Никитин Виктор Никитич - Многострадальные

нъ за спину другаго руками, и свѣсивъ голову на бокъ (образуя такимъ образомъ изъ себя родъ гимнастической кобылы), а человѣкъ шесть-семь со всего разбѣгу прыгаютъ на нихъ и садятся верхомъ, одинъ за другимъ, до тѣхъ поръ, пока кто-нибудь не свалится, или не уронятъ другаго. Тогда прыгавш³е замѣняютъ собою кобылу, а служивш³е кобылою начинаютъ прыгать.

   Въ другой комнатѣ сдвинутъ, также въ сторону, нѣсколько кроватей, совьютъ изъ двухъ полотенцевъ "жгутъ", сядутъ человѣкъ десять въ однихъ брюкахъ и рубашкахъ на полъ, въ кружокъ, ногами въ средину, накроютъ ноги до туловища двумя одѣялами и всѣ прячутъ подъ нихъ руки, а кто-нибудь и самый жгутъ. Одинъ, по жреб³ю, садится въ средину, на одѣяла, по условному крику: "готово",- его ударяютъ со всего размаху по спинѣ жгутомъ, который мгновенно спрячутъ; ударенный начинаетъ искать жгутъ, между тѣмъ какъ, тотъ передается изъ рукъ въ руки, снова ударяетъ его побоку и снова исчезаетъ подъ одѣялами. Такъ продолжается до тѣхъ поръ, пока жгутъ не будетъ найденъ, послѣ чего въ средину круга садится тотъ, кто не успѣлъ спрятать жгута. Играющ³е входятъ, мало по малу, въ азартъ, шумятъ, пугаютъ, обманываютъ сидящаго въ срединѣ и хлещутъ его безпощадно. Если же искателемъ жгута очутится какой-нибудь злой ефрейторъ, или сплетникъ,- ему отомстятъ за все. Жаловаться, въ этомъ случаѣ, нельзя: игра дозволена, и отъ доброй воли каждаго зависитъ играть въ нее, или нѣтъ. А когда общественный врагъ ловокъ, ему подкинутъ жгутъ подъ бокъ, подъ спину, знаками дадутъ понять это ищущему, и все-таки заманятъ его на средину. Стоитъ ему разъ попасть туда, какъ его уже пошли хлестать, пока не натѣшатся вдоволь. Жажда мщен³я была чрезвычайно сильно развита въ кантонистахъ. Такъ они, напримѣръ, частенько впередъ сговаривались, человѣкъ десять, задать баню врагу; поручали кому-нибудь изъ его пр³ятелей пригласить его играть, сами притворно передъ нимъ юлили, егозили, сначала нарочно поддавались ему, а потомъ, раздразнивъ успѣхомъ, залучали за средину и такъ колотили, что, по собственному ихъ выражен³ю, чертямъ тошно становилось.

   Мног³е изъ уволенныхъ со двора бродили, между тѣмъ, по базару, собирали Христа ради, а гдѣ не подавали - тамъ воровали все, что попадало подъ руку. Ихъ, разумѣется, ловили, причемъ дѣло не обходилось безъ побоевъ.

   По воскресеньямъ, пользуясь большею свободою, нѣкоторые смѣльчаки предпринимали экскурс³и съ мародерскою цѣл³ю. Снявъ съ шинелей погоны, чтобы не узнали чьи онѣ, берутъ они съ собой, для большаго удобства, еще нѣсколько человѣкъ и вмѣстѣ отправляются за магазины. Тамъ въ это время множество простонародья изъ военныхъ и невоенныхъ мужчинъ и женщинъ. Это своего рода клубъ.

   Тихо, скромно подходитъ компан³я къ торговкамъ, съ разныхъ сторонъ, человѣка по три, по четыре. Тѣ, кто съ погонами, начинаютъ спрашивать цѣны продуктамъ, торгуются, а безпогонные высматриваютъ сзади ихъ, что ловчѣе схватить. Торговки хоть и глядятъ въ оба, но за многолюдствомъ едва успѣваютъ получать деньги, давать сдачи и отвѣчать на вопросы. Немного постоявъ и улучивъ благопр³ятную минуту, погонные раздвигаются, безпогонники разомъ выступаютъ впередъ, схватываютъ съ лотковъ торговокъ что можно,- два, три калача, кусокъ говядины, полпечонки, цѣлую требуху, полпирога или каравай чернаго хлѣба. Затѣмъ они пускаются бѣжать въ разныя стороны, бѣгутъ такъ, чтобъ ужь не догнали, а погонные моментально сдвигаются въ прежнее положен³е и опять начинаютъ торговаться, да ругать безпогонныхъ, давая этимъ понять, что между ними и грабителями нѣтъ ничего общаго, подстрекаютъ торговокъ бѣжать ловить мошенниковъ, вызываясь, между тѣмъ, покараулить ихъ товаръ. Иная неопытная торговка поддается ихъ притворному участ³ю и дѣйствительно бросится въ догонку за безпогонники; тогда погонные, пользуясь ея отсутств³емъ, расхватываютъ весь ея товаръ и сами мигомъ разбѣгаются. Опытная же торговка ограничивается тѣмъ, что закричитъ благимъ матомъ, заругается, запроситъ помощи у публики. Но публика, конечно, остается безучастною, состоя преимущественно изъ влюбленныхъ паръ, явившихся сюда на гулянье. Когда къ торговкамъ приходили, по праздникамъ, на помощь, ихъ мужья, друзья, имъ иногда удавалось, правда, славливать грабителей; но тогда затѣвалась чистая война, борьба на жизнь и на смерть. Случалось, что и кантонисты бывали жестоко поколачиваемы; но схваченное съѣстное чрезвычайно рѣдко удавалось отнять у нихъ: кусокъ моментально перелеталъ въ 10-15-я руки, и исчезалъ. И купленный на послѣдн³й пятакъ калачъ, и схваченный грабежемъ крендель, были одинаково дороги кантонистамъ, которые, вернувшись въ казармы, приступали къ пожиран³ю добытаго пров³анта. Находились затѣйники, любивш³е оживлять пиршество разными необыкновенными подробностями.

   - Ну-ка! кричитъ кто нибудь изъ такихъ любителей:- кто съѣстъ калачъ безъ конца?

   - Я!.. Я!.. Я!.. отзывается нѣсколько голосовъ разомъ.

