Медзаботта Эрнесто - Папа Сикст V

вятейшество своими жгучими глазами и снова опустил голову, не сказав ни одного слова.

   "Это преступление тем более ужасно, - сказал в заключение папа, - что оно касается нашего достойного и уважаемого собрата кардинала Монтальто: убитый молодой человек был его родным племянником. Но мы торжественно объявляем, что меры, предписанные нами следователям, будут вполне одобрены его имененцией кардиналом Монтальто".

   Говоря это, папа бросил почти умоляющий взгляд на Монтальто. Последний холодно отвечал:

   - Я не смею одобрять или порицать распоряжения моего государя, мое дело лишь повиноваться ему.

   Этими словами, вызвавшими беспокойство всех кардиналов, а в особенности самого папы, окончилось заседание консистории. Но едва папа вышел в свои апартаменты, как ему доложили о приходе кардинала Монтальто. Григорий XIII хотел уже отдать приказание отказать кардиналу, но увидал его, следовавшего почти по пятам докладчика. Папа был вынужден его принять.

   - А, это вы, кардинал Монтальто! - вскричал папа, с трудом скрывая свое неудовольствие. - Надеюсь, что вы пришли не по делу вашего племянника?

   - То, что вы изволили называть делом моего племянника, есть не что иное, как гнусное убийство, совершенное разбойниками, рассчитывающими на безнаказанность. Именно это последнее обстоятельство и побудило меня броситься к ногам вашего святейшества и молить о правосудии.

   - Но, кардинал, мне кажется, что мы уже достаточно обсудили в консистории...

   - В консистории, ваше святейшество, обещали наказать примерно злодеев. Ввиду чего я и осмелился явиться перед вашими светлыми очами, дабы сообщить вашему святейшеству имя главного преступника и молить вас исполнить данное вами обещание, наказать злодея так, чтобы весь христианский мир знал, как Викарий Христа Спасителя карает преступления.

   Григорий XIII побледнел, он отлично понял, на кого намекает Монтальто, и вскричал:

   - Я не хочу знать имени преступников! Вы, кардинал, в данную минуту находитесь не в нормальном положении, под влиянием вашего несчастья, и можете оговорить невинного; лучше предоставить это следователям.

   - Именно следователей-то я и желаю повести на прямую дорогу, указав им имя преступника.

   - Кто же, по-вашему, этот преступник? - спросил папа.

   - Паоло Джиордано Орсини, герцог Браччиано.

   Папа хотя и ожидал услышать от кардинала имя герцога, но сделал вид, будто крайне удивлен.

   - Герцог Орсини! - вскричал он. - Быть не может! Это не что иное, как самая гнусная клевета; такой знатный вельможа не может совершить подобное преступление. Какие же вы имеете доказательства, обвиняя герцога Орсини?

   Лицемерие папы возмутило до глубины души Монтальто; он смерил его презрительным взглядом и сказал:

   - Мне кажется, ваше святейшество не может не согласиться, что человек, хладнокровно задушивший свою жену Изабеллу, сестру друга герцога Тосканского, не задумается убить юношу, ставшего ему на пути в его бесчестных целях, юношу, ничем более не отличавшегося, как родством с кардиналом Монтальто, который не имеет счастия пользоваться расположением святейшего отца папы?!

   - Кардинал!

   - Ваше святейшество хорошо знает, - продолжал Монтальто, не обратив внимания на восклицание папы, - что герцог Браччиано очень интересовался Викторией Аккорамбони, женой убитого, и во что бы то ни стало, хотел обладать ею; муж Виктории был существенной помехой для достижения этой цели, его следовало устранить, и герцог Браччиано его устранял.

   - Но где же доказательства? - вскричал папа.

   - Если ваше святейшество прикажет арестовать виновного, то эти доказательства явятся без всякого сомнения.

   Папа некоторое время хранил молчание. Монтальто сначала показалось, что его донос произвел впечатление, между тем в сущности это было далеко не так. Григорий XIII просто придумывал средства, как бы выйти из этого неловкого положения.

   - Но подумали ли вы о том, - сказал папа после некоторого молчания, - что арест такого важного лица, как Орсини, может вызвать беспорядки в государстве?

   - Строгое исполнение закона не может вызвать беспорядков, - отвечал холодно кардинал, - угнетенный народ сумеет оценить распоряжение вашего святейшества.

   - Но здесь речь не о народе, а о государстве, - возразил нетерпеливо папа, - поймите, что государство будет в опасности.

   - Прошу ваше святейшество припомнить строки, написанные в святой книге: "Fiat justitia, pereat mundus!"

   - Довольно, кардинал Монтальто! - вскричал святой отец. - Вы уже начинаете указывать нам наши обязанности, вы забываете, что управление церковью и государством мы получили наитием Святого Духа. Прошу не забывать также, что первая обязанность верноподданного - повиновение, а первое достоинство духовного лица - смирение.

