Москвин П. - Невольная преступница

а было принять постриг. И тогда я говорила тебе: не спеши на сей великий, трудный подвиг... Ну, оставим, племяннушка, про то говорить. А лучше скажи мне, счастлива ли ты теперь?

   - Счастлива, тетушка, счастлива...

   - Суженый тебе по сердцу? Впрочем, и спрашивать нечего, вижу по твоим глазам, что жениха ты любишь. В твоих глазах, племяннушка, видна твоя любовь. Недаром говорят, что глаза есть зеркало души. И я, старуха, твоему счастью рада... Об одном только я печалюсь...

   - О чем, матушка-тетушка?

   - Увезет тебя молодой муж в Москву, и совсем забудешь ты нашу убогую обитель, забудешь и меня, старуху, свою тетку...

   - Матушка-тетушка, зачем ты так говоришь, зачем? Ты мне вместо родимой маменьки, как же я забыть тебя могу? Пока я жива, тетушка, и твою обитель помнить буду, и бывать у вас не перестану... Разумеется, хоть и не так часто, как прежде. Мы уже решили после венца, пред отъездом в Москву, с Николушкой в твой скит на богомолье приехать, немного погостить... Что, рада будешь? - обнимая старицу-игуменью, сказала Наташа.

   - Еще бы мне не радоваться? Радехонька, милая племянница, я твоему приезду буду! Да и все мы, скитницы, возрадуемся. Сказывают, отец твоего жениха придерживается нашей старой веры, сиречь древнего благочестия, хоть и тайно из страха. Стало быть, и твой Николушка станет радеть к нашему благочестию. Так ли я говорю, племяннушка?

   - Так, так, милая тетушка.

   - И хорош же твой жених, Натальюшка! Всем парень взял: и красотой, и умом. Будешь ты с ним счастлива. И я, старуха, рада твоему счастью. Не след бы мне по свадьбам ездить, не по моему сану, а я вот приехала тебя, Натальюшка, благословить на новую жизнь, счастливую да радостную...

   - Спасибо, спасибо, тетушка! - Красавица Наташа, вся счастливая и жизнерадостная, в сотый раз принялась обнимать и целовать свою старую тетку, строгую скитницу.

   Настал день обручения. Гостей в доме Осокина была тьма-тьмущая. Были тут вся городская знать и богатое купечество. Удостоил посещением Ивана Семеновича и сам губернатор, генерал Аршеневский.

   - Поздравляю, Иван Семенович, поздравляю. Вот, видишь, и я к тебе собрался,- сказал губернатор, поднимаясь по устланной красным сукном лестнице в дом Осокина.

   Иван Семенович встретил его на крыльце с низкими поклонами.

   - Осчастливили, ваше превосходительство, по гроб я вам слуга, вот как порадовали.

   Губернатор был необычайно любезен с обрученными, много говорил с ними, шутил, набивался в кумовья, если до кума придет надобность; выпил несколько бокалов дорогого вина за здоровье обрученных, исправно закусил и, сказав несколько любезностей Егору Степановичу, уехал.

   По отъезде губернатора обручальный пир стал еще веселее, еще оживленнее. Под разными яствами столы ломились, дорогое вино заморское рекой лилось, а крепкий мед и брага хмелевая и вовсе не считались.

   Величальные песни, громкий, радостный говор, удалой пляс ни на минуту не прекращались на обручальном пиршестве.

   Для бедных горожан и своих служащих Осокин устроил пиршество в нижнем этаже дома, и так как все гости не могли там поместиться, то Иван Семенович отвел для пирующих еще обширную двухэтажную служилую избу.

   Вдруг в разгар самого веселья на пиру совсем неожиданно появился Божий человек Иванушка. На нем, по обыкновению, была длинная холщовая рубашка - и только; через открытый ворот ее виднелись железные вериги: их давно носил Божий человек на высохшем теле. В его руках была длинная суковатая палка с железным наконечником.

   Неожиданный приход юродивого не мог не смутить пирующих; особенно же смутились и испугались сам Осокин и обрученная его дочь Натальюшка.

   - Не звал, не гадал, Ваня-тезка, а я к тебе в гости на веселый пир шмаг-шмыг... Не рад мне Ваня, не рад,- нараспев заговорил юродивый, подпрыгивая с ноги на ногу и стуча о пол палкою.

   - Что ты, Божий человек, что ты?.. Все мы рады твоему приходу,- низко кланяясь юродивому, проговорил дрожащим голосом Иван Семенович.- Садись в передний угол, на место почетное... Угощать тебя мы станем...

   - Иванушка есть хочет... Кутьи хочу, блинов подай, киселя...

   - Эх, Божий человек! Иль ты не знаешь, что пришел в гости на свадебную вечерю, а не на похороны? Ни кутьи, ни блинов не припасено у нас,- меняясь в лице и с оттенком досады заметил Осокин.

   - Вари, тезка, кутью, вари кисель, пеки блины... Поминать мы будем...

   - Что за помин на свадьбе! Кого поминать?

   - Поминать станем раба Николая... "Святый Боже, святый крепкий... помилуй нас"... Ох, холодно, холодно... Озяб Ваня... озяб...

