Стивенсон Роберт Льюис - Тайна корабля

озмущался только минуту, и в действительности все относились к этим лишениям благодушно. Дело в том, что за исключением запаса лука и картофеля, "Почтенная Поселянка" отправилась в плавание, можно сказать, без припасов. На ней имелось на две тысячи фунтов товара, отпущенного в кредит,- вся их надежда. За счет его они существовали как мыши в своей собственной житнице. Они обедали в счет будущих прибылей, и всякая экономия в обеде была как бы вкладом в сберегательную кассу.

   Несмотря на их республиканский обиход, недостатка, по крайней мере опасного, в дисциплине не ощущалось. Уикс был единственный моряк на судне, критиковать его было некому; кроме того, он отличался таким благодушным и веселым нравом, что никто не решился бы огорчить его. Кэртью делал все, что мог, частью из любви к делу, частью из любви к капитану; Амалу был усердный работник, и даже Гемстид и Гадден работали при случае охотно. Томми взял на себя торговлю и товары: сиднейский денди возился в трюме и товарной каюте, пока становился неузнаваемым, затем поднимался наверх, устраивал себе ванну из морской воды, переодевался и ложился на палубе с листом газеты или томом "Истории цивилизации" Бокля, избранной для этого плавания. В последнем случае не обходилось без смеха, так как Бокль неизменно выскользал из рук чтеца, а проснувшись, Том почти всегда прибегал к бутылке хереса. Связь эта установилась так прочно, что выражения "стакан Бокля" или "бутылка цивилизации" сделались обычными шутками на "Почтенной Поселянке".

   В обязанности Гемстида входила починка, и работы у него были полные руки. Все на корабле находилось в состоянии разрушения: лампы текли, как и палубы, дверные ручки оставались в руке отворявшего дверь, лепные украшения отставали вместе с панелями, насос отказывался качать воду, ванна чуть не затопила судно. Уикс утверждал, что все гвозди давно превратились в ржавчину. "Не смешите меня, Томми,- говорил он,- а то отскочит ахтер-штевень". А когда Гемстид со своими инструментами производил обычный осмотр, Уикс не упускал случая подтрунить над его обязанностями. "Что за бессмыслица чинить вещи, у которых одна гниль внутри,- говорил он. И, без сомнения, эти вечные шуточки подбадривали его сухопутных товарищей, остававшихся безмятежными при таких обстоятельствах, которые, пожалуй, смутили бы Нельсона.

   Погода сначала стояла великолепная, ветер был попутный и постоянный. Корабль летел, точно на крыльях. "Эта "Почтенная Поселянка" сильная старая девка, хотя недугов у нее столько, что не перечтешь,- говорил капитан, отмечая путь на карте,- но она могла бы показать пятки любому судну такого же водоизмещения на Тихом океане". Мыть палубы, чередоваться у штурвала, определять суточный ход корабля после обеда в курилке,- такова была легкая рутина их жизни. Вечером, если Томми не угощал своей "цивилизацией", развлекались болтовней и музыкой. У Амалу был приятный гавайский голос, а Гемстид, мастер играть на банджо, с большим эффектом аккомпанировал собственному дребезжащему тенору. Маленький человечек пел с большим чувством. Особенно удачно выходили у него "Родина, милая родина" и "Где-то мой мальчик скитается ныне?" - песенки, в которые он вкладывал самый невыносимый пафос. Казалось, у него нет родины и никогда не было, равно как и никаких следов семьи, за исключением жестокого дяди, булочника в Ньюкестле. Его семейные чувства висели, таким образом, в воздухе и выражали неосуществимый идеал. Или, быть может, из всего пережитого им впечатления "Почтенной Поселянки" с ее добродушной, веселой и терпимой компанией наиболее приближались к ним.

   Быть может потому, что мне известны последовавшие события, я не могу думать без глубокого чувства сожаления и грусти об этом плавании, о корабле (когда-то прихоти богатого самодура) с его обветшавшей роскошью и скромным назначением, среди равнины океана, при пышном восходе и закате солнца, об экипаже, так странно собравшемся, так британски тупоголовом, коротавшем дни в шутках вместо разговоров, без единой путной книги, кроме Гадденовского Бокля, которого никто из них не мог прочесть или понять, с единственным проявлением культурных интересов в виде пристрастия Кэртью к кисти и карандашу, которыми он занимался в свободные минуты, меж тем как беспечная команда стремилась к трагической катастрофе.

   Спустя двадцать восемь дней после отплытия из Сиднея, в сочельник они были у входа в лагуну и всю эту ночь держались в море, определяя положение по огням рыбаков на рифе и силуэтам пальм на облачном небе. С наступлением дня шхуна легла в дрейф и подала сигнал о лоцмане. Но, очевидно, ее огни были замечены туземными рыбаками, которые дали знать в поселок, так как шлюпка уже направлялась к ним. Она шла через лагуну под всеми парусами, то и дело ложась на бок, так что по временам, при сильных порывах ветра, им казалось, что она вот-вот перевернется; лихо подлетела к шхуне, круто повернула борт к борту и высадила какого-то бродягу, по-видимому, белого в индийских шароварах.

   - Доброго утра, капитан,- сказал он, взобравшись на палубу.- Я принял вас за фиджийский военный корабль из-за ваших палуб и мачт. Ну-с, джентльмены, желаю всем веселого Рождества и счастливого Нового года,- прибавил он и пошатнулся.

   - Да вы вовсе не лоцман! - воскликнул Уикс, рассматривая его с величайшим отвращением.- Никогда вы не вводили судов, и не уверяйте меня.

