Крашевский Иосиф Игнатий - Дети века

ла глубочайшая тишина; мальчик спал на скамейке, в комнатке старика горел ночник, но Эмма очень хорошо знала, что отец ожидает ее и не уснет, пока с нею не увидится, пока не получит хоть горсть конфет.

   Больной лежал в своей постели, видимо, ожидая чего-то; лицо его в темноте едва отличалось цветом от подушек, он начал двигаться, и из уст его вылетели едва внятные слова: "Эмма! Эмма!"

   Дочь уже спешила к нему, и больной смотрел не на нее, а лишь на руку и протягивал исхудалые пальцы, чтоб схватить гостинцы.

   Обе сестры стали на колени у отцовской постели. Иза схватила его руку, которую старик у нее вырывал, и со слезами начала целовать. Заглушаемые рыдания ее как-то странно пробудили больного, он начал внимательнее смотреть на них и сказал:

   - Две! Две!

   А потом, по-видимому, начал искать то, что принесла ему другая.

   Иза принесла ему только свои слезы.

   Старик отворотился; он ел с такой жадностью, так по-животному, что Иза, которая реже видела его, почувствовала боль в сердце.

   - Эмма! Он поймет тебя, попроси, пусть благословит нас.

   Обе снова подошли ближе; Эмма начала шептать что-то, старик уставил в нее стекловидные глаза и, казалось, ничего не понимал.

   Тогда любимая дочь взяла его руку и, смотря на него, положила ее на голову сестры. Старик посмотрел на Эмму, потом на Изу и все еще не понимал, в чем дело; только рука его дрожала, как бы хотела вырваться.

   Долго длилось грустное молчание, старик ел, искал на постели крошки, заботливо собирал их и, наконец, когда ничего не осталось, опустил голову на подушки и медленно закрыл глаза. Напрасно Эмма, взяв снова его за руку в положив ее на голову сестры, хотела, чтоб он повторил вслед за нею слова: "благословляю", граф только невнятно бормотал имя дочери "Эмма!"

   - Это Иза, старшая...

   - Иза? Нет! - сказал граф. - Иза? Нет...

   Потом снова голова его упала на подушки и закрылись глаза, а через минуту раскрылись губы: он уснул.

   Бедная Иза заплакала, дрожа, приподнялась с колен и еще раз поцеловала свалившуюся руку отца.

   - Идем, - сказала она, - я была не достойна чуда.

   Эмма заплакала в свою очередь, но утешая, как могла, и поддерживая сестру, повела ее обратно во флигель. По дороге никто им не встретился, никто их не заметил. Было уж поздно. Сестры бросились в объятия друг другу и не могли расстаться. Еще час, и, может быть, разрешится их участь.

  

  

   Хотя в палаццо все, по-видимому, спало, и ни один огонек, никакое движение не возвещали о приготовлениях, однако возле садовой калитки, по дороге, возле стены, окружавшей с той стороны парк, уже засели чрезвычайно осторожно люди из фольварка и конюшни. Главное начальство над ними принял дю Валь, а Клаудзинский отказался от участия, объясняя это состоянием здоровья, летами и неловкостью. Впрочем, и без него засада была отлично улажена.

   В кустах за садовой калиткой сидели люди, зарядив ружья холостыми зарядами. Командовал ими провиантский писарь, молодой человек воинственного настроения, покровительствуемый французом и чрезмерно довольный, что ему выпадало на долю приключение, за которое не угрожала ответственность.

   Приказ был такого рода, чтоб экипаж допустить до калитки беспрекословно, чтоб никто не шевелился до подачи сигнала. Сам дю Валь, вооруженный саблей и парой пистолетов, поместился вблизи места, где должен был по всей вероятности остановиться экипаж, предоставив себе подать сигнал выстрелом из пистолета.

   За полчаса до полуночи все находились на своих местах, и надобно сказать правду, что ни малейший шорох не обнаруживал засады. Довольно сильный ветер по временам шумел между деревьями, и в трех шагах не было видно ни зги.

   Ожидание начинало уже казаться всем непомерно продолжительным, как наконец в саду показалась фигура, спешившая к калитке, где, однако ж, еще не было экипажа. Но в этот самый момент раздался стук колес по дороге. Все притаились. Стук приближался, экипаж летел быстро, потом поехал тише и направился осторожно к садовой калитке.

   В темноте ничего нельзя было рассмотреть, но видно было, как остановился экипаж, запряженный вороными лошадьми. Калитка быстро отворилась, и из нее кто-то выбежал. Дю Валь услышал захлопнувшуюся дверцу экипажа, и лошади уже двинулись вперед, как вдруг озарилась темнота, раздался выстрел, лошади, испуганные батальным огнем, понесли по дороге.

   Послышалось несколько криков, потом как бы треск ломающегося экипажа, громкий говор в темноте, стон... и воцарилась тишина.

   Несмотря на все принятые меры предосторожности, испуганные лошади унесли беглецов далее, нежели предполагалось. Задержали их по крайней мере в полуверсте от калитки, когда сломалось колесо и опрокинулся экипаж.

