Медзаботта Эрнесто - Папа Сикст V

чтобы он не умер, мой милый сын, вот для чего я это говорю, - вскричала Барбара каким-то диким голосом, так что княгиня невольно отшатнулась. - Я благословляю небо за то, что оно дало мне, бедной еврейке, в руки богатую и именитую княгиню, которой я могу сказать: "Ты должна отвечать на любовь моего сына, иначе ты погибла!"

   В первый момент княгиня Морани не нашлась, что ответить, до такой степени она была поражена словами Барбары, потом, придя в себя, сказала:

   - Эта женщина безумная!

   - Да, безумная... безумная от любви к этому ребенку, которого я выкормила своей грудью, безумная при мысли, что он может погибнуть от каприза знатной дамы. О, если это случится... клянусь Создателем... - Вслед за этим Барбара переменила угрожающий тон на мольбу. - Но вы, княгиня, не сделаете этого, не правда ли, вы так же добры, как и прекрасны... И мой милый Карл будет утешен... Для первого раза достаточно будет вам сказать ласковое слово, улыбнуться. О, сколько женщин позавидовали бы вам, княгиня, если бы они знали, как сильно любит вас Карл!

   - Очень может быть, - холодно отвечала княгиня. - Но вы, моя милая, забываете одно, - прибавила она.

   - Именно?

   - Что все эти прекрасные вещи вы говорите княгине Морани.

   Барбара мигом сделалась холодна, потух огонь в ее глазах, они стали бесстрастны, и она отвечала:

   - Нет, я этого не забыла, но мне казалось, что моя просьба имела некоторое основание.

   - В продолжение десяти минут, что я здесь, вы мне говорите только одни дерзости, - вскричала княгиня.

   - Прошу извинить меня, - отвечала старая еврейка, - я не светская женщина и не умею выражаться как аристократка.

   - Прекрасно. Но, пожалуйста, покончим эту глупую комедию, - говорила с нетерпением княгиня, - лучше скажите мне, могу ли я рассчитывать, что вы принесете в продолжение часа мне деньги.

   - Об этом мы поговорим после, сначала отвечайте мне, как вы намерены отнестись к Карлу Гербольду?

   - Так, как мне понравится, - отвечала княгиня, презрительно улыбаясь, - но могу вам сказать, что после ваших слов я, по всей вероятности, велю выгнать вон Гербольда, как только он покажется.

   - Как, прогнать моего Карла! - вскричала рассвирепевшая еврейка. - Но он умрет от такого оскорбления, и ты с ним вместе, потому что после Карла ты не проживешь одного дня, клянусь Создателем! О, с этих пор, прелестная дама, я объявляю вам смертельную войну, - прибавила Барбара, - вы не только не получите денег, но еще к князю Морани будет послано письмо со всеми подробностями вашей измены.

   - Гнусная негодяйка! - вскричала княгиня.

   - А вы здесь думали встретить комплименты, цветы светского красноречия, - продолжала еврейка, - и ошиблись. Но позвольте вам сказать, прелестная дама, что я хотя и простая женщина, но на этот раз стою выше вас. Я защищаю усыновленное мною дитя, а вы ночью, закутанная в плащ, бегали к закладчику, чтобы платить долги вашего любовника!

   - Клянусь, я тебе отомщу, негодная женщина, - сказала княгиня, разрывая кружева своего платка.

   - А может, вам это не удастся, а если и удастся, то поздно: после того, как барон Версье отдаст душу дьяволу.

   Княгиня сделала невольное движение.

   - Пожалуйста, не думайте, что эта угроза не имеет основания, - продолжала Барбара. - Барон сегодня утром адресовался к одному еврею, известному химику, с просьбой дать ему яд, действующий быстро.

   - Несчастный... И химик?

   - Дал барону яд. Какая же печаль для еврея отправить на тот свет христианина?!

   Последовало молчание. Княгиня задумалась, опустив голову на грудь, а Барбара пожирала ее глазами, радуясь эффекту, произведенному ее словами. Княгиня первая нарушила молчание.

   - Забудем все, что мы говорили, - сказала она. - Я готова заплатить проценты, какие вы захотите.

   Вместо ответа Барбара снова спросила:

   - Что вы ответите Карлу Гербольду, когда он вам признается в любви?

   - Что я люблю другого! - пылко ответила молодая женщина.

   - И тот, кого вы любите, умрет, - глухо проговорила еврейка. - Я не встретила сожаления к моему ребенку и буду безжалостна к другим!

   - Но ты, несчастная, просишь невозможного!

   - Не могла же я не испытать все средства, чтобы спасти моего дорогого Карла, так же как не в моих силах оставить и его смерть неотмщенною!

   - Значит, как бы велики ни были проценты, которые я бы тебе предложила...

   - Никаких сокровищ мне не надо! Единственное, к чему я стремлюсь, это сделать счастливым моего молочного сына.

   Барбаре показалось, что княгиня была тронута, но вскоре она поднялась с места, опустила вуаль на лицо и сказала, приближаясь к двери:

   - Прощайте! Благодарю вас, вы убедили меня, что княгиня Морани была бессильна упросить закладчицу. - С этими словами она взялась за ручку двери.

