Москвин П. - Невольная преступница

  

  

   Игра судьбы / Н. Алексеев; Невольная преступница / П. Москвин; Живой мертвец / А. Зарин: Из эпохи царствования Екатерины II и Павла I.- M.: CKC, 1993.- (Романт. хроники).

  

  

   Кто не знавал в Нижнем Новгороде именитого купца-богатея Ивана Семеновича Осокина?

   Его дом, что полная чаша, стоял на Панской улице, почти рядом с царственной Волгой. К дому примыкал огромный сад, спускавшийся прямо к реке. За садом, на самом берегу, находился огород с разными овощами, а в купеческом саду было много яблонь, груш, слив, малины, крыжовника и прочего. Посреди сада, на луговине, стояли качели на потеху купеческой дочери Наташи.

   И хороша была Наташа - полная, что лебедь белая, с девственным румянцем на щеках. А какие глаза были у нее! Большие, голубые; на кого взглянет она своими красивыми очами - и весело, и радостно тому делается. Густые пепельные волосы, заплетенные в косу, спускались до пят.

   Любовались нижегородские горожане на купецкую дочь; от молодых парней-женихов ей отбою не было.

   Но не спешила Наташа с замужеством, хотя и сватались за нее женихи знатные, родовитые и богатые.

   Отказывала женихам Наташа не потому, что не хотелось ей менять вольную жизнь девичью на подневольную. Нет! Ее сердце было отдано молодому, красивому парню Василию, что в приказчиках состоял у ее отца, купца-богатея.

   Куда хорош и пригож был Васильюшка: рослый, белолицый, кудрявый, нравом тихий и покорный.

   Сызмальства рос он в доме Осокина. Старуха мать, вдова Арина, еще подростком, в зипунишке и протоптанных лаптях, привела его на купеческий двор, повалилась в ноги пред Осокиным и со слезами стала просить, чтобы призрел он сиротинку парнишку и в люди вывел. Внял Иван Семенович просьбе горемычной матери, взял ее сына Васильюшку к себе в учение, обещал пустить его по торговой части.

   Сдержал купец-богатей слово, взрастил, обучил Васильюшку, приставил его к торговле (Осокин рыбой торговал).

   Шли годы, и из сиротки парнишки вырос красивый, здоровый парень. Купец Осокин доверял приказчику Василию, отмечал его среди других работников, нередко саживал за свой стол ужинать и обедать, несмотря на молодые его годы, поставил старшим своим приказчиком.

   Старуха Арина, лет пять-шесть не видавшая сына, не узнала его, увидев в суконном кафтане, в сапогах с отворотами и атласной голубой рубашке.

   Из отдаленной деревеньки пришла она проведать сынка.

   - Васильюшка! Сынок! Ты ли?.. Родной!..- с удивлением посматривая на городского щеголя, спросила Арина.

   - Я, матушка, я, милая... Что? Аль не узнала? - весело и радостно ответил Василий, обнимая старуху мать.

   - И то, и то не признала!.. Да где и признать? Ишь ты какой стал!.. Парень - кровь с молоком, и одежда-то на тебе купецкая, городская. Видно, хорошо тебе живется, Васильюшка.

   - Неплохо, родная.

   - Кого ж мне благодарить за тебя? Научи, сынок!

   - Во-первых, Господа Бога, а во-вторых, моего хозяина, Ивана Семеновича. Ведь он мне что отец родной.

   - Воздай ему Господь за его доброту!.. Увижу, земно поклонюсь ему за все милости к тебе, поблагодарю, Богу молиться за него стану.

   - Поблагодари, матушка, Ивана Семеновича, да не забудь и дочку его Наталью Ивановну.

   - Что?.. Аль и она к тебе добра, сынок?

   - Добра, родная, да как еще!.. - покраснев, ответил матери красивый парень

   - Ну, что ж... и ее поблагодарю, и ей за тебя, сынок, поклонюсь... Я ведь к тебе погостить пришла. Чай, хозяин твой не возбранит? Мне где-нибудь, хоть в людской избе, уголок...

   - Зачем в людской избе, родная? В моей горнице остановишься.

   - Да разве у тебя, Васильюшка, горница отдельная есть?

   - Не одна, а целых две! А вот пойдем, покажу.

   Красавица Наташа, услыхав, что к Василию пришла мать, позвала ее к себе обласкала и расспросила о житье-бытье деревенском,

   Арина все без утайки рассказала про свою нужду, про вдовью жизнь горькую.

   - Погости у нас, старушка Божия, а то и совсем останься с сынком; что бедствовать тебе в деревне?

   - Спасибо, государыня Наталья свет Ивановна, на слове ласковом! Погостить - погощу, а уж где мне жить в городе! Ведь непривычна я: к такой жизни-то. Да и большой нужды в этом не вижу: сынок-то Васильюшка теперь меня не оставляет, и деньгами, и гостинцем не забывает, спаси его Матерь Божия.

   - Хороший у тебя сын, бабушка...

   - Хороший, сударышка моя, хороший... радушный... А батюшка твой не будет гневаться, что я пришла к нему на двор сынка проведать?

