Никитин Виктор Никитич - Многострадальные

и прятали все въ кроватные ящики. А изъ-за стола въ этотъ вечеръ унесли хлѣба сколько кто могъ, - въ общей сложности нѣсколько пудовъ.

   Кантонисты любили Добреева за его снисходительность и доброту. Въ его ротѣ и наказывали и муштровали на половину меньше, чѣмъ въ прочихъ ротахъ; совершенно вывести истязан³я онъ не могъ: начальникъ заведен³я, отступившись собственно отъ него, усиленнѣе обыкновеннаго придирался къ фельдфебелю, къ правящимъ его роты и побуждалъ ихъ наказывать кантонистовъ, мало того, самъ наказывалъ во время отсутств³я Добреева, который, пренебрегая службою, ходилъ въ роту раза три-четыре въ недѣлю. Сбить его совсѣмъ изъ заведен³я было довольно трудно: онъ былъ человѣкъ относительно образованный, богатый; былъ молодъ, холостъ, ведъ знакомство со всею городскою аристократ³ею, имѣлъ кромѣ того и связи, протекц³ю.

   Кантонисты все-таки лишились его вслѣдств³е одной чрезвычайной его выходки. Вотъ какъ было дѣло. Онъ былъ охотникъ, уходилъ лѣтомъ постоянно въ лѣсъ, забравъ съ собою человѣкъ по 40-60 кантонистовъ своей роты, и часто не попадалъ на ученья. Однажды начальнику вздумалось произвести вечеромъ ученье всему заведен³ю, и такъ-какъ Добреева не оказалось на лицо со множествомъ кантонистовъ его роты, - то начальникъ послалъ за нимъ въ лѣсъ.

   Забравшись въ чащу лѣса, Добреевъ усѣлся среди своей команды на маленькой полянѣ, изъ мѣшковъ повынули харчи - телятину, колбасы, огурцовъ, печенья, и охотники закусывали съ волчьимъ аппетитомъ. Вдругъ предъ ними выростаютъ гонцы. Добреевъ разсердился, поднялъ свои отрядъ и отправился въ городъ, а услышавъ у заставы барабанный бой, означавш³й, что ученье еще продолжается,- онъ остановилъ отрядъ, далъ отдохнуть, и сказалъ:

   - Ребята! Не въ службу, а въ дружбу! Когда дойдетъ до плаца - и затрублю въ рожокъ; у кого рожки - подхвати; у кого трещотки, хлопушки - трещи, хлопай, какъ можно сильнѣе, я когда собаки побѣгутъ, бросайтесь впередъ, кричите: "ату его, ату", науськивайте ихъ на офицеровъ вообще, а на начальника особливо, кидайте въ нихъ чѣмъ попало.

   Кантонисты съ восторгомъ приняли это предложен³е: напакостить начальству имъ всегда было по сердцу. Остальную часть пути кантонисты не шли, а чуть не летѣли; такъ понравилась имъ оригинальная затѣя ихъ любимаго начальника.

   Тихо, крадучись, подошелъ отрядъ къ плацу и за угломъ казармъ пр³остановился.

   Смерклось. Заведен³е стояло вольно, т.-е. говорило, кашляло и оправлялось.

   Воспользовавшись этою удобнѣйшею, для нападен³я, минутою, Добреевъ вдругъ затрубилъ въ рогъ, отрядъ подхватилъ, трещалъ, захлопалъ, собаки залаяли, бросились впередъ, отрядъ за ними, съ крикомъ: "ату его, ату его!"

   Заведен³е смѣшалось, въ рядахъ его поднялся шумъ, визгъ, началась давка, бѣготня, драка и суматоха невыразимыя. Большинство кантонистовъ заведен³я, сообразивъ въ чемъ дѣло, мгновенно передались въ непр³ятельск³й лагерь и вмѣстѣ съ нападающими начали щипать, колотить свое начальство. А Добреевъ, помахивая въ воздухѣ бѣлымъ платкомъ, все сильнѣй и сильнѣй напиралъ съ удесятерившимся отрядомъ на офицерство заведен³я.

   Около получаса продолжалась битва и кончилась тѣмъ, что непр³ятель разбѣжался и на плацу остались трофеями: кантонистск³я и офицерск³я шапки, клочья разорванныхъ собаками мундировъ, штанинъ, обломки шпаженокъ и проч.

   Осмотрѣвшись, побѣдители сами перепугались своего подвига и вопросительно переглядывались.

   - Спасибо, ребята, сказалъ Добреевъ: - сто разъ спасибо вамъ. Ежели васъ станутъ допрашивать, говорите, я приказалъ.

   На утро оказалось, что сверхъ множества затрещинъ, которыя получили начальственныя лица, еще и собаки покусали нѣкоторыхъ. Затѣмъ оффиц³ально участвовавшимъ въ нападен³и кантонистамъ 3-й роты задали, дня чрезъ два общественную поронцу, т.-е. драли человѣкъ 50 сразу, и, хоть имъ жутко было лежать подъ розгами, зато они пр³обрѣли громадную славу, о которой знало и съ благоговѣн³емъ разсказывало потомъ отдаленнѣйшее потомство кантонистовъ. Долго думали, что сдѣлать съ Добреевымъ; наконецъ въ уважен³е разныхъ обстоятельствъ, компрометировавшихъ само начальство, сочли его поступокъ шалостью, съ тѣмъ чтобы онъ оставилъ заведен³е.

  

   Одно изъ наиболѣе тягостныхъ событ³й казарменной жизни составляли тѣлесные осмотры, производивш³еся по четвергамъ. Ожидан³е такихъ осмотровъ подвергало многихъ кантонистовъ въ унын³е.

   - Огляди меня, пожалуйста, Ѳедоровъ, а потомъ я тебя, говоритъ раздѣтый до нага кантонистъ одному изъ своихъ товарищей.

   - Ты, братъ, чистъ, чесотки нигдѣ нѣтъ, утѣшаетъ тотъ, внимательно осмотрѣвъ его: - вотъ только и есть на дѣвой ляжкѣ царапина. Подойдешь къ правящему, такъ ноги-то, знаешь, сдвинь по плотнѣй, онъ, при огнѣ, ее и не замѣтитъ. Ну, а у меня ничего нѣту?