   Когда дю Валь подскочил к дверцам, то с удивлением увидел одну только испуганную, плачущую женщину, которая прислонилась к подушкам; мужчины не было ни одного. Сбежавшиеся люди держали лошадей. Даже кучер успел скрыться, пользуясь темнотой ночи. Дю Валь начал бранить своих, выходить из себя, грозить, но все это было уже поздно; не захватили никого, кроме одной несчастной пленницы, которая осталась в экипаже и почти лишилась чувств.

   Обманутый француз горячился еще несколько времени возле своих людей, бранил писаря, расспрашивал, каким образом мог скрыться виновник, но наконец пришел в себя и приказал высадить из экипажа пленницу, которая от страху едва держалась на ногах, так что ее принуждены были почти все время нести на руках к палаццо. Дю Валь, которого графиня ожидала с легко понятным нетерпением, поспешил вперед, отдав приказания. Сердитый вбежал он в комнату графини; та встретила его на пороге.

   - Ну что?

   - С дураками ничего умного не сделаешь!

   - Что, ушла? - спросила графиня в тревоге.

   - Она не ушла, ее ведут сюда; сообщники ее, трусы, мерзавцы, удрали, оставивши ее в экипаже. Не было никого, даже кучера!

   Дю Валь в отчаянии ходил по комнате; графиня молчала. Она приготовлялась к встрече и разговору с падчерицей.

   На лестнице послышались шаги людей и как бы тихий плач; в передней показалась закутанная фигура, которую почти втолкнули в комнату графини, и она немедленно упала на ближайшее кресло.

   - Воды! - закричала она.

   Графиня мгновенно бросилась к креслу, потому что услышала звуки совсем другого голоса и, наконец, по росту прибывшей догадалась о действительности. Захваченная пленница была не графиня Иза.

   - Это не она! - воскликнула, заламывая руки, графиня. Подскочил дю Валь.

   - Как? Кто бы это мог быть!

   Догадываясь, что ее обманули, и что случилось нечто, чего она понять не могла, пылкая француженка подскочила к креслу и насильно открыла лицо пленницы.

   Хотя последняя и старалась закрыть глаза руками, однако графиня и дю Валь мигом узнали в ней немолодую уже гардеробянку графинь, панну Франциску Жульскую.

   С минуту стояли они остолбенелые.

   - Что это значит, что ты там делала? - строго спрашивала графиня, но испуганная панна Франциска не хотела ли говорить, или не могла, только не сказала ни слова.

   - Очевидное дело, - прервал дю Валь, - нас обманули! Но что же сталось с графиней Изой?..

   Словно молния, блеснула мысль у графини, и она, взглянув на гардеробянку, схватила висевшую на стуле мантилью и прямо бросилась к жилищу падчериц.

   Здесь все двери были заперты, с виду господствовала невозмутимая тишина. Слуга, сопровождавший графиню, начал стучать, но нескоро в комнате проснулись служанки.

   - Кто там? Что такое? - послышались голоса изнутри.

   - Отворяйте ее сиятельству!

   После долгого ожидания отворили дверь, и показалась голова заспанной горничной.

   Графиня, выхватив из рук лакея свечу, бросилась прямо в гостиную, откуда был вход в кабинет и спальни Изы и Эммы. Она прежде постучалась в первую, но дверь была заперта, и на повторенный стук ответа не последовало. Тогда она подбежала к другой двери, и за первым же стуком послышался голос Эммы:

   - Что такое? Пожар?

   - Прошу отворить!

   - Что случилось?

   - Прошу отворить!

   Накинув наскоро утренний капот, Эмма отворила двери и остановилась на пороге.

   - Где Иза? - нетерпеливо спросила графиня. - Где Иза?

   - Иза? Вероятно, спит в своей комнате.

   Обе обменялись взорами. Мачеха кипела внутренне, не зная, как поступить. Ей не хотелось поссориться с оставшейся падчерицею, а злость между тем подступала к сердцу.

   - Ты должна знать, что сталось с Изой? - сказала она.

   - А что же с нею могло статься? - спокойно отвечала падчерица. - Часа два тому назад мы разошлись, и она ушла к себе. Отчего же вы так беспокоитесь о ней?

   Не отвечая на этот вопрос, графиня возвратилась к другой двери, постучалась и тогда только заметила, что ключ торчал в замке. Вместе с Эммой вбежала она в спальню. Постель была не измята, а в комнате ни души...

   Со слезами графиня упала в кресло. Эмма стояла холодная и нисколько не взволнованная.

   - Нечего сказать, отлично все улажено и удалось счастливо.

   - Я ничего не знаю, - холодно отозвалась Эмма.

   - О, ты не говори мне этого!..

   - А если бы и знала, - молвила Эмма равнодушно, - то неужели вы полагаете, что я была бы обязана изменить сестре для вас? Сестре, которая вытерпела со мною долговременную неволю, бросилась, как в пропасть, уходя от той жизни, какую вы здесь уготовили с целью уморить нас...

