Никитин Виктор Никитич - Многострадальные

лушаемъ, ваше благородье.

   - На лѣ-во... Скорымъ шагомъ маршъ! Рота пошла.- Въ ногу, въ ногу, держи тактъ. Перемѣни ногу. Трое сбились. Произошло смятенье, раздался смѣхъ.

   - Стой, стой, стой!.. Кто смѣялся? шагъ впередъ. Никто не трогался съ мѣста.

   - Четвертый и седьмой рядъ втораго полувзвода шагъ впередъ! Шесть человѣкъ выдвинулись.

   - Кто изъ васъ смѣялся?

   - Никто, ваше блародье.

   - Врете: я самъ слышалъ.

   - Да теперь, ваше благородье, еще темно: нельзя и разглядѣть кто смѣялся, отвѣчаетъ рослый кантонистъ.- Можетъ, кто и во снѣ, говоритъ онъ; друг³е вонъ еще спятъ маршируючи...

   - Ну, ты, значитъ, и смѣялся, коли оправдываешься. Развѣ не знаешь, что такое фронтъ? Убью! Молите Бога, продолжаетъ онъ, обращаясь во всей ротѣ:- что я зарокъ далъ не драть: сейчасъ бы всю роту вздулъ...

   - Фроловъ! выдь на середину и разскажи про мой зарокъ, да такъ, какъ я тебя училъ. Понимаешь?

   - Ихъ благородье, въ былыя времена, любили драть и драть безпощадно, внятно и отчетливо говорилъ молодой унтеръ-офицеръ.- Лѣтъ пять тому назадъ ихъ благородье изволили замѣтить на ученьи у одного кантониста нечищенные сапоги, разсердились и сказали: "Эхма! И у тебя, Фроловъ, сапоги не чищены - драть!" Фроловъ просилъ помиловать его..

   - Не дремать, прервалъ Таракановъ разсказчика.- Ноги!

   - Фроловъ просилъ помилован³я, продолжалъ разсказчикъ. "Нѣтъ, не въ моемъ духѣ миловать, поблажку давать", изволили отвѣтить ихъ благородье. Фельдфебель тоже сталъ просить за Фролова. Это вдостоль разсердило ихъ благородье и они изволили закричать: "Я простить, я простить? Въ жизнь никому не прощу!". И тутъ же, отодравши Фролова....

   - Не кашлять, не шевелиться, перебилъ Таракановъ:- слушать, что говорятъ. Дальше.

   - Отодравши Фролова, ихъ благородье ушли домой, дорогой же ихъ схватило, они захворали такъ,- ажно чуть не умерли, и лежа на смертномъ одрѣ ихъ благородье изволили дать себѣ зарокъ никогда больше не драть никого, имя Божье всуе не поминать, отслужили на томъ мѣстѣ молебенъ, выздоровѣли и съ тѣхъ поръ, точно не дерутъ...

   Унтеръ-офицеръ былъ тотъ самый, котораго Таракановъ выдралъ послѣднимъ. И чтобы имѣть возможность чаще раскаиваться, Таракановъ исхлопоталъ Фролову производство въ унтеръ-офицеры и оставилъ его у себя же въ ротѣ, живымъ, такъ сказать, памятникомъ измѣненнаго имъ характера.

   - Вотъ что значитъ Богъ-то! восторженно произнесъ Таракановъ, по окончан³и рѣчи Фролова.- Не шевелись! Новички! все это запомнить и благодарить Бога, что онъ наставилъ меня... не то... Гавриловъ! бедра влѣво. Ужо пойдете въ классъ, а потому я теперь произвелъ ученье; безъ ученья нельзя: всѣ построен³я забудете. Разойтись и ложиться спать до 7 часовъ, потомъ въ классъ безъ осмотра, заключилъ Таракановъ, и ушелъ въ дежурную комнату.

   Страсть Тараканова производить ученья доходила до сумасшеств³я. Онъ не могъ прожить дня безъ ученья. Оттого, когда рота шла одинъ очередной день въ недѣлю въ классъ,- онъ непремѣнно училъ ее: или до класса - рано утромъ, или послѣ ужина - вечеромъ. Въ будни все это было въ порядкѣ вещей; но въ праздники никакихъ учен³й не допускалось ни подъ какимъ предлогомъ. Это побудило его изобрѣсть преоригинальной способъ производить ученье дома. Настаетъ, напримѣръ, воскресенье. Онъ ждетъ не дождется, скоро ли жена уйдетъ къ обѣднѣ (дѣтей у него не было), а кухарка уберется въ комнатахъ. Лишь только то и другое исполнится, онъ живо одѣнется въ сюртукъ, застегнется, выдвинетъ на средину комнаты всѣ стулья, установитъ ихъ въ три ряда, зайдетъ съ какого-нибудь конца, сначала тихо, потомъ громче и громче начинаетъ имъ командовать: "Трет³й съ лѣваго фланга полъ-шага назадъ! Пятый глаза на право. Смотрѣть веселѣй; ѣшь начальника глазами. Седьмой рядъ не шевелись: всю морду расколочу. А-а? вамъ хохеньки, хахеньки, вотъ же тебѣ, мерзавецъ эдак³й, вотъ тебѣ, скотина ты эдакая". И подбѣжавъ къ одному изъ стульевъ, онъ начинаетъ колотить по немъ кулакомъ, но ощутивъ боль - озлобленно бросаетъ стулъ объ полъ, ставитъ на его мѣсто другой и снова начинаетъ: "шеренга глаза на пра-во. Слушать команду, не то заморю на стойкѣ, непремѣнно заморю!.. Скорымъ шагомъ мар-ршъ"... И со стуломъ въ рукахъ пускается маршировать по комнатѣ, дѣлая различныя построен³я...

