Крашевский Иосиф Игнатий - Из семилетней войны

использовать для этой работы прусских солдат. Но едва раздался первый удар, как в конце коридора показалась королева: она бежала в страшном гневе, доходившем до бешенства. При виде этой величественный женщины, появившейся вдруг среди солдат, у последних выпали молотки из рук и все они точно остолбенели. Королева Жозефина бросилась к железным дверям, прикрыла их собой, распростирая руки, и слезы градом полились из ее глаз.

   Фридрих, стоявший в нескольких шагах, смотрел на это равнодушно; только на мгновение кровь прилила ему к лицу и быстро снова исчезла. Он поднял палку по направлению к Вилиху.

   - Эй! - крикнул он. - Прикажите двум гренадерам взять королеву, сами проводите ее до ее комнат и поставьте там стражу.

   Генерал остолбенел и не решался.

   - Слышишь! - крикнул король, поднимая палку. - Исполнить приказание {Все это строго историч. факт.}!

   Когда Вилих, дрожа, приблизился с двумя солдатами и майором Вегенгеймом к королеве, она страшно вскрикнула, и точно такой же стон вырвался из груди придворных, присутствовавших при этом. Плач, проклятия и шум поднялись со всех сторон. Королева лишилась чувств, и двое солдат отнесли ее в комнаты, почти мертвую. За нею поспешили женщины с страшным плачем и проклятиями.

   Фридрих стоял бледный, но спокойный; на лице его играла страшная, холодная насмешка, которая возмутила даже тех, которые привыкли его видеть таким. Он поднял палку:

   - Продолжайте ломать! - крикнул он.

   Солдаты снова взялись ломать замки и петли; каждый из них старался выказать свое рвение, и по мере того, как подвигалась работа, Фридрих постепенно приближался к дверям. Когда последняя петля была сорвана и со звоном упала на землю и солдат открыл двери настежь, король первым вошел в архив.

   Посередине первой комнаты со сводами лежали тюки с дипломатическими документами, приготовленными к вывозу; часть из этих документов Ментцель переслал в Берлин. Эти именно документы были нужнее всех для Фридриха {Хотя не все бумаги были найдены, но они оправдали надежды Фридриха. На основании их изданы вкратце: Memoire resonne sur la conduite des Cours de Vienne et de Saxe.}. Он знал от Ментцеля, что эти тюки предназначены для отсылки в Царство Польское. В последний день перед отходом в Пирну на это не хватило времени, а на следующий - король, Брюль и обоз были отрезаны от Дрездена.

   Фридрих недолго оставался в архиве. Тюки он приказал немедленно перевезти во дворец Мошинской, а для пересмотра остального архива назначил двух советников. У дверей поставлена была стража. Спустя полчаса Фридрих вышел из архива; глаза его горели радостью, которую он, впрочем, и не скрывал; он быстро пошел по коридору и, находясь еще на лестнице, велел подать себе лошадь.

   - Батальон солдат! - крикнул он Вилиху. - За мной...

   В сопровождении солдат он выехал из дворца через другие ворота, ведущие к католической церкви. Отсюда был виден громадный дворец Брюля. Всем стало ясно, что Фридрих отправляется туда. Батальон был готов, и Фридрих дал знак следовать за ним. За солдатами двинулась толпа в молчании. Дворец Брюля был заперт, но при приближении короля швейцар в парадной ливрее, при сабле и с булавой в руке, раскрыл обе половины дверей. Фридрих что-то шепнул солдатам, которые, в одно мгновение, набросились на несчастного и сняли с него все до рубахи. Бедный швейцар от страха бросился бежать, потеряв по дороге слетевший с него парик.

   Несколько человек прислуги, столпившейся на лестнице и видевшей эту сцену, живо улепетнуло. Сойдя с лошади, король направился в сопровождении всей своей свиты и солдат в первый этаж дворца. Пройдя переднюю, он со смехом ввалился в огромную залу, убранство которой состояло из зеркал, фарфора и атласа. В этой зале первый министр принимал обыкновенно князей, послов и коронованных особ, и здесь же он угощал обедом Ришелье. Французы, привыкшие к версальской роскоши, были поражены великолепием этой залы. Во всех дворцах Фридриха не было даже половины того богатства, роскоши и вкуса, какие были здесь. На чем он ни останавливал свой взгляд, везде встречал артистические работы и редкости, которые по приказанию всевластного министра превращались в ремесленные изделия, лишь бы угодить его фантазии. Здесь было много произведений известных мастеров, которые могли бы сделаться знаменитостями, но, благодаря раздробленности на тысячи микроскопических украшений, оставались незаметными. Все в этой зале было так искусно соединено в одно целое, что казалось произведением рук одного человека, созданным одной волей, одним словом.

   Фридрих с презрением взглянул на все это и расхохотался. Затем, подойдя к громаднейшему зеркалу, он ударил по нему своей палкой, и зеркало рассыпалось {Исторический факт.}. Это послужило сигналом.