   - На, Божий человек, выпей чару доброго вина - и согреешься,- сказал Осокин и поднес юродивому чарку с вином заморским.

   - Вино не греет, а жжет, жжет... Огнем палит... Не пей и ты, Ваня-тезка, не пей... вино жжет,- грозно проговорил юродивый и бросил чарку.- Бес в вине, бес!.. Вон... вон полетел... полетел... Да воскреснет Бог, и расточатся врази его!.. Не пей, Ваня-тезка, вина, в нем бес... Прощайте, простите! - Юродивый пошел к двери.

   - Куда же ты, Божий человек? Попируй с нами, побеседуй! - останавливал его Иван Семенович.

   - Какая беседа? Какой пир? К похоронам приготовляйтесь...- Проговорив эти слова, юродивый быстро повернул от двери к Наташе, которая сидела рядом со своим женихом бледнее смерти, и сказал ей: - А... Наталья, здравствуй... Вдовица... вдовица... похороны... гроб... Святый Боже, помилуй нас...

   После этого юродивый быстро выбежал из горницы.

   С собою унес он и веселье, и радость. Его слова встревожили как самих хозяев, так и гостей. В предсказания Иванушки юродивого верили. Гости, тихо переговариваясь между собою и покачивая головами, стали поспешно расходиться, хотя хлебосольный хозяин и старался остановить их. Некоторые и остались, но прежнего оживления уже не было на обручальном пиру, тоской и скукой повеяло там.

   Обрученные жених с невестой, дотоле безмерно счастливые и радостные, теперь сидели печальные, понуря головы. Особенно же бледна и встревожена была красавица невеста: крупные слезы стояли в ее чудных очах.

   - Натальюшка, голубка моя, никак ты плачешь? - участливо спросил у нее жених.

   - Нет, нет, я не плачу.

   - Не плачешь... а в очах слезы?.. Неужели болтовня юродивого так встревожила тебя?

   - Не говори так, милый! Слов Божьего человека не называй болтовней.

   - Да как же не болтовня? Тебя, Натальюшка, юродивый вдовицей называет, стало быть, он смерть мне предсказывает. А я, голубка моя, не хочу умирать, я с тобою стану жить долго-долго; когда дряхлым стариком буду, тогда и умру... Да улыбнись же, моя голубушка, вытри с очей слезы горькие, порадуй меня! - любовно сказал жених.

   - А ты, Николушка, всмотрись мне в очи. Смеются они, а не плачут. Да и чего мне плакать? Ты со мною, милый...

   - Да, да, голубушка, и всегда буду с тобою, до самой смерти... Эх, опять про смерть я помянул... И не хотел, а слово как-то само вырвалось... Не о том теперь нам говорить и думать: нам пора веселиться да радоваться, не так ли, Натальюшка?

   - Так, так...

   - Хочешь, я плясать пойду?.. Плясать я горазд...

   - Что же, попляши.

   - Нет, не стану... Юродивый-то тебя вдовицей обозвал... меня, видно, задумал хоронить... А знаешь, люба моя? Ведь юродивый Иванушка и впрямь унес с собою наше веселье да радость,- задумчиво и печально сказал своей возлюбленной невесте молодой Мешков, а та уже давно глотала слезы.

   О веселье и радости теперь и помина не стало на обручальном пиру жениха и невесты.

  

  

   Старики Осокин и Мешков порешили свадьбу сыграть, как уже сказано выше, до великого поста. До масленой недели осталось немного, потому и спешили.

   После свадьбы масленицу молодые думали пробыть в Нижнем Новгороде, а в Москву в великий пост ехать.

   Неожиданное появление на обручальном пиршестве юродивого Иванушки и его печальное предсказание стали мало-помалу, забываться. Свадебные приготовления опять нашли себе место в большом доме Осокина; опять с самого раннего утра до позднего вечера звучали там песни величальные: Натальюшке спешили шить приданое и делали это с песнями.

   Жених и невеста по-прежнему были счастливы. В особенности же Николушка не мог наглядеться-налюбоваться на свою невесту-красавицу.

   - Натальюшка, голубка моя, гляжу я на тебя, разлапушка, и никак не нагляжусь. Кажись, вечно сидел бы рядышком и все смотрел бы, смотрел в твои очи ясные,- нежно и радостно произнес Мешков, не спуская взора со своей суженой.

   - Погоди, Николушка, придет время, прискучу я, и ты другой красой любоваться станешь,- с улыбкой возразила Наташа.

   - Да что говоришь ты, что говоришь? Разве может это случиться? Эх, зачем ты, голубка, произносишь такие слова обидные? Ты для меня - все: и жизнь и свет, в тебе одной вся моя радость.

   - Николушка, не сердись, ведь я пошутила.

   - Да разве на тебя можно сердиться?..

   - Скажи, Николушка, где ты так красно научился говорить?.. Неужели у вас в Москве все так говорят?

   - Ну хоть и не все, а есть, Натальюшка, такие, которые говорят как по-писаному. В Москве теперь много ученых людей.

   - Где же они учатся-то?

   - В Москве есть такое большое училище, университетом прозывается.

   - Как? Как?

   - Университетом.

   - Ишь какое название... И не выговоришь! - И Наташа весело засмеялась.

   - Не русское это название... А учрежден университет покойной императрицей Елизаветой Петровной.