   - Што кто вы, баринъ, дебоширничаете? спрашиваетъ, бывало, Тараканова, его кухарка, остановясь у дверей.- Давно ли стулья-то чинили, а ни опять ужь ломаете? Баринъ, а баринъ, шли бы ни лучше въ церковь Божью, чѣмъ изъясняться-то понапрасну.

   Но Таракановъ продолжаетъ свое ученье.

   - Погляди ка въ окно-то: сколько на улицѣ народу столпилось глазѣть на ваше кудесничанье? И кухарха рѣшается дернуть его за руку.

   - Смир-р-рно! руки по швамъ, вскрикиваетъ Таракановъ, топая ногами на кухарку.- Фронтъ - мѣсто священное; хоть околѣй, а не шевелись. И хлысть ее по щекѣ со всего размаху.

   - Господи ²исусе, взвизгиваетъ кухарха, бросившись опрометью къ двери, гдѣ сталкивается съ женою Тараканова, которая возвращается отъ обѣдни.

   - Да ты, Макаръ Миронычъ, совсѣмъ ужь, кажется, сумасшедш³й, сердито замѣчаетъ жена, глядя на валяющуюся на полу груду разбитыхъ стульевъ.- Вѣдь это чортъ-знаетъ на что похоже.

   - Какое матушка "кажись", ряхнулся, какъ есть ряхнулся, вмѣшивается кухарка.- За доброе-то вонъ слово чуть зубы не вышибъ. Эко житье-то наше рабское... хоть бы доктора-то сюда!

   - Трет³й взводъ дирекц³я на лѣво, вольнымъ шагомъ мар-р-ршъ! кричитъ между тѣмъ Таракановъ, и подойдя къ женщинамъ, начинаетъ дергать ихъ за плечи, толкать и кричать:- въ ногу, въ ногу! дивиз³онъ на лѣво кругомъ мар-р-ршъ!

   - Поди ты къ чорту со своимъ дивиз³ономъ-то вмѣстѣ! вскрикиваетъ жена.- Кой тебя лѣш³й носитъ тутъ цѣлое утро? И обѣ женщины кидаются на Тараканова, схватываютъ его за руки и общими силами приводятъ въ сознан³е.

   Ученье кончается. Столяръ къ вечеру получаетъ - работу: починку стульевъ.

   Удивительно, какъ такой крупный военный талантъ могъ остаться незамѣченнымъ!

  

  

   Но обратимся въ кантонистамъ. Во время приготовлен³й въ классу, не рѣдкость было наткнуться на такую сцену:

   - Ваня, а Ваня! говоритъ красивый собою мальчикъ, другому, блѣдному и худому.- Слышь, Ваня...

   - Ну?

   - Я урокъ-то вѣдь не знаю... Да нельзя ли тово... Отмѣть, что знаю.

   - Вишь чего захотѣлъ!

   - Ей-богу, отмѣть!.. Я те грошъ дамъ.

   - Грошъ! Что мнѣ твой грошъ!

   - Въ воскресенье со двора пойду, еще гостинцевъ тебѣ принесу. Ужь, ей Богу, тово... пожалуйста...

   - Ну, ладно. Давай грошъ-то.

   И съ передачею гроша дѣло улаживается. Проситель, совершенно довольный, отходитъ на свое мѣсто.

   Подобное грошевое взяточничество было въ сильнѣйшемъ ходу въ заведен³и. Классные старш³е (они же и палачи) брали съ товарищей за снисхожден³е что попало: и листъ бумаги, и грифель, и ломоть хлѣба, и осколокъ смазной щетки и иголку - словомъ, ничѣмъ не брезгали. Но давши разъ слово, кантонистъ, чего-бъ это ни стоило,не измѣнялъ уже ему.

   Въ семъ часовъ кантонисты обыкновенно сидѣли уже въ классѣ. Чумазые, корявые - помѣщались всегда впереди, а красивые на заднихъ скамейкахъ: первые отличались грамотностью, а послѣдн³е - фронтомъ.

   Унтеръ-офицеръ Лазаревъ преподавалъ въ верхнемъ, выпускномъ классѣ, между прочимъ, рисован³е и любилъ хвастнуть своимъ умѣньемъ. Гордо ходилъ онъ по классу, съ презрительною усмѣшкою посматривая на учениковъ.

   - А ну-ка, говорилъ онъ, пощелкивая пальцами:- несите мнѣ рисунки. Поглядимъ, на сколько-то ни подвинулись впередъ въ течен³е недѣли. Тетрадки сунуты ему подъ носъ, десятки глазъ упорно слѣдятъ за каждымъ движен³емъ.

   - Тебѣ, Петровъ, заданъ былъ баранъ? спрашиваетъ учитель.

   - Тотчно такъ-съ, баранъ, отвѣчалъ высок³й, стройный юноша, втянувшись во весь ростъ.

   - А нарисовалъ ты что? Чорта?

   - Не могу знать-съ...

   - Вѣдь ты же рисовалъ?

   - Я-съ...

   - Такъ почему же ты не знаешь, что именно нарисовалъ?

   - Потому, Григор³й Ивановичь, что отродясь не видывалъ чорта, каковъ онъ такой выглядитъ.

   Раздается взрывъ смѣха.

   - Ты, подлецъ эдак³й, еще спорить! На колѣни.

   Петровъ повинуется.

   - Рисовать, ребята, надо такъ, чтобы каждый штрихъ имѣлъ свою лин³ю, понимаете? Это не то, что паклю щипать, или, тамъ, воду носить. А главное дѣло круглота, и круглота, во всемъ. Это самое важное. Слышите?

   - Слушаемъ-съ, Григор³й Иванычъ, громогласно отзывается классъ.