   - Ну, а мне сдается, вводил,- возразил лоцман.- Я капитал Доббс, вот кто я, и когда я взялся за судно, его капитан может отправиться вниз бриться.

   - Но, черт побери, вы пьяны! - воскликнул капитан.

   - Пьян! - повторил Доббс.- Не видали же вы пьяных, если меня так называете. Я только на первом взводе. Вечером другое дело, к вечеру я буду полон до краев. Но сейчас я самый трезвый человек во всем Биг-Меггине.

   - Это не подойдет,- возразил У икс.- Нет, сэр. Я не могу позволить вам опрокинуть мою шхуну.

   - Ладно,- сказал Доббс,- оставайтесь же гнить на месте, или опрокидывайте ее сами, как капитан "Лесли". Тот ловко обделал дело, отнял у меня двадцать долларов лоцманской платы, а потерял двадцать тысяч в товарах да новешенькую шхуну; она пошла на дно в четыре минуты и лежит на глубине двадцати фатомов с товарами и со всем остальным.

   - Чтобы толкуете? - воскликнул Уикс.- Товары? Что это за судно "Лесли"?

   - Товароотправители Коген и К® из Фриско,- ответил лоцман,- здесь его ждали с нетерпением. Тут есть барк, который грузится на Гамбург,- вы можете видеть отсюда его мачты - да два судна должны прибыть из Германии, одно через два, другое через три месяца; агент Коген и К® (мистер Топелиус) заболел желтухой от всего этого. Да и со всяким было бы то же на его месте: товаров нет, копры нет, ожидаются суда в двести тонн. Если у вас найдется копра, капитан, пользуйтесь случаем. Топелиус купит за наличные и даст три цента. Для него прямой расчет купить, хотя бы пришлось переплатить. И все это вышло оттого, что не захотели взять лоцмана.

   - Одну минуту, капитан Доббс. Мне нужно поговорить с моим помощником,- сказал капитан, лицо которого оживилось, а глаза засверкали.

   - Сделайте одолжение,- отвечал лоцман,- вы не станете, надеюсь, придираться к человеку по пустякам. Это чертовски негостеприимно и создает шхуне дурную славу.

   - Мы еще поговорим об этом,- сказал Уикс и отвел Кэртью на нос.- Слушайте,- прошептал он,- тут целое состояние.

   - Сколько, вы считаете? - спросил Кэртью.

   - Я не могу еще определить цифру, не решаюсь! - сказал капитан.- Мы можем проплавать двадцать лет и не найти такого случая. А предположите, что завтра явится другое судно. Все возможно! Но как быть с этим Доббсом? Он пьян как сапожник. Как можем мы положиться на него? Ведь мы не застрахованы, к сожалению!

   - Что если вы возьмете его вверх и заставите указывать проход? - предложил Кэртью.- Если он знает место и не свалится со снастей, то, может быть, можно рискнуть.

   - Да, тут все риск,- согласился капитан.- Становитесь у штурвала и помните, что если будут две команды, то исполняйте мою, а не его. Поставьте кока у переднего паруса, а двух других у грота-шкота, и скажите им, чтобы не зевали.

   Сказав это, он позвал лоцмана; оба вскарабкались на снасти фок-мачты, и вскоре раздалась команда ослабить шкоты и наполнить паруса.

   Было без четверти девять рождественского утра, когда они бросили якорь.

   Таким образом, первое плавание "Почтенной Поселянки" закончилось удачей, какой не могли ожидать. Она привезла на две тысячи фунтов товара прямехонько в то место, где он наиболее требовался. И капитан Уикс (или капитан Киркоп) сумел воспользоваться случаем. Двое суток он разгуливал по веранде с Топелиусом; двое суток его компаньоны следили из соседнего трактира за полем битвы; и еще лампы не были зажжены вечером второго дня, когда неприятель сдался. Капитан Уикс явился в "Сан-Суси" - так назывался трактир, с почерневшим лицом, с почти закрывшимися и налитыми кровью, но горевшими как зажженные спички глазами.

   - Идем, ребята,- сказал он, и когда все отошли на некоторое расстояние под пальмы, прибавил почти неузнаваемым голосом: "Имею двадцать четыре",- без сомнения, намекая на почтенную игру в криббедж.

   - Что вы хотите сказать? - спросил Томми.

   - Я продал товар,- отвечал Уикс,- или скорее, продал только часть его, так как получил обратно все мясо и половину муки и сухарей, и, ей-богу, мы снабжены провизией на четыре месяца. Ей-богу, это все равно что украдено!

   - Скажите на милость! - воскликнул Гемстид.

   - Но за сколько вы продали? - проговорил Кэртью, на нервы которого действовало почти безумное возбуждение капитана.

   - Дайте мне рассказать по-своему! - воскликнул Уикс, расстегивая воротник.- Дайте рассказать по порядку, а то меня взорвет. Я не только продал товар, я заставил зафрахтовать судно на моих условиях во Фриско и обратно, - на моих условиях. Я уперся на этом. Сначала я одурачил его, уверив, будто мне требуется копра, которой, я знал, он не захочет дать,- да и не может; и всякий раз, как он артачился, я донимал его копрой. Я не хотел брать ничего, кроме копры, изволите видеть; и таким манером получил здоровый куш, все звонкой монетой, кроме двух маленьких чеков на Фриско. А всего? Ну вот: вся эта история, включая две тысячи фунтов в кредит, обошлась нам в две семьсот с чем-то. Все это уплачено; в тридцатидневное плавание мы окупили товар и шхуну. Слыхал ли кто о такой удаче? Но это еще не все! Сверх этого,- продолжал капитан,- мы выручили тысячу триста фунтов, которые можем поделить как прибыль. Я содрал с него четыре тысячи! - воскликнул он голосом школьника.