   - Ничего, окромя рубцовъ отъ розогъ. А рубцы-то, братъ, син³е, разсин³е...

   - Ужь, братъ и порютъ! Вѣдь сегодня недѣля, какъ отодрали, а синяки еще не сходятъ. Ну, да по мнѣ пущай ихъ хоть вѣкъ не сходятъ: это не чесотка, а сѣченье, стало быть отвѣчать не за что.

   Въ другой парѣ осматривающихъ другъ друга кантонистовъ идетъ такой разговоръ:

   - Ахъ, сердешный! Выдерутъ безпремѣнно: вишь обчесался какъ!

   - О, чтобъ ихъ! Нешто я виноватъ? Намазали прошедш³й разъ въ банѣ какой-то поганой мазью, и болячки замѣсто того, чтобъ заживиться, еще пуще разгноились... Ежели опять отдеретъ - расковыряю, чѣмъ ни на есть, больное бедро, уйду въ лазаретъ, а оттуда въ неспособные: авось вырвусь ихъ этого омута. Вѣдь ужь пора: 20-й годъ пошелъ.

   Явился правящ³й.

   - Эй, вы! кричитъ онъ, обводя взоромъ толпу раздѣтыхъ донага кантонистовъ: - подходи до ранжиру!... Выкликнутый подходитъ. Капралъ тщательно освѣщаетъ его тѣло съ ногъ до головы, а унтеръ вездѣ разсматриваетъ.

   - Егоръ Антоновъ, подходи ближе! Унтеръ осматриваетъ.- И ты! начинаешь чесаться? Отпусти-ка ему десятокъ горячихъ, чтобъ не чесался. Не успѣлъ Антоновъ и рта разинуть, какъ его ужь стегали.

   Въ заведен³и вообще полагали, что розги - лучшее лекарство отъ всякихъ, особенно накожныхъ болѣзней. И потому, въ видахъ искоренен³я недуговъ, въ дни осмотра начальство бывало особенно щедро на розги. Совершенно невредимыми выходили изъ тѣлеснаго осмотра очень немног³е. За то всѣ, по окончан³и этой тягостной процедуры, отправлялись въ баню, гдѣ чесоточныхъ ожидали новыя мучен³я.

   Баня была на казарменномъ же дворѣ и состояла изъ предбанника и самой баня; каждая комната, будучи не особенно тѣсно набита народомъ, могла вмѣщать въ себя человѣкъ 30-40. Но съ кантонистами не церемонились: ихъ вгоняли туда человѣкъ по сту. Въ предбанникѣ ни скамеекъ, ни лавокъ не полагалось. Когда кантонисты раздѣлись, ихъ, чтобы не выстудить баню, вогнали туда всѣхъ разомъ и заперли на задвижку снаружи. Въ самой банѣ, у одной изъ стѣнъ, стояли два ушата громадной величины, наполненные теплою и холодною водою, которую служитель раздавалъ по одной только шайкѣ на два человѣка. При этомъ были приняты мѣры къ тому, чтобы никто не могъ два раза являться за водою. Кантонисты располагались для мытья на ступенькахъ полка, на самомъ полкѣ, на лавкахъ, тянувшихся вдоль стѣнъ, подъ лавками, посреди бани и на полу. Кто опаздывалъ захватить мѣсто, тому приходилось мыться стоя, держа шайку съ водою въ воздухѣ. Мыло выдавалось десяточнымъ и ефрейторамъ въ самомъ скудномъ количествѣ, именно по кусочку, золотниковъ въ 10 вѣсомъ на цѣлый десятокъ. Кантонисты, намочивъ голову полученною теплою водою, подходили, по очередно, къ ефрейтору, тотъ намыливалъ имъ одну лишь голову, отнюдь не дотрогиваясь ни до какой другой части тѣла. Вѣники отпускались тоже по одному на десятокъ, но и ихъ, при выходѣ изъ теплой бани, отбирали въ сдачу, для слѣдующихъ парильщиковъ.

   Тѣснота въ банѣ, давка, ругань изъ-за мѣста гдѣ сѣсть, драка изъ-за вѣника, плачъ изъ-за расплесканной воды, украденной портянки, которая была захвачена съ собою для стирки; густой, удушливый паръ, обнаженныя тѣла, гладко стриженныя головы, истомленныя, блѣдныя лица и чадъ,- все это представляло такую картину, которая поразила бы и самаго хладнокровнаго зритед³.

   Черезъ часъ, по командѣ унтеръ-офицера, кантонисты бросились въ предбанникъ, одѣваться. Всѣ ли вымылись, хорошо ли вымылись - до этого никому не было дѣла: вся забота начальства заключалась именно въ томъ, чтобъ приказан³е свести роту въ баню было въ точности исполнено, очередь была бы отведена. Оттого, ежели кто послѣ команды "выходить" хоть минуту запаздывалъ, то неминуемо отвѣдывалъ комля вѣника. Минутъ черезъ 10 по выходѣ въ предбанникъ, изъ котораго дверь вела прямо на улицу, кантонистовъ фронтомъ вели уже обратно въ казармы.

   Часу во второмъ пополудни доходила и до чесоточныхъ очередь идти въ баню. Ихъ водили всегда отдѣльно отъ чистыхъ. Загнавъ ихъ въ баню, также сразу человѣкъ 80, имъ раздавали вышеописаннымъ порядкомъ мыло, воду и вѣники, и заставляли мыться. Потомъ, когда они размывали болячки за тѣлахъ, ихъ выгоняли въ предбанникъ, подводили поочередно по два человѣка къ служителямъ, которыя намазывали каждаго съ ногъ до головы мазью, составленной изъ дегтя, соли и квасцовъ. Затѣмъ ихъ пропускали человѣкъ по 30 снова въ баню и загоняли на полокъ, гдѣ имъ приказывалось непремѣнно стоять; служители поддавали пару такъ сильно, что дыхан³е захватывало, а два унтера занимали позиц³ю за нижнихъ ступенькахъ полка, держа въ рукахъ розги и наблюдая, чтобы всѣ парились вѣниками и не смѣли сойдти внизъ. Такъ продолжалось около получаса времени, т.-е. до тѣхъ поръ, пока мазь взойдетъ въ тѣло и засохнетъ въ немъ. Мазь страшно кусала; на полкѣ поднимался плачъ, вой и стонъ. Затѣмъ, прямо съ полка, чесоточныхъ выгоняли въ предбанникъ одѣваться. Окачиваться водой имъ строжайше воспрещалось.