   - Парашинъ! чего по сторонамъ глазѣешь, когда приказанье отдаютъ, а?

   - Я-съ, ничего-съ... и не шевельнулся-съ.

   - Отпираться? Да еще и отвѣчаешь сидя? Ахъ ты, мерзавецъ эдак³й, вотъ же тебѣ!

   И аспидная доска летитъ надъ головами пригнувшихся учениковъ чрезъ весь классъ. Парашинъ едва успѣлъ заслонить руками лицо, какъ доска ударилась ему въ плечи, упала на полъ и разбилась. Онъ вскрикнулъ, обхвативъ руками плечо и, покачиваясь изъ стороны въ сторону, глухо завылъ.

   - Парфеновъ! продолжалъ между тѣмъ учитель, не обращая даже вниман³я на несчастнаго Парашина:- откуда начинается Волга?

   - Волга... Волга-съ... Парфеновъ остановился.

   - Да ну-же!

   - Отъ Дзвери-съ, молвилъ ученикъ, уроженецъ Рязанской губерн³и, произнося согласно мѣстному гонору.

   - Откуда?

   - Отъ Дзвери.

   - Отъ какой двери?

   - Отъ Дзвери-съ.

   - Ивановъ, откуда берется Волга?

   - Отъ Твери.

   - Дай, Ивановъ, Парфенову два раза по шеѣ, да смотри покрѣпче, не то самому попадетъ. Приказан³е исполнено.

   - Потаповъ! что такое Тверь?

   - Островъ, ляпнулъ Потаповъ.

   - Панкратьевъ, что называется Тверью?

   - Сарай, гаркнулъ сосѣдъ Потапова.

   - Бирюковъ! Тверь что такое?

   - Губернск³й городъ.

   - Правда. Дерите, скоты, другъ друга за уши, да хорошенько, или я васъ растяну,- а ты, Бирюковъ, дай имъ всѣмъ кромѣ того еще по три оплеухи. Всѣ схватываютъ другъ друга за уши и треплютъ, а четвертый обходитъ ихъ, отпускаетъ каждому назначенныя ему оплеухи и садится на свое мѣсто. Водворяется тишина. Всѣ уткнули нося въ тетрадки и не шевелится. Вдругъ изъ самаго задняго угла кто-то зѣвнулъ во все горло.

   - Фоминъ! что ты зѣваешь - а? Забился, лодырь проклятый, къ стѣнкѣ, да еще безчинствуешь? Урокъ грамматики выучилъ?

   - Нѣтъ, не выучилъ-съ... беззаботно отвѣчаетъ Фоминъ, огромнаго роста, плечистый кантонисть, лѣтъ 20, съ заспанными глазами.

   - А отчего-жь ты не выучилъ?

   - Въ башку не лѣзетъ эта мудреная наука-съ, да и проку-то мнѣ отъ нея, признаться, ждать нечего; я вѣдь во фронтъ пойду, а выдѣлывать ружьемъ различныя штуки можно и безъ нея. Ну ея!..

   - Молчать, скотина!

   - Это могу-съ.

   - А пройденное не забылъ еще?

   - Быть можетъ... а впрочемъ кажется тово-съ...

   - Табуретъ какого падежа?

   - Именительнаго-съ, отвѣчаетъ Фоминъ, ковыряя въ носу.

   - Почему?

   - Потому, ежели его толкнуть,- онъ упадетъ.

   - А если я тебѣ за такой отвѣтъ всю морду расколочу, такъ это какого будетъ падежа?

   - Да мнѣ ужь тогда не до падежей будетъ, невозмутимо продолжаетъ Фоминъ:- тогда кровь пойдетъ и надо будетъ бѣжать на черный дворъ отмываться-съ.

   - Такъ вотъ же тебѣ, мерзавецъ... И толстая переплетенная книга полетѣла въ Фомина. Онъ не успѣлъ еще и глазомъ моргнуть, какъ книга ударилась объ его лицо и у него ивъ носа дѣйствительно хлынула кровь. Но съ прежнимъ спокойств³емъ Фоминъ вылѣзъ изъ-за скамейки, проговоривъ вполголоса: "прощайте, ребята", медленно отравился вонъ изъ класса и ужь больше не возвращался.

   Въ то же время и въ писарскомъ классѣ шло ученье.

   - Павловъ, Спиридоновъ, Арефьевъ и Кудровск³й, ко мнѣ! вызываетъ учитель Лисковск³й. Вызванные выходятъ на средину и становятся лицомъ къ ученикамъ.

   - Павловъ, разбери столъ.

   Павловъ оглядываетъ столъ, ощупываетъ его кругомъ, пошатываетъ и отходитъ.

   - Ну? понукаетъ учитель.

   - Столъ, Григор³й, не разбирается-съ.

   - Это почему?

   - Да очень крѣпко склеенъ и сколоченъ гвоздями.

   - Какого онъ роду?

   - Деревяннаго.

   - Отчего деревяннаго?

   - Да оттого и деревяннаго, что дерево, изъ котораго онъ сдѣланъ,- росло въ лѣсу.

   - Лѣсъ - какого роду?

   - Лѣсъ разный бываетъ: и густой, и рѣдк³й, и пружный, и мелк³й, и осиновый и сосновый и... да мало ли еще какой бываетъ лѣсъ. Всѣхъ деревьевъ же перечтешь. Другой лѣсъ такой частыы, что и носъ расцарапаешь объ сучья, такъ и носъ считать, что ли?

   - Спиридоновъ! носъ какого рода?

   - Не могу знать-съ... запамятовалъ-съ...

   - Такъ припомни, припомни и припомни, приговариваетъ учитель, отсчитывая Спиридонову по носу щелчокъ за щелчкомъ.