   С минуту компаньоны смотрели на своего вождя ошеломленные, испытывая только недоверчивое изумление. Томми первый освоился с положением.

   - Ну,- сказал он резким деловым тоном,- идем обратно в трактир, я намерен напиться.

   - Вы меня извините, ребята,- серьезно сказал капитан,- я капли в рот не возьму. Если я выпью хоть стакан пива, то, уверен, меня хватит удар. Последняя схватка и блистательный триумф совсем развинтили меня.

   - Ну, так троекратное "ура!" капитану! - предложил Томми.

   Но Уикс сделал отрицательный жест.

   - Нет, и это не годится,- сказал он.- Подумайте о том молодце и не тревожьте его. Мне-то хорошо, а каково Топелиусу. Если он услышит ваше ура, то с ума сойдет.

   В действительности Топелиус отнесся к своему поражению довольно благодушно, но команда потонувшего "Лесли", служившая тем же хозяевам и верная своей фирме, приняла это дело близко к сердцу. В резких словах и косых взглядах не было недостатка. Однажды даже они прогнали капитана Уикса с веранды трактира; команда "Почтенной Поселянки" явилась на выручку; несколько минут казалось, что произойдет битва на Бутаритари; и хотя до ударов не дошло, но этот случай усилил озлобление обеих сторон.

   Подобные мелочи не могли, впрочем, омрачить счастья удачливых торговцев. Судно оставалось в лагуне еще пять дней, причем заняты были только Томми и капитан, так как туземцы капитана Топелиуса выгружали товар и нагружали балласт. Время летело точно приятный сон; авантюристы просиживали далеко за полночь, обсуждая и превознося свою удачу, а днем бродили по острову, как праздные туристы. Первого января "Почтенная Поселянка" вторично снялась с якоря и отплыла в Сан-Франциско при такой же хорошей погоде и попутном ветре. Она пересекла штилевую полосу почти без задержки; на ветру, с балластом из коралловых обломков, она превзошла все ожидания, и благодушное настроение компании еще увеличивалось от того, что небольшое количество работы, доставшееся на их долю, уменьшилось теперь благодаря присутствию нового матроса. Это был боцман с "Лесли". Он повздорил со своим капитаном, прокутил свое жалованье в кабаках Бутаритари, соскучился в этом месте; и тогда как его товарищи холодно отказались вступить на палубу "Почтенной Поселянки", он предложил перевезти его за работу. Он был из Северной Ирландии, нечто среднее между ирландцем и шотландцем, грубый, горластый, раздражительный и вспыльчивый, не лишенный хороших качеств, опытный и добросовестный матрос. Его настроение, действительно, было совсем не то, что его новых товарищей. Он не нажил неожиданных барышей, а, напротив, потерял место, был недоволен пайком и прямо поражен состоянием шхуны. Каютная дверь отказалась отворяться в первый же день плавания. Мак, так его звали, сильно толкнул ее и сорвал с петель.

   - Святители! - сказал он.- Корабль совсем гнилой!

   - Я то же думаю, дружище! - подтвердил капитан Уикс.

   На другой день матрос, задрав голову, всматривался в мачты.

   - Не смотрите на эти колья,- сказал капитан,- а то ошалеете и кувыркнетесь за борт.

   Мак дико взглянул на него.

   - Я вижу там пятно сухой гнили,- сказал он,- дыра такая, что кулак засунешь.

   - Пожалуй, и голову засунете, как вам кажется? - возразил капитан.- Но не стоит интересоваться тем, что не поправишь.

   - Свалял же я дурака, когда поступил на это судно! - заметил Мак.

   - Ну, я ведь никогда не говорил, что оно годится для плавания,- возразил капитан,- я говорил только, что оно может перегнать любое судно. Кроме того, я не знаю, точно ли это сухая гниль, может быть, и другое что. Ну-ка, бросьте лаг, это вас подбодрит.

   - Ну, нечего сказать, вы лихой капитан,- сказал Мак.

   И с этого дня он ограничивался одним-единственным намеком на состояние судна, именно в тех случаях, когда Томми пускал в ход свой погреб.

   - За торговлю на джонках! - говорил он, осушая свою кружку хереса.

   - Почему вы всегда говорите это? - спросил Томми.

   - У меня дядя занимался этим делом,- ответил Мак и рассказал длинную историю, две пятых которой состояли из проклятий.

   Только раз он проявил свой буйный характер, хотя говорил о нем часто; "Я буян изрядный", отзывался он не без гордости о самом себе, но образчик своего буйства показал лишь однажды. Он внезапно набросился на Гемстида на шкафуте, сбил его с ног ударом, потом еще и еще раз, прежде чем кто-нибудь успел опомниться.

   - Эй! Перестань! - рявкнул Уикс, вскакивая на ноги.- Я не люблю таких штук.

   Мак повернулся к капитану очень учтиво.

   - Я только хотел научить его вежливости,- сказал он.- Он назвал меня ирландцем.

   - Назвал? - спросил капитан.- О, это другое дело! Что это вы выдумали, дуралей? Вы недостаточно сильны, чтобы всячески обзывать людей.

   - Вовсе я не обзывал,- прохныкал Гемстид, утирая кровь и слезы.- Я только сказал, что он, кажется, ирландец.

   - Ну, довольно об этом,- сказал Уикс.

   - Но ведь вы и в самом деле ирландец, разве нет? - спросил Кэртью немного погодя своего нового товарища.

   - Может быть,- ответил Мак,- но я не позволю какому-нибудь сиднейскому гусю называть меня так. Нет,- прибавил он, внезапно разгорячившись,- и англичанину не позволю. Вот вы, например,- продолжал он,- вы молодой франт, не так ли? Предположим, что я бы так назвал вас! "Я тебе покажу франта", сказали бы вы и живо бы разделались со мной.