   Пока чесоточные мылись, здоровые кантонисты 41 роты успѣвали съ часъ поучиться фронту, а съ возвращен³емъ чесоточныхъ тотчасъ раздавался крикъ: "Пѣсенники и новички въ фельдфебельской, а остальные - слушать! Живо!"

   Начинался урокъ пѣн³я. У фельдфебельской, кроватей десять сдвинулись въ сторону; до 40 кантонистовъ становилась въ кружокъ въ двѣ шеренги; у нѣкоторыхъ изъ нихъ въ рукахъ бубны, тарелки, у одного камертонъ. Посрединѣ кружка становили табуретъ, а на немъ усаживался здоровый, высок³й мужчина лѣтъ 45, поручикъ Ѳедоренко, ротный командиръ этой роты.

   - Прибившихъ сюда! крикнулъ Ѳедоренко, молодцовато поводя глазами. Кружокъ разступался и фельдфебель вводилъ въ него двухъ,трехъ мальчиковъ.

   Ѳедоренко осматривалъ новичковъ съ головы до ногъ.

   - Какую пѣсню знаешь? спрашивалъ онъ одного изъ нихъ.

   Новичокъ смотритъ ему въ глаза, съ недоумѣн³емъ.

   - Какую пѣсню знаешь?

   - Знаю... Знаю...

   - Какую же? топнулъ ногой Ѳедоренко отъ нетерпѣн³я.

   - "Вдоль по улицѣ мятелица мететъ".

   - Всю? ужь ласково продолжаетъ Ѳедоренко.

   - Всю.

   - Пой.

   Новичокъ теряется.

   - Пой же! Новичокъ запѣваетъ. - Громче, громче! Вотъ такъ, вотъ эдакъ. Новичокъ ободряется и постепенно входитъ въ голосъ,- Молодецъ, братъ, молодецъ! хвалитъ Ѳедоренко, ощутивъ пр³ятность звонкаго, чистаго голоса.- Въ пѣсенники его, въ пѣсенники! Становись сюда. Мальчикъ присоединяется къ хору.- А ты умѣешь пѣть? обращается онъ къ другому новичку.

   - Нѣтъ, не умѣю.

   - Какъ не умѣешь? быть не можетъ, чтобы ничего не пѣлъ. Въ деревняхъ всѣ пѣсни поютъ.

   - Вотъ те Христосъ, не пѣвалъ.

   - Такъ кричи: "Слу-ша³", да смотри, въ растяжку: "Слу-шай". Новичокъ молчитъ.- Что-жь ты? Кричи!

   - Слу-шай! вполголоса затягиваетъ новичокъ.

   - Шибче, шибче, приказываетъ Ѳедоренко и, для пущаго вразумлен³я, хлысть его здоровеннѣйшею ладонью по щекѣ. Тотъ взвизгиваетъ на всю комнату.- Хорошо, хорошо... И этого въ пѣсенники. А ну-ка ты! приказываетъ онъ третьему. Трет³й вскрикиваетъ "слу-шай", что есть мочи.- Ну, ты ни къ чорту не годишься. Пошелъ прочь, дрянь эдакая. Немного помолчавъ, Ѳедоренко обращается въ хору съ наставлен³емъ:

   - Хорошенько откашляться; въ пѣньи у меня не хрипѣть, впередъ не выскакивать, позади тоже не оставаться. Брать тонъ дружно, вмѣстѣ, всяк³й голосъ знай свой тактъ. Гдѣ нужно тихо - щебечи какъ снигирь, гдѣ надо громко - стрѣльни, какъ пушка. Чувствуете? Ну, а гдѣ надо ровно, плавно - раздробись на соловьиную трель и тяни раскатисто, какъ ружейная стрѣльба. Слышали? Поняли? Ну, съ Богомъ! "Ты помнишь ли, товарищъ неизмѣнный?". Сапуновъ, начинай со мной вмѣстѣ. (Сапуновъ, малый лѣтъ 20, былъ главнымъ его помощникомъ и запѣвалой).- Разъ, два-три... - "Ты помнишь ли, товарищъ неизмѣнный?", запѣваетъ Ѳедоренко, подперевъ щеку лѣвою рукою.- "Такъ капитанъ солдату говорилъ; ты помнишь ли, какъ громъ грозы военной Святую Русь внезапно возмутилъ?" пѣсенники подхватываютъ.

   - Отставить! вдругъ, среди пѣсни, гаркнулъ Ѳедоренко, побагровѣвъ. Хоръ смолкаетъ.

   - Ну, какъ васъ не пороть, свиньи? Какъ васъ не пороть, когда ни своимъ крикомъ рѣжете кишки мои, визжаньемъ пилите мнѣ по сердцу? Козлы ни эдак³е! Берегись! "Грянулъ внезапно"... Слушать меня! припѣвать въ тактъ! вздую, ей-ей вздую.

  

   "Грянулъ внезапно громъ надъ Москвою,

   Выступилъ съ шумомъ Донъ изъ бреговъ;

   Все запылало мщеньемъ, войною,

   Ай донцы,

   "Донцы молодцы",

  

   подхватываетъ хоръ.

   - Спасибо, ребята! хорошо, хорошо!

   - Ради стараться, ваше благород³е.

   - Теперь - "Вдоль да по рѣчкѣ". Уши, ребята, не вѣшать, а пѣть смѣло, весело. Сапуновъ, начинай!