   Удивленная этим монологом, графиня подалась назад; никогда еще ни одна из падчериц не осмелилась упрекать ее в глаза. Было это как бы вызовом к битве.

   - Об этом мы поговорим, сударыня, в другой раз, а теперь надобно послать погоню за сумасшедшей беглянкой.

   - Кажется мне, это будет и поздно, и напрасно, - гордо отвечала Эмма, пожимая плечами.

   Мачеха собиралась уйти, не желая открытой ссоры, как Люис, разбуженный дю Вал ем, от которого все узнал, вбежал в халате, осмотрелся, увидел одну только Эмму и спросил у матери:

   - Что ж случилось? Она здесь или нет?

   - Ушла! Не понравилась ей спокойная, привольная жизнь и захотела поискать другой.

   - Может быть, еще можно настигнуть? - прервал Люис, посматривая искоса на Эмму. - Вы ведь остались.

   - Прошу, граф, оставить меня в покое и не раздражать, - сказала Эмма сердито и решительно. - Бога ради, не вызывайте выражений, которые могли бы крайне огорчить вас. Все, что здесь случилось и происходит, все это по вашей причине, и все это обрушится вам на голову.

   Люис расхохотался.

   - Панны запаслись удалью, как вижу! - сказал он. Он подал руку матери, и они вышли.

   Проходя по двору, они увидели, как дю Валь, взбешенный на неудачу, взяв лучших лошадей с конюшни и несколько человек, собирался в погоню за беглецами. Это было уже слишком поздно, но француз не хотел иметь на совести, что упустил какое-нибудь средство. По-видимому, Люису было более жаль лошадей, за драгоценное здоровье которых он боялся, нежели сестры, утраченной безвозвратно, по его убеждению. Он посмотрел на дю Валя, пробормотав имя любимой лошади, взятой французом, и пошел за матерью.

   - Любопытно знать жениха, - сказала графиня, горько улыбнувшись.

   - О, догадаться нетрудно! - отвечал сын. - Конечно, этот сладенький барон, который гостил тут у нас и высматривал, как бы нас обокрасть.

  

  

   Как мы уже видели, бегство удалось благодаря прозорливости пана Богуслава и возникшего недоверия графини Изы. Это Богунь сочинил план, чтоб в экипаже отправить гардеробянку, а через другую калитку украсть графиню. Здесь беглянку ожидал он сам, сев за кучера в легкой бричке, в которую велел запрячь четырех своих лучших лошадей.

   В то время, когда засада ожидала коляску, Богунь, Валек и Иза неслись уже в город по песчаной дороге. Пан Мамерт Клауд-зинский даже не догадывался, что измена его отгадана инстинктивно.

   Добрая гардеробянка графини Изы согласилась сыграть ее роль, за которую пришлось поплатиться болезнью; она нисколько не ожидала такой бурной катастрофы, а раздавшиеся выстрелы чуть не уморили ее от страха.

   Между тем легкая бричка, запряженная бешеными лошадьми, очень скоро доставила в город Лузинского и сидевшую с ним рядом невесту. Валек целовал ее руки. Взволнованная Иза молчала, чувствуя, что в эту минуту решалась судьба ее. Богунь был отличный кучер и, несмотря на темноту ночи, зная хорошо дорогу, привез молодых к костелу без всяких приключений. Ксендз-викарий был предуведомлен заблаговременно и ожидал прибытия молодых. Когда бричка подъехала к костельным воротам, Иза была так взволнована, что ее почти надо было на руках вынести из экипажа. Богунь отдал лошадей мальчику, которого взял с собою, и все отправились в костел через боковую дверь. Иза пришла в себя, а Лузинский словно начал терять силы. Ксендз, согласившийся обвенчать, хотел все-таки предупредить обряд обыкновенными формальностями и расспросами, но Богунь заметил на это, что каждую минуту может явиться погоня и что формальности можно было бы и отложить.

   В темном и пустом костеле, имевшем скорее погребальный, нежели свадебный вид, зажгли несколько свечей у большого алтаря. Два старинных надгробных памятника Туровских - рыцарь, лежащий, опершись на шлем, и окутанная покрывалом женщина с четками - были как бы свидетелями обряда. Пан Богуслав с причтом составляли свадебную процессию. Ксендз вскоре вышел к алтарю с таким же почти трепетом и также смущенный, как и новобрачные. Поспешно начал он читать молитвы, потом задал вопросы, на которые твердо отвечали новобрачные, им переменил им кольца и связал руки.

   Богунь тогда только вздохнул свободнее, когда Иза по окончании обряда упала на колени и начала горячо молиться.

   Стоявший рядом с нею новобрачный, который по крайней мере из приличия должен был последовать ее примеру и обратиться в ту минуту к Верховному Существу, располагающему судьбами людей, стыдился как-то стать на колени, стыдился сознаться в покорности; он оставался стоять, и, надо сказать правду, представлял весьма непривлекательную фигуру, с бледным, вытянутым, усталым лицом.