   - Княгиня! - живо вскричала еврейка. - Помните: если переступите этот порог, все будет кончено и я без малейшего колебания исполню все, что обещала! И завтра барон Версье в предсмертной агонии проклянет имя той, которая могла спасти его какой-нибудь ничего не стоящей для нее улыбкой, наклоном головы...

   - Молчи, несчастная! - вскричала княгиня, поворачивая голову к еврейке. - Разве ты не видишь, что каждое твое слово выводит меня из терпения. Быть может, я бы и исполнила твою просьбу, если бы ты не пристала ко мне с ножом к горлу.

   - О, княгиня, - сказала Барбара, падая на колени, - я не угрожаю вам, но молю вас, возьмите все, что у меня есть, но спасите моего ребенка.

   Княгиня почувствовала что-то особенное в своей груди, доселе ей неизвестное. Приподняв рыдающую в ее ногах старуху, она прошептала:

   - Встаньте! Вы добрая женщина. Гербольд будет жить.

   Барбара радостно вскрикнула и покрыла руки княгини горячими поцелуями.

   - Благодарю! Благодарю! - шептала она, задыхаясь от счастья.

  

   МЕЖДУ тем как Барбара так горячо защищала сердечные интересы своего милого Карла Гербольда, что делал Соломон Леви? Прежде всего, он крепко запер дверь и попробовал, надежна ли цепь. Снизу время от времени слышались голоса старой еврейки и княгини Морани. Ростовщик, приятно улыбаясь и потирая руки, думал: "Разговаривают, стало быть, дело ладится, она согласна заплатить... Нет хуже, когда сразу соглашаются, подобные дела никогда не бывают прочны". Рассуждая таким образом, старый еврей взял фонарь и нажал на скрытую в камине пружину; образовалось отверстие, ведущее в длинный узкий коридор. Еврей вошел в него, несколько пригнувшись; сделав шагов десять, он остановился около стены; здесь также при помощи скрытой пружины он отворил маленькую дверь и очутился в каменном четырехугольном помещении, совершенно защищенном от действия огня и воды. Около одной из стен стоял железный сундук, полный разных драгоценностей, кругом были расставлены мешки, наполненные червонцами. При виде всего этого богатства глаза старого еврея заблестели, он засунул руку в один из мешков, начал шевелить червонцы и радостно шептал:

   - Все мое... эти мешки, полные червонцев, мои!.. Никто из смертных, не обладает таким колоссальным богатством!.. Если бы я захотел, я бы мог купить целую провинцию и наслаждаться всеми благами жизни. Но я не хочу; нет, не следует трогать моего кумира!

   Соломон перебирал червонцы, металлический звук которых наполнял его душу неизъяснимым блаженством. Отворив железный сундук, еврей еще больше воодушевился. Сундук был полон драгоценностей самых отдаленных веков от этрусских художников до Бенвенуто Челлини. Тут были и короны, усыпанные бриллиантами, и колье, и нагрудники из крупного жемчуга, и золотые цепи, и браслеты, и перстни - чего тут только не было! Казалось, сокровища многих веков были собраны в сундуке. Соломон Леви, пожирая их глазами, задыхался от восторга.

   Старый еврей Соломон Леви пользовался громадным доверием в Европе, достаточно было его одной подписи, чтобы получить несколько сотен тысяч скуди. В эту эпоху сосредоточение богатств в одних руках и по преимуществу в руках еврейских было делом самым обыкновенным вследствие полного отсутствия правильного обращения капиталов. Свои несметные богатства Соломон Леви разделил на две части: одна из них вращалась среди коммерческих люден Европы, другая служила для его личного пользования. Старый ростовщик ежедневно являлся в подземелье любоваться на свои сокровища, что доставляло ему неизъяснимое наслаждение. Открыв железный сундук, он упивался блеском всех этих бриллиантов, рубинов, жемчугов, когда-то служивших украшением одежды королей, принцев и владетельных князей. В описываемый нами вечер он стоял на коленях перед открытым сундуком, с восторгом созерцая лежащие в нем сокровища. Вдруг лицо его побледнело, сердце замерло в груди, он увидал на стене луч света. Значит, в подземелье кто-нибудь проник! "Но кто? Откуда? Каким образом?" - мелькнуло в голове еврея. Он только хотел встать и осмотреть подземелье, как перед ним явились, точно вышли из-под земли, двое синьоров, вооруженных с головы до ног, одетых в испанские плащи. Ростовщик замер на месте, не имея сил выговорить ни слова. Между тем один из синьоров сказал:

   - Здравствуйте, маэстро Соломон! Или не узнаете старых друзей?

   - Ламберто Малатеста! - с ужасом прошептал еврей.

   - К вашим услугам! Я также пришел полюбоваться вашими сокровищами, которым позавидовал бы константинопольский султан. Признаюсь, мне за всю жизнь не доводилось видеть ничего подобного! - сказал бандит, приближаясь к сундуку.