   "Вдоль да по рѣчкѣ, вдоль по Казанкѣ", затягиваетъ Ѳедоренко, притопывая ногами, припрыгивая всѣмъ туловищемъ и хлопая въ ладоши.

  

   "Вдоль да по бережку...

  

   Продолжаетъ хоръ.

  

   "Онъ со кудрями, онъ со русыми.

   Разговариваетъ!

  

   Ѳедоренко входитъ въ азартъ, выдѣлывая головою самыя вычурныя киванья.

  

   Кому мои кудри, кому мой русы,-

  

   Поетъ хоръ.

   - Стой, стой, стой!... Семеновъ, что ты орешь-то въ чужой голосъ - а? Впередъ; розогъ!

   - Это не я, наше благород³е, ей-ей не я, отпирается Семеновъ, блѣднѣя отъ страху.

   - Я тебѣ дамъ "не я"; меня, братъ, не надуешь! Я давно замѣчаю, что ты нарочно фистулой дерешь, думаешь отбиться отъ хора. Нѣтъ, шалишь!

   - Да у меня, ваше благород³е, ей-богу грудь болитъ: такъ только стану натужиться, такъ все нутро и рвется, такъ и хочетъ выскочить. Простите, ваше благород³е!

   - Я тебѣ выскочу! Вздую хорошенько, такъ перестанешь лодарничать. Ишь выдумалъ "грудь болитъ"!

   Такъ продолжались уроки пѣн³я изо дня въ день цѣлую зиму. А съ наступлен³емъ лѣта Ѳедоренко водилъ хоръ пѣть за городъ. Для загородныхъ пѣн³й у него и репертуаръ пѣсенъ былъ особенный - поэтическ³й. Выберетъ онъ, бывало, пригорокъ надъ обрывомъ Волги, недалеко отъ лѣсу, посреди поля, усядется посреди хора на травѣ и зальется, зальется такъ, что заслушаешься. Особенно любилъ онъ воздушный корабль, Лермантова, пѣсню Кольцова "Полоса-ль моя, полосонька" и Некрасовскую "Тройку".

   По горячему увлечен³ю, съ какимъ онъ пѣлъ, видно было, что Ѳедоренко не на свое мѣсто попалъ: человѣку состоять бы въ хорѣ цыганъ, а онъ какимъ-то страннымъ случаемъ попалъ въ военные и очутился учителемъ кантонистовъ. Правда, онъ прилагалъ тутъ все свое старан³е. Путемъ розогъ и долгихъ усил³й, онъ образовалъ отличный хоръ пѣсенниковъ и слава его прогремѣла по всей окрестности. Едва горожане завидятъ, бывало, его съ пѣсенниками въ полѣ, какъ ужь бѣгутъ послушать. Частенько на загородныя спѣвки являлись баре, барыни и даже барышни. Ѳедоренко былъ въ модѣ. Весь городъ говорилъ о немъ и не могъ нахвалиться его хоромъ. Бывало, какой-нибудь расчувствовавш³йся помѣщикъ, послушавъ пѣн³я, раздастъ изъ своихъ рукъ каждому изъ басовъ и теноровъ по серебрянному гривеннику, а альтамъ и дискантамъ по пятиалтынному. Мѣщанки, солдатки и друг³я простыя женщины придвигаются толпою къ пѣсенникамъ и, крадучись, суютъ имъ въ руки: кто - калачъ, кто - сдобную лепешку, кто - кусокъ пирога, а кто и мѣдный пятакъ.

   - Экъ начальникъ - атъ какой добрый, да ласкательный, говоритъ деревенская баба, обращаясь къ городской старушкѣ, стоя невдалекѣ отъ пѣсенниковъ.- Самъ поётъ, да робятъ веселитъ, да балуетъ. Знать, душа-человѣкъ.

   - Да, голубушка, душа человѣкъ! тоскливо отзывается старуха. - Запоешь, небось, какъ съ лозой-то стоятъ надъ тобой. Позавчера вонъ энтотъ-то самый, душа-человѣкъ, при всемъ честномъ народѣ, на этомъ же самомъ мѣстѣ одного малаго такъ исполосовалъ розгачами, что бѣднягу въ телегѣ вздадъ свезли!

   Впрочемъ, несмотря на то, что Ѳедоренко и въ полѣ не миловалъ пѣсенниковъ, они все-таки рады были лѣтнему пѣнью: они дышали свѣжимъ воздухомъ, прогуливаясь дорогою, да и деньжонки перепадали, а кантонистъ, имѣя въ обшлагѣ шинели гривенникъ, считалъ себя богачемъ и былъ несказанно счастливъ. Быть пѣсенникомъ кантонисты считали для себя великимъ несчаст³емъ и всячески старались не попасть въ хоръ. Но разъ очутившись на спѣвкѣ, не было ужь положительно никакой возможности освободиться изъ пѣсенниковъ, кромѣ развѣ смерти, да выхода на службу. Но и отъ службы Ѳедоренко удерживалъ, для пользы хора, года по три по четыре сряду, такъ что иной годовъ двадцати-двухъ, трехъ едва вырывался на службу, и это вызывало иногда кантонистовъ на крайн³я мѣры. Одинъ кантонистъ, которому особенно опротивѣла обязанность пѣсенника, рѣшился во что бы то ни стало выйдти изъ хора. Доставъ гдѣ-то постнаго масла, онъ вышелъ потихоньку на морозъ, выпилъ все масло и продержалъ съ четверть часа ротъ разинутымъ - въ вечеру осипъ, а утромъ другаго дня ужь не только чисто пѣтъ, но и говорить не могъ.