   - Разбить! - крикнул король, обращаясь к своим солдатам. - Разгромить все комнаты!

   Невозможно описать, какое действие произвел этот приказ, к исполнению которого было приступлено в одно мгновение. Солдаты со страшным криком и дикой радостью набросились на залу и на остальные комнаты; звон разбиваемых зеркал, треск мебели, ломание ящиков, часов, смех и остроты раздавались по всем комнатам. Прислуга Брюля разбежалась, и некому было замолвить слово за уничтожаемые вещи, изваяния, картины.

   Фридрих уселся в кресле, смотря на этот погром. По выражению его лица видно было, что он наслаждался местью, но что ему еще было мало. Он осматривал это разрушение и злобно смеялся.

   Один батальон не был в состоянии разграбить накопленных здесь богатств, нужно было вызвать второй. Боясь отмены приказания, солдаты выбрасывали драгоценности через окна на улицу, рвали шелковые обои и занавеси на куски и прятали за голенища и в карманы. По мере того как продолжался этот грабеж, солдаты приближались к хозяйственному отделению и, наконец, добрались до погреба с несколькими тысячами бутылок самого лучшего вина и тут же начали пить за здоровье Фрица. Возгласы доходили до слуха короля... Генералы стояли печальные и онемевшие, они сами рассчитывали воспользоваться этими богатствами, и им было жаль, что все это было предоставлено солдатам.

   Оставался еще сад, в котором находилась библиотека и картинная галерея, которые ни в каком случае не следовало уничтожать под влиянием минутной злобы. Еще мгновение, и солдаты бросились бы туда; к счастью, богатство погреба защитило библиотеку; солдатам не хотелось расставаться с вином, пока все бутылки не будут осушены.

   Солдаты продолжали грабить и пить, а король все еще сидел в кресле, раскалывая острым концом своей палки роскошный мозаиковый паркет. Вдруг в залу вошел в черном платье бледный испуганный человек. Он дрожал от страха и остановился у порога.

   Король взглянул на него.

   - Кто ты? - крикнул он.

   - Боша, итальянец, ваше величество! Смотритель библиотеки, галереи и сада...

   При этом он кланялся и заикался.

   - Чего желает этот смотритель?

   - Ваше величество, - произнес он, простирая руки в отчаянии, - я пришел умолять не разорять сад, библиотеку и галерею... Ваше величество...

   - Все это я подарил солдатам: оно не мое! Что ты мне дашь? Что им дашь...

   Боша заикнулся.

   - Ваше величество, отдам все, что у меня есть: все мое состояние...

   - Какую сумму составляет твое имущество?

   - Не более десяти тысяч талеров...

   - Этого мало.

   Итальянец встал на колени. Фридрих рассмеялся.

   - А, каналья!.. Давай сюда эти 10.000 талеров мне и черт с тобой {Исторический факт.}. Не трогать сад, - прибавил король, обращаясь к адъютанту.

   Боша побежал за деньгами.

   Солдаты еще продолжали прогуливаться по дворцу, когда король, в сопровождении своей свиты, отправился осматривать его. Он на каждом шагу останавливался и злобно смеялся, причем доколачивал валявшиеся куски фарфора своей палкой.

   Таким образом он прошел целый ряд комнат и дошел, наконец, до тех двух, где находился почти весь роскошнейший гардероб Брюля. Но шкафы теперь были раскрыты, и только клочки изорванных костюмов валялись на полу; из полуторы тысячи париков солдаты устроили посреди зала целую гору в насмешку над министром, причем обошлись с ними до того неприлично, что они уже ни на что не годились.

   Фридрих остановился над этой массой париков.

   - Странное дело, - воскликнул он, - что человек, у которого не было головы, нуждался в тысяче париков {Исторический факт.}!

   Острота короля была встречена взрывом хохота.

   Пересмотрев все уголки без исключения и убедившись, что все было сметено, король медленно направился к главному выходу и громко крикнул:

   - Подать мне "Брюля"!

   Сев на коня, он шагом направился ко дворцу Мошинских.

   Улицы еще долго представляли неприятное зрелище. Распущенные солдаты тащили на плечах и на телегах все, что им удалось захватить во дворце Брюля. В дверях, на дворе, во дворах разыгрывались такие сцены, которые пугали жителей. Даже приближенные короля чувствовали, что сцена с королевой и грабеж были отвратительны и не могли ни расположить в их пользу страну, ни приобрести друзей в Европе. Впрочем, Фридрих не обращал на то внимания, что вся Европа была против него.

   - Я предпочитаю иметь сто тысяч хороших солдат, чем самых лучших друзей, - острил он.

   Весть о приключении с королевой и о разграблении Брюлевского дворца быстро облетела весь город и значительно охладила сторонников Пруссии. К этому присоединились еще налоги, кормление солдат и разные другие поборы. В этот же день были опустошены, как и дворец, все казенные кассы.

