Хаггард Генри Райдер - Братья

ред огнем стоял Вульф, жизнерадостный, как всегда, и веселый, хотя брови его были нахмурены. При виде брата Годвин повернулся к большой двери и, пробыв несколько мгновений в свете, снова исчез в темноте. За ним затворилась тяжелая створка. Розамунда подошла к очагу.

   - Вы, кажется, озябли, кузина? - спросил Вульф, всматриваясь в ее лицо. - Годвин слишком долго задержал вас в церкви, попросив помолиться вместе с ним. Такая уж у него привычка! Я сам страдал от нее. Присядьте же, согрейтесь.

   Розамунда молча повиновалась и, распахнув свой меховой плащ, протянула руки к пламени, которое играло на ее смуглом красивом лице. Вульф оглянулся. В комнате не было никого. Тогда он снова посмотрел на Розамунду.

   - Я рад случаю поговорить с вами наедине, кузина, потому что мне нужно задать вам один вопрос. Но я должен попросить вас не отвечать мне на него, пока не пройдут двадцать четыре часа.

   - Согласна, - сказала она. - Я уже дала одно такое обещание, пусть оно послужит для обоих. Теперь я жду вопроса.

   - Ах, - весело произнес Вульф, - я рад, что Годвин пошел первый, так как это избавляет меня от необходимости говорить: ведь у него это получается лучше, чем у меня.

   - Не знаю, Вульф, во всяком случае, у вас больше слов, чем у него, - с легкой улыбкой заметила Розамунда.

   - Может быть, и больше, только другого качества, вот что вы хотите сказать. Но, к счастью, в настоящую минуту дело не касается слов.

   - А чего же, Вульф?

   - Сердец. Вашего сердца, и моего сердца, и, полагаю, сердца Годвина, если оно у него есть... В этом смысле.

   - Почему же можно думать, что у Годвина нет сердца?

   - Почему? Ну, видите ли, теперь я ради себя должен умалять достоинства Годвина, а потому объявляю, - хоть вы сами знаете это лучше, чем я, - что сердце Годвина похоже на сердце старого святого в хранилище реликвий в Стоунгейте, которое могло биться когда-то и, может быть, будет снова биться на небесах, но теперь мертво для всего земного.

   Розамунда улыбнулась и подумала, что это мертвое сердце не особенно давно выказало признаки жизни, вслух же она только произнесла:

   - Если вам нечего больше добавить о сердце Годвина, я пойду почитаю отцу, который ждет меня,

   - Нет, нет, мне еще нужно сказать многое о моем собственном. - И Вульф внезапно сделался так серьезен, что все его большое тело задрожало. Стараясь заговорить, он только бормотал что-то несвязное. Наконец его мысли вылились в поток горячих слов.

   - Я люблю вас, Розамунда, люблю! Я люблю все в вас. И всегда любил, хотя и не знал этого до дня... до того боя... И я всегда буду любить вас, и прошу вас быть моей женой... Я знаю, я грубый воин, с массой грехов, совсем не святой и не ученый, не то что Годвин... Но, клянусь, я буду всю жизнь вашим верным рыцарем; если святые даруют мне милость и силу, я совершу великие подвиги в вашу честь и буду хорошо охранять вас. О, что еще можно сказать?

   - Ничего, Вульф, - Розамунда подняла на него опущенные глаза. - Вы не хотели, чтобы я ответила вам, поэтому я только благодарю вас. Да, от всего сердца, хотя, право, мне грустно, что мы не можем больше быть братом и сестрой, как все эти долгие годы... Теперь уйдите.

   - Нет, Розамунда, нет еще. Хотя вы ничего не можете говорить, вы могли бы знаком дать мне понять, что вы думаете. Я так мучаюсь и должен страдать до завтрашнего дня. Например, вы могли бы позволить мне поцеловать вашу руку... Ведь в договоре не говорилось о поцелуях.

   - Я ничего не знаю о договоре, Вульф, - строго возразила Розамунда, хотя улыбка прокралась в уголки ее губ. - Во всяком случае, я не могу позволить вам дотронуться до моей руки.

   - Тогда я поцелую ваше платье, - и, схватив уголок ее плаща, Вульф прижал его к своим губам.

   - Вы сильны, Вульф, я слаба и не могу вырвать своей одежды из ваших рук, однако скажу вам, что этот поступок нисколько не поможет вам.

   Плащ выпал из его пальцев.

   - Простите. Я должен был помнить, что Годвин не зашел бы так далеко.

   - Годвин, - сказала она, топнув ногой о пол, - дав обещание, держит его не только буквально, но и в душе.

   - Думаю, что так. Видите, каково грешному человеку иметь братом и соперником святого. Нет, не сердитесь на меня, Розамунда, я не могу идти путями святых.

   - Вам, Вульф, по крайней мере, незачем смеяться над теми, кто вступил на дорогу к совершенству.

   - Я не насмехаюсь над ним. Я его люблю так же сильно... как вы. - И он пристально посмотрел ей в лицо.

