Никитин Виктор Никитич - Многострадальные

во второй разъ четырнадцать, ваше прев-ство-съ.

   - А сколько тебѣ отроду лѣтъ?

   - Сорокъ-пять лѣтъ, ваше прев-ство.

   - Пошолъ вонъ туда, да не разговаривай.

   Къ ревизору вошелъ слѣдующ³й.

   - Правда ли, братецъ, что начальство васъ, учителей, наказываетъ тѣлесно?

   - Правда, ваше прев-ство.

   - И тебя сѣкли?

   - Точно такъ, ваше прев-ство. Самъ начальникъ меня два раза наказывалъ: первый разъ пятидесятью ударами за то, что у нѣкоторыхъ кантонистовъ моего капральства были дурно починены брюки. Но наказан³я эти я получилъ сообразно моей винѣ и безъ всякихъ жестокостей.

   - Гм!.. произнесъ ревизоръ.- Значитъ, не претендуешь?

   - Точно такъ-съ, ваше прев-ство, по благоусмотрѣн³ю-съ изволили выдрать.

   - И то хорошо; ступай. Слѣдующ³й!

   Итакъ далѣе; затѣмъ, ввели Сибирякова.

   - Ну, а что скажешь ты о вашемъ житьѣ-бытьѣ въ заведен³и?

   - Вамъ угодно знать? Извольте, твердо заговорилъ Сибиряковъ.- И меня, и всѣхъ учителей наказывали и продолжаютъ жестоко наказывать, несмотря на то, что, на основан³и закона, мы избавлены отъ тѣлеснаго наказан³я. Намъ достается за грязныя кантонистск³я портянки, за пыль подъ кроватями, за ошибки по фронту, за неисправности капральствъ, которыми мы управляемъ, за недосмотръ, за рваную одежду, за шалости и чесотку кантонистовъ, за ихъ больные глаза. Насъ и кантонистовъ кормятъ скверно, мундиры и куртки мы носимъ рваные; чинимъ все это сами и кто чѣмъ можетъ; матер³аловъ для починовъ не даютъ никакихъ, а требуютъ, чтобы все это было въ лучшемъ видѣ. Вечера проводимъ мы при мерцаньи однихъ тусклыхъ ночниковъ; о казенныхъ свѣчахъ знаемъ только по наслышкѣ. Отъ варварскаго обращен³я кантонисты рѣшаются на крайности: топятся въ рѣкѣ и въ отхожихъ мѣстахъ, рѣжутся.

   - Да правду ли ты все это говоришь? переспросилъ ревизоръ. - Есть же въ заведен³и хоть что-нибудь да хорошее?

   - Все, что я сказалъ вамъ - сущая правда. Хорошаго здѣсь ровно ничего нѣтъ. Вы близко незнакомы съ нашей жизнью, и, можетъ быть, не повѣрите мнѣ. Тутъ нужно мѣсяца два пожить, чтобы ознакомиться съ дѣломъ.

   - А не слыхалъ ли ты, кто писалъ отъ имени учителей доносъ на жестокое съ ними обращен³е? Мнѣ бы это хотѣлось узнать, для дальнѣйшихъ соображен³й.

   - Самъ я писалъ эту жалобу.

   - Ты-ы? И лицо ревизора прос³яло.- А были у тебя сообщники?

   - Я писалъ съ соглас³я всѣхъ учителей вообще, и особенно тѣхъ, которые въ нынѣшнемъ году наказаны тѣлесно. Я писалъ не доносъ, а, повторяю, жалобу.

   - Всѣхъ учителей сюда! кричалъ ревизоръ. Робкою, трусливою поступью вошли учителя.- Кто изъ васъ участвовалъ въ составлен³и, или переписыван³и вотъ этого доноса? молвилъ ревизоръ, показывая бумагу.

   Всѣ молчали.

   - Выходи же, кто участвовалъ, не то вызову по фамил³ямъ: я вѣдь всѣхъ знаю.

   Ничто не шелохнулось.

   - Такъ изъ васъ никто не участвовалъ?

   - Никакъ нѣтъ-съ, ваше прев-ство, никто, единогласно отвѣчали учителя.

   У Сибирякова въ глазахъ потемнѣло, дыхан³е захватило отъ этого отвѣта. Онъ не вѣрилъ ушамъ своимъ.

   - Слышишь; братецъ, что они говорятъ? обратился къ нему ревизоръ.

   - Ни ничего не знаете? вмѣшался Сибиряковъ, вспыхнувъ.- Развѣ не ни приставали ко мнѣ написать жалобу? Развѣ не вы, прочитавши черновую, одобрили и просили меня скорѣй послать ее? Наконецъ, не ты-ли, Стрекаловъ, перебѣлилъ мою черновую?

   - Нѣтъ, я о доносѣ ничего знать не знаю, отвѣтилъ Стрекаловъ.

   Все смолкло. Учителя старались и дышать-то по возможности тише.

   - Ну, а хорошо ли начальство обращается съ вами? спросилъ ревизоръ.- Говорите откровенно.

   - Хорошо-съ, очень хорошо, ваше прев-ство.

   - И никакихъ вамъ жестокостей никто не причинялъ?

   - Никакъ нѣтъ-съ, ваше прев-ство; мы всѣмъ довольны.

   Учителей распустили {Суть описаннаго и отвѣты учителей приведены здѣсь изъ достовѣрныхъ источниковъ - подлиннаго по этому предмету дѣлу, отысканнаго нами впослѣдств³и въ одномъ изъ архивовъ военнаго министерства.}. Сибирякова отправили подъ арестъ, а ревизоръ пошелъ допрашивать кантонистовъ 4-й роты, заподозрѣнныхъ въ участ³и въ заговорѣ противъ начальства.

   Кантонисты 4-й роты были особенно вооружены противъ начальства и потому не упускали случая надѣлать ему непр³ятностей.

   - Здорово, ребята! привѣтствовалъ роту ревизоръ. Рота отвѣчала молчан³емъ. Ревизоръ растерялся. У начальника чортики въ глазахъ запрыгали.

   - Здорово, ребята, повторилъ ревизоръ, оправившись. Никто и не пикнулъ. Въ это время раздался трескъ оплеухи. Ревизоръ взглянулъ въ ту сторону, откуда слышался трескъ, и медленно повернулъ глаза къ ротѣ.

   - Да что же вы, ребята, молчите? началъ онъ. - Недовольны, что ли, чѣмъ, такъ говорите прямо.