   Старый еврей вдруг вышел из оцепенения. Он быстро вскочил на ноги и захлопнул сундук. Его могут убить, но зато большая часть сокровищ спасена! Двадцать человек тщетно бы старались открыть железный сундук, если бы им не был известен секрет.

   - Откуда вы вошли? - задыхаясь, прошептал Соломон.

   - Мы все путешествовали по подземелью, указанному мне вот этим приятелем, - отвечал, смеясь, Малатеста. - Кстати, маэстро Соломон, прошу извинить, я вам не представил моего лучшего друга Альфонса Пикколомини, герцога Монтемарчиано.

   Последний снял маску и обнажил свое страшное лицо. Еврей с ужасом невольно отступил перед этим человеком, имя которого было грозой для всего Рима. Малатеста продолжал:

   - Предки моего приятеля когда-то имели на этом месте замок, там наверху есть небольшое отверстие, через которое мы проникли. После нашего визита вы, конечно, замуруете это отверстие, хотя, сказать откровенно, это будет немножко поздно.

   - Что же вы от меня хотите? - спросил дрожащим голосом еврей.

   - О, вы это сейчас увидите, любезный маэстро Соломон, - отвечал Малатеста. - В эту минуту мы изображаем собой жандармов его святейшества.

   - Вам, маэстро Соломон, конечно, хорошо известно, - прервал своего приятеля Пикколомини, - что его святейшество строго запрещает скрывать капиталы и не пускать их в обращение.

   - Что касается мешков с золотом, - заметил Малатеста, - мы можем их оставить маэстро Соломону.

   - Ты с ума сошел, Ламберто! - прошептал герцог Монтемарчиано на ухо своему другу. - Оставить все это золото... Но ведь тут дело идет о королевском богатстве.

   - А ты, Альфонс, потерял голову, - отвечал Малатеста. - Разве есть возможность нам двоим унести такую тяжесть? Затем - как же можно сделать это незаметно? Самое лучшее - мы наполним наши карманы драгоценностями из сундука. Их хватит для нас обоих. Ты можешь выкупить свое герцогство, а я мою синьорию.

   - Ты прав, - прошептал Пикколомини. - Итак, маэстро Соломон, - продолжал он громко, - будет шутить. Открой сундук с драгоценностями. Живо!

   Между тем еврей уже несколько оправился от страха и сказал:

   - Вы можете разделить это золото, потому что оно мое, плод моих пятидесятилетних трудов, хотя и подло грабить беззащитного старика, но что же делать, я уступаю силе; что же касается сокровищ, спрятанных в сундуке, я не могу их отдать, потому что они не мои. Вы можете убить меня, но сундука я не отопру.

   - Как, мы не будем иметь сокровищ, скрытых в сундуке? - вскричал Пикколомини, подступая к еврею.

   - Нет! - повторил решительно старик.

   - А если мы перережем твою глотку вот этим кинжалом?

   - Можете не только убить меня, но подвергнуть самой ужаснейшей пытке, и все-таки не получите ничего из этого сундука.

   - Ну, полно, Соломон, - сказал кротко Малатеста. - Твое предложение для нас вовсе не подходящее. Куда мы денем твое золото? Не слоны же мы, чтобы могли поднять на своих спинах такую тяжесть. Да если бы мы и в состоянии были это сделать, то нам неудобно тащить по улице мешки с золотом, ты же сам это хорошо знаешь.

   - Я предлагаю вам то, что мне принадлежит, - отвечал еврей. - Повторяю, сокровища, скрытые в сундуке, не мои, часть из них мне отдана на хранение, а часть находится в залоге. Не могу же я вам отдать вещи, не принадлежащие мне.

   - Хорошо. Но позволь мне сделать тебе еще одно предложение, - продолжал Малатеста. - Сколько золота в этих мешках?

   - В каждом мешке двадцать тысяч скуди, - отвечал еврей, - и так как их семнадцать, то все вместе составит триста сорок тысяч скуди.

   - Теперь выслушай же меня, мы хорошо понимаем, что ты скорее готов умереть, чем открыть сундук, и не требуем от тебя этого. Мы готовы положиться на твою совесть: выбери сам из этих сокровищ бриллиантов на сумму двести тысяч скуди, и мы оставим тебя в покое навсегда. Видишь, какие мы честные!

   Соломон своим ушам не верил. Ему казалось, что сам Саваоф послал ангелов с небес спасти его. Жертва была велика, но она представлялась ничтожною перед потерей всего богатства.

   - И вы говорите правду? - спросил умоляющим голосом еврей. - Получив бриллиантов на двести тысяч скуди, вы оставите меня в покое?

   - В этом ты можешь не сомневаться, - сказал Пикколомини.

   - А вы, синьор Малатеста, даете мне слово благородного человека, что сдержите обещание? Вам я верю, вы никогда не изменяли вашему слову.

   - Даю тебе слово, - сказал Малатеста. - Отпирай же скорее, у нас нет времени дожидаться.

   Еврей подошел к сундуку и, помедлив, обратился к бандитам:

   - Простите, синьоры, но мне хотелось бы скрыть мой секрет. Я бы попросил вас отойти в противоположную сторону подземелья.