   С этими печальными вестями королева тайно послала верного человека в лагерь под Пирну; человек этот был очевидцем всего и мог устно передать обо всем королю. Оставшиеся чиновники продолжали исполнять свои обязанности, но дрожали за свою участь, которая могла постигнуть их.

   Граф Лосе, Штамер и Глобич, ради личной безопасности, оставались во дворце. Они ожидали приказания Фридриха явиться к нему и целый день сидели в мундирах, при шпаге, в париках и с шляпами под мышкой; они молча погладывали на двери, ожидая появления посла.

   Наконец явился офицер, который пригласил их к генералу Вилиху, или, точнее, приказал им идти к нему.

   Граф Лосс важно поднялся с места; за ним последовали и остальные.

   Вилих принял их с трубкой в зубах и стоя над бумагами, которые разбирали три чиновника.

   Он мельком взглянул на них.

   - Его величество приказал передать вам, что министерство распущено: пока мы будем здесь, оно совершенно лишнее; все служащие пусть исполняют свои обязанности, а надзор за ними - это уже наше дело.

   - Но... однако, - отозвался граф Лосс.

   - Без всяких "но" и "однако", - грубо прервал его Вилих. - По-солдатски: послушание и дисциплина. В Саксонии не было порядка: царствовали грабеж и расточительность, и мы постараемся это изменить! Пока мы здесь и пока его величество - король, ради своей безопасности, будет приказывать; остальные распоряжения последуют позже... Прощайте, - прибавил Вилих.

   Все три вице-короля стояли точно немые.

   - Прощайте! - повторил генерал.

   Переглянувшись между собой, генералы собрались уходить, но Вилих опять обратился к ним:

   - Вы мне будете еще нужны, для совета... Но сегодня это еще преждевременно... В Польше приближается сейм, и его королевское величество Август III наверное захочет побывать в нем... чтобы обеспечить за собою хоть один престол. Поэтому сообщите ему, что паспорт на проезд в Польшу готов и перекладные лошади - к его услугам... Прощайте!..

   Генералы хотели уйти, но Вилих опять задержал.

   - Ах, да!.. Относительно этой банды, которая только даром хлеб ела, т. е. - певцов, музыкантов, оперы, балета... все это к черту... Денег на их содержание нет, так как все находящиеся в наличности мы должны взять. К тому же слушать и забавляться ими некому. Королева наверное не захочет развлекаться, нашему королю некогда, а Август III уедет в Польшу... Прощайте! - прибавил он снова.

   Граф Лосс быстро направился к дверям, чтобы Вилих снова не вернул его.

   Вилих посмотрел им вслед и, повернувшись к чиновнику, прибавил:

   - Пишите: курфирстская камера выдает дрова для пекарни, саженей...

   Продолжения этого вице-короли не слыхали, так как были уже за дверью.

   Они тихо перекинулись между собой несколькими словами и отправились во дворец.

   У дворца и сада Мошинских собралась громадная толпа любопытных. После полудня Вилих сообщил высшим сановникам и более известным жителям, чтобы они отправились на поклон к королю.

   Кто мог, отказывался от этой чести, однако же чиновники и общественные деятели принуждены были надеть мундиры, пристегнуть шпаги и с покорностью отправиться во дворец, в котором расположился король.

   Больше двадцати человек по очереди, шеренгой проходили через двери, у которых стоял адъютант.

   Их немедленно пропустили.

   Король, в простом мундире и в тех же сапогах, в которых его видели утром, беседовал с одним из генералов у стола, на котором были разложены карты Саксонии и Чехии. Подле них, на полу, лежали распечатанные тюки, взятые из архива; вынутые толстые фолианты лежали в беспорядке на том же полу. Фридрих, с собакой на коленях, с которой не расставался и во время войны, и в шляпе, принял депутацию. Он встал со стула и, взяв палку в руки, спросил их:

   - Ну, что вы мне скажете?

   Долго длилось молчание. Бургомистр Фюрих откашлялся раз, затем другой, что-то пробормотал, оправился и, ничего не сказав, замолк.

   - Гм! - пробурчал Фридрих, а затем сам начал: - Я был вынужден из-за поступков того человека, имени которого из презрения не могу произнести, занять Саксонию и столицу. Это было необходимо ради моей безопасности. Иначе быть не могло... У меня в руках доказательство, что против меня составлялись заговоры. Его величество Августа III я очень уважаю, и он ни в чем не виноват... Но пока пусть он лучше едет в Польшу, а мы здесь и без него обойдемся.

   Депутация продолжала молчать.

   Король начал тыкать палкой в каждого и велел сообщать ему свои фамилии, имена и титул.

   - Надеюсь, - сказал он, - что вы будете благоразумны, станете вести себя смирно и прилично, а если кому из вас придет охота вести со мной войну, то мы сумеем усмирить его. Нахалов и каналий я отправлю в Шпандау и Кюстрин. Возвращайтесь каждый к вашим занятиям, мне тоже есть о чем подумать.

