Москвин П. - Невольная преступница

.. Твои слова меня пугают... Забудь их!.. Грешны и страшны они...

   - Для тебя, Натальюшка, я и на страшный грех пойду... Себя сгублю, зато тебя спасу... Довольно злодею мучить тебя,- твердым и решительным голосом проговорила девушка.

   - Не осилишь, добрая, верная моя Дунюшка.

   - Осилю, подстерегу... Змеею подползу к злодею... Иль сонного порешу... И жить ему не дам на свете белом, если он не прекратит своего злодейства.

   - А грех-то, про страшный грех забыла?

   - Грех мой хоть и тяжкий будет, но невольный. Господь простит меня... Замаливать стану, тяжелым наказанием искуплю его... Еще буду то помнить, что через это тебя спасла, мою госпожу любимую!..

   - Не смотри на меня как на свою госпожу: ты мне - не прислужница, а любимая подруга, и больше того - сестра родная... Только выбрось мысль убить Михалку: меня этим ты едва ли спасешь, а сама погибнешь, твоей же погибели я не хочу... Дай мне слово забыть все то, что ты сейчас сказала про убийство... Подумай, кто дал нам право судить и наказывать Михалку?.. Пусть судит его Бог... А ты, моя милая подруга, забудь о мести: Бог воздаст ему,- голосом, полным веры и покорности своей судьбе, проговорила Наташа.

   - Как повелишь, голубушка, так и сделаю,- воскликнула Дуня,- а только, кажись, будь этот злодей здесь, сразу ему глотку перерезала бы.

   Однако Наташа, прервав ее, вручила деньги, взятые из отцовского сундука.

   - Вот, передай Гнусину и скажи, что эти деньги я даю в последний раз... Чтоб он не смел более с меня их требовать, а также не смел мне на глаза показываться.

  

  

   Дуня исполнила это поручение: при встрече с Гнусиным она отдала ему деньги с такими словами:

   - На, подавись!

   - Зачем? Деньгами не давятся, а в карман их кладут...- с наглою усмешкой проговорил Гнусин, пряча добычу.

   - Гляди, Михалка, больше о деньгах не заикайся! Ни копейки от Натальи Ивановны не получишь. Так она приказала сказать тебе.

   - До тех пор просить не стану, пока эти не выйдут, а как закончатся, опять раскошеливайся, купецкая дочь свет Наталья Ивановна!

   - Да что же ты, смеешься, что ли? - крикнула молодая девушка.

   - Зачем смеяться? Я просто деньги люблю.

   - К тебе разве их мало перешло, злодей ты этакий?..

   - Тогда только я удовольствуюсь, когда все добро из хозяйского сундука перейдет в мой.

   - Смотри, Михалка, не накликай себе беды...

   - Откуда мне ее ждать-то?.. С какой такой стороны? Уж не с твоей ли? -- насмешливо посматривая на Дуню, громко промолвил Гнусин.

   - Да хоть бы к с моей! Я вступлюсь за хозяюшку и не дам ее в обиду, злодей ты этакий!.. Будет тебе измываться да тиранить ее...

   - Ты вступишься?.. Кто это так грозно говорит?.. Со страху меня то в озноб, то в жар бросает!..- И Михайло с презрением засмеялся.

   - Смотри, разбойник, чтобы твой смех в слезы не обратился...

   Но, конечно, эта угроза нисколько не испугала Гнусина и не удержала его от задуманного вымогательства. Полученных денег ему показалось мало, и он скоро опять обратился к Наташе со своим дерзким требованием. Бедная девушка волей-неволей была принуждена опять красть из отцовского сундука.

   Так повторялось не один раз, и много тысяч перешло от купца-богатея к Гнусину.

   Но вот вернулся из Москвы Иван Семенович и немало удивился, встретив дочь дома. Он никак не думал, что Наташа вернется из скита от тетки раньше его приезда.

  

  

   - Ну, дочка, и удивила же ты меня! Я думал, ты у тетки в скиту гостишь, а ты уже дома,- проговорил Иван Семенович, обнимая и целуя Наташу.

   - Я уже давно, батюшка, приехала.

   - Что, или соскучилась?

   - И то соскучилась.

   - В гостях хорошо, а дома, видно, лучше? Так, что ли, дочка милая?

   - Так, батюшка.

   - А я сколько обнов тебе купил в Москве - целый короб.

   - Спасибо, батюшка.

   - А ты все печалишься, Натальюшка, все о своем дружке погибшем скучаешь? - участливо спросил Осокин.

   -- Нет, я... я ничего.

   - Ох, дочка, вижу, скучаешь. А только скучать по Василию нечего: молиться за его душу надо, а не скучать... А ты послушала бы, дочка милая, что я скажу тебе, может, теми словами и поразвеселю тебя маленько. Знаешь ты московского купца-богатея, рыбника Степана Егоровича, по прозванию Мешков?