   - Эй ты, Арефьевъ! свинья какого рода? спрашиваетъ учитель, случайно увидѣвъ въ окно это животное.

   - Мужескаго, брякнулъ Арефьевъ.

   - Врешь болванъ. Кудровск³й, какого рода свинья?

   - Женскаго.

   - Спасибо. Поверни за это Арефьева кругомъ и до самаго его мѣста провожая пинками... да приговаривай: "ты свинья, ты свинья, ты свинья". Приказан³е исполняется. Классъ хохочетъ.

   - Гавриловъ, гляди сюда! Болванъ - имя существитедьвое, или нарицательное?

   - Нарицательное.

   - Лжешь. Ты самъ болваеъ, хуже еще чѣмъ болванъ.

   - Болванъ, такъ болванъ; но мнѣ все единственно. Вольно вамъ ругаться-то понапрасну.

   - На колѣни.

   Слѣдующ³й нижн³й классъ, по многолюдству своему, дѣлился на два участка. Въ 1-мъ участкѣ шла ариѳметика.

   - Сколько, Ситочкинъ, въ ариѳметикѣ знаковъ? спрашиваетъ учитель Ословъ.

   - Десять, громко отзывается Ситочкинъ.

   - Как³е именно?

   - Одинъ, два, три, четыре, пять...

   - Стой, что засчиталъ. Развѣ не знаешь, что въ промежутокъ между двумя цифрами долженъ успѣть въ умѣ сосчитать три? Неужто мнѣ тысячу разъ повторять одно и то же? Считай снова, да отчетливо.

   - Разъ, два, три, затянулъ Ситочкинъ нараспѣвъ:- четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять и десять.

   - Я тебѣ дамъ девять. Пойди сюда. Ситочкимъ подходитъ.- Послѣ восьми какая цифра?

   - Девять.

   - А дальше?

   - Десять.

   - Не правда, лѣнтяй ты эдак³й! И завернувъ клапаны рукавовъ мундира внизъ, въ ладонь, онъ начинаетъ бить пуговицами по щекамъ Ситочвнна, приговаривая: Ноль, ноль и ноль. Помни на: ноль, а не десять. Пошелъ на мѣсто.

   - Лепешкинъ! на седьмомъ мѣстѣ какая цифра стоитъ?

   - Милл³онъ.

   - А въ милл³онѣ, Сорокинъ, сколько единицъ?

   - Четыре.

   - Какъ четыре?

   - Точно такъ-съ... четыре, настаиваетъ Сорокинъ, разсчитывая взять смѣлост³ю.

   - Вотъ тебѣ четыре. И для лучшаго удара Ословъ держитъ, для вѣскости, въ сжатомъ кулакѣ, перочинный ножикъ.

   - Лукьяновъ! къ доскѣ. Тотъ выходитъ.

   - Раздѣливши 3 пуда, 33 фунта, 16 золотниковъ на 30 человѣкъ, по сколько достанется каждому?

   Лукьяновъ беретъ мѣлъ и начинаетъ дѣлать задачу на доскѣ, громко разсказывая основан³я своего дѣлен³я.

   - Да эдакъ-то и пятилѣтн³й ребенокъ сдѣлаетъ. Ты мнѣ высчитай въ умѣ, а не выводи цифирац³ю-то, вдругъ прерываетъ учитель, замѣчая, что его кулакамъ тутъ поживы не будетъ. Лукьяновъ начинаетъ высчитывать умственно. - Да скоро ли; да дождусь ли я тебя?

   - По 12 фунтовъ и... и...

   - Вотъ тебѣ "и". На мѣсто.- Куплено два, заплачено три, что, Дратвинъ, стоитъ четыре?

   - Шесть, звонко отвѣчаетъ Дратвинъ, не зная твердо не только дробей, но и простыхъ чиселъ.

   - Зная эту задачу, начинаетъ учитель, обращаясь ко всѣмъ ученикамъ своего участка:- вы можете достигнуть богъ-вѣсть какихъ вычислен³й. Задача эта всякому человѣку и на всякомъ мѣстѣ принесетъ пользу. Ариѳметика для васъ важнѣй всякихъ наукъ. Плохой тотъ солдатъ, который не надѣется быть генераломъ. И вотъ тебя, напримѣръ, Фуксъ, вдругъ сдѣлали фельдфебелемъ, или каптенармусомъ въ полку и ты, не зная ариѳметики - пропалъ. А о писаряхъ и говорить нечего: они безъ ариѳметики и людьми-то даже считаться не могутъ. Всѣ вы, выйдя на службу, станете объ одномъ только жалѣть - что я васъ мало колотилъ за ариѳметику. Всѣ эти грамматики, географ³и, истор³и, рисован³и - это все вздоръ предъ этою наукою, а я долблю вамъ, скотамъ, о ней изо дня въ день. А отъ васъ какая благодарность? Вѣдь какъ выйдете моими старан³ями на службу, - такъ никто изъ васъ, мерзавцевъ, и письмишка-то не пришлетъ учителю, тому учителю, которыя всѣ свои кулаки оббилъ объ ваши пустыя головы!..

   Учитель опустилъ голову внизъ, вздохнулъ на всю комнату, сѣлъ на стулъ и замолчалъ. Ученики его участка не шелохнутся.

   На задачѣ: куплено два, заплачено три, что стоитъ четыре? Ословъ просто, кажется, помѣшался. Гдѣ бы и когда онъ ни встрѣтилъ кантонистовъ вездѣ непремѣнно ее спрашивалъ, а чтобы не быть за незнан³е ея колоченнымъ, всяк³й кантонистъ твердо ее заучилъ.

   Прошло нѣсколько минутъ молчан³я. Ученики сосѣдняго участка начинаютъ хихикать. Учитель очнулся и вскочилъ на ноги.