   Монтальто первый раз в жизни вышел из себя. Приблизившись к папе, он смерил его своими жгучими глазами и, стиснув зубы, прошептал:

   - А вы, святейший отец, не забывайте, что Провидение страшно наказывает недостойных властителей, жертвующих его святым законом ради своих земных расчетов.

   Сказав это, Монтальто повернул спину и величественной поступью направил свои шаги к выходу.

  

   В мрачной и низкой зале исторического дворца "Cancelleria", стоящего около "Campo dei Fiori", происходила страшная сцена. День уже склонялся к вечеру, в громадный зал еле проникал луч вечерней зари сквозь железные решетки низеньких окон. В углублении этого смрадного склепа виднелось красное пламя из жаровни, наполненной пылающими угольями. Кругом по стенам были орудия пытки: блок, клещи, щипцы, железные обручи, колодки и длинное ложе с ремнями, на которое клали пытаемую жертву. В зале присутствовало несколько человек. С ними нам не мешает ознакомиться поближе. Главный из них, по-видимому, начальствующий, был известный Джиакомо Бонкомпаньи, герцог де Сора, сын папы Григория XIII, который выдавал его за племянника - ложь, возбуждавшая улыбку каждого. Дон Джиакомо был фаворитом папы и причиной величайших беспокойств его святейшества. Красивый, молодой, элегантный, смелый, расточительный, Джиакомо имел все качества Алкивиада. Папа хотел сделать его священником и наградить кардинальской мантией, но это оказалось невозможным. Молодой человек предпочитал военное поприще, ввиду чего папа произвел его в генералы войск святой церкви. Капитан папской гвардии любил жуировать, в особенности он был падок до женского пола. Часто, чтобы приобрести расположение какой-нибудь красавицы, он, не задумываясь, делал громадные долги, которые, к великому своему огорчению, должен был платить его августейший родитель папа Григорий XIII. Иногда последний не шутя, гневался на сына, прогонял его, не велел показываться ему на глаза. Но эти комедии только возбуждали смех герцога де Сора, он очень хорошо знал, что августейший родитель не может жить без него. И действительно, спустя несколько дней после грозной сцены Джиакомо снова призывался в апостольский дворец, и дело шло по-старому. Слабость его святейшества к сыну, названному им племянником, очень дорого стоила римским гражданам: молодой красавец генерал совершенно безнаказанно чинил всякие злодейства и беззакония.

   Герцог де Сора был одет в бархатный плащ бирюзового цвета и круглую шляпу с пером, он был высокого роста, прекрасно сложен, с правильными чертами лица, выражавшего холодный цинизм, и большими черными глазами навыкате. Рядом с ним стоял его лейтенант, мужчина лет пятидесяти, со свирепой, отталкивающей наружностью, серыми волосами, стоящими как щетина, и мутными глазами самого холодного и бесчувственного злодея. Его мускулистое тело было обтянуто черной бархатной туникой; за поясом торчали два пистолета. Звали его дон Марио Сфорца. Его обязанностью было охранять провинции от бандитов, ибо Марио Сфорца сам был первоклассным разбойником и убивал, грабил, насиловал мирных провинциалов во имя закона. От каждого бандита жители провинций могли ожидать хоть какого-нибудь снисхождения, но от этого страшного злодея никому не было пощады. С Марио Сфорца мог сравниться по грабежу и разбою только Просперо Колонна. Народ не звал их обоих иначе, как убийцы (ammazzatori).

   Третий субъект был тот самый предатель, который постучал в окно, когда был вызван несчастный муж красавицы Виктории, и потом принимавший непосредственное участие в убийстве молодого человека. Остальные двое исполняли обязанности палачей. Имя обвиняемого было Греко, его папские сбиры арестовали в ночь убийства. Греко, конечно, нисколько не беспокоился, надеясь на заступничество всемогущего герцога Браччиано, но злодей, как увидим ниже, ошибся. Введенный двумя палачами в зал пытки и увидав все эти страшные орудия, Греко невольно сделал шаг назад и задрожал всем телом, холодный пот выступил на его лице. Но, вспомнив, что за все мучения его щедро наградит герцог Браччиано, он несколько оправился. Марио Сфорца, кончив совещание с герцогом, дал знак палачам подвести ближе обвиняемого.

   - Тебя зовут Греко? - спросил он.

   - Точно так, - отвечал последний.

   - Ты слуга синьора Франциска Перетти?

   Греко и на этот вопрос отвечал утвердительно.

   - Ты обвиняешься в соучастии в убийстве твоего господина.

   - Я невиновен. Чтобы я принимал участие в убийстве моего господина? Да Бог меня сохрани, я бы сам сто раз позволил себя убить, защищая его моей грудью.

   Марио Сфорца посмотрел на Джиакомо и улыбнулся.

   - Говорят, - продолжал лейтенант, - что ты знаешь убийц и можешь назвать их по именам.

   - Великий Боже! Да когда бы я мог это сделать? Ночь была темная, в двух шагах ничего нельзя было рассмотреть, затем страх...

   - Впрочем, мы даром теряем время, - нетерпеливо сказал Марио. - Гей, помощники, заставьте петь этого зяблика!