   Соломон смерил расстояние между ним и бандитами и сразу смекнул, что в случае нападения он всегда будет иметь возможность захлопнуть крышку сундука, наклонился и стал отворять его. Но лишь только он поднял крышку, Пикколомини, как тигр, прыгнул на него и погрузил кинжал в бок несчастного ростовщика; он упал, обливаясь кровью, но, падая, успел захлопнуть сундук.

   - Проклятье! - вскричал бандит.

   - Да, по милости твоей все потеряно! А я еще дал слово этому несчастному, - с горечью сказал Малатеста.

   - Бросим эти сожаленья и примемся за работу, - отвечал Пикколомини. - Через несколько часов рассветет, а таким воинам, как мы с тобой, неудобно при свете дня показываться на улице; попробуем оттащить сундук от стены и унесем его.

   - Пробуйте! Пробуйте!.. Подлые воры, грабители! - говорил умирающий еврей, заливаясь кровью. - Но вам не удастся открыть сундук... Будьте вы прокляты! - добавил старик и испустил дух.

   С минуту в подземелье царила гробовая тишина. Пикколомини прервал ее:

   - Мы у входа оставили лопаты, - сказал он. - Пойдем за ними.

   - А если мы лопатами ничего не сделаем?

   - Тогда знаешь что? Я выстрелю из пистолета в замок, - отвечал Пикколомини. - Идем!

   Двое бандитов ушли.

   Полчаса спустя они вернулись с лопатами в руках и лишь сделали несколько шагов, как вскрикнули и отступили с ужасом: сундук был открыт, и в нем ничего не было, даже самого незначительного колечка; мешки с золотом также исчезли. Среди подземелья лежал только труп зарезанного еврея с открытыми остекленевшими глазами, смотревшими на разбойников с какой-то злобной иронией. Злодеи, обезумев от страха, со всех ног кинулись из подземелья.

  

   - Фронтино?

   - Господин кавалер!

   - Кажется, уже давно день, который час?

   - Уже за полдень. Господин кавалер так хорошо спал, что я не осмелился беспокоить.

   - Ты, милый Фронтино, мне постоянно говоришь одно и то же. Помоги мне одеться.

   Лакей приступил к одеванию своего барина. В то время это дело было не легкое. Тогда мужчины носили то же, что теперь носят дамы: ожерелья, браслеты, ленты, кружева и т.д. Пока будет происходить процедура одевания, познакомимся с кавалером и его помещением. Комнаты кавалера Гербольда были в доме, стоящем на "Frinita dei Monti" против дворца Тосканского посольства. Они были убраны весьма роскошно. Владелец их, которого товарищи в насмешку называли D'herbault, принадлежал к разряду тех мужчин, которые до сорокалетнего возраста носят название прекрасных молодых людей, после сорока лет их называют bell'hom'ами, а в старости симпатичными старичками. Черты лица Гербольда были совершенно правильны, он имел орлиный нос, бегающие черные глаза и несколько выдающийся подбородок, что служило доказательством его еврейского происхождения. Волосы густые черные, лоб хотя и не отличался особенной красотою, но был белым и прекрасно оттенялся падающими на него мелкими кудрями. Зубы кавалера Гербольда были частые, белые, голос приятный - вообще он считался красивым молодым человеком в придворном кружке. Гербольд имел чин лейтенанта гвардии и занимал почетную должность при посольстве. Небезынтересно знать, каким образом этот, как называют французы, bellatre (франт, красивый) добился почестей, которые получали только молодые люди аристократических фамилий. Многое было причиной этому. Прежде всего, Гербольд был очень ловок, он не прочь был порой рискнуть и жизнью, но лишь в том случае, когда этот риск принесет ему несомненную пользу.

   На поле сражения он сумел обратить на себя внимание герцога Депернака и заручиться протекцией этого великодушного вельможи. Кроме того, Гербольд хотя и имел множество доброжелателей, но никак не мог себе объяснить причины этого таинственного явления. Какие то неизвестные друзья следили за ним и помогали ему во всем. Так, например, один из дворян, приближенных к королю, раз проиграл на слово очень большую сумму денег и был в страшном затруднении, как вдруг в одно прекрасное утро, проснувшись, этот королевский любимец находит у себя на столе именно ту сумму денег, которую он проиграл на честное слово, и около денег записку "от Гербольда". Само собой разумеется, вырученный таким образом придворный горячо благодарил Гербольда за его великодушный поступок, но Гербольд утверждал, что он тут ни при чем и что деньги послал кто-нибудь другой, написав его фамилию. Это последнее обстоятельство было отнесено к деликатности молодого человека, и Гербольд был вознесен на недосягаемую высоту. Впоследствии Гербольд и сам убедился, что деньги были даны его добрым гением, но кто этот добрый гений, молодой человек и сам не знал.

   Какая-то невидимая рука помогала ему все время. Когда гвардейский лейтенант Крокту был убит на дуэли, Гербольд не смел и помыслить занять эту должность, тем не менее, король Генрих III произвел его в лейтенанты гвардии и назначил на место убитого Крокту. Не желая подвергать молодого человека нападкам со стороны аристократов-военных, король приказал прикомандировать его к римскому посольству. Все были крайне удивлены быстрым повышением безродного юноши.