   - Знаю, видела, ведь купец Мешков у нас в гостях был.

   - Был, был в прошлом году, зимою. А сынка его Николушку видала? Ведь Степан Егорович с сыном у нас был.

   - Помню и его.

   - Хороший парень, умный, работящий, собой красавец писаный... Одно слово, парень золото. Степан Егорович этою зимой опять обещал в гости к нам приехать и сынка прихватить с собой... Что, такие гости тебе не будут помехою? - пристально посматривая на дочь, спросил Иван Семенович.

   - Нисколько, батюшка... Пусть приезжают: твоим гостям я рада буду.

   - Неужли, Натальюшка, рада?

   - Рада,- спокойно ответила отцу молодая девушка.

   - А знаешь, дочка, какое слово молвил мне мой приятель Степан Егорович?

   - Какое?

   - А вот слушай... Был я у него в гостях; а дом у Мешкова богатеющий, большой, каменный, что твой дворец! В Москве купец Мешков известен своими капиталами. Вот и говорит мне Степан Егорович такие слова: "Давно мы с тобой, Иван Семенович, дело имеем, дружбу ведем, давай родниться: у тебя - товар, у меня - купец... У тебя дочь - у меня сын... Давай свадьбу зачинать... Идет, что ли?". Что, дочка, скажешь, по нраву ли тебе слова московского купца? Люб ли тебе Николай Мешков, сын купца-богатея московского?

   - Я почти совсем не знаю его...

   - Узнаешь, ответь только мне, дочка: если Николушка будет люб твоему сердцу девичьему, пойдешь ли ты с ним под честной венец?

   - Нет, родимый батюшка, ни с кем не быть мне под честным венцом, ни с кем не жечь свечи воска ярого...- со слезами ответила отцу молодая девушка.- К тетушке в обитель задумала я идти.

   - Полно, дочка, полно! Не такая твоя пора, чтобы об обители думать... Пора тебе невестой быть. Не привел Бог с Василием идти под венец - пойдешь с другим... Меня, старика, порадуешь на закате дней моих. Стар и плох я становлюсь, желал бы в счастье видеть тебя, в довольстве. С милым мужем живучи, ты, дочка, скоро забудешь и про свое былое горе.

   - Ох, батюшка, никогда, никогда мне горя не забыть!

   - Забудешь... На свете белом ничего вечного нет - и твоя сердечная невзгода промчится скоро... Да вот приедет сюда красавец Николушка, сумеет разогнать твою тоску-кручину...

   - Едва ли, родимый мой, едва ли!..

   - А вот сама увидишь... Письмо я скоро в Москву пошлю к Мешкову, звать его стану с сыном к нам в гости... Приедет Николушка - и всю твою печаль как рукой снимет.

   Поговорив еше с Наташей кое о чем, Иван Семенович приказал открыть короб с подарками.

   Были там соболья шубейка, крытая алым бархатом, целые куски дорогой шелковой материи на платья и сарафаны, ленты разноцветные и много других девичьих нарядов.

   Без особой радости приняла Наташа дорогие отцовские подарки - ничто не веселило ее, не радовало. Тяжело было ей находиться в зависимости от постылого Гнусина, подчиняться ему и страшиться новых угроз.

   "Михайло во всякое время погубить меня может!.. И так всю жизнь находиться от него в зависимости? Ведь это не жизнь, а мука! Не сказать ли батюшке?.. Повиниться ему во всем... Да никакой помощи не будет... Только батюшку встревожишь... Нет, надо молчать до времени" - таким размышлениям предавалась молодая девушка, обдумывая свое невеселое положение.

  

  

   Вскоре после приезда из Москвы Осокин вздумал проверить свою казну, а для этого заперся в своей горнице и принялся пересчитывать деньги.

   Немало был удивлен он, когда недосчитался нескольких тысяч; он повторил проверку - и опять нехватка, и притом немалая.

   "Что это значит? Куда подевались деньги? Взять их никто не мог. Сундук всегда заперт, и ключ при мне, а во время моих разъездов ключ я Наташе отдаю... Не взяла ли она? Да нет, зачем ей такая пропасть денег?.. Если бы она взяла, то сказала бы мне... Не ошибся ли я счетом?"

   Иван Семенович опять и опять принимался за счет. Однако как он ни считал, как ни пересчитывал, все же была нехватка, и притом многотысячная.

   "Деньги украдены, это ясно... В моем дому появился вор! Кто же это? Да причем вор не чужой, а свой... Чужой вор не стал бы оставлять: он бы все деньги взял... Надо найти его... Во время моего отъезда ключ от сундука был у Наташи... Неужели она? Да нет, нет, быть того не может! А все-таки надо у нее спросить, узнать..."

   Встревоженный, с бледным лицом, Иван Семенович направился в горницу дочери и дрожащим голосом объяснил ей причину своего прихода;

   - Деньги из моего сундука пропали - тысяч двадцать... Не знаешь ли, Наташа, куда подевались они? Кто их взял?