   - Ну что ты, что ты, Аринушка! Батюшка добр. Живи у нас сколько хочешь, помехи не будет, угол и кусок хлеба для тебя найдутся.

   - Спаси вас Господь! - И старуха Арина, тронутая добротой ласковой купеческой дочери, поклонилась ей до земли.

  

  

   Красавица Наташа, как мы уже сказали, первою чистою любовью подарила Василия, и он платил ей тем же.

   Да и как им было не любить друг друга? Они и росли-то вместе.

   Первые годы Васютка жил в доме купца-богатея домашним слугою. В его обязанности входило чистить сапоги хозяина, помогать ему одеваться и прислуживать за столом. А в свободное время он нередко игрывал с хозяйскою дочкой, которая была моложе его только года на три.

   Наташа росла сироткой. Ее мать умерла, когда девочке всего было пять лет. Кроме няньки, старухи Никитишны, за Наташей следила, отчасти заменяя ей мать, родная сестра купца Осокина вековуха Анна Семеновна. Она души не чаяла в своей племяннице, ласкала и баловала ее и, несмотря на свои годы, даже играла с племянницей. Вместе с тем она не препятствовала детскому сближению и дозволяла играть с ней и парнишке Васютке.

   Время шло, и вот из шаловливого, несколько избалованного ребенка образовалась красавица девушка, а из мальчика Васи вырос красивый, статный парень, кровь с молоком.

   Вскоре их детская дружба превратилась в пылкую любовь. Первое время они таили ее друг от друга, но однажды, в теплый летний вечер, когда Осокин засиделся в гостях, а его сестра Анна Семеновна пораньше улеглась на боковую, между Наташей и Василием произошло объяснение в таких словах.

   - Ах, Вася, скучно, очень скучно! - проговорила девушка молодому приказчику, почтительно стоявшему перед нею. Сама она сидела в саду на скамье под развесистой липой.

   - О чем скучать тебе? Живешь в богатстве, в почести, всего у тебя много, не скучать, а радоваться надо!

   - Ох, не то ты говоришь! Разве, по-твоему, счастье в богатстве да в знатности состоит? В одном этом?

   - Знамо, не в одном.

   - Стало быть, счастье-то, Вася, и в другом есть?

   - Есть, Наталья Ивановна.

   - А в чем же еще оно, счастье?

   - Чай, сама знаешь.

   - Я-то знаю, а ты вот знаешь ли?

   - И я знаю,- весь вспыхнув, тихо ответил красивый парень.- В любви.

   - Верно сказал, Вася, счастье в любви, и большое счастье. Что может быть лучше, радостнее, когда добрый молодец полюбит красную девицу? А ты это счастье испытал ли? - пристально и любовно посматривая на него, быстро спросила Наташа.- Да что ж ты стоишь-то, садись!

   - Негоже мне пред тобою, Наталья Ивановна, сидеть; ты - хозяйская дочь...

   - Вот и должен исполнять все, что я тебе прикажу. Я приказываю тебе садиться, ну и садись!

   - Что ж, коли хочешь, сяду.

   - Вот и давно бы так... Ну, теперь говори про счастье, в чем оно заключается?..

   - Я уже сказал про то, Наталья Ивановна.

   - Стало быть, ты изведал любовь?

   - Да, я люблю... люблю горячо! Ради той любви жизнь свою готов отдать, в кабалу пойти! - с чувством проговорил молодой парень.

   - Вот как! Скажи, кого любишь?

   - Да не знаю я, как ответить, не могу я...

   - Не можешь? Почему?

   - А потому: полюбил я девицу-раскрасавицу на свою пагубу, на свое несчастье...

   - Какие ты страсти, Вася, говоришь! Кто же она такая?

   - Неровня она мне - дочь купца именитого, богатея.

   - Молви, как звать ее? - тихо спросила молодая девушка, опуская свою красивую головку (она знала заранее ответ).

   - Так же, как и тебя.

   - Василий, меня ты любишь?

   - Пуще жизни, пуще света белого!

   - Что ж, скрывать я от тебя не стану... Таиться не к чему... И я тебя, Вася, полюбила...

   - Голубушка! Наталья Ивановна!.. Неужели полюбила?! - радостно воскликнул Василий.- Господи! Вот счастье, вот радость-то!.. Да чему я обрадовался, глупый, чему?.. Ведь никогда мне с тобой не стоять под венцом! Твой батюшка - купец богатый, именитый - не отдаст мне тебя. А впрочем, я счастлив - тем счастлив, что ты, такая красавица, полюбила меня, безродного, голяка горемычного!

   - Да, да, Вася... не на радость мы полюбили друг друга: правда, батюшка не отдаст меня за тебя. Не о таком он зяте думает. Еще вчера - смехом, что ли, сама не знаю - только такие слова мне батюшка молвил: "Готовься,- говорит,- Наталья, невестой быть. И знаешь,- говорит,- за кого я тебя выдам?.. За генерала московского, генеральшей будешь, знатной барыней; хоть и не под стать ты генералу-то, да деньги мои под стать: денег я за тобою много даю". Вот батюшкины слова. А впрочем, ты не горюй: Бог милостив, может, и удастся мне упросить батюшку, чтобы с тобой благословил он меня на новую жизнь, счастливую!