   - Уймите, Андрей Андреичь, вашихъ сорванцовъ, вскрикиваетъ онъ, обращаясь къ учителю втораго участка:- не то я имъ морды расколочу: они мнѣ мѣшаютъ заниматься.

   - Уймитесь, дѣтушки, уймитесь, пока цѣлы: прибьетъ, шибко прибьетъ, и за дѣло! не шуми, не мѣшай! и упрашиваетъ и стращаетъ свой участокъ учитель, чиновникъ, Андрей Андреевичъ Андреевъ, человѣкъ лѣтъ сорока слишкомъ.

   Все утихаетъ. Ословъ доволенъ и опять задумывается на нѣкоторое время, а потомъ продолжаетъ неистовствовать попрежнему.

   - Петруша Скворцовъ, начинаетъ Андреевъ:- сдѣлай мнѣ вслухъ такую задачу: если изъ семидесяти-трехъ вычесть двадцать-семь - сколько останется?

   - Семь въ трехъ не содержится, громко начинаетъ Скворцовъ, написавъ цифру подъ цифрой на доскѣ:- занимаю единицу у слѣдующей цифры - два; семъ изъ тринадцати въ остаткѣ шесть, а два изъ шести - четыре.

   - Спасибо, голубчикъ, спасибо. Садись на мѣсто.

   - Ваня Семеновъ?

   - Чего изволите, ваше благород³е.

   - Семью-семь - сколько?

   - Тридцать-девять.

   - Нѣтъ, братъ, неправда. Кто знаетъ: сколько семью-семь - всталъ и скажи.

   - Сорокъ-девять, сорокъ-девять, сорокъ-девять, сорокъ-девять! выкрикнуло нѣсколько голосовъ одинъ за другимъ.

   - Каково, Семеновъ? Вѣдь всѣ, кромѣ тебя, знаютъ. Что, братъ, стыдно - а?

   - Да и я, ваше благородье, знаю, оправдывается Семеновъ.

   - Зачѣмъ не совралъ?

   - Да заговорился, право, заговорился ваше благородье.

   - Самъ виноватъ: надо помнить. Ивановъ вонъ первый сказалъ вѣрно, и я ему за это ужо принесу лепешку. Онъ станетъ ѣсть, а ты за него глядѣть, да слюнки глотать.

   - Да я, ваше благородье, всего-то на волосокъ позднѣе Иванова вскричалъ "сорокъ-девять", говоритъ, вставая, другой ученикъ:- такъ ужъ и мнѣ не пожалуете ли лепешки?

   - Дамъ, Миша, и тебѣ лепешки. Ты тоже стоишь.

   - А я, наше благородье, только чуточку опоздалъ супротивъ Миши, лепешки-то и мнѣ бы хотѣлось, заявляетъ трет³й. - Ваши лепешки точно пряники - не обядьте.

   - Получишь и ты; садись!

   - А я-то нешто не крикнулъ? раздался еще голосъ. - Ужь и меня не забудьте, я тоже...

   - Вскричать ты, положимъ, и вскричалъ, да ужь очень поздно; повторилъ, значитъ, слышанное отъ другихъ. Впрочемъ, постой: спросимъ всѣхъ, какъ разсудятъ, такъ и сдѣлаемъ. Какъ вы, ребята, думаете, слѣдуетъ ему дать лепешки, или нѣтъ?

   - Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, раздалось по классу.

   - Слышалъ? Ну, и не пеняй на меня. А вы, дѣти, приготовьте пока тетрадки, поучитесь правильно писать съ дикту.

   Всѣ закопошились.

   - Помните же мое наставлен³е: не торопиться, а писать хорошенько и со вниман³емъ. Начальныя буквы именъ и фамил³и писать прописными, а проч³я слова - строчными буквами. Кто вѣрнѣе и красивѣе всѣхъ напишетъ, того въ воскресенье возьму къ себѣ обѣдать. Начинайте же. "Иванъ Семеновъ".

   Ученики, заглядывая одинъ другому въ тетрадки, напрягаютъ всѣ усил³я, чтобы выиграть призъ - обѣдъ.

   - Написали?

   - Написали.

   - "Не, особо; зналъ, особо; урокъ, изъ, особо; ариѳметики тоже". Всѣ пишутъ.- Готово?

   - Готово.

   - "За, отдѣльно, что, отдѣльно, отмѣченъ: Лѣнъ". Перья скрипятъ, руки потѣютъ, и вообще у всѣхъ усерд³е чрезвычайное.

   - Да я, ваше благородье, всю таблицу вдоль и поперегъ выучу къ завтрему, только не отмѣчайте лѣнивымъ, чуть не плача упрашиваетъ Семеновъ, понявш³й въ чемъ дѣло.

   - Не безпокойся, Семеновъ, не отмѣчу; я писать только диктую, на память, чтобы не лѣнились.

   - Да они, ваше благородье, мнѣ проходу не дадутъ, всѣ станутъ надсмѣхаться. Будьте отецъ родной, не велите такъ писать.

   - Поздно, братъ, хватился. Впрочемъ, даешь слово хорошо учиться, такъ и быть, велю замарать эти слова, какъ только пересмотрю тетрадки.

   - Даю, ей-ей даю; не страмите, пожалуйста!

   - Вѣрю. У кого готово, подай на просмотръ. Ученики повскакали со своихъ мѣстъ и, толкая одинъ другого, силились подать прежде; потомъ вернулись на свои мѣста и нетерпѣливо ждали, кто выигралъ обѣдъ.