   Первоначально Ѳедоренко сформировалъ хоръ съ разрѣшен³я начальника изъ всего заведен³я, а потомъ пополнялъ убыль новичками и переманкою изъ другихъ ротъ голосистыхъ мальчиковъ. Принадлежности пѣн³я, какъ-то: пѣсенники, камертоны, бубны и проч. покупалъ онъ ежегодно за свои деньги. Хорош³й пѣсенникъ могъ смѣло ничего не знать изъ пунктиковъ и другихъ наукъ и ничуть не тревожиться: все это Ѳедоренко считалъ пустяками сравнительно съ пѣснями и звонкимъ голосомъ и никогда за это не взыскивалъ. Его помощники, низш³е начальники кантонистовъ, тоже остерегались, въ угоду ему, бить пѣсенниковъ зря. Одѣвалъ онъ пѣсенниковъ всегда въ крѣпкую, хорошую казенную одежду. Страсть къ пѣнью до того въ немъ была сильна, что какъ бы начальникъ жестоко ни распекъ его, если только пѣсенники тотчасъ потомъ стройно споютъ пѣсню, онъ вполнѣ утѣшенъ, забылъ и полковника, и все на свѣтѣ. Онъ былъ одинок³й, старый холостякъ, происходилъ изъ крестьянъ, вышелъ въ офицеры изъ гвардейскихъ фельдфебелей, велъ себя скромно, уединенно и, казалось, вся жизнь его заключалась исключительно "въ пѣсенникахъ", подобно тому, какъ жизнь Тараканова ушла въ шагистику, а Живодерова - въ экзекуц³и.

  

  

   Манежъ расположенъ сзади казармъ. Тамъ въ 7 часовъ утра рота со своимъ командиромъ, штабсъ-капитаномъ Свиньевымъ, тоже отчаяннымъ фронтовикомъ.

   - Ружье на плечо, командуетъ онъ, хотя у кантонистовъ никакихъ ружей не было. Кантонисты ударяютъ ладонью правой руки по собственному лѣвому плечу и моментально опускаютъ руки по швамъ, загибая пальцы лѣвой руки въ горсть, какъ бы держа въ нихъ ружье.

   - Эй, кто тамъ плечомъ вертятъ! Ружьемъ, помни, владѣешь! На кра-улъ! Кантонисты сгибаютъ обѣ руки въ кулакъ и ударяютъ правою - въ лѣвый бокъ, а лѣвою въ грудь.

   - Отчего плохъ темпъ? (звукъ). Отставить! Кантонисты опускаютъ руки по швамъ.- На кра-улъ! Кантонисты снова стучатъ себя въ бокъ и въ грудь. Свиньевъ заходитъ съ лѣваго фланга и смотритъ, ровно ли вытянулись кулаки рукъ.- На плечо! Дѣлать пр³емъ плавно; когда берете на караулъ, не дребезжать, а дѣлать ударъ сразу, какъ одинъ человѣкъ. Ровнѣй штыки, штыки! продолжаетъ онъ, съ праваго уже фланга. Вдругъ кто-то оглянулся.

   - А-а?.. это ты, Самсоновъ, шевельнуться вздумалъ? Ты? Важности фронта, каналья, не понимаешь? Ладно! Груди впередъ. Ружье на руку! И горячась, и командуя, онъ забѣгаетъ то справа, то слѣва, какъ будто въ самомъ дѣлѣ что нибудь путное дѣлаетъ. Какому-то кантонисту надоѣла вся комед³я и онъ вздумалъ потѣшиться - опустилъ обѣ руки.

   - Ты какъ смѣлъ опустить ружье къ ногѣ, не дождавшись команды? закричалъ на него, побагровѣвъ, Свиньевъ.

   - Никакъ нѣтъ-съ, ваше благородье, громко отвѣчаетъ виновный;- я ничего не опускалъ.

   - Какъ ничего? всѣ держатъ ружье на руку, а ты зачѣмъ опустилъ его къ ногѣ?

   - Никакого, ваше благородье, ружья у меня въ рукахъ не бывало.

   - Ка-акъ?... У тебя нѣтъ ружья?..

   - Никакъ нѣтъ, ваше благородье.

   - Что за дьявольщина? Какъ нѣтъ? Эй ты! обращается онъ къ другому кантонисту:- есть у тебя ружье, или нѣтъ?

   - Есть, ваше благородье.

   - Да вретъ онъ, вмѣшивается шутнивъ:- и у него нѣту. Мы отродясь ружья и не видывали. Какое же ружье? извольте сами поглядѣть.

   - Такъ ты еще спорить? Три пощочины и снова команда: "ружье за руку".

   - Хоть убейте, ваше благородье, а на руку ружья взять мнѣ неоткуда. Понапрасну только деретесь.

   - Тьфу ты, сволочь проклятая!.. Свиньевъ плюетъ ему въ лицо и отходитъ на средину.

   - Разсыпаться! командуетъ онъ, собравшись съ мыслями и приступая къ исполнен³ю на практикѣ тѣхъ сигналовъ, которые кантонисты теоретически разучивали, сидя въ десяткахъ.

   - Та-ти-ти, та-ти-ти, ти! выигрываетъ на рожкѣ горнистъ. Происходитъ дѣятельное ученье, кантонисты сходятся, расходятся; задн³е ряди выбѣгаютъ впередъ, дѣлая видъ, будто прицѣливаются. Производится даже мнимая стрѣльба, при чемъ хлопанье рукъ замѣняетъ выстрѣлы. Свиньевъ мечется въ сильнѣйшемъ волнен³и, воображая, что присутствуетъ при настоящемъ сражен³и.

   - Въ грудь, ребята, прямо въ грудь непр³ятелю цѣлься! кричитъ онъ.

   - Головы на лѣвый бокъ! Стрѣлять правильно! Ивановъ, лѣвую ногу больше впередъ! Куда, бест³я, цѣлишься, куда стрѣляешь? Прицѣливайся снова. Да глазъ-то лѣвый, глазъ прищурь. Аѳанасьевъ! что легъ головой-то на полъ? спать, что ли, собрался? Отбой!

   Послѣ обѣда, по пятницамъ, всѣ роты, въ полномъ составѣ, муштруются ротными командирами, или, въ крайнемъ случаѣ, ихъ помощниками.

   - Завтра на батальйонное ученье, объявляетъ капральству правящ³й, на вечерней перекличкѣ.- Одѣться почище, маршировать съ прилежан³емъ и рты не разѣвать. А кто изъ большихъ желаетъ идти за опилками - шагъ впередъ. человѣкъ десять съ праваго фланга выдвинулись. Выборъ, однако, палъ только на четверыхъ; остальные отступили назадъ, повѣсивъ головы.