   Смертная бледность покрыла лицо молодой девушки, но она промолчала.

   - Что, дочка, молчишь? Или знаешь вора? - пристально глядя на Наташу, спросил Иван Семенович.

   - Я... я знаю, батюшка.

   - Знаешь, дочка? Так сказывай, кто он...

   - Я,- чуть слышно ответила Наташа: она не могла и не хотела скрывать от отца свой поступок.

   - Что? Что ты сказала?

   - Я... батюшка, украла из твоего сундука деньги...

   - Что говоришь, что говоришь, Наталья?

   - Правду, батюшка... Виновна в воровстве я... меня и казни и милуй, а другого в том грязном деле не обвиняй.

   - Боже правый, что я слышу, что слышу! Дочь... родная дочь!.. Возможно ли? - И бедный Иван Семенович закрыл лицо руками.- Да что я? С чего так встревожился? Ведь я сам велел тебе, Натальюшка, брать из сундука денег сколько хочешь... Вот ты и взяла... Жадность, поганая скаредность донимает меня,- уже более спокойным голосом промолвил он.

   - Батюшка, родимый, прости... Прости меня! - И Наташа опустилась пред отцом на колени.

   - Встань, встань, дочка милая, сердечная моя... Не мои ведь в сундуке деньги, а твои... Не для себя я их копил в течение многих лет, а для тебя... Мне ничего не надо, ничего... Свои ты деньги взяла... вольна это сделать... Только скажи, Натальюшка, куда ты их девала?

   - Батюшка, не спрашивай!..

   - Не спрашивать? Почему?

   - Да, да, родимый, не спрашивай... Делай со мною что хочешь, наказывай как хочешь - твоя воля, а куда я подевала деньги, не спрашивай...

   - Не спрашивать?.. Тайна разве?

   - Большая тайна, батюшка.

   - Денег много ты взяла... много...

   - Не оставляй, батюшка, мне ключа, не оставляй, не стою я твоего доверия... Воровка я, воровка!

   Крупные слезы градом текли по красивому лицу молодой девушки.

   - Не говори так, Наталья! Не черни ты себя этим страшным словом!..

   - Я... я заслужила его, батюшка.

   - Говорю - деньги твои, вольна ты в них... Только больно мне обидно, что сказать мне не хочешь, куда ты потратила их!.. Если на доброе дело, то ничего: за доброе дело и добром воздастся. А если... если...

   - Батюшка родимый, время придет, ты все узнаешь, только не теперь...

   - Что же за тайна такая? Ну если тяжело тебе говорить, Натальюшка, не говори, не надо, не надо...- несколько подумав, промолвил Осокин и, не сказав более ни слова, вышел из горницы дочери.

   Он решил дознаться-допытаться, куда девала Наташа деньги, от ее служанки.

   Иван Семенович позвал к себе горичную. Когда молодая девушка робко пошла к хозяину, Осокин быстро запер дверь и, показывая иа толстую ременную плеть, висевшую на стене, грозно проговорил:

   - Дунька, если не хочешь сего отведать, то говори мне всю правду, ничего не скрывая... Куда Наталья подевала те деньги, которые взяла из моего сундука?

   - Не знаю-не ведаю...- притворно удивляясь, ответила верная Дуня.

   - Врешь, девка, знаешь. Наталья без твоего совета ничего не делает, ни на что не решается. Тебе все ведомо... Скажешь награду получишь, а не скажешь - на конюшне прикажу хлестать до смерти плетью...

   - Ох, хозяин батюшка, хоть убить меня прикажи, ничего я не знаю, ничего не ззедаю...

   Верная и преданная своей молодой госпоже Дуня теперь оправилась от испуга и решила ни в коем случае не выдавать Наташу.

   - Слушай, Дунька, работникам прикажу насмерть драть тебя, если не скажешь!..- погрозил Осокин.

   - На то твоя хозяйская воля...

   - Так не скажешь?

   - Сама ничего не знаю, потому и не скажу.

   - Врешь, врешь, упрямая девка! Наталья без тебя шагу не ступит...

   - Не верится мне, хозяин батюшка, что ты свою родную дочь воровкой считать станешь,- упрекнула Дуня.

   - Молчать! Иль учить меня задумала!.. Будь проклято это слово!.. Деньги не мои, а дочернины, и она вольна их брать сколько хочет....

   - А если так, хозяин, то и допытываться тебе нечего!

   - Молчать! -- снова крикнул Иван Семенович на крепостную работницу, а сам подумал:

   "А девка-то правду говорит... Уж что тут допытываться, когда я сам в деньгах дочери волю дал?"

   Осокин не привел своей угрозы в исполнение и пальцем не тронул Дуни, а стал терпеливо ждать времени, когда Наташа сама ему скажет, куда подевала те тысячи, которые тайком взяла из сундука.