   Депутаты кланялись. Фридрих смотрел на эти парики, концы которых спускались по плечам, с величайшим презрением, и когда за ними закрылась дверь, он обратился к генералу Квинтусу:

   - Вот, канальи!.. И все какие подлые и низкие. Ни одного нет между ними, который бы не хотел меня утопить в ложке воды; несмотря на это, ни один из них не осмелился сказать ни одного слова...

   Он плюнул и стукнул палкой об пол.

   - Генерал, введите шпиона, который должен сообщить относительно положения лагеря под Пирной; нужно его взять, нам пригодятся такие люди.

  

  

   Даже скучной осенью, когда деревья лишены зелени и трава засохла, когда природа как бы умирает, даже тогда окрестности Пирны над Эльбой не теряют своего величественного вида. Издали они похожи на какие-то древние развалины, особенно правый берег реки напротив местечка, расположенного по левому берегу, с его песками, горами, соснами и елями. Эльба здесь вьется, заходя во все извилины песчаной и гористой почвы, точно желает спрятаться среди развалин, но, не находя места, устремляется на широкую равнину и здесь уже спокойно и важно течет к стенам столицы. Пирна же, своими каменными домиками, ютящимися на ровном берегу, точно стоит на страже у реки.

   Кручи, соседние горы, высокие скалы, на которых стоит недоступная крепость Кенигштейн, и Лилиенштейн, громоздящийся на горе, и вообще все окрестности над Эльбой делают эту местность неприступной для неприятеля. Невозможно было бы найти лучшего места для саксонского войска, которое, находясь вблизи чешской границы, беспрепятственно могло соединиться с австрийским отрядом генерала Вида и стать лицом к войску Фридриха. На берегу этой реки расположился лагерь; всюду виднелись разбитые палатки и множество телег с провиантом; тут же находился табун лошадей и все остальные необходимые принадлежности войны; все это ясно говорило, в чем дело. Дорогу в Дрезден занимали передовые посты.

   В самом красивом доме в местечке, который Брюль избрал квартирой для короля, Август III жил уже несколько дней; он был раздражен тем положением, в котором он так неожиданно очутился. Его сыновья, Карл и Ксаверий, не отходили от него, Брюль тоже постоянно присутствовал. Первый из сыновей имел вспыльчивый характер, второй был спокойнее, хотя в нем тоже текла рыцарская кровь. Оба они были любимцами короля и королевы. Август III видел в Карле темперамент своего отца; Жозефина больше любила Ксаверия, который был робок и послушен. И князья, и отец их были сильно огорчены унижением и позором, постигшими их; Брюль продолжал их уверять, что это долго не продлится и что это несчастье служит только преддверием к их торжеству.

   Король, лишенный обычных развлечений, очень скучал: об опере, балете, стрельбе, охоте и т. п. здесь уж нельзя было и думать.

   Кроме писем, которые ему подносили для подписи, он почти не знал, что делается вокруг него. Министр представлял ему все в розовом свете.

   Двенадцатого сентября, после обеда, король сидел в своем временном жилище у камина, в халате и с трубкой в руках.

   Там же сидел один из его шутов (другой по болезни остался в Дрездене) и поддерживал огонь в камине. Через двери, наполовину прикрытые тяжелой портьерой, видно было несколько человек военных и придворных, собравшихся в соседней комнате. Вокруг дома, окруженного стражей, была полнейшая тишина. Оба королевича уехали вместе с Рутовским в лагерь.

   К нему вошел министр; он был бледен и тщетно старался скрыть испытываемые им чувства. Он только что получил от Глобича подробные сведения относительно занятия Дрездена, взлома архива и ограбления его. На лице Брюля, не привыкшего к сильным ощущениям, видно было, что он пережил страшную бурю. Впалые глаза, сжатые губы, нахмуренный лоб не повиновались ему; напротив, все это обнаруживало его гнев и озабоченность.

   Переступая порог комнаты короля, Брюль тер свой лоб, точно хотел согнать с него следы печали. Король повернул к нему голову: министр, кланяясь, употреблял все усилия, чтобы улыбнуться.

   - Брюль, - отозвался Август III, как будто выходя из задумчивости, - скажи ты мне, долго ли все это будет продолжаться?

   - Ваше величество, - ответил министр, подумав, - точно определить срок этого кризиса невозможно. Мы переживаем теперь момент наступления переворота во всей Европе и возвращения Саксонии прежней силы, блеска и величия. В подобных случаях нельзя обойтись без жертв.

   - Да, да, - подтвердил король, - это верно; но этот Фридрих, который себе так много позволяет...

   - Причиной этому - отчаяние, - отозвался министр, - и это последние судороги его бессилия.

   - Да, ты отлично выразился, - сказал король; - ты замечал, как дикий кабан, когда его уже смертельно ранят, мечется и лязгает зубами, несмотря на то, что в его бок воткнут длинный нож; но это его не спасает.