   - Ходят туда, поди, маленькие?

   - Нет, Натальюшка, большие, взрослые, такие, как я.

   - Что ты! - удивилась молодая девушка.- Что же они там делают? Неужели учатся?

   - Учатся... Разным наукам...

   - В двадцать-то лет?

   - Говорю, старше есть.

   - Чудно... больно чудно!..

   - А в неметчине и в других иностранных державах есть такие, болтают, люди, которые всю свою жизнь учатся...- пояснил Николушка.

   - Али до самой смерти?

   - Да, Натальюшка, до самой... И все же скажу я тебе, милая: как ни учись человек, хоть пройди он все науки, а не сумеет постичь Божий мир, Божью премудрость... Ум человеческий пред Богом ничто...

   - Это известно, Николушка... Премудрость Божья непостижима. А как ты хорошо рассказываешь!.. Все бы я тебя слушала, слушала.

   - Вот в Москву приедем, станем книги читать. У меня много книг.

   - Да не пойму я их, не пойму, что в них пропечатано.

   - Что сама не поймешь, я расскажу.

   - А ты, Николушка, все книги понимаешь?

   - Ну хоть и не все... Что не пойму, мне покажут, расскажут...

   - Кто же, кто?

   - А знакомый студиозус. Так называют тех учеников, которые в университете учатся.

   - Вот с какими людьми, Николушка, ты ведешь знакомство!

   - Студиозус - сын одного барина московского, рыбу у нас закупает... Простой такой, несмотря на то что барский сын, и дружбу вести со мною не гнушается: частенько заходит ко мне в гости. Вместе с ним и читаем, больше по праздникам... В будни мне недосуг, торговлей я занимаюсь, ну а праздник мой день, вот мы и садимся за книжки... Батюшке моему это не по нраву: не любит, не жалует он книжек-то... Проку, вишь, в них не находит... В темноте ходит мой родитель... Да и не он один, много темноты у нас в златоглавой Москве. А прежде, Натальюшка, было еще больше. Слышь, голубонька моя, с царя Петра только появился светлый луч в нашем темном царстве. Придет время, и старики постигнут, уразумеют, что ученье и книги - свет, озаряющий человеческую душу, а неученье - непроглядная тьма.

   Эти слова Мешков произнес с большим чувством и волнением: лицо его разрумянилось, глаза засверкали каким-то вдохновенным блеском. С любовью смотрела Наташа на своего жениха.

   - Николушка, милый, да какой ты умный, умный! Я тебя не стою, право... Ведь я совсем глупая, а ты ученый... Боюсь, буду ль тебе я пара? - тихо промолвила она, подавив в себе вздох.

   - Теперь уже поздно, голубка, про то говорить и рассуждать... Обручальные кольца навек нас связали.

   Обрученные все больше и больше влюблялись друг в друга и ждали с нетерпением того дня, когда венец навсегда скрепит их любовь. Огромные счастье и радость наполняли их молодые души. Всецело отдались обрученные своему чувству, не страшили их людские неправда и злоба.

   В последнее время Наташа находилась как бы в сплошном чаду любви. Все прежнее, печальное, как уже сказано, забыто было ею. Ее девичье сердце было наполнено только любовью к своему суженому, к своему избраннику.

   А между тем не дремали людские зависть и ненависть.

   Вдруг, нежданно-негаданно, дня за два до венчания Николушки и Наташи, прибыл из Астрахани Гнусин.

   Иван Семенович был удивлен приездом своего приказчика, а бедная Наташа пришла в ужас. Смутил приезд Гнусина и Дуню: в этом приезде Наташа и Дуня видели что-то страшное для себя, роковое.

   - Вот когда моя погибель настала!.. Вот когда мука приходит... Теперь прощай, моя радость, прощай, мой милый, желанный Николушка, всему, всему конец! Злодей Михайло не даст мне житья... Неспроста он преждевременно из Астрахани явился...- с глазами, полными слез, и с глубоким вздохом проговорила Наташа своей наперснице.

   Приуныла и Дуня: догадалась и она, что Гнусин неспроста оставил свое дело в Астрахани неоконченным.

   - Что ему, злодею, надо? - воскликнула она.- Мало ли ты, Натальюшка, денег да вещей драгоценных ему, каторжнику, передавала? Зачем еще его нелегкая сила принесла!

   - Мучить меня приехал он, тиран. В своем счастье забыла я про горе лютое, вот Михайло и приехал мне о нем напомнить.

   - А ты не горюй, не печалься, моя сердечная... Ни с чем от нас отъедет Мишка Гнусин; тебе он теперь ничего не посмеет сделать.

   - Не то ты говоришь: в его я воле, в его... Еще больше прежнего надо мной он власть имеет. Теперь я - невеста обрученная, свадьба моя скоро, а захочет Гнусин - и свадьбе той не бывать. Пойдет он на меня с доносом, и попаду я вместо венца в тюрьму. Да он затем и приехал, чтобы вконец сгубить меня.

   - Ну это злодею не удастся! За тебя, Натальюшка, жених вступится.

   - Ох, не утешай меня... Чует мое сердце большую беду, большое несчастье...