   - Не всѣ, не всѣ вдругъ. Ѣшь ты, Тихановъ. Только помни: съѣшь - твое счастье, не съѣшь - платишь семишикъ (2 коп.) штрафу и остатокъ калача мой. Давай закладъ; вотъ хоть Иванову.

   Залогъ внесенъ; начинается забава. Калачъ вѣшается за нитку, концы которыя Ивановъ, какъ посредникъ, держитъ въ воздухѣ, ставъ на подоконникъ. Тихановъ становится на полу, возлѣ Иванова, опускаетъ руки по швамъ, поднимаетъ голову вверхъ и начинаетъ ѣсть калачъ, прямо ртомъ, отнюдь не дотрогиваясь до него ничѣмъ, кромѣ губъ, зубовъ, и языка. Владѣлецъ калача наблюдаетъ за правильност³ю операц³и, а толпа любопытныхъ окружаетъ ихъ, желая узнать, кто останется въ выигрышѣ. Тихановъ топчется кругомъ калача, кривляетъ лицо, вытягиваетъ губы и дѣлаетъ пресмѣшныя гримасы; но никто не смѣется. Занят³ю, видно, придается серьёзность. Отъ калача ужь остается одинъ тоненьк³й, обкусанный крендель, а его-то и надо вобрать въ ротъ цѣликомъ; это-то и составляетъ весь фокусъ, "съѣстъ безъ конца". Медленно, осторожно вбираетъ Тихановъ въ ротъ, понемножку, сгибая крендель, наполняетъ имъ ротъ, дрожитъ, синѣетъ, глаза у него наливаются кровью, онъ пыхтитъ, глухо кашляетъ, но продолжаетъ жевать, и наконецъ выплевываетъ одну нитку, привскакивая съ мѣста въ восторгѣ.

   - Молодецъ, Тихановъ, право! кричитъ толпа.

   - Эк³й, дьяволъ, этак³й! перебываетъ бывш³й хозяинъ калача.- Сожралъ-таки, чтобъ тебѣ лопнуть, чортово отродье. И плюнувъ съ досади на полъ, онъ отходитъ въ сторону. Тутъ же Тихановъ получаетъ назадъ свои 2 коп.

   Другой предлагаетъ:

   - А кто, ребята, перешибетъ одною рукою четыре кренделя? Объ десятишникъ (3 коп. сер.) закладъ.

   - Идетъ, отзывается Колоколовъ, силачъ, лѣтъ 20 съ хвостикомъ.

   Толпа окружаетъ и этихъ.

   Колоколовъ отдаетъ закладъ, беретъ изъ рукъ Пустошкина кренделя, кладетъ ихъ на планку кровати, притискиваетъ одну половину ихъ сверху лѣвою рукою, раскачиваетъ, въ воздухѣ, правою, и ударяетъ ею съ размаху по кренделямъ. Три половинки отлетѣли на ноль, а четвертая осталась въ висячемъ положен³и.

   - Сорвалось! вскрикиваетъ толпа со смѣхомъ.

   - Ну, да, сорвалось, сволочь проклятая! ругается Колоколовъ.- Да и какъ тутъ не сорваться, ежели крендели мягки, какъ тѣсто? Будь они сух³е - десятокъ перешибу, а тутъ ничего не подѣлаешь!

   - Да ужь не оправдывайся - не повѣримъ, дразнитъ толпа.- Какой же ты такой силачъ, когда четырехъ кренделей не перешибъ? Отнынѣ ты, братъ, ужь не силачъ, а скоморохъ, ящерица; вотъ ты что такое сталъ.

   - Ребята, салазки на бокъ сворочу. Видѣли чѣмъ пахнетъ? И Колоколовъ показываетъ толпѣ свой увѣсистый кулакъ..

   Толпа утихаетъ. Пустошкинъ сбираетъ съ полу кусочки кренделей, беретъ отъ посредника 3-х копеечную монету Колоколока и хочетъ уйдти.

   - Эй ты, Пустошка! Дай-ко кренделька отвѣдать, не то проситъ, не то требуетъ Колоколовъ.- Раздобудусь деньгами - самъ подѣлюсь.

   - На, отвѣчаетъ Пустошкинъ, подавая Колоколову два полукренделя.

   - Кто, ребята, хочетъ въ орлянку играть, либо въ караульщики - маршъ за мной, говоритъ Колоколовъ и уходитъ. Нѣсколько человѣкъ посильнѣе и побойчѣе отправляются за нимъ.

   Сзади манежа, въ самомъ уединенномъ мѣстѣ, велась игра въ орлянку и на рубли, и на гривенники, и на нѣсколько копеекъ, и за связку костяжевъ, и на дюжину мѣдныхъ пуговицъ, и даже на лишнюю ситцевую рубашку. Здѣсь сходились солдаты, смѣльчаки-кантонисты, мѣщане и иной простой людъ. Образовавъ кружокъ, игроки вызывали желающихъ караулить: не идетъ ли начальство, или полиц³я; за это выигравш³й обязавъ былъ вознаграждать ихъ по копейкѣ съ выиграннаго гривенника, по 3 пуговицы и по 4 костяжки съ выигранной дюжины. Начинали игру всегда съ пуговицъ и костяжекъ, потомъ, присмотрѣвшись къ игрѣ другъ друга, переходили къ деньгамъ. Рѣдкая игра кончалась безъ драки. Били тѣхъ, кто металъ двухорловою монетою, кто фальшивою тревогою схватывалъ съ кону деньги.

   Игра въ самомъ разгарѣ.

   - Эхма! послѣдн³й пятакъ ставлю ребромъ, молвилъ Колоколовъ, пристально оглядывая игроковъ.- Ахъ! братцы мои, въ слободѣ-то никакъ пожаръ? внезапно вскрикиваетъ онъ.- Ну, ей же ей пожаръ! Поглядите-ка дымъ-то, дымъ-то, столбомъ такъ и валитъ, такъ и валитъ. А-ну, да ежели и моя тетушка сгорить? разсуждаетъ онъ, нѣсколько спокойнѣй.- Эхъ тетушка, тетушка, что-то съ тобой станется...

   - Да гдѣ пожаръ-то? И дыму не видать, возражаютъ неопытные игроки.- Вишь какъ схлопалъ.

   - Глазъ, что ли, у васъ нѣтъ? подхватываетъ другой опытный игрокъ.- Глядите влѣво-то, влѣво, за крѣпость... Вонъ пламя-то, какое страшное. Толпа оглядывается по указан³ю.