   - Послушайте-ка, ребятушки, что я вамъ скажу, началъ Андреевъ, пересмотрѣвъ тетрадки.- Красивѣе всѣхъ написалъ Иголкинъ, но онъ сдѣлалъ большую. ошибку въ послѣднемъ словѣ "лѣнъ", написалъ вмѣсто ѣ - е, а чрезъ это сталъ не "лѣнъ", а "ленъ". Лѣнъ, значитъ лѣнился, лѣнивый и подъ этимъ словомъ подразумѣвается человѣкъ, а ленъ,- растен³е. Поняли теперь, какая разница между словомъ - ленъ и лѣнъ?

   - Поняли, поняли, единодушно отзываются ученики.

   - Андреевъ, продолжаетъ учитель: - хоть и все вѣрно написалъ, за то некрасиво. Изъ всѣхъ же и красивѣе и вѣрнѣе написали трое: Знаменск³й, Карповъ и Ведринъ. Знаменск³й ходитъ со двора къ роднымъ, ему, стало быть, мой обѣдъ не нуженъ. Карповъ и Ведринъ оба безродные и писанье обоихъ мнѣ одинаково нравится, да и они сами ребята хорош³е. Скажите сами по совѣсти: кого изъ нихъ мнѣ взять къ себѣ обѣдать?

   - Карпова! отзываются одни.- Ведрина! перебиваютъ друг³е.

   - Такъ, ребятушки, я не пойму васъ. Сдѣлайте-ка лучше вотъ что: кто за Карлова - подними правую руку вверхъ.

   Подняли. Учитель посчиталъ.

   - Теперь, кто за Ведрина - подними лѣвую руку. Подняли. Сосчиталъ.

   - Карпова сторона сильнѣй: за него сорокъ рукъ, а за Ведрина тридцать-три руки, значитъ Карповъ идетъ ко мнѣ обѣдать. Вотъ это безобидно. Выростете больше, будьте честны, никого не обманывайте, не обижайте и Богъ за это не оставитъ васъ безъ милости, безъ радости. А ты, Кардовъ, напомни мнѣ ужо дать тебѣ записку фельдфебелю, чтобы онъ тебя уволилъ ко мнѣ въ воскресенье.

   - Слушаю-съ, ваше благородье.

   - Теперь, дѣтушки, отдохните немного, заключаетъ учитель: а тамъ займемся еще чѣмъ-нибудь. Ну, хоть чтен³емъ, что-ли.

   Ученики начинаютъ откашливаться, сморкаться, и разговаривать. Учитель прохаживается по классу.

   Андреевъ никогда никого изъ учениковъ своихъ пальцемъ не трогалъ. Училъ всегда ласкою, да гостинцами. Учились у него отлично, а переходили отъ него въ высш³е классы съ горестью, и то лишь тогда, когда у него набиралось столько учениковъ, что сидѣть негдѣ было. Проч³е учителя его терпѣть не могли за доброту, которая казалась имъ несовмѣстимою съ учительствомъ. Онъ зачастую приносилъ въ классъ домашняго печен³я лепешекъ, крендельковъ, булокъ, пирожковъ и дѣлилъ ученикамъ, которые все это тутъ же съѣдали. Въ масляницу онъ всяк³й день приносилъ по четыре блина на каждаго ученика. По воскресеньямъ бралъ къ себѣ обѣдать по одному ученику, въ годовые праздники - по двое, а въ пасху и Рождество по три человѣка на всѣ трое сутокъ. Жилъ онъ на крошечное жалованье, рублей въ двѣсти ассигнац³ями.

   - Не сердитесь, ребятушки, что не всѣмъ даю гостинцевъ, говаривалъ онъ своимъ ученикамъ:- радъ бы накормить всѣхъ васъ, да не могу: самъ бѣденъ и потому, чѣмъ богатъ, тѣмъ и радъ. На бѣдность свою я, впрочемъ, не жалуюсь. Роптать - грѣхъ и вы, смотрите, не ропщите: Богъ наградитъ васъ за терпѣн³е.

   - Мы ничего-съ, отвѣчали ученики хоромъ.- Благодаримъ покорно за вашу ласку. Вы и то намъ отецъ родной.

   И Андреевъ весь прос³яетъ, бывало, при этомъ отъ радости.

   Въ методическомъ классѣ собственно преподавать было нечего: усядутся ученики по мѣстамъ и твердятъ буки, азъ - ба, выводятъ штрихи, буквы на аспидныхъ доскахъ, а затруднен³я разрѣшаетъ имъ учительск³й помощникъ, кантонистъ. Скука. Учитель посидитъ, посидитъ въ углу, встанетъ, выйдетъ на средину, поглядитъ на свой участокъ, скажетъ въ раздумьи:

   "Орловъ, посмотри-ка тутъ за порядкомъ", и уйдетъ изъ класса. Проходитъ полкласса.

   - Вотъ жисть-то! Вотъ каторга-то! вдругъ доносится къ нимъ знакомый голосъ.- Тьфу ты пропасть этакая, право, ну...

   Учитель сходитъ, садится на мѣсто.

   - Азъ, буки, азъ ба, что такое значитъ? медленно спрашиваетъ онъ, немного помолчавъ.- Ну-ка, скажи, Панфиловъ!

   - Изба, Ѳедоръ Иванычъ, изба, насмѣшливо отвѣчаетъ Панфиловъ.

   - Полно, такъ ли? Врешь вѣдь?

   - И то вру. Вру, Ѳедоръ Иванычъ, вру-съ.

   - Спасибо, хоть сознаешься. Садись, оселъ. Ну, а ты, Ягодкинъ, какъ скажешь?

   - Оселъ, Ѳздоръ Иванычъ, оселъ.

   - Пускай себѣ оселъ осломъ и останется, а азъ, буки, азъ, ба - что?

   - Азбука, Ѳедоръ Иванычъ.