   - Никакой беды и никакого несчастья не будет. Через два дня твоя свадьба, и ты попадешь под защиту любимого мужа!.. А такой молодец, как твой суженый Николай Степанович, сумеет за тебя постоять, защитить тебя, ни в чем не повинную, от злодея и его козней! Только ты, Натальюшка, пожалуйста, не унывай и не падай духом... Придется поговорить тебе с Мишкой, псом смердящим. Говори с ним смело, робость свою оставь... Сразу отучи злодея. Прежде тебя сама я с ним потолкую. Меня не запугает Мишка, сама сумею сдачи ему дать... У меня не дрогнет рука всадить ему нож в сердце... Да и быть тому, если Гнусин не укротится и тебя не оставит в покое... Не мытарить теперь ему, проклятому, тебя... Будет с него, и то немало помытарил!..- твердым и решительным голосом проговорила верная и преданная прислужница.

   Эти слова, сказанные от сердца, несколько успокоили Наташу.

   Неожиданный приезд Гнусина прогневил Ивана Семеновича: не любил он, когда приказчики нарушали его приказ хозяйский, не слушали и самовольничали.

   - Зачем прибыл? Кто тебя звал? - сурово проговорил Осокин, сердито посматривая на Михаилу.- Кажись, я тебе приказ дал неотлучно до весны быть при деле, в Астрахани... А ты так-то мой приказ выполняешь!.. Сказывай, зачем приехал?

   - По своему делу,- глухо ответил Гнусин.

   - Что... что такое? По своему делу заявился сюда ко мне?.. Мое, хозяйское, бросил, а приехал по своему?.. Какая такая у тебя нужда?

   - Она, хозяин, пока до тебя не касается,- смело промолвил Гнусин.

   - Вот что?.. Вот как ты, пес, заговорил со мной?.. После твоих таких слов ты мне, Мишка, больше не слуга... Слышишь?..

   - Что ж, я хоть сейчас готов уйти!..

   - Подай отчет о деле и долой со двора!.. Чтобы и духу твоего не было!.. Вон, пес!..

   - Что больно строго, хозяин? Подождать бы тебе малость кричать на меня!

   - Что такое? Да ты пьян, видно, разбойник, что смеешь так со мною разговаривать!

   - Чай, ты не напоил меня?.. Вот ужо на свадьбе у дочки поднесешь мне чару, может, и опьянею я с нее!..- нагло проговорил Гнусин, пятясь к выходу.

   Иван Семенович, вне себя от гнева, ринулся было со сжатыми кулаками на Михаилу, но тот быстро выскочил из горницы и захлопнул за собою дверь.

   - Погоди, старый дьявол!.. Скоро и ты запоешь под мою дудку, прикажу - и плясать станешь!..- громко проговорил он и выбежал на двор.

   Среди многочисленных работников Осокина был один, Тимошка, который дружил с Гнусиным и которому отчасти было известно отношение последнего к хозяйской дочери. Уезжая по хозяйскому приказу в Астрахань, Гнусин оставил Тимошке немало денег, с тем чтобы он обо всех важных происшествиях в хозяйском доме извещал его с нарочным. Тимошка ради денег на все был готов. И вот, как только в доме затеялась свадьба, он нанял одного мужичонку-забулдыгу, чтобы тот съездил в Астрахань, разыскал там Гнусина и сказал ему о приезде в дом Осокина московского купца-миллионщика и о том, что сын этого купца стал женихом хозяйской дочки.

   Мужичонка в точности выполнил это поручение.

   Гнусин побагровел от злости, когда узнал, что Наташа выходит за приезжего молодого купца.

   "Ничьей, а моей Наталья будет!.. Никому ее не уступлю... Не столько она мне нужна, сколько ее миллионное приданое!.. Прочь с дороги, купец московский, а то раздавлю тебя, как гадину какую! Только бы мне успеть помешать свадьбе!.."

   Таким черным думам предавался Гнусин, летя из Астрахани день и ночь; на лошадей он денег не жалел и, к несчастью, приехал вовремя.

  

  

   Выгнанный Осокиным Гнусин еще более озлобился и поклялся отмстить самому Ивану Семеновичу, ради чего стал раздумывать, как остановить свадьбу.

   Прежде всего он направился в кабак, который прозывался "Облупа". Целовальник, ожиревший, заплывший салом старик Парфеныч, давно знакомый с Гнусиным, несказанно обрадовался "дорогому гостю" и встретил его с низкими поклонами.

   - Здорово, Парфеныч, здорово... Вот я и опять к тебе, ставь угощение мне хорошее. За деньгами я не постою,- входя в кабак и садясь за стол, громко проговорил Гнусин.

   - Как знал я, сударь Михаиле Спиридоныч, что нонче ты изволишь пожаловать - обед приказал стряпухе приготовить знатный: праздничный пирог с капустой пекли, гуся жарили и ветчина есть отменная, сочная,- скороговоркой сказал кабатчик, не переставая отвешивать поклоны.

   - Все, Парфеныч, прикажи мне подать! Да вина не забудь только побольше... Еще браги и меду...

   - Все мигом к твоим услугам будет.

   - Еще, Парфеныч, пошли за Тимошкой; нужен он мне, пускай сейчас придет сюда.

   - За Тимошкой?.. Это, кажись, осокинский работник?