   - Едва ли, Натальюшка, тому быть... Никогда Иван Семенович не назовет меня зятем. Вишь ты, в зятья-то он себе генерала московского прочит! А я что такое? Безродный горемыка! - с глубоким вздохом проговорил Василий, опуская голову.

   - Эх, Вася, не печалься! Чему быть - не миновать: суждено мне стать твоей женой - стану, а не суждено - видно, уж такова наша судьбина с тобою!..

   - Так-то так, любушка сердечная моя, а все же мне будет больно, куда как больно, когда начнут тебя отнимать у меня.

   - Когда-то еще начнут, а может, и не отнимут. Да полно, Вася!.. Ну чего ты киснешь, чего прежде времени тоскуешь? Веселись и радуйся, что тебя любит такая девка, как я. Вот тебе моя любовь налицо, получай! - со смехом проговорила Наташа, а затем быстро и крепко обняла красивого нарня и звонко поцеловала его.

   Обомлел Василий от того поцелуя сладкого, девичьего.

   Ни Василий, ни красавица Наташа не слыхали, занятые своею любовною беседою, как кто-то в кустах зашевелился и крякнул в ту самую минуту.

   - Ну, теперь пора, прощай! Завтра об эту пору будь здесь опять.

   Молодая девушка снова обняла Василия, крепко поцеловала и, не сказав более ни слова, быстро направилась из сада. За нею следом пошел и счастливый молодой приказчик.

  

  

   Едва только они вышли из сада, как из частых кустов, находившихся близ той скамейки, на которой сидели влюбленные, выбрался другой приказчик купца Осокина, Михайло Гнусин, тоже молодой парень, но с некрасивою, отталкивающей наружностью.

   Недаром Михайло носил прозвище Гнусина: гнусен он был и по своему нраву, и по душевным качествам. Все служащие и домочадцы Осокина не любили Гнусина и сторонились его. Только сам Осокин оказывал ему некоторое расположение благодаря его наушничеству.

   Михайло Гнусин также с малолетства находился у Осокина и дослужился до должности доверенного приказчика. Нелюдимый и неразговорчивый, на сослуживцев он смотрел как на своих недругов. Особенно он недолюбливал Василия за то, что хозяин ему предпочтение отдавал и поставил старшим; но теперь Гнусин возненавидел его еще более.

   Сделавшись случайным свидетелем объяснения, которое произошло между хозяйскою дочерью и старшим приказчиком, он злобно воскликнул:

   - А, так вот чего ты, любезный, добиваешься! Тебе хозяйским зятем захотелось стать? К хозяйскому добру и деньгам подобраться и надо мною властвовать? Ошибся, друг! Теперь и ты, и твоя любушка - в моих руках. Что хочу, то с вами и сделаю. Будете помнить Мишуху Гнусина!

  

  

   Широко и богато жил в своих хоромах Иван Семенович Осокин. Чуть не первым горожанином был он во всем Нижнем Новгороде. Молва о его огромном богатстве достигла других городов.

   Богатство было нажито им удачею и трудом. Пришел он в Нижний Новгород в лаптях, поступил к богатому рыбнику в работники и дослужился до приказчика; затем посадил его хозяин на отчет, выдал за него свою дочь и умер, отказав свое богатство дочери и маленькой внучке, Наташе. Иван Осокин к этому богатству присоединил новые капиталы, делая обороты на сотни тысяч, и скоро прослыл миллионером.

   Однако, несмотря на свое состояние, Иван Семенович вел самую простую жизнь: одевался по-старинному, в долгополый кафтан со сборками, летом носил поярковую шляпу, а зимой меховую шапку. Его большой дом был красиво убран; на стенах висели даже картины иностранных художников, купленные за большие деньги. Дорогая мебель, хрусталь - все это водилось в большом изобилии в доме богатея купца, но это нисколько не мешало ему за столом хлебать щи из глиняной чашки деревянной ложкой. Однако, когда у него бывал званый обед или вечер, на который обыкновенно приглашались губернатор и вся городская знать, сервировка уже состояла из серебра, бронзы, хрусталя и фарфора. Выписываемые из Москвы повара удивляли кулинарным искусством весь город. А для себя Осокин держал простую стряпуху, которая для хозяина готовила щи да кашу, а в праздник подавала утку или гуся.

   Иван Семенович, ведя столь скромную жизнь, приучил к ней и свою единственную дочь Наташу. Как в еде, так и в одежде молодая девушка была тоже скромна и позволяла себе дорогие наряды, только когда в дсме ее отца бывали гости.

   Лишь сестре Осокина, старой деве Анне Семеновне, не нравилась такая "мужицкая" жизнь: она страстно желала, чтобы ее брат и племянница жили, как "богатые господа", и не раз упрекала его за подобное существование, доходившее до скаредности

   - Ну ответь на милость, братец, когда ты будешь жить по-людски? - сказала она Осокину.