   Двое палачей подхватили Греко, скрутили ему руки назад, привязали к блоку и мигом вздернули к потолку. Эта пытка была одна из самых мучительных, все мускулы вытягивались и нестерпимо болели. Несчастный кричал душераздирающим голосом и клялся отвечать на все вопросы. Лейтенант дал знак, пытаемого опустили на землю.

   - Пусть придет канцелярист и записывает мои показания, скажу всю правду.

   - Не надо записывать, мы и так будем помнить, - холодно улыбаясь, сказал Марио.

   Греко не понял всей иронии этих слов.

   - Я должен сказать вам, - показывал обвиняемый, - что я узнал убийцу. За несколько дней перед несчастьем мой покойный господин на улице Юлия встретил кавалера Пеллетьери. Между ними завязалась ссора, и мой господин стал грозить смертью кавалеру Пеллетьери...

   - Перетти грозил смертью такому храбрецу, как Пеллетьери! Греко, пытка, очевидно, тебе не развязала язык.

   - Я, господин, показываю сущую правду, - отвечал обвиняемый, - в ночь преступления я видел господина Перетти, окруженного синьорами, среди которых я отлично рассмотрел высокую фигуру кавалера Пеллетьери...

   - Как же ты мог рассмотреть кавалера Пеллетьери... если, как ты сам говоришь, ночь была страшно темна?

   - Иногда блестела молния.

   - Ах, молния!

   Проговорив эти слова, Марио отошел в сторону и начал шептаться с герцогом де Сора. Потом опять приблизился к Греко и бросил на него взгляд, от которого у несчастного замерла душа.

   - Итак, - обратился он снова к обвиняемому, - ты уверен, что убил Перетти кавалер Пеллетьери?

   - Вполне уверен, ваше превосходительство, я видел его своими собственными глазами.

   - Странно, как это так могло случиться, - сказал лейтенант. - Пеллетьери, вероятно, предвидя твой оговор, давным-давно уехал из Рима и до сих пор никто не знает, где он находится, а ты знаешь, даже видишь его собственными глазами. Странно!

   Эти слова произвели эффект чрезвычайный. Греко сконфузился и не знал, что сказать. Марио продолжал:

   - Но о герцоге Браччиано ты ничего не можешь сообщить? Не принимал ли он прямого или косвенного участия в убийстве Франциска Перетти?

   - Герцог Браччиано! - пробормотал обвиняемый. - Я не понимаю, что тут может быть общего? Ваше превосходительство изволит шутить?

   - Ничуть. Я очень серьезно еще раз повторяю мой вопрос и прошу отвечать на него без всяких уверток: принимал ли участие герцог Браччиано в убийстве Франциска Перетти?

   - Пресвятая Дева! Да какое же я мог иметь отношение к герцогу Браччиано? Я находился на службе у синьора Франциска Перетти.

   - Подумай-ка хорошенько, а быть может, ты что-нибудь и знаешь?

   - Ничего я не знаю.

   - Решительно ничего?

   - Решительно ничего.

   - Ну, делать нечего, надо прибегнуть к более серьезным мерам, иначе мы не добьемся правды от этого упрямого осла, - сказал Марио. - Гей, помощники! Огонь и масло!

   Палачи взяли Греко, повалили его на скамейку, прикрутили к ней веревками и сняли обувь.

   - Начинай! - скомандовал лейтенант.

   Один из палачей намазал маслом ступни Греко и приложил к ним докрасна раскаленные щипцы. Несчастный закричал не своим голосом. По комнате пошел смрад жженого мяса.

   - Желаешь ли сказать правду: - спрашивал лейтенант.

   - Ой, я сказал все, что знал, ой, я не могу, мне больно! - вопил Греко.

   - Намажь больше, - опять скомандовал Марио.

   Палач гуще вымазал маслом ступни и приложил к ним почти докрасна накаленное железо. Сначала послышалось шипение, потом оно смолкло; огонь уничтожил мускулы и дошел до кости. Раздирающие душу вопли вылетали из груди мученика.

   - Ну, а теперь ты будешь говорить правду? - спрашивал Марио.

   - Ой, буду! Буду! Освободите, нет моей мочи! - кричал Греко.

   Лейтенант сделал знак палачу. Тонио взял тряпку, напитал ее какой-то жидкостью и приложил к черным обуглившимся костям; ступней уже не было и следа, они сгорели. Обвиняемого развязали и посадили на скамейку.

   - Ну, говори же, да короче, кто был руководителем убийства Франциска Перетти?

   - Марчелло Аккорамбони, брат синьоры Виктории, жены убитого.

   - Но кто был главным руководителем всего дела?

   - А если я скажу, вы меня спасете?

   - Мерзавец! Еще вздумал предлагать условия, - вскричал Марио. - Опять пытать его!

   - Нет, нет, скажу, все скажу, - молил Греко.

   - Ну, говори, кто же был главным зачинщиком?

   - Герцог Браччиано, - пролепетал обвиняемый, со страхом оглядываясь кругом, точно боялся, что потолок обрушится на его голову при произнесении имени всемогущего герцога.