   - Он самый, али знаешь?

   - Ну как не знать? Он часто бывает в моей "Облупе".

   - А название ты своему кабаку подобрал самое подходящее: "Облупа"!.. Поди, не одну сотню облупил ты людей православных в своем кабаке?

   - Да что ты, сударь мой! Чай, сам видишь и знаешь мои доходы.....

   - Что, али малы они?

   - Да так, изо дня в день копейкой пробавляюсь...

   - Молчи уж, Парфеныч, знаю я твои копейки! Копейки-то тебе, чай, не одну тысячу наплодили.

   - Да что ты, что ты!.. Хоть обыщи: и сотенка рублевиков едва ль найдется!

   - Ну да полно про то говорить, твой капитал при тебе и останется. В чужом кармане я не счетчик... Лучше скажи, когда у Осокиных свадьба назначена?

   - В среду, Михайло Спиридонович, в среду.

   - А ноне понедельник?.. Вовремя я приехал... Опоздай одним днем - дело мое было бы плохо... Пожалуй, всему бы конец... А знаешь ли, Парфеныч, что я скажу тебе? Не бывать осокинской свадьбе!

   - Как не бывать?! Что ты, сударик мой? По церквам уже "обыск" давным-давно читают, и к свадьбе все готово.

   - А ей не бывать! - громко крикнул Гнусин, ударив кулаком по столу.

   - Ой, ой! Как убедительно говоришь ты, сударик мой! Уж не ты ли запрет положишь на ту свадьбу?..- насмешливо спросил хитрый кабатчик Парфеныч.

   - А хоть бы и я! Чего глазищи-то таращишь? Дивуешься?

   - И то дивуюсь, сударик мой! Уж больно чудно, как это ты запрет наложишь на свадьбу именитую... Впрочем, и дивоваться нечему: не ты говоришь, а винцо в тебе играет. Немало влил ты его в свою утробушку, сударик мой, вот оно и бурлит.

   - Кажись, ты меня за пьяного принимаешь? Ошибаешься! Эх, Парфеныч, скоро удивлю я тебя, как еще удивлю-то!.. Да не одного тебя, а целый город диву дастся. Уж отпущу я коленце...

   - Ну?.. Неужели богатею Ивану Семеновичу запретишь дочку выдавать за купчика московского? - со смехом спросил кабатчик Гнусина.

   - Чему ты ухмыляешься, чего зубы скалишь?.. Мишуха Гнусин правду говорит, на ветер слов он не бросает... Слово его - закон: как скажет, так и быть тому!.. И удивлю же я тебя, старую собаку, вот удивлю-то!

   - Ну, еще бы!

   - Хозяин меня прогнал. Да это мне - плевок! Зато сам старикашка жалеть будет, что это сделал, да как еще жалеть! За сие отместку я ему, старому дьяволу, знатную придумал!.. Вместо свадьбы-то веселой похороны будут!.. Вместо "Исайя, ликуй!" "Вечную память" запоют!.. Вот какой Гнусин Мишка!

   - Да что ты, сударик мой, болтаешь? Ишь, околесину несешь... Нагрузился, так спать бы ложился, что ли...

   - Зачем спать?.. Я Тимошку подожду, мы с ним еще пить будем и станем совет держать...

   - Да вон Тимошка, легок на помине, держи с ним совет, пожалуй, а я уйду: с тобою долго ли до греха!

   В кабак вошел Тимошка и подсел к столу, за которым сидел Гнусин. Оба они вполголоса что-то долго говорили и, наконец, закончив, стали пить крепкое вино и брагу хмелевую. Выпили они немало, до того допились, что оба свалились с лавки на пол и тут же громко захрапели.

   Кабатчик Парфеныч потушил огонь, так как был уже поздний вечер, и принялся ощупывать карманы Гнусина. Запустил он руку в боковой карман его кафтана и диву дался, вынув оттуда целую пачку ассигнаций.

   - Отцы мои, какая уйма денег, где только Гнусин их набрал!.. Может, у хозяина украл? Наверняка... Ворованное ему впрок не пойдет, из кармана вора в мой попадет... Ну, задался мне нынче денек: в год того не получишь, что в один день я получил... А проспится да хватится, спрашивать начнет, скажу: знать ничего не знаю, его денег и в глаза не видал. А станет настаивать, так и припугнуть можно: где ты, мол, деньги-то эти взял?.. Ну а у этого и шарить нечего: поди, копейки в кармане нет, гол как сокол...- проговорил Парфеныч, посматривая на мирно храпевшего под столом работника Тимошку.

  

  

   На другой день после описанного молодой Мешков был сильно встревожен запиской, подброшенной к нему в горницу.

   Он и его отец остановились в Нижнем Новгороде на постоялом дворе, заняв две отдельные комнаты. И вот утром, едва молодой Мешков проснулся и открыл глаза, как увидал просунутую под дверь сложенную вчетверо синюю бумагу. Николай поспешно встал, подошел к двери, поднял ее и с любопытством стал читать следующее письмо, написанное неумелой рукой:

   "Купецкий сын Николай, даю дружеский совет: не зарься на красу осокинской дочки. Тебе она не пара. Если хочешь узнать всю подноготную своей невесты, то приходи нынче, в пору послеобеденную, на пустую мельницу... Там встретишь человека, который и поведает тебе правду истинную про осокинскую дочь... Приходи, не бойся".