   - Недовольны, всѣмъ недовольны, всею нашею жизнью недовольны!

   - Кто недоволенъ - шагъ впередъ.

   Вся рота шагнула впередъ. Ревизоръ нахмурился.

   - Въ чемъ-же ваша претенз³я? спросилъ онъ.

   - Всѣмъ говорить нельзя: вамъ насъ не разслышать, отозвался кто-то изъ перваго взвода.- Мы выбрали изъ себя троихъ, они вамъ все скажутъ. Прикажите впередъ нашему начальству выдти отсюда, подхватилъ второй взводъ.

   - Господа офицеры и унтеръ-офицеры - въ другую роту маршъ! молвилъ ревизоръ взволнованнымъ голосомъ. Начальство ушло.

   - Выборные впередъ! продолжалъ ревизоръ. Три кантониста выступили съ разныхъ сторонъ. Звали ихъ: одного Михаилъ Бахманъ, другаго Николай Мараевъ, а третьяго Васил³й Васильевъ. Всѣ они были стройные, рослые, красивые юноши, имѣли лѣтъ по 18 на видъ. Ревизоръ смѣрилъ ихъ долгимъ, испытующимъ взглядомъ. Въ комнатѣ слышалось, какъ жужжали мухи.- Чѣмъ же васъ обижаютъ? спросилъ онъ перваго.

   - Чѣмъ насъ обижаютъ? со вздохомъ повторилъ Бахманъ, покраснѣвъ. - При васъ сейчасъ кантонисту задней шеренги разбили въ кровь губы, а ни и видите, и не видите. Неужто вы затѣмъ сюда присланы, чтобы въ вашихъ глазахъ лилась наша кровь? Неужтомъ и въ васъ, также, какъ въ нашихъ начальникахъ, нѣтъ въ намъ ни капли жалости? Бахманъ остановился и, уставившись своими большими, выразительными глазами въ ревизора, казалось, замеръ.

   - И ты, мальчишка-негодникъ, смѣешь такъ дерзко говорить? Арестовать его!

   - Не дадимъ, не дадимъ его арестовать, крикнула рота.- Арестовать, такъ и насъ всѣхъ арестуйте: онъ говорилъ за всю роту; всяк³й изъ насъ то же самое сказалъ бы вамъ.

   Ревизоръ задумался.

   - Что жь арестуйте, я ареста не боюсь: заодно ужь мнѣ пропадать, продолжалъ ободренный Бахманъ.- Отъ насъ вонъ и на почтѣ писемъ не принимаютъ: все боятся жалобъ. Но вѣдь у многихъ изъ насъ есть въ городѣ отцы, матери, родственники и отъ всѣхъ ихъ почта не убережется... Долго ли, коротко ли, а наши стоны услышатся же! Вамъ, быть можетъ, хотѣлось бы, что бы мы, какъ прежде, кричали: "всѣмъ довольны",- но мы дальше не можемъ молчать и, ежели наша правда глаза колетъ, то этому вина не наша, а тѣхъ, кто довелъ до этого......

   - Замолчи, пащенокъ эдак³й! закричалъ ревизоръ, топнувъ ногою.- Какой маленьк³й, и какой злой! это большой грѣхъ. Говори ты, въ чемъ ваша претенз³я, обратился онъ, понижая голосъ, къ слѣдующему выборному.

   - Я ваше прев-ство, осмѣливаюсь доложить вамъ вотъ что: мы всѣ обижаемся, зачѣмъ приневоливаютъ еврейчиковъ креститься. Узнаетъ, напримѣръ, начальникъ, что завтра прибудетъ парт³я еврейчиковъ (а ихъ прибываетъ раза два-три въ годъ человѣкъ по 100, по 200), и ужь заранѣе шлетъ унтеръ-офицеровъ стеречь ихъ хорошенько, не подпускать къ нимъ близко никого изъ здѣшнихъ евреевъ-солдатъ. Приведутъ ихъ въ казармы, загонятъ въ холодную комнату, безъ кроватей, безъ тюфяковъ; все, что у нихъ найдется при себѣ изъ съѣстнаго - отнимутъ и запрутъ ихъ подъ замокъ. И валяются они на голомъ полу, стучатъ отъ холода зубами да плачутъ цѣлыя сутки. На утро пр³йдетъ къ мимъ начальникъ, за нимъ принесутъ туда нѣсколько чашекъ щей, каши, каравая три хлѣба и десятки пучковъ розогъ. "Что это за люди?" крикнетъ онъ, будто самъ не знаетъ. "Жиды", отвѣтитъ ему фельдфебель. "Какъ жиды?" закричитъ онъ во все горло: "откуда они взялись? Ножей, топоровъ сюда, всѣхъ перерѣжу, изрублю въ мелк³е кусочки: жидовъ мнѣ не надо; въ огонь, въ воду всѣхъ ихъ разомъ побросаю; жиды продали Христа, прокляты Богомъ; туда имъ и дорога!" Тѣ, извѣстно, перепугаются, а ему только того и надо. "Эй ты, поди сюда!" зоветъ онъ къ себѣ того изъ еврейчиковъ, кто всѣхъ трусливѣй выглядитъ. "Кто ты?" - "Еврей". "А?.. Еврей, ну хорошо: я люблю евреевъ, потому самъ былъ евреемъ, крестился такимъ же маленькимъ, какъ ты, и вотъ теперь сталъ полковникъ. Эй вы, евреи! видите на мнѣ как³е эполеты? Изъ чистаго золота. Креститесь, и вы будете полковниками и тоже будете носить золотые эполеты. Желаешь креститься - а"? Тотъ молчитъ. "Выбирай любое: или говори "желаю" и иди вонъ въ уголъ обѣдать, или, если не хочешь - раздѣвайся. Все долой съ ногъ до головы; запорю!" Что выбирать? голодъ, извѣстно, не свой братъ, розги - страхъ,- ну и отвѣчаетъ "желаю" и идетъ ѣсть. А кого ни страхъ, ни голодъ не беретъ, тѣхъ чрезъ три четвертаго дерутъ, морятъ голодомъ, въ гробъ, можно сказать, вгоняютъ. А крещеные нерѣдко мѣсяца по два по три послѣ крещен³я не знаютъ, какъ ихъ и зовутъ-то по-русски, а молитвы внучатъ развѣ-развѣ чрезъ годъ. Бывало, на повѣркѣ капралъ выкликаетъ: "Иванъ Петровъ", а еврейчикъ молчитъ. "Ты, жидовская твоя морда, что не откликаешься!" закричитъ капралъ и дастъ ему въ зубы. Тотъ съежится отъ боли, да и стоитъ, точно истуканъ. "Шмуйло Хайловичъ?" повторитъ капралъ. "Я", отзовется еврейчикъ. "Да Хайловячъ ты по-жидовски, а по-русски-то какъ? ты вѣдь ужь крещеный, русск³й", толкуетъ ему капралъ. Иной, непонятливый, не одну сотню розогъ получитъ, пока заучитъ русское свое имя.