   - Разѣвайте рты пошире, авось галка влетитъ, крикнулъ Колоколовъ, схвативъ съ земли, сколько удалось, денегъ, и стрѣлою полетѣлъ въ сторону. Два, три локача послѣдовали его примѣру.

   Толпа опомнилась. Увидавъ себя обманутою, она съ остервенѣн³емъ кинулась подбирать остатки, била, грызла и душила другъ-друга, а обманувш³е ихъ, отбѣжавъ на порядочное разстоян³е, дразнятся: "Ну что, пожаръ-то большой? Пламя-то красное, али бѣлое? Ахъ вы фофоны, фофоны этак³е". Толпа не вытерпѣла - бросилась въ погоню.

   - Подступись-ка, подступись, кому жизнь надоѣла: убью какъ пить дамъ! кричитъ Колоколовъ, помахивая длиннымъ желѣзнымъ прутомъ и постепенно убѣгая къ казармамъ.- Подходи, рабята, подходи, авось черепъ раскрою пополамъ!

   Изъ множества способовъ разживы на чужой счетъ, кантонисты придерживались преимущественно грабежа посредствомъ фальшивой тревоги. Они были такъ легки на ногу и проворны, что почти всегда убѣгали съ деньгами. Начальство, провѣдавъ про игру въ орлянку за манежемъ, частенько посылало туда и кантонистскую и городскую полиц³ю; но и та и другая оказывались безсильными. Для защити отъ непр³ятеля у игроковъ постоянно водились и палки, и камни, и свинчатки, и все, чѣмъ только можно драться. Въ руки никто не давался. За то и пойманныхъ жестоко, до полусмерти наказывали.

   - Эй ни, сволочь, кто жрать хочетъ, бѣги за калачами, вызываетъ Колоколовъ, вернувшись въ роту съ деньгами.

   - Я!.. я!.. я!.. Колоколова окружаетъ цѣлая толпа.

   - Сказалъ "раздобуду денегъ", и раздобылся. На вотъ, Голубевъ, пят³алтынный, пойди купи десятокъ пятаковыхъ калачей. А другой пят³алтынный побережемъ про черный день.

   - Неужели тридцать копеекъ стащилъ? спрашиваетъ завистливая толпа.

   - Извѣстно; что-жь тутъ мудренаго: я вѣдь не вы - сморчки этак³е; я всякого, кто помѣшаетъ, либо остановитъ - въ смятку разшибу.

   Немного погодя посланный приноситъ на мочалкѣ связку калачей, которые Колоколовъ тутъ же и раздаетъ, оставляя себѣ львиную долю. Всѣ совершенно довольны.

   Съ наступлен³емъ сумерекъ, уволенные въ отпускъ возвращаются въ роты, и всяк³й что-нибудь несетъ изъ съѣстнаго, у иныхъ даже потъ градомъ катится съ лица отъ тягости ноши. Начинается дѣлежъ харчей глядя по достоинству и значен³ю каждаго. Немного погодя всѣ ѣдятъ, оживляются; смѣхъ, шутки слышатся отовсюду; почти всѣ въ веселомъ настроен³я духа.

   Время это самое опасное для многихъ кантонистовъ-начальниковъ. Имъ частенько грозитъ опасность быть избитыми гдѣ-нибудь въ темномъ углу; бойцовъ найдти не трудно, когда есть чѣмъ заплатить за услугу. За нѣсколько кусковъ съѣстнаго, какой-нибудь смѣльчакъ подговариваетъ товарищей и съ ними, подкарауливъ врага, набрасываетъ ему на голову, часто съ его же кровати снятое одѣяло, зажимаетъ ему ротъ и поколачиваетъ сколько удается, послѣ чего всѣ разбѣгаются въ разныя стороны, какъ ни въ чемъ не бывало...

   Ужинать ходили по воскресеньямъ весьма немног³е. Повѣрка производилась безъ осмотровъ одежды и физ³оном³й; освѣдомлялись только, всѣ ли на лицо.

   Такъ кончалась кантонистская недѣля, однообразная, тупая, одуряющая недѣля! А съ слѣдующаго утра - опять прежняя пытка, горячечная гоньба изъ угла въ уголъ, безъ мысли, безъ цѣли, безъ малѣйшаго признака человѣчности. И такъ долг³е, долг³е годы...

  

  

   Тяжелъ былъ гнётъ мрачной жизни въ заведен³и. Дни тянулись за днями, принося съ собою новыя мучен³я, физическ³я и нравственныя, которыя жестоко извращали натуру несчастныхъ мальчиковъ. Прямо изъ деревни, съ воли, попадали они въ этотъ омутъ и дѣйствительность сразу обдавала ихъ всею грязью, которою думали замѣнить кантонистамъ воспитан³е. На каждомъ шагу побои, розги, примѣры злобы, зависти и несправедливости - такова была программа, принятая въ руководство. Новичокъ, съ перваго же дня вступлен³я въ заведен³е, начинаетъ чувствовать на собственной шкурѣ всю тяжесть этого быта, изъ котораго не предстояло выхода въ течен³е многихъ лѣтъ. Дядька колотилъ его чѣмъ попало за малѣйшую оплошность, капралъ сѣкъ розгами, морилъ по ночамъ на дежурствѣ. Начальство, съ своей стороны, не скупилось за истязан³я. Голодные и холодные, бѣдняги и ночью не знали отдыха.

   На эту каторгу, между прочими дѣтьми, попали двое мальчиковъ: Ивановъ и Степановъ. Уже съ полгода находились они въ заведен³и и начинали мало по малу выкарабкиваться изъ новичковъ. По натурѣ оба впечатлительные, они нелегко мирились съ окружавшею ихъ обстановкою. Сблизившись между собою, они привязались другъ въ другу съ дѣтскою горячностью и любили проводить время вмѣстѣ, толкуя объ общемъ горѣ, вспоминая о родныхъ и о томъ, что дѣлалось тамъ, на родинѣ. Бесѣды ихъ, ради удобства, происходили большею част³ю по ночамъ. Много горькихъ слезъ пролили они вмѣстѣ, и эти слезы еще крѣпче запечатлѣвали ихъ дружбу.

   Разъ, ночью, когда Степановъ стоялъ на часахъ, въ нему подошелъ Ивановъ, украдкою пробравш³йся съ своей постели, чтобы потолковать съ пр³ятелемъ.