   Эти слова, очевидно написанные клеветником и завистником, удручающе подействовали на молодого Мешкова и заставили его сильно призадуматься.

   "Что это значит?.. Кто писал эту записку?.. В ней от слова до слова одна гнусная ложь и клевета... Кто осмелился порочить мою Натальюшку, голубку чистую?.. Наверное, этот клеветник завидует моему счастью... Я пойду на мельницу и узнаю, кто это сочинил... Я потребую от него, чтобы он взял свои слова назад!.. О, да я силою заставлю его, кто бы он ни был... Я призову его к строгому ответу!.."

   Таким размышлениям предавался Николай, печально положив на руки голову.

   Он глубоко, сердечно и искренне любил свою невесту, в ней видел все свое счастье и не мог допустить, чтобы кто-нибудь очернил его суженую.

   Хотя записка и была клеветнической, но все же она не могла не возбудить в сердце Николая ревности. Как он ни старался заглушить ее, как ни пробовал отогнать прочь, все было тщетно. Ревность мучила его, заставляя идти на мельницу. Но так как время, назначенное в записке, не настало, то Николай отправился в дом Осокиных к своей невесте.

   Его встретила первой, по обыкновению, Наташа, но не прежняя Наташа, веселая и жизнерадостная, с лицом, горевшим счастьем и любовью, а скучная и печальная.

   Николай заметил это и с участием спросил ее:

   - Натальюшка, что с тобою? Я не узнаю тебя... С чего печаль-тоска лицо твое туманит, поведай мне, голубка!

   - Голова у меня болит, я плохо ночь спала, и страшный, страшный сон меня измучил...

   - Что за сон, голубка? Расскажи!

   - И рассказывать-то страшно...

   - Ну и не рассказывай; снам я не верю: страшен сон, да милостив Бог!

   Николай остался обедать у невесты, и в присутствии его Наташа как будто повеселела, и даже улыбка опять появилась на ее красивом лице.

   Но вот настало время идти на мельницу, и Николай стал прощаться.

   - Побудь еще, Николушка, не уходи: мне скучно без тебя... До тебя я все скучала, а как ты пришел, милый, скуку точно рукою сняло.

   - Вечерком я к тебе опять заеду, Натальюшка, а теперь мне пора.

   - Да куда ты спешишь? Куда?.. Не уходи!..

   - И не ушел бы, да дельце есть! - ответил он, так как решил ничего не говорить про записку Наташе.

   "Я схожу на мельницу, увижу клеветника, заставлю его взять свои слова назад, тогда обо всем и расскажу Натальюшке, а теперь тревожить ее нечего!.." - подумал он и, простившись с невестой, поспешил на заброшенную мельницу.

  

  

   Молодой Мешков, выйдя из ворот Осокина, направился по дороге к мельнице, находившейся невдалеке от города.

   День был ясный, морозный. Николай Степанович шел пешком, и невеселые, нерадостные мысли бродили в его голове. Хоть и не верил он записке, написанной рукою клеветника и завистника, а все же она навела его на невеселые размышления:

   "Не верю я письму, по злобе его сочинили. Моя Богом данная суженая любит меня одного, и жениха у нее, кроме меня, никакого не было... Чиста моя Натальюшка, как чисто солнце красное... Напрасно я иду на мельницу... Не вернуться ли мне?.. Нет, пойду, узнаю, какой мерзавец осмелился порочить мою суженую любимую. Я заставлю его признаться, что он облыжно порочит Натальюшку, силою заставлю, и силы у меня на то хватит... Я разделаюсь с наглецом... Да нет ли тут какой западни? Может, меня нарочно заманивают? Да нет, мельница недалеко от города, почитай, рядом с дорогой, и та дорога большая: по ней и ходят, и ездят беспрерывно. Бояться мне нечего. Если и нападут на меня, то мне есть чем защититься - пистолет со мной. Да и за что станут на меня нападать? Я, кажись, никому ни зла, ни вреда не сделал, а грабить днем побоятся".

   Вот и город кончился.

   При выходе из него Николай Степанович встретился с юродивым Иванушкой и не обрадовался этой встрече.

   "Этот юродивый, что ворон черный, одну беду накликает... Вот и теперь, чай, разные страсти станет мне сулить... Натальюшка верит в слова Иванушки, а я не верю",- подумал он и, молча поклонившись юродивому, хотел пройти мимо.

   - Стой, куда спешишь, куда бежишь? - загораживая ему дорогу и, по обыкновению, нараспев проговорил Иванушка.

   - Да так, задумал малость прогуляться.

   - Не на прогулку спешишь, а на свою погибель.

   - Что ты, Божий человек, говоришь?.. Ты только одно несчастие мне и обещаешь,- с неудовольствием промолвил Мешков.

   - Не ходи, вернись! На погибель свою идешь.

   - Да полно, Божий человек, не стращай меня!.. Вот прими Христову милостыню! - И Николай Степанович протянул юродивому мелкую серебряную монету.

   - Не надо... Береги себе... Иванушка богат, ему не надо денег.