   - Значит, синьор Паоло Джиордано имел какой-нибудь интерес в том, чтобы убить Перетти?

   - Господин герцог был любовником Виктории и хотел на ней жениться.

   Лейтенант обменялся многозначительным взглядом с генералом.

   - Как я предполагал, - проговорил герцог Сора.

   - Ну, а ты какое принимал участие в преступлении? Говори правду, а то знаешь, что тебя ожидает!

   - Герцог Паоло Джиордано обещал мне свое покровительство, - пролепетал обвиняемый.

   - За что?

   - Я постучался в окно, вызвал синьора Франциска и провожал его до садов Сфорца, где дожидались люди Аккорамбони.

   - Ну, а потом?

   - Потом я немножко придержал его, когда в него стреляли, - отвечал Греко.

   Несмотря на страшную испорченность генерала папских войск и его достойного лейтенанта, подобная гнусная измена негодяя их поразила.

   - Ты все, что показывал, готов удостоверить своей подписью? - спросил лейтенант.

   - Синьор герцог Браччиано обещал мне свое покровительство, и я...

   - Отвечай, согласен ли ты подписать свои показания?

   - Согласен, - едва слышно проговорил Греко.

   Лейтенант с герцогом удалились в противоположный конец комнаты и начали о чем-то совещаться. Видно было, что Сфорца хочет в чем-то убедить племянника папы.

   - Но подумайте, Марио, - говорил герцог, - дядя за это рассердится.

   - Напротив, ваш дядя будет доволен, что вы избавляете его от самого большого беспокойства, которое когда-либо существовало в продолжение всего его царствования. Если Греко, выйдя отсюда, будет рассказывать в городе то, что он здесь показал, то правительство будет вынуждено начать преследование Орсини, тем более что кардинал Монтальто, верьте мне, ни одной минуты не даст покоя его святейшеству.

   - Ну что же из этого, - гордо возразил герцог, - если дядюшка пожелает, я имею достаточно силы для того, чтобы положить конец произволу этого Браччиано, который воображает себе, что он рожден с правом убивать безнаказанно, кого ему вздумается.

   Марио сделал нетерпеливый жест.

   - Попробуйте тронуть Орсини, - продолжал он, - и вы увидите, что против ваших пяти тысяч солдат явится десять или двенадцать тысяч бандитов, которыми располагает герцог Браччиано.

   - Прекрасно. Но я могу соединиться с Аквапенденте, с Просперо, - возразил герцог, - у одного Колонны есть шесть тысяч лучших солдат в Европе.

   - Просперо и Колонна принадлежат к числу недовольных, и они давно бы предали огню и мечу весь мой лагерь, если бы мне не удалось заручиться союзом с кардиналом Медичи.

   Герцог после непродолжительной паузы сказал:

   - Наконец, я могу прибегнуть к помощи римских граждан, сделаю воззвание, и у меня мигом образуется сильнейшее войско.

   - Совершенно верно, - отвечал, горько улыбаясь, лейтенант, - но если вы сделаете воззвание к народу и вооружите его, то, уничтожив римских баронов, народ примется за вас и за вашего дядю. Этого прошу не выпускать из вида.

   Генерал серьезно задумался. Марио продолжал, все более и более воодушевляясь.

   - Нас маленькая горсточка львов среди целой массы волков. Мы управляем ими только потому, что волки не соединились вместе и нет между ними согласия, единства цели. Если явится между ними солидарность и они попробуют крови благородных, они уничтожат существующие порядки, в один момент их явится, по крайней мере, сто тысяч. Что же вы будете в состоянии сделать с вашей горстью солдат против такой силы?

   Эта беспощадная логика лейтенанта вполне убедила герцога де Сора, и он сказал:

   - Ну, делайте, как знаете. Конечно, мой кузен Орсини будет не особенно мне благодарен, но я, по крайней мере, избавлю от величайшего беспокойства моего святейшего дядюшку.

   Выслушав это приказание генерала, Марио подозвал к себе двух палачей и что-то им прошептал. Последние подхватили Греко и потащили его к пасти ужасного колодца, видневшегося в конце пытальни.

   - Куда вы меня несете? - вопил несчастный. - Я вынес пытку и сказал всю правду, вы должны отпустить меня на свободу.

   - Ну, попробуй уйти, - сказал с наглым цинизмом один из палачей, глядя на обугленные кости вместо ступней Греко.

   На улице слышались нетерпеливые крики и шум приближающейся толпы.

   - Бросай его проворней! - командовал Марио.

   - Никак не поднимешь кверху, такой тяжелый, дьявол! - острил один из палачей.

   Греко, наконец, понял, куда его тащат. Страх смерти еще больше исказил черты его лица.

   - Боже! В колодец!.. Смерть!.. - закричал он с таким отчаянием, которое тронуло бы камни, но не палачей.

   Между тем шум на улице увеличился так, что можно было слышать голоса многих людей.

   - Сюда! Ко мне! - кричал герцог Браччиано. - Они заперлись в подземелье, но я разнесу все и камня на камне не оставлю!