   Иза молилась довольно долго, наконец, приподнялась, опираясь на руку мужа. Она поблагодарила викария, который молча перекрестил ее, и все было кончено.

   Новобрачные, вследствие довольно неудачного плана Лузинского, должны были отправиться в гостиницу "Розы", где, пользуясь добрым расположением пани Поз, Валек, кроме занимаемой им комнаты, взял еще смежную гостиную для жены и еще одну комнату для служанки, которая должна была прибыть несколько позже. Пани Поз, совершенно не догадывалась, к чему было нужно такое помещение, и когда появился Богунь, а за ним закутанная Иза и Лузинский, она понять не могла, какую тут роль играла женщина. Ее разгневало и огорчило это обстоятельство. Новобрачные ушли наверх; хозяйка дома, бывшая прежде в дружеских отношениях с Богунем, с беспокойством зазвала его на несколько минут в свою комнату. На лице ее выражалось крайнее неудовольствие.

   - Это уж слишком, пане Богуслав! - возмущалась она, запирая дверь. - Что вы о себе думаете, и за что считаете мой дом, чтоб пировать здесь с какими-то женщинами! Знаю, что это ваши штуки, но я не потерплю этого!

   Богунь покатился на кресле от смеха.

   - Тсс! - сказал он. - Что вы кричите, что ко мне вяжитесь? Госпожа эта приехала с Лузинским, и...

   - С Лузинским? Ложь! Этого быть не может! - воскликнула хозяйка.

   - Почему? - спросил с любопытством Богунь, которого ошеломила эта горячность пани Поз. - Почему?

   - Что ж вы думаете, что я буду объясняться перед вами? Потому что я его знаю, и что он не водится с подобными женщинами.

   Богунь едва удерживался от смеха.

   - Тише! С какими женщинами? Ведь это его жена.

   При этих словах пани Поз оглянулась как-то дико и воскликнув: "Изменник!" - упала без чувств на пол.

   К счастью, пан Богуслав подхватил ее вовремя, но он сам нахмурился, потому что обморок был серьезный.

   - Бога ради! - говорил он, приводя в чувство несчастную. - Не делайте никакой истории из уважения к себе! Что вам Лузинский!

   - Изменник! - повторила, приходя в себя, пани Поз. - Он обманул меня!

   Пан Богуслав не знал, смеяться ему или плакать, но его рассердило то, что Лузинский осмелился так дерзко привести жену в этот дом.

   - Пожалуйста, тише! Не объявляйте же своей слабости, потому что это ни к чему не поведет. Лузинский женат, я был свидетелем на его свадьбе. Он дрянной, неисправимый, но...

   Бедная пани Поз уже только плакала. Пан Богуслав, обыкновенно веселый, опечалился в свою очередь; подобная история в день свадьбы была весьма знаменательна. Но необходимо было потушить ее.

   - Я сделаю ему сцену, - говорила сквозь слезы хозяйка, - пусть эта женщина знает, какого нашла себе мужа, и что это за птица! Этот бездельник, которого я приняла, когда его выгнали... который...

   И она снова начала плакать.

   По временам она порывалась бежать и бросалась к двери, но, к счастью, Богунь стоял настороже и удерживал ее.

   - К чему это вас поведет? - говорил он. - Все будут смеяться над вами, разгласят.

   - Пусть пропаду, но отомщу!

   - Что же это за мщение? Отомстите сами себе! Ведь это свадьбы не расстроит. Во всяком случае он слова вам не давал?

   Пана Богуслава два раза уже звали ужинать, но он не решался оставить расплакавшуюся пани Поз, опасаясь ее гнева. Наконец, неизвестно уже какими средствами успел он взять с нее слово, что она не сделает сцены, и он ушел, рассчитывая уговорить новобрачных немедленно уехать в Варшаву. Это был единственный способ избежать истории, которая могла произойти при малейшем раздражении хозяйки.

   Он вышел в маленькую гостиную, в которой накрыт был стол. С первого же взгляда Богунь заметил, что новобрачные не пришли еще в себя после торжественного обряда и различных приключений того вечера. Иза сидела на диване и плакала, Валек ходил нахмуренный и словно убитый.

   На столе горели огромные свечи в парадных подсвечниках; сервировка показывала великолепный ужин, но никто не обращал внимания на эти приготовления.

   Богунь ловко запер дверь на ключ и, видя, что Иза продолжала плакать, взял под руку Валека и вывел его в смежную комнату.

   - Чтоб тебя черт побрал за то, что ты наделал! - сказал он ему. - Звать жену в дом, с хозяйкой которого был в самых интимных, как оказывается, отношениях! Мало тебе было гробовщицы! Подобное поведение накануне свадьбы переходит всякую меру. Женщина эта проклинает тебя, грозит и готова сделать сцену.

   - Куда же мне было ехать? - спросил Валек в смущении, не оправдываясь даже от упрека.