   - А разве я не по-людски живу? Кажись, именно так и следует нашему брату, русскому купцу!

   - Да так ли, братец? Удивляюсь я: кому ты бережешь деньги, для кого копишь?

   - Аль не знаешь кому? Дочери.

   - Если бы Наташа жила многие веки, ей бы и тогда хватило на прожитие. Эх, брат, брат, сколько бы ты мог сделать добрых христианских дел!

   - А я не делаю? Нищих не забываю.

   - Да, по грошу подаешь, и то по субботам! - со смехом проговорила Анна Семеновна.

   - Никак, сестра, ты меня учить вздумала? - сурово крикнул на нее Осокин.

   - Уж где мне тебя учить! А говорю я, братец, тебя жалеючи. Не забывай ты Господа Бога!.. Дано тебе от Бога богатство - делись им с неимущими...

   - Ты где это научилась так говорить, сестра? Али у попа?

   - От сердца те слова, братец. Вот ты говоришь: все для Наташи копишь, все ей оставить хочешь, а разве ты уверен, что все твое богатство ей достанется?

   - А то кому же? Тебе, что ли?

   - Зачем мне! Я и сама в могилу гляжу; на гроб да на саван у меня свои гроши есть, а больше мне не надо. К тому я говорю, братец, что все мы под Богом ходим и все должны думать о своем смертном часе: не чаешь, не гадаешь, а смертушка-то тут как тут!

   - Что ты, старая дура! Аль Наталью хоронить задумала? Кажись, она здорова. Вот я замуж ее скоро выдам. Женишок на примете у меня есть; хоть и не нашего он поля ягода, да зато в больших чинах; на его чины и приданое большое за дочерью дам. Пусть знают да помнят, какого зятя подцепил Иван Осокин,- с бахвальством промолвил старик купец.

   - Что за жениха для Наташи ты нашел, братец?

   - До времени не скажу. Жених живет в Москве. Туда к нему поеду скоро, тебя и Наталью с собою прихвачу. Слышь, в генеральском чине состоит он и деньги хорошие имеет; старенек только, да это не беда: старый муж лучше молодого прохвоста.

   - Братец, батюшка, да что ты говоришь, что говоришь-то! - всплеснув руками, чуть не с ужасом промолвила добрая Анна Семеновна.- Наташеньку, племяннушку, такую молоденькую, такую нежненькую, да за старика?!

   - Так что же? Не простой ведь старик, а енерал, слышь! Крепостных мужиков сотнями считает, дом, что дворец. Прошлой зимой сюда он в Нижний приезжал, наш губернатор в честь его пир устроил и меня с дочерью пригласил да нас с ним познакомил. После губернатор-то смеючись мне сказывал, что, вишь, Наташа в полон взяла енеральское сердце. Больно приглянулась ему наша девка.

   - О, Господи! О-хо-хо!

   - И что ты, Анна, за человек такой есть? Одну беду накликаешь. Недаром говорят: старые девки злы! - И, сердито хлопнув дверью, Иван Семенович оставил сестру.

  

  

   Своенравен и неподатлив был Осокин. Чужое горе, чужая нужда, чужая слеза не находили отклика в его загрубелом сердце, Он всецело был погружен в одни барыши, в одни деньги. Ничего другого для него как бы и не существовало на свете. Что ему было чужое горе, чужое страдание? Тратя сотни, тысячи рублей на званые обеды и пиры, он бедняку полтиной не помогал.

   Правда, по временам и на него, как говорится, находил хороший, добрый стих, только это бывало редко.

   Когда он похоронил свою молодую жену и, оставшись вдовцом с малолеткой Наташей, был потрясен великим горем, тогда и он понял людское несчастье, стал податлив к нему и щедрою рукою начал помогать неимущим. Но прошли годы, позабылась беда, и опять зачерствело сердце у миллионера Осокина и не стало к нему доступа.

   Всегда мрачный, сосредоточенный в самом себе, Иван Семенович хмуро смотрел на Божий свет и на людей. Редко-редко видал кто улыбку на его суровом лице.

   И своим близким, домашним не оказывал он ласки: не только сестре, но даже и единственной своей дочери.

   А любил Осокин свою дочь, да как еще любил! Но свою любовь таил в сердце.

   "Ласка да нежность отцовские портят детей. Люби сына или дочь, а ласки своей им не выказывай. Долго ли набаловать на свою голову? Люблю я Наташу, кажись, для ее счастья на все готов идти, ночей не досыпаю, о ней думая, работаю для нее - рук не покладаю, а свою отцовскую любовь выказывать ей не стану. Надо в страхе и в повиновении держать ее, а то недолго и до баловства" - так часто рассуждал сам с собою купец Осокин.

   И действительно, Наташа росла в полном страхе. С младенчества боялась она своего отца: всегда он казался ей строгим, неприступным. Веселая, подчас шаловливая Наташа в присутствии отца бледнела и утихала. Не помнила она нежной ласки покойной матери, незнакома была и с отцовской лаской. Только со своей доброй теткой делилась она девичьим горем и девичьей радостью.