   Греко уже подняли вверх, чтобы бросить в колодец, однако он, услыхав голос Браччиано, сделал сверхъестественное усилие и освободился от палачей, но стать на свои обожженные ноги не мог и упал на землю. Палачи его снова подхватили, и в то время, когда разбитая дверь упала, и герцог Браччиано вломился со своими людьми в подземелье, несчастный Греко уже летел на дно глубокого колодца.

   Генерал папских войск и его достойный лейтенант совершенно спокойно стояли среди комнаты, будто ничего особенного и не произошло.

   - Как это вы, мой уважаемый кузен, - совершенно хладнокровно сказал герцог Сора, - с вооруженной силой вламываетесь во дворец юстиции, ломаете двери, - никак не ожидал!

   Затрагивать папского племянника совсем не было в планах Орсини, он хорошо знал, что Григорий XIII, несмотря на свою бесхарактерность, готов на самые крайние меры, если кто-либо осмелится задеть его любимца; хотя бы пришлось поднять весь Рим.

   - Я искал моего верного слугу, - отвечал, несколько сконфузясь, Браччиано, - мне сказали, что он здесь, между тем я его здесь не вижу.

   - Позвольте, кузен, просить вас отпустить ваших людей, - говорил герцог Сора, - мне необходимо переговорить с вами.

   Браччиано невольно вздрогнул: именно в то время, когда он слушал генерала, взор его упал на орудия пытки, но вскоре он оправился и подумал:

   - Не осмелятся!.. - И жестом приказал своим людям выйти.

   - Ну-с, теперь, дорогой кузен, я прошу меня выслушать, - сказал спокойным голосом герцог Сора. - Вы ищете здесь Греко, которому обещали свое покровительство за участие его в убийстве в прошедшую ночь...

   Герцог Браччиано хотел протестовать.

   - Греко был здесь только что, - продолжал генерал, - и показал многое, впрочем, он перенес довольно стойко пытку и сначала не хотел признаться ни в чем, но, увидав, что вы его покинули на произвол судьбы, он показал всю истину. И мы имели случай узнать весьма прискорбные обстоятельства о вас и о синьоре Виктории...

   - Пожалуйста, прошу вас не мешать имя синьоры Виктории в это несчастное дело, - вскричал, побледнев, герцог Орсини.

   - Мне и самому кажется так, - прибавил генерал, - и вследствие этого я приказал, чтобы чересчур длинный язык Греко урезали, заставив его замолчать окончательно.

   - Каким образом?

   - Очень просто. Я велел бросить опасного свидетеля в колодец, и в настоящее время он напился воды настолько много, что уже не будет в состоянии болтать в продолжение целой вечности.

   Герцог Браччиано был озадачен и не знал, радоваться ему или печалиться.

   - Греко был верный слуга! - пробормотал он.

   - Даже чересчур верный. При первом прикосновении железа к его ногам он показал на ваш счет много ужасных вещей, которым я, конечно, не поверил.

   Герцог Браччиано многозначительно взглянул на племянника папы.

   - Значит, вы мой друг? - прошептал он.

   - Да, в этом случае я поступил, как истинный ваш друг, - отвечал начальник папской гвардии и повторил все то, что он только что слышал от своего достойного лейтенанта Марио. - Мы, бароны, до тех пор сильны, пока держимся друг друга, но если между нами возникнет распря и плебеи воспользуются ею - мы погибли.

   Орсини понял и, крепко пожав руку генералу, сказал:

   - Я с вами совершенно согласен и благодарю; с этих пор, герцог, я ваш; услуга, оказанная Орсини, не может пропасть!

   Марио Сфорца, бывший немым свидетелем этой сцены, самодовольно улыбнулся, ему было приятно, что всякого рода столкновение таких важных персон, как герцог Орсини и папский племянник, - устранено.

   Таким образом, убийство несчастного Перетти, племянника кардинала-монаха, осталось не наказанным. Бароны никак не могли предвидеть, что этот неизвестный бедный старик Монтальто вступит на римский престол под именем Сикста V и будет избран Провидением карающей силой.

  

   ЗАЛЫ Ватикана были полны народа. Посланники иностранных держав, кардиналы, епископы, синьоры наполняли эти залы, еще так недавно при папе Григории XIII пустые. В царствование покойного власть была разделена между кардиналами Сан-Систо, Гуастовиллани и герцогом Сора. Эти три персоны в свою очередь делились с министром-кардиналом Комо. Затем и римские бароны, между которыми, как мы знаем, одну из видных ролей играл герцог Орсини, распоряжались каждый по своему произволу, так что папе Буонкомпаньи ничего не оставалось; а потому иностранцы и итальянские князья, имевшие надобность в политических делах в римской курии, обращались не к папе Григорию XIII, а к тем лицам, в руках которых была сосредоточена власть.