   - Но на первом постоялом дворе было бы безопаснее здешнего! Вы должны взять почтовых лошадей и немедленно выехать в Варшаву, а иначе, смотри, будет худо. Слава Богу, я никогда не был женат, но знаю, что подобная история на пороге новой жизни может отравить всю будущность!

   Валек грыз ногти.

   - Чтоб черт побрал эту ведьму! - воскликнул он.

   Пан Богуслав с презрением посмотрел на него и вздохнул; потом, подумав немного, отправился к Изе.

   - Милая кузина, - сказал он, - мне кажется, что безопаснее всего было бы вам сегодня же отправиться в Варшаву. Я пойду заказать почтовых лошадей. Вы не плачьте, прежде слезы могли быть оправданы, а теперь некстати... Надо мужественно бороться с жизнью, и... смеяться. По возвращении я поужинаю с вами и не уйду, пока не посажу вас в экипаж и не благословлю на дорогу.

   Иза удержала его за руку.

   - О, пока еще ты здесь, я не так боюсь, - сказала она, - мне все кажется, что у меня есть покровитель.

   - А ведь муж, покровитель назначенный Богом, - лучше всего, - сказал, смеясь, Богунь. - Вторым же будет собственный твой характер. Опершись на него, тебе нечего бояться.

   Иза со вздохом посмотрела на него и пожала руку.

   - Для успокоения себя, мне надобно припомнить и повторить волшебное слово: я свободна, я свободна!..

   Взор Лузинского, встреченный Изой в эту минуту, был так странен, что слова замерли у нее на устах.

   Новобрачные, казалось, как два соперника, присматривались друг к другу, измеряли свои силы, старались взаимно узнать характеры. Иза купила себе свободу дорого, Лузинский знал только, что женился на богатой графине.

   Пан Богуслав, который с обычным своим легкомыслием подал руку помощи в этом деле, теперь, подобно новобрачным, сомневался в будущем и задумывался над ним. Доконало его последнее приключение с пани Поз. Впрочем, он более всех имел присутствия духа и заставил Валька и его жену примириться с действительностью. Налив себе вина, он поцеловал руку кузине, обнял Валека и выпил за их здоровье.

   - Надобно же хоть одному мне выпить! За здоровье новобрачных!

   Не успел он докончить фразы, как раздался сильный стук в дверь. Боясь появления пани Поз, Богунь, подбежав к двери, отворил ее и увидел дю Валя. Они поклонились друг другу.

   - Что вам угодно? - спросил пан Богуслав.

   - Графиня Иза...

   - Здесь нет графини Изы. Час тому назад моя кузина вышла замуж и переменила фамилию. Она не принимает визитов.

   Дю Валь стоял неподвижно.

   - Вы были шафером? - сказал он насмешливо.

   - Да.

   - Кто же венчал?

   - Ксендз в костеле.

   Противники словно желали кинуться друг на друга.

   - Во всяком случае я могу увидеть графиню и мужа ее, господина барона.

   - Нет, - отвечал пан Богуслав, - я уже говорил вам, что она не принимает.

   - Но я должен говорить с нею! - воскликнул дю Валь, протискиваясь в дверь.

   - Господин дю Валь, - сказал Туровский, удерживая его сильной рукой, - не делайте скандалов, которых и так уж достаточно по вашей милости. К чему это приведет? Я с прочими был свидетелем обряда, вы опоздали.

   И пан Богуслав, несмотря на то, что был рассержен, старался придать своему голосу возможную мягкость.

   - То, что вы могли бы сказать Изе и от нее услышать, - продолжал он, было бы для вас весьма неприятно, да и не послужило бы ни к чему.

   - Правда, - отозвался француз, - но мне было бы легче на сердце, если бы...

   - Если бы француз поссорился с женщиной?..

   Дю Валь покраснел.

   - Дайте мне честное слово, - сказал Богунь, - что по окончании... понимаете?

   - Даю честное слово и понимаю. Француз махнул рукою.

   - А ну, коли так, что мне за дело до этого? Даю слово, что ссориться не буду.

   - Но самое ваше появление...

   - Но если для нее я чуть не сломал шею, то надобно хоть выпить за ее здоровье, - сказал дю Валь, засмеявшись. - Признаюсь вам, хотел бы взглянуть на молодого мужа.

   Богунь дал дорогу. Дю Валь вошел в комнату. Заметив его, Иза сперва подалась было назад, но потом, одумавшись, взяла Валека под руку и пошла навстречу.

   - Честь имею представить вам, господин дю Валь, моего мужа пана Валентина Лузинского.

   Дю Валь остолбенел, потому что был уверен встретить барона Гельмгольда.

   - Скажите графине, - продолжала Иза, - что видели нас перед отъездом в Варшаву и поклонитесь всем.

   С любопытством присматривался дю Валь к Лузинскому; не раз он видывал его издали, но ему даже и в голову не могло прийти, чтоб этот бедняк, невзрачный молодой человек, женился на графине. Он, может быть, подумал: "Если б я знал, то и я мог бы освободить ее подобным же образом..."