   Была у Наташи любимая горничная, красивая молодая девушка Дуняша; ей Наташа и поверяла свои сердечные тайны.

   Дуняша хорошо знала про любовь своей молодой госпожи к красивому приказчику Василию, так как часто носила к нему любовные цидулки от Наташи.

   По тому времени Наташа была хорошо обучена читать и писать. Учил ее за полтину серебра в месяц приходский дьякон, которого весь город считал образованным человеком, поскольку он закончил греко-латинскую духовную академию в Москве.

   Наташа, полюбив Василия, боялась этого чувства. Она была уверена, что отец никогда не согласится выдать дочь за приказчика, а потому и не видела никакого счастья в этой любви. Волей-неволей она принуждена была скрывать ее не только от сурового отца, но даже и от доброй тетки, хоть на скромность Анны Семеновны могла положиться.

   Как-то Василий заикнулся ей о том, чтобы тайком повенчаться: без благословения, мол, родительского идут под венец и бывают счастливы; но Наташа не дала ему и договорить, а, замахав руками, воскликнула:

   - Что ты, что ты, Васильюшка, выдумал? Да разве это статочное дело, да разве можно без благословения-то под венец? Да что ты выдумал? Ведь это к погибели влечет, к погибели! Нет, нет, мой милый друг, я никогда не решусь на это!

   - А если возьмет тебя отец да отдаст за старого, постылого? Ведь сама ты, Натальюшка, говоришь, что он хочет выдать тебя за московского генерала?

   - Ах, глупый! Ведь только выдать хочет, а не выдал еще!

   - А если прикажет он тебе? Неужели пойдешь?

   - Пойду.

   - Да ведь ты на погибель пойдешь!

   - Знаю, Вася, знаю, что жизнь с постылым мужем - та же погибель, да что же делать, когда судьба-злодейка так распоряжается?

   - Повенчались бы мы с тобой тайком, а там дали бы угомониться гневу твоего отца и с повинною пришли бы!

   - Никогда не простит меня за это батюшка, никогда! Нет, Вася, не решусь я с тобою венчаться без родительского благословения! В своем гневе батюшка страшен бывает. Ну проклянет, тогда что получится?

   - Господи! Что же нам делать? Как быть? - проговорил чуть не с отчаянием Василий.

   - Надо ждать, Вася.

   - Чего? Уж не того ли, пока твой отец свезет тебя в Москву, да выдаст там за важного генерала? Ты знаешь, Наталья Ивановна, что я в ту пору с собой сделаю? Руки на себя наложу, жизнь свою сгублю!

   - Что ты, Вася, опомнись! Ох, страсти! Нет, Вася, не говори, боюсь я слов твоих.

   - А они сбудутся: ты под венец с немилым суженым, а я - в сырую могилушку.

   - И чудной, ты, парень, право! Ведь ишь что выдумал! До свадьбы моей еще далеко, а может, ее и вовсе не будет; может, батюшка еще передумает выдавать меня за московского генерала.

   - Нет, любушка, не таков твой отец! Уж если он что решит, так тому и быть!

   Разговоры молодой девушки с Василием большею частью происходили в саду, поздним вечером, когда в купеческом доме после дневной сутолоки наступала тишина.

   Про эти свидания влюбленных знала только одна Дуняша; она всегда сопровождала в сад свою молодую госпожу. Да еще Михаилу Гнусину удалось раза два-три подслушать разговоры влюбленной хозяйской дочери с Василием. Однако он медлил и не шел к своему грозному хозяину с рассказом об этих свиданиях. Он опасался за себя, зная вспыльчивый нрав старого купца Осокина.

   "Хозяин так любит свою дочь, что, какие бы слова я ни говорил, не поверит, а, пожалуй, меня еще обвинит. Но все же услужу я и Ваське, лиходею моему, и хозяйской дочери, недотроге царевне! Будут меня помнить! Наталья-то и не глядит в мою сторону; я к ней всегда с поклоном, а она и бровью не ведет. Ой, девка! Не плюй в колодец, не пришлось бы из него напиться!"

   В конце концов Гнусин решился привести задуманное в исполнение и стал выжидать удобный случай к тому, но последний не скоро представился; Осокин на несколько дней по торговому делу уехал во Владимир, так что Гнусину волей-неволей пришлось отложить свой донос.

   Между тем ни Василий, ни Наташа и не подозревали, что их тайна хорошо известна Гнусину, этому отвратительному человеку. Оба они сильно недолюбливали его, в особенности Наташа, но были спокойны за свою любовь, так как Гнусин и виду не показывал, что ему известны их отношения.

   Наконец прибыл из Владимира и Иван Семенович; на этот раз он был весел и словоохотлив, чего с ним давным-давно не бывало; это объяснялось тем, что ему удалось продать рыбу с хорошею прибылью.

   Гнусин решил воспользоваться хорошим настроением своего хозяина и смелою поступью пошел к нему в горницу, мысленно повторяя свой донос.

  

  

   - Ты, Михайло, что? - увидя вошедшего приказчика, спросил Осокин.

   - Я к вашей милости... Дело есть, батюшка хозяин, большое дело.

   - Ну сказывай, какое такое дело?