   - Ну, а ты что скажешь? спросилъ ревизоръ третьяго.

   - Да осмѣлюсь доложить... началъ Васильевъ:- житья намъ совсѣмъ нѣтъ: холодаемъ, голодаемъ, терпимъ всяк³я тиранства рѣшительно ни за что, ни про что... это начальству денегъ не даетъ, кто у него спроситъ свои, присланныя изъ деревни, изъ дома, того за это бьютъ, дерутъ, да и плакать не велятъ.

   Васильевъ что-то вспомнилъ и не вытерпѣлъ - заплакалъ.

   - Особенныхъ какихъ-нибудь претенз³й нѣтъ у васъ?

   - Нѣтъ-съ, еще особенныхъ никакихъ нѣтъ, крикнули одни.- Да и этихъ довольно! подхватили друг³е.- Вы эти-то разберите по правдѣ, по закону, продолжали третьи.- Будьте нашимъ отцомъ, покровителемъ; вѣкъ не забудемъ, кричали четвертые.- Нашему начальству не извольте сказывать о нашей жалобѣ!

   - Будьте, ребята, спокойны: все, что могу, я для васъ сдѣлаю. А ни трое идите въ свое мѣсто, да впередъ никогда не будьте ни зачинщиками, ни доказчиками: тѣмъ и другимъ всегда попадетъ первый кнутъ.

   Далѣе прочитавъ и ротѣ наставлен³е, какъ себя вести, ревизоръ ушелъ, въ сопровожден³и начальства.

   Начальникъ, въ свою очередь, углубился въ сочинен³е отвѣтовъ на множество заданныхъ ему вопросовъ, и совершенно забылъ на время и роту бунтовщиковъ, и выборныхъ. Отвѣты его были, по истинѣ, замѣчательны. Такъ на вопросъ: почему онъ наказалъ тѣлесно двухъ учителей, имѣвшихъ по двѣ нашивки, онъ отвѣтилъ: "учителя съ нашивками, во вниман³е долговременной и безпорочной ихъ службы, точно были имъ подвергнуты легкому наказан³ю, за проступки, незаслуживш³е донести о лишен³и ихъ нашивокъ". По какому случаю онъ наказалъ учителя 60 ударами за запачканиый кантъ, онъ отозвался: "Учитель наказанъ 60 лозонами во вниман³е молодости лѣтъ и дабы не дать ему повода къ подобному поступку". На вопросъ: почему, вопреки распоряжен³ю 1818 г., онъ вообще наказывалъ учителей, начальникъ отозвался такъ: "имѣя въ виду распоряжен³е 1833 г., которымъ дозволялось наказывать учителей тѣлесно, не выходя изъ предѣловъ власти, онъ руководствовался имъ, а не распоряжен³емъ 1818 г., воспрещавшимъ ихъ наказывать; измѣнить же это правило (т.-е. не наказывать) онъ не считалъ себя вправѣ". Кромѣ того, ему частнымъ образомъ извѣстно, что его знакомый, командиръ образцоваго полка, на сдѣланный имъ гораздо позже того вопросъ: можно ли наказывать учителей тѣлесно, получилъ отъ департамента военныхъ поселен³й утвердительный отвѣтъ.

   Прошло дня два. Въ воскресенье по казармамъ объявили, что ревизоръ уѣхалъ. кантонисты пообѣдали. За роспускомъ многихъ со двора и за уходомъ: однихъ - на базаръ, другихъ - за магазины, на лицо въ 4-й ротѣ осталось немного кантонистовъ. По случаю праздника они играли въ жгуты, въ чехарду, въ костяжки, въ камешки.

   Въ это время, на одной изъ кроватей задней лин³я задумчиво сидѣли знакомые читателю кантонисты: Бахманъ, Мараевъ и Васильевъ - депутаты, объяснявш³еся съ ревизоромъ.

   - Во всемъ-то намъ, братцы, не везетъ, говорилъ Бахманъ, вздохнувъ. - Теперь мы окончательно пропали. Такъ я думаю.

   - Еще бы не пропасть! подхватилъ Васильевъ.- Учителишки-то, вонъ, струсили, - ну, и Сибиряковъ погибнетъ.

   - Ну ихъ, учителей! Самимъ грозитъ бѣда; не дальше, какъ завтра, объ эту пору, намъ, пожалуй, придется ужь лежать въ лазаретѣ... изсѣченными.

   - Бѣжимъ, братцы! вполголоса молвилъ Мараевъ.

   - Идетъ, дрожащимъ голосомъ отозвался Васильевъ.

   - Ну, а ты, Миша?

   - Я?.. и я... покончу... подтвердилъ Бахманъ, махнувъ рукою.

   - Такъ идемъ собираться въ путь-дорогу, настаивалъ Мараевъ,- Какъ только стемнѣетъ, чтобъ нашего и духу больше здѣсь не пахло.

   - Собираться, такъ собираться, повторилъ Бахманъ: - Не красна и жизнь-то, жалѣть не о чемъ. Кончить лучше сразу, да и баста.

   Друзья разошлись въ разныя стороны.

  

  

   Ночью, когда всѣ уже спали, произошло необыкновенное происшеств³е: одинъ изъ кантонистовъ второй роты увидалъ чорта.

   - Караулъ, чортъ, чортъ, караулъ! заревѣлъ онъ благимъ матомъ.- Караулъ! чортъ, чортъ, караулъ! подхватили проч³е часовые.- Караулъ! повторилось эхомъ въ отдаленныхъ комнатахъ.

   Кантонисты повскакали съ кроватей. Поднялся шумъ, гамъ, все столпилось у входа въ ретирадное мѣсто, откуда раздавался крикъ.

   - Благо попался, надо поймать его, этого чорта, кричали кантонисты:- всѣ бока ему переломать.