   - За свою очередь часы-то стоишь? спросилъ вполголоса Ивановъ.

   - Нѣтъ, отвѣчалъ Степановъ, очень довольный посѣщен³емъ.- За дядьку. Потому, я третьева дни пуговицу потерялъ, ну, а онъ мнѣ досталъ другую.

   - Онъ добрый?

   - Противъ другихъ - добрый.

   - Ишь, счастье тебѣ! А мой-то,- Боже упаси! Таска каждый день, да еще голодомъ моритъ. Господи, да за что же?.. Слезы закапали у мальчика изъ глазъ.

   - Знаешь что? сказалъ онъ вдругъ, стиснувъ зубы.

   - Ну?

   - Убѣжимъ отселева!

   - Что ты!

   - А что? Ей-богу. Потому лучше въ рѣкѣ потопимся... знаешь, тамъ, за оврагомъ... Нешто жизнь сладкая?..

   - Убѣжишь тутъ! въ раздумьѣ возразилъ Степановъ:- слыхалъ, что съ бѣглыми-то дѣлаютъ? Вчера, вонъ, фельдфебель, приказывалъ капралу намочить въ теплой водѣ пучковъ тридцать розогъ, да соли насыпать въ воду: лучше, вишь, размокнутъ. Самъ начальникъ, слышь, станетъ наказывать бѣглаго. Говорятъ, шестой ужь разъ убѣгаетъ, да все славливаютъ.

   - Неймется?.. Да вѣдь житья-то нѣтъ! Бьютъ-то вѣдь ужь очень больно...

   - А за побѣгъ-то еще больнѣй попадетъ! Вотъ чего я боюсь. А ты, Вася, ежели тебѣ ученье нейдетъ въ голову,- попросись въ классъ у своего ефрейтора, у Орлова. Онъ, сказываютъ, тамъ старшимъ,- онъ тебя выхлопочетъ въ классъ, а тамъ, можетъ, и грамота пойдетъ тебѣ на умъ. Писаремъ станешь, а писарямъ, слышь, славное житье. Право, попросись-ка ты въ классъ; попытка не шутка, а спросъ не бѣда.

   - И то, нешто попроситься? Грамотѣ выучусь, домой вѣсточку напишу. То-то, чай, обрадуются! Денегъ, можетъ, пришлютъ; мы съ тобой говядины купимъ.

   - Извѣстно. Эхъ, напрасно ты про говядину вспомнилъ: смерть ѣсть захотѣлось...

   Далѣе разговоръ ихъ перешелъ въ деревенскимъ воспоминан³ямъ и роднымъ. Увлекшись близеимъ сердцу предметомъ, они не замѣтили, когда смѣнилась вторая смѣна, и очнулись только тогда, какъ услышали крикъ дежурнаго: "печки затоплять", что значило 4 1/2 часа утра,- половина третьей смѣны. Струхнули мальчики: начальство могло подумать, что они проспали смѣну, а за это грозило наказан³е. Во избѣжан³е непр³ятностей, разбудивъ потихоньку очередныхъ часовыхъ, они попросили ихъ никому не говорить о поздней ихъ смѣнѣ. Тѣ, не совсѣмъ еще старые кантонисты, слѣдовательно, не остервененные противъ ближнихъ, сочувствуя горю новичковъ, охотно согласились молчать.

   Настало утро слѣдующаго дня, а съ нимъ все, читателю коротко уже знакомое. Кончилось ученье. Роту свели въ самую большую комнату, куда явились барабанщики-палачи. Кантонисты поблѣднѣли, даже позеленѣли отъ страху. Всѣ поняли, что готовится истязан³е. Но кого, за что будутъ наказывать? Это оставалось загадкою для большинства. Вскорѣ пришелъ начальникъ заведен³я, полковникъ Курятниковъ.

   - Кровати сдвинуть и выстроиться въ каре, произнесъ онъ. Передвижен³е совершилось. - Бродягу сюда!

   Ввели кантониста Месарева. Онъ былъ лѣтъ 14, маленькаго роста, худеньк³й, черненьк³й, точно мертвецъ блѣдный и весь трясся. Остановясь среди каре, онъ повелъ кругомъ мутными глазами. Картина была невеселая: въ углу ушатъ съ водою, изъ котораго торчали пучки розогъ; сдвинутыя кровати и вокругъ толпа блѣдныхъ, исхудалыхъ кантонистовъ и нѣсколько сытыхъ, румяныхъ начальниковъ. Месаревъ опустилъ голову, руки машинально упали по швамъ и онъ сталъ, какъ вкопанный.

   - Мало, вѣрно, я тебя прошедш³й разъ поролъ? Еще захотѣлъ? началъ начальникъ. - Изволь, спущу теперь шкуру съ шеи до пятокъ. Говори: изъ-за чего опять бѣжалъ? говори! начальникъ зловѣще сверкнулъ глазами и подступилъ въ Месареву со сжатыми кулаками.

   - Ей-богу, противъ воли бѣжалъ, заговорилъ Месаревъ глухимъ голосомъ.- Голодъ, холодъ, побои,дранье, безсонныя ночи... Не могу я... мочи моей нѣтъ... Ваше благородье! Будьте отецъ! отпустите меня въ деревню!.. Лицо мальчика вдругъ вспыхнуло и тотчасъ же снова поблѣднѣло; голосъ у него оборвался.

   - Ну? Еще что? спросилъ Курятниковъ, играя со своею жертвою.

   - Ваше благородье, ваше вскоблагородье! застоналъ Месаревъ и, захвативъ руками свою голову, повалился на колѣни.- Пустите, пустите меня въ деревню! Тамъ матъ меня... Меня здѣсь бьютъ, меня здѣсь голодомъ морятъ... Господи!

   Курятниковъ усмѣхнулся.

   - Такъ тебѣ ласки надо?.. Все это мы тебѣ дадимъ, сейчасъ дадимъ вдоволь. Раздѣвайся!

   Месаревъ, какъ ужаленный, вскочилъ за ноги. Легкая судорога пробѣжала по его членамъ и лицо еще сильнѣе поблѣднѣло. Въ первый разъ въ жизни взглянулъ онъ смѣло начальнику въ глаза; потомъ спокойно скинулъ съ себя рваную шинелишку, разостлалъ ее по полу, за нею зимн³я брюки, бѣлье, все положилъ въ голову, легъ и ждалъ...