  

  

   Лето сменилось ненастною осенью. Пошли беспрерывные дожди, задул холодный ветер, обрывая пожелтевшие листья с деревьев. А там скоро и осень сменилась зимой. Наступил и прошел рождественский пост, наступили святки со своими обрядами и гаданием. Красные девицы и молодые парни все святочные вечера проводили вместе в разных забавах, а днем катались и ходили друг к другу в гости. Во всех домах, где были молодые парни или девицы, царило веселье.

   В доме Ивана Семеновича Осокина тоже было заметно что-то особое, праздничное. Красавица Наташа забыла хоть на время свое горе и предалась святочным удовольствиям. Скитница Марьюшка все продолжала гостить у нее, и Наташа с ней, а также со своей верной Дуней и другими подругами гадала про свою судьбу: выходила за ворота, спрашивала имена у прохожих, перебрасывала через ворога свои башмачки, лила воск и олово, наводила зеркало и пела подблюдные песни.

   Осокин радовался, глядя на веселье своей дочери.

   Да и в самом деле, Наташа стала неузнаваема. Куда девалась ее тоска-кручина!

   Особенно же повеселела и успокоилась она с того дня, когда отец надолго отослал Гнусина в Астрахань по рыбному промыслу.

   Не хотелось ехать Гнусину, а все же он принужден был выполнить хозяйский приказ.

   У Гнусина было немало денег, перешедших к нему из хозяйского сундука. Он и сам мог бы открыть свою торговлю, но был он хитер и дальновиден. Ведь тогда он бы навлек на себя подозрения хозяина. Гнусин решил до времени не пускать в оборот чуть не воровством добытых денег.

   Уехал Гнусин и увез с собою тоску-кручину красавицы Наташи. Без него совсем ожила молодая девушка. Еще более повеселела Наташа, когда к ее отцу в гости прибыл московский купец Степан Егорович Мешков со своим сыном, красавцем писаным Николушкой.

   И доподлинно, этот парень был красавец: статный, рослый, белолицый, со здоровым румянцем на щеках. Русые волосы на голове у него вились кольцами, бородка только пробивалась. И нравом Мешков был хорош и податлив. Умом тоже не обделил его Господь. Он был единственным сыном московского купца-богатея и не мог не считаться редким и завидным женихом.

   С приездом Мешковых в доме Осокиных стало еще оживленнее; приехали они на святках, и Николай Мешков стал принимать участие во всех святочных играх и забавах. Старики Осокин и Мешков вели деловые разговоры, сидя за брагою и за дорогими винами заморскими, а между тем Наташа и Николай развлекались и веселились от души.

   Захотелось как-то Наташе прокатиться в морозный вечер. У Осокина на конюшне находился не один десяток коней. И вот выбрали из них тройку самых лихих и запрягли в роскошные небольшие саночки. Николай Мешков натянул полушубок романовский, опоясался красным кушаком, надел шапку меховую, рукавицы. Он был страстным охотником до лошадей, умел хорошо управлять ими и мог приручить даже бешеных коней.

   - Не боитесь вы, Наталья Ивановна, быстрой езды? - спросил Николай, помогая девушке усесться в сани, а сам становясь на облучок и беря в руки вожжи.

   - Нет, не боюсь! - ответила ему Наташа.

   - Это редкость!.. Обыкновенно все девицы боятся!..

   - Знаете ли вы, Николай Степанович, какую я люблю езду?.. Люблю лететь на конях, чтобы дух захватывало, голова кружилась.

   - Дозволите, я так вас прокачу!

   - Рада буду!

   - Только сидите крепче в санках.

   - Не выскочу, не бойтесь!

   Николушка, молодцевато заломив набекрень свою шапку, гикнул, тряхнул вожжами...

   Кони понеслись, так понеслись, управляемые сильной рукой Николушки, что у Наташи дыхание захватило, и она, вся засыпанная снегом, дрожащим голосом, с улыбкою проговорила:

   - Попридержите маленько коней, Николай Степанович, не то у меня голова отскочит или я задохнусь!

   - Можно!

   Мешков натянул вожжи, и кони пошли тише. Был светлый вечер. Небо было усеяно миллионами ярких звезд. Луна выплыла из облачка, и снег засверкал тысячью голубых огоньков.

   Было морозно, но тихо. Город остался уже позади.

   Наташа и Николай оба раскраснелись от мороза и быстрой езды. Он положил вожжи, и кони пошли шагом.

   - Хорошо ли, Наталья Ивановна? - спросил у красавицы Николай, посматривая на нее влюбленными и восхищенными глазами.

   - Хорошо, Николай Степанович, больно хорошо... Вы мастер править конями,- ответила ему молодая девушка, и ее светлый взгляд встретился с влюбленным взглядом Мешкова. Она быстро опустила свою хорошенькую головку.