   - Сделанного не воротишь, - сказала пани Лузинская. - Я вышла замуж и теперь свободна. Надеюсь, что сестра моя не подвергнется ни гневу, ни преследованиям - а иначе это вынудило бы меня употребить меры, которые были бы очень неприятны для Турова. Гораздо будет лучше для всех нас, для мачехи, Люиса, сестры и для меня, если мирно окончатся наши семейные недоразумения, не подавая свету повода к насмешкам, и нас избавляя от неприятностей. Передайте это графине.

   - Передам, - отозвался глухим голосом дю Валь, по-видимому смирившийся. - Наконец я здесь совершенно в стороне, - исполнил, что мне было поручено, а остальное меня не касается.

   Пан Богуслав, улыбаясь, налил ему вина, которое было необходимо французу после вечерних приключений, но последний как-то не решался.

   - Выпейте, хотя бы и не за наше здоровье, - сказала Иза. - Я знаю, что графиня никогда не простила бы вам этого.

   Дю Валь поклонился и, пробормотав что-то, выпил.

   Таким образом, совершенно неожиданно у одного стола очутились преследуемые и преследователь и если не пришли к соглашению, то заключили временное перемирие.

   Дю Валь не мог прийти в себя от изумления, присматриваясь к Лузинскому. Воспользовавшись случаем, Иза осведомилась о своей доброй гардеробянке.

   Напоминание о безуспешной засаде у калитки едва не рассердило дю Валя, однако же, он сумел сдержать себя и сказал, что ее поймали, что с нею ничего не сделали, но что она перепугалась и, вероятно, поплатится нездоровьем.

   - А правда, что изменил Мамерт Клаудзинский? - спросила Иза.

   - Не изменил, потому что не был обязан помогать этому, - возразил дю Валь. - Он узнал случайно и донес по обязанности.

   - Узнал или скорее выследил случайно, это правда, - с живостью сказала Иза, - но не так как вы думаете; он знал обо всем давно и помогал обеим сторонам... Скажите об этом графине.

   Дю Валь только сжал кулаки.

   Пан Богуслав между тем высматривал во все окна, ожидая появления экипажа и желая как можно скорее выпроводить новобрачных, потому что беспрерывно боялся какой-нибудь выходки со стороны пани Поз и не слишком радовался продолжению разговора.

   Наконец застучали колеса, и под окнами раздались веселые звуки почтовой трубы. Все было давно готово. Богунь сам вынес в экипаж остатки ужина, чтобы новобрачные не умерли с голоду в дороге, осмотрел лестницу, стараясь избегнуть неблагоприятной встречи, подал руку Изе, усадил ее заплаканную и шепнул Валеку, когда тот садился:

   - Послушай, что было, то прошло, а впредь помни, что если пожалуется Иза, то будешь иметь дело со мною. Ты меня знаешь, не забывай же!

   Лузинский не отвечал ни слова.

   Богунь посадил на козлы своего мальчика, дал почтальону рубль, приказывая быть осторожным, еще раз поклонился молодой паре и крикнул:

   - Ради Бога с места в карьер!

   Экипаж покатился по мостовой среди опустелого городка, и стук его колес медленно терялся в отдалении, а пан Богуслав стоял задумчиво. Наконец, он быстро оборотился к дю Валю.

   - Что бы там ни было, - сказал он, - горе горем, ссора ссорой, а есть надо, да и выпить не вредно. Завтра можем драться, а сегодня следует подкрепить силы.

   Француз был не прочь, и они оба взошли наверх.

   Надобно знать маленькие городки, в которых каждая новость пожирается с жадностью, чтобы понять, как, несмотря на позднее время, словно по электрическому телеграфу, известное событие распространилось из гостиницы пани Поз по всем улицам. Из дома в дом пересылали его с нарочными; более деятельные сплетники будили соседей; евреи, шлепая туфлями по мостовой, бегали с вестью по самым отдаленным закоулкам; в гостиницу приходили за справками. В кондитерской Горцони все присутствовавшие, умноженные никогда не бывавшими ранее гостями, выпили несколько десятков пуншей, прежде нежели дали настоящую редакцию происшествию, пользуясь материалами, принесенными мальчиками, евреями и случайными прохожими. Никогда еще так поздно не ложились спать местные жители, ибо каждый чувствовал себя взволнованным, имел потребность высказаться, и никто и не думал о постели. Рассказ, основанный на действительном факте, принял, впрочем, фантастические размеры.

   Каждый украшал его по-своему. По всему городку, за исключением грудных детей и глухих, все без исключения узнали, что сирота, воспитанник доктора, украл графиню и женился на ней.

   Провизор, случайно заходивший к Горцони купить лимонов, один из первых узнал о происшествии и, не взяв лимонов, поспешил назад в аптеку. Давно уже он был в хороших отношениях с гардеробянкой панны Идалии, и ей немедленно сообщил об удивительном событии. Едва схватив содержание, панна Наромская полетела к своей госпоже.