   Страшно было видѣть въ ребенкѣ это мертвое спокойств³е.

   - Начинай! скомандовалъ начальникъ.

   Барабанщики подступили съ обѣихъ сторонъ. Сначала Месаревъ, послѣ каждаго удара, однообразно вскрикивалъ поперемѣнно: "помилуйте, вашескородье, вашескородье, помилуйте!" потомъ голосъ его постепенно слабѣлъ, слабѣлъ и онъ точно уснулъ подъ ударами...

   Безчувственный, еле дышащ³й лежалъ Месаревъ съ дѣйствительно спущенною шкурою съ шеи до пятокъ. Страшные волдыри, живое мясо, лоскуты кожи виднѣлись повсюду. Громадныхъ трудовъ стоило вытащить изо рта его руку, пальцы которой были искусаны до костей; запекшаяся кровь превратилась въ багровую массу, тогда какъ изо рта струилась пѣна. На близь стоявшей кровати разостлали простыню, подняли Месарева съ полу, положили на эту кровать, сбрызнули холодною водою, завернули простынею и накрыли одѣяломъ.

   - Ну, что? говорилъ между тѣмъ Курятниковъ, поглядывая на растерявшихся кантонистовъ. - Пусть кто-нибудь попробуетъ бѣжать!

   Но, вмѣсто словъ, рота отвѣчала глухимъ стономъ.

   Курятниковъ ушелъ. Роту повели обѣдать, но мног³е кантонисты и не прикасались въ пищѣ: предшествовавшее обѣду зрѣлище отняло у нихъ аппетитъ. И не только этотъ, но и нѣсколько послѣдующихъ дней сряду кантонисты продолжали толковать о случившемся съ ужасомъ въ лицахъ; а тѣ, кто прежде и самъ не чуждъ былъ намѣрен³я убѣжать, теперь страшились даже и вспомнить свою завѣтную мысль.

   Месаревъ, отправленный въ лазаретъ, полечившись тамъ мѣсяца полтора, выписался, пожилъ въ ротѣ съ мѣсяцъ и опять убѣжалъ, но снова былъ пойманъ, наказанъ и леченъ. По возвращен³и въ роту, онъ снова бѣжалъ; такъ-что, въ общей сложности, онъ за совершенные имъ 10-12 побѣговъ получилъ до четырехъ тысячъ розогъ. Въ результатѣ у него оказалась такая привычка къ розгамъ, что его никогда не держали, онъ никогда не вертѣлся подъ ударами и не кричалъ, а въ послѣднее время даже самъ велъ счетъ имъ, и, что всего замѣчательнѣе, никогда не ошибался. Этого мало: онъ добровольно позволялъ себя наказывать 20-30-ю ударами любому кантонисту, требуя за это какой-нибудь ломоть хлѣба, въ голодную пору. Всѣ побѣги его оказывались неудачными, вѣроятно, по той причинѣ, что всѣ полицейск³е въ городѣ и всѣ сотск³е и десятск³е окружныхъ мѣстностей коротко знали его и тотчасъ ловили. Убѣжавъ въ послѣдн³й разъ, онъ, однако, какъ въ воду канулъ.

   Истор³я съ Месаревымъ имѣла подавляющее вл³ян³е на двухъ маленькихъ пр³ятелей: Степанова и Иванова. Съ тѣхъ поръ у нихъ и рѣчи уже не было о побѣгѣ. За то пущено было въ ходъ все старан³е, чтобы попасть въ классъ. Старан³е привело къ цѣли: ефрейторъ Орловъ выхлопоталъ исполнен³е просьбы Иванова: онъ былъ переведенъ въ классъ. Степанову также вдругъ повезло: его сдѣлали вицъ-ефрейторомъ. Впрочемъ, повышен³е это имѣло для него и непр³ятную сторону. Походя наружност³ю на одного изъ ординарцевъ, состоявшаго въ должности ефрейтора, онъ былъ приставленъ къ нему въ качествѣ вѣстового. Тутъ онъ подвергся особенно сильной выправкѣ, которая, наконецъ, привела къ тому, что не вынесъ, заболелъ горячкою и попалъ на излечен³е въ лазаретъ заведен³я.

  

  

   Лазаретъ отличался отмѣнною чистотою и опрятностью какъ внутри, такъ и снаружи. Это и составляло, конечно, главную заботу начальства, которое совершенно забывало въ своихъ предначертан³яхъ тѣхъ, для кого былъ построенъ лазаретъ. Больныхъ кормили до того скверно, что надо было удивляться, какъ они не умирали съ голоду. На лекарство начальство также не любило тратиться, предпочитая домашн³я средства, въ родѣ горчичниковъ, слабительнаго, шалфея и ромашки. Въ большомъ ходу были также, такъ-называемыя, заволокы, как³я дѣлаются лошадямъ и уже совершенно ничего не стоятъ.

   Начальствовали надъ лазаретомъ: старш³й и младш³й лекаря, старш³й и два младшихъ фельдшера. Старш³й лекарь и младш³е фельдшера въ медицинѣ положительно ничего не смыслили; младш³й лекарь санмъ былъ постоянно боленъ и въ отпускахъ, а старш³й фельдшеръ Осиповъ хоть и хорошо зналъ свою часть и былъ человѣкъ добрый - но горьчайш³й пьяница и нерѣдко, будучи во хмѣлю, причинялъ множество бѣдъ въ лазаретѣ.

   Отправлялись въ лазаретъ преимущественно изсѣченные, искалѣченные и заморенные кантонисты, а част³ю и добровольно. Бывало, опротивитъ иному кантонисту ходить на ученье, или захочется отдохнуть отъ казарменныхъ треволнен³и, натретъ глава мелкимъ кирпичомъ, или известкою, расковыряетъ гвоздемъ ногу, или надрѣжетъ кускомъ стекла палецъ, и дастъ ему распухнуть. Затѣмъ, получивши за это изрядную поронцу, отправляется въ лазаретъ лечиться. Долго залеживаться въ лазаретѣ, впрочемъ, никому не давали.