   С вступлением на папский престол Сикста V обстоятельства резко изменились. Он взял в свои железные руки все, что касалось внутренней и внешней политики государства. Окружающие были поражены тактом и энергией, которые проявил Сикст V на первых же порах его вступления на престол, он вовсе не был похож на того скромного монаха-отшельника, каким он казался в продолжение многих лет. Новый папа предстал глазам изумленной публики во всем величии государя и первосвященника; будто он всю свою долгую жизнь занимал высокий пост политического деятеля. Прежде всего, он желал установить равенство перед законом всех подданных от знатного барона до простолюдина. С непреклонной энергией и жестокостью он преследовал и того, и другого, если нарушался закон. Исповедуя простой народ, папа хорошо знал, как тяжело он был угнетен богатыми синьорами. Свидания эти вполне подтверждали правдивость истории, рассказанной куртизанкой Диомирой кардиналу-монаху. Изучая общественную жизнь, Сикст V пришел к убеждению, что современное общество совершенно безнаказанно страдает от трех страшных бичей: баронства, бандитов и папских сбиров, названных убийцами, от которых народ ищет защиты даже у бандитов. Сикст V в душе поклялся уничтожить, вырвать с корнем это страшное зло. На четвертый день по вступлении на престол новый папа, как мы знаем, показал, что его главная цель будет заключаться в правосудии, приказав повесить четырех бандитов, несмотря на просьбы всех кардиналов. Распоряжение это напугало баронов и дало надежду бедному народу. Первые притихли, а вторые подняли головы и уже не позволяли себя безнаказанно грабить и насиловать; зная, что им будет оказана законная помощь, они перестали преклоняться перед произволом синьоров и их клевретов и без церемонии крутили им руки назад и представляли в суд. Произошло что-то необычайное: для баронов, вельмож и кардиналов настал суд правильный, неумолимый, даже жестокий. К этому они не были приучены до сих пор. Племянник именитого кардинала Альтана, князь святой Германской империи, за нарушение закона был послан в крепость св. Ангела и приговорен к смертной казни. Папа Сикст V утвердил приговор. Только вмешательство германского правительства спасло осужденного, и он был освобожден. Сикст V хотя и был окружен друзьями, занимавшими важные посты при св. престоле, но ни один из них не смел помыслить превысить свою власть и перейти назначенную им границу; папа управлял государством вполне самостоятельно, отнюдь не поддаваясь постороннему влиянию.

   В утро, о котором идет речь, главный зал Ватикана был переполнен иностранными посланниками и итальянскими вельможами. Каждый непременно преследовал свою цель. Испанцы интриговали против французского короля Генриха III, сторонники последнего указывали Сиксту V на чрезмерное тщеславие герцога Гиза, стремящегося быть сильнее папы; великий эрцгерцог Тосканский и другие итальянские князья употребляли все возможные усилия, дабы заручиться расположением папы. Словом, главный зал Ватикана напоминал минувшие времена, когда папа Григорий VII провозгласил с кафедры св. Петра свой страшный катехизис, известный под названием Dictatus papae, послуживший римской теократии, когда короли и императоры Европы оспаривали друг у друга честь вести за узду белого мула, на котором ехал римский первосвященник. Царствование Сикста V напомнило это минувшее время всемогущества папского престола. Между тем как посланники ждали очереди заявить его святейшеству свои полномочия, Сикст V очень любезно толковал с великим герцогом Тосканским.

   - Итак, - говорил папа, - наше избрание доставило удовольствие вашему высочеству? Будьте уверены, что до тех пор, пока царствует Сикст V, Тоскана может рассчитывать на покровительство св. престола.

   Одна из замечательных черт характера бывшего кардинала Монтальто была благодарность. Сикст V не забыл услуги, оказанной ему при выборах кардиналом Медичи. Окружающие с завистью видели, как его святейшество любезно разговаривает с герцогом Тосканским, родным братом кардинала Медичи.

   Прошли те времена, когда внимание папы не ставилось ни во что!

   Между тем в приемной произошло волнение. Церемониймейстер вбежал в зал, запыхавшийся и сконфуженный.

   - Что случилось? - спрашивал его государственный секретарь святого престола кардинал Рустикуччи.

   - О, ваша имененция, случилось то, чему верить трудно, - отвечал церемониймейстер.

   - А именно?

   - Герцог Паоло Орсини желает представиться его святейшеству.

   Действительно, все с удивлением увидали входившего герцога Браччиано. Убийца папского племянника Перетти сначала, когда кардинал Монтальто был избран, было решил бежать из Рима, но после передумал, уверенный, что новый папа не посмеет тронуть его и с совершенно невинным видом, как будто он не принимал никакого участия в убийстве Перетти, отправился в Ватикан, желая представиться папе и лично поздравить его с восшествием на престол. Наглость, на которую способен был только такой закоренелый злодей, как Паоло Орсини!

   Кардиналы и посланники, окружавшие папу, расступились и дали дорогу герцогу.

   - Никто из приближенных вашего святейшества, - сказал Орсини, - не осмелился доложить вам о моем приходе, я сам решился преклонить колена пред моим государем и поздравить его...