   - Ну, да, азбука; вотъ это такъ, я это давно знаю, давно, еще въ тѣ поры зналъ, когда васъ, мерзавцевъ, и на свѣтѣ-то не было. Азбука, ребята, слышите, азбука!

   - Слушаемъ, Ѳедоръ Иванычъ.

   - А слышите, такъ запомните. Да заучивать, затверживать, затверживать, заучивать. Повторяй за мной:

   - Заучивать, затверживать, затверживать, заучивать, нараспѣвъ повторяютъ до семидесяти голосовъ.

   - Ты, Грибковъ, не хочешь, вѣрно, учиться, что не повторяешь словъ моихъ? Лѣнтяя тотчасъ видно: ему не то, что учиться, такъ и ротъ-то разинуть лѣнь. Архиповъ! харкни Грибкову въ рожу, харкни хорошенько: пусть помнитъ, что я не на вѣтеръ говорю.

   Архиповъ плюетъ Грибкову въ лицо. Классъ хохочетъ.

   - Возись тутъ съ вами, продолжаетъ Ивановъ:- учи васъ, крапивное сѣмя, убивайся, а за все это тебѣ же харю расквасятъ, съ тебя же шкуру сдерутъ. И диви бы за дѣло, а за портянки, за ногти, за волоса. И это дѣло учителя? Эхъ, подлость, подлость! Не здѣсь бы мнѣ мѣсто и я бы былъ не тотъ. А то вѣдь вѣкъ-то мой заѣли, загрызли, и... и поневолѣ возьмешь, да и выпьешь. Кабы не водка, давно бы ужь лежалъ я вверхъ тормашками на кладбищѣ, удавился бы отъ этой пакостной жизни; ей-ей удавился бы, потому одно спасенье. Тутъ Ивановъ склоняетъ голову на руки, облокачивается на столикъ и вскорѣ засыпаетъ.

   Классъ только этого и ждалъ.

   Нѣсколько учениковъ подходятъ въ нему на цыпочкахъ, и одинъ надѣваетъ ему бумажный колпакъ на голову, двое сшиваютъ ему нитками рукава вмѣстѣ, остальные привязываютъ его за ноги въ ножкамъ табурета и возвращаются на свои мѣста.

   По окончан³и урока, ученики выходятъ въ дверямъ и разомъ, кто пускаетъ въ учителя комки жованной бумаги, кто вскрикиваетъ: "Ѳедоръ Иванычъ, домой пора, домой пора, Ѳедоръ Иванычъ" и опрометью бѣгутъ вонъ изъ класса.

   Разбуженный Ивановъ продираетъ глаза, разрываетъ и развязываетъ свои пути, ругается на чемъ свѣтъ стоитъ и, освободившись, отправляется опохмѣлиться. Впрочемъ, въ слѣдующему послѣобѣденному, совершенно тождественному классу, онъ совершенно забываетъ о злостной шуткѣ, сыгранной надъ нимъ учениками.

  

  

   По совершен³и обычной утренней уборки, выстроили роту кантонистовъ, за исключен³емъ новичковъ, капраловъ, постоянныхъ классныхъ и нѣкоторыхъ изъ простыхъ кантонистовъ {Новички, пока не выучились фронту - ходили на ученье ежедневно утромъ и вечеромъ: капралы ихъ учили фронту въ расходные дни: протежируемые гуляли въ эти дни; въ классъ ходили ежедневно, кромѣ пятницы послѣ обѣда и субботы утромъ, человѣкъ 10-15 изъ роты - учивш³еся въ выпускномъ, верхнемъ классѣ и готовивш³еся прямо въ учителя и въ писаря.}, пользовавшихся протекц³ею начальства. Затѣмъ всѣхъ распредѣлили по ремесламъ: въ портную и сапожню отправили по 50, въ эполетную, галунную, басонную и проч. по 15, 20 человѣкъ.

   Расходный день былъ для кантонистовъ своего рода праздникомъ. Научившись положить латку на сапогъ, заплатку на рубашку, кантонисты втирались въ знакомство къ мастеровымъ солдатамъ, которымъ ихъ отдавали въ качествѣ подручныхъ и, придя въ мастерскую, шли прямо къ нимъ и садились за работу. За это солдаты дѣлились съ усердными помощниками своимъ харчемъ; иные платили имъ еще коп. по 2, по 3 за дневной трудъ. Неумѣвш³е еще работать варили мастеровымъ на кухнѣ клей, крахмалъ, строгали гвозди, сучили дратву, разматывали нитки и проч. и проч. Между мастеровыми солдатами встрѣчались чрезвычайно добрые люди, искренно жалѣвш³е кантонистовъ.

   - И въ ротѣ измучили, говаривали они, едва имъ подведутъ подручныхъ:- такъ намъ-то пожалѣть ужь надо. На вотъ тебѣ, мальчуга, десятишникъ (3 к. сер.), бѣги за магазины, купи калачикъ, молочка, накроши въ чашечку, да, похлебавши, приходи сюда посидѣть до вечера, чтобъ въ ротѣ не увидали, а то вѣдь и мнѣ съ тобою, пожалуй, не сдобровать.

   И радъ-радёшеневъ бѣдняга кантонистъ: возьметъ деньги, шапку и мигомъ очутится за магазинами.

   Въ тылу трехъ фасадныхъ казармъ помѣщались, въ длинномъ строен³и, пров³антск³е магазины, а сзади ихъ, въ углу, солдатск³я вдовы и жены торговали зимой и лѣтомъ различными съѣстными припасами.

   Кантонистъ прибѣгаетъ за магазины, жадно глядитъ на все и не знаетъ чего бы ему такого поѣсть? Надо, чтобы было и посытнѣй, и повкуснѣй, да и подешевле.

   А торговки, завидя мальчика, взапуски начинаютъ зазывать его къ себѣ.