   28 января, когда мы были под 27® 20' северной широты и 177® западной долготы, ветер внезапно переменился на западный, не особенно сильный, но порывистый, с дождем. Капитан, желая идти на восток, поставил паруса к ветру. У штурвала стоял Томми, и так как ему предстояло скоро смениться (в семь с половиной часов утра), то капитан не счел нужным немедленно заменять его другим.

   Порывы были сильные, но непродолжительные; настоящего шквала не было; кораблю и сомнительным мачтам, по-видимому, не грозило никакой опасности. Вся команда в непромокаемых куртках собралась на палубе в ожидании завтрака; кухонная труба дымилась, на судне распространился запах кофе, все были довольны, что идут к востоку со скоростью девяти узлов; как вдруг гнилой фок-зейль лопнул сначала вдоль, потом поперек. Точно архангел огромным мечом рассек его крест-накрест. Все бросились починять парус, и в этой внезапно наступившей тревоге и суматохе Томми Гадден потерял голову. Много дней провел он с тех пор, объясняя, что именно произошло; об этих объяснениях достаточно сказать, что все они были различны, и ни одно не было удовлетворительным, а факты таковы, что главная стеньга перекинулась, увлекая за собой тали, переломила гром-мачту фута на три над палубой и снесла ее в море. С минуту подозрительная фок-мачта доблестно сопротивлялась, затем последовала за своей товаркой; и вот от всего прекрасного вооружения, с помощью которого корабль пробегал моря, осталось только два уродливых пня.

   В этих обширных и пустынных водах потерять мачты, быть может, худшее бедствие. Если судно перевернется и пойдет ко дну, то по крайней мере не придется долго мучиться. Но люди, прикованные к остову судна, могут целые месяцы блуждать по пустынному морю, считая шаги незримо приближающейся смерти. Единственная помощь шлюпки, но что же это за помощь! "Почтенная Поселянка", например, носилась, как бессильный чурбан, а ближайший населенный берег (Кауаи в группе Сандвичевых островов) находился за тысячу миль к юго-востоку от нее. Такое путешествие в шлюпке сулило всевозможные бедствия и ужас смерти и помешательства.

   Серьезная компания собралась за завтраком, но капитан с улыбкой подбодрил своих соседей.

   - Ну, ребята, - сказал он, глотнув горячего кофе, - "Почтенной Поселянке" пришел карачун, на этот счет не может быть никаких сомнений. Одна удача: она хорошо окупила себя, так что если мы вздумаем еще раз начать дело, то можем устроить его как следует. Другая удача: у нас отличный, крепкий, просторный бот, и вы знаете, кого благодарить за него. Нам надо спасти шесть жизней, да куш денег, и вопрос теперь в том, как мы примемся за это.

   - До ближайшего из Сандвичевых островов будет, кажется, две тысячи миль,- заметил Мак.

   - Нет, не так плохо,- возразил капитан.- Но довольно плохо, не меньше тысячи миль.

   - Я знаю человека, который сделал тысячу двести миль в шлюпке,- сказал Мак,- и оказался сыт по горло. Он высадился на Маркизских островах, и с того дня нога его не ступала ни на какое судно. Он говорил, что скорее возьмет пистолет и размозжит себе голову.

   - Да, да! - сказал У икс.- Я помню команду шлюпки, добравшейся до Кауаи приблизительно с того места, где мы теперь находимся, или чуточку дальше. Когда они добрались до берега, то совсем помешались. Берег был скалистый, прибой отчаянный; туземцы делали им знаки с рыболовных челнов и кричали, что тут нельзя высадиться. Куда тебе! Тут была земля - вот все, что они знали; и они направили шлюпку прямехонько на берег и потонули все, кроме одного. Нет, плавание в шлюпках мне не по нутру,- прибавил он угрюмо.

   Этот тон казался странным для человека с его неукротимым темпераментом.

   - Ну-те, капитан,- сказал Кэртью,- у вас что-то есть на уме, выкладывайте-ка.

   - Верно,- согласился Уикс.- Тут неподалеку есть кучка маленьких рифов, вроде оспины на карте. Я справлялся о них и узнал кое-что интересное об одном - он называется Мидуэй, или Брукс, милях в сорока от нас. Оказывается, это угольная станция Тихоокеанского Почтового Пароходства,- прибавил он просто.

   - Ну, а я знаю, что такой нет,- сказал Мак.- Я был квартирмейстером на этой линии.

   - Ладно,- возразил Уикс.- Вот книга. Прочтите, что пишет Гойт,- прочтите громко, чтобы и другие слышали.

   Вранье Гойта (как уже известно читателю) не допускало двух толкований; не верить было невозможно, а само известие оказывалось радостным свыше всяких ожиданий. Каждый уже видел в мечтах, как бот подходит к хорошенькому островку с пристанью, угольными складами, садами, звездными флагами и белым коттеджем смотрителя; рисовал себе праздную жизнь на удобной стоянке, затем китайский пакетбот, на котором он водворяется в качестве романтического скитальца, но с полными карманами, требует шампанского, отдает приказания слугам. Завтрак, начавшийся так уныло, кончился при общем веселье, и все немедленно принялись готовить шлюпку.