   - Кругом так хорошо, так радостно, Наталья Ивановна!.. Посмотрите на эту луну, на это бесчисленное множество звезд, планид Божиих! А как тихо в воздухе! Только один мороз-богатырь потрескивает...- произнес Мешков, очарованный красотою зимней природы, а также и красотою своей спутницы.

   - Да, да, хорошо.

   - Так бы вот, кажись, всю жизнь и прожил!

   - Как так? - поднимая на Мешкова свой лучистый взгляд, спросила Наташа.

   - Да так вот... Здесь, в санях... с вами!.. Не расставаясь!..

   - Что вы говорите? Разве всю жизнь так прожить можно! - улыбнулась молодая девушка.

   - Знаю, что нельзя, а хотелось бы, Наталья Ивановна!.. Где-нибудь подальше от людей, на каком-нибудь необитаемом острове или в лесу непроходимом, в хибарочке какой-нибудь!

   - И вы бы не соскучились там один?

   - Да я был бы не один, а... с вами!..

   - Что вы говорите, Николай Степанович?

   - Это не я говорю, а мое сердце.

   - Какое сердце у вас причудливое да странное, право!

   - Уж с таким сердцем я родился, Наталья Ивановна... Вы знаете, как меня зовут товарищи?..

   - Как?..

   - Блаженным!.. Чудаком!.. Может, я и на самом деле такой...

   - Нет, вы не такой! Вы умный, добрый!..

   - Какой я умный? Что вы, Наталья Ивановна! Разве умные такие бывают!..

   - А какие же они? Особенные?

   - Известно, особенные! Они ученые, а ведь я учился на медные деньги, у дьячка, писать да читать... Ученые-то, Наталья Ивановна, книжки сочиняют... Просился я у тятеньки, чтобы он отдал меня в науку, в училище аль школу какую-нибудь, а тятенька мне в ответ: "Ни мне, ни тебе наука не нужна. Без науки я живу и капитал себе составил... Русскому купцу не под стать учиться заморской премудрости! Имей в сердце своем страх Божий да умей торговлю вести, вот тебе и наука!..". Так и остался я неученым... Книг у меня, впрочем, много, Наталья Ивановна, только вот жалко: многого я в них не разумею... Читать - читаю, а не понимаю, что в них написано...

   - Вот какие книги бывают!

   - Как же, книги разные есть... Есть такие мудреные, что ни словечка не поймешь... Я читать, а тятенька меня ругать: "Не набивай,- говорит,- дуростью головы". По-тятенькиному понятию во всех книгах только одна мудреность. А вы, Наталья Ивановна, читаете книги?

   - Нет, не читаю! Впрочем, читаю... Жития святых, псалтырь и другие... церковные.

   - А гражданских книг разве у вас нет?

   - Нет, да я и понятия о них не имею, ведь я как есть дурочка.

   - Что вы говорите!

   - Правду говорю... Поедемте домой, Николай Степанович, пора!

   - Зачем же домой?.. Наталья Ивановна, давайте дальше, дальше... Вон туда, видите: справа виднеется какая-то постройка...- проговорил молодой Мешков, показывая на одиноко стоящее близ дороги полуразрушенное строение.

   - Туда страшно ехать! - ответила Наташа.- Там мельница запустелая... Про нее рассказывают разные страсти, про водяного, про русалок...

   - Мне один ученый человек говорил, что ни водяных, ни домовых, ни русалок не существует, что это одно только наше воображение. Пошло это поверье с давних времен, когда еще Русь была в язычестве.

   - Вот как? Я этого не знала и не слыхала... А все-таки на мельницу, Николай Степанович, ехать боязно; если хотите, завтра днем отправимся.

   - Поедемте сейчас, еще не поздно, луна блестит, и ехать хорошо!

   - Боюсь я, право.

   - Со мной не бойтесь! Защитить я вас сумею даже и от нечистой силы.

   - Ну что же, будь по-вашему!

   Николай опять гикнул, тряхнул вожжами, и тройка понеслась.

   Вот и забытая, покинутая мельница; избушка, где когда-то жил мельник, полуразвалилась, солома с крыши давным-давно облетела, а сама мельница, с остатками огромного колеса, была почти разрушена... Через маленькую речку был перекинут мост для пешеходов из двух широких досок, с перилами с одной стороны.

   - Пройдемтесь, Наталья Ивановна! - проговорил Мешков, выпрыгивая из саней и привязывая тройку к дереву.

   - Ох, я боюсь, боюсь!

   - Полноте, чего бояться: луна светит и ночь, как день.

   - Месяц светит, мертвец едет, красну девицу везет!..- вдруг послышался нашим путникам какой-то замогильный голос.

   - Слышите, слышите?..- бледнея как смерть, проговорила Наташа, схватив Николая за руку.

   - Откуда эти слова, кто говорит их?.. Не бойтесь, я сейчас узнаю!.. Побудьте здесь...

   - Да что вы, что вы!.. Никак оставить меня хотите?..

   Бедная Наташа дрожала всем телом.