   Старый герцог Руде по этому поводу сказал: "Не удивляйтесь, господа, счастье - женщина!" И действительно, это была женщина, но не в том смысле, в котором предполагал герцог. Добрым гением для Карла Гербольда была его родная мать Барбара, из скромности и, не желая выдать тайну сына, назвавшая себя княгине Морани кормилицей Карла. Отец Карла, вельможа-христианин, соблазнил красивую еврейку Барбару, когда ей было шестнадцать лет, и потом, разумеется, бросил. Барбара оказалась на улице с ребенком на руках. Вскоре умерла ее тетка и оставила ей маленькое наследство в Лионе. Барбара отправилась туда и всем выдавала ребенка за сироту, сына одного благородного француза, умершего в Италии. Себя же выдавала за кормилицу маленького Карла. В Лионе она познакомилась с банкиром Соломоном Леви, который влюбился в нее и предложил ей выйти за него замуж. Но Барбара, желая исключительно посвятить всю жизнь своему милому Карлу, отказала. Тогда Соломон предложил ей войти с ним в компанию и управлять его делами. На это Барбара согласилась и вскоре ее участие в операциях Соломона Леви принесло блестящие плоды. С последним мы несколько уже знакомы, ибо присутствовали при расчетах старого ростовщика с Барбарой. Между тем Карл Гербольд был определен в одну из французских коллегий и отдан на попечение некоего разорившегося аристократа Куртабея, который имел хорошие связи при дворе. Воспитание, полученное молодым Карлом, позволило ему войти в аристократический круг и, наконец, быть представленным ко двору.

   Мы уже видели, как прекрасно устроилась его карьера. В это время католическая лига во Франции начала творить ужасные дела, в особенности стали преследовать евреев. Соломон Леви уехал в Рим, хотя и в Риме положение евреев было дурно, как и повсюду в Европе, за исключением Турции, которая тогда показывала христианам пример веротерпимости, но все же в Риме было лучше, чем во Франции, где евреям и протестантам от католической лиги буквально житья не было. Барбара последовала в Рим за своим хозяином, но часто ездила во Францию к сыну. При помощи денег Барбаре удалось устроить сына при французском посольстве в Риме. Таким образом, она могла постоянно видеть своего ненаглядного Карла и быть для него добрым гением. Здесь, кстати сказать, что эта необыкновенная женщина даже сыну не сказала, что она его родная мать; Гербольд считал ее своей кормилицей. Коммерция или, правильнее, ростовщичество приносило такие громадные проценты дому Соломона, что в эпоху прибытия Карла Гербольда в Рим Барбара уже располагала весьма солидными средствами в верных билетах, которые постоянно носила при себе.

   Фронтино, помогая барину одеваться, сообщил ему новости.

   - Красавица Диомира, - говорил он, - бросила принца-кардинала Андреа, несмотря на все пожертвования, которые он ей делал.

   - Вероятно, перешла к другому?

   - Ни к кому.

   - Да полно говорить вздор, - возразил Гербольд. - Диомира - без любовника! Это все равно, что море без воды или Рим без священников.

   - Между тем это так. Говорят, будто куртизанка решила бросить греховную жизнь и посвятить себя Богу. Мне передавали верные люди, что Диомира спрашивала одно духовное лицо, может ли она основать монастырь на свой капитал, и что духовное лицо дало ей отрицательный ответ, так как деньги, нажитые греховными делами, должны принадлежать дьяволу, а не Богу, что самое лучшее - если она раздаст все свои богатства бедным и вступит сама в монастырь.

   - Ну и что же, приняла она этот совет?

   Потом она советовалась с иезуитом, и он ей сказал, что, так как она имеет благие намерения, то Господь благословит ее, несмотря на то, что богатство нажито греховными делами. Последствием этого совета состоялось окончательное решение Диомиры основать монастырь кающихся девушек, в котором она будет настоятельницей.

   - Этот монастырь должен быть очень интересен, - заметил, смеясь Карл. - Как бы мне попасть туда в качестве исповедника?

   - Ну, это для вас, синьор, было бы несколько рискованно. В таких случаях Сикст неумолим. Вы, конечно, знали клирошанку Тор ди Спекки?

   - Еще бы мне ее не знать! Она была такая хорошенькая.

   - Ну вот, изволите ли видеть, папа узнал, что красавица Спекки скоро должна была одарить папское правительство верноподданным или верноподданной и что многие монахини увеличили народонаселение Рима здоровыми младенцами.

   - Превосходно! - вскричал, смеясь Гербольд. - Это так натурально!

   - Да, но последствия-то были самые печальные. Монастырь весь раскассировали: настоятельницу запрятали куда-то в отдаленный монастырь, монашенок тоже, а исповедника заперли в тюрьму, где он и почил в мире.

   - Да, дела несколько изменились, - пробормотал лейтенант, - при покойном папе, упокой Бог его душу, за подобные пустяки не поступали так строго; вообще можно было жить в свое удовольствие, не рискуя попасть на каторгу или болтаться между небом и землей. Кстати, что, за это время были казни?