   Так как все снасти были снесены, то спустить ее оказалось не так-то просто. Сначала уложили кое-какой груз: деньги были помещены в крепкий ящик, который привязали к задней банке, на случай, если бы шлюпка опрокинулась. Затем часть корпуса была разобрана до палубы, шлюпка повернута поперек судна и спущена на веревках, привязанных к остаткам мачт. Для плавания в сорок миль не требовалось много съестных припасов и воды, но их захватили в избытке. Амалу и Мак, оба опытные моряки, имели в своих сундуках полное хозяйство; еще два сундука с ручными саквояжами, непромокаемыми костюмами и одеялами были взяты для других; Гадден, при общих аплодисментах, водворил инструменты и хронометр; Гемстид не забыл банджо и узелка с раковинами Бутаритари.

   Около трех часов пополудни они отчалили и, так как ветер по-прежнему был западный, пошли на веслах. "Ну, мы тебя выпотрошили!" - с таким прощальным приветствием обратился капитан к "Почтенной Поселянке" мало-помалу исчезавшей вдали. Немного спустя пошел сильный дождь; первый обед ели, и первая смена гребцов отдыхала под жестоким ливнем. Утро двадцать девятого забрезжило среди лохматых облаков; в этот час шлюпка на океане выглядит особенно черной и крошечной; и команда посматривала на небо и воду с чувством одиночества и страха. Когда солнце взошло, ветер переменился на попутный, поставили парус; шлюпка понеслась, и к четырем пополудни была у рифа. Капитан, стоя на банке и ухватившись за мачту, рассматривал остров в бинокль.

   - Ну, где же ваша станция? - воскликнул Мак.

   - Что-то не вижу,- ответил капитан.

   - Да и не увидите! - подхватил Мак с выражением торжества и отчаяния.

   Истина была очевидна для всех. Ни бакенов, ни вех, ни сигнальных огней, ни станции; потерпевшие крушение переплыли лагуну и высадились на острове, где не было никаких следов человеческих, кроме обломков разбившихся кораблей, и никаких звуков, кроме шума прибоя. Морские птицы, которые гнездовали и жили здесь в момент моего посещения, были в то время рассеяны в отдаленнейших краях океана, и следами их пребывания оставались только перья и невысиженные яйца. Так вот куда они стремились, всю ночь работая веслами и с каждым часом удаляясь от спасения! Шлюпка, как ни мала она, все-таки говорит о работе людей, и хотя выглядит очень одинокой в море, но сама по себе представляет нечто вполне человеческое, а остров, на который они променяли ее, был безнадежно дик,- место уныния, одиночества и голода. Заря пламенела, спускалась вечерняя тень, а они сидели или лежали молча, позабыв о еде,- люди, которым приходилось пропадать из-за лживой книги. Ввиду крайнего добродушия компании ни одного упрека не было сделано Гаддену, виновнику этих бедствий. Но новый удар был принят не так великодушно, и на капитана посматривали довольно сердито.

   Однако он вывел их из летаргии. Они повиновались ворча, вытащили шлюпку выше линии прилива и последовали за ним на вершину жалкого островка, откуда открывался весь горизонт, частью омраченный наступающей ночью, частью расцвеченный красками заката. С помощью паруса, весел и мачты устроили палатку. Затем Амалу, не дожидаясь приказания, по инстинкту привычной службы, развел огонь и принялся за стряпню. Ночь наступила, звезды и серебряный серп месяца засияли в высоте, прежде чем ужин был готов. Холодное море блестело вокруг них и огонь озарял их лица, пока они ели. Томми открыл свой ящик, и бутылка хереса обошла кружок, но долго никто не нарушал молчания.

   - Ну, так как же быть теперь? - внезапно спросил Мак.

   - Да, дело плохо,- сказал Томми.- Где мы, собственно, находимся?

   - Я вам скажу,- ответил Мак,- если вы хотите слушать. Когда я служил на китайском пакетботе, мы заходили на этот остров. Он лежал на пути в Гонолулу.

   - Черт возьми! - воскликнул Кэртью.- Это нам на руку. Останемся здесь. Нам нужно поддерживать хороший огонь, но здесь довольно обломков.

   - Обломков сколько угодно! - сказал ирландец.- Тут только и есть обломки да доски для гробов.

   - Но нам придется разводить очень большой огонь,- заметил Гемстид.- Такого костра, как этот, недостаточно; его никто не увидит.

   - Не увидит? - сказал Кэртью.- Оглянитесь кругом.

   Все оглянулись и увидели пустоту ночи, голую светлую гладь моря и звезды, глядевшие на них; и голоса замерли в их груди при этом зрелище. В этой огромной пустоте, казалось, их можно было видеть с одной стороны из Китая, с другой из Калифорнии.

   - Бог мой, какая пустыня! - пробормотал Гемстид.

   - Пустыня! - воскликнул Мак и внезапно умолк.

   - Это лучше шлюпки, во всяком случае,- заметил Гадден.- Мне до смерти надоела шлюпка.

   - А меня сокрушают деньги! - вмешался капитан.- Подумать только, такое богатство,- четыре тысячи золотом, серебром и билетами,- и проку в них не больше, чем в навозе.

   - Я вам вот что скажу,- сказал Томми.- Мне не нравится, что они остались в шлюпке - слишком далеко от нас.

   - Ну вот, кто же их тронет? - воскликнул Мак с хохотом.

   Однако остальные не разделяли его чувства. Они встали, спустились к шлюпке, принесли ящик с деньгами на двух веслах и поставили его у огня.

   - Вот мое сокровище! - воскликнул Уикс, приветствуя его шляпой.- Две тысячи фунтов нечего считать, их придется уплатить по счетам. Но остальное! С лишком сорок торговых фунтов чеканного золота, да без малого два центнера чилийского серебра! А! Да ведь этого довольно, чтобы собрать целый флот! Вот увидите, что они подействуют на компас и притянут к нам корабль. Увидите, что вахтенный почует их издали! - воскликнул он.