   Все взоры невольно обратились на папу; самые смелые трепетали, предвидя бурю неминуемую. Между тем Сикст V, смерив презрительным взглядом Орсини, не удостоил его ни одним словом приветствия и продолжал разговор с герцогом Тосканы. Орсини вспыхнул от стыда и сказал:

   - Ваше святейшество, быть может, не расслышали слов первого римского барона?

   Сикст V повернул голову и снова презрительно смерил с головы до ног убийцу своего племянника и опять не сказал ни одного слова. Вероятно, взгляд папы был чересчур красноречив: Орсини не выдержал и невольно, будто под влиянием какой-то сверхъестественной силы, упал на колени. Герцог ди Сора, утвержденный новым папой, в звании командира гвардии, сделал шаг вперед, впрочем, вовсе не с целью защищать герцога Орсини, а для того, чтобы по первому знаку его святейшества броситься на дерзкого злодея. Обстоятельства переменились теперь, герцог ди Сора был на службе у Сикста V, и союз, заключенный ими в подземелье, был забыт.

   В числе присутствовавших находилось немало друзей Орсини, но все они со страхом отвернулись от него, лишь один венецианский посланник, помня услуги, оказанные республике покойным отцом Орсини, бросил умоляющий взгляд на Сикста V, как бы прося его пощадить Орсини. Папа любил венецианскую республику и не хотел отказать в просьбе ее представителю. Он улыбнулся посланнику, сделал общий поклон всем присутствовавшим и, опираясь на руку кардинала Рустикуччи, вышел из зала. Герцог Браччиано, наконец, пришел в себя и, поняв, что далее оставаться в Ватикане значило бы рисковать своей головой, поспешил убраться. Его никто не задержал, так как приказа о его аресте не было дано папой. Приехав домой, Орсини, запасшись деньгами, убежал из Рима.

   Когда папа узнал о побеге Орсини, он, улыбаясь, сказал кардиналу Рустикуччи.

   - Видите, друг мой, меня зовут волком, однако достаточно одного моего взгляда для того, чтобы убежал самый кровожадный лев.

   - В писании сказано: "Ты вырвешь зубы у дракона", - отвечал Рустикуччи, - ваше святейшество, предназначено самим Провиденьем исполнить великие слова пророчества.

   - Да, - продолжал задумчиво Сикст V. - Провиденье мне вверило стадо, которое я должен охранять от зверей. Но, быть может, народ не доволен, что я его защищаю; его пугают строгие меры.

   - Не думаю, ваше святейшество. Достаточно одного имени Сикста V, чтобы успокоить правого и устрашить виновного. Народ понимает это и ценит.

   - Во всяком случае, я уже не сверну с моего пути и, что бы ни случилось, буду идти по нему прямо. Позови ко мне римского губернатора, - прибавил Сикст V.

   Государственный секретарь ушел, и вскоре явился римский губернатор.

  

   ПЛОЩАДЬ "Navona" во времена папы Сикста V походила на узкое поле, посреди которого красовался дворец Орсини, где теперь дворец Браски. Это было излюбленное низшим классом народа место, здесь был рынок, тут толпились разные продавцы, в особенности продавцы вареных бараньих голов, столь любимых римлянами; крики продавцов, по преимуществу съедобного товара, сливались в общий нестройный гул. Остерии, окружавшие площадь, прекрасно торговали, в особенности в базарные дни. Продавцы и покупатели, напрыгавшись вдоволь на площади, чувствовали потребность промочить горло вином. Самая популярная остерия была у Григория Форконе, старого бандита дома Орсини, не раз исправно исполнявшего темные поручения всемогущего синьора, отправляя на тот свет каждого, кто имел несчастье не понравиться синьору Орсини или кому-нибудь из его приближенных. Говорили, и не без основания, что Григорий Форконе был одним из убийц Викентия Вителли, лейтенанта герцога Сора, изменнически заколотого по приказанию Орсини. Григорий Форконе получил от Орсини в награду за службу небольшой домик, где устроил остерию и торговал на славу.

   Хотя бывший разбойник и занялся мирным ремеслом, но народу он продолжал внушать страх. Всем было известно, что Форконе продолжает иметь сношения с всемогущим герцогом Браччиано. Супруга знаменитого трактирщика Гертруда была как раз под стать ему, высокая, толстая брюнетка, обладавшая страшной физической силой. Единственный человек, которого боялась трактирщица, был ее муж Григорий. В базарные дни остерия с самого утра была полна народа. Монахи, сбиры, солдаты, студенты, иностранцы со всех концов Европы наполняли остерию, и, казалось бы, могли вполне удовлетворить жадность каждого трактирщика. Но Форконе не был доволен. Два обстоятельства были причиной дурного расположения духа экс-бандита: одно из них было чисто политического свойства, другое коммерческого, касалось остерии. К первому относилось падение всемогущего дома Орсини, не знавшего границ своему произволу при всех папах, и уничтоженного окончательно монахом, называемым Сикстом V. Недавно папские сбиры проникли во дворец Орсини и арестовали бандита. В прежнее время такая дерзость им всем стоила бы жизни, а теперь, напротив, сам Виргинио Орсини и все домочадцы помогали, аресту. Глава банды Людвиг Орсини, который никогда никого не боялся и делал все, что хотел, вынужден был бежать в Венецию. Наконец, сам герцог Браччиано, Паоло Джиордано Орсини, союзник и равный испанскому королю, вынужден был также бежать из Рима. Укрывшись в своем укрепленном замке Браччиано, окруженный многочисленным отрядом, герцог, тем не менее, дрожит каждую минуту, что его потребуют в Рим для суда по приказанию папы Сикста V. Григорий Форконе чувствовал себя в полной безопасности под защитой всемогущего Орсини, а теперь все это уничтожил новый папа. Дома Орсини не существует.