   - Ну как хочешь! - сказал Мешков и пошел дальше.

   - У, безумец, безумец!.. Смерти ищет... "Святый Боже, помилуй нас",- запел юродивый и пустился бежать в город.

   А Николай Степанович, выйдя из города, остановился в нерешительности: идти ему на мельницу или нет? Хотя он и не верил в прозорливость юродивого, все же благоразумие подсказывало, что не следует ходить туда одному.

   Но какая-то неведомая сила толкала его на мельницу. С одной стороны, осмотрительность подсказывала не ходить, а с другой, любопытство нашептывало ему в уши: "Ступай, не бойся... Пойдешь - многое узнаешь про свою суженую". В конце концов это любопытство перевесило, и Мешков пошел.

   Вот и мельница, полуразвалившаяся, забытая. Восстановить ее и укрепить не находилось охотников, потому что, как уже сказано раньше, недобрая шла слава про нее. А лет двадцать назад эта мельница трудилась на славу, помол был большой, и мельник богател, зарабатывая хорошие деньги; но впоследствии на мельнице случилась беда. Вот что рассказывали про последнего мельника и про его жену.

   Звали мельника Игнатом. Это был здоровенный мужик лет шестидесяти, а его жена была молодая, красивая бабенка, звали ее Авдотьей. Она не любила своего мужа, да и не могла любить его, старого, ворчливого. Завела она себе друга милого, молодого красивого парня из пригородного посада; звали этого парня Никитой. Повадился он ходить в гости на мельницу, стараясь делать это в ту пору, когда старика мельника не было дома.

   Долго ли, коротко ли красавица Авдотья вела нежную любовь с молодым посадским, только однажды мельник Игнат вернулся домой раньше обыкновенного. Уезжал он далеко по делам, бывал и в Твери, и в других городах, частенько отсутствовал по нескольку дней. А мельничиха и ее сердечный друг пользовались этими отлучками. Вот однажды кто-то возьми да и шепни ревнивому мельнику про его жену и любовника. Мельник, виду не показав, собрался в дорогу, пообещал вернуться домой не раньше как дня через четыре, но приехал вдруг ночью неожиданно и застал свою жену неверную с любовником.

   Не взвидел света белого Игнат и своим судом расправился и с женою, и с Никитой: обоих топором зарубил, тела бросил в реку, а сам пошел в город и во всем пред губернатором повинился.

   Судили мельника Игната: сложил он свою голову на площади от руки палача. Тел же убитых Никиты и Авдотьи не нашли в реке, хотя и немало искали их, так непогребенными и остались молодые любовники. Но каждый год, в самый день их убийства, из воды, куда их бросил мельник, слышался стон. Это стонали загубленные души, христианского погребения просили. Стон бывал слышен и в другие дни, так что народ стал бояться не только ходить, но даже и ездить мимо мельницы; "проклятой" прозвали ее, и не находилось охотника пустить в ход жернова и колесо водяное.

   Историю про эту мельницу Наташа Осокина сама рассказала своему жениху Николушке и советовала ему никогда не заглядывать туда. Но, видно, забыл молодой Мешков про тот наказ своей суженой и, мучимый любопытством, пошел на проклятую мельницу.

   Вот полуразрушенная изба мельника. Осторожно ступал по хрустящему снегу Мешков, оглядывался по сторонам, но никого не видел и ничего не слышал: кругом была тишина могильная, ничем не нарушаемая. И как-то жутко становилось от этой тишины молодому Мешкову.

   - Что же никого не видно? Где доносчик? - громко проговорил Николай Степанович, останавливаясь в нескольких шагах от избушки мельника.

   - Я здесь,- вдруг так же громко откликнулся ему кто-то, и из избушки вышел Гнусин.

   - Ты... ты - доносчик? - осматривая невзрачную фигуру Гнусина, быстро спросил Мешков.

   - Да, я,- дерзко ответил тот.

   - Это ты и грязную писульку мне прислал?

   - Известно, я! А ты думал, другой кто?

   - Скажи, кто ты и как звать тебя?

   - Про то нечего знать, тебе, чай, все едино, кто бы я ни был.

   - Как же мне на тебя смотреть, если ты не хочешь даже сказать мне свое имя? После этого мне и говорить с тобой не приходится. Донос твой на мою суженую почитаю за простую зависть и поверить ему не могу.

   - Да я еще и не сказал тебе ничего... Слушай же!.. Откажись от своей суженой, не женись на ней.

   - Да ты рехнулся, видно?

   - Откажись, говорю, потому не твоя, а моя суженая Наталья Ивановна.

   - Твоя?.. Твоя?.. Да разве такая красавица, как Наталья Ивановна, может быть твоей суженой? Видно, ты никогда в зеркало не смотришься!

   - Наталья, говорю, мне принадлежать должна! - грозно сверкнув глазами, крикнул Гнусин.

   - Полоумный ты! С тобою боязно и разговаривать: пожалуй, зачнешь кусаться,- с презрительной улыбкой проговорил Мешков.

   - И укушу... больно укушу, если ты не откажешься от Натальи.

   - Отказаться?.. Ты не в себе!.. Еще один день - и наша свадьба будет... Честной венец навек скрепит нас.