   - Так со мной пойдемте!..

   - Нет, нет, скорей домой поедемте!..

   - Мне хочется узнать, кто это говорит.

   - Узнай, узнай... Всезнайкой хочешь быть!.. - опять послышался тот же голос, но уже приближаясь к ним.

   И вот из двери полуразрушенной избы вышел высокий худой старик с длинными седыми волосами и такой же бородой; его запавшие глаза сурово смотрели из-под седых нависших бровей. Несмотря на трескучий мороз, на нем была только одна длинная холщовая рубаха. Старик, тихо ступая босыми ногами по мерзлому снегу, приблизился к Наташе и ее спутнику.

   - Да это ты, Иванушка! - воскликнула Наташа.- И напугал же ты меня, Божий человек!

   - Не меня бойся, красная девица, белая лебедушка, а бойся греха!

   - Кто это?..- спросил у Наташи Мешков, с удивлением посматривая на странного старика.

   - Это Иванушка юродивый, его весь город знает... Его нечего бояться! Иванушку все любят, уважают... Его устами говорит сам Бог...

   - На, прими, Иванушка, Христову милостыню!..- проговорил Мешков, протягивая юродивому горсть мелкой серебряной монеты.

   - Спасибо... Иванушка молиться станет за твою душу грешную... Прощайте, прощайте, жених и невеста! Только не слыхать вам "Исайе, ликуй", не меняться вам кольцом обручальным, не стоять рядком под честным венцом! Месяц светит, мертвец едет, красну девицу везет! - нараспев проговорив эти слова, юродивый быстро отбежал от Николая и Наташи, опустился на колени и стал молиться.

   Молодой Мешков и Наташа, не желая мешать его молитве, сели в сани и быстро поехали по дороге к городу. Оба они были печальны. Слова юродивого невольно заставили их призадуматься.

  

  

   - Что это, Наталья Ивановна, мы с вами приуныли? Куда девалась наша веселость? - несколько отъехав от мельницы, проговорил Мешков.

   - Веселость наша осталась там, на мельнице,- ответила Наташа, подавив в себе вздох.

   - Как так?

   - Да так... Говорила вам: не надо ездить на мельницу - не послушали...

   - Вас, Наталья Ивановна, видно, опечалили слова юродивого?

   - А вы помните, что говорил Иванушка?

   - Что-то про мертвеца... Женихом меня называл, а вас невестой... Вы верите, Наталья Ивановна, в слова юродивого?

   - Верю, Николай Степанович...

   - Если так... то... то... по словам юродивого, мы с вами... мы с вами...- Мешков не договорил, повернул свое раскрасневшееся лицо к лошадям и громко крикнул, тряхнув вожжами: - Ну, вы, соколики, потешьте!

   Кони взвились на дыбы и бешено понеслись.

   - Потише, Николай Степанович, придержите коней: у меня голова кружится.

   Мешков натянул вожжи, и кони пошли шагом.

   - Вы что-то хотели мне сказать и не договорили? - спросила Наташа у своего спутника.

   - А вы желаете, чтобы я договорил?

   - Разумеется. Уж если начали, то договаривайте.

   - Мы с вами - жених и невеста...

   - Как? Что вы!..

   - Это - слова юродивого, Наталья Ивановна... Он так сказал...

   - Да, да... Но ведь Божий человек также сказал, что не стоять нам рядком под честным венцом, не меняться нам кольцом обручальным. Вы этих слов не забыли, Николай Степанович?

   - Нет, забыл...

   - Я их вам напомню.

   - Не надо, Наталья Ивановна, не надо... Знаете ли что: будем мы с вами на самом деле женихом и невестой...

   - Вот как... А слова Иванушки?..

   - Станем, Наталья Ивановна, не в слова юродивого верить, а в наше счастье... Что же вы молчите? Дайте ответ... скажите...

   - Что и сказать, не знаю...

   - Что сердце ваше подскажет...

   - Уж больно скоро хотите вы узнать ответ...

   - Не сейчас, Наталья Ивановна, не сейчас... подумайте, обсудите и через день или два ответ мне дайте.

   - И вы подумайте, Николай Степанович...

   - Мне думать нечего... Разве о том я думать стану, как еще больше вас полюбить...

   - Стало быть, вы... вы любите меня? - тихо спросила Наташа, низко опуская свою хорошенькую головку.

   - Люблю ли я вас?... Господи, я не знаю, как вам и сказать про свою любовь... Я и слов не подберу... Да слова что! Слова - вода, текут они, что быстра реченька... А вы, Наталья Ивановна, в мою душу загляните, в мое сердце...

   - Когда же это вы полюбить меня успели? Ведь недавно у нас гостите.