   Идти за опилками желалъ всяк³й: этимъ онъ освобождался отъ батальйоннаго ученья и мытья половъ, а то и другое, какъ читатель убѣдится ниже, было слишкомъ тяжелою работой. Ходили за опилками человѣкъ по 12-ти изъ роты, подъ командою унтера, за городъ, на берегъ Волги, гдѣ постоянно пилились бревна на суда, барки и лодки, отправлявш³яся ежегодно съ каменною солью и хлѣбомъ вверхъ по Волгѣ. Каждые два человѣка обязывались принести опилокъ по рогожному мучному кулю. Опилки доставались, большею част³ю, съ трудомъ, такъ-какъ пильщики, нерѣдко обкрадываемые вѣчно голодными кантонистами, не любили послѣднихъ. Изъ-за опилокъ кантонисты затѣвали обыкновенно съ пильщиками ссору, всегда переходившую въ драку. Среди схватки, пуститъ, бывало, работникамъ въ глаза по пригоршнѣ предварительно на подобный случай запасеннаго песку, или даже нюхательнаго табаку, и пока рабоч³е протираютъ, да промиваютъ глаза, кантонисты успѣваютъ набрать опилковъ и уйти съ добычею.

  

  

   Все заведен³е стоитъ, въ полномъ его составѣ, въ 7 часовъ утра, тремя шеренгами, вдоль 3-хъ стѣнъ манежа и выравниваетъ ноги по протянутой веревкѣ. Не только нижн³е чины и кантонисты, но и офицеры тщательно осматриваютъ себя, боясь, какъ бы въ ихъ одеждѣ, въ осанкѣ, даже въ физ³оном³и не оказалось чего-нибудь такого, къ чему могъ бы начальникъ придраться.

   - Ѣдетъ, кричитъ унтеръ, карауливш³й начальника за угломъ.

   Веревки мгновенно сняли и все замерло. Вошелъ Курятниковъ, поздоровался, величественною, надменною поступью обошелъ фронтъ, сталъ посреди манежа и обвелъ орлинымъ взоромъ фронтъ. Всѣ сдерживаютъ дыханье; ничто не шелохнется. На бѣду кто-то чихнулъ.

   - Замѣтить, и послѣ ученья выпороть! закричалъ Курятниковъ.- Маршировать съ тактомъ, съ выдержкой, не ошибаться.

   Началось ученье.

   - Подпоручикъ Гусевъ, гдѣ стойте? спросилъ Курятниковъ, выстроивъ изъ заведен³я каре. - Вонъ изъ фронта!

   Гусевъ вышелъ и сталъ у стѣны.

   - Отчего унтеръ-офицеръ не занимаешь офицерскаго мѣста, а? Учитель-унтеръ-офицеръ, трясясь, какъ въ лихорадки, выдвигается въ переднюю шеренгу. - Да у тебя еще и крючки мундира растегнуты? Впередъ.

   - Вашескородье, простите; въ первый и послѣдн³й разъ; больше никогда не замѣтите.

   - Впередъ, безъ разговоровъ! учитель выходитъ.

   - А ты, поросенокъ, что смѣешься, а? обращается Курятниковъ къ правофланговому кантонисту того же взвода, офицеру и унтеръ-офицеру котораго такъ не посчастливилось.- О чемъ смѣялся?

   - Я, вашескородье, не смѣялся, плаксиво оправдывается кантонистъ: - у меня верхняя губа шибко зачесалась, я дернулъ ее нижнею губою, точно такъ-съ...

   - Вертѣлъ губами, значитъ, шевелился. На средину.

   Окончивъ экзекуц³ю, Курятниковъ снова повелъ свои колонны къ атакѣ воображаемаго непр³ятеля, снова строилъ каре, развертывалъ и свертывалъ фронтъ, бранилъ всѣхъ безъ разбора, собственноручно колотилъ и вообще неистовствовалъ самымъ дикимъ манеромъ.

   Около 12-ти часовъ кончилось ученье. Кантонисты, ни въ чемъ не замѣченные, стремглавъ бѣжали въ казармы; замѣченные же, понуря головы, шли шагъ за шагомъ, раздумывая: "Простятъ ли совсѣмъ, нарядятъ ли на ночь на часы, или же отдерутъ?". Степень наказан³я въ этихъ случаяхъ находилась также въ полной зависимости отъ Курятникова: если онъ сильно распекалъ - замѣченныхъ драли, если только выговаривалъ - ихъ наряжали на часы, если же благодарилъ за ученье - ихъ совсѣмъ прощали. Послѣднее, впрочемъ, случалось рѣдко.

   Мытье половъ производилось послѣ обѣда. Въ спальняхъ кровати сдвигались въ уголъ, и кантонисты, въ одномъ бѣльѣ, держа въ рукахъ голики, насаженные на длинныя палки, выстраивались въ шеренги.

   - Гдѣ Парашкинъ? спрашиваетъ капралъ.

   - Голикъ, надо полагать, ищетъ, отвѣчаетъ кто-го.

   - Вонъ онъ идетъ, подхватилъ другой.

   - Люди стали ужь мыть, а ты гдѣ еще шляешься? Да и безъ голика?

   - У меня былъ хорош³й голикъ, да кто-то его утащилъ изъ кровати, оправдывался Парашкинъ, а у самаго уже зубъ за зубъ не попадаетъ.

   - Вишь, чѣмъ вздумалъ оправдываться - "вытащили". Чтобъ чрезъ пять минутъ былъ у тебя голякъ, не то запорю; слышишь? Пошелъ.

   При мытьѣ, полъ поливали водою, послѣ чего ефрейторы посыпали его опилками, а простые кантонисты, до командѣ капраловъ, принимались растирать опилки, медленно двигаясь шеренгою впередъ и назадъ, отъ одной въ другой стѣнѣ. Послѣ троекратной перемѣны опилокъ и трехчасоваго, мучительнаго труда, полъ оказывался вымытымъ такъ чисто, и становился такъ бѣлъ, какъ деревенск³й столъ у чистоплотной хозяйки.