   Больныхъ, державшихся на ногахъ, посылали ежедневно, весною и половину лѣта, подъ командою унтера, въ поле, въ лѣсъ, собирать различныя, для леченья пригодныя, трави. Осенью же ихъ заставляли обчищать, промывать и разсортировывать эти травы по цвѣтамъ, по величинѣ и по достоинству листьевъ. Наконецъ, зимою больныхъ занимали толченьемъ различныхъ медицинскихъ снадоб³й, клейкою коробочекъ, щипаньемъ корп³и, приготовлен³емъ бинтовъ, компрессовъ м проч. За неисправности, лѣность и шалости въ лазаретѣ сѣкли и колотили совершенно такъ же, какъ въ ротѣ. Вся выгода лазаретнаго житья противъ ротнаго заключалась въ томъ, что въ немъ не было учен³й, не было экзаменовки пунктиковъ и прочей муштровки.

   Больные дѣлились на три отдѣлен³я: въ первомъ находились трудные больные; во второмъ - съ наружными болѣзнями, а въ третьемъ - глазные.

   Утро. Старш³й, древн³й лекарь производитъ визитац³ю.

   - Какъ твое здоровье? спрашиваетъ онъ лежащаго больнаго.

   - Плохо-съ, едва выговариваетъ спрошенный. - Ночь не спалъ... кашель... грудь... изныла...

   - Говори шибче: не слышу!

   - Не могу-съ... духъ захватываетъ.

   - Духъ захватнваетъ? Это еще что за вздоръ. Не молишься, вѣрно, Богу, вотъ и духъ захватываеть. Читай вслухъ "Отче нашъ".

   - Голосу нѣтъ-съ... не могу...

   - Читай, читай, тебѣ говорятъ, не то сейчасъ же дошибу! кричитъ лекарь, трепля больнаго за ухо, или отпустивъ ему щелчокъ во носу.- Лѣнишься, а не "не могу". Ну-же!

   - Отче напгь, иже еси... шепчетъ больной, обороняя голову отъ лекаря обѣими руками.

   - Громче, не слышу! Громче!

   - Яко за небесѣхъ и на землѣ-съ...

   - Врешь, подлецъ. Начинай снова, да не пропускать. Больной снова читаетъ "Отче вашъ", лекарь слушаетъ, понукая его кричать громче. Повторивъ молитву два-три раза, больной выбивается изъ силъ, закрываетъ глаза и затихаетъ.

   - Положить ему на лобъ полотенце, намоченное уксусомъ, приказываетъ лекарь:- окутать хорошенько одѣяломъ, чтобы вспотѣлъ; а какъ очнется, дать ему слабительнаго и къ завтрему вся хворость сойдетъ съ него, какъ съ гуся вода. И онъ уходитъ дальше.

   - Покажи-ка, въ какомъ положен³и твоя нога? продолжаетъ онъ, во второмъ отдѣлен³и.

   - Больно очень развязывать-то-съ, позвольте лучше такъ оставить, проситъ больной.

   - Я те оставлю! Развяжи!

   Больной морщась и ёжась развязываетъ.

   - Вишь, какая мерзость! Смотрѣть-то даже тошно. Воды и мочалку сюда! Является служитель съ тазомъ холодной води и мочалкою.

   - Промой ему хорошенько рану.

   - Помилосердствуйте, вашескородье! Ей-ей, не вытерпѣть.

   - Молчать!

   Служитель начинаетъ дѣйствовать мочалкой съ такимъ усерд³емъ, будто онъ не ногу, а полъ моетъ. Больной терпитъ, терпитъ, и наконецъ съ крикомъ вырываетъ ногу.

   - Пачкайся около тебя, внушаетъ ему раздосадованный докторъ:- хлопочи, а ты вмѣсто благодарности - еще ревешь и рвешься? Ахъ ты, мерзавецъ этак³й! Подержать его!

   Два служителя стиснутъ больнаго, а трет³й моетъ рану, нажимая съ такою силою, что не только изъ нея, но и изъ сосѣдняго здороваго мѣста начинаетъ сочиться кровь. Больной кричитъ во все горло.

   - Будетъ! скомандуетъ лекарь.- Вложить въ рану корп³ю, обвязать покрѣпче ногу, а за его крикъ дать ему на сегодняшн³я сутки полбулки и смотрѣть за нимъ въ оба. Послѣ такого внушен³я, лекарь отправляется въ глазное отдѣлен³е.

   - А твои глаза все еще гноятся? скажетъ, бывало, онъ, подходя къ одному изъ мальчиковъ.- Должно быть, опять натеръ ихъ известкой?

   - Никакъ нѣтъ-съ... Ей-богу не виноватъ.

   - Я! вотъ тебѣ дамъ "не виноватъ!" Подать мнѣ ляписъ.

   - И такъ заживутъ, право слово, заживутъ-съ, не жгите только глаза... Сжальтесь ради Бога.

   - Подержать его!

   Тутъ происходитъ сцена: больнаго схватываютъ, а лекарь принимается прижигать ему глаза. Больной вертится, кричитъ.

   - Вотъ же тебѣ, вотъ же тебѣ, дрянь эдакая, приговариваетъ врачъ, тыкая больному ляписомъ въ глаза, куда попало.

   Напрягши всѣ свои силы, больной вдругъ вырывается отъ мучителей.

   - Такъ вотъ ты каковъ? Ге-ге-ге! Поймать его и подать мнѣ инструментъ: сейчасъ мы ему заволоку зададимъ.

   Больной снова въ мощныхъ рукахъ, а лекарь, проколовъ ему за ухомъ здоровое тѣло, просовываетъ насквозь веревочку, которую дергаетъ изо всей силы взадъ и впередъ.

   Единственное утѣшен³е несчастныхъ кантонистовъ состояло въ томъ, что судьба послала имъ хоть одного хорошаго человѣка, въ лицѣ старшаго фельдшера, Осипова. Онъ одинъ, среди этой массы зла, относился къ мальчикамъ съ сострадан³емъ. Бывало, сядетъ на кровать какого-нибудь больнаго, а у самаго глаза так³е ласковые.

   - Что, другъ, говоритъ:- небось притворяешься?

   - Иванъ Осипычъ, тамъ въ ротѣ житья нѣтъ, отвѣчаетъ больной.

   - Отдохнуть, значитъ, хочешь?

   - Такъ точно-съ. Не гоните.

   - Ну, ужь ладно; только не залеживайся. Тутъ, братъ, отъ одного здѣшняго поганаго воздуха помрешь. Небось и ѣсть хочешь?

   - Какъ не хотѣть!..

   - Ну, я тебѣ первую порц³ю выпишу.

   - Нельзя ли, Иванъ Осипычъ, и мнѣ первой порц³и? проситъ другой больной:- а то какъ я на полбулкѣ-то проживу?