   - Пустячные! Нескольких бандитов повесили на мосту св. Ангела.

   На некоторое время разговор прекратился. Фронтино ждал вопроса от своего господина, но он молчал, погруженный в думу. Лакей, видя, что его ни о чем не спрашивают, начал сам рассказывать и другие новости.

   - Много толков о двух происшествиях, - говорил лакей. - Герцогиня Юлия Фарнезе взяла себе любовника, и очень красивого...

   - Принца-кардинала австрийского, конечно, - прервал его Карл, - так как прелестная Диомира сделала вдовцом его имененцию?

   - О, нет - кардинал должен будет вдовствовать, если не сыщет себе другую красавицу кроме Юлии Фарнезе. Новый фаворит герцогини - молодой кавалер Зильбер, личный адъютант герцога Александра Фарнезе, который послал его к своей сестре с письмом. По всей вероятности, посланный сумел угодить герцогине, потому что он в настоящее время полный хозяин во дворце: все служащие беспрекословно ему повинуются. Говорят, кавалер Зильбер уходит из дворца с утренней зарей.

   - Странно! Ну, а великий кардинал Фарнезе смотрит на все это сквозь пальцы?

   - Рассказывают, что сначала кардинал приходил в ярость, когда говорили ему об этой связи, но после свидания с племянником совершенно успокоился и теперь относится так же благосклонно к кавалеру Зильберу, как и его сестра.

   - Понимаю. Ну, а другие новости из аристократического мира?

   - Княгиня Морани...

   - Смотри, Фронтино, - прервал его Гербольд, - если ты позволишь себе сказать хоть одно непочтительное слово о княгине Морани, я разобью тебе башку вот этим шандалом.

   Фронтино сделал такую испуганную физиономию, что Карл не мог удержаться от смеха и сказал:

   - Ну, продолжай же, только, пожалуйста, не забудь, о чем я тебе сейчас говорил.

   - Да я ничего дурного и не желаю сказать, - отвечал лакей, - какая мне надобность, что княгиня вчера вечером не хотела принять барона Версье, несмотря на то, что он три раза приходил во дворец Морани.

   - Как, княгиня не приняла барона Версье?! - вскричал Карл. - И ты, болван, мне не сказал этой новости прежде всего?

   - Я эту новость хранил напоследок, - отвечал, плутовски улыбаясь, Фронтино.

   - Рассказывай же, рассказывай! - нетерпеливо говорил Карл.

   - Дело вот в чем. Барон, как вы знаете, совсем разорился, что нисколько не уничтожило в нем страсти к игре. Говорят, ему княгиня помогла. Правда это или нет, я ничего не знаю.

   - Ну, ну, говори дальше, без комментариев.

   - Дня четыре или пять тому назад, рассказывают, будто бы барон Версье проиграл на слово две тысячи скуди. В продолжение трех дней барон избегал весь Рим, побывал у всех ростовщиков и нигде не мог достать медного гроша, потому что уже известно каждому, что теперь у барона ровно ничего нет. Княгиня Морани также хлопотала достать деньги для барона, но безуспешно. Ей оставалось одно средство: адресоваться к мужу, но этого она не могла сделать, боялась, что муж ее убьет из ревности.

   - Неужели же муж не знает того, что известно уже всем?

   - Вы ошибаетесь, синьор, далеко не всем. Об этом деле знаем только мы, слуги, и более никто. А мы немы, как могила.

   - Могу себе представить! - сказал, улыбаясь, лейтенант.

   - Вы не верите потому, что я вам рассказываю, но вы другое дело. Прежде всего, секрет, вверенный вам, так тут и останется, потому что вы вполне благородный господин. Притом же, все, что касается княгини Морани, вы принимаете всегда очень близко к сердцу...

   - Ты мне надоедаешь своей болтовней, продолжай, - вскричал нетерпеливо Гербольд.

   - Рассказывают, будто княгиня уже поздно вечером отправилась к одному известному ростовщику-еврею, где пробыла более двух часов.

   - Боже, как она его любит! - прошептал Карл.

   - Таким образом, - далее говорил лакей, - благодаря княгине Морани барон заплатил свой долг, что очень подняло его кредит. Но когда он отправился поблагодарить княгиню, его не приняли. Три раза он приходил во дворец князя Морани, и каждый раз ему отказывали.

   - Это в ее духе, - прошептал молодой человек, - спасти ближнего, подать ему руку помощи и самой остаться в тени. Сердце этой женщины пропасть; счастлив будет смертный, разгадавший ее тайны.

   - Как прикажете завить вас? - спрашивал Фронтино.

   - По-военному, без духов. Сегодня я должен сделать визит кардиналу Мадруччио. Кто там? - спросил лейтенант, услыхав шум в приемной.

   Дверь отворилась, и на пороге показалась Барбара.

   - А, это ты, кормилица? - вскричал Гербольд. - Садись ближе ко мне. Фронтино, - обратился он к слуге, - распорядись, чтобы приготовили хороший завтрак для моей дорогой кормилицы; потом возвращайся завить меня.