   - Так и Фридриха не спасет его дерзость. Королева постарается провозгласить его самозванцем, вся Германия пойдет против него, не говоря уже о Франции, России, Австрии, Швеции и о нас. Как же он сумеет защититься?

   - Все это верно, Брюль, - сказал король, - но зачем же я должен сидеть в Пирне? Ведь ты видишь, как здесь гадко скучно. Я не привык к подобной трущобе.

   - О, ваше величество, никто этого не чувствует так, как я! - воскликнул министр. - Я ваш верный слуга, который готов пролить до последней капли свою кровь, лишь бы оградить своего добрейшего короля от малейшей неприятности!.. Но что делать! Бывают такие случаи...

   - Послушай, но ведь в том лесу, на другом берегу, есть дикие кабаны, честное слово есть!.. Что если б там поохотиться?

   Брюль призадумался.

   - Постараемся устроить охоту.

   - Ну, а что из Дрездена?.. Были какие-нибудь известия? Привезли мне мои охотничьи принадлежности?..

   Министр вздохнул и опустил голову.

   - Ваше величество!.. Кажется, пруссаки заняли, временно, Дрезден.

   При этих словах Август III выронил из рук трубку, которую паж сейчас же прибежал поднять, и крикнул:

   - Как! Он осмелился...

   - Да, и всему этому причиной - его отчаяние, ваше величество.

   - Но я боюсь, чтоб он не конфисковал моих картин. В отчаянии, он и на это способен.

   - Насчет картин я спокоен; но скверно то, что мы не успели вывезти архив, - прошептал Брюль.

   Король махнул рукой.

   Казалось, это его меньше беспокоило, чем картины.

   - Большое счастье, - сказал король, - что я прихватил сюда Магдалину Корреджо. Ведь она здесь?

   - Да, ваше величество, она отлично упакована. Гейнеке велел сделать для нее ящик.

   Август сильно задумался и затем тихо прибавил:

   - Фридрих ужасно не любит тебя; и если он уже вступил в Дрезден, то он сделает тебе больше вреда, чем мне. Бедный Брюль!

   Министр вздохнул.

   - Ваше величество, от моего дворца остались уже только одни развалины.

   Король всплеснул руками.

   - Варвар! - крикнул он. - Для него нет ничего святого! Он безбожник! О, какое счастие, что я взял с собою Магдалину Корреджио: теперь он не посмеет посягнуть на это величайшее из произведений искусства! Ты говоришь, что твой дворец разрушили? А галерею?

   - Боша откупился, дав ему за нее 10.000 талеров.

   - Ну, я тебе возвращу это, Брюль, - сказал король со вздохом, - я знаю, что ты пострадал за меня. Только бы мне удалось уничтожить его...

   На глаза короля навернулись слезы; он медленно опустился в кресло, подперся рукой и с грустью сказал:

   - Ты прав, после этого неудобно охотиться на кабанов, до тех пор, пока мы не избавимся от пруссаков.

   Настала минута молчания.

   - Так, пожалуй, в этой глупой Пирне мы будем всего лишены? - прибавил король.

   - Ваше величество, - отозвался министр, - по моему мнению, здоровье и спокойствие вашего величества важнее всего. Страна оправится после несчастий, если только наш король будет здоров телом и душой. Вскоре в Варшаве сейм, и если б даже пруссаки не вступили в Саксонию, мы все-таки принуждены присутствовать на нем.

   - Да, да, - подтвердил король, - мы там должны охотиться на медведей и на лосей.

   - Да отчего бы нам сейчас же не отправиться туда?.. Кризис этот, - объяснял Брюль, - не может долго продолжаться и лично вашему величеству нет надобности здесь находиться. Мы могли бы отправиться в Варшаву и там выждать окончательной развязки.

   - Каким образом? - спросил король. - И где же я теперь достану сто тридцать перекладных лошадей?

   - Мне кажется, что король Фридрих оставит свободной дорогу для проезда через Врацлав. Он не осмелится задержать польского короля...

   - Ты прав, - прервал его Август, - но, однако, гм. Если б австрийцы поспешили прийти к нам на помощь, то мы к ним присоединили бы наших 30.000 солдат и тогда скоро прижали бы этого шарлатана и сбросили бы в Эльбу, а на будущей неделе мы уже могли бы быть в Дрездене!.. Королева, верно, очень беспокоится... гм?..

   Брюль только вздохнул, не зная, что ответить на такой вопрос. Рассказать же королю всю правду он не решался, приняв за правило раз навсегда утаивать от него если не все, то по крайней мере половину неприятностей, уменьшая этим и свою вину. Август III приказал подать себе трубку и, закурив ее, начал тяжело вздыхать.

   В то же время послышались чьи-то громкие шаги. Брюль быстро побежал в переднюю, в которой оказался генерал Рутовский.

   - Ради Бога, генерал, ничего не говорите королю! - упрашивал Брюль.

   - Довольно! - глухим голосом возразил Рутовский. - Теперь не время...