   - Ко мнѣ, голубчикъ, ко мнѣ, касатикъ! кричитъ одна: - у меня самая скусная печенка, селезенка, потроха, требуха; хлѣба даромъ дамъ!

   - Не вѣрь, Петинька, не вѣрь, Ваничка; все хвастается, перебиваетъ другая.

   - У меня калачи горячи, сейчасъ изъ печи, вопитъ третья!- молочко топленое, только утромъ доеное, садись, голубчикъ; досыта накормлю и всего-то семишникъ возьму: наживаться отъ васъ грѣхъ, велик³й грѣхъ.

   - Кантонистикъ золотой, картофоль разсыпной, полну шапку накладу и всего одинъ пятачокъ съ тебя возьму, подхватываетъ еще одна баба*

   Сбитый съ толку, кантонистъ не знаетъ, какое лакомство предпочесть; наконецъ, по зрѣломъ обсужден³и, рѣшается:

   - Давай, тетушка, калачъ съ молокомъ.

   - Садись, родименьк³й, садись, голубчикъ, на мое тепленькое мѣстечко, да и кушай себѣ съ Христомъ, говоритъ торговка, подавая ему калачъ и чашечку молока. - А есть у тебя отецъ, аль мать?

   - Нѣту. Мать померши, а отца я и не зналъ, какой онъ такой, отвѣчаетъ спрошенный, съ алчност³ю уплетая за обѣ щеки.

   - Выходитъ: сиротинушка, сердешный? Постой же, я ужь тебѣ еще молочка подолью,- да на вотъ хлѣбца подкроши и ѣшь на здоровье... Не надо, голубчикъ, мнѣ твоихъ денегъ, не надо, говоритъ она, увидѣвъ, что мальчикъ все уже съѣлъ и суетъ ей деньги въ руку.

   - Спасибо, тетушка! И, спрятавъ деньги за обшлагъ шинели, кантонистъ, довольный и счастливый, въ припрыжку побѣжалъ въ швальню.

   - Дайте мнѣ, дядинька, ваксицы съ собой, униженно проситъ кантонистъ у одного изъ сапожниковъ.- Сапоги нечѣмъ чистить, а въ ротѣ спрашиваютъ, бьютъ... дерутъ... Будь добръ, не откажи.

   - Ваксу я, братъ, самъ покупаю на деньги, отвѣчаетъ солдатъ:- и ты купи. Про васъ не напасешься.

   - Радъ бы, дяденька купить, да не на что: родныхъ нѣтъ, денегъ взять негдѣ.

   - Ну, ладно, дамъ ваксы; только за это - волосянку. Идетъ?

   - Да вѣдь это больно... у меня и то ужь голова болитъ... вся въ струпьяхъ...

   - За то вакса будетъ. Даромъ ничего, братъ, не дается.

   - Ну, дери; только ваксы-то, дяденька, побольше.

   Солдатъ придвигается къ просителю, вцѣпляется пальцами обѣихъ рукъ ему въ волоса на затылкѣ, и дергаетъ ихъ вверхъ сразу такъ сильно, что мальчикъ вскрикиваетъ что есть мочи. Въ окружности раздается смѣхъ и брань.

   - Я еще не успѣлъ путемъ дотронуться, а ты ужь орешь, укоряетъ его солдатъ.- Стой смирно: сейчасъ порѣшимъ. Солдатъ снова деретъ просителя за волосы, тотъ снова вскрикиваетъ шибче прежняго. - Вишь разрюмился, нѣженка эдакая, укоряетъ солдатъ, недовольный кантонистскимъ плачемъ. - На вотъ ваксы, да еще съ банкой вмѣстѣ, только не хнычь.

   Так³я сцены повторялись повсюду, куда кантонистовъ только ни посылали въ расходъ.

   Въ ротѣ, между тѣмъ, идетъ выправка новичковъ. Вдругъ учен³е прерывается неожиданнымъ образомъ.

   - Разойтись! сердито командуетъ внезапно появивш³йся молодой красивый офицеръ, командиръ роты, Добреевъ.

   Кантонисты, услышавъ знакомый голосъ, живо разбѣгаются. Фельдфебель спѣшитъ къ своему начальнику.

   - Я такъ и зналъ, что ты не можешь безъ ученья, съ укоризною заговорилъ Добреевъ.

   Онъ судорожно пожалъ плечами и продолжалъ съ досадою:

   - Признаюсь, рѣшительно не понимаю, какъ это ты пристрастился мучить дѣтей этой шагистикой?

   - Я ничего-съ; не виноватъ-съ; такъ начальству угодно; приказан³е исполняю-съ! отвѣчаетъ фельдфебель. - Самъ Господь терпѣлъ и намъ велѣлъ-съ...

   - Такъ вѣдь и я начальство составляю и тоже десятки разъ предлагалъ тебѣ давать дѣтямъ отдыхъ въ тѣ дни недѣли, когда они въ роздыхѣ, или въ банѣ. Ты, значитъ, не считаешь женя начальникомъ?

   - Полковникъ старше-съ... изволитъ приказывать. Мнѣ не разъ въ зубы попадало отъ нихъ...

   Дока Добреевъ толковалъ съ фельдфебелемъ, кантонисты его роты возвратились въ казарму. Увидѣвъ ихъ, онъ поздоровался съ ними и весело крикнулъ:

   - Ребята! Я дежурный; скоро ужинать, берите смѣло хлѣба: обысковъ не будетъ.

   - Ради стараться, ваше благородье, откликнулись дѣти.

   По уходѣ Добреева, кантонисты начали вытаскивать, изъ рукавовъ своихъ шинелей, изъ-подъ мышки, лоскутки холста, кожи, сукна, нитки, дратву, комки ваксы,