   - Для любви времени нет. С первого раза, как я увидал вас, так и полюбил... Как бы неведомый голос шепнул мне: "Вот твоя избранница. Вот с кем ты счастлив будешь". Скажу вам откровенно: не по нраву мне было с батюшкой сюда к вам из Москвы ехать. В Москве на святках у нас большое веселье бывает. Стал я просить батюшку, чтобы меня оставил он дома, а батюшка мне в ответ: "Поедем,- говорит,- глупый! Может, в Нижнем Новгороде, в доме купца Осокина, судьбу свою найдешь". Ну и поехал я...

   - Как же, Николай Степанович, и не жалеете, что поехали? - с улыбкой спросила Наташа.

   - Нет, не жалею... Мил мне был и прежде Божий свет, а теперь стал еще милее... И город ваш, и дом ваш стали мне родными и милыми... Верите ли, Наталья Ивановна, моим словам или нет? - горячо проговорил влюбленный Мешков.

   - Верю... верю... Ведь и нельзя вам не поверить... Вы такой добрый, умный... С вами мне так хорошо... И свое горе, и свою тоску я с вами позабыла...

   - А разве у вас есть горе, тоска? - быстро спросил Мешков.

   - А у кого их нет? Кто с горем да с тоскою не знаком? Назовите мне хоть одного такого человека.

   - Да вот я первый живу на свете без горя и тоски!.. Впрочем, нет, и у меня были и горе, и тоска... когда я матушку свою родную хоронил... Да что же это я про мертвых-то заговорил? Кажись бы, не время... Давайте лучше с вами, Наталья Ивановна, про другое беседовать!

   - Про что же?

   - А про любовь... Скажите мне, Наталья Ивановна, меня-то хоть немного вы любите? Простите, что я так прямо вас спрашиваю... Привык я жить по прямоте, и кривды не люблю. К тому батюшка с малолетства приучил меня, дай Бог ему здоровья! И вы так прямо и скажите мне - любите или нет? Ответ мне дайте,- нежно и тихо проговорил Мешков, беря за руку Наташу и глядя на нее влюбленными глазами.

   - Какой вы скорый, Николай Степанович!

   - К чему же медлить? Ведь ненадолго мы с батюшкой в гости к вам приехали.

   - Завтра... завтра ответ получите.

   - Почему же не теперь?

   - Вы сами же говорите, что о таком великом деле подумать надо не спеша... Вот я и обдумаю, а завтра ответ дам.

   - Завтра, завтра... Как долго мне придется ждать! Ну да делать нечего, стану ждать, стану считать часы и минуты... Вот и город виден. Скоро домой привезу я вас.

   - И пора уже, ведь ночь на дворе, чай, батюшка беспокоится.

   - Не станет беспокоиться Иван Семенович: он знает, что вы со мною поехали... Ну, други, трогай, близко дом!

   И добрые кони, послушные сильной руке Мешкова, опять рванулись и понеслись, забрасывая снегом седоков.

   В доме Осокина, в отсутствие Наташи и Николушки, между самим хозяином и его гостем Степаном Егоровичем происходил такой разговор:

   - Что же, друже, скажешь, как посудишь? Любы ли тебе мои слова или нет? Хочешь ли меня себе в сватья взять? - спросил Мешков у Ивана Семеновича.

   - Ишь что, друже мой, задумал спрашивать! Чай, сам знаешь, что давнишнее мое желание с тобою породниться!

   - Так за чем же дело стало?

   - За немногим, друже мой: за спросом.

   - За спросом? За каким?

   - А вот ты спроси своего сынка Николушку, а я спрошу свою дочку Натальюшку, по сердцу ли они друг другу, по нраву ли?

   - И спрашивать, друже мой, нечего! Краса твоей дочери с ума свела моего Николая.

   - А ты почем знаешь? Разве сын тебе говорил про то?

   - Говорить не говорил...

   - А почему же ты узнал, Степан Егорович?

   - По глазам. Не раз примечал я, что мой Николай глаз не сводит с твоей дочери. Глядит он на нее таково ласково да любовно... Любит он твою дочку, любит! И той любви, Иван Семенович, я рад: дочь твоя - примерная девица, богобоязненная, всем взяла - и красой, и нравом.

   - К тому прибавь еще - богатством.

   - Ну за приданым я не гонюсь: нужен моему сыну человек, а не приданое. Он у меня один, умру - все ему достанется; так ли я говорю, друже мой?

   - Так, так... У тебя, Степан Егорович, один сынок, у меня - одна дочка, и после меня Натальюшке тоже все достанется. Все ей, голубушке, оставлю.

   - Выходит - деньги к деньгам, богатство к богатству... Так по рукам, что ли, Иван Семенович?

   - Повремени маленько, я дочку спрошу, а ты - сынка; нельзя без спроса, ведь навек. Против дочернего желания я не пойду... Думаю, что и ты, Степан Егорович, сынка своего под венец идти неволить не станешь с немилой сердцу суженой.

   - Известно, с сына воли не сниму! Женись он на ком хочет: ему с женой жить, не мне.