   - Это онъ наши сапоги по ночамъ носитъ; къ утру весь глянецъ пропадаетъ!

   - А гогочетъ-то въ трубѣ, а свищетъ-то въ окнахъ, все вѣдь, братцы, онъ же, этотъ самый чортъ!

   - Тащите, братцы, скорѣе образъ сюда!

   - Лучше, братцы, въ бутылку его заманить, да пробкою и закупорить; пусть его тамъ издохнетъ. Несите бутылку-то.

   - А поди-ка поставь её, коль храберъ, авось на мѣстѣ же задушитъ. Боекъ больно, такъ покажи свою удаль.

   - Что за крикъ! Кто тамъ? допытывались переполошивш³еся унтера и фельдфебель.

   - Чортъ стоитъ въ ретирадѣ, кантониста душитъ, давить, колетъ, голосили со всѣхъ сторонъ.

   - Унтеръ-офицеры одѣться въ форму! скомандовалъ фельдфебель.- Зайцевъ, бѣги за дежурнымъ офицеромъ. Живо!

   Явился дежурный офицеръ и, протирая сонные глаза, спросилъ, что случилось.

   - Чортъ, ваше бродье, душитъ въ ретирадѣ кантонистовъ, отвѣчалъ наобумъ фельдфебель, тоже еще неочнувш³йся порядкомъ.- Что прикажете дѣлать?

   - Какой тамъ чортъ! Сами вы всѣ черти, дьяволы. Никогда спокою не дадите, проклятые! Огней сюда! Унтеръ-офицеры впередъ! Тесаки наголо!

   - Слушать команду! Унтеръ-офицеры перекрестились:- тесаки на перевѣсъ, напри дверь и дружно, сразу отворить. Разъ, два-три! Унтера принатужились и, однимъ напоромъ растворивъ настежь дверь, влетѣли, до половины, въ ретирадное мѣсто, по тотчасъ же отскочили обратно въ двери и въ замѣшательствѣ погасили почти всѣ огни. Самъ дежурный попятился, въ виду такихъ критическихъ обстоятельствъ.

   - Ну, что? спросилъ онъ неровнымъ голосомъ, отойди подальше отъ дверей.

   - Стоитъ, какъ есть стоитъ надъ самою дырою, отвѣчали унтера, двигаясь еще больше назадъ.

   - Да кто стоитъ?

   - Извѣстно кто: чортъ, ваше бродье.

   Всѣ остолбенѣли. На окнѣ ретираднаго мѣста стоялъ ночникъ и огонекъ свѣтильни чуть-чуть теплился; на томъ мѣстѣ потолка, гдѣ должно было висѣть ночнику, дѣйствительно что-то стояло.

   - Унтеръ-офицеры, тесаки на руку и впередъ маршъ! командовалъ офицеръ. Но ни чортъ, ни унтера не трогались съ мѣста.

   - Что же? ослушаться?.. Всѣхъ передеру, разжалую, сквозь строй прогоню! Бери его приступомъ, хватай!

   - Позвольте мнѣ, ваше бродье, войти туда, молвилъ коренастый, здоровый кантонистъ, лѣтъ двадцати-двухъ. Онъ находился въ умывальнѣ, для уборки, и частенько вынашивалъ на дворъ по ночамъ ушаты съ нечистотами.- Я никакихъ чертей не боюсь, продолжалъ онъ: - потому привыкъ по ночамъ шататься, да и черти, что люди - разные бываютъ: и смирные, и озорники.

   - Сдѣлай милость, иди, ласково заговорилъ дежурный:- ступай, любезный, да смотри, осторожнѣй, не ровенъ часъ... сохрани Богъ, схватитъ.

   - Не безпокойтесь, ваше бродье. Пропустите-ка, ребята! Онъ взялъ свѣчку и вошелъ въ ретирадное мѣсто, оставивъ позади себя настежь растворенную дверь. У зрителей захватило дыхан³е.

   - Да это, ваше бродье, не чортъ, а кантонистъ, громко заговорилъ Ивановъ, остановившись предъ воображаемымъ чортомъ.

   - Кантонистъ?.. Неужто кантонистъ? тревожно спросили разомъ нѣсколько голосовъ.

   - Ну да, кантонистъ, повторилъ Ивановъ, заглядывая вверхъ.- Михайло Бахманъ! Я его коротко зналъ.

   - Да что же онъ?

   - А повѣсился.

   - Да изъ-за чего?

   - Знать жизнь-то больно, ваше бродье, красна. Прикажете стащить его съ петли-то?

   - Нѣтъ, не трогай. Посмотри хорошенько, онъ ли еще это, а ежели онъ, то на чемъ повѣсился и не живъ ли еще?

   -> Онъ-то онъ, ваше бродье. Ивановъ повертѣлъ висѣвшаго Бахмана кругомъ и потомъ щелкнулъ его пальцами по носу.- А повѣсился онъ на полотенцѣ и оно ужь порвалось: тяжелъ больно. Нарочно, шельмецъ, испортилъ новое полотенце, а оно вѣдь казенное, за него каптенармусъ житья не дастъ. Подай, дескать, въ сдачу.

   Удостовѣрившись въ дѣйствительности случившагося, дежурный заперъ дверь на замокъ, поставилъ часоваго и ушелъ. Фельдфебель, унтера и кантонисты тоже разошлись. Утромъ тѣло Бахмана сняли съ петли, унесли въ часовню лазарета, а сутки чрезъ трое завернули трупъ съ ногъ до головы въ холстъ и, положивъ въ наскоро сколоченный ящикъ, взвалили этотъ "гробъ" на телѣгу. Кучеръ со сторожемъ свезли его за околицу и закопали въ болотѣ, на кладбищѣ самоуб³йцъ. Тѣмъ и кончилась жизнь этого несчастнаго юноши.

   На четвертый день послѣ погребен³я Бахмана, Мараева и Васильева исключили изъ списковъ, какъ безъ вѣсти пропавшихъ, распространивъ по заведен³ю слухъ, будто они утонули, о чемъ начальство заключило по найденной на берегу рѣки ихъ одеждѣ.