   Лицо и вся фигура Барбары представляли совершенную противоположность тому, что мы видели в конторе Соломона Леви. На ней было надето черное платье и шляпка, ее шею украшало золотое ожерелье; волосы тщательно приглажены. Барбару уже нельзя было назвать старухой, она выглядела тридцатилетней женщиной-красавицей. Ее выразительные глаза блестели, улыбка играла на тонких губах. Барбара была счастлива, она видела своего дорогого Карла.

   Гербольд, в свою очередь, был очень привязан к кормилице. С самого раннего детства она проявляла к нему самую нежную привязанность. Не подозревая в ней родную мать, он, тем не менее, ценил любовь Барбары как своей кормилицы. Гербольд, в сущности, был недурной человек, имел очень доброе сердце, хотя общество и наложило на него свою печать великосветского фата, но природа его осталась та же. Он искренне был привязан к кормилице и всегда с особенным удовольствием принимал ее.

   - Представь себе, Карл, - говорила, усаживаясь, Барбара, - меня к тебе пускать не хотели. Лакей в приемной сказал мне, что ты занят своим туалетом. Будто бы я, вскормившая тебя, не имею права присутствовать при твоем одевании.

   - Этот другой мой лакей совершенный осел, - вскричал Гербольд, - его надо прогнать. Как же ты с ним сладила?

   - Очень просто, сунула ему в руку скуди, он меня и впустил к тебе.

   - Скуди! - вскричал молодой человек. - Ты, кормилица, должно быть, очень богата.

   Еврейка улыбнулась.

   - У меня есть более, чем мне необходимо на мои маленькие расходы, - сказала она. - Когда я закрою глаза ты получишь небольшой сюрпризец. Но поговорим о более веселом. Я получила ответ из Ливорно.

   - А! - с живостью вскричал Карл. - Это документы, о которых ты мне говорила?

   - Именно. Вот свидетельство о твоем рождении, - продолжала Барбара, вынимая из кармана бумагу. - Это выписка из книги церкви св. Лоренцо; эта книга сначала исчезла, думали, что она сгорела, но старый священник сохранил другой экземпляр. Вот подписи четырех нотаблей Ливорно и их заявление, что они знали лично капитана кавалера Гербольда, находившегося на службе Франции, у которого родился сын Карл, вверенный опеке Барбары Перино после смерти капитана Гербольда.

   Молодой человек весь просиял от радости, рассматривая документ.

   - А вот родословное дерево, - продолжала еврейка, - и копия с духовного завещания, по которому глава дома твой дядя барон Гербольд делает тебя наследником своих титулов, замка и всего своего имущества; он умер два месяца назад.

   - Богатое наследство? - спрашивал Карл.

   - Ну, этого нельзя сказать, на замке было много долгов, которые я вынуждена была заплатить, не желая лишить тебя этого родового гнезда твоих предков. Долги заплачены, конечно, от твоего имени.

   - Титул! Древний феодальный замок! - вскричал вне себя от радости молодой человек. - Кормилица, да ты просто мой добрый гений! Ты устраиваешь мое счастье на земле: деньги, почести, положение в обществе, ты все мне даешь!

   - Не надо преувеличивать, милый Карл, - отвечала еврейка, целуя белый лоб молодого человека, на котором искусный Фронтино уже изобразил очень красивые кудри. - Я только практична, люблю тебя и желаю, чтобы ты был счастлив.

   Гербольд с восторгом глядел на свою кормилицу.

   - Знаешь, о чем я думаю? - сказал он после непродолжительного молчания.

   - О чем, дитя мое?

   - Я думаю, что, если бы я знал родную мать, я не мог бы ее любить более, чем я тебя люблю. Скажу более: мне кажется даже и менее...

   Две незаметные слезы, скатившиеся из глаз счастливой матери, были ответом на эти слова сына. Она уже забыла все опасности и унижения, которые должна была перенести, чтобы незаконнорожденному еврейскому мальчику добыть почетное имя древнего дворянина. Она уже не думала о том, что каждая из этих подписей на документах куплена слишком дорогой ценой: старый барон Гербольд, известный мот и развратник, иначе не соглашался признать в своем духовном завещании милого племянника Карла наследником своих титулов, как за громадное вознаграждение, и, получив условленную плату, вдруг вознамерился изменить завещание, но тут помог доктор еврей, способствуя неожиданной кончине старого барона. Все это забыла любящая мать, она была истинно счастлива, видя, как сын ценит ее заботу о нем.

   Тем не менее, лицо Карла вдруг совершенно неожиданно затуманилось, Барбара не могла не заметить этой перемены и спросила сына:

   - Что с тобой?

   - Ах, кормилица! - прошептал молодой человек. - Есть в моем сердце горе, которое не в силах ты уничтожить никаким золотом.

   - Что же заботит тебя, скажи мне, Карл?

   - Хорошо, я тебе признаюсь как самому моему дорогому другу. Я люблю одну женщину, люблю страстно, до безумия, и, на мой взгляд, ни одна женщина в мире не может сравниться с нею. К моему несчастью, она не только не отвечает на мою любовь, но, напротив, презирает меня. Я чувствую, что умру от горя! - прибавил молодой человек.