   - Ох! И не знаю, как объяснить вашей милости... Дело-то такое, что боязно мне!..

   - Мишка! Оглашенный! Скажешь ты али нет?

   - Как и вымолвить не знаю: язык не повертывается.

   - А коли нет, так я поверну тебя к двери да в шею!

   - А ты, хозяин батюшка, не пугай меня, не кричи, у меня и то язык прилипает,- побледнев, дрожащим голосом промолвил Михаил Гнусин.

   - Так зачем ты ко мне пришел, зачем?

   - Поведать вашей милости про негожие Васькины дела.

   - Что такое? Про какие такие дела?

   - Про негожие, ваша милость. Василия приказчика видал я в твоем саду, батюшка хозяин, в вечернюю пору. Как только все улягутся, он, проклятый, шмыг в сад.

   - Ну? Ну?

   - Да не одного видал, а... с твоей дочерью, с Натальей Ивановной.

   - Что? Что ты сказал?.. Василия видал с моею дочерью в саду, в пору вечернюю, так?..- задыхающимся от сильного волнения голосом спросил Осокин.- И ты не врешь?.. Не врешь, погань?

   - Не вру, хозяин батюшка, своими глазами видал.

   - А вот если я возьму твои глаза да вырву их своими руками?

   - Помилуй, хозяин, за что же? - Гнусин попятился к двери.- Никакой вины я за собой не знаю, ваша милость. А Наталью Ивановну и Ваську - опять скажу - я видел в саду и, мало того, слышал, про что они говорили.

   - Слышал? Ну так скажи, про что?..

   - Известно, про любовь.

   - Гм!.. Вот как!.. Про любовь?.. Про любовь говорили? Стало быть, Васька с моей дочерью слюбился?

   - Выходит так, ваша милость.

   - У-у, проклятый, проклятый!.. Ведь ты врешь, облыжно, по злобе на Василия наговариваешь.

   - Под присягой подтвержу!.. Своими глазами видел, своими ушами слышал, хозяин батюшка..

   - О Господи!.. Что же это?.. Голова ходуном ходит... В глазах мушки кровавые скачут... Неужели смерть?.. Воды... пить... скорее... умираю!

   На самом деле, от сильного душевного потрясения лицо Ивана Семеновича сделалось багровым. Он зашатался и упал бы, если бы вовремя не поддержал его Гнусин.

   - Батюшка... хозяин!.. Что с тобою?.. Ох, горе!.. Никак и вправду умирает?.. За попом бежать, что ли?..

   - Воды... воды...

   - Сейчас, сейчас целое ведро притащу! - Гнусин со всех ног ринулся в кухню, через несколько минут вернулся в горницу с ведром и, зачерпнув ковш, дал Осокину.

   Тот дрожащими губами припал к воде и жадно принялся глотать ее.

   - Лей... лей!..- проговорил он, показывая на голову. Гнусин исполнил приказание.

   Холодная вода несколько облегчила и освежила Ивана Семеновича, а может быть, и предохранила от удара. Он заметно стал спокойнее и приказал подробно и точно рассказать о свидании дочери с Василием.

   Гнусин подробно и с некоторыми прикрасами выложил все, что видел и слышал в саду в вечернюю пору.

   Осокин почти спокойно выслушал его и затем обратился к доносчику с такими словами:

   - Гнусин, ты живешь у меня издавна, привык к моему нраву и знаешь, что я за человек. Все, что ты сейчас мне сказал, забудь, а если будешь болтать да похваляться своим знанием, так не жить тебе... да, да!.. Я удушу тебя своими руками... от меня не убежишь! Держи язык свой на привязи, никому ни словом ни делом про то не заикнись... Забудь все, если жизнь тебе не надоела! А теперь ступай!.. Нет, постой малость... Хоть у нас и есть пословица: доказчику или доносчику первый кнут, но я не придерживаюсь ее. Вот тебе за донос, получай, и с глаз моих уйди, собака!..

   Осокин чуть не в лицо Гнусину бросил горсть золотых монет. Тот с жадностью кинулся поднимать их и, отвесив низкий поклон, быстро исчез за дверью.

   Иван Семенович задумчиво сел к столу, положив свою седую голову на руки.

   Его горячо любимая дочь, им лелеянная, его чистая, кроткая Наташа бежит в ночную пору на любовное свидание... И к кому же? К какому-то бездомному приказчику, которому и цена-то, по мнению Осокина, ломаный грош.

   "Если хоть половина из того, что мне сейчас говорил Гнусин, правда, то за нее и мою преступную дочь, и ее полюбовника убить следует... Оба они сего достойны. Но я такого не сделаю, потому что люблю еще Наталью!.. А Васьки, этого пса смердящего, что мою дочь, как вор, украл, я не убью сам потому, что боюсь суда Божьего и суда людского, но устрою так, что все же он сгинет со света белого. Пошлю я его в Астрахань, будто бы по рыбному делу. В Астрахани у меня есть один мужичонка, сиделец, преданный мне душой и телом... ему-то я и дам приказ тайный, чтобы он постарался сжить со света моего ворога лютого, который дочь мою, голубку чистую, как разбойник подорожный, выкрал... Сей страшный грех приму я на свою душу и вымолю прощения: поститься буду... Не один, а два больших колокола отолью... Пусть звонят по моей душе... Ваську же прикажу утопить в Волге, и на дне своем схоронит река мою тайну!.. Решено!.. Так и будет. Завтра же пошлю его в Астрахань, а следом за ним гонца другого отправлю со смертным ему приговором..."