   Вскорѣ послѣ трагической смерти Бахмана, заведен³е внезапно было взволновано печальными новостями: Сибирякову вышло рѣшен³е. Его разжаловали въ рядовые, наказали 150-ю ударами розогъ и сослали въ гарнизонъ. Начальнику дали выговоръ за безпорядки по заведен³ю. А еще недѣли двѣ спустя, въ казармы привели Мараева, закованнаго въ кандалы. Убѣжавъ изъ заведен³я, онъ хоть и успѣлъ перебраться, вмѣстѣ съ Васильевымъ, въ сосѣднюю губерн³ю, но, отыскивая тамъ безопасное убѣжище, они забрели въ какой-то городишко, гдѣ и остались ночевать. Мараевъ пошелъ на базарѣ купить провиз³и и заспорилъ съ торговкою, торговка крикнула сотскаго, который стащилъ его въ полиц³ю. Тамъ его начали допрашивать: чей, да откуда, но онъ упорно молчалъ цѣлыхъ трое сутокъ. Этимъ онъ давалъ Васильеву знать, чтобъ скрылся. Потомъ признался и былъ отправленъ по этапу въ заведен³е. Здѣсь его засадили на гауптвахту и предали суду. Главное начальство рѣшило наказать его 100 ударами розогъ. Ночь предъ наказан³емъ Мараевъ провелъ въ самыхъ мучительныхъ страдан³яхъ. Утромъ долго, горячо молился, а когда пришелъ за нимъ конвои, онъ молча простился со своими сожителями по гауптвахтѣ, шепнулъ одному изъ нихъ что-то на ухо и смѣло, рѣшительно отправился за получен³емъ опредѣленнаго наказан³я, за побѣгъ.

   Передъ выстроеннымъ на плацу фронтомъ кантонистовъ нетерпѣливо ожидалъ Мараева, какъ коршунъ добычу, Курятниковъ. Около него стояли барабанщики и лежало пучковъ 100 розогъ, вымоченныхъ въ горячей соленой водѣ.

   Очутившись на лобномъ мѣстѣ, Мараевъ оглянулся кругомъ и позеленѣлъ отъ страха.

   - Раздѣнься-ка, каналья ты эдакая, молвилъ начальникъ:- все, все долой. Я вотъ тебѣ покажу, какъ бѣгать.

   - Ваше высокород³е, помилуйте, сжальтесь надо мной! взмолился-было Мараевъ.

   - Спущу прежде шкуру съ шеи до пятъ, а потомъ, пожалуй, и помилую. Раздѣвайся же!

   - Такъ прочтите, ваше высокородье, хоть вотъ эту записку впередъ, а тамъ... Мараевъ вынулъ изъ-за обшлага шинели крѣпко свернутую бумажку, въ которой ровно ничего не было писано и, придвигаясь въ начальнику, подалъ ее ему.

   Начальникъ взялъ въ руки бумажку и внимательно началъ ее раскручивать. Въ это самое время Мараевъ схватился обѣими руками за его эполеты, съ быстротою молн³и сорвалъ, одинъ совершенно прочь, а другой на половину, ударилъ вырваннымъ эполетомъ начальника по щекѣ и потомъ началъ комкать, мять эполетъ, въ какомъ-то дивомъ изступлен³я. Поступокъ Мараева точно громомъ поразилъ весь фронтъ. Начальствующ³е остолбенѣли, а подначальные чуть не запрыгали {Между кантонистами и даже солдатами тогдашняго времени твердо вѣрили въ неизвѣстно откуда занесенный слухъ, будто офицеръ, съ котораго сорвутъ эполеты, тѣмъ самымъ лишается офицерскаго зван³я.}.

   - Отнять эполетъ и взять его! отчаянно заревѣлъ Курятниковъ, опомнившись. И офицеры, и фельдфебель бросились на Мараева и хоть съ большимъ трудомъ, но отняли у него измятый эполетъ, а самого повалили на полъ.

   - Раздѣть его до нага, растянуть на скамейкѣ и начать въ пересыпк-ку-у!... неистово ревѣлъ начальникъ, надѣвая эполетъ.

   Одежда Мараева моментально превратилась въ клочки, а самъ онъ очутился на скамейкѣ; на головѣ и на ногахъ его сидѣли солдаты, а два барабанщика ужь рвали розгами живое мясо изъ его тѣла.

   Затѣмъ началось вторичное судьбище, вслѣдств³е котораго послѣдовало новое рѣшен³е: "Мараева, какъ неимѣвшаго въ день содѣян³я преступлен³я совершенныхъ лѣтъ (ему было 16 лѣтъ и 11 мѣсяцевъ отроду), на основан³и 107 и 937 ст. I кн. 5-й части свода военныхъ законовъ, не наказывая тѣлесно, лишить всѣхъ правъ состоян³я и сослать въ каторжную работу въ крѣпостяхъ на восемь лѣтъ". Мараева привели въ канцеляр³ю и безъ всякой уже торжественности одному прочитали рѣшен³е. Въ тотъ же часъ отправили его въ губернское правлен³е, а оттуда въ острогъ. Выходя изъ канцеляр³и, Мараевъ,- уже страшная, неузнаваемая тѣнь прежняго красиваго, здороваго юноши,- прощаясь съ окружавшими его товарищами, занимавшимися въ канцеляр³и (въ числѣ ихъ былъ и авторъ очерковъ), искренно радовался своему избавлен³ю отъ кантонистской жизни. По своему простодуш³ю, онъ не допускалъ даже и мысли, чтобы жизнь въ каторжной работѣ могла быть хуже житья въ заведен³и кантонистовъ.

   Послѣдн³й актъ трагед³и, въ которой были главными дѣйствующими лицами трое юношей, разыгрался нѣсколько лѣтъ спустя.

   Въ канцеляр³ю заведен³я привели однажды, подъ конвоемъ, высокаго, здороваго мужчину, лѣтъ 23-хъ на видъ, въ арестантской одеждѣ, въ вандалахъ, съ длинными русыми волосами и такого же цвѣта бородою. То былъ Васил³й Васильевъ. Сзади конвоя стояла молодая женщина, довольно красивой наружности, держа за руку хорошенькаго мальчика лѣтъ шести. Женщина была жена, а мальчикъ - сынъ Васильева. Широкое, мускулистое лицо Васильева болѣзненно передергивалось, а больш³е голубые глаза его лихорадочно блуждали, переходя съ одного предмета на другой. Истор³я странств³я Васильева по бѣлу свѣту и рокового возвращен³я въ заведен³е была довольно коротка. Пробравшись верстъ за 400 отъ мѣста расположен³я заведен³я, онъ досталъ какимъ-то путемъ чужой паспортъ; зашибъ, затѣмъ, трудомъ да бережливостью, копейку, отошелъ еще нѣсколько отъ большого тракта, и поселился въ маленькомъ городишкѣ. Тамъ, онъ занялся кое-какою торговлею, и, наконецъ, женился. Черезъ годъ у него родился сынъ. Тихо, мирно прожилъ онъ такимъ образомъ, нѣсколько лѣтъ. Повременамъ онъ впадалъ въ грусть, скучалъ по матери, по сестрѣ и въ такихъ случаяхъ прибѣгалъ въ выпивкѣ. Разъ, будучи навеселѣ, выболталъ онъ неосторожно тестю свою кручину, а тотъ, поссорившись съ нимъ изъ-за чего-то, въ пылу гнѣва, выдалъ его полиц³и. Полиц³я сперва высосала изъ него, въ короткое время, всѣ его средства, а потомъ засадила самаго въ острогъ, затѣяла переписку, по милости которой онъ и очутился въ канцеляр³и. Жена его отправилась за нимъ вмѣстѣ съ сыномъ.