   - Не ошибаешься ли ты, дитя мое, - сказала, улыбаясь, кормилица. - Если я не ошибаюсь, эту женщину зовут княгиней Морани?

   - Да.

   - Ну так можешь успокоиться, она будет принадлежать тебе, и так скоро, как ты и не ожидаешь.

   Молодой человек с удивлением смотрел на свою кормилицу и не верил ушам своим. В это самое время дверь отворилась, вошел лакей и подал ему письмо следующего содержания: "Княгиня Морани будет ждать кавалера Гербольда у себя во дворце сегодня, от двух до четырех часов".

   - Ну вот видишь, я тебе говорила! - вскричала еврейка.

   Карл с криком радости бросился в объятия своей кормилицы.

  

   МЕСТО, называемое Foro Romano, где совершались великие дела в древнем Риме, составляющие гордость римлян, папское правительство отвело для скотского рынка - campo Vaccino. В эпоху нашего рассказа эта площадь была совершенной пустыней и пользовалась самой дурной репутацией. Невежественная толпа утверждала, что здесь собираются ведьмы и устраивают свой адский шабаш. Папское правительство не уничтожало предрассудков, напротив, поддерживало их, вполне основательно сознавая свою силу в невежестве народа, слепо веровавшего в непогрешимость папы как наместника Христа. В конце Форо, граничившего с Колизеем, были развалины языческого храма, стены которого хорошо сохранились. Дверей в храме, конечно, не было и следа, свет туда падал сверху. Это место в особенности возбуждало страх, ибо в храме, по утверждению очевидцев, было главное сборище ведьм. Часто в темную, безлунную ночь изнутри храма виднелось пламя, что служило несомненным доказательством присутствия адской силы. Папская полиция, поддерживая в гражданах предрассудки, сама была далека от мысли приписывать всем этим явлениям сверхъестественный характер и некоторое время следила за храмом. Убедившись, что в нем не собираются политические заговорщики, а что он служит кровом для самых мирных бродяг, власти оставили храм в покое, не опровергая народную молву.

   В одну темную и бурную ночь, два месяца спустя по приезде в Рим кавалера Зильбера, в храме жила молодая девушка из народа, нисколько не похожая на страшную ведьму. Таинственная обитательница, напротив, была красавица в полном смысле этого слова. Высокая, стройная, с правильными, выразительными чертами лица, черными глазами, блестевшими точно два раскаленных угля, густой косою до пят и коралловыми губами, сулившими муки inferno и блаженство paradise. В ночь, о которой идет речь, красавица стояла около котла, висевшего над огнем, мешая деревянной ложкой жидкость, варившуюся в котле. Была темная ночь, небо заволокло тучами, на всей пустынной площади не было живой души. Пламя, выходившее иногда из-за высоких стен храма, окончательно убеждало суеверных римлян в том, что это сборище ведьм совершающих свой адский шабаш. Запоздалый путник, видя огонь, выходивший из-за развалин, набожно крестился и спешил миновать это проклятое место. Занятия юной колдуньи были прерваны шумом шагов, вдруг раздавшихся у входа.

   Красавица перестала мешать, чутко стала прислушиваться и спросила:

   - Кто там, это ты, Тит?

   - Кто же кроме меня? - отвечал мужской голос, и к котлу подошел красивый юноша лет двадцати. Это был тип, также мало соответствовавший народной фантазии. Высокий ростом, крепкого сложения, с красивым лицом, хотя несколько сурового выражения, Тит - так звали юношу - представлял собой идеал римского плебея, который изумлял мир своею храбростью и силой во времена древнего Рима.

   Девушка повернула свою красивую головку к Титу и, улыбаясь, сказала:

   - Ну, ты принес мне, что я тебя просила?

   - Да, но с некоторыми хлопотами; мой отец до ночи был занят.

   - Устал от работы?

   - Да, и, к сожалению, заработал слишком мало. Повесил двух несчастливцев и получил за труд самые пустяки: по четыре скуди с головы. Когда суд приговаривает к плахе, заработок бывает гораздо лучше. За каждого обезглавленного преступника отец получает по пятьдесят и более скуди. А сегодня были лишь осужденные к виселице. Один из них ни за что не хотел умирать, отец никак не мог с ним справиться; пришлось мне помочь. Вот кровь этого повешенного, я с большим трудом мог ее добыть, - прибавил Тит, подавая пузырек девушке.

   Молодая колдунья взяла пузырек с кровью и тотчас же вылила его в кипящий котел, потом из-за пояса достала также пузырек с жидкостью и вылила туда же, тщательно размешивая кипяток.

   - Кроме этой медицины, я тебе еще принес кое-что, - говорил Тит, вынимая из кармана хлеб и большой кусок ветчины.

   - Какой ты милый, Тит, - вскричала красавица, любовно глядя на молодого человека, - ты заботишься не только о необходимой мне медицине, но еще и о том, чтобы я была сыта; спасибо тебе!

   - Вздор, о котором не стоит и говорить! - отвечал Тит. - Я всегда бываю истинно счастлив, когда мне