   - Никогда тому не бывать!.. Наталья - преступница: она задушила своего полюбовника, приказчиком он был у ее отца, Василием его звали.

   - Лжешь, лжешь, злодей! - не своим голосом крикнул молодой Мешков.

   - Чего мне врать?.. Тело Василия я сам в реку бросил. Заплатила мне Наталья за это...

   - Врешь, проклятый клеветник!

   - Да ты допроси Наталью, построже допроси... девка и повинится...

   - Что же это?.. Господи!.. Моя чистая голубка Натальюшка... Подумать страшно, страшно! Да нет, нет, быть того не может!..- с отчаянием воскликнул несчастный жених.

   - Опять не веришь? Разве тебе Иван Семенович не рассказывал, как его приказчика Василия, красавца писаного, в саване и с камнем на шее из Волги вытащили?

   - Да, да... рассказывал, только говорил он, что грабители убили приказчика.

   - Грабители тут ни при чем... Сама дочка Ивана Семеновича удушила парня, а я в реке его похоронил.

   - Да ведь ты говоришь, что он, этот парень, ее любовником был, так зачем она задушила его? Зачем?

   - Чего не знаю, о том врать не хочу; сам спроси у Натальи, сам допроси ее... Может, она и повинится... Теперь видишь, твоя обрученная невеста в моих руках: что пожелаю, то с нею и сделаю. Захочу погубить - погублю, захочу - помилую,- нагло и хвастливо проговорил Гнусин, с торжествующе-подлой улыбкой посматривая на бедного Мешкова, убитого неожиданным горем.- Ну что, женишься ли ты, пойдешь ли теперь под венец с Натальей?

   - Если и наполовину правды в твоих словах, злой человек, то и тогда... Да нет, нет!.. Не верю я, не верю... Облыжно ты на Натальюшку наговорил, по злобе, по зависти... Послушай... я много, много дам тебе денег, только возьми назад свои ужасные слова, скажи, что ты наговорил на мою невесту, повинись мне в том, и я засыплю тебя золотом. Смотреть на тебя стану не как на своего лютого ворога, а как на близкого приятеля... Только возьми ты свои слова назад!..- голосом, полным мольбы и слез, проговорил Мешков.

   - Эх, чудак-человек! От правды не отпираются. Хочешь верь моим словам, хочешь не верь, твое дело. А что надо было сказать себе, я сказал... Прощай пока... Если придет тебе надобность видеть меня, приходи на мельницу хоть завтра, в такую же пору... Только приходи один и не думай со мною шутить: тогда и себя погубишь, и Наталью!.. Помни это... Прощай!

   Проговорив эти слова, Гнусин быстро пошел с мельницы; его злобное сердце торжествовало победу и было вполне удовлетворено.

  

  

   Долго и как-то бессознательно смотрел Николай Степанович вслед уходившему Гнусину; тот уже давным-давно скрылся из его глаз, а он все стоял на одном месте, вперившись в пространство, зачем - и сам не знал. Слова Гнусина тяжело отразились на нем, свергнув в страшное, безысходное горе и мучительную тоску.

   - Что же это такое, сон или наяву?.. Накануне свадьбы? Да за то же это, за что. Господи? В Натальюшке видел я и радость, счастье... Смотрел на нее как на святую, почти молился на нее, и что же услыхал я... что услыхал! Иванушка юродивый был прав, когда сказал мне, что я на мельницу иду на свою гибель, на смерть... Да, да, без Натальюшки мне и гибель, и смерть... А я еще не верил в слова Божьего человека... Это Бог меня наказал за мою гордыню... Возмечтал я много о себе, вот Господь и смирил меня... А как мне больно и тяжело!.. На сердце камень лежит, в голове все ходуном ходит, ноги подкашиваются... Хоть присесть, устал,- с глухим стоном проговорил молодой Мешков т в бессилии опустился у избы на приступок, занесенный снегом.- Холодно, морозно... Я... я... весь дрожу... Теперь бы хорошо замерзнуть мне, уснуть и не проснуться. Говорят, это самая тихая смерть... Но зачем же умирать?.. Может, злой человек и облыжно наговорил на мою суженую... Надо прежде допросить ее... Да, да, спрошу с глазу на глаз... Буду слезно молить Натальюшку, чтобы правду-истину она мне поведала. Она не солжет, скажет. Если виновата, то так мне и признается, а если облыжно злодей очернил мою голубку, то я убью его как собаку!.. Завтра приду сюда и убью... Нет, нет, убивать не стану, тяжкого греха не приму на мою душу, я только силою заставлю его у моей Натальюшки прощения просить, покаяться его заставлю. А если правда?.. Если его слова не ложь? Тогда что мне делать? Тогда или убегу куда глаза глядят, или руки на себя наложу... Теперь пойду прямо к ней, к моей суженой... пусть она решит мою участь.

   Молодой Мешков встал и, шатаясь, побрел с проклятой мельницы к дому своей невесты.

   Бледный как смерть, встревоженный пришел он в дом Натальи и направился прямо в ее горницу.

   Самого Осокина не было дома. Красавица Наташа при взгляде на своего суженого с удивлением и испугом воскликнула:

   - Николушка, милый, что с тобою? Ведь на тебе лица нет. Ты болен, голубчик?

  &