   Таким черным думам предавался именитый нижегородский купец Осокин.

   Все давным-давно спало в его богатом дому, только не спал он сам, и долго раздавались его тяжелые шаги по горнице. Стала заниматься заря, забрезжил рассвет, раздалось чириканье птиц, приветствовавших наступающее утро, а Иван Семенович и не думал ложиться; он подошел к окну, выходившему в сад, и растворил его.

   Здоровым, смолистым воздухом пахнуло на удрученного тяжелым горем Осокина. Долго и задумчиво смотрел он на улицу.

   Вот где-то вдали прозвучал призывавший к молитве колокол, за ним, немного погодя, другой, там третий... благовестили к заутрене.

   Иван Семенович стал усердно креститься, а затем глухое, судорожное рыдание вырвалось из его груди.

   Облегчили ли слезы старика? Да, колокольный благовест перевернул его сердце.

   - Господи!.. Прости... помилуй меня, грешного! - плакал Иван Семенович...- Что я удумал?.. Что удумал-то, греховодник! На жизнь своего ближнего хотел посягнуть! Против воли Божией хотел идти!.. Господь справедлив!.. Вознесся я высоко в своей гордыне, а Господь меня и смирил, испытание мне послал. Умел я принимать щедроты Господа Бога, а испытания и не вынес было! Гордыня-то и тут меня обуяла. Помутился мой разум, и задумал я отнять жизнь человеческую... Прости и помилуй, Господи, меня, грешного!..

  

  

   На другой день после описанного пред Иваном Семеновичем робко стоял его доверенный приказчик Василий. Молодой парень был сильно взволнован; его красивое лицо то бледнело, то краснело: видно, нелегко ему было стоять пред грозным хозяином.

   - Чем же я прогневил твою милость, Иван Семенович, что ты меня со двора гонишь? - с глубоким вздохом проговорил он.

   - Кто сказал, что я тебя гоню? Разве провинившихся работников или приказчиков так гонят? Я говорю только: пожил, послужил у меня - и хватит; теперь послужи другому хозяину, и лучше того будет, если ты сам по себе заведешь торговлю,- совершенно спокойным голосом проговорил Осокин.

   - На торговлю, хозяин, денег надо, а у меня их не бывало,- заметил Василий.

   - За деньгами дело не станет: я дам на разживу, только с тем, чтобы в Нижнем ты не оставался; уезжай куда подальше: в Саратов, Астрахань, да мало ль городов на святой Руси!.. А в Нижнем тебе не место. Слышишь?

   - Слышу. Не знаю, почему, Иван Семенович, не только из дома, а из самого города меня гонишь...

   - Не знаешь?.. Полно, парень, так ли? - пристально и грозно посмотрев на Василия, как-то глухо проговорил Осокин.

   - Не знаю,- смущенным голосом повторил свой ответ молодой парень.

   - Что ж, или сказать мне? Не хотел говорить, не хотел растравлять ту рану сердечную, которую ты мне нанес. Ты спрашиваешь о причине, по какой я не дозволяю тебе жить в городе?.. Изволь, скажу; хоть и тяжело мне, а скажу... Мне все известно, понимаешь ли ты? Все...

   - Хозяин!..

   - Молчать! Не моги перебивать!.. Вызвал на слова, так слушай их. Я тебя, почитай, с улицы взял, призрел, вырастил, в люди вывел, а ты чем, молодчик, отплатил мне? На старости лет обесславил дочь мою единственную, кровную дочь мою... Ты ее, злодей, своей полюбовницей сделал...

   - Что говоришь ты, Иван Семенович, что говоришь?.. Опомнись!.. Ты дочь свою порочишь.

   - Иль оправдываться задумал?

   - Уж если ты знаешь, хозяин, то скрывать от тебя не стану. Наталья Ивановна и я полюбили друг друга, крепко полюбили, только любовью чистою, святою. Грех тебе, Иван Семенович, таким словом обзывать свою дочь, голубку чистую, грех!

   - Не верю я тебе!

   - Не верь, пожалуй! А только слова мои правдивы, Иван Семенович!.. Хочешь, поклянусь страшной клятвой? Словам моим не веришь, может, клятве поверишь.

   - Ну ладно, верю!.. Ох! Как гора с плеч... А я думал, греховодник... Смех подумать! Я знаю мою Натальюшку, знаю голубку... Не станет она позорить старика отца и свою жизнь девичью губить не станет. Ну, Василий, своими словами порадовал ты меня, а за то и я тебя хоть немного, а все же порадую...

   - Хозяин! Иван Семенович...