   Невеста доктора Вальтера лежала по обычаю в кресле и курила папироску, когда к ней влетела гардеробянка.

   - Знаете, что случилось? Непостижимая вещь! Ей-богу невероятно, честное слово, но правда, потому что пан Теодор собственными глазами видел, как уезжали.

   - Что такое? Ты с ума сошла? - сказала сердито панна Идалия.

   - Как? Да ведь об этом уже всему городу известно.

   - Но ведь я не знаю, в чем дело.

   - Я же говорю...

   - Ты пока еще ничего не сказала.

   - Валек Лузинский украл старшую графиню Туровскую, женился на ней, и они уехали в Варшаву. Три раза по ним стреляли и все мимо, гнались за ними, но ксендз-викарий запер костел и отворил лишь после венца.

   Панна Идалия вскочила с кресел.

   - Кто? Этот подкидыш?

   - Да он самый!

   Несмотря на всю свою серьезность и сознание собственного достоинства, панна Идалия подчинилась чувству общему всем смертным и едва узнала новость, чувствовала уже потребность сообщить ее другим, потому что она не давала ей покоя. Она отправилась к брату, который, покуривая сигару, думал об имении, о невесте и о готовой дочери, которую должен был получить вместе с приданым.

   - Ведь не стыдно, Рожер! Знаешь что?

   - Что такое?

   - Лузинский украл графиню Изу, женился на ней, и они уехали!

   Пан Рожер презрительно пожал плечами.

   - Мелешь вздор!

   - Совершенная правда. Весь город в тревоге.

   - Этот мальчишка Лузинский?

   - Да, потому что он смел, а ты?..

   - А я? - спросил с торжествующею и вместе насмешливой улыбкой пан Рожер. - Ну, что же я?

   - Ты со своей деликатностью, осторожностью и нерешительностью останешься старым холостяком и потом женишься на какой-нибудь кухарке.

   Пан Рожер рассмеялся.

   - Ты уверена в этом? - спросил он.

   - О, ручаюсь.

   - Подожди же немного, а потом и говори обо мне, что хочешь.

   Панна Идалия слишком хорошо знала брата, чтобы не прочесть под этой таинственностью какой-нибудь загадки.

   - Ты обо мне не беспокойся, - продолжал пан Рожер, - я не так дурно веду свои дела.

   Но он, однако же, ни в чем не сознался.

   Доктор Вальтер узнал о непонятной для него истории Валека Лузинского от кухарки Казимиры, которая не побоялась прервать его письменные занятия. Она была уверена, что за это ей достанется, но не могла удержаться. Сверх всякого, однако ж, ожидания, известие это, которое должно было быть совершенно посторонним для Вальтера, поразило его сильнее, чем предполагала Казимира: доктор вскочил с кресла, бросил бумаги, начал расспрашивать, но не мог добиться от кухарки ничего, кроме фразы: "так рассказывают в городе", и несмотря на позднее время выбежал из дома. Можно было сказать, что и этот, столь спокойный, всем чужой человек поражен был жаждой передачи вестей и хотел бежать по городу. На лице его действительно выражались чрезмерное волнение и тревога, и он прямо отправился к Милиусу.

   Последний, в халате, большими шагами ходил по комнате возле оранжереи.

   - Слышал? - сказал Вальтер, вбегая.

   - Знаю.

   - Но правда ли?

   - Совершенная правда.

   Оба доктора остановились друг против друга в изумлении.

   - Ничто не помогло! - воскликнул наконец Вальтер. - Ни просьбы, ни предостережения, ни угрозы... Так уж, видно, назначено судьбою. Навязал себе камень на шею и в воду!

   И он, заломив руки, замолчал; две крупные слезы покатились по его лицу.

   - А ты? - сказал Милиус. - Ты небось лучше сделал?

   - Да, ты прав, я поступил хуже, но если я старый, разбитый, изъеденный червями понтон утону, это еще ничего! А вот этой новой лодке надо бы долее и счастливее плавать. Ты упрекаешь меня и ты прав, потому что ты сильнее.

   И Вальтер улыбнулся насмешливо, смотря на Милиуса, который покраснел.

   - Надо сказать правду, - возразил последний, - что и я было свихнулся, но женский ум меня спас, а тебя погубила женская хитрость.

   - Меня! Что мне? А вот молодой человек... О Боже мой!

   - Но почему же этот негодяй так тебя занимает? - воскликнул Милиус. - Он был у меня, как родное дитя, а между тем, зная его ближе, я его не жалею. Тебе он никто!..

   Вальтер стоял бледный, дрожал, слезы текли по исхудалому лицу его.

   - Никто, - сказал он тихо, - никто! Нет, этот молодой человек мне сын!..

   - Твой сын? - воскликнул Милиус, отступая. - А ты?..

   - А я - Марк Лузинский, - прошептал Вальтер и упал на диван.