   Причем он слегка отстранил министра и быстро подошел к Августу III, который приветствовал его улыбкой. Вместе с почтением, которое Рутовский всегда оказывал королю, он обращался с ним довольно свободно.

   - Ваше величество, - сказал он, - граф, верно, уже передал вам новости, полученные из Дрездена. Возмутительные вести! Ужасные! Пруссаки вступили в Дрезден, Фридрих взломал архив...

   - Знаю, - прервал король, - знаю, и ограбили этого несчастного Брюля и все те прелести, которыми я гордился...

   - Но этого мало: они имели дерзость посягнуть на королеву! - воскликнул Рутовский.

   Брюль слишком поздно толкнул генерала, с целью остановить его. Август схватился за голову или, точнее, парик и, оглянувшись кругом, бросился к Рутовскому.

   - На королеву? - завопил он. - Не может быть!

   - Королева лично своей особой защищала вход в архив. Но по приказанию Фридриха солдаты схватили ее и отвели в комнаты... Они осмелились посягнуть на ее величество...

   Король закрыл лицо руками и заплакал, Брюль встал перед ним на колени.

   - Ваше величество! Мы отомстим за эту обиду... Не сокрушайтесь так, ваше величество, не расстраивайте вашего здоровья...

   Рутовский взволнованно прошелся по комнате.

   - У войска нет больше провианта! - воскликнул он. - Мы не имеем достаточно сил, чтобы занять все проходы... Почем знать, что еще может случиться...

   Брюль бросился к генералу.

   - Ради Бога, не представляйте же нам в таких мрачных красках наше положение! Через несколько дней мы соединимся с генералом Брауном... для этого не много нужно времени...

   Рутовский пожал плечами.

   Август молчал, глубоко задумавшись.

   - Варвар! - тихо повторил он. - Дикий человек! Брюль, напиши к нему письмо... решительное... я сейчас же подпишу его, и пусть к нему отправится Беллегарде или кто-нибудь другой.

   - Вместо письма ему бы пулю в лоб послать! - горячился Рутовский. - Только бы это могло подействовать на него!

   К счастью, наступило время вечерней закуски. Король молча отправился исполнять эту обязанность, и разговор прервался. Рутовский несколько раз бросал по слову, по Август притворялся глухим и ничего не отвечал.

   После закуски министр долго оставался у короля и с заботливостью матери утешал его, так что, когда пришло время отправиться спать, Август III, после вечернего вина, называвшегося "Schlaftrunk'ом", почти совсем успокоился.

   Расставив стражу, Брюль отправился в соседний дом. При входе ему сообщили, что его ожидает нарочный от жены из Дрездена. Это был переодетый итальянец Ротти, которому обыкновенно давали всевозможные поручения, так как он отличался своей ловкостью, расторопностью и смелостью, и из-за графини готов был решиться на все, вследствие чего был ее любимым слугою. Чтобы выбраться из Дрездена, он переоделся рыбаком, так что сделался неузнаваем в этом костюме. Красивый и во цвете лет, он был похож теперь на старика.

   Брюль, со свечой в руках, начал присматриваться к нему, чтобы убедиться, действительно ли это Ротти.

   На плече у итальянца был налеплен пластырь, под которым находилось письмо графини. Письмо это скорее было похоже на дневник. Графиня описывала все подробности в коротких фразах, но по порядку, что и в какой час случилось. Хотя в дневнике этом не было упреков и, казалось, он был написан совершенно протокольно, однако в нем проглядывал какой-то упрек. Читая его, Брюль попеременно то бледнел, то краснел; его передергивало, он кусал губы и, в конце концов, бросил письмо и повернулся к Ротти.

   - Говори! - отозвался Брюль.

   Ротти развел руками и, свесив голову, пожал плечами.

   - Все пропало, - начал он, - они там хозяйничают. Дворец совершенно разрушили, забрали оттуда все, что только можно было взять, а остальное уничтожили, и Фридрих лично присутствовал при этом грабеже.

   - Это пустяки, - сухо прервал Брюль. - За деньги можно достать и зеркала и фарфор... Что еще?

   - Архив, - глухо произнес Ротти.

   - Я это знаю, - ответил министр. - Еще что?

   - Все деньги отобраны, и министры отставлены от должностей. Брюль улыбнулся.

   - Но их не выгнали?

   - Нет, ваше превосходительство, об этом вы получите особое уведомление от графа Лосса... Театр и актеры распущены! - прибавил Ротти. - Я виделся с Гессе, он собирается обратно в Италию, а остальные еще не знают, что предпринять.

   - Скажи им, чтобы они подождали немного, - шепнул Брюль; - такие порядки недолго продлятся; мы придем в Дрезден вместе с австрийцами и выгоним этих нахалов.

   Ротти вздохнул.

   - Они там, как видно, надолго расположились, - сказал он, - мне передавали, что они пошли в Магдебург и что хотят выписать 250 железных пушек для укрепления стен и валов; следовательно, они хотят защищаться. Брюль презрительно рассмеялся.