   - Слушай и не перебивай. Теперь выдать за тебя Наталью не можно. Пойдут пересуды, переговоры, что купец-миллионщик за приказчика свою дочь-приданницу выдает. Вот что, парень, послушай-ка. Поезжай ты не мешкая в Москву и заводи там торговлю обширную, а о деньгах не заботься - денег я тебе дам сколько хочешь... Пройдет год, ну два, и в ту пору присылай сватов за моей Натальей.

   - Благодетель!.. Иван Семенович!.. Отец ты мой родной! - И Василий, тронутый словами своего хозяина, повалился ему в ноги.

   - Встань и слушай. Не все еще я сказал тебе, Василий! Я стар становлюсь, немощен, мне бы на отдых уйти, на покой; на чужих положиться нельзя, а когда ты моим зятем любезным станешь, всю торговлю тебе перепоручу:

   - Да за что же?.. За что жаловать меня изволишь, Иван Семенович?

   - За что?.. Изволь, отвечу: на других молодых парней-вертопрахов ты не похож, Василий. Бережешь ты честь девичью, вот за то и люб мне, и дочь за тебя я отдам, ведая, что за тобой она счастлива будет,- ласковым голосом промолвил Осокин.

   - А когда укажешь в Москву мне ехать? - с сияющим лицом спросил Василий.

   - Не мешкай, поезжай скорей! Возьми из работников моих человека два-три, в торговле твоей они будут помощниками. В Москве, в Охотном ряду, сними себе лавку большую и с молитвой начинай дело.

   - Хозяин, дозволь тебя спросить...

   - Спрашивай.

   - Пред отъездом хотелось бы мне больно...

   - С моей дочерью повидаться, что ли?.. Так? Нет, этого не должно быть.

   - И проститься с ней даже нельзя?

   - Лишнее, не навек расстаетесь - свидитесь; дальние проводы - лишние слезы. Не хочу, чтобы о ней пересуды были! Понял?

   - Понял,- с глубоким вздохом ответил Василий.

   - Пойдешь ты к ней прощаться, а это пища для болтливых людишек. Нет, я этого не хочу. Поезжай в Москву; устроишься, обзаведешься всем, в ту пору и я к тебе на новоселье с дочерью приеду. В Москве мне надо быть. Слышь, я там для Натальи жениха было подыскал, да не простого, а барина важного, генерала. Думал за него дочку пристроить, да не судил, видно, Бог, не хочу идти против дочернего счастия: в тебе, Василий, счастье она нашла - за тебя и выдам.

   - Государь хозяин милостивый!.. Иван Семенович!.. Чем мне заплатить тебе за твою доброту?.. Чем я воздам тебе за то счастье, которое ты обещаешь мне? Прикажи чем-либо услужить!.. Верь, за тебя я на смерть пойду, как на званый пир,- с чувством проговорил Василий и до земли поклонился Осокину.

  

  

   Василий, как отуманенный, вышел из горницы хозяина.

   "Что же это?.. Сплю я али нет, во сне или наяву... Хозяин сулит выдать за меня свою дочь, денег на торговлю дает... Все свое миллионное дело передать мне хочет. Вот уж не было ни гроша, да вдруг алтын. Господи! В один день и столько радости. Завтра наказывал непременно выехать в Москву, надо собираться. Жалко, что с любушкой моей проститься не придется, а хотел бы хоть одним глазком взглянуть на нее, словцом с ней перемолвиться... Ну да, может, как-нибудь улучу времечко и завтра пред отъездом забегу к голубке. Что будет, то и будет, а в горенку к ней загляну",- решил Василий и поспешил в свою горницу, где ждала его старуха мать Арина.

   - Родная, радость-то какая! Какую я тебе новость скажу! - весело воскликнул он.

   - Что, что такое, сынок?

   - В Москву я еду завтра и тебя с собой возьму, старушка Божия, вести хозяйство.

   - Али Иван Семенович посылает?

   - Посылает и денег на обзаведение дает. "Снимай,- говорит,- лавку в Охотном ряду, торговлю рыбой устраивай, за деньгами дело не станет, в купцы,- говорит,- запишись".

   - Да неужели правда? Да за что про что на тебя хозяйские милости посыпались?

   - А хочешь, матушка, я скажу тебе такое слово, что ты подивуешься? Ведь Иван Семенович свою дочку-красавицу за меня хочет выдать.

   - Да что ты?! Быть не может!

   - Хозяин так сказал: "Через год-два,- говорит,- когда ты купцом станешь, Наталью за тебя выдам и все дело тебе передам".

   - Как же это? Ведь слух шел, что хозяин Иван Семенович дочку свою, красавицу-приданницу, за генерала московского выдать метил.

   - Мало ль что болтают, матушка.

   - Уж больно мне, сынок, непонятно, откуда к тебе такое счастье приплыло?

   - Знай, матушка, скрывать от тебя не буду: я и хозяйская дочка Наталья Ивановна давно полюбили друг друга, полюбили крепко, пуще роду, пуще племени!

   - Как же это хозяин про вашу любовь разведал? Ты ли про то ему сказал?

   - Нет, матушка, я не говорил.

   - Как же он узнал-то?