   Въ субботу вечеромъ кантонистамъ было предоставлено пользоваться отдыхомъ. Несмотря на то, мног³е изъ нихъ сновали изъ угла въ уголъ съ озабоченными физ³оном³ями. Это были мальчики, имѣвш³е въ городѣ родныхъ, родственниковъ или даже, просто, земляковъ, къ которымъ намѣревались проситься на воскресенье въ отпускъ.

   При всей тяжести кантонистской жизни, повидимому, одинаково уб³йственной для всѣхъ, житье мальчиковъ было различное. Некрасивымъ было тяжелѣе, нежели тѣмъ, которые обладали смазливою физ³оном³ей. Некрасивыхъ обходили должностями, чаще били и одѣвали хуже, давая имъ донашивать старую одежду съ плечъ красивыхъ (масокъ), которую приходилось ежедневно чинить, и въ которой со двора никоимъ образомъ не пускали.

   Бывало, передъ праздникомъ, какой-нибудь корявый просилъ маску:

   - Дай, Тимоша, куртку, со двора сходить. Твоя куртка мнѣ въ самую впору; я тебѣ за это калымъ (домашнее печенье) принесу.

   - Отчего не дать, отзывается маска:- мнѣ все равно дома сидѣть. А что принесешь?

   - Право, не знаю, потому идти-то хочу не къ родной матери, а въ двоюродному дядѣ. Съ пустыми, одначе, руками никогда не ворочался. Что принесу, - тѣмъ и подѣлюсь пополамъ.

   - Калымъ твой мнѣ не нуженъ, а принеся ты мнѣ пятаковый калачъ, не то и куртки не трогай.

   - Да вѣдь калачъ-то, Тимоша, купить надо, а денегъ можетъ и не дадутъ: какъ же я тебѣ впередъ слово дамъ?

   - По мнѣ, хоть укради, хоть купи, все единственно, а только подай. Пятакъ, чай, и христа-ради набрать недолго.

   - Да ужь буду стараться.

   - Ну, а кровать твою кто же сторожить будетъ? Вѣдь изомнутъ.

   - Ну, и пущай. Не тебѣ отвѣчать.

   - Извѣстно мнѣ. Потому я вицъ-ефрейторъ. Ну, да ладно: тащи калачъ да калымъ. Я ужь присмотрю.

   Въ другомъ мѣстѣ, дядька самъ предлагаетъ племяшу идти со двора.

   - И куртку дамъ, и брюки достану, внушаетъ онъ:- только, чтобы, знаешь, съѣдобнаго побольше. А ужь ефрейтора я упрошу. Пуститъ; ты ему притащи листовъ шесть бумаги.

   - Слушаю-съ.

   Аристократ³я также готовится въ отпуску. Капралъ разсуждаетъ съ однимъ кантонистомъ, имѣющимъ сильную протекц³ю и потому никого не боящимся:

   - Идешь завтра со двора?

   - Извѣстно.

   - Что же не чистился?

   - Чай, племяшъ давно уже вычистилъ.

   - Афрейтору сказывался?

   - Это зачѣмъ?

   - Зачѣмъ! порядокъ.

   - Ну, это для другихъ порядокъ, а мы иначе. Захотимъ со двора - иду прямо къ фельдфебелю, выпрашиваюсь у него и вся недолга.

   - Лафа тебѣ прятаться за маменькину-то спину.

   - А тебѣ развѣ хуже моего? Чай твой отецъ казначей, одежду тебѣ шьетъ тонкую, денегъ даетъ, кататься съ собой возитъ, заступается. Чего же тебѣ еще?

   - А все же твое дѣло получше. Ты ни за себя, ни за кого и ни за что не отвѣчаешь, живешь себѣ по вольности дворянства, а я? Мнѣ никогда спокою не даютъ. Противно мнѣ капраломъ быть. Потому что я такое? Палачъ. Своихъ же драть долженъ. Друг³е вонъ капралы съ удовольств³емъ дерутъ, шагу не дѣлаютъ безъ розги, а я какъ заслышу: "розогъ", убѣгаю, сломя голову, въ корридоръ, въ цейхгаузъ, даже въ чужую роту, чтобъ только драть не пришлось. Ну, а вѣдь не всегда же удается улизнуть.

   - Да, ужь житье! со вздохомъ замѣтилъ собесѣдникъ.

   - На что хуже!

   - Особливо новичкамъ.

   - Бѣда! Прибудетъ малый кровь съ молокомъ, а чрезъ годъ еле-еле дышетъ. Жалости подобно, ей-Богу! Я вотъ хочу въ свое капральство подобрать ефрейторовъ подобрѣе, чтобы не дрались, значитъ.

   Кантонистовъ съ такимъ образомъ мыслей, какъ у вышеупомянутыхъ собесѣдниковъ, приходилось человѣкъ по 5-8 на роту и они служили предметомъ обожан³я остальныхъ, простыхъ кантонистовъ. Къ намъ, всяк³й слабый, некрасивый кантонистъ смѣло обращался за защитою предъ ротнымъ командиромъ, унтеромъ и фельдфебелемъ. Къ нимъ прибѣгали съ просьбами объ освобожден³и отъ дядьки, о переводѣ въ другой десятокъ, объ увольнен³и въ отпускъ за городъ, о перемѣнѣ рваной куртки, худыхъ сапогъ. Имъ жаловались на жестокое обращен³е ефрейторовъ и дядекъ. У нихъ же выпрашивали: бумаги, перьевъ, въ голодную пору хлѣба, либо копейку, иголку, нитовъ, пуговицу, костяжку; просили о сложен³и со счету потерянной казенной портянки, мѣднаго креста и т. д. Личности эти, цѣня свое положен³е, никому ни въ чемъ не отказывали, если исполнен³е просьбы было по ихъ силамъ, и выше ихъ силъ было очень немногое, благодаря ихъ связямъ; числительность же ихъ, въ сравнен³и съ составомъ заведен³й, оттого была такъ ничтожна, что начальство всячески старалось озлоблять кантонистовъ другъ противъ друга, наказывая одного за неисправность нѣсколькихъ, поощряя жестокосердныхъ похвалами и осмѣивая и нерѣдко наказывая мягкосердныхъ.