   Мак, который не имел доли ни в счетах, ни в сорока фунтах золота, ни в двух центнерах серебра, с нетерпением слушал эти слова и разразился горьким, насмешливым хохотом.

   - Дожидайтесь! - сказал он резко.- Вы скоро готовы будете разжечь этими билетами костер.

   Он повернулся, вышел из круга, освещенного огнем, и остановился, всматриваясь в море.

   Его слова и уход моментально погасили искры хорошего настроения, вызванного было обедом и ящиком. Группа снова погрузилась в угрюмое молчание, а Гемстид взялся за банджо, на котором обыкновенно играл по вечерам. Репертуар его был невелик: струны заиграли под его пальцами "Родина, милая родина", и он машинально затянул эту песню, но не успел окончить первой фразы, как инструмент был вырван из его рук и полетел в костер. Повернувшись с криком, он увидел перед собой разъяренного Мака.

   - Будь я проклят, если потерплю это! - воскликнул капитан, вскакивая.

   - Я уже говорил вам, что у меня буйный характер,- сказал Мак таким жалобным тоном, который казался очень странным у человека с его характером.- Что же он меня расстраивает? Мало нам и без того терпеть приходится?

   Тут он, к общему удивлению, всхлипнул и продолжал с сильнейшим ирландским акцентом:

   - Прошу у всех прощения за свое буйство, а особенно у этого добряка, так как он, в сущности, безобидное создание, и вот моя рука, если он согласен принять ее.

   Эта сцена варварства и сентиментальности оставила странное, неоднозначное впечатление. По правде сказать, все были довольны, что музыка прекратилась, а извинение и последующее поведение Мака подняли его в глазах товарищей по несчастью. Но все-таки нота разлада и ее впечатление остались в душе каждого. На этом диком, бесприютном острове проявились человеческие страсти, и все содрогнулись при мысли о возможных ужасах.

   Решено было непрерывно держать вахту ввиду возможности появления корабля; и Томми, у которого явилась одна мысль, взялся дежурить в первую очередь. Остальные забрались в палатку и вскоре наслаждались утешительным сном, который является всюду и ко всем людям, успокаивая тревогу и ускоряя время. А лишь только все успокоились и храп нескольких спящих смешался с шумом прибоя, Томми тихонько ушел со своего поста с ящиком хереса и бросил его в море. Но бурная непоследовательность Мака не зависела от одной-двух чарок вина; его страсти, буйные и другого рода, были иного склада, чем у его товарищей, и в этом полукельте таились возможности добра и зла, которых никто из них не мог бы предсказать.

   Около двух часов утра звездное небо - так, по крайней мере, показалось, потому что сонный сторож не заметил приближения тучи - излилось целым потоком; и в течение трех дней дождь лил не переставая. Остров превратился в губку, потерпевшие крушение - в мокрые тряпки; все исчезло из виду, даже риф скрылся за стеной падающей воды. Огонь вскоре был залит; после того как две коробки спичек были изведены бесполезно, решили ждать хорошей погоды, и компания питалась кое-как консервами и хлебом.

   Второго февраля, на утренней вахте, тучи рассеялись, солнце вышло во всем блеске, и потерпевшие снова сидели у костра и пили горячий кофе с жадностью животных и страдальцев. Затем дела их пошли однообразно. Огонь постоянно поддерживался; это занимало одного человека непрерывно, а остальных час или около того в день. Дважды в день все купались в лагуне - их главное, почти единственное удовольствие. Часто с успехом удили в лагуне рыбу. Остальное время проводили, валяясь или бродя по острову, беседуя, споря. Время рейсов китайских пароходов было рассчитано в точности, после чего к этому предмету больше не возвращались. Слишком тяжело было о нем думать. Путешествие на шлюпке было молчаливо отвергнуто; приняли отчаянное решение дожидаться здесь помощи или голодной смерти; ни у кого не хватало духа глядеть своей судьбе в лицо, тем более обсуждать ее с товарищами. Но тайный ужас не покидал их; в праздные часы, в минуты молчания, он веял холодом на компанию и заставлял глаза людей обращаться к горизонту. Тогда в панике самозащиты они старались развлечься каким-нибудь другим предметом. А о чем же можно было говорить в этом пустынном уголке, кроме ящика с деньгами?

   В самом деле, это была единственная особенность, единственная заметная вещь в их островной жизни; присутствие этого ящика с билетами и звонкой монетой владело умами всех; кроме того, с ним были связаны известные настоятельные задачи, которые могли занять часы досуга. Две тысячи фунтов предстояло уплатить Сиднейской фирме; две тысячи фунтов составляли чистую прибыль, и их нужно было поделить в неравных пропорциях между шестью. Решено было, как определить доли участников: каждый фунт внесенного капитала, каждый фунт следовавшего к уплате жалованья считался за "пай". Томми следовало получить пятьсот десять паев, Кэртью сто семьдесят, Уиксу сто сорок, а Гемстиду и Амалу по десять: всего восемьсот сорок "паев". Сколько приходилось на пай? Этот вопрос обсуждался сначала по вдохновению, главным образом при помощи силы легких Томми. Затем последовал ряд неверных вычислений, которые кончились, в ущерб арифметике, принятием, вследствие усталости, приблизительной оценки в 2 фунта 7 шиллингов 7 ¹/₄ пенса. Цифра была очевидно неточная; сумма паев составляла не 2000 фунтов, а 1996 фунтов 6 шиллингов. Таким образом, 3 фунта 14 шиллингов оставались без назначения. Но это была наиболее точная цифра, которую они нашли, и наиболее высокая, так что пайщики не пускались в придирчивую критику, созерцая свои великолепные дивиденды. Уикс внес 100 фунтов и должен был получить капитанское жалованье за два месяца; его доля составляла 333 фунта 3 шиллинга 6 ³/₄ пенса. Кэртью внес 150 фунтов; ему предстояло получить 401 фунт 18 шиллингов 6 ¹/₂ пенса. 500 фунтов, внесенные Томми, превратились в 1213 фунтов 12 шиллингов 9 ³/₄ пенса; а Амалу и Гемстид, имевшие право только на жалованье, должны были получить по 22 фунта 16 шиллингов ¹/₂ пенса каждый.