   - Это все сплетни, - возразил он, - и все вы преувеличиваете от страха.

   Ротти замолчал.

   - Когда обратно в Дрезден? - спросил Брюль после краткого раздумья.

   - Когда прикажете и когда представится малейшая возможность вернуться туда... потому что теперь ни туда, ни обратно немыслимо пройти, - при этом он вздрогнул. - О, Боже! - прибавил он. - Кто мог думать, что нас постигнет такая участь.

   Брюль только сложил руки и поднял глаза к небу.

   - И мы, и наша судьба во власти Божией. Надо молиться, чтобы Господь ниспослал нам помощь, - проговорил он.

   Подкрепленный этими словами, набожный итальянец вздохнул полной грудью; но настроение министра уже изменилось: он уже думал о чем-то ином, приблизился к Ротти и, положив руку на его плечо, начал шептать:

   - Послушай, мой милый Ротти, ты должен взять с собою записку к графине и к Глобичу; но помни, если тебя схватят, то лучше проглоти ее, но им не отдавай. От этого зависит жизнь всех, твоя, моя и главное - жизнь короля.

   - Будьте спокойны, - ответил итальянец, - письма дойдут по назначению, хоть бы мне умереть пришлось.

  

  

   В нижнем этаже под сводами королевского дворца, в Дрездене, тайно собралось несколько человек в отдельной комнате, освещенной одним окном с железной решеткой; обильная пыль на грязных стеклах свидетельствовала, что к ним уже давно не прикасалась человеческая рука. Это было вечером. Комната была в полумраке, освещенная одной свечой; собравшиеся разговаривали шепотом, у дверей была поставлена стража... при малейшем шорохе все умолкали. При свете восковой свечи в массивном серебряном подсвечнике, временно попавшим в эту комнату трудно было рассмотреть лица собравшихся. Комната эта, за ненадобностью, давно уже была превращена в склад рухляди и стояла в запустении: грязная, с закоптевшим потолком, она была похожа на тюрьму, вследствие своей мрачности. У стены стоял стол, несколько простых деревянных табуреток, в углу лежало несколько недогоревших факелов и какие-то черные колья. Кроме того, здесь же лежали свернутые и связанные веревкой попоны и какие-то холсты рыжего цвета... вот и все, что было в этой комнате, о существовании которой в замке немногие знали. В прежние времена это помещение имело различное назначение, и много рассказывали о каких-то кровавых приключениях.

   В царствование Августа Сильного и его сына сторожа складывали туда весь хлам, который не хотели еще выбрасывать, да и сохранять особенно не стоило. Одни двери во двор были навсегда заколочены, а другие - вели во дворец через переднюю, из которой шло несколько ступенек вниз. Должно быть, в этот день эти личности собрались сюда, чтобы не быть ни замеченными ни подслушанными.

   Одну из них легко было узнать по ее гордо поднятой голове и величественной фигуре; к тому же она здесь распоряжалась и приказывала, - на что имела право только графиня Брюль. Вторым был барон Шперкен. Он, казалось, о чем-то сильно беспокоился, постоянно посматривал на двери и был очень раздражен. Рядом с ним стоял бледный и дрожащий кавалер де Симонис, который, казалось, присутствовал на этом собрании лишь по принуждению. Он то тер руки, то хватался за парик, переступал с одной ноги на другую, прятал руки в карманы и снова вынимал их, не зная куда их девать.

   Немного далее, в стороне, стоял незнакомый человек, сухощавый, высокий, морщинистый, хотя еще не старый. Глаза его перебегали с одного предмета на другой, губы были сжаты, и он стоял, точно ожидая приказаний. Судя по платью, можно было догадаться, что эго переодетый шпион. Платье это ему было не но размеру; сверх него был накинут грубый дорожный плащ.

   Графиня Брюль, генерал Шперкен и Симонис советовались между собою потихоньку. Затем графиня выступила вперед и приблизилась к дожидавшему.

   - Господин Гласау?.. - тихо спросила она.

   - Зачем вы называете меня по фамилии, - раздражительно прервал он, - к чему? Ведь это лишнее и ни к чему не ведет.

   - Ведь вы саксонец, по крайней мере, были им, помните ли вы это? Хотите ли служить королеве?

   Гласау склонил голову в знак согласия.

   Графиня отвела его в другой конец комнаты, так что ни Шперкен, ни Симонис не могли расслышать их разговора.

   - Вы находитесь при короле?

   - Да, нас несколько камердинеров.

   - Вы постоянно при нем?

   - И здесь, и в лагере, я не отхожу от него, - ответил Гласау. - Об этом свидетельствуют мои уши и плечи.

   При этом он вздрогнул.

   - Вы на все решаетесь?

   - Прежде всего условие, - прервал Гласау: - даром я не желаю губить свою душу. Хотя король трунит над тем, что у человека есть душа, но я тем больше не желаю подвергать моего тела мучениям.