   - Тебѣ, голубчикъ, первой порц³и я назначить не могу: лекарь за это меня самого отдуетъ. А ты зайди ужо ко мнѣ въ комнату, тамъ и поужинаешь.

   - Слушаю-съ. Чувствительно васъ благодарю-съ.

   - Позвольте, Иванъ Осипычъ, просить васъ снять съ меня мушку? проситъ глазной. - Вся шея распухла, кожа слѣзла, гной течетъ внизъ; рубашка прилипаетъ къ спинѣ. Мнѣ рѣшительно спать невозможно.

   - Теперь, голубчикъ, снять не могу; а потерпи др завтраго: лекарь уѣдетъ въ деревню, я и сниму.

   - Будьте такъ добры; вѣкъ не забуду.

   - Сниму, сниму, потерпи немного. Что дѣлать? всѣ терпимъ.

   На слѣдующее утро, едва лекарь уѣхалъ въ деревню, лазаретъ мигомъ превратился въ гульбище. Управлять лазаретомъ остался Осиповъ. Снявъ съ больныхъ всѣ мушки, всѣ заволоки, повыдвинувъ за окно всѣ стклянки съ прописанною лекаремъ микстурою, Осиповъ выписалъ отличныя порц³и, а труднымъ, въ добавокъ къ порц³ямъ, и топленаго молока, пива, краснаго вина, и самъ пустился ухаживать за ними, захлопотался, засуетился. Больные сыты по гордо, спокойны, повеселѣли, запрыгали. День прошелъ незамѣтно. Но къ вечеру Осиповъ ужь выпилъ, по обыкновен³ю, не въ мѣру, ушелъ прогуляться и не являлся цѣлыя сутки. Младш³е фельдшера и служители, пользуясь его отсутств³емъ, тоже отправились погулять, оставивъ больныхъ безъ лекарствъ, безъ ухода.

   Въ талое время случалось, что больные, брошенные на произволъ судьбы, умирали - да и хорошо дѣлали, потому что хоть смертью освобождались отъ мученичества.

   Вернувшись изъ деревни, лекарь принимался водворять въ лазаретѣ старый порядокъ; разсылалъ по городу искать Осипова, котораго обыкновенно приводили пьянаго, безобразнаго. Лекарь, вспыливъ, требовалъ розогъ и тутъ же задавалъ старшему фельдшеру превосходную пороицу.

   - Перестанешь ты, скотина, пьянствовать, или нѣтъ? такъ начиналъ онъ увѣщевалъ Осипова, послѣ экзекуц³и.

   - Де знаю-съ, отвѣчалъ, по обыкновен³ю, Осиповъ, пошатываясь изъ стороны въ сторону.- Ручаться нельзя-съ, быть можетъ... пожалуйте на косушечку.

   - Стыдно! стыдно! внушаетъ лекарь.- Человѣкъ ты способный, вездѣ принятъ, имѣешь хорошую практику, а не отстаешь отъ этой поганой водки. Вѣдь мнѣ за тебя совѣстно, право; совѣстно пороть-то тебя, да нельзя: изъ терпѣнья выводишь. Ради Бога не пей! осчастливлю... въ чиновники произведу, одѣну обую на славу, богатую невѣсту найду; все для тебя сдѣлаю, только не пьянствуй.

   - Все это такъ-съ... Я всего стою, это точно-съ... Ну, а ежели ни меня ужь выдрали, то пожалуйте же на косушечку. Опохмѣлиться мнѣ теперь крайне необходимо, а тамъ впередъ, Богъ милостивъ. Произведусь, женюсь и какъ разъ перемѣнюсь. Да-съ, и водку пить перестану, право перестану. Пожалуйтесь полтинничекъ на поправку чердака.

   - На тебѣ цѣлыя рубль, только ради Бога не напейся.

   - Нѣтъ-съ, не напьюсь, а только поправлюсь, а то и тѣло, да и чердакъ трещитъ.

   Получивъ деньги, Осиповъ уходилъ, въ сопровожден³и служителя, въ свою комнату, посылалъ за водкою и, "поправившись", снова вступалъ въ отправлен³е своихъ обязанностей и велъ себя безукоризненно до слѣдующаго кутежа.

   Лекарь снисходилъ къ Осипову не изъ человѣколюб³я, а изъ личной выгоды: онъ прописывалъ рецепты частнымъ своимъ пац³ентамъ всегда съ совѣта Осипова, къ труднымъ больнымъ бралъ его съ собою на консультац³ю и подъ веселую руку самъ сознавался, что Осиповъ знаетъ дѣло лучше его. Будь Осиповъ человѣкъ трезвый, онъ бы навѣрное отбилъ у лекаря всю практику; но теперь господа боялись, какъ бы онъ, съ пьяныхъ глазъ, не далъ больному, по ошибкѣ, яду, вмѣсто лекарства. Тѣмъ не менѣе, если лекарю приводилось прописать какому-нибудь барину рецептъ экспромптомъ, то почти всяк³й такой больной тотчасъ присылалъ за Осиповымъ и показывая ему (трезвому) рецептъ, спрашивалъ: "годится ли лекарство?" и, въ случаѣ утвердительнаго отвѣта, тотчасъ же посылалъ въ аптеку; отрицательный же отвѣтъ Осипова имѣлъ послѣдств³емъ то, что больной рвалъ рецептъ и, ругая лекаря "остолопомъ", просилъ фельдшера прописать новое лекарство.

   Попавъ въ лазаретъ, Степановъ также вкусилъ всѣхъ прелестей тамошней жизни, хотя, къ счастью, большую часть своего пребыван³я тамъ находился въ безпамятствѣ. Выздоровлен³е его пришлось, впрочемъ, ю времени одной изъ отлучекъ лекаря въ деревню, когда лазаретъ, по обыкновен³ю, очутился подъ надзоромъ Осипова. Весьма довольный этимъ обстоятельствомъ, Степановъ разсчитывалъ, что ему удастся хорошенько отдохнуть въ больницѣ; но тутъ случилось обстоятельство, разрушившее его предположен³е. На дворѣ была весна, а въ это время года въ заведен³и ежегодно совершался инспекторск³й смотръ. Начальство наказывало усиленную дѣятельность по части приведен³я всего въ должный порядокъ, отчего кантонистамъ приходилось еще круче обыкновеннаго. Больныхъ также не забывали: ихъ гнали изъ лазарета, не давъ окончательно поправиться и заботясь только о томъ, чтобы высшее начальство, заглянувъ въ опустѣлую больницу, вынесло благопр³ятное мнѣн³е о санитарномъ состоян³и заведен³я. Въ числѣ изгнанныхъ изъ лазарета былъ и Степановъ.

