Москвин П. - Невольная преступница

   - Каков разбойник! Надругаться, измываться надо мною хочет при чужом народе... Вот злодей-то! - громко выговорила бедная девушка.

   - Верно, точно, Михалка - бедовый человек; особенно бывает он лют во хмелю... В ту пору к нему и не подступайся...- вступил было в рассуждение Тимошка.

   - Молчи, я не с тобою говорю,- оборвала его Наташа.

   - Что же, можно и помолчать, хоть язык даден нам не для молчания... Потому человек теперича - не бессловесная тварь,- тихо рассуждал Тимошка.

   Вот и кабак "Облупа".

   Наташа плотнее укутала голову большим платком и твердою поступью, смело вошла внутрь...

   Находившиеся там были немало удивлены ее приходом.

   - Что? Говорил вам - придет, вот так по-моему и вышло,- с наглою улыбкой проговорил Гнусин, показывая на молодую девушку.

   - Вот так штука! Удивительно! - промолвил кабатчик Парфеныч, входя к себе за стойку.

   - Непостижимо даже,- тихо заметил один из парней, находившихся в кабаке.

   - Ты звал меня? - слегка дрожащим голосом спросила у Гнусина Наташа, смотря на него с презрением и со злобою.- Зачем?

   - Соскучился по тебе. Да что же ты стала в дверях? Подойди, Наталья Ивановна, и раздели с нами компанию... Садись за стол.

   - Что тебе надо? Денег?

   - Деньги что! О деньгах будем после речь вести... Ты мне нужна... Подсаживайся к моему столу и давай вместе гулять... Угощу я тебя, моя разлапушка, винцом заморским, крепким медом и брагою хмельною.

   - Мне, мне с тобою пить вино! - едва сдерживая свой гнев, вскрикнула Наташа.

   - А ты, сударушка, мною не гнушайся: теперь я тебе ведь не чужой, а свой человек...

   - Мучитель ты мой, мучитель!

   - А ты, Наталья Ивановна, не ломайся... Садись скорее с нами, винца отведай... Эй, Парфеныч, есть ли у тебя вино заморское?

   - Держим для гостей почетных...

   - Тащи ко мне на стол... Да прихвати еще меду и браги... живо!

   - Мигом подам.

   - То-то, не задерживай, потому с нами гуляет что ни на есть девица распрекрасная, и должны мы это самое ценить... Так я говорю али нет? - спросил Гнусин у своих товарищей.

   - Так, Михайло Спиридоныч, так,- ответили ему.

   Заморское вино было подано, мед и брага также.

   - Ну-с, Наталья Ивановна, удостойте откушать во здравие, слащаво сказал Гнусин, подавая чарку молодой девушке.

   "Выпью: говорят, вино смелость придает",- сама с собою рассудила несчастная купеческая дочь и залпом осушила чарку.

   - Вот это так, по-нашенски... Это я люблю, Наталья Ивановна... Не прикажете ли повторить? - И Михалка налил новую чару.

   Наташа, бледная как смерть, с помутившимися глазами, сидела за столом рядом со своим погубителем. Какую ужасную муку терпела она, какую пытку! Она больше не пила вина, а только подливала в чарки Гнусину, кабатчику, Тимошке и другим находившимся в кабаке. В ее голове зрела какая-то мысль, движения были порывисты; вся она дрожала, как в лихорадке, глаза сверкали недобрым огоньком.

   - Наташенька, разлапушка моя, скажи при всех, любишь ты меня или нет? - обнимая молодую девушку, спрашивал у нее совсем пьяный Гнусин.

   - Люблю, люблю,- задыхаясь от злобы, ответила Наташа.

   - Не врешь?

   - Да зачем же врать? Уж как мне не любить тебя? Чай, есть за что полюбить такого добра молодца.

   - Известно, так. И счастье же мне от девок пригожих! Любят меня девки, а за что - и сам не знаю,- хвастался плохо повиновавшимся языком Михалка Гнусин, раскачиваясь из стороны в сторону.

   - За красу твою любят,- тыкаясь носом, произнес кабатчик.

   - Не за красу, а за карман,- заметил Тимошка, едва державшийся на скамье: выпитое им в изрядном количестве вино клонило его к полу.

   Несмотря на общее опьянение пирующих, молодая девушка все больше и больше подливала им вина.

   - Наталья, целуй меня, ну! - обнимая молодую девушку, сказал совсем пьяный Мишка Гнусин.

   И бедная Наташа, хоть и с отвращением, была принуждена поцеловать злодея.

   - Что? Видали ли? Вот мы каковы! - похвастался Гнусин.- На радостях, что меня целует такая краля, надо еще выпить. Эй, вина, живо!

   Гнусин сам пил и подливал в чарки собутыльникам.

   Скоро в кабаке водворилась тишина, прерываемая только храпом мертвецки пьяных гуляк.

   Гнусин спал, положив на стол руки и уронив на них голову; кабатчик спал на скамье; Тимошка свалился под стол и там крапел; остальные трое гуляк тоже спали - кто на скамье, а кто под скамьей.

   "Храпит, злодей, мой тиран. Теперь его убить, удушить, л то нож ему в горло - и конец моему позору, моей муке,- думала между тем Наташа.- А другие проснутся - скажут, что я убила Гнусина... Убить всех свидетелей моего позора... Господи, что я?.. Что надумала?.. Страшное, ужасное... Того недоставало мне, чтобы быть убийцей. Проспятся эти злые люди и начнут хвалиться, что с ними дочка именитого купца в кабаке была, вино пила, целовала злодея... Вот когда мой позор откроется, и батюшка родимый узнает, что его дочка но кабакам шляется! Господи, что же, что мне делать? - мысленно воскликнула Наташа, ломая себе руки.- Я знаю, что мне делать, знаю... Сжечь всех, всех... А грех-то какой, страшный, непрощеный!.. Но другого выхода нет... Поджечь: огонь скроет мой проступок... Теперь ночь, все спят, никто и не догадается, что я подожгла... Только скорее, скорее!"

   Несчастная Наташа схватила лежавшую на шестке лучину, запалила ее от ночника и быстро вышла из кабака в сени, заперев на засов за собою дверь.

   Через некоторое время кабак "Облупа" пылал со всех сторон.

  

  

   Небо от горевшего кабака покрылось пурпурным заревом. Забили в набат, и горожане поспешили на пожарище.

   Кабак "Облупа" горел со всех сторон, подойти к нему не было никакой возможности: страшное пламя не пускало смельчаков приблизиться, чтобы спасти находившихся в нем семерых несчастных.

   До ушей толпившихся у пожарища горожан долетали стоны, крики о помощи; но вот с треском обрушилась крыша пылавшего кабака; стоны и крики прекратились.

   Все было кончено...

   А виновница этого пожара, несчастная Наташа Осокина, бледная как смерть, с помутившимися глазами, отбежала на некоторое расстояние и остановилась как вкопанная, прижавшись к какому-то забору. Далее она не могла сделать и шагу: некая неведомая сила удерживала ее. В красивых, широко раскрытых глазах Наташи читались ужас, раскаяние; платок наполовину спал с ее головы, волосы растрепались; платье и распахнутая шубейка были залиты вином.

   Всякий, взглянув на дочь Осокина, понял бы, что с ней произошло нечто необычное, ужасное. Но, к счастью, на нее никто не обратил внимания, все были заняты пожарищем.

   Кабак уже почти весь сгорел, и пламя стало утихать. Народ мало-помалу начал расходиться, а злополучная Наташа все стояла, прижавшись к забору, как бы застыв, замерев на одном месте.

   - Что стоишь, что смотришь, грешница, грешница?.. Кайся, скорее кайся... Покаянием очисти свою душу,- вдруг раздался около Наташи строгий голос юродивого Иванушки.

   Несчастная задрожала всем телом и отчаянно вскрикнула:

   - Иванушка, ты знаешь, ты видел... Я... я погибла...

   В ту ночь, когда была подожжена "Облупа", юродивый находился невдалеке от нее и видел, как Наташа выбежала из начинавшего загораться кабака.

   - Иванушка, Божий человек, пожалей ты меня, помолись за несчастную! - И Наташа, громко зарыдав, опустилась пред юродивым на колени.

   - Ну, ну... Встань, полно... Я помолюсь за тебя. Иванушка молится за всех, за всех. Покайся, повинись в своем грехе, и Господь примет твое покаяние... Иди, иди, повинись!.. Сними с души тяжкий грех!

   - Да, да... Я... я пойду повинюсь... Скажу народу, какой я тяжкий грех совершила... Ведь семерых сожгла, семь душ погубила лютою мукой... Наказанием, которому подвергнут меня, я хоть немного искуплю свой тяжкий грех... Думать нечего, скорее надо каяться,- дрожащим, но решительным голосом проговорила Наташа и направилась было к пожарищу, однако ноги отказались ей служить.- Не могу ступать... Ноги не ходят...

   - Давай, сердечная, руку, я поведу тебя.

   Юродивый Иванушка взял за руку несчастную Наташу и подвел ее к месту пожара.

   - Что это значит? Иванушка с осокинской дочкой? - раздался чей-то возглас.- Вот так чудо!

   - А это неспроста... Гляньте-ка, Божий человек ее ведет.

   - Да, да, она едва ногами двигает.

   Так переговаривался народ, увидя приближавшихся юродивого и Наташу: многие из горожан знали дочь Осокина.

   Что перенесла несчастная девушка, идя к месту своего преступления, какую ужасную муку душевную терпела она, готовясь пред народом повиниться, трудно описать.

   Пожар утихал, шел страшный смрад от горевших тел человеческих.

   Наташа очутилась у самого пожарища. Она молчала, низко опустив голову.

   - Ну, ну, что стоишь?.. Кайся, кайся! - тихо сказал ей юродивый.

   - Люди добрые, люди честные, прослушайте, что я вам скажу, в чем покаюсь! - глухо заговорила дрожащим голосом невольная преступница, отмстившая за свой позор, за свое унижение.- Я... я - великая преступница... Я... я подожгла кабак... Я погубила семь человек... Из сгоревших один был мой злодей, а с ним погибли шестеро неповинных... Судите меня, люди добрые, карайте меня, преступницу! - И с этими словами несчастная Наташа опустилась пред народом на колени.

   Люди молчали, они были ошеломлены услышанным.

   - Зачем ты грех такой совершила? - несколько придя в себя от удивления, строго спросил у Наташи купец в лисьей шубе, несмотря на пожилые годы тоже прибредший на пожар.

   - В том покаюсь я попу на исповеди, а не тебе! - твердым голосом ответила ему невольная преступница.

   - Я хорошо знаю Осокина, дела с ним имею. Ты хотя бы отца-то своего пожалела... Не срамила бы его честного имени, его седых волос! - упрекал ее купец.

   - Эх, господин купец, нашел ты время упреки девке делать! Разве не видишь - она не в себе, умом помрачилась, потому и взводит на себя небылицы. Домой ее, сердечную, надо отправить, проводить,- проговорила из толпы какая-то жалостливая душа.

   - Знамо, с испугу девка не ведает, что говорит... Вину на себя принимает...

   - Нет, нет, люди добрые, люди честные... Я не сумасшедшая... Я... говорю, каюсь в своем преступлении... Я подожгла кабак!.. Я - преступница! - громко проговорила злополучная девушка.

   - Молчи, молчи, что ты! Смолкни, девка, пристав здесь... Беги скорее домой! - тихо шептали ей из толпы.

   Но бежать и отпираться от своих слов Наташе было поздно: пристав Чесноков уже стоял поблизости и ястребиным взглядом смотрел на нее.

   - Ба, дочка нашего богатея, Наталья Ивановна! Как, сударушка, ты сюда попала? Зачем, по какому делу пришла ночью на пожарище? - громко спросил у нее пристав.

   "Вот так казус!.. Осокинская дочь себя поджигательницей выставила!.. Эх, если бы здесь не было свидетелей, погрел бы я себе руки у этого дельца!" - в то же время подумал он.

   - Веди меня в острог. Я подожгла кабак! - твердым голосом проговорила Наташа.

   - Как, как, неужели ты? - воскликнул пристав.

   - Да, я... Я при всем честном народе повинилась...

   - Не слушай ее, господин пристав, девка не в себе! Мелет на себя, не разумея что.

   - Домой, к отцу отправить ее надо,- раздались сочувственные голоса из толпы.

   - Молчать! Не ваше дело. Начальство да суд разберут - виновна она или нет! - грозно крикнул пристав и, обращаясь к Наташе, сказал: - Следуй за мной!

  

  

   Наташу заключили в острог по обвинению в ужасном преступлении, в поджоге кабака "Облуп", где сгорело семеро запертых там человек.

   При допросе она показала, что знала о людях в кабаке и нарочно подпалила его, чтобы все находившиеся гам погибли.

   - Зачем ты учинила это? Или зло имела на тех людей? - спросил у Наташи во время допроса пристав Чесноков.

   - На одного я имела зло,- тихо ответила Наташа, бледная как смерть, облаченная в арестантский, из толстого серого сукна, халат, с кандалами на руках и на ногах.

   - На кого же? Сказывай!

   - На Михалку Гнусина.

   - За что же ты на него зло держала?

   - Это уж мое дело.

   - Если ты во всем правильно и точно повинишься, то наказание тебе будет убавлено,- проговорил Чесноков, испытующим взглядом посматривая на Наташу.

   - Для меня теперь все равно.

   - Если не будешь давать показания, сиречь отвечать на мои вопросы, то тебя, сударушка, подвергнут пытке,- погрозил несчастной девушке пристав.

   - Что же, пытайте.

   - Неужели ты не жалеешь себя?

   - Мой грех... И отвечать за него буду я,- стояла на своем Наташа.

   - Ох, тяжелый будет ответ тебе, голубушка, снесешь ли?

   - Не снесу - умру... Своей смерти я рада буду и встречу ее как гостьюшку желанную.

   Пристав Чесноков, рассчитывая на хорошую поживу от Осокина, делал все, что мог, в пользу несчастной Наташи, всеми силами старался убавить ее виновность, и при допросе выгораживал. Но как ни старался он узнать, за что Наташа так жестоко отмстила Михаилу Гнусину и вместе с ним погубила шестерых неповинных, все-таки ничего не выяснил.

  

  

   Наконец вернулся в свой родной город и Осокин.

   Он не знал-не ведал, что произошло с его дочкой. В то время не было ни почты, ни телеграфа, а с нарочным послать печальное известие старику Осокину почему-то не решались: может, не хотели преждевременно убивать горем несчастного отца.

   Когда вернулся в свой дом Иван Семенович, его встретила сестра, игуменья Феофания.

   Немало был удивлен Осокин, когда навстречу к нему вышла она, а не дочь. Радушно поздоровавшись с ней, он спросил:

   - А где же Натальюшка? Что ее не видно?

   Ничего не ответила на этот вопрос старица своему брату, только низко и печально опустила свою голову.

   - Сестра, что же ты молчишь? Что не отвечаешь, где Наташа? - уже встревоженно повторил вопрос Осокин.

   - Лучше не спрашивай, брат,- с глубоким вздохом ответила Феофания.- Большое горе, великое несчастье обрушилось на нас... Тяжелое испытание послал Господь.

   - Да что, что такое? Говори, сестра, не мучь! Видно, умерла Наташа?

   - Хуже того, бедный мой брат! Крепись, брат: твоя дочка, а моя милая, сердечная племянница в остроге.

   - Что?.. Что ты молвила?.. Натальюшка в остроге?.. Кажись, сестра, ты так сказала?..

   - Натальюшку в острог посадили,- тихо и с глазами, полными слез, повторила свои слова старица Феофания.- Ночью она кабак "Облупу" подожгла, а там-то было семь душ. Наташа заперла их да и подпалила... А во время пожара при всем народе она, сердечная, повинилась.

   - Что же это такое? Что я слышу, что слышу!.. Моя Натальюшка кабак подожгла, семь душ христианских погубила... Ты... ты, сестра, говоришь что-то несбыточное, невозможное... Умом своим не тронулась ли?..

   - Ох, милый мой, лишиться бы ума желала я теперь, чтобы не знать-не помнить, что случилось с Наташей!

   Горькие слезы текли по старческому лицу Феофании.

   - Так неужли правда, правда? - простонал бедный Осокин, и смертельная бледность покрыла его лицо.- Да что же это!.. Как случилось, как произошло? Зачем кабак Наташа подожгла? Зачем семерых погубила?

   - А ты, брат, хоть немного успокойся. Я расскажу тебе про то, что услыхала в остроге от Наташи. Она во всем призналась мне, как попу на исповеди.- И Феофания поведала Ивану Семеновичу все то, что ей пришлось услыхать от племянницы в остроге.

   Наташа в первый же раз, когда пришла ее навестить в острог тетка, игуменья, повинилась ей в том, что руководило ею, когда она подожгла кабак. Рассказала также, как у нее под периной задохся первый ее суженый Василий, как она с Дуней упросила Гнусина бросить безжизненное тело Василия в реку и как из-за этого попала в кабалу к Гнусину; как он требовал у нее денег, как она воровала их из отцовского сундука и отдавала Гнусину, чтобы он не доносил на нее. Повинилась молодая девушка и в том, как она стала любовницей Гнусина и как он в кабаке над нею надругался пред находившимися там гуляками; как невмоготу было ей выносить все это и она решилась свой позор и унижение выместить на Гнусине, а чтобы гуляки, находившиеся в кабаке, и сам кабатчик, свидетели ее позора и унижения, ничего про то не говорили, то сожгла и их.

   Крепился старик Осокин, дал сестре досказать, не прерывая ее. Но вот старица-игуменья закончила... Бедный Иван Семенович прежде побледнел, а потом его лицо стало сине-багровым. Он схватился руками за голову и как подкошенный грохнулся на пол: с ним случился удар. Его отцовское сердце не перенесло несчастья и позора любимой дочери. Страшный недуг надолго уложил старика Осокина в постель.

  

  

   Однако искусство врача и хороший уход поставили Ивана Семеновича на ноги. Он стал поправляться, но не на радость. Его дочку осудили наказать плетьми и сослать в Сибирь, в каторжную работу без срока. Однако нижегородский губернатор генерал Аршеневский, принявший в ней самое горячее участие, замедлил исполнение этого приговора, жалея убитого горем старика Осокина и его злополучную дочь.

   Решение суда дошло до Ивана Семеновича, и он, как только отошел от своего страшного недуга, отправился в острог, где томилась его дочь. Теперь она была осуждена и к ней беспрепятственно пропускали всякого. Свидание несчастных отца с дочерью было потрясающее. Наташа на коленях стала вымаливать у отца прощения.

   - Встань, дочка, встань... Предо мной не кланяйся, прощения не проси... Ведь я давно простил тебя... У Господа Бога вымаливай и у людей... Пред Богом и людьми ты виновата, а не предо мной,- заливаясь слезами, проговорил Осокин, поднимая с колен дочь.

   - Батюшка, родимый... прости и благослови...

   - Благословит тебя Господь, дочка милая... Знаешь, Натальюшка, в твоей вине я себя виню... Не умел я уберечь тебя, от преступления предохранить... Если бы жива была твоя матушка, то этого страшного греха с тобою не случилось бы...

   - Видно, такова моя судьба злосчастная.

   - Видно, что так, дочка милая. Против своей судьбы не пойдешь.

   - Батюшка, хоть бы скорее меня решали... Измучилась я, истомилась...

   - Ведь тебя уж и то решили, осудили...

   - Я говорю, батюшка, про казнь.

   - Тебя, Натальюшка, казнить не будут.

   - А плети... Разве это - не казнь?.. Пусть бы лучше к смерти меня приговорили... Смерти своей я была бы рада... А то мучить начнут, терзать всенародно...- Наташа зарыдала, но затем, успокоившись, продолжала: - Чего же я ропщу?.. Что заслужила, то и получу... Может, этой казнью я хоть немного свой страшный грех искуплю.

   - Про свою казнь, дочка, не думай. Сдается мне, что тебе наказание отменят... Хлопотать буду, просить... Сейчас прямо отсюда к губернатору поеду... Он расположение свое ко мне выказывал: пока я хворал, ко мне в дом чиновников своих присылал, справлялся о моем здоровье. Вот я и стану просить у него за тебя.

   - Теперь уже едва ли, батюшка, и губернатор мне поможет: ведь я осуждена.

   - Нет, не так ты говоришь. Губернатор многое может сделать для тебя... Все в его руках... Ты, Натальюшка, будь спокойна, до позорной казни я тебя не допущу. Все свое богатство отдам, останусь нищим, а тебя от наказания спасу,- твердым голосом, полным уверенности, промолвил Осокин.

   Из острога Иван Семенович отправился прямо к губернатору.

   "Всего лишусь, останусь наг и бос, а дочку от позорной казни спасу, выручу ее. Стану просить губернатора помочь нашему горю великому, а если он откажет... тогда до самой матушки царицы дойду. Ее, государыню, стану слезно просить, скажу: "Царица-матушка, освободи от позорной казни мою дочку родимую, пожалей ее красу, ее молодость... Лучше вели меня, старика, казнить за то, что свое родное детище не сумел сберечь" - таким размышлениям предавался злополучный отец несчастной дочери по дороге к губернаторскому дому.

   Губернатор принял его очень ласково и участливо заговорил с ним о его тяжелом положении.

   - Большое твое горе, почтеннейший Иван Семенович, большое... Что делать, крепись... Я со своей стороны сделал все, что мог... Твою дочь приговорили бы к смерти - я вступился,- такими словами встретил губернатор Осокина.

   - Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, земно благодарю! - И Осокин хотел было поклониться губернатору в ноги.

   Но тот не допустил до этого старика.

   - Зачем, зачем?.. Я... я всегда готов как для тебя, так и для твоей дочери...

   - Ваше превосходительство, от плетей ее нельзя ли спасти, от позора?

   - С радостью бы, Иван Семенович, да не выйдет: по закону осудили, нарушить приговор не в моей воле.

   - А в чьей же, ваше превосходительство? - дрожащим голосом спросил Осокин.

   - Одна только государыня императрица может отменить приговор. Я не могу идти против суда.

   - Коли так, ваше превосходительство, то буду я просить царицу-матушку,- проговорил Осокин.

   - О чем, почтеннейший?

   - О помиловании. Как вы посоветуете, ваше превосходительство?

   - Что же, дело доброе! Езжай в Питер, подай просьбу ее величеству... Я кое к кому из людей, для тебя нужных, письма дам... Тебе помогут. Разумеется, придется потратиться. Сам понимаешь, Иван Семенович, что сухая ложка рот дерет.

   - Помилуйте, ваше превосходительство, да я всего капитала лишусь, все отдам с радостью, только бы мне удалось дочку родимую от позорной казни освободить.

   - Поезжай, поезжай, Иван Семенович.

   - А если я поеду, а без меня дочку на казнь отправят?

   - Не бойся, я буду медлить исполнять приговор, ведь это в моей власти. Мы напишем, что твоя дочь больна, а больную наказывать не положено. Только ты поезжай скорее.

   - Я хоть завтра, ваше превосходительство, что тянуть, когда каждая минута дорога.

   Но ехать Осокину не пришлось. Накануне самого его отъезда губернатор прислал за ним.

   Иван Семенович немедленно отправился в губернаторский дом и застал генерала Аршеневского быстро расхаживавшим по кабинету.

   - Скажи, Иван Семенович, слава Богу. В Питер тебе ехать теперь незачем!

   - Как незачем?

   - Вчера я получил известие, что государыня императрица этой весной сама осчастливит своим присутствием наш город... Императрица предпринимает путешествие по Волге и будет у нас, в Нижнем Новгороде. Вот видишь: голенький ох, а за голеньким Бог. Приедет к нам государыня, тут мы и станем просить у нее милости или, скорее, милосердия для твоей несчастной дочери. Наша царица правдива, мудра и справедлива. Будь уверен, она помилует твою дочь, от позорного наказания ее освободит...

   - Ваше превосходительство, отец вы наш и благодетель, научите меня, как вас благодарить, чем! - воскликнул Иван Семенович, тронутый вниманием и заступничеством доброго губернатора.- Ведь если бы не вы, ваше превосходительство, мою дочку давным-давно наказали бы.

   - Не знаю, как другие, а я употреблю все силы, чтобы спасти Наталью Ивановну от плетей. Ступай домой и будь покоен, надейся на помощь Божию и на милость нашей матушки царицы, да почаще навещай свою дочку; я приказ отдам перевести ее из общей в отдельную камеру.

   Прощаясь с добрым губернатором, старик Осокин заплакал слезами признательности.

   Благодаря вниманию генерала Аршеневского положение несчастной Наташи было в остроге смягчено; ее перевели в отдельную камеру, служившую больницей для арестантов, и признали хворой.

   Да и на самом деле Наташа была больна: она страдала и душевно, и телесно. Острожная жизнь положила на нее свою тяжелую печать. Прежней красавицы Наташи больше уже не существовало: это был какой-то скелет, обтянутый кожей. Только одни глаза, глубокие, задумчивые, не потеряли своего блеска, своей красы.

   Наташа была так слаба, что к ней разрешили приставить для услуг Дуню.

   При свидании Наташа и Дуня долго плакали, обнимали друг друга.

   - Натальюшка, голубушка, зачем ты сама решилась на такое дело, по что меня не подождала? За тебя я бы расправилась с злодеем, У меня не дрогнула бы рука всадить нож в горло Мишке Гнусину. Меня и судили бы, а ты была бы права,- сказала преданная своей госпоже Дуня, целуя у нее руки.- Я бы и наказание ради тебя приняла с радостью...

   - Я и сама не знаю, как это случилось. В кабаке-то Гнусин уж больно ломался надо мной да всячески издевался. Злость на меня нашла, а бес-искуситель тут как тут, в уши мне шепчет, на грех толкает,- ответила Наташа.

   - Гнусину-то поделом, а других жалко, ни за что, бедолаги, погибли.

   - А мне-то их как жаль! Раскаяние грызет мое сердце. Ведь, думая о сожженных мною в кабаке, я измучилась, исстрадалась вся. Одно у меня утешение, что я лютой казнью хоть немного искуплю свой грех.

   - Наказания плетьми тебе не будет, Наташа. Приедет царица, твой батюшка слезную просьбу подаст ей, и государыня простит тебя.

   - Едва ли, Дуня, едва ли! Велико мое преступление, ведь семь душ загубила!

   - Что же, Натальюшка, покаянием, молитвою и добрыми делами загладишь свой проступок.

   Приход Ивана Семеновича прервал эту беседу.

  

  

   В Нижнем Новгороде шли спешные приготовления к встрече и приему императрицы Екатерины Алексеевны.

   Великая монархиня в 1767 году предприняла путешествие по царственной реке Волге, во всех больших приволжских городах останавливаясь. Народ везде с неподдельным восторгом встречал и провожал свою "матушку царицу Екатерину Алексеевну, мудрейшую из женщин". Где была царица, тут были и радость, и ликование.

   Императрица приближалась к Нижнему Новгороду, все уже было давно готово к ее приему. Пообновился, пообчистился древний город и принял праздничный вид.

   "Царица уже близко!" - эта радостная весточка дошла до ушей бедной Наташи, которая все находилась в острожной больнице. Известие принес ей отец Иван Семенович.

   - Крепись, дочка милая, может, Бог даст, скоро будет конец твоему мытарству, твоему несчастию. Слышь, государыня царица скоро посетит наш город. Тут я и буду слезно у нее, государыни, милости тебе просить...

   - Едва ли, батюшка, помилует меня царица. Уж очень великое я преступление совершила.

   - Покаянием и молитвой старайся искупить свой грех. Совершая преступление, ты ведь была не в себе.

   - Да, да, батюшка, не помнила я, что делала... Только тогда опамятовалась и пришла в себя, когда кабак запылал со всех сторон.

   - А ты не унывай... Имей надежду в сердце своем... Думай о Боге! - успокаивая свою дочь, проговорил Осокин.

   Весь город жалел несчастную Наташу, все готовы были принять в ней участие; большинство сочувствовало горю Осокина. Но имелись и такие, правда, их было сравнительно мало, которые радовались безвыходному положению Осокиных и ждали как манны небесной того дня, когда Наталью Осокину поведут на площадь наказывать плетьми.

   На стороне таких лиц был даже главный судья, приговоривший Наташу к позорному наказанию. Этот недобрый судья - Простудин - очень сердился на губернатора за то, что последний медлит с исполнением приговора, и за несколько дней до приезда императрицы в Нижний Новгород отправился к губернатору чуть не с выговором за такую непозволительную, по его мнению, нерасторопность.

   - Да вам что, господин судья? Когда бы ни наказали преступницу, какая разница? - спокойно выслушав судью, проговорил генерал Аршеневский.

   - Это точно, ваше превосходительство, мне все равно. Но когда-нибудь должен же быть исполнен приговор.

   - Он и будет исполнен.

   - Смею спросить, ваше превосходительство, когда?

   - Когда поправится преступница.

   - А разве она больна?

   - Да, больна, и очень,- неохотно ответил губернатор.

   - Может, преступница притворяется?

   - Может быть.

   - А если она притворяется, то заслуживает еще большего таказания, и вам, ваше превосходительство, следовало бы поторопиться с ней.

   - Что мне следует и чего не следует, это я сам знаю, госгодин судья. - строго промолвил губернатор.

   - Я к тому говорю, ваше превосходительство, что скоро изволит прибыть в наш город государыня императрица, нельзя же выполнять приговор во время пребывания у нас ее величества...

   Генерал Аршеневский не обратил никакого внимания на довод судьи и, повернувшись к нему спиною, не стал с ним больше разговаривать. Так ни с чем и пошел Простудин из губернаторской канцелярии.

   Пристав Чесноков, производивший следствие по делу Наташи Осокиной, тоже немало положил старания к облегчению ее участи и к уменьшению вины, хотя делал это и с корыстною целью: Осокин по-царски наградил его за это.

   - Плохо, Иван Семенович, что ваша дочка при народе повинилась... Повинись она одному мне, другая статья вышла бы. Для вас, любезнейший, я, пожалуй, и закон нарушил бы, и преступление скрыл бы, сиречь замял бы как-нибудь,- заискивающим голосом произнес пристав.

   - Нечего говорить про то, что не сделалось по-нашему. На все воля Божья. И что значит человек пред промыслом Божьим? - тихо и с умилением ответил ему скорбный отец, предавший и себя, и свою дочь во власть Божию.

   Иван Семенович теперь всецело посвятил себя делам благотворения, шедрою рукой раздавая свои деньги бедным и неимущим; строил дома для бедных и увечных, богадельни для престарелых. Всякий день бедняки и нищие толпились на его дворе, и всех их оделял Иван Семенович с такими словами:

   - Помните, Христова братия, мою злосчастную дочь и помолитесь за нее.

   Голытьба и нищая братия осеняли себя крестным знамением в молитве за дочку купца-богатея. Тысячи молитв неслись за нее к Богу и были услышаны: Наташа была помилована великою монархиней Екатериной Алексеевной.

   Произошло это так.

   Императрица прибыла в Нижний Новгород по Волге и была встречена восторженными кликами народа, собравшегося в огромном числе посмотреть на матушку царицу. Государыня проехала прямо в собор на молебствие. Выходя из собора, она увидала стоящего на паперти на коленях старика Осокина: он держал в руках просьбу. Осанистый старик, с лицом печальным и скорбным, остановил на себе внимание императрицы.

   - Встаньте! Вы с просьбой? - раздался ее царственный голос.- О чем просите? - добавила она, принимая у Ивана Семеновича просьбу.

   - О милосердии... О помиловании, матушка царица.

   - Для кого?

   - Для родной дочки, матушка царица, прости, помилосердуй!

   Горькие слезы текли из глаз старца, удрученного несчастьем дочери.

   - В каком же преступлении обвиняется ваша дочь?

   - В тяжелом, ваше величество, в поджоге кабака, а в нем было семь душ.

   - Ваша дочь знала, что в кабаке находятся люди?

   - Ох, знала, царица-матушка, знала...

   - Боже, какое ужасное, неслыханное преступление! - с волнением воскликнула императрица.

   - Будь милосердна, царица-матушка, соизволь прочитать мою просьбицу: в ней все прописано.

   - Хорошо, я прочту... Вы здешний? - спросила государыня у рыдавшего купца-богатея.

   - Да, здешний купец Осокин, ваше величество, известный благотворитель. Если последует вашего величества соизволение, то я буду иметь честь доложить весь ход дела о поджоге кабака купеческою дочерью Осокиной,- почтительно проговорил государыне губернатор.

   - Да, да, пожалуйста. Это что-то неслыханное. Дело о поджоге меня так интересует... А вы, господин купец, отрите ваши слезы. Все, что возможно сделать для вас, я сделаю...

   Губернатор в тот же день подробно доложил императрице о деле несчастной Наташи, о том, с какою целью и для чего она подожгла кабак "Облупу", где находилось семь человек. Добрый губернатор, сколько было возможно, старался говорить в пользу Наташи.

   - Несчастная девушка. Она достойна жалости. Боже, сколько она выстрадала, сколько перенесла!.. Я... я хочу ее видеть,- выслушав доклад, проговорила императрица.

   - Как, ваше величество? Вы желаете видеть преступницу? - удивился Аршеневский.

   - Да, да, желаю...

   - Когда прикажете ее привести, ваше величество?

   - Сейчас же. Эта невольная преступница так меня интересует.

   - Прикажете, ваше величество, снять с нее кандалы?

   - Разве на ней кандалы надеты? Вот несчастная! Разумеется, снять!

   Прошло немного времени, и пред великой монархиней предстала юная невольная преступница. Зарыдав, она молча опустилась на колени пред государыней, полной милосердия и любви к своим подданным.

   - Встаньте и следуйте за мною! - мягко проговорила Наташе царица и повела ее в свой кабинет, устроенный в бывшем архиерейском доме, только что отделанном для ее приезда.- Мы здесь одни, моя милая, расскажите мне, ничем не стесняясь, все, все...

   Наедине, ободренная лаской императрицы, Осокина откровенно рассказала ей всю печальную судьбу.

   - Я прощаю вас: ваше преступление хоть и тяжкое, но невольное... Людская злоба натолкнула вас на это преступление,- кротко, ласково сказала государыня.

   Слезы благодарности были ответом великой монархине. Императрица была тронута.

   - Встаньте, успокойтесь, Наташа! Я простила вас... Но вам следует еще просить прощения у Бога, и потому советую вам искать себе тихого приюта в святой обители,- добавила государыня.

   - О том я только что хотела слезно умолять ваше величество,- тихо промолвила Наташа, не вставая с колен.

   - Вот видите, я как бы угадала ваше желание. Встаньте, моя милая, и идите, порадуйте своего отца. Он так много страдал за вас...

   Дверь кабинета царицы отворилась, оттуда вышла Наташа, помилованная милосердием Великой Екатерины.

   - Батюшка, родимый батюшка, прощена я, помилована,- громко проговорила Наташа, заливаясь слезами радости.

   - Господи, спаси и помилуй нашу мудрую и милосердную царицу-матушку! - дрожащим голосом промолвил старец отец, опускаясь на колени.

   И все, в то время находившиеся во временном дворце, прославляли милосердие и мудрость царицы.

   По поводу милостивого прощения купеческой дочери Осокиной ликовал почти весь Нижний Новгород, потому что редкий из горожан не знал Наташи, всегда доброй, тихой, а ее отца - именитого купца-благотворителя - весь город знал, любил и уважал.

   Помилованная Наташа вскоре же поступила в женский Зачатиевский монастырь (теперь упраздненный) и, прожив несколько лет в обители в молитве и подвиге монашества, оплакивая свое невольное преступление и прося у Бога себе прощения, приняла постриг.

   Тетка Наташи, игуменья-старообрядка Феофания, не раз звала племянницу в свой скит, но Наташа осталась верна церкви православной. Ее отец, весь свой большой капитал употребив на дела благотворения и милосердия, а также и на вклады в бедные монастыри и церкви, доживал свои дни в маленьком домике, который построил себе невдалеке от обитали, где нашла себе тихое пристанище его любимица Наташа.