   - Правдива речь твоя, Степан Егорович, правдива. Не те теперь года, не то время, чтобы волоком под венец тащить парней или девок. Наша мудрая государыня, пошли ей Бог здоровья на долгие и счастливые годы, на все свой закон уложила: хоть воли с нас, родителей, и не снимает, а мытарить и помыкать детьми не дозволяет.

   - Да, да, недаром наша матушка царица Екатерина Алексеевна мудрейшей названа; ее величием велика и Русь, ее славой славна и Русь! Таково ль жилось нашим отцам и дедам на святой Руси, как мы с тобой теперь живем!..

   - Так выпьем, друже, во здравие и во славу нашей матери царицы! - наливая доверху серебряные кубки дорогим вином, громко проговорил Осокин.

   На дворе послышался скрип отворяемых ворот, кто-то подъехал к крыльцу.

   - Чу, никак наши вернулись?.. Так и есть, они, они! - проговорил Иван Семенович, взглянув в окно, выходившее из его комнаты на двор.

   - Ишь гулены, чуть не до полуночи катались.

   - Что делать - молодость!.. И мы с тобой, Степан Егорович, когда-то были молоды... Ох, молодость, молодость - счастливая пора житейская!..

   - Молоды-то мы с тобой, Иван Семенович, точно бывали, только нас с тобою так не баловали. В страхе да подчинении держали, а коли что не так - плетку в дело пускали. Так ведь?..

   - Другое было время, другой народ, другой и нрав!..

   В горницу к старикам быстро отворилась дверь, и не вошли, а скорее вбежали Николай и Наташа - оба веселые и довольные. У обоих в очах светилось счастье; оба раскраснелись от мороза и от волнения. Не успели они отряхнуться от снега, так в снегу и появились в горнице.

   - Гляди, гляди, Иван Семенович, чем не пара?.. Кажется, самим Богом назначены они друг другу! - с чувством проговорил Мешков, показывая на своего сына и на Наташу.

   - Батюшка родимый, что говоришь ты! - покраснев еще более, тихо проговорил Николай.

   - Что? Аль неправду? Ведь любишь ты Натальюшку, любишь. Чего краснеть-то? Ишь девица красная!.. Дело, сынок, житейское!.. Ну, ну, сказывай, по нраву ли тебе Наталья свет Ивановна?.. Да не красней ты, сделай милость! - весело засмеялся Мешков.- Ответ, Николушка, не надобен, вижу: любишь... Теперь твой черед, Иван Семенович, друже мой, дочку спроси: пусть она скажет, пусть порадует нас, стариков, своим ответом девичьим! - обратился Степан Егорович к Осокину.

   - Натальюшка, дочка милая, слышь, что купец московский говорит? Спросить тебя приказывает: люб ли тебе сынок его Николушка?.. Что молчишь, голубонька моя? Поведай нам про то, что сердце тебе скажет! Прямо говори, не бойся, не стыдись: зачинать нам свадьбу или нет? Как скажешь, дочка, как ответишь, так и быть тому...

   - Что же, скрывать не стану: Николай Степанович люб мне, стоять с ним под венцом большое счастье для меня, родимый батюшка! - Дрогнул голос у красавицы, и на густых ресницах появились слезы.

   - Так, так, Натальюшка, так! - воскликнул Мешков.- Что, нареченный мой сватушка, Иван Семенович? Говорил я тебе, так вот по-моему и вышло!.. Ну, что стоишь, что смотришь? Бери образ, я тоже возьму, и благословим наших деток на новую жизнь счастливую.

  

  

   Итак, в доме Осокина затеялась свадьба, а потому суета в нем стояла от ранней зари до глубокой ночи.

   Свадьбу спешили справить до великого поста. В доме прибирали, мыли, чистили; все горницы отделывали почти заново. В трех горницах сразу шили приданое Наташи; все ее подруги и девушки-мастерицы не разгибаясь сидели за работой. Эта работа красным девицам была не в труд, а в усладу: песни звонкие, величальные, не умолкали. Подруги величали Наташу с ее суженым, Николаем сударь Степанычем. Радость и веселье царили в доме Осокина.

   Гостей к Ивану Семеновичу понаехало со всех волостей многое множество. На что сестра его, старица игуменья-скитница Феофания, и та на время оставила свою смиренную обитель и приехала на свадьбу. Не для свадебного пиршества приехала старица-игуменья, а для того, чтобы свою племяннушку возлюбленную благословить на новую жизнь да еще познакомиться с женихом.

   - А помнишь, племяннушка, помнишь, как ты ко мне в скит собиралась, хотела принять иноческий чин и в келий затвориться?- с добродушною улыбкой сказали старица-игуменья, положив свою исхудалую руку на плечо Наташи.

   - Помню, матушка... Согрешила, не исполнила...- виноватым голосом ответила тетке девушка.

   - Господь милостив и сей твой грех простит. Ведь по своему малодушию, не обдумав хорошенько, ты хотел