   - Ведь нет никакой опасности? Гласау усмехнулся.

   - С ним? С ним? Да ведь этот человек способен отгадать все дурное, потому что сам способен на все. Но, что вы мне дадите? - спросил он. - Сколько?

   - Сколько хотите?

   - Я много хочу, много, но что вы от меня хотите?

   - Мы хотим знать, когда его легче всего можно схватить. Он часто выезжает ночью, его проводник мог бы привести его в засаду...

   - Да, он очень смел, - сказал Гласау, опустив голову.

   - Это было бы лучше всего, - прибавила графиня.

   - А что же хуже всего? - спросил Гласау, не глядя на нее.

   - Если бы... если бы... - тихо шепнула графиня, - но вы понимаете... белый порошок... в шоколад...

   Последние слова она произнесла чуть слышно. Гласау покачал головой, но нисколько не испугался.

   - Правда, что я подаю ему шоколад, - сказал он, - но часто, раньше его, выпивает собака, и тогда откроется.

   Этот шепот продолжался еще несколько минут. Гласау, казалось, торговался.

   - Нет, нет, - сказал он, наконец, - я его отдам в ваши руки живым... так будет лучше.

   Жена министра позвала к себе Симониса.

   - Присмотритесь к этому человеку, - сказала она Гласау, - и запомните его черты... Ни я, ни барон не будем говорить с вами иначе, как через посредство этого господина.

   Гласау посмотрел на Симониса.

   - Так нельзя, - сказал он, - я или этот господин можем ошибиться, глазам нельзя верить. Нужно найти какие-нибудь условные знаки.

   При этом он быстро начал показывать Симонису, как он будет здороваться с ним и сколько по очереди нужно сделать знаков.

   - Одного знака слишком мало, - заметил он, - можно ошибиться, нужно не менее трех.

   Симонис хоть и внимательно слушал его, но не принимал горячего участия в заговоре. Графиня с обоих не спускала глаз.

   - Вот так, - прибавил Гласау, - теперь мы уже друг друга понимаем.

   Графиня вынула сверток золота из мешочка, который она всегда имела при себе, и всунула его в руку Гласау, сказав еще что-то на ухо; Гласау поклонился и быстро направился к дверям.

   - Вы там найдете того же человека, который вас привел сюда, - сказал барон, догоняя Гласау, - он вас проводит до безопасного места.

   Гласау взялся за ручку двери, генерал проводил его в переднюю и вернулся. Графиня Брюль подошла к Симонису.

   - За вас поручилась баронесса Пепита, - тихо сказала она, - хотя, кажется, вас заподозрили в переписке с Берлином... Были найдены письма.

   - Я не отпираюсь от этого, - ответил Симонис, - это было до той минуты, пока меня молодая баронесса Ностиц не навела на путь истины.

   - Но чем вы докажете вашу искренность?

   - Графиня, - начал Симонис, опустив глаза, - за меня ручается баронесса, а если вы требуете искреннего признания, то лучшим ручательством может служить мой личный интерес: лучшего и большего счастья я не желаю и не найду.

   Графиня насмешливо улыбнулась и слегка пожала плечами.

   - Баронесса обещала вам свою руку? - спросила она.

   Симонис молча поклонился.

   - Так, вас можно поздравить, - прибавила она, - у вас будет много друзей, потому что у баронессы нет недостатка в обожателях.

   Бросив эту насмешку, графиня устремила на него свои черные глаза, которые, несмотря на пережитые катастрофы, не переставали быть вызывающими.

   - Барон Шперкен, - отозвалась она, - что вы скажете о Гласау?

   - Да ведь я сам указал вам на него, - ответил барон, - а потому, кроме хорошего, я ничего не могу сказать о нем. Лучше скажите, какое он на вас произвел впечатление?

   - Это такой человек, который на все готов за хорошую плату; но за него нельзя поручиться, что он не отступит в минуту страха и исполнит принятое поручение.

   - Не думаю; да это ни к чему бы его не привело... Кто говорит "а", тот скажет и "б"... Раз уж он попался к нам в руки, то не убежит... Как только принял деньги... пришел сюда...

   Графиня поддакивала, но вдруг она приложила палец к губам и начала прислушиваться к шагам, которые доносились из сеней. Шперкен быстро подошел к дверям: все замолкли. Шаги, по мере удаления, затихли, затем наступила совершенная тишина.

   Закрыв лицо густой вуалью, графиня движением руки попросила открыть ей двери и ушла первой. Шперкен и Симонис остались еще на несколько минут, чтобы переговорить кое о чем. Затем барон выпустил Симониса, указывая ему рукой на ступеньки... а сам, взяв с собой свечу, медленно вышел последним. Симонис не без тревоги выскользнул из этой тайной конференц-залы и, не заходя во дворец, быстро прошел в ворота на улицу.

   Только там он свободнее вздохнул; несмотря на это, он еще нескоро ре