  

   Начинаетъ свѣтать.

   Кантонисты встаютъ и начинаютъ копошиться: кто у печки, кто у ночника.

   - Ты, Куропаткинъ, пойдешь со двора? спрашиваетъ кантонистъ другаго, начищая сапоги.

   - Радъ бы идти, да не знаю какъ быть.

   - А что?

   - Да билета нѣтъ.

   - Этой бѣдѣ, я, пожалуй, пособлю: писарь пишетъ билетики по копейкѣ серебромъ, а у меня есть семитка (2 коп.), вотъ намъ и два билетика. Чуръ за мѣсто одной - вернуть мнѣ послѣ двѣ копейки.

   - Спасибо, другъ; большое, Гриша, тебѣ спасибо.

   - И стоило жь мнѣ труда приберечь этотъ семишникъ?!.. Нѣсколько разъ голодалъ, вотъ-вотъ хотѣлъ проѣсть, а удержался-таки. Лучше, молъ, со двора идти, чѣмъ проѣсть.

   Около письменнаго стола ротнаго писаря толпятся, спозаранку множество кантонистовъ. Одни подходятъ смѣло, друг³е робко; одни, отходя отъ стола, прыгаютъ отъ радости, друг³е - плачутъ съ горя. Рука писаря проворно скользитъ по лоскуткамъ сѣрой бумаги и такъ же проворно беретъ съ просителей копейки, опускаетъ ихъ въ ящикъ стола, живо перескакиваетъ на бумагу и снова строчитъ билетики.

   - Пахомовъ! твой билетикъ не годится, говоритъ писарь, сбрасывая со стола лоскутокъ бумаги. - Если хочешь самъ писать, - впередъ спроси, какъ.

   - Отчего-жь не годится? плачевно спрашиваетъ Пахомовъ, поблѣднѣвъ.- Я съ вашего же списывалъ и, кажется, вѣрно.

   - А зачѣмъ же ты подписался за капитана? Этого сдѣлать нельзя.

   - Да вѣдь ни же подписываетесь за него; отчего же и мнѣ нельзя?

   - То я, а то ты. Я вонъ подписываю за капитана и рапорты, и книги, не чета вашимъ поскуднымъ билетикамъ, а ты этого не смѣешь. Хочешь со двора - заплати, напишу новый билетъ, а не хочешь - убирайся прочь отсюда.

   - Радъ бы заплатить, да денегъ нѣтъ ни полушки. Изъ дому идучи будутъ безпремѣнно. Подождите пожалуйста!

   - Хорошо. Принеси мнѣ на двѣ копейки орѣховъ; готовься поди, получишь билетъ.

   - Парадные къ фельдфебельской! слышится зовъ, по комнатамъ роты, въ девятомъ часу.

   Наканунѣ наряженные по очереди къ обѣдни, человѣкъ по пяти изъ капральства, одѣтые въ лучшую, по возможности, одежду, тщательно осматриваются фельдфебелемъ и отправляются фронтомъ въ церковь, подъ командою дежурнаго унтера.

   - Рота къ артикуламъ! раздается новый зовъ, по уходѣ парадныхъ.

   Кантонисты собираются въ самую большую комнату роты и выстраиваются рядами и группами между кроватями. Противъ нихъ располагается, у высокаго стола, учитель, раскрываетъ толстую книгу и начинаетъ читать во всеуслышан³е. Что такое онъ читаетъ - богъ-вѣсть. Ясно, правда, звучатъ въ ушахъ кантонистовъ выражен³я: "прогнать шпицрутенами чрезъ сто человѣкъ три раза, шесть разъ", "ссылается въ каторжную работу на двадцать лѣтъ", "наказывается лозонами тремя стами ударовъ". При этомъ трусливые кантонисты вздрагиваютъ, блѣднѣютъ, опасаясь, какъ бы ихъ сейчасъ не разложили и не отсчитали бы имъ такое число ударовъ. Чтен³е продолжается до возвращен³я парадныхъ изъ церкви. Во все время чтен³я никто не смѣетъ шевельнуться. Происходило это чтен³е еженедѣльно по воскресеньямъ.

   Кончилась, обѣдня, кончилось и чтен³е; остается идти въ отпускъ. Но, какъ на зло, предстоитъ еще осмотръ. Соберутъ всѣхъ гуртомъ и осматриваютъ: сперва - дядьки, потомъ ефрейторы, капралы, правящ³е и наконецъ фельдфебель. Сколько придирокъ, сколько непр³ятностей! Иной совсѣмъ увѣренъ, что сейчасъ уйдетъ домой - и вдругъ препятств³е.

   - Отчего сапоги не вычищены? грозно кричитъ ефрейторъ.

   - Да они, Ермило Ефимычъ, ужь так³е шаршавые-съ. Кто ихъ знаетъ? Чистилъ, чистилъ - не отчищаются.

   - Ну, и сиди тутъ; домой не пойдешь, рѣшаетъ ефрейторъ и уже обращается къ другому кантонисту, чѣмъ-нибудь провинившемуся предъ никъ въ течен³е недѣли:

   - Ты тоже въ отпускъ? Нельзя. Ступай въ столовую, замѣнить Егорова. Онъ тамъ дежурный, приказываетъ фельдфебель.

   - Будьте добры, пустите. У меня мать при смерти...

   - Толкуй, толкуй! Въ столовую!

   Немногимъ счастливцамъ удается благополучно уйдти со двора. Оставш³еся дома пообѣдали. Унтера, фельдфебеля тоже разошлись кое-куда. Ротами остается править одинъ лишь дежурный унтеръ.

   Тутъ только настаетъ настоящ³й праздникъ. Дозволяется играть, бѣгать, шалить безъ стѣснен³я.

   Начинаются игры.

   Тотчасъ же въ одной комнатѣ сдвигаются двѣ кровати вмѣстѣ, четыре человѣка нагибаются, придерживаясь оди