  

  

   Съ конца апрѣля по всему уже можно было замѣтить, что въ заведен³и ожидаютъ, инспекторскаго посѣщен³я. Кантонистамъ велѣно было приносить, между ученьями, изъ цейхгауза, смотровыя вещи и по двѣ перемѣны бѣлья на каждаго; вездѣ стали рѣзать казенные мучные кули, щипать ихъ на мелкую мочалу съ тѣмъ, чтобы набивать ею новые тюфяки и подушки. Потомъ всю будничную, рваную одежду попрятали на чердаки: носитъ это время дозволялось только смотровую. Затѣмъ слѣдовало непр³ятнѣйшее изъ приказан³й - пришить въ шинелямъ, курткамъ, брюкамъ, галстухамъ, подтяжкамъ и сапогомъ ярлыки. Послѣдн³е состояли изъ небольшихъ кусковъ холста или кожи, за которыхъ, со всею тщательностью, надлежало выставить печатными буквами въ двѣ строки назван³е роты, имя и фамил³ю кантониста. Ярлыкъ пришивался съ чрезвычайною акуратностью и за дурное печатан³е его отвѣчалъ печатальщикъ, а за кривую, невѣрную, или некрасивую его пришивку - владѣлецъ вещи. Ярлычовъ, пришитый къ одному смотру, никогда не годился въ другому: смотровыя вещи лежали по полугоду и болѣе въ пыли, въ сырости, отчего краска на ярлычкахъ желтѣла, стиралась и марала весь ярлычокъ. Печатан³емъ ярлычокъ занимались человѣкъ 5-6 въ ротѣ. Кантонистъ, выучившись самоучюю печатать ярлычки, имѣлъ постоянный хорош³й доходъ отъ своего ремесла, такъ-какъ ярлычки пришивались и къ будничной одеждѣ. Но предъ смотрами кантонисты, умѣвш³е печатать, просто богатѣли. За напечатан³е десяти ярлычковъ на собственномъ матер³алѣ, печатники брали 4-7 коп. сер., а на хозяйскомъ - 3 коп. Печатали, впрочемъ, и за гостинцы, и за отбыван³е всякой повинности. Исправный кантонистъ всегда имѣлъ въ запасѣ отъ пяти до десяти ярлычковъ. Отозваться неимѣн³емъ ярлычковъ никто не смѣлъ, хотя ни холста, ни краски для ярлычковъ кантонистамъ никогда не давали. По приведен³и вещей въ должный порядокъ и по осмотрѣ ярлычковъ, пошли усиленные осмотры и экзамены, которые производились всѣмъ начальствомъ, начиная отъ дядекъ и кончая самимъ начальникомъ заведен³я. Въ это время и дранье было ужь не обыденное, а смотровое: намочатъ въ водѣ простыню, завернутъ въ нее раздѣтаго и сѣкутъ сквозь простыню. Такъ дѣлалось по многимъ причинамъ. Провинивш³яся въ предсмотровое время считался преступнѣе обыкновеннаго; само наказан³е признавалось гораздо сильнѣйшимъ; къ тому же и тѣло не изсѣкалось: на немъ не дѣлалось рубцовъ. Такимъ образомъ, въ случаѣ тѣлеснаго осмотра, наружныхъ признаковъ сѣчен³я никакихъ не оставалось.

   Пр³ѣхалъ, наконецъ, инспекторъ и назначилъ на слѣдующее утро смотръ.

   Всю ночь наканунѣ кантонисты и глазъ не сомкнули: чистка, уборка, примѣрка и одѣванья поглотили все время до разсвѣта, и едва взошло солнце, они ужь были на готовѣ.

   Въ шестомъ часу утра въ роты явились ротные командиры, и лично произвели тѣлесный осмотръ, потомъ присутствовали при надѣваньи бѣлья и сапоговъ, брюкъ и куртокъ. Затѣмъ они перестановили всѣхъ по ранжиру, запрятывая плохо марширующихъ въ среднюю и заднюю шеренги, и, въ заключен³е, отдали приказан³е маршировать какъ можно лучше, отвѣчать на вопросы инспектора громче, глядѣть ему въ глаза веселѣй. Всѣ эти приказан³я сопровождались угрозою жестокаго наказан³я за малѣйшую неисправность.

   Въ ординарцы были собраны изъ каждой роты по два кантониста, самые красивые и похож³е одинъ на другаго. Они одѣвались въ фельдфебельской комнатѣ, въ одежду, собственно для нихъ сшитую изъ самаго лучшаго матер³ала. Ихъ одѣвалъ лично фельдфебель и, когда они одѣлись, ихъ напоили даже чаемъ, для очищен³я голоса. Въ семь часовъ утра самъ начальникъ заведен³я отправился, вмѣстѣ съ ординарцами, въ квартиру инспектора. Оправившись въ передней, ординарцы вошли въ пр³емную - большую комнату, въ которой полъ былъ вылощенъ и свѣтился, точно зеркало. Въ простѣнкахъ помѣщались зеркала; обои на стѣнахъ были самыя вычурныя, карнизы золотые, вверху и внизу; мебель бархатная, розоваго цвѣта, съ самою фантастическою рѣзьбою. У одной изъ стѣнъ комнаты стояли: жандармск³й начальникъ, полицеймейстеръ, гарнизонный командиръ и смотритель пров³антскихъ магазиновъ,- старые военные штабъ-офицеры; они пр³ѣхали представиться инспектору. Изъ смежной комнаты вскорѣ показался и самъ инспекторъ. То былъ старичокъ, лѣтъ шестидесяти, весь лысый, толстѣйш³й, громаднѣйшаго роста, съ сѣдыми, стоячими усами и узенькими бакенбардами. Одежда его состояла изъ зеленой ермолки, съ золотою кистью, красной рубашки, на выпускъ, съ разстегнутымъ на боку воротомъ, на ногахъ были пестрые широчайш³е шаровары и темно-син³е спальные сапоги.

   - Здравствуйте, господа! здорово дѣти! заговорилъ онъ, какая головою то къ окну, то, въ другую сторону.- Извините, господа, мое