   От разговоров и размышлений об этих цифрах был только шаг к открытию сундука, а когда сундук был открыт, блеск монеты оказался неотразимым. Каждый чувствовал, что он должен видеть свое сокровище отдельно, пощупать руками монету, пересчитать ее и сознавать себя признанным собственником. Но тут возникло непреодолимое затруднение. В сундуке оказалось семнадцать шиллингов английской монетой; кроме того, было только чилийское серебро, так что чилийский доллар, которых считалось шесть на фунт стерлингов, практически оказался их самой мелкой монетой. Ввиду этого было решено делить только фунты, а шиллинги, пенсы и дроби отнести в общий фонд. Этот последний, с тремя фунтами четырнадцатью шиллингами, отделенными раньше, составил семь фунтов один шиллинг.

   - Вот что я вам скажу,- заметил Уикс.- Кэртью, Томми и я возьмем по фунту каждый, а Гемстид и Амалу разделят остальные четыре и разыграют в орлянку лишний шиллинг.

   - О, пустяки! - сказал Кэртью.- Томми и я и так богаты. Мы возьмем по полсоверена, а остальные трое получат сорок шиллингов.

   - А я вам скажу, что этого и делить не стоит,- вмешался Мак.- У меня в сундуке есть карты. Почему бы нам не сыграть на эту сумму.

   В этом скучном месте предложение было принято с восторгом. Маку, как собственнику карт, предоставили ставку, сумма была разыграна в пяти партиях криббеджа, и когда Амалу, последний оставшийся из игроков, был побит Маком, оказалось, что час обеда уже прошел. Поев на скорую руку, они снова принялись за карты (на этот раз по предложению Кэртью). Игра возобновилась. Это было, вероятно, около двух часов пополудни 9 февраля, и они играли с переменчивым счастьем двенадцать часов, заснули тяжелым сном и, проснувшись поздно утром, снова принялись за игру. Весь день 10 февраля с досадными перерывами для еды и продолжительной отлучкой Томми, который вернулся с выловленным ящиком хереса, они продолжали сдавать и ставить. Наступила ночь; они подвинулись поближе к костру. Около двух часов утра Томми продал свою сдачу с аукциона, как делают робкие игроки, и Кэртью, который не наддавал, на минуту оказался свободным и осмотрелся кругом. Он увидел лунный свет на море, деньги, разбросанные в этом неподходящем месте, взволнованные лица игроков. Он почувствовал в своей груди знакомое волнение; ему почудились звуки музыки, и хотя луна еще светила над морем, но море переменилось, померещилось казино среди освещенного фонарями сада и монеты сверкающие на зеленом столе. "Боже мой! - подумал он,- неужели я опять становлюсь игроком!" Он с любопытством окинул взглядом песчаный стол. Он и Мак были в крупном выигрыше; кучи золота и серебра лежали подле них. Амалу и Гемстид остались при своем; но Томми жестоко проигрался, а у капитана оставалось всего фунтов пятьдесят.

   - Послушайте, не закончить ли нам? - сказал Кэртью.

   - Дайте ему стакан Бокля,- отозвался кто-то, и новая бутылка была откупорена, а игра продолжалась неумолимо.

   Кэртью слишком много выиграл, чтобы выйти из игры или настаивать, и весь остаток ночи ему пришлось следить за развитием этого безумия и делать тщетные попытки проиграться, продолжая выигрывать. Рассвет одиннадцатого февраля застал его в полном отчаянии. Сдача принадлежала ему, и он выигрывал. Он только что сдал; каждый поставил крупную ставку. Капитан рискнул всем, что у него оставалось,- двенадцать фунтов золотом и несколько долларов, и Кэртью, заглянув в свои карты, прежде чем открыть их, убедился, что игра его.

   - Послушайте, ребята,- сказал он,- мне это надоело, и я заканчиваю.

   Сказав это, он показал свои карты, разорвал их и встал.

   Компания уставилась на него с ропотом удивления, но Мак мужественно поддержал его.

   - Довольно с нас, я тоже думаю,- сказал он,- но, разумеется, все это была только шутка. Я возвращаю свои деньги. Ссыпайте все в сундук, ребята! - с этими словами он начал ссыпать свой выигрыш в сундук.

   Кэртью подошел и пожал ему руку.

   - Я никогда не забуду этого,- сказал он.

   - А как быть с Амалу и Гемстидом? - спросил Мак вполголоса.- Они оба выиграли.

   - Это правда! - сказал Кэртью громко.- Амалу и Гемстид, подсчитайте ваш выигрыш; я и Томми платим его.

   Это было принято без возражений; оба были рады получить выигрыш, кто бы его ни платил; а Томми, проигравший около пятисот фунтов, был в восторге от этого компромисса.

   - А как же Мак? - спросил Гемстид.- Неужели он потеряет все?

   - Прошу прощения,- возразил ирландец,- я уверен, что вы говорите с добрым намерением, но лучше бы вам помолчать, потому что я не таковский человек. Если бы я думал, что выиграл деньги всерьез, ни одна душа не вытянула бы их у меня. Но я считал, что игра ведется в шутку; это была моя ошибка, изволите видеть, а на этом острове не найдется человека, который посмел бы делать подарки сыну моей матери. Вот мое мнение, можете спрятать его в карман, пока не понадобится.