   - Такъ ты, братецъ, такъ-таки и не хочешь сознаться, что ты кантонистъ Васил³й Васильевъ? спрашивалъ его въ канцеляр³и уже новый начальникъ.- Вѣдь есть улики. Станешь запираться, тебѣ же хуже будетъ.

   - Нѣтъ, я не кантонистъ, а мѣщанинъ, это видно изъ моего паспорта, грубо отвѣчалъ арестантъ, потупивъ голову. - Меня стращать нечего: я никакихъ уликъ не боюсь.

   - Выдь-ка, матушка, сюда и погляди, не онъ ли твой братъ? продолжалъ начальникъ, повернувъ голову къ боковой двери. Изъ двери вышла блѣдная, изнуренная молодая женщина. Взглянувъ на арестанта, она пошатнулась, остановилась, шагнула еще впередъ, опять остановилась, и зарыдавъ, оперлась на столъ.

   - Ну, что, матушка, онъ что ли твой братъ, или нѣтъ? спросилъ начальникъ. - Скажи по совѣсти, и разомъ покончимъ эту комед³ю.

   - Онъ, батюшка, онъ, мой братъ Вася, сквозь слезы заговорила монашенка: - Вася, голубчикъ, вѣдь это ты, ты, мой сердешный! добавила она и бросилась-было къ нему на шею.

   - Убирайся прочь отъ меня! озлобленно крикнулъ арестантъ и оттолкнулъ отъ себя монашенку.- Кой тутъ чортъ: братъ! Ишь побраталась...

   Но монашенька не унималась, рыдан³ямъ и причитан³ямъ ея не было конца. Несмотря на упорное отрицан³е со стороны Васильева, начальникъ вынесъ изъ этой сцены убѣжден³е въ его виновности. Судьба его была рѣшена.

   Васильева прогнали сквозь строй и сослали въ арестантск³я роты за шестилѣтнее нахожден³е въ бѣгахъ, за поддѣлку паспорта и упорное запирательство. Сына его взяли въ кантонисты, какъ человѣка, рожденнаго отъ кантониста, а жена, чаявшая освободить мужа, видѣвши экзекуц³ю надъ нимъ и лишившись не только его, но и сына, сошла съ ума и кончила жизнь самоуб³йствомъ.

  

  

   Здѣсь кстати, во-первыхъ, замѣтимъ, что давилось, топилось и бѣгало очень много кантонистовъ, а во-вторыхъ, разскажемъ другой случай. Въ заведен³е однажды привели сѣдаго старика, лѣтъ 50-ти, когда-то, въ молодости, отлынявшаго отъ поступлен³я въ кантонисты. У старика были не только сыновья, но и внуки. Судили его, судили, и, наконецъ, во вниман³е къ чистосердечному его сознан³ю, старости и неспособности къ боевой службѣ, рѣшили: не наказывая его тѣлесно, опредѣлить въ кашевары на солдатск³й 25-тилѣтн³й срокъ. Такимъ образомъ, онъ могъ разсчитывать на отставку не ранѣе, какъ на восьмидесятомъ году жизни.

   Старикъ былъ словоохотливъ и нерѣдко разсказывалъ о своихъ похожден³яхъ.