  

  

   В костеле у обедни, по обычаю, было очень людно. Служил сам ксендз-прелат Бобек; убранный его старанием алтарь утопал в цветах и зелени. В дыму фимиама виднелись кое-где улыбавшиеся розы и венки осенних астр, а взглянув от большого алтаря на костел, можно было видеть венок из людских лиц со всеми оттенками весны и осени.

   На передних лавках заседали почетные лица, так называемый большой свет, который даже в храме Божьем устранялся по возможности от столкновения с малым светом. Надобно было видеть, как широко расселась аптекарша, чтоб не допустить с собою на одну лавку пани Поз. Владетельница гостиницы делала то же самое, боясь соседства сапожницы, а сапожница боялась, чтоб возле нее не села простая мещанка из предместья. Все это совершалось тихо и незаметно, и только более внимательный глаз мог уловить стратегические движения и угадать, для чего один сморкался, другой делал вид, что горячо молится, когда являлось непрошенное соседство.

   Ксендз Бобек пел слабым, но чистым голосом, имея ассистентами двух молодых ксендзов. Ксендз-викарий с Евангелием в руках ходил по ризнице в ожидании выхода на кафедру. В книжке, которую он держал, легко было заметить белый листок бумаги, список брачных оглашений. Когда прелат кончил и уселся на приготовленном для него месте, викарий вышел, стал на колени перед алтарем, помолился и вступил на амвон.

   Как обыкновенно перед торжественной тишиной, слушатели приготовлялись громким откашливанием и сморканием, пока молился ксендз-викарий. Но вот шум утих, проповедник начал читать Евангелие и объяснять заключающиеся в нем истины.

   Несмотря на огромную массу слушателей, один Бог знает - многие ли действительно слушали и многие ли понимали. В темных углах набожные спали, просыпались, открывши глаза, вздыхали и засыпали снова. На более видных местах, те, кому хотелось спать, широко раскрывали глаза, которые быстро закрывались на мгновение, чтоб открыться снова.

   На некоторых лицах виднелись мысли далеко не набожные. Но здесь и там слово истины влетало в уши, может быть, даже в сердце, зернышко падало на плодоносную почву, и хотя долго не всходило, однако все-таки когда-нибудь в жизни прорастало, хотя и поздно.

   По окончании проповеди ксендз-викарий взялся за бумажку с оглашениями. Никто не надеялся встретить имени, которое произвело бы общий эффект, а потому мало кто обращал внимания на оглашения:

   - Вступают в брак именитый Флориан Мошанский, ремеслом сапожник, с именитою Катериною Рухневскою, здешнею мещанкою, девицею.

   Потом следовали пан Дробит с панною Сапуровскою, потом еще кто-то. Ксендз Бобек направился уже медленным шагом к алтарю, как вдруг ксендз викарий произнес громким, внятным голосом:

   - Доктор медицины пан Ян Вальтер, вдовец, с панною Идалиею Скальскою, помещицею, девицею.

   Если бы молния ударила в костел, то не знаю, большее ли произвело бы впечатление. Конечно, об этом кое-что болтали, но большинство не верило в подобное супружество, а многие о нем решительно не знали. Закрытая вуалью, сидела панна Идалия на первой лавке во всем блеске щегольского траура, и взоры всех обратились на нее; послышался говор, кое-где сдержанный смех, и если бы не орган, грянувший вдруг всеми своими регистрами, даже и теми, которые фальшивили, вследствие хозяйничанья и злоупотребления костельных крыс, то я не знаю, до чего бы дошло.

   Доктора Вальтера не было видно, догадывались, что он на хорах. Несмотря на изумление присутствовавших, невеста нимало не смутилась, напротив, по-видимому, упивалась своим торжеством.

   Когда после благословения все начали расходиться, на паперти собралась целая толпа любопытных посмотреть на молодую жену старика доктора.

   Аптекарша предчувствовала это и, толкнув дочь, шепнула:

   - Пойдем через ризницу.

   - Для чего? - спросила панна Идалия, пожимая плечами.

   - Разве не видишь, что будут на нас пальцами указывать.

   - Пусть себе показывают! - отвечала красивая панна. - А мне что до этого! Пойдем прямо.

   Пан Рожер, стоявший у скамейки, разделял мнение сестры и находил неприличным отступать перед улицей, как он называл толпу.

   Когда вышли Скальские, их встретила любопытная, говорливая, смеющаяся толпа, вид которой действительно был неприятен. Надо было иметь хладнокровие молодых Скальских, чтоб, не дрогнув, пройти сквозь этот строй.

   Некоторые замечания, высказанные вполголоса, достали даже до ушей Идалии, но она притворялась, что не слышала.

   - Но, пани Мацеева, это быть не может: он старый гриб, я его знаю, а она какая молоденькая. Ведь у него служит Казимира?

   - Что ж? Родители принудили?

   - А старику следовало бы всыпать, чтобы выбить дурь из головы, - говорил сапожник. - Это ни на что не похоже.

   - Смотри, Иоася, смотри, - шептала девушка, - как ее ж