго и вынимая свою изъ его ладони.- Поклонъ вашимъ родителямъ.

   И Стжижецк³й застоналъ, точно она ранила его кинжаломъ:

   - Мэри!..

   Но она чувствовала пустоту въ себѣ и страстное желан³е чего-то ужаснаго.

   Ничего не отвѣтила и ждала, чувствуя себя какъ прекрасно вооруженный охотникъ передъ смертельно раненымъ волкомъ.

   Ничуть не боялась, и въ то же время чувствовала легкое возбужден³е. Стжижецк³й плакалъ. Она стояла и смотрѣла съ какимъ-то удовольств³емъ.

   - Мэри... Мэри...- заговорилъ онъ прерывающимся голосомъ,- я знаю, что не могу назвать тебя такъ больше... Ты велѣла мнѣ спѣшить... Я не могъ ничего обдумать, обработать...

   Она перебила его съ дѣланой вспышкой:

   - Вотъ это великолѣпно! Значитъ, я виновата!?

   Но внутри она была совершенно спокойна и равнодушна.

   Стжижецк³й заломилъ руки.

   - Нѣтъ, не ты... не вы... Впрочемъ, все равно... Я и такъ знаю, что ты для меня потеряна навсегда...

   Но въ голосѣ его, полномъ отчаян³я, была какая-то далекая, глубокая нота надежды, которая шла вразрѣзъ со словами, которыя онъ говорилъ. Это надо вырвать съ корнемъ, оборвать сразу!

   - Итакъ - прощайте! - бросила она холодно.

   Стжижецк³й замолчалъ и поднялъ, точно высохш³е, широко открытые глаза.

   - Значитъ, навсегда?..- шепнулъ онъ.

   И у Мэри вырвался отвѣтъ, который ей самой, даже въ эту минуту, показался безжалостнымъ.

   - Неужели вы думаете, что я когда-нибудь с_е_р_ь_е_з_н_о думала стать вашей женой?

   И случилась катастрофа. Стжижецк³й, которому было двадцать шесть лѣтъ, но который былъ очень слабаго здоровья и былъ совершенно сраженъ двойнымъ несчастьемъ,- услышавъ отвѣтъ Мэри, поблѣднѣлъ еще больше, пошатнулся, схватился за стулъ и упалъ безъ чувствъ навзничь. Падая, онъ опрокинулъ стулъ - на шумъ вошелъ лакей.

   Это освободило Мэри отъ какихъ бы то ни было обязанностей; это было первое чувство, которое она ощутила, кромѣ страха.

   - Господинъ Стжижецк³й нездоровъ,- сказала она лакею.- Приведите его въ чувство и проводите къ экипажу. Я ухожу въ городъ.

   Это больше относилось къ Стжижецкому: больше онъ ее не увидитъ, съ нея было довольно.

   - Скандалъ...- шептала она, входя въ свою комнату.- Ребенокъ... Въ обморокъ упалъ... Такъ вотъ на что похожъ мужчина, падающ³й въ обморокъ.

   Черезъ нѣсколько минутъ ²оася разсказала, что ея Янъ и Викент³й привели Стжижецкаго въ чувство, что онъ далъ имъ по пяти рублей, что онъ не позволилъ имъ проводить себя съ лѣстницы, сошелъ одинъ, опираясь на перила. Викент³й велѣлъ швейцару позвать извозчика, и Стжижецк³й никому ни сказалъ ни слова.

   Все это ²оася разсказала со смѣхомъ, одинаково дерзко и грубо по отношен³ю къ Стжижецкому. Она подслушивала и подсматривала за дверью салона. Вдругъ Мэри вскочила отъ окна, у котораго сидѣла спиной къ ²оасѣ, и изо всей силы дала ей пощечину, такъ что дѣвушка застонала и покачнулась.

   - Вонъ! - крикнула Мэри, схвативъ съ этажерки первую попавшуюся коробку съ нитками и швыряя ее на землю.- Вонъ! Вонъ со службы! Не смѣть входить сюда!.. Вонъ!!..

   Перепуганная ²оася выбѣжала изъ комнаты, а въ бѣлой рукѣ Мэри сверкнулъ длинный испанск³й кинжалъ, который тоже лежалъ на этажеркѣ. Мэри на минуту перестала владѣть собой.

   Потомъ бросила кинжалъ и прошептала:

   - Господи! Господи! - и упала на диванъ, рыдая во весь голосъ.

   Она такъ хотѣла, чтобы Стжижецк³й былъ здѣсь, такъ хотѣла ласкать его, цѣловать.

   - Плевать на все! Ты мой!.. мой!.. - повторяла она сквозь слезы. - Написать ему, позвать...

   Но чувствовала, что никогда не сдѣлаетъ этого. Она готова прижимать къ себѣ и ласкать Стжижецкаго, но вѣдь этотъ же Стжижецк³й скомпрометировалъ себя и оскандалилъ. Минутами она опять вспоминала, какъ схватила кинжалъ; тогда ее охватывала холодная дрожь, и она опять повторяла: - Боже!.. Боже!..

   Бѣжать, бѣжать куда-нибудь! Въ Загаевицы, за границу, куда-нибудь!.. Бѣжать, забыть обо всемъ... Но что съ нимъ будетъ?..

   Вдругъ онъ умретъ?.. Нѣтъ, нѣтъ!.. такъ нельзя его оставить. Но что же дѣлать? Есть только два выхода: или позвать его опять, или никогда его не видѣть! Средняго ничего нѣтъ! Нѣтъ! Нѣтъ! Выйти замужъ за него невозможно. Критика въ одинъ голосъ назвала его бездарностью. Всѣ утверждаютъ, что нѣтъ никакой надежды на то, чтобы онъ сталъ чѣмъ-нибудь большимъ, чѣмъ посредственнсстью. А стать женой посредственности, второстепенн