   Другая причина, как замечено выше, чисто коммерческого свойства, также весьма беспокоила Григория. По приказанию римского губернатора все трактиры были обязаны продавать бедному народу самую небольшую меру вина, как, например, полбутылки. При папе Григории XIII был тот же закон относительно продажи вина, но на него никто не обращал внимания. Тот же Форконе публично кричал, что если кто-нибудь предъявит ему подобную нелепость, то он, Форконе, убьет его без разговоров. Но Григорий XIII умер; новый римский губернатор подтвердил старый закон, и никто не смел ему противиться. Лишь Григорий Форконе, экс-бандит всемогущего Орсини, ворчал, как зверь, и всеми средствами избегал исполнения приказания губернатора. В то утро, о котором идет речь, остерия была полна народа. Вино лилось рекой, посетители требовали не полбутылки, а целые фиаски. В это самое время в зал вошли два человека: солдат и монах.

   - Ты точно на иголках, - говорил старый монах своему товарищу-воину, - кто бы мог подумать, видя тебя в настоящую минуту, что ты один из храбрейших капитанов Европы.

   - Я боюсь не за себя, вы это хорошо знаете, - отвечал воин. - Что будет, если нас узнают?

   - Ровно ничего. Я убежден, что народ, напротив, станет меня приветствовать, я сделал для него все, что было можно.

   - Да, но не забывайте, что здесь мы окружены сторонниками Орсини.

   Монах только что хотел ответить, как его внимание было привлечено страшным шумом, раздавшимся в противоположном конце остерии. Произошла самая обыкновенная история. Двое сбиров или бандитов играли в кости и поссорились. Сначала послышалась брань, потом началась драка, наконец, пошли в ход ножи. Жена Григория, увидев, что дело может кончиться плохо, выбежала из-за стойки и стала разнимать драчунов.

   - Остановитесь, несчастные! - кричала толстая Гертруда. - Если вы и не сделаете вреда друг другу ножами - и тогда вы не спасетесь от виселицы. Помните, что царствует Сикст V (Bicordatevi che regna Sisto)!

   Эти слова были самые страшные в ту эпоху. Бандиты опустили ножи и мигом присмирели. При виде столь быстрой перемены монах приятно улыбнулся и сказал:

   - Ну что, Александр, ты все еще думаешь, что мы были бы в опасности, если бы нас узнали?

   - Я думаю только то, что народ вас с триумфом вынес бы отсюда на своих плечах, - отвечал тот, которого монах называл Александром, - но, клянусь короной испанского короля, я бы расхохотался тому в лицо, кто бы сказал мне в прошедшем году, что в Риме я увижу что-либо подобное!

   - Да, потому что никто не преклонялся перед законом, его попирали; а закон, как ты сам знаешь, есть фундамент власти, ибо он составляет благосостояние народа. Лишь угнетенные узнали, что закон не есть только мертвая буква, а строго охраняется властью, они подняли головы; а угнетатели, наоборот, склонили их.

   Между тем трактирщик, давно наблюдавший за солдатом и монахом, занявшими лучшее место, наконец не вытерпел, подошел к ним и спросил, что им угодно?

   - Принесите нам полбутылки вина, - сказал монах.

   Форконе изобразил недовольную гримасу и сделал вид, будто плохо расслышал. Полбутылки вина на двоих посетителей, занявших лучшее место! Он повторил вопрос.

   - Полбутылки вина, я уже говорил вам, - отвечал совершенно спокойно монах.

   - Чтобы вы подохли с вашей полбутылкой! - заорал во всю глотку трактирщик. - Здесь не подают по полбутылки. Убирайтесь ко всем чертям!

   Солдат невольно положил руку на пистолет, монах его удержал и продолжал:

   - Однако синьор Григорий, римский губернатор, приказал всем трактирщикам продавать по полбутылки вино, для того чтобы бедный народ мог также...

   - Тысячу чертей и тому, кто отдал такой дурацкий приказ, и тем, кто его исполняет! - вскричал рассвирепевший бандит. - Повторяю, здесь не подают по полбутылки, убирайтесь вон!

   - Напрасно вы все это говорите, господин трактирщик, - отвечал монах, вставая, - вы можете горько раскаяться в ваших словах. Пойдем, брат, - обратился он к товарищу, - здесь нам не место.

   Экс-бандит послал вслед уходившим страшное ругательство.

   Монах и