   - Ну, Мак, вы настоящий джентльмен! - сказал Кэртью, помогая ему сваливать деньги в ящик.

   - Какого черта, сэр, просто пьяница матрос,- сказал Мак.

   Тем временем капитан сидел, закрыв лицо руками; затем он машинально встал, шатаясь, точно пьяница после попойки. Но когда он поднялся, лицо его изменилось, и он гаркнул на весь остров:

   - Парус, эй!

   Все повернулись на крик, и при мутном утреннем свете увидели направлявшийся прямехонько к рифу Мидуэй бриг "Летучее Облачко" из Гулля.

  

   Корабль, появившийся перед потерпевшими крушение, давно "слонялся" по океану, странствуя из порта в порт, смотря по тому, куда его нанимали. Он отплыл из Лондона два года тому назад, побывал на мысе Доброй Надежды, в Индии и в Архипелаге, а теперь шел в Сан-Франциско в надежде вернуться домой, обогнув мыс Горн. Капитаном был некто Джэкоб Трент. Пять лет тому назад он удалился от дел владельцем пригородного коттеджа, нескольких гряд капусты и кабриолета, и главою учреждения, которое он называл банком. Название, по-видимому, было не совсем правильное. Клиенты банка являлись выбирать художественные произведения или полезные вещи в передней комнате; головы сахара и штуки сукна оставлялись в качестве вкладов, а в обязанности директора входило объезжать вечером в субботу в своем кабриолете мелких вкладчиков и подводить с каждым итог недельной выручки. Значительные убытки, судебный процесс и неосновательный комментарий судьи отбили у него охоту от этого дела. Мне посчастливилось найти в старом номере газеты отчет о процессе Лайеля против Кардифского Общества Взаимного Кредита. "Признаюсь, я совершенно не понимаю, в чем заключались ваши операции",- заметил судья после беглого ознакомления с делом Трента. Затем, получив более подробные сведения, он заявил: "Они называют это банком, но, по-моему, это не разрешенная никем контора закладчика"; и наконец заключил следующим грозным заявлением: "Мистер Трент, я должен вас предостеречь, будьте осторожны, или мы еще раз увидимся здесь". Спустя неделю капитан отделался от банка, коттеджа, кабриолета и лошади и снова был в море на "Летучем Облачке", выполняя это дело с большим успехом, к удовольствию своих патронов. Но ореол славы выделял его среди остальных; он называл себя простым матросом однако не позволял никому забывать, что был когда-то банкиром.

   Его помощник Годдедааль был рослый викинг, шести футов трех дюймов роста и соответственного сложения, сильный, трезвый, усердный, музыкальный и сентиментальный. Он постоянно напевал шведские мелодии, больше в минорном тоне. Он заплатил девять долларов, чтобы послушать Патти; чтобы послушать Нильсон, он дезертировал с корабля и потерял двухмесячное жалованье и готов был во всякое время пройти десять миль ради хорошего концерта или семь ради порядочной пьесы. На корабле у него было три сокровища: канарейка в клетке, концертино и дешевое издание Шекспира. Он обладал специфическим скандинавским даром приобретать друзей с первого взгляда; природная невинность внушала к нему доверие; он был без страха и упрека и без денег или надежды приобрести их.

   Гольдорсен был младший помощник и помещался на корме, но обедал обыкновенно с матросами.

   Еще об одном из команды сохранилось довольно яркое воспоминание. Это был простой матрос с "Клайда" по имени Броун. Маленький, смуглый, коренастый человек, с глазами собаки, необыкновенно кроткий и безобидный, он скитался по морям и городам игрушкой своего порока. "Пьянство - вот мое горе,- стыдливо признавался он Кэртью,- и тем оно постыднее для меня, что я из хорошей семьи". Письмо, которое так задело за живое Нэрса, если припомнит читатель, было адресовано этому самому Броуну.

   Таков был корабль, который наполнил радостью сердца потерпевших крушение. После утомления и животных волнений этой ночи, проведенной за игрой, близость избавления лишила их всякого самообладания. Их руки дрожали, глаза сверкали, они смеялись и кричали как дети, снимая лагерь; и когда кто-то засвистал "На походе через Георгию", укладка закончилась при бесчисленных перерывах под эти воинственные звуки. Но Уикс не совсем растерялся.

   - Ребята,- сказал он,- постойте-ка! Мы садимся на судно, о котором ничего не знаем. У нас ящик с деньгами, и такого веса, что утаить это не удастся. А что, если там нечисто; если дойдет до потасовки? По моему мнению, лучше нам держать револьверы наготове.

   Револьверы той или другой системы имелись у всех, кроме Гемстида; их зарядили и рассовали по карманам; затем укладка была закончена в таком же восторженном настроении, как началась. Солнце еще не поднялось на десять градусов над восточным горизонтом, но бриг уже подошел вплотную и лег в дрейф. Тогда они спустили шлюпку и поспешили, налегая на весла, к проходу.

   Дул свежий ветер с моря, и волнение было довольно сильное. Пена обдавала лица гребцов. Они видели английский флаг, развевающийся на "Летучем Облачке", матросов, столпившихся у борта, кока, стоявшего в дверях кухни, капитана на шканцах, смотревшего в бинокль. Знакомое близкое дело, удобства, компания и безопасность корабля, приближавшегося с каждым взмахом весел, наполняли их сумасшедшей радостью.

   Уикс первый поймал веревку и взобрался на корабль при