Москвин П. - Невольная преступница

   - И сам не пойму... Не сказала ли Наталья Ивановна?

   - Станет ли отцу девка говорить про свою любовь?

   - Так кто же? Откуда узнал он?

   - Может, чужой язык постарался?

   - Кажись, родная, некому. На свидание мы ходили в сад вечернею порой, когда улягутся все, ни одной живой души там не бывало.

   - Кто-нибудь вас подстерег. Злому человеку немного надо...

   - Разве Гнусин... Не его ли то дело? Не его ль язык?

   - Может, и его! А когда в Москву тебя хозяин посылает?

   - Завтра, матушка! Строгий приказ дал Иван Семенович спешить.

   - Хозяйского приказа, сынок, надо слушать, сбирайся в путь, и с Богом.

   - Разве ты, родная, со мной не поедешь?

   - Опосля, сынок, приеду, ты теперь в Москву, а я в свою деревеньку. Сам знаешь, хоть и не большое, а все же дома у меня хозяйство есть, бросать его не след... Покончу с хозяйством, тогда и к тебе, в Москву!

   Часа два спустя после этого разговора старуха Арина на телеге, наполненной съестными припасами и гостинцами, выехала со двора Осокина. Ее далеко проводил Василий, а когда вернулся в свою горницу, застал там Михаилу Гнусина.

   - Ты что? - не совсем ласково спросил у него Василий.

   - К тебе пришел.

   - Вижу. Зачем?

   - Проститься: прослышал я, что ты едешь.

   - Кто же тебе про то сказал?

   - Ворона на хвосте принесла.

   - Так ты проститься только пришел? - недружелюбно поглядывая на Гнусина, спросил Василий.- Ну так прощай, лихом меня не поминай.

   - Что тебе теперь мое лихо? Ты богатей теперь, может, и в купцы выбьешься.

   - Все может быть! Тебе, видно, хозяин сказал, что я в Москву еду открывать свою торговлю.

   - Знамо, он, старый черт... Меня вон гонит, а тебя счастьем одарил... О, будь он проклят!.. Погоди ж, отместку я ему устрою!

   - Если ты пришел ругаться, Михайло, то выйди вон.

   - Не тебя я ругаю.

   - Ругать меня не за что, а если тебя Иван Семенович гонит, то, стало быть, ты заслужил это.

   - И твоя пред хозяином заслуга тоже невелика. В саду в пору вечернюю с хозяйской дочкой прохлаждался, целовался да миловался с ней и тем в милость хозяину попал,- злобно промолвил Гнусин.

   - Ступай вон! - весь вспыхнув, громко проговорил Василий, показывая Гнусину на дверь.

   - Не гони, сам уйду.

   - Вон, говорю, пошел, не то...

   - Что такое, откуда такая гроза?.. Знай, Васька, я сам люблю Наталью...

   - Ты, ты смеешь ее любить?

   - А кто ж мне запретит, не ты ли?

   - Да, я.

   - Да ты что ж, брат али сват Натальин будешь?

   - Кто я Наталье Ивановне, спроси про то у ее отца, он, может, тебе скажет.

   - Уж не женишок ли ты ее?

   - А если и так?.. Не ты ль запрет положишь мне на ней жениться?..

   - И положу...

   - Ты?! - с удивлением воскликнул Василий, пораженный нахальством Гнусина.- Ступай вон, говорю тебе, не то я народ кликну!

   - Уйду, а на прощанье такое слово тебе молвлю, купец московский! Знай: дешево я тебе не продам хозяйской дочери!.. Ты ее любишь, и я люблю; пусть судьба решит, кому достанутся красота и ее денежки... С ножами в руках сойдемся мы с тобой в чистом поле, и кто кого осилит, тому и владеть Натальей... На единоборство зову тебя, Василий. А если не пойдешь со мной в поле на Божий суд, то я, как разбойник подорожный, из-за угла убью тебя!.. Выбирай любое... Даю тебе на размышление день, не более. Завтра в такую пору за ответом приду к тебе... Прощай!..

   Пожираемый злобою и ревностью, хрипло проговорил эти слова Михайло и вышел, оставив Василия в большом недоумении и даже в испуге.

   "Что он тут наболтал? На поединок вызывал меня, грозил убить, если не пойду, про любовь свою к хозяйской дочке сказывал... Ничего не понимаю!.. В голове все ходуном ходит! Откуда и как Мишка узнал про мою любовь к Наташе?.. Может, он подслушивал нас в саду? Так и есть, верно! Он и пересказал все Ивану Семеновичу. Надо это выяснить и, прежде чем ехать в Москву, свидеться с Наташей... Хоть и запретил мне это Иван Семенович, а все же я не послушаюсь его. Сказывают, хозяин скоро выедет со двора, в ту пору я и пойду к Наташе",- решил Василий и стал ждать, когда Осокин уедет из дому.

   Однако и без него Василий не решился прямо войти в девичью светлицу своей возлюбленной.

   У Наташи была горничная, молодая, красивая, душой и телом преданная ей. К ней-то и обратился Василий, прося ее содействия в свидании с возлюбленной.

   - Ох, Васильюшка, и не знаю, как устроить; уезжая, хозяин строго-настрого наказывал никого к Наталье Ивановне не допускать,- ответила Дуня.

   - Да я ненадолго, мне слова два с ней сказать, не больше. Пойди же, Дунюшка!.. Попроси Наталью Ивановну, чтобы позволила зайти к ней-в горенку поговорить и проститься.

   - Сказать не трудно, только боюсь я крепко. А ну как хозяин на грех вернется да вас застанет? Ведь и вам, и мне беда будет!

   - А ты у нас на что? Ты на страже постоишь!

   - Вот как?.. А ты, молодчик, чем за это одаришь меня?..

   - Полтина для тебя давно готова, вот, получай.

   Девушка, взяв деньги, быстро ушла, так же быстро вернулась

   и, обращаясь к Василию с лукавой улыбкой, сказала:

   - Ступай... твоя зазноба дожидается...

   Ласково встретила Наташа своего возлюбленного, но опечалилась, когда узнала, что Василий в Москву уезжает.

   - Как, зачем? - спросила она, меняясь в лице.

   - Твой батюшка туда меня посылает! - со вздохом ответил Василий и передал весь свой разговор с Иваном Семеновичем и все его приказы.

   - Господи, так неужели правда? Неужели батюшка тебя затем в Москву посылает, чтобы стал ты купцом-торговцем, а там он и повенчает нас?..- голосом, полным радости, спросила Наташа.

   - Правда, голубушка моя, правда! Твой батюшка и денег мне даст.

   - Да что же это? Вот радость нежданно-негаданно!.. В такое счастье и не верится... Только вот что странно: батюшка про то мне единого слова не сказал, а заходил ко мне, говорил кой о чем...

   - Иван Семенович мне строго-настрого заказал входить к тебе, Натальюшка...

   - А зачем же ты пришел, Вася?

   - Проститься, поделиться с тобою радостью.

   - А знаешь, Вася, ведь не того я ждала, не радости, а печали... Прошлой ночью мне снился страшный, ужасный сон... Снилось, будто мы с тобой вдвоем идем в лесу. Лес густой, один бурелом, а мы идем все дальше, дальше, в глушь, лесную чащу. Сперва день стоял, блестело солнце, в лесу было светло... Вдруг черная грозовая туча заволокла небо, в лесу сделалось темно и мрачно, как в могиле; мне страшно стало. "Скорее домой,- сказала я тебе,- не то мы здесь погибнем". Вышли мы из лесу, опять стало светло, туча пропала. Взглянула я и... что же? Не ты со мной идешь, а Мишка Гнусин. Я крикнула на него, стала тебя, Васильюшка, кликать, а Гнусин, заливаясь диким хохотом, будто и говорит мне: "Зови не зови - не услышит твой сердечный друг! Вон он лежит!". И показал мне рукой на кусты. И что же я увидала? И посейчас без ужаса и слез про то вспоминать не могу...

   - Что же ты увидела, моя милая?

   - Тебя, Васильюшка, тебя, посинелого, удушенного, с лицом, искаженным предсмертной мукой... тут я, похолодев от ужаса, проснулась и долго-долго не могла прийти в себя: все ты мне, Вася, чудился.

   - Грозен сон, голубка моя, да милостив Бог. Не верь снам! Никто, кроме Бога, Натальюшка, нас с тобою не разлучит!

   - Кто знает, Вася? Не в одном городе с тобой мы жить будем, Москва отсюда неблизко.

   - Я часто стану весточки тебе присылать о себе, моя голубка... Ну а теперь прощай, Натальюшка!.. Пора мне...

   - Постой, стань предо мной вот так, дай мне в лицо твое всмотреться, его запечатлею я в сердце... Прощай, Вася, прощай, желанный мой...

   - Голубка, ты прощаешься со мною так, будто мы навек расстаемся... Не пройдет и года, как свидимся опять.

   - Кто знает, Вася? Страшный сон не выходит у меня из памяти... Боюсь, наша разлука навсегда будет...

   Едва Наташа произнесла эти слова, как в горницу вбежала Дуня и задыхающимся голосом проговорила:

   - Ахти, беда!.. Хозяин вернулся. Идет сюда по лестнице!..

  

  

   - Что же нам делать?..- побледнев, промолвила Наташа.

   - Ох, беда, беда!.. Васильюшка, что стоишь, прячься скорее!.. Сейчас сюда хозяин придет,- с волнением сказала Дуня.

   - Я в окно!..- Василий подошел к отворенному окну и выглянул в него, приготовляясь выпрыгнуть.

   - Что ты, что ты, убьешься! - остановила его Наташа.

   - Так куда же мне?..

   - Полезай под перину! - посоветовала Дуня.- Лежи молча, не дыши!

   В углу Наташиной светлицы стояла ее кровать с высокою пуховою периной и такими же подушками, прикрытая стеганым атласным одеялом. Дуня быстро приподняла перину, так же быстро Василий спрятался под ней, а затем постель была оправлена так, что нельзя было и догадаться, что под периной лежит молодой парень.

   Едва только Наташа и Дуня отошли от постели, как в горницу вошел Иван Семенович и окинул дочь взглядом.

   А Наташа стояла бледная, встревоженная.

   - Что с тобою, дочка, здорова ли? - участливо спросил у нее Осокин, садясь на кровать.

   - Я... я ничего, батюшка! - еще более побледнев, дрожащим голосом промолвила Наташа.

   - Да на тебе лица нет, ты больна...

   - Правда, батюшка, ничего...

   - Ничего, а сама дрожишь как в лихоманке. Дуняша, что с дочерью? - обратился Осокин к своей крепостной.

   - Я... не знаю...- ответила тоже растерявшаяся девушка.

   - Голова, батюшка, кружится, и знобит меня всю,- несколько совладав с собою, тихо промолвила Наташа.

   - Ну вот, а говоришь - ничего. Совсем ты больна, верно, с простуды... Горчицы бы к шее привязала, напилась бы липового цвету али малины... Дуняша, напои ее на ночь.

   - Слушаю, хозяин батюшка! - с низким поклоном ответила сенная девушка.

   - А ведь я, Наташа, проститься к тебе зашел... Еду я ненадолго в село Лысково, завтра к вечеру вернусь... Жди.

   - А когда думаешь выехать?

   - Да сейчас, кони ждут... Василий тоже в Москву едет... Слышь, дочка, я его туда посылаю. Торговать он будет в Москве-то, в купцы запишется, а на разживу ему я денег дам... Парень он хороший, стоящий. Кто знает, может, и в женихи тебе попадет?..

   - Батюшка, дорогой батюшка!..- И Наташа громко заплакала.

   - Ну вот и слезы! Зачем?.. Про жениха напомнил, а ты плачешь. Аль не люб тебе Василий?.. Эй, Дуня, выдь-ка! С дочкой мне сказать два слова надобно...

   Горничная, искоса посмотрев на постель, вышла.

   - О чем плачешь, Наташа, иль не мил жених? - повторил свой вопрос Иван Семенович.- Не люб, так и сватать не стану, другого подыщем... Ну да, впрочем, говорить про то еще рано, женихи от нас не уйдут... Прощай, я пойду...

   - Приезжай, батюшка, скорее.

   - Завтра буду, жди! - Иван Семенович встал, перекрестил Наташу, поцеловал ее и направился к двери.- Ах, совсем забыл сказать: Василий пред отъездом не зашел бы к тебе проститься. Гляди, не принимай его. А горчицы ты, Наташа, на шею все же привяжи, оттянет боль-то, да на ночь малины напейся,- посоветовал Иван Семенович и, постояв еще немного, вышел из дочерниной светлицы.

   Едва только он скрылся за дверью, как Дуня вбежала в горницу, проговорив:

   - Ну слава Богу, уехал!.. Небось наш парень-то распотел весь, лежа под периной. Ну, вылезай, добрый молодец! - И она приподняла перину.

   Но Василий был недвижим; его мертвенно-бледное лицо посинело, глаза были широко раскрыты. Ужас и испуг так и замерли в них.

   - Что ты лежишь, Васильюшка? Вставай! - бросив взгляд на постель, тревожным голосом проговорила Наташа.

   Но ее сердечный друг не встал. Он задохся под периной, на которой сидел старик Осокин.

   Дуня первая поняла это и с ужасом воскликнула:

   - Никак помер!..

   - Что, что... ты сказала?.. - побледнев как смерть, не спросила, а простонала бедная Наташа.

   - Так и есть... не дышит, похолодел... Господи, что же это!.. - задыхающимся голосом проговорила Дуня и приложила руку к сердцу задохнувшегося парня: оно не билось. Положила руку на лицо: оно было холодно.- Умер, преставился, упокой, Господи, его душу грешную! - Дуня с плачем опустилась на колени и стала молиться.

   Наташа сперва изумленно смотрела на нее широко открытыми глазами. Затем в них отразился безмерный ужас, она медленными шагами подошла к трупу возлюбленного и, дико глядя на него, заговорила:

   - Что, что ты мелешь?.. Умер? Кто умер?.. Нет, нет! Мой Вася жив, он притворился... Смотрит... Видишь, его уста смеются?.. Ну, полно, Вася... не пугай нас... Вставай же, милый... Ну как кто войдет и застанет тебя в моей светлице?.. Беда!.. Ты слышал, что батюшка здесь говорил?.. Мы - жених и невеста... Да, да... Да вставай же...

   - Сердечная, да никак от горя твой разум помутился! - вставая с колен, промолвила Дуня.

   - Зачем ты пугаешь меня?.. Зачем?.. Ведь Вася жив...

   - Какое жив, голубушка, болезная моя!.. Мертвец твой Вася...

   - Врешь, врешь, глупая девка!..

   - Сама взгляни.

   - Значит, умер, умер!.. - стоном вырвалось из груди молодой девушки, и она без чувств упала на пол.

  

  

   Стояла глухая, темная, непроглядная ночь. Несмотря на летнюю пору, бушевал порывистый холодный ветер, сыпал, как из решета, мелкий, частый дождик. Небо заволокло черными тучами. Все спало кругом.

   В богатом доме купца Осокина тоже была тишина могильная. Нигде не видно было ни огонька, только из окна светлицы Наташи через занавес слабо мерцала лампадка у икон в дорогих позлащенных окладах.

   Посреди светлицы, на полу, лежало безжизненное тело Василия, нашедшего свою смерть в горенке возлюбленной.

   Тут же на полу в немом ужасе, бледная, но все еще прекрасная, с распущенными волосами сидела Наташа. Ее красивое лицо было искажено отчаянием.

   Она не плакала, а в своем безысходном горе как бы застыла, замерла.

   Тихо отворилась дверь в ее девичью светлицу, и вошла Дуня, да не одна, а с Михаилой Гнусиным. Насколько мрачно и печально было лицо Дуни, преданной своей молодой госпоже, настолько же весело и злорадно было лицо Михаила Гнусина.

   - Ухлопали молодчика! - злобно прохрипел он.

   - Что ты мелешь-то? Сам он задохся,- возразила Дуня.

   - Ну ладно, пусть по-твоему, туда ему и дорога.

   - Ох, Михайло, Михайло, одолела тебя злоба - и на мертвого него ты злобишься.

   - А ты молчи, сводница! Лучше сказывай, зачем меня призвали.

   - За помощью... Помоги нашему горю, Михайлушка!..

   - Ишь ты, ведь какие ласковые да приветливые. И я в Михайлушки попал... А давно ли, непутевая девка, Мишкой-медведем меня называла?

   - А ты старое-то не вспоминай: кто старое помянет, тому глаз вон! - отшучивалась сквозь слезы Дуня.

   - Уж ладно... Помощи моей хотите?..

   - На одного тебя только и надежда: помоги ты нашему горю великому, схорони ты покойника.

   - Что же, похороним. Ночь темная, ненастная... Камень на шею Ваське - ив Волгу.

   - Не дам, не дам! - загораживая собою тело Василия, заговорила Наташа, не принимавшая дотоле в разговоре никакого участия.

   - Не дашь и не надо, валандайся с ним как хочешь! - мрачно проговорил Михайло Гнусин, направляясь к двери.

   - Куда же ты? - с испугом воскликнула Дуня.

   - А что же тут делать?

   - Как что? Тащи покойника-то...

   - А сколько вы дадите? Дешево я не возьму...

   - Я все, все тебе отдам: кольца, перстни, серьги, а денег у меня нет,- слабым голосом проговорила Наташа; теперь она пришла в себя и поняла весь ужас своего положения.- Я все тебе отдам, еще ожерелье жемчужное прибавлю, только не бросай в реку Васильюшку...

   - А куда же мне девать его?..

   - Выкопай могилу... хоть в нашем саду... и зарой...

   - Несуразные слова ты говоришь, красная девица! Чтобы вырыть могилу, надо время, а ночь минует скоро; одна могила ему - Волга-матушка глубокая...

   - Он дело говорит, хозяюшка милая; время ли теперь рыть могилу? - сказала Дуня.- Ну кто увидит...

   - Бросить в реку, без христианского погребения...

   - Ничего, в реке-то русалки длинноволосые отпоют его, к водяному в лапы угодит! - со злорадною улыбкой сказал Михайло Гнусин.- Ну, давай скорее серьги да кольца, а то ведь уйду... Да ожерелье не забудь!..

   - Вот, возьми...

   Наташа подала Гнусину небольшой кованый ларец, наполненный дорогими вещами.

   - Ну-ка, добрый молодец, пойдем!..- Гнусин приготовился взвалить себе на плечи тело несчастного Василия, но был остановлен Наташей:

   - Постой, дай мне проститься с ним, да и без савана он. Дунюшка, возьми мой холст и саван сшей скорее...

   - Да вы шевелитесь, светать начинает...

   - Сейчас, сейчас, на живую нитку только...

   Когда саван был готов и надет на тело Василия, Наташа и ее прислужница опустились около трупа на колени и стали молиться. Но вот молитва была кончена, и Наташа с громким рыданием припала к похолодевшим устам своего возлюбленного.

   - Прощай, мой милый, желанный, навек прощай!.. Отмучился ты и лежишь теперь покойно, а я, несчастная, страдать и мучиться долго буду... Хоть не виновата я в твоей смерти, а все же винить себя стану и клясть твою и свою судьбину... Прощай, мой Вася, мил-сердечный друг... Прощай!..

   Наконец Гнусин взвалил труп на свои могучие плечи и понес.

   - Не уноси, отдайте мне его, он мой... Он Богом мне сужден! - билась в истерике несчастная Наташа.

  

  

   Когда Гнусин крадучись вышел со своею ношей на двор, стало рассветать, но дождь не переставал, и ветер бушевал по-прежнему.

   Как мы уже сказали, осокинский сад выходил на берег Волги. Туда-то и вышел Гнусин.

   - Ну, Васильюшка, мил-сердечный друг, купайся, ныряй!.. Это водяному от меня подарочек... Русалкам длинноволосым на потеху!..- сказал он и, привязав к телу несчастного Василия камень, со всего размаху бросил труп в воду.

   Всколыхнулась река царственная и погребла в своих холодных объятиях молодую загубленную жизнь.

   "Туда тебе и дорога, собачий сын! Хорош ты был, пригож, от девок молодых проходу тебе не было, доставайся же теперь на съеденье рыбам и водяным гадам!.. А ты, Наталья Ивановна, теперь в моих руках: что захочу, то с тобой и сделаю. Захочу - батрачкой моей будешь, полюбовницей... Спесива ты была не в меру, вот спеси я твоей и сбавлю! И ты, Иван Семенович, тоже попал в мои лапы. Захочу - и дочка твоя, раскрасавица, арестанткой будет, в кандалах с солдатами по улицам пойдет. Измывался ты с дочкой-то своей надо мною, а теперь моя очередь. Обоих вас в кулак сожму, так что вы и не пикните. Только круто поступать спервоначалу не надо: помирволю вам малость - все равно ваши денежки моих карманов не минуют".

   Таким черным, злобным мыслям предавался Гнусин, возвращаясь с берега реки в свою горницу при доме Осокина.

  

  

   А между тем Иван Семенович, не подозревая, какое несчастье случилось в его хоромах, вернулся из села Лыскова к себе домой и был немало встревожен, когда увидал свою дочь.

   Наташу просто нельзя было узнать. В несколько часов она страшно переменилась и, с мертвенно-бледным лицом, ввалившимися глазами и блуждающим взором, походила на больную, приближающуюся к могиле.

   - Наташа, родная, да что с тобою? Ведь на себя ты не похожа, моя сердечная... Краше в гроб кладут,- чуть не со слезами воскликнул Иван Семенович при взгляде на дочь.

   - Недужится мне, батюшка,- с трудом ответила отцу молодая девушка.

   - Вижу, да с чего недуг-то твой приключился?.. Надо скорее за врачом послать...

   - Никакой врач в мире не поможет мне, батюшка...

   - О, Господи! Да что же за недуг такой с тобою повстречался, дитятко мое?..

   - Душа у меня болит.

   - Да с чего, Наташенька, голубушка, с чего же?

   - И сама не знаю...

   - Сейчас за врачом пошлю и отцу Алексею дам знать, что ты прихворнула: он - тоже врач, только душевный, молебен отслужит, окропит тебя святой водой. Бог даст, и полегчает тебе... Поди, приляг, Наташа! Видно, ты плохо спала прошлую ночь?..

   - Я совсем не спала, батюшка...

   - Ну вот, с того и хвороба с тобою приключилась... Поди, малость успокойся до прихода отца Алексея.

   Иван Семенович встревоженным покинул светлицу дочери и наткнулся на Дуню, которая спешила к своей молодой госпоже.

   - Что с дочерью? - строго спросил ее Осокин, крепко сжимая ее руку.

   - Я... не знаю!..

   - Врешь, ты что-то скрываешь!

   - Право же, хозяин батюшка...

   - Молчать!.. Меня ты знаешь: по доброй воле не скажешь - пыткой дознаюсь.

   - Хоть убей, ничего не знаю!

   - Ладно, подождем, что дальше будет... Пойди к Наташе, да, если ей хуже будет, сразу меня о том оповести. Приготовьтесь, скоро придет отец Алексей молебен служить.

   - Слушаю, хозяин батюшка!..- Дуня низко поклонилась Ивану Семеновичу и хотела идти.

   - Стой, сейчас же послать верхового за врачом; накажи, чтобы не мешкая прибыл.

   - Сейчас пошлю... Приказчик Василий уехал?..

   Дуня смутилась: она никак не ожидала такого вопроса.

   - Ну, что молчишь? Али уши тебе заложило, не слышишь, что спрашивают?..

   - Уехал, хозяин батюшка, вчера еще уехал...

   - Так бы и говорила, дуреха!.. Ну и людишки нонче стали, ломаный грош им цена.

   "А что с Наташей, что за недуг у нее?.. Переменилась в ночь, ровно в год... Надо поразведать, не расхворалась бы сердечная: ее хворость убьет меня... Авось, Бог милостив, поправится, лечить станем", так раздумывал Осокин, мерно расхаживая по своей горнице.

  

  

   Иван Семенович тайно придерживался древнего благочестия. Он ходил к заутрене и к обедне в свою приходскую церковь, говел, принимал у себя духовенство, казался даже истым приверженцем православной церкви, но все это нисколько не мешало ему отдавать предпочтение старой вере.

   Верстах в тридцати от Нижнего Новгорода на обширной поляне среди густого векового леса находился женский раскольничий скит, в котором игуменьей была старица Феофания, родная сестра Осокина. Этот скит прозывался Никольским и существовал исключительно на деньги Ивана Семеновича.

   Красавица Наташа крепко любила свою тетку, игуменью, и часто гостила в скиту. Ее манили туда тишина, поющие инокини, вековые гиганты сосны, горделиво поднимавшие свои вершины к небу.

   С самого младенчества знакома была Наташе обитель игуменьи Феофании, и она с особенною радостью ездила туда.

   Теперь, под гнетом удручавшего ее горя, Наташа решила проситься у отца к тетке, игуменье, в скит. Там она думала отдохнуть, немного успокоиться, а также и помолиться за своего друга Васеньку, умершего такою ужасною смертью.

   Прошло более двух недель со времени его страшной кончины, были приглашены лучшие врачи Нижнего Новгорода для лечения Наташи, а результата не было никакого: девушка чахла на глазах. Она была в полном разуме, но ее душа болела все больше и больше...

   - Батюшка, отпусти ты меня к тетушке, игуменье, - сказала она однажды старику отцу, который пришел к ней в светлицу.

   - Ведь нездоровится тебе, Наташа, как же ты хворая поедешь? - ласково ответил Иван Семенович.

   - Я там скорее, батюшка, поправлюсь.

   - Что ж, поезжай, пожалуй, погости.

   - Батюшка, не будешь ты гневаться, если я тебе что-то скажу?

   - Говори, дочка, говори.

   - Отпусти ты меня к тетушке в обитель совсем, на всю жизнь!

   - Как совсем? - удивился и испугался Иван Семенович.- Наташа, да что ты задумала?

   - Хочу Богу посвятить себя, батюшка...

   - А как же Василий?.. Ведь ты его невеста...

   - Что же... Василий далеко!.. Я... я передумала, батюшка! - дрожащим голосом проговорила молодая девушка, низко опуская свою красивую головку.

   - Передумала с Василием под венец идти?.. - не веря своим ушам, переспросил Иван Семенович.- Какая же на то причина?

   - Батюшка... родимый, тяжело мне, не спрашивай...

   - Чудно мне все это, дочка, но, коли тяжело тебе, расспрашивать не буду. Негоже душу чужую тревожить. Поезжай, поезжай к тетке, погости... Прикажу готовить коней для тебя. Только, Натальюшка, ты не загащивайся, домой спеши, ведь без тебя мне скучно, старику... Одна ты у меня...

   - Батюшка, опять тебя просить я стану...

   - Знаю, знаю, Наташа, о чем просить хочешь... Но не говори, не проси... Вперед схорони меня, а там как знаешь - замуж ли выходи, иль к тетке в скит иди, твоя воля... Хотелось бы мне тебя при своей еще жизни устроить, с хорошим человеком под честный венец снарядить, да не судил того Бог, буди Его святая воля... А к тетке поезжай, только ненадолго... На днях я сам думаю выехать в Москву... Пробуду там недели три, а может, и месяц, помогу Василию открыть в Москве дело: без меня-то, пожалуй, не сладит, молоденек парень... Из Москвы приеду, тогда и ты вернешься от тетки из скита... Ведь так, голубушка моя?..

   - Так... так, батюшка.

   - Ведь ты что-то, Натальюшка, от меня скрываешь?

   - Я ничего не скрываю, родимый!

   - Что ни говори, а у тебя есть что-то на сердце... Какая-нибудь думка аль горе лютое хоронишь ты на своем сердце... Грех, дочурка, от отца скрывать, скажи, что с тобой, с чего такая ты печальная?

   - Нездоровится мне, батюшка.

   - Вижу... И вся хворь эта от печали... Печаль - недуг страшный, сильный... В лучинушку он сушит человека.

   - Живучи в обители, батюшка, я, может быть, поправилась бы.

   - Поезжай, Натальюшка, я ведь не держу тебя, а только говорю - не покидай меня, старика, совсем. Ну, Господь с тобой, благословясь, собирайся в путь. А я пойду грамотку к сестре, игуменье, напишу, ты свезешь. Дуню-то возьмешь али нет?

   - Если дозволишь, батюшка, то возьму.

   - Что же, бери, пожалуй, она мне не нужна. Без прислужницы тебе не обойтись,- И, проговорив эти слова, Осокин оставил светлицу дочери.

   "А с Наташей что-то неладное делается, какая-то тоска тяжелая лежит у нее на сердце. Чудная перемена с ней произошла. Ведь знаю, Василия она любит и с радостью согласна была с ним под венец идти, а теперь в монастырь собирается, постричься в инокини хочет. Как понять это, как отгадать? Не тужит ли она о женихе своем Василии. Напрасно я запретил ей проститься с ним. Эх, если бы я знал, что дочка по нем скучает, вернул бы его сейчас с дороги",- так раздумывал купец Осокин, не зная причины горя и отчаяния своей дочери.

   На другой день после разговора с отцом Наташа, совсем готовая в путь, бледная, исхудалая, с поблекшим взором, стояла перед Иваном Семеновичем, который делал разные наставления относительно ее поездки в скит игуменьи Феофании, а в его густом саду между Дуней и Гнусиным происходил такой разговор.

   - Едете? - злобно спросил Михаиле

   - Чай, видишь!.. - так же ответила ему молодая девушка.

   - Укрыться от меня, видно, задумала Натальюшка?.. Ну да от меня не спрячется, на дне морском сыщу.

   - Ох, Михалка, и злобен же ты!

   - Какой уж есть... Обе вы у меня в руках, что хочу, то и творю...

   - Ничего ты с нами не сделаешь. Не больно-то я тебя испугалась.

   - А ты скажи Наталье: денег мне надо... Пусть теперь же даст, а не то ведь я и в скит приеду...

   - В скит?.. Да от тебя все монашки, как от беса, разбегутся, ладаном станут выкуривал.

   - Небось, от ладана я не побегу,- злобно усмехнулся Михалка.- А все же ты Наталье скажи: если денег нет, то пусть из вещей даст что-нибудь,- добавил он.

   - Да провались ты, ненасытная утроба! - сердито огрызнулась Дуня и ушла из сада.

   - Ждите меня в гости в ските!..- крикнул ей вслед Гнусин.

  

  

   Скоро со двора Осокина выехала тройка добрых лошадей, запряженная в крытую дорожную колымагу. В колымаге сидели Наташа с Дуней.

   Тройка выбралась из города и, проскакав некоторое время по большой московской дороге, свернула на проселочную, которая вела в скиты ревнителей древнего благочестия.

   А таких скитов, окруженных вековыми дремучими лесами и горами, по Заволжью находилось немало. Леса, покрывавшие Заволжье, служили приютом для старообрядцев.

   "Скитские постройки,- говорит один путешественник по Поволжью,- имели совершенно особый вид и стояли большею частью в глухом лесу, чисто содержимом, точно парк. Пашни вокруг - никакой: земледелием, кроме сенокоса, никто здесь не занимался. Внутри скита - ни улицы, ни проулка. Жилые строения и разные службы расположены были кругом обширного двора, чистого, зеленого луга, посреди которого обыкновенно возвышалась обширная деревянная часовня. Строения стояли задами наружу, лицом ко двору, как табун лошадей в момент нападения на него стаи волков..."

   Скит состоял из нескольких обителей, расположенных отдельно; между ними строились избенки не принадлежавших к обители мирян или дома покрепче, большею частью богатых купеческих вдов, которым полюбилось скитское житье, но не настолько, чтобы вовсе отказаться от мирских соблазнов и принять иноческий чин.

   Живали в таких домах и молоденькие дочки, отданные благочестивыми родителями добыть ума-разума у здешних "матушек". Сиживали тут под строжайшим надзором и непокорные дочери, чем-нибудь навлекшие на себя гнев родительский.

   Случалось, что "матушки" так запугивали воображение отданных на исправление девушек, что те и постриг принимали; случалось, что, исстрадавшись в когтях особенно усердной наставницы, иная чахла и умирала; случалось, молодая кровь не вытерпит, девушка, проведя бдительных "матерей", убежит да и во все тяжкие пустится... Случалось, что, одним ухом слушая рассказы "матушек" о духовных подвигах, а другим - на скитских посиделках - болтовню какого-нибудь молодого купеческого сынка, скитского гостя, или красивого парня из ближайшей деревни о прелестях мира, черница, не говоря уже о белицах, "свадьбу" бегством с ним сыгрывала. Всего довольно было в скитах, где строгие "матери", как и масоны, считали, что, не согрешив, не умолишь.

   Пять-шесть больших бревенчатых на высоких подклетях изб ставились вплотную друг к дружке или соединялись крытыми тесовыми переходами. Такое строение называлось "стаей"; каждая стая заключала в себе пять-шесть, иногда и десять теплых, сухих, чистых горенок с перегородками столярной работы.

   Две-три и более стай с погребами, житницами, конюшнями, сараями и примыкавшими к строениям градами и кладбищами обносились изгородью и составляли одну общину - обитель. Несколько таких обителей составляли скит.

   В скиту бывало большей частью по одной часовне, сажен по пятнадцать в длину, по шесть-семь в вышину, с окнами в два-три ряда, под громадною, крытою в два ската тесовою крышею, на которой возвышался большой восьмиконечный крест. Вместо запрещенных в скитах колоколов стояли "либа" и "клепала", повешенные на столбах доски, в которые колотили деревянными молотками.

   Каждая обитель управлялась игуменьею с выборными старицами. В случае дел особой важности составлялся совет из всех обитателей скита.

   Иногда для обсуждения вопросов чисто религиозных и политических, касавшихся всего старообрядческого мира, например об искании архиерейства, съезжались в один какой-нибудь скит игуменьи и мудрые старцы всех заволжских скитов.

   Скит старицы Феофании ничем не отличался от других скитов, находившихся по соседству, разве только тем, что был богаче других и обширнее.

   Игуменья Феофания была маленькая худенькая старушка с добрым морщинистым лицом. Она совсем состарилась, и только красивые, выразительные глаза не потеряли своего блеска.

   Уж лет пятьдесят иночествовала старица Феофания. С самой ранней юности поступила она в Никольский скит, после того как убили на войне ее жениха, полсотни лет прожила в нем, неся различные монашеские послушания, в том числе более двадцати лет игуменствовала.

  

  

   Старица Феофания только что встала. После обеденной трапезы она имела обыкновение всхрапнуть часок-другой.

   К ней в келью быстро вошла келейница Марьюшка, красивая, черноглазая, с румянцем во всю щеку, и, сделав обычное "метание" пред игуменьей, скороговоркой проговорила:

   - Благослови, матушка!

   - Бог благословит... Ты что, Марьюшка?..

   - С радостью... Племяннушка твоя, Наталья Ивановна, изволила прибыть к нам в обитель.

   - Да что ты? Неужели приехала?

   - Приехала, матушка, в моей келье сидит, дожидается. К тебе-то не пошла, тревожить не захотела.

   - Веди, веди сюда скорее Натальюшку да обед накрой, чай, с дороги проголодалась?

   - Покуда ты отдыхать изволила, матушка, Натальюшка уже у меня потрапезовала.

   - Спасибо, спасибо, догадливая ты... Веди скорее племяннушку!

   - Сейчас, матушка!

   Игуменья Феофания с распростертыми объятиями встретила свою племянницу. Она несколько раз принималась крестить и целовать ее.

   - Ну вот, ну вот, гостьюшка нежданная... Спасибо, не забыла старухи тетки... Уж куда рада я твоему приезду, Натальюшка!..

   - И я рада, тетушка, что с тобою привел мне Бог свидеться...- тихо проговорила Наташа, целуя у игуменьи Феофании руку.

   - Ну, как твой батюшка, а мой братец Иван Семенович поживает? Спаси его Господь, вчера прислал в нашу обитель целый воз гостинцев разных, а о твоем приезде братнин посол ни слова не сказал мне.

   - Вдруг я собралась в обитель.

   - Оно так-то и лучше, племяннушка! Да что с тобою? Больна ты, что ли? - осматривая молодую девушку, участливо спросила старушка.- Что это? И с лица ты больно изменилась: похудела, побледнела, тебя и не узнать... Что с тобою?.. От злого недуга или от какой сердечной думки ты изменилась так?

   - Прихворнула я, матушка, недавно... Простудилась, что ли, сама не знаю, ну и похудела...

   - Ах, сердечная моя! Да что же это братец о твоей хворости не уведомил меня? Молиться бы мы стали...

   - Отдохнуть я приехала к тебе, матушка...

   - Рада я твоему приезду, больно рада... Поживи, отдохни!.. Ведь хорошо у нас, очень хорошо - тихо, покойно... Не соскучишься в нашей обители, а скучать станешь - Марья развеселит, с тобою в лес пойдет по грибы по ягоды. А мы без тебя, Натальюшка, новую келейку срубили: как будто знала я, что ты приедешь. Келейка чистенькая, светленькая, вот в ней и поселишься. Марьюшку возьми к себе, с ней поваднее тебе будет.

   - Со мной Дуняша моя приехала.

   - Вот и хорошо, втроем скучать не будете... Марья, Марьюшка! - позвала игуменья свою келейницу.- Проводи племяннушку в новую келейку. Пока у нас гостит Натальюшка, при ней ты будешь состоять...

   - Слушаю, матушка. Благослови!..

   На обширном дворе Никольского скита, недалеко от часовни, стоял недавно срубленный домик в пять окон. Кругом него росли вековые сосны, и сам он утопал весь в зелени.

   Миром, тишиной и довольством наполнилось сердце Наташи, когда она переступила порог этого домика.

   - Господи, как хорошо, как здесь хорошо!.. Так бы вот всю жизнь свою и прожила в этой келье, не расставаясь с ней... Да я так и сделаю, в мир меня уже ничто не тянет... Марьюшка, ведь я у вас хочу остаться навсегда...- тихо проговорила Наташа, обращаясь к молодой послушнице.

   - Как навсегда? - удивилась та.- Неужели постриг принять задумала?

   - Да если бы и так...

   - Помилуй, Наталья Ивановна! Тебе ли, дочери купца-богатея, невесте-приданнице, о монашестве думать? Поди, от женихов отбою нет?