   Ее черты не изменились, потому что в сердце Розамунды крылись тайная сила и способность молчать, унаследованные ею от предков-аравитян, которые могут надевать непроницаемую маску на свое лицо.

   - Я рада, что вы любите его, Вульф. Постарайтесь же никогда не забывать о своей любви и о долге.

   - Так и будет; да, будет, даже если вы оттолкнете меня ради него.

   - Какие черствые слова. Я не ждала их от вас, - мягко сказала она. - А теперь, дорогой Вульф, прощайте. Я устала...

   - Завтра... - начал он.

   - Да, - продолжила она своим волнующим низким голосом. - Завтра я обязана говорить, а вы должны меня слушать.

   Солнце снова совершило свой кругооборот, снова время подошло к четырем часам пополудни. Два брата стояли подле огня, пылавшего в Холле, и с сомнением смотрели друг на друга; такими же взглядами они обменивались в часы ночи, в течение которой ни один не смыкал глаз.

   - Пора, - произнес наконец Вульф.

   Годвин кивнул головой.

   В это время по лесенке из солара сошла служанка, и д'Арси без слов поняли, зачем она приближается к ним.

   - Кто? - спросил Вульф; Годвин только покачал головой.

   - Сэр Эндрью велел мне передать, что он желает поговорить с вами обоими, - объявила служанка и ушла.

   - Клянусь святыми, мне кажется, не избран ни тот ни другой, - с отрывистым смехом произнес Вульф.

   - Может быть, - сказал Годвин, - и, может быть, это будет лучше для всех нас.

   - Не нахожу, - согласился Вульф, вслед за братом поднимаясь по ступенькам.

   Они прошли по коридору и закрыли за собой дверь. Перед ними был сэр Эндрью; он сидел в своем высоком кресле перед камином. Подле него, положив руку на его плечо, стояла Розамунда. Годвин и Вульф заметили, что она была одета в свое нарядное платье, и у обоих в голове шевельнулась горькая мысль, что она надела роскошные уборы, желая показать им, как хороша девушка, которую они должны потерять. Подходя, молодые д'Арси поклонились сначала ей, а потом дяде. Розамунда, подняв опущенные глаза, слегка улыбнулась им в виде приветствия.

   - Говори, Розамунда, - произнес ее отец. - Этих рыцарей мучит неизвестность, и они страдают...

   - Теперь последний удар, - пробормотал Вульф.

   - Двоюродные братья, - начала Розамунда низким спокойным голосом, точно отвечая заученный урок. - Я посоветовалась с отцом о том, что вы мне сказали вчера, с отцом и с моим собственным сердцем. Вы сделали мне большую честь, а я люблю вас с детства, как сестра братьев. Не буду говорить много, скажу только, что, к сожалению, я ни одному из вас не могу дать того ответа, которого он желает.

   - Действительно решительный удар, - мрачно вымолвил Вульф. - Сквозь латы и кольчугу он попал прямо в сердце.

   Годвин только побледнел больше прежнего и ничего не сказал.

   Несколько мгновений стояла тишина, и старый рыцарь исподлобья смотрел на лица братьев, освещенные пламенем сальных свечей.

   Наконец Годвин заговорил:

   - Мы благодарим вас, кузина. Пойдем, Вульф, мы выслушали ответ.

   - Не весь, - быстро перебила его Розамунда, и они снова вздохнули свободнее.

   - Слушайте, - продолжала она. - Если угодно, я дам вам одно обещание, которое одобряет и мой отец. Ровно через два года в этот же самый день, если мы все трое будем еще живы и ваши намерения не изменятся, я скажу вам имя моего избранника и тотчас же обвенчаюсь с ним, чтобы никто не страдал больше...

   - А если один из нас умрет? - спросил Годвин.

   - Тогда, - ответила Розамунда, - я выйду замуж за другого, если он не посрамит своего имени и не совершит нерыцарского поступка.

   - Извините меня, - начал Вульф, но, подняв руку, она остановила его и сказала:

   - Вы находите, что я говорю странные вещи, и, может быть, вы правы. Но ведь все странно, и я в большом затруднении. Помните: вопрос идет о всей моей жизни, и я могу желать, чтобы мне дали время обдумать его решение. Ведь выбирать между такими двумя людьми, как вы, нелегко. Кроме того, мы все трое слишком молоды для брака. В течение двух лет я, может быть, узнаю, кто из вас наиболее достойный рыцарь.

   - Итак, ни один из нас не значит для вас больше, чем другой? - прямо спросил Вульф.

   Розамунда вспыхнула, говоря:

   - Я не отвечу на этот вопрос.

   - И Вульф не должен был задавать его, - вставил Годвин. - Брат, я понял Розамунду. Ей трудно сделать выбор между нами, а если она в сердце тайно уже и знает имя избранника, то по доброте своей не хочет нам показать этого и тем огорчить одного из нас. Вот почему она говорит: идите, рыцари, совершайте подвиги, достойные такой дамы, как я, и, может быть, тот, кто сделает величайшее деяние, получит великую награду. Я считаю ее решