Москвин П. - Невольная преступница

Да, я... Что, али не узнала? - нагло улыбаясь, ответил ей Гнусин.

   - Зачем пришел, зачем?

   - На тебя взглянуть, Наталья Ивановна, красе твоей порадоваться.

   - Ступай вон, убийца нечестивый! Вон, говорю тебе! - И Наташа, поборов свой страх, полная отвращения и гнева, указала ему на дверь.

   - Что больно грозно? Не гони, пригожусь. Прежде давай поговорим.

   - Что тебе надо? Что ты меня мучаешь? - чуть не с отчаянием воскликнула Наташа, ломая себе руки.

   - Ты мне нужна,- мрачно произнес Гнусин, стараясь не смотреть на свою жертву.- Проси своего отца, чтобы он снарядил тебя со мною под венец.

   - Мне с тобою, убийца, под венец! Да ты, никак, рехнулся!

   - Не рехнулся я, а полюбил тебя крепко-крепко.

   - Уйди вон! Без отвращения я и смотреть на тебя не могу.

   - Слушай, Наталья, если женой моей не хочешь быть, будешь любовницей.

   - Вот как, даже любовницей?

   - Да, да, стоит только мне захотеть - и ты вся моя, вся в моей власти.

   - Что же ты, злодей, доносом, что ли, хочешь меня запугать?

   - Да, если ты не покоришься моей власти, то я к губернатору пойду на тебя заявлять: скажу, что ты задушила Ваську, своего полюбовника.

   - А я скажу: ты, злодей, убил моего жениха Николушку. Ведь ты, ты убил его, проклятый!

   - Что же, скрывать пред тобою не стану: я убил за то, что он хотел отнять тебя у меня.

   - О, проклятый, проклятый!

   - Пожалуй, кляни сколько хочешь, а я все же на своем поставлю и возьму тебя.

   - Едва ли! Скорее я убью себя, чем буду твоею.

   - Посмотрим!

   - Ну, ты все сказал, убийца? Что стоишь? Провались ты с глаз моих. Проклинаю я тебя ежеминутно, ежечасно за смерть м ;го милого жениха.

   - Кляни! Твои проклятья мне не страшны!

   - За убийство тебя, злодея, покарает Бог.

   - Подумай, даю тебе на размышление пять дней, за это время все обдумай не смеша. Выбирай любое - быть моей женой или сидеть в остроге, а потом на площади позорное наказание принять. Через пять дней к тебе приду я за ответом. Прощай!

   Проговорив эти слова. Гнусин направился к двери, но тут и встречался с Дулей.

   Молодая девушка была поражена не менее своей госпожи, увидев ненавистного и ей человека.

   - Ах, дьявол! Как ты сюда прокрался? Кто пустил тебя, собаку? Вон, чтобы духом твоим здесь не пахло! Вон! - грозно и оговорила она, придя в себя от удивления.

   - А ты кто здесь, что смеешь так грозно на меня кричать?

   - Кто я, тебе, злодею, ведомо, а мне вот неведомо, зачем ты здесь...

   - Зачем я пришел, про то сказано твоей госпоже, а тебе, холопке, нет дела.- Не промолвив более ни слова, Михайло Гнусин поспешно вышел из горницы Наташи.

   - Зачем злодей приходил? - спросила Дуня у своей госпожи, когда Гнусин скрылся за дверью.

   - Ох, голубка, лучше и не спрашивай! Вот когда погибель-то моя приходит,- со слезами ответила своей любимице Наташа.

   - Да что такое, что?

   - Говорю, погибель моя приходит! - И Наташа рассказала все, про что с нею говорил Гнусин.

   - Как ты, Натальюшка, стерпела, не приказала вышвырнуть злодея Мишку, словно какую-нибудь падаль? Как у тебя, моя сердечная, хватило терпения слушать проклятого убийцу? Что же ты меня не позвала? Я сумела бы поговорить с ним и за тебя ответ ему дала бы... Такой ответ, что больше он не посмел бы и заикнуться о том, чтобы с тобою под венец идти.

   - Что делать, как быть, и не придумаю! Так жить нельзя, да это и не жизнь, а мука, лучше смерть,- тихо проговорила Наташа, печально наклонив свою хорошенькую головку.- Вечно жить под страхом, что вот-вот злодей донесет на меня, находиться в полной неволе... Нет, нет, лучше умереть!

   - Натальюшка, милая, опомнись, что говоришь! Даже мыслить о том страшный грех, а злодея Гнусина нечего тебе бояться! С доносом на тебя он не пойдет, побоится себя запутать. Голубушка моя, прикажи мне убить его, острый нож ему в глотку воткнуть! - с жаром промолвила Дуня.

   - Что ты, что ты... и не думай о сем греховном деле! Ведь и сама погибнешь: за убийство и тебя лютой казни предадут.

   - Что же? Зато тебя спасу.

   - Нет, нет, до этого греха я тебя не допущу! Гибели твоей я не хочу. А обо мне много не сокрушайся. Может, Господь мне испытание посылает! Да будет Его во всем святая воля! - уже несколько спокойнее проговорила молодая девушка.

   - Так-то так, но ведь через пять дней придет Михалка за ответом. Что же ты ему скажешь? - спросила Дуня.

   - Об этом подумать надо.

   - А ты, хозяюшка любимая, прикажи мне вместо себя ответ злодею дать... Уж отвечу я ему, разбойнику!

   - Нет, зачем же? Ты горяча, горда, а злить Михалку нам не приходится.

   - Неужели ты хочешь добром от него отделаться? Нет, и думать нечего! Один только острый нож тебя избавит от злодея. Ведь он же убил твоего жениха... За кровь - кровью, за смерть - смертью!

   - Страшно и подумать об этом, страшно! Я не хочу, чтобы ты из-за меня стала убийцей.

   - Гнусина ничем не проймешь, одна только смерть положит конец его злодеяниям.

   - Погоди, потерпи! Гнусину Господь отомстит. А за твою ко мне любовь спасибо, большое спасибо! - Наташа крепко обняла и поцеловала свою любимую наперсницу.

   - Пройдет пять дней, и Михалка придет к тебе за ответом,- заметила Дуня.

   - Пусть приходит... Ни меня, ни тебя он дома не застанет.

   - А разве ты куда ехать надумала? - спросила у Наташи ее любимица.

   - Я и батюшка в Москву собираемся погостить к Степану Егоровичу, и ты с нами поедешь. Я батюшку за тебя просила, и он согласен.

   При воспоминании о Мешкове Наташа сделалась еще грустнее.

   - Ну вот ты и опять пригорюнилась, опять свою головку опустила! Ну да Москва тебя развеселит и горе твое развеет. Говорят, Натальюшка, Москва-то - большущий город: много в ней церквей, много больших домов боярских. Когда же ты туда собираешься?

   - А вот как батюшка: должно быть, дня через два-три и в путь-дороженьку.

   - Пошли, Господь, счастливый путь. То-то Гнусин взбесится, когда не застанет тебя дома. Начнет как зверь рычать.

   - Пусть его без нас рычит на свободе.

  

  

   Осокин, видя, как его дочь сокрушается по своем погибшем женихе, решился свезти ее в Москву, чтобы хоть немного поразвеселить свою любимицу и ее печаль-тоску поразвеять. К тому же Степан Егорович Мешков убедительно звал его с дочерью погостить к себе.

   Сборы Осокиных были недолгими: скоро Иван Семенович, Наташа и ее наперсница Дуня выехали на конях в Москву.

   Гнусин по прошествии пяти дней, данного им Наташе срока на размышление, опять отправился к дому Осокина и немало удивился, увидев ворота запертыми, а окна досками заколоченными.

   "Что это значит? Неужели Осокины выехали? Да быть не может!.. Куда им ехать?" - подумал Гнусин и принялся стучать в ворота.

   Стучал он долго. Наконец калитка была отперта, и к нему вышел осокинский работник Тимошка, оставленный домовничать.

   - Михайло Спиридоныч, ты ли, приятель? - такими словами встретил он Гнусина.

   - Здорово, Тимоха, здорово! Что у вас окна заколочены? Или хозяев нет?

   - И то нет... Были, да сплыли, уехали в Москву разгонять тоску...

   - И Наталья уехала?

   - Знамо... Неужели хозяин оставит дочку!..

   - У, проклятая! - со злобой промолвил Гнусин.

   - Что? Или хозяйская дочка была тебе нужна?

   - Да, нужна! А ты не знаешь, Тимоха, скоро ли они вернутся?

   - Где скоро! Слышь, весну и лето в Москве прожить хотел. Может, наш хозяин в Москве-то дочку свою замуж выдаст. В нашем городе все, вишь, женихи не под стать нашей королевишне, Несмеяне-царевне, вот отец и решил в Москве разыскать для нее царевича какого-нибудь или князя молодого,- с прибаутками проговорил Тимошка своему приятелю.

   Но Гнусин, не слушая его болтовни, мрачно стоял у ворот, обдумывая что-то подлое, преступное.

  

  

   Иван Семенович Осокин гостил в Москве с Наташей довольно долго. Остановился он на Тверской улице, на одном из лучших постоялых дворов.

   Почти каждый день бывал он с дочерью у своего приятеля Степана Егоровича Мешкова, которому передал всю свою торговлю, как решил это еще у себя дома.

   - Не судил Бог мне породниться с тобою, Степан Егорович,- сказал он Мешкову,- а все же смотрю я на тебя как на своего близкого родича, поэтому и всю свою торговлю охотно передам тебе. Ты, дружище мой, хоть и немного, а все же помоложе меня, у тебя есть семья немалая... Тебе деньги нужнее моего... Посему и дело свое, прибыльное, тебе передаю.

   - Что же, я готов принять... Только ведь ты, Иван Семенович, без дела-то, поди, скучать начнешь?

   - Зачем скучать? Слышь, отдохнуть хочу. Будет, поработал на своем веку. Думал-гадал я передать торговлю сынку твоему, Николушке, повенчав его с моею дочкою...

   - Ох, друже мой, Иван Семенович, не напоминай ты мне про сына, не растравляй раны отцовской! При одном воспоминании о Николушке слезы текут у меня из глаз незваные-непрошеные. Один был сын, и того к себе Господь призвал! Для кого мне теперь вести торговлю, деньги наживать? - печально проговорил Степан Егорович, опуская свою седую голову.

   - У тебя, друже, родичей бедных немало, племянников и племянниц, для них потрудись. За доброе дело добром и от-платится тебе.

   - Так-то так, а все же нет такой охоты к делу, как при сыне была. Был жив сын, и торговать хотелось, не стало сына, и торговля на ум не идет.

   - Как-никак, а все же, друг Степан Егорович, мое дело ты прими... Хорошее оно, прибыльное...

   - Что говорить, сам я про то знаю. Изволь, для тебя, Иван Семенович, я готов потрудиться и к своей торговле еще твою прибавить. И то молвить, друже мой, на нашем деле не одна сотня людей кормится... И себе, и другим мы посильную пользу приносим. И пока у меня сила есть и ноги ходят, трудиться я не перестану.

   Осокин, передав все свое огромное дело Мешкову, стал собираться домой. Напрасно Степан Егорович уговаривал его погостить еще, Иван Семенович оставался непреклонным.

   - Будет, друже, погостил, пора и домой! По дому я соскучился; дочка, Натальюшка, тоже скучает!

   - А ведь я думал, Иван Семенович, что для твоей дочки мы здесь, в Москве, жениха найдем... Подыщем парня хорошего, умного и богатого.

   - Спасибо, друг Степан Егорович! Только ведь моя Натальюшка о женихах теперь и не думает, под честной венец не собирается. В обитель дочка у меня просится, постриг принять хочет. "Два раза,- говорит,- готовилась я под святой венец, да не судил Бог, а в третий и собираться не хочу... В монастырь пойду, в тетушкину обитель".

   - Хорошая она у тебя девица, примерная. Одного только и желал я - назвать ее своей невестушкой любимой, да не довелось... Не было на то Господней воли! Ну а как же ты насчет нее решил?

   - Да так: упросил Натальюшку, уговорил, пока я жив, не покидать меня, со мной пожить. Умру, так пусть что хочет, то и делает.

   - Так, так, Иван Семенович! Знамо, пока ты жив, с тобой должна быть Натальюшка, если замуж не хочет выходить. Ты - человек старый, друже мой, одному с чужим народом не след тебе оставаться... При тебе должен быть кто-то близкий... Ну захвораешь ты? Кто за тобой поухаживает, как не дочка родная?.. Ближе дочки ведь у тебя никого нет, так ли?

   - Так, Степан Егорович, в дочке вся жизнь моя. Если кто, Боже избави, отнимет ее от меня, то жизнь мою отнимет... Вот какова моя любовь к Натальюшке.

   - И я так же любил своего сынка, и я так же в нем видел и счастье, и радость!

   - Эх, Степан Егорович, видно, не забыть тебе своего Николушки?

   - Где забыть! До гробовой доски помнить его буду.- И старик Мешков тихо заплакал.- Все припомнишь, и что говорил сынок, и что делал! Даже теперь, Иван Семенович, с тобою беседую, а мой Николушка как живой предо мной стоит, своими ясными очами смотрит на меня, с улыбкой на устах... Сынок, голубчик, любимый мой! - И тихие слезы бедного отца перешли в судорожное рыдание.

   Утешал своего старого друга Осокин, но что значило его утешение пред страшным горем отца, потерявшего любимого сына.

  

  

   Далеко за заставу проводил Мешков Ивана Семеновича и Наташу. Несколько раз старики купцы принимались обниматься и целоваться; не обошлось дело и без слез. При этом Иван Семенович обратился со следующими словами к Мешкову:

   - Стар я, Степан Егорович, чувствую, не жилец я на белом свете... Когда Господу угодно будет меня призвать к себе, дочки моей, сиротки горькой, не оставь, Степан Егорович. Помня сынка своего покойника, помни и дочку мою, будь ей опорой. Не считай ее за чужую, усердно о том прошу.- С этими словами Иван Семенович низко поклонился своему приятелю.

   - На твою дочку, Натальюшку, я смотрю как на свою, памятуя, как мой сын любил ее. И стала она мне еще милее, когда решила ни за кого не выходить замуж. Всегда она мне будет словно родная дочь.

   - Вот спасибо, спасибо! - И старик Осокиг с чувством обнял Мешкова.

   Наташа не слыхала этого разговора; она вышла из тарантаса и шагала со своей Дуней рядом с лошадьми.

   Сердечно простился Мешков со стариком Осокиным и его дочкою, и они уехали.

  

  

   По приезде в Нижний Новгород Иван Семенович, отдохнув с дороги, поехал в Казань. Должник у него был там, и отправился Осокин получать с него долг.

   Гнусин, воспользовавшись отсутствием Ивана Семеновича, опять явился в его дом и настоятельно потребовал свидания с Наташей.

   Смелая Дуня набросилась было на неприятного гостя, но Гнусин припугнул ее тем, что объявит соучастницей убийства Василия, если она не перестанет вмешиваться не в свое дело.

   Наташа вышла к Гнусину и спросила:

   - Что тебе еще нужно?

   - Тебя, - коротко и угрюмо ответил тот.

   - Как? Как меня?

   - Да так... Будь моею... Мне в жены тебя отец не отдает, так будь моею любовницей.

   - Да ты, злодей, рехнулся! Поди вон! Никогда того быть не может! - вспыхнув от негодования, проговорила Наташа.

   - А ты не фордыбачь и не гони меня! Не согласишься быть моею - в острог угодишь! Больше ждать не стану. Будь моей или ступай в острог, а там и под плети к палачу попадешь...

   - Никогда, лучше смерть! Скорее я убью себя, чем твоею сделаюсь.

   - Не убьешь... Потому ты греха боишься: ведь самоубийство - страшный, непрощеный грех. Похоронят тебя, как падаль какую, без отпевания,- шипел злодей Гнусин.

   - Возьми что хочешь, я все отдам... Денег надо, я у отца украду и тебе, злодею, вручу... Только уходи ты, оставь меня...

   - Ты мне нужна, а не деньги. Добро твоего отца и так моих рук не минует. А ты скорее, Наталья, соглашайся, не то сейчас в полицию пойду и заявлю, что ты убила приказчика, у меня на то и улики есть.

   - Что делать, что мне делать? - с отчаянием воскликнула Наташа.

   - Полюби меня и тем спасешь себя от плетей палача.

   - Дуня, где ты?- позвала молодая девушка свою любимую прислужницу.

   - Напрасно зовешь... Она ничем тебе не поможет. Ну, скорее соглашайся, не то будет поздно, и ты погибнешь! - как дух зла, нашептывал Михалка Гнусин.

   Долго боролась несчастная Наташа сама с собой, не зная, что ей делать, на что решиться.

   Напрасно советовала преданная ей Дуня прикончить Гнусина, не решалась на это Наташа, боялась и греха, и ответственности. После долгого размышления отважилась она своим позором купить молчание злодея.

   - Позор свой я сумею скрыть и от батюшки, и от людей, а того, как поведут меня на казнь, не скроешь. Хоть и невиновна я, да не поверят судьи моей безгрешности. Родимый батюшка не переживет, когда меня в цепях, как убийцу, потащат по городу. Ох, и подумать страшно, страшно! Что же, пусть злодей Михалка берет мое тело, а своей души ему я не отдам,- рыдая, сказала Наташа своей наперснице.

   Долго Дуня билась с Гнусиным за беззащитную: и хитрила, и упрашивала, и грозила, и усовещивала, и молилась Богу, и каялась, и постилась, и плакалась, но, знать, не вымолить, не выплакать ей было спасения! Видно, уж на роду так было написано. В темную ночь ввела она, ни жива ни мертва, злодея к жертве неистовства, обреченной на поругание.

  

  

   Как же могла Наташа отдаться человеку, которого ненавидела, презирала, на которого смотрела как на убийцу своего милого жениха?

   Гнусин так запугал обеих молодых девушек - Наташу и Дуню, что они и не ведали, как поступить. Наташа думала, что ей нет другого исхода, как сделаться любовницей Гнусина или убить себя. Самоубийство страшило несчастную девушку: она была верующей и видела в этом страшный, непрощеный грех. Потому она выбрала первое: стать жертвой гнусного злодея.

   Дуня, верная своей молодой госпоже, противилась этому: пожелав спасти Наташу от позора, она бросилась на Гнусина с ножом в руках. Но ловкий Гнусин сумел отнять у нее нож. Тогда Дуня стала бороться с ним, но он сильно ударил ее по голове кулаком, и бедная девушка упала без чувств.

   Наташа видела эту неравную борьбу, хотела вступиться за свою верную прислужницу, но не смогла двинуться с места: ею овладел испуг, она сама была близка к обмороку.

   А злодей Гнусин, это отребье человечества, воспользовался беспомощным состоянием молодой девушки, и она стала принадлежать ему.

   Стояла глубокая ночь; прислужники и прислужницы Осокина давным-давно спали. Гнусин, никем не остановленный, вышел из дома на двор.

   У ворот встретил его Тимошка, сторож.

   - Ну что, Михайло Спиридоныч, как дела? - тихо спросил он.

   - Да ничего... Что надо было свершить, я свершил.

   - Молодчина! Выходит, ты пообчистил хозяйский сундук,- не понимая, промолвил Тимошка.

   - Да ты про что? Про деньги, что ль?

   - Известно. А то про что же?

   - Ну, парнюга, я завладел тем, что дороже денег,- самодовольно усмехаясь, проговорил Гнусин.

   - Дороже денег, говоришь? Да что же ценится дороже их? - с недоумением посматривая на Михалку, спросил сторож.

   - Не разумеешь - и не надо... Вот, получай! - И Гнусин дал сторожу целую горсть серебряных монет.

   - Спасибо, Михайло Спиридоныч, вот спасибо! - Тимошка при такой щедрой подачке чуть не запрыгал от радости.

   - Не слыхал, когда хозяин обещался быть домой? - спросил у него Гнусин.

   - Да ждут на этой неделе. А разве тебе надобен наш хозяин?

   - Зачем он мне, старый черт!

   - Злобишься ты на хозяина-то? Да и как не злобиться: сколько лет ты у него служил, можно сказать, верой и правдой, а тут вот ненадобен стал.

   - За это я ему, старому колдуну, отместку знатную учинил... Будет помнить, как гнать меня со двора. Ну, пока прощай, Тимошка! Завтра жди: в такую же пору опять приду; сторожи меня и ворот не запирай...

   - Ладно, Михайло Спиридоныч, буду ждать! - И Тимошка с низким поклоном проводил за ворота злодея Гнусина.

   Первой очнулась от обморока Наташа; она не сразу поняла, что с ней произошло, и бросилась помогать Дуне, все еще лежащей без чувств: стала мочить ей голову холодною водой. Вода произвела благотворное действие на Дуню: она открыла глаза, посмотрела на свою молодую госпожу жалостливо и тихо спросила:

   - А злодей ушел?

   - Ушел. Он больно тебя ударил?

   - Я что, а вот ты как? Спасла ли себя от злодея?

   - Я... я... О, Господи... Погибла я, погибла! - со стоном вырвалось у несчастной Наташи: она только теперь поняла весь ужас своего положения, весь позор свой.

   - Как, как погибла?

   - Бесчестная я, пропащая! - И громкое судорожное рыдание раздалось в девичьей горнице.

   Дуня, сама заливаясь слезами, бросилась утешать свою молодую госпожу. Став на колени пред рыдавшей Наташей, она целовала ей руки, лицо. Когда первый порыв отчаяния прошел и Наташа немного успокоилась, Дуня обратилась к ней:

   - Ох, напрасно ты меня останавливала, напрасно от убийства отговаривала! Давно бы мне надо убить Михалку. Теперь я себя кляну, что не убила. Хоть и погибла бы я сама, зато тебя, голубушка, от бесчестья и позора спасла бы. А все же не уйти ему, злодею, от моей мести. За тебя, Натальюшка, и за себя я отмщу проклятому Михалке... Теперь ты не остановишь меня!

   - Нет, я сама воздам ему сторицею за то зло, какое мне он учинил. Ты думаешь, у меня на то не хватит сил и рука дрогнет на злодея?

   - Боюсь я за тебя, Натальюшка, боюсь.

   - Не бойся. Теперь я готова на все решиться. Ничто меня не страшит, ничто от мести не остановит. Михалка жестоко поплатится за мой позор, за мое бесчестье!

   Следующей ночью Гнусин не постыдился опять прийти в дом бывшего своего хозяина. Сторож Тимошка хоть и пропустил его на двор, но в горюшу Гнусину не пришлось попасть: сенные двери были на запоре.

   Тихонько постучался в них Михалка,- шибко стучать он боялся, чтобы не поднять тревоги,- но на его стук никто не откликнулся, никто не подал голоса...

   Постоял-постоял около запертых дверей Гнусин, да так ни с чем и пошел прочь.

   - Так ты вот как... Двери от меня приказала запереть! Хорошо, сыграю же я с тобою знатную штуку, будешь меня помнить! - злобно проговорил он, выходя на двор.

   Там его встретил Тимошка.

   - Что так скоро? - спросил он у Гнусина.

   - Не пускают,- хмуро ответил тот.

   - Как не пускают?

   - Да так: двери на запоре.

   - Ну! Кажись, прежде у нас никогда этого не бывало...

   - Нарочно заперлись. Думают от меня спрятаться. Нет, дудки! Меня никакой замок не удержит, я заставлю отворить! Завтра вечером ты приходи, Тимошка, в кабак "Облупу".

   - Неужли угостить задумал, Михайло Спиридоныч? - с радостью воскликнул Тимошка.- Беспременно приду, Михайло Спиридоныч.

   - Приходи, увидишь кое-что занятное, такое, что тебе никогда не пришлось бы видеть и во сне, не только наяву. Ну, прощай, парнюга.

   - Прощения просим, Михайло Спиридоныч.

   Гнусин ушел.

   Наташа знала, что он ночью придет к ней, и приказала сенные двери никому не отпирать. Но Гнусин начал стучаться.

   - Натальюшка, госпожа моя милостивая, прикажи мне отворить дверь злодею. Я для его встречи топор припасла. Уберегся разбойник от моего ножа, авось теперь от топора не убережется,- чуть не с мольбою проговорила Дуня, услышав стук.

   - Нет, нет! Оставь топор!

   - Ну прикажи, голубушка, уж больно руки у меня зудят на Михалку.

   - Послушай, я знаю твою любовь и привязанность ко мне, ценю это и тебе, милая, премного благодарна. Твои услуги у меня на глазах.

   - Так прикажи, Натальюшка, еще самую большую службу сослужить тебе: прикажи мне с вором, что украл твою девичью честь, разделаться острым топором.

   - Оставь, говорю, Дуня! Сама я вору отмщу...

   - Так сама бери топор: отопрем дверь, впустим ночного гостя и угостим его сладко... С почетом примем,- проговорила девушка, подавая Наташе топор.

   - Не теперь, убери это. Мой погубитель не избежит мести, уж будь покойна! Пусть я сама погибну, все же погублю и его. Я вижу, чувствую, что к погибели иду. Пусть Божья воля свершится надо мною! Я на все, на все готова.

   - А что ты удумала, Натальюшка? Какую отместку учинить хочешь своему ворогу? Ведь за его поступок с тобой и смерти ему мало: мучить злодея надо лютою мукой!

   - Да, да, Дуня... И в муках чтобы он покаялся.

   - А лучше бы ты приказала мне разделаться со злодеем... За тебя, моя голубушка, я крепко боюсь... Не сладить тебе с Михалкою.

   - Не бойся, силы и мужества на то у меня хватит!

   - Спаси тебя Бог, голубка моя злосчастная, бесталанная,- со слезами проговорила Дуня, обнимая и целуя свою госпожу.

  

  

   На следующую ночь в кабаке "Облупа", слабо освещенном двумя ночниками и пропитанном запахом сивухи, кабатчик, старик Парфеныч, заплывший жиром, в красной рубахе, важно сидел за стойкою и подсчитывал выручку, выводя мелом на доске цыфири. За одним из столов сидел работник Осокина, Тимошка; пред ним стояла почти опорожненная склянка из-под сивухи.

   - Игнат Парфеныч, - тихо позвал он кабатчика, выливая остатки сивухи в глиняную кружку и поднося ее ко рту.- Склянка-то опустела...

   - Так что же?

   - Подлей, сделай милость.

   - А деньги?

   - Отдам, провалиться - отдам!.. Вот с хозяина получу - с лихвою с тобой рассчитаюсь.

   - А ты, парень, не сули соловья в год, а давай хоть синицу, да в рот... Ты денежки на стол, а я доброй сивухи в твою склянку налью, и потягивай себе на здоровье.

   - Эх, Игнат Парфеныч, деньгами-то я небогат.

   - А без денег и сивухи для тебя не припасено.

   - Да отдам же, иль не веришь?

   - Знамо, не верю.

   - Ведь душа просит...- чуть не со стоном проговорил Тимошка, ударив в своем горе кулаком по столу так, что склянка звякнула.

   - Вот ты и врешь, парень, врешь! Твоя душа сивухи-вина и не просит. Она духовной пищи жаждет. Утроба твоя грешная, порочная действительно браги требует. А тебе надо, паренек, поиметь заботу о пище не для утробы, а для души,- наставительным голосом проговорил целовальник, оставляя подсчитывать выручку.

   - Это, Игнат Парфеныч, я и без тебя знаю. А все же внутри-то горит, просит... Не веришь в долг, возьми шапку: недавно куплена, две гривны заплачено.

   - Кажи, посмотрим, что за шапка... Чего она стоит, такая ей и цена будет.

   - Говорю, шапка новешенька, овчинная, на подкладке суконной... Вот смотри...- Тимошка подал кабатчику свою шапку.

   - Не шапка, а шапчонка, и цена-то ей два пятака, а стань продавать - и того не дадут,- проговорил кабатчик, осматривая со всех сторон шапку и выворачивая ее.

   - Говорю, две гривны заплатил.

   - Может, два года тому назад и заплатил.

   - Да нет же, купил недавно.

   - Ну ладно, спорить с тобой не буду. Давай посудину, уж так и быть, сивухи подолью.

   - Только ты побольше, Игнат Парфеныч!..- обрадовался Тимошка.- Гляди, не обмерь и водой не разбавляй, а то у тебя есть такая замашка.

   - Вот что молвил... Что я, некрещеный, что ли? - обиделся кабатчик, а сам, незаметно для Тимошки, влил в его пустую склянку сивухи и воды.- Получай и пей во здравие, да меня, старика, добром вспоминай!

   - Я и то завсегда, Игнат Парфеныч... Тимошка не договорил и прильнул к склянке.

   - Пей, молодец, пей, а только не моги говорить, что твоя душа требует этого пойла. Твоей душе не то надо, миленький: душа сыта бывает от духовной пищи... Так-то, все мы грешны, все, то есть до единого человека... А что-то в моем кабаке давно не бывал Михалка Гнусин. Верно, осерчал? - вдруг, меняя разговор, промолвил старик кабатчик.

   - За что ему на тебя серчать-то? - сгфосил у него Тимошка, не отрываясь от склянки.

   - Так, однажды мы с ним крупно поговорили, и с того раза он ко мне ни ногой... А скажи на милость, Тимофей, откуда он деньги берет?

   - Известно откуда, из хозяйского сундука.

   - Кто же ему, пострелу, дает?

   - Хозяйская дочка, Наталья Ивановна...

   - Пошто, зачем? Неужели по доброй воле? - с удивлением воскликнул старик кабатчик.

   - Вишь, Гнусин слово такое знает, и против эвтого слова хозяйская дочка никак устоять не может. Все отдаст, что ни попросит он.

   - Вот бы тебе, парень, такому слову обучиться! Хорошо бы было, а?

   - Где уж мне... Михайло Гнусин - орел...

   - Ну, с рожи-то он куда неказист и походит скорее на ворону аль на мокрую курицу.

   - Рожа, Игнат Парфеныч, что! Надо нрав иметь крутой, твердый.

   - А что, парень, ни говори, дело тут нечисто... Неспроста осокинская дочка Мишке Гнусину деньги дает. Тут что-нибудь да есть. Не станет зря девка у отца деньги воровать.

   При этих словах дверь в кабак отворилась и в нее ввалился Гнусин в сопровождении троих парней, которые по своей одежде походили и на сидельцев, и на работников.

   - Вот и мы! Что, господин целовальник, чай, не ждал такого гостя? - крикнул Гнусин, бывший сильно под хмельком.- Здорово, Парфеныч... Ставь вина, меда да браги, чтобы все было первый сорт, понимаешь?

   - Ну как, сударь Михайло Спиридоныч, не понимать? Для гостей почетных у меня и угощение есть особое.

   - То-то, гляди, Парфеныч, чтобы все было лучшее и всего много... Гуляю я, Парфеныч, гуляю... А потому гуляю, что на душе у меня больно весело. Не хотел я ходить к тебе, старому черту, да по старой памяти в твою "Облупу" тянет.

   - За что гневаться изволишь, сударь, чем тебе я не угодил?

   - Молчи, старый пес!.. Сам знаешь... Обидел ты меня...

   - Ох, сударь Михайло Спиридоныч, что старое вспоминать?.. Кто старое помянет, тому глаз вон. Мы с тобой, чай, люди свои...

   - А ты зубы-то мне не заговаривай, а ставь скорее угощение... Не то уйду.

   - Сейчас, сейчас, сударь... Я и забыл, что соловья баснями не кормят... Эй, Васютка! Куда ты забился, постреленок? - покликал кабатчик Парфеныч своего подростка-прислужника.

   - Я... я здесь, дяденька,- звонко откликнулся мальчик, быстро выбегая из-за перегородки. Вместе с кабатчиком он принялся накрывать стол: уставлять его разными закусками, вином, брагой и медом.

   - А, Тимошка, и ты здесь! - увидя осокинского работника, как-то нехотя выговорил Гнусин, садясь за стол и знаком приказывая садиться парням, которые с ним пришли в "Облупу".

   - Доброго здоровья, Михайло Спиридоныч.- Тимошка низко поклонился Гнусину.

   - Здорово, здорово... Ну, чего торчишь?.. Присаживайся к нам... Вина хочешь, что ли?

   - Не откажусь, Михайло Спиридоныч...

   - Пей, сколько вольешь в свою утробу. Я за все плачу... Нам есть с чем разгуляться... Денег у нас куры не клюют... Я, Парфеныч, денег не жалею, потому недорого они мне достались. Счастье привалило,- хвастался Гнусин.

   - Что говорить! Видно, ты в сорочке родился, Михайло Спиридоныч.

   - Знаешь ли ты, Парфеныч, осокинскую дочь, красу писаную, разрисованную, знаешь, говорю, или нет?

   - Ну как не знать, красавица девка!

   - А ведомо ли тебе, господин целовальник, что эта самая красавица у меня в полюбовницах состоит?

   - Да ну! Что ты! Неужли правда? Может ли быть! Вот так диво! - вырвались удивленные восклицания у находившихся в кабаке.

   Только кабатчик Парфеныч, казалось, нисколько не удивился этому; он не поверил словам Гнусина, принимая их за хвастовство, и сидел молча, лукаво улыбаясь и поглаживая свою седую окладистую бороду.

   - Ты что молчишь, Парфеныч? Иль не веришь? - сердито спросил у него Гнусин.

   - Прости и не гневайся, Михайло Спиридоныч, но в твоих словах я сомневаюсь...

   - Ах, вот как, старый пес? А хочешь докажу, что говорю я правду?.. Хочешь? Говори!..

   - А чем ты докажешь? Нут-ка, молви!

   - Да тем: стоит мне пожелать - к нам сюда придет дочка Осокина.

   - Ну этого, Михайло Спиридоныч, никогда быть не может, - возразил совсем пьяному Гнусину старик кабатчик.

   - Ан будет, если я захочу... Мало того что в твою "Облупу" придет она, а станет с нами и вино пить; прикажу ей плясать - и плясать пойдет... Вся теперича она в моей воле...

   Хвастаясь, Гнусин сильно ломался, то и дело подливая себе и своим гостям крепкого вина.

   - Как знаешь, Михайло Спиридоныч, а только, что придет сюда осокинская дочка, я до тех пор не поверю, пока ее сам, своими глазами не увижу,- возразил целовальник.

   - Ладно, увидишь, и сейчас же... Эй, Тимошка, беги скорее в осокинский дом и скажи хозяйской дочке: я желаю, чтоб она немедля с тобой сюда к нам пришла... Ну чего вылупя глаза стоишь, как пень? Пошел, а за поход полтину получай... Приведешь Наталью - еще получишь полтину...

   - А если она, Михайло Спиридоныч, не пойдет?

   - Не смеет не пойти!.. Скажи, что если воспротивится, то, мол, Михайло Гнусин с доносом на нее к губернатору отправится, так и передай... Ну, пошел скорее!

   Тимошка, получив полтину, выскочил из кабака и двинулся к дому Осокина.

  

  

   Дорогою с Тимошки и хмель сошел; полученная полтина и обещанная другая заставили его с большим рвением выполнить возложенное на него поручение: привести в кабак к пьяному Гнусину красавицу хозяйскую дочку.

   Вот и купеческий дом Осокина. На дворе Тимошка никого не встретил и смело вошел в покои.

   В обширных горницах было пусто, темно, мрачно. Только в не совсем притворенную дверь Наташиной горницы был виден свет от горевшей на столе свечи. Очевидно, несмотря на позднее время, молодая девушка еще не ложилась спать.

   Подойдя к этой двери, Тимошка оробел, никак не решаясь отворить ее, но, чтобы дать знать о себе, стал кашлять и стучать ногами.

   - Кто там? - с испугом спросила Наташа.

   Ее прислужницы Дуни в то время не было дома: она отпросилась у Наташи навестить своих родных в деревне, а другие прислужники и прислужницы уже мирно спали.

   - Это я,- ухмыляясь ответил Тимошка.

   - Что тебе надо, зачем ты? - спросила Наташа, узнав батюшкиного работника.

   - Я послан к тебе, Наталья Ивановна...

   - От кого еще?

   - Михайло Спиридоныч прислал...

   - Гнусин? - воскликнула, меняясь в лице, молодая девушка.- Зачем? Что ему надо?

   - Велел тебе не мешкая собираться и к нему идти... В кабаке "Облупа" он твою милость дожидается,- в один дух выговорил Тимошка.

   - Ты и Михалка Гнусин, оба, видно, с ума сошли!.. Да как ты смеешь с таким поручением ко мне идти? За кого ты меня принимаешь? Дай только батюшке приехать, я все ему расскажу, он дня тебя держать не будет... Пошел! Не смей мне и на глаза показываться! - сердито сверкнув глазами проговорила Наташа.

   Тимошка струсил.

   - Я что... Я - человек посланный, на меня не гневайся, Наталья Ивановна...

   - А кто тебя послал? Такой же он холоп, как и ты.

   - Мое дело - сторона: хочешь, хозяюшка милостивая, иди, хочешь - не ходи... Только Михайло Спиридоныч хотел на тебя с доносом к губернатору отправиться, если ты в кабак не придешь.

   - С доносом? Опять угрозы? Господи, когда же все это кончится, когда прекратятся мои муки! - ломая руки, с отчаянием воскликнула несчастная Наташа.

   - Ты бы собралась да, хоть на одну минутку, пошла к Гнусину. Хмелен он, а хмельному человеку море по колено, чай, сама знаешь,- добродушным тоном посоветовал Тимошка хозяйской дочери.

   А та, несчастная, стояла в глубоком раздумье, не ведая, на что решиться...

   Не пойти в кабак она боялась: Михалка свою угрозу приведет в исполнение, отпрвится к губернатору с доносом. А пойти - стыд, позор. Наташа была запугана и страшно мнительна: она во всем видела для себя беду и несчастие.

   - Хорошо... Я... я пойду, пойду... Ты, Тимошка, проводишь меня? - после некоторого размышления проговорила молодая девушка.

   - Провожу, с радостью провожу,- обрадовался Тимошка. "Приведу сударку и полтину от Гнусина за это получу, экая уйма у меня будет денег-то, а!" - думал дорогою к кабаку Тимошка.

   Наташа шла молча, понуря голову. У нее зрела другая мысль, греховная, ужасная: покончить с собою, со своею постылою жизнью, другого исхода она не видала.

   "Жить, мучиться, страдать, находиться в подчинении отъявленного подлеца, поступать по его желанию... Нет, нет, лучше смерть! Могилушка избавит меня и от моего несчасть, и от моего позора..." - думала страдалица.

   - Один Гнусин? - спросила она у Тимошки.

   - С ним три приятеля... По обличью и по одежде на сидельцев похожи...