   - Прожилъ я, говорилъ онъ, въ бѣгахъ вѣкъ свой, не крадучись, а по-божески, да по милости общаго благодѣтеля - добраго барина. Жилъ-былъ неподалеку отселева этотъ баринъ, знатный, богатый и большой охотникъ до правды, до воли и до войны. Гдѣ, какъ и почему онъ пристрастился къ эвдакимъ дѣламъ, откуда и когда явился въ помѣстье - ничего я этого не знаю. Помѣстье его было большущее: тянулось на цѣлый уѣздъ, а самъ онъ жилъ въ громадномъ селѣ. Село стояло надъ широкой, бурливой рѣкой и попасть въ него можно было не иначе, какъ переѣхавши рѣку на барскомъ паромѣ. На ночь паромъ причаливался къ берегу села и держался до утра на привязи. У села и по селу ходили ночью, по наряду, караульщики. Самое село было окружено каменною стѣною, точно крѣпостью. Внутри села тянулся, на версту, одинъ каменный домъ одноэтажный со всякими службами. Баринъ всѣхъ принималъ, кому худо на свѣтѣ жилось: кто удиралъ отъ дурнаго помѣщика, кто отъ солдатства, или кантонистства, а кто изъ острога,- всѣ шли къ нему. Всяк³й такой человѣкъ являлся къ нему лично, разсказывалъ ему по совѣсти: откуда, какъ и для-че убѣжалъ, получалъ отъ него наставленье какъ держаться, живучи у него, и уходилъ съ провожатымъ въ контору. Тамъ его записывали въ число дворни, отводили комнату въ барскомъ же домѣ, давали одежду, обувь, бѣлье и все такое прочее. Съ мѣсяцъ бѣглый отдыхалъ, знакомился со всѣми; а тамъ его посылали на работу, по его силамъ и понят³ямъ глядя. Такъ проходило нѣсколько мѣсяцевъ, а послѣ, выбиралъ себѣ дѣло, какое тебѣ по нраву. Холостыхъ баринъ любилъ женить, дѣвокъ замужъ выдавать, и тѣмъ и другимъ давалъ отъ себя приданое, строилъ избы, переводилъ ихъ въ друг³я свои имѣн³я, пересаживалъ на оброкъ, а оброкъ бралъ самый пустяшный. У мужиковъ самъ крестилъ дѣтей, помогалъ имъ деньгами, обходился со всѣми ласково, дружественно, точно съ ровней. Любилъ онъ всего больше смѣльчаковъ, расторопныхъ, да стрѣлковъ; съ такими людьми онъ объѣзжалъ верхами, на лошадяхъ, свои помѣстья и охотился по лѣсамъ дремучимъ. Всѣ его знали. Не было примѣра, чтобъ онъ кого-нибудь изъ бѣглыхъ выдалъ, не глядя ни на как³я угрозы, ни на как³я жалобы господъ. Начальства онъ рѣшительно никакого не боялся. Пр³ѣдетъ, бывало, становой, либо исправникъ отыскивать какого-нибудь бѣглаго; явится въ нему. Онъ его выслушаетъ, велитъ напоить-накормить, дать на дорогу за трудъ: становому - 25 руб., исправнику - 50 руб. и проводить его за ворота. Тѣ, знавши его нравъ, угостившись на славу, брали деньги, уѣзжали во свояси, да и докладывали кому тамъ надо, что, молъ, такого-то нѣтъ. Ну, а ежели, да наѣдетъ бойк³й какой чиновникъ и не ублаготворится барскимъ положеньемъ, его, по барскому наказу, отдирали розгами и вывозили за рѣку, подъ карауломъ. Насылали, случалось, иногда, и войско, но и оно ворочалось назадъ ни съ чѣмъ: баринъ скорехонько, бывало, вооружитъ своихъ смѣльчаковъ винтовками, уберетъ паромъ, всѣ лодки, и шабашъ. Постоятъ, постоитъ это войско за рѣкой, али у села, да и вернется во свояси съ тѣмъ же, съ чѣмъ и пришло. Такимъ-то вотъ манеромъ баринъ и наводилъ страхъ на всѣхъ властей много лѣтъ сряду, пока его не стало, а съ этимъ случаемъ и ваша сила вдругъ лопнула и всѣ мы сгибли. Отлучился разъ баринъ потихоньку въ Москву. Начальство это пронюхало, схватило его въ дорогѣ, да и упрятало куда-то далеко, а къ намъ бацъ войско, застигло всѣхъ въ расплохъ и пошла тутъ такая перепалка, что и небу было жарко. Около мѣсяца перебирали насъ до косточкамъ. Кто успѣлъ - убѣжалъ, кто струхнулъ - утопился въ рѣкѣ, а кто сплоховалъ - тотъ попался. Въ числѣ бѣглыхъ кантонистовъ очутился и я. Попалъ я съ барину такимъ родомъ: заслышавъ, что меня требуютъ въ кантонисты, я убегъ изъ дома, явился къ барину, разсказалъ ему свое горе и остался у него жить. Мнѣ было въ ту пору ровно 18 лѣтъ. И вотъ цѣлый вѣкъ выжилъ благополучно, не думалъ, не гадалъ, а теперь, на старости лѣтъ, попался; да мало того самъ попался, такъ и все добро мое, нажитое кровавымъ потомъ, сгинуло: въ суматохѣ все до тла раскрали.

  

   Прошла половина лѣта и кантонисты уже собрались въ деревню, куда ихъ, въ эту пору, ежегодно выводили на отдыхъ.

   Однажды утромъ, въ ³юлѣ, кантонисты всего заведен³я стояли на плацу. Передъ фронтомъ прохаживался начальникъ, желавш³я обратиться къ своимъ питомцамъ съ напутственною рѣчью.

   - Въ деревнѣ жить смирно, говорилъ онъ: - хозяевъ вашихъ уважать! Помогайте имъ, чѣмъ можете, и они станутъ хорошо васъ кормить, прощать пров³антъ; а коли будете озорничать, и они потребуютъ паёкъ - такъ я васъ!

   Съ такимъ напутств³емъ кантонисты отправились, поротно, въ дорогу, пѣшкомъ, верстъ за сто или за двѣсти отъ города.

   Житью въ деревнѣ кантонисты всегда радовались, его ждали съ свойственнымъ дѣтямъ нетерпѣн³емъ. Но съ прибыт³емъ въ деревню, ихъ радость значительно уменьшалась: тамъ также надо было вставать въ пять и шесть часовъ утра и ходить ежедневно на фронтовое ученье въ капральство и на ротный дворъ. Разстоян³е между деревнями, гдѣ жили кантонисты (человѣкъ 10, 15 и до 30 въ каждой деревнѣ), и центрами учен³я, простиралось отъ 5 до 15 верстъ, а такая ходьба отягощала кантонистовъ тѣмъ болѣе, что ни проливной дождь, ни грязь не освобождали отъ явки къ 7 часамъ на ученье. Кто опаздывалъ или вовсе не являлся,- тотъ получалъ за это всегда изрядную поронцу. Взрослыхъ, кромѣ того, безпрерывно разсылали по деревнямъ съ казенными и частными поручен³ями. Они же обязывались собирать и приводить на ученье малолѣтнихъ и присматривать за ними дома, и имъ же доставалось за шалости и оплошность послѣднихъ. Но всего тяжелѣе для кантонистовъ бывали въ деревняхъ тѣлесные смотры, которые производились два-три раза въ недѣлю, въ видахъ предотвращен³я зарази отъ мужиковъ, у которыхъ они жили. Поднимется, бывало, рѣзк³й, холодный вѣтеръ, пойдетъ крупный, частый дождь, а въ сараѣ, съ огромными щелями въ стѣнахъ, съ развалившеюся крышею, стоитъ капральство, раздѣтое до нага. Правящ³й, или ротный командиръ ходятъ по фронту, осматриваютъ, ощупываютъ и разглядываютъ порознь каждый суставчикъ. Какъ дождь ни мочитъ, какъ ни бросаетъ отъ холода въ дрожь - не смѣй ни вздрогнуть, ни глазомъ моргнуть. Фронтъ, по словамъ начальства, было мѣсто священное, и потому за невольную дрожь, какъ за оскорблен³е этой святыни, неминуемо наказывали. Кромѣ того, кантонистамъ, во время стоянки въ деревняхъ, воспрещалось пѣть пѣсни на улицахъ, ходить разстегнувшись, участвовать въ дѣтскихъ играхъ, уходить дальше гумна безъ спросу.

   Крестьяне той мѣстности, гдѣ квартировали кантонисты, были преимущественно старообрядцы различныхъ толковъ, а потому враждебно встрѣчали кантонистовъ, непринадлежащихъ къ ихъ сектамъ. Съ своей стороны кантонисты, слѣдуя наставлен³ю начальника: уважать хозяевъ, и боясь вооружатъ послѣднихъ противъ себя, изыскивали всевозможные способы сближен³я съ своими хозяевами и безсовѣстно обманывали ихъ.

   Особенно отличался хитростью кантонистъ Бобковъ. Бывало, войдетъ въ назначенную ему для житья избу, поклонятся.

   - Здравствуйте, люди божьи, говоритъ. - Я къ вамъ картировать назначенъ, такъ не обижайте жь меня, смиреннаго раба бож³я: я и то въ кипяткѣ киплю, да и родомъ изъ вашего соглас³я.

   - Здравствуй, коль не шутишь, недовѣрчиво отвѣчаетъ старуха, нашептывая молитву и перебирая въ рукахъ чотки. - А какимъ ты крестомъ молишься, ежели нашего соглас³я?

   - Благословеннымъ, бабушка, благословеннымъ молюсь, вотъ какъ видишь, а то какимъ же мнѣ инымъ крестомъ молиться?

   - Ну, а какъ евта вещь прозывается? продолжаетъ она, показывая ему чотки.

   - Лестовка, бабушка. Покойная моя матушка, царств³е ей небесное, завсегда такъ молилась и меня тому жь учила,- и вотъ въ службѣ-то этой я, почитай, все перезабылъ. Да и не мудрено: по нашему-то вонъ и молиться запрещаютъ...

   - Коли, голубчикъ, велятъ? Они, вѣдь, еретики, да смутьяны рода человѣческаго; такъ гдѣ жь имъ думать о спасен³и, да о царств³и небесномъ! Звать-то тебя какъ?

   - Александромъ, бабушка, и кличутъ Бобковымъ. У меня, бабушка, со вчерашняго вечера еще и крошки во рту не было. Ѣсть больно хочется. Не дашь ли чего перекусить?

   - Наслышаны мы, голубчикъ Александра, про вашу-то службу вдоволь: знай сквернословь, да пой сатанинск³я пѣсни, а въ брюхѣ-то пущай себѣ урчитъ. Скидивай свою муниц³ю, склади ее вонъ въ задъ, на лавку, умой, у рукомойника, руки-тѣ, помолись, да и садись за столъ. А я тѣмъ временемъ сберу тебѣ обѣдъ: съ голодухи-то, поди, не до балясовъ.

   - Истинно такъ, бабушка. Вотъ поѣмъ, такъ и языкъ будетъ легче ворочаться.

   Бобковъ раздѣвается, моется, молится по-старообрядчески и начинаетъ обѣдать; а старуха то и дѣло подливаетъ и подкладываетъ ему вкуснаго съѣстнаго, какъ единовѣрцу. Отобѣдавъ, онъ садится возлѣ старухи, внимательно слушаетъ ея поучен³я, поддакивая ей, самъ разсказываетъ всевозможныя небылицы о претерпѣнныхъ будто бы имъ страдан³яхъ "за правую вѣру", и къ вечеру становится совершенно своимъ человѣкомъ въ избѣ.

   Не успѣла семья вернуться съ поля, какъ старуха ужь оповѣстила ее о мнимомъ единовѣрцѣ.

   - А тя, малый, не врешь, будто ты нашего соглас³я? строго спрашиваетъ Бобкова старикъ, глава семья.

   - Чистая это, дѣдушка, правда!

   - Ну, и табачища поганаго не куришь и не нюхаешь?

   - Что ты, дѣдушка, что ты, Господь съ тобой! Это зельемъ-то дьявольскимъ, чтобъ я осквернилъ себя - сохрани и помилуй меня Боже. Ни-ни!

   - Коля такъ, садись съ нами ужинать.

   Тѣмъ спросы о вѣрѣ и кончались. И Бобкомъ съ перваго же дня обѣдаетъ, ужинаетъ вмѣстѣ со всѣми, старуха креститъ его на сонъ грядущ³й; ночью, когда онъ разбросается во снѣ, она окутываетъ его; нашептываетъ надъ нимъ, сгоняетъ съ него мухъ; стираетъ его казенное бѣлье, нашиваетъ ему собственнаго, даетъ холста на портянки; изъ всякаго лакомаго кушанья старается удѣлить ему лучшую часть, словомъ - лелѣетъ и бережетъ его, какъ роднаго. Всѣ остальные члены семьи также любятъ его; а онъ за все это отплачиваетъ имъ посильною работою по хозяйству, смирен³емъ, точнымъ исполнен³емъ хозяйскихъ обычаевъ, да слушаетъ по воскресеньямъ, часъ-другой, какъ старикъ читаетъ, по складамъ, семейству древнее благочест³е. Проходитъ мѣсяцъ.

   - Не видала ли, бабушка, гдѣ моей шинели? спросилъ однажды Бобковъ, сбираясь утромъ на ученье.

   - Шинели?.. Ахъ ты, Лексаша, Лексаша! И не грѣхъ тебѣ насъ обманывать-то? Не грѣхъ тебѣ смѣнять праву вѣру на зелье, на погань?!. На томъ свѣтѣ вѣдь за каленымъ желѣзомъ станутъ ротъ-то тебѣ выжигать!..

   - Да гдѣ, я тебя спрашиваю, шинель-то? Вѣдь опоздаю на ученье: меня за это выдерутъ!

   - Шинель-то? Да я въ огородъ выбросила твою паскудную шинель-то: она вся вонъ провоняла поганью - табачищемъ. Не держать же въ избѣ евдакую мерзость: грѣхъ, большой грѣхъ. Неужто ты, Лексаша, и вправду жрешь это зелье-то?

   Но Бобкову вовсе не до отвѣтовъ: онъ бросился въ огородъ, съ трудомъ отыскалъ шинель, надѣлъ ее и побѣжалъ на ученье; а вернувшись, засталъ старуху въ страшной суматохѣ: она мыла кипяткомъ всѣ вещи, за которыя онъ когда-либо брался руками, всѣ лавки, на которыхъ онъ сиживалъ, выжигала калеными каменьями всю глиняную и жестяную посуду, изъ которой онъ когда-либо ѣдалъ. На спросъ, что все это значить, старуха принялась его укорять богоотступничествомъ, ворчала и отплевывалась отъ него, какъ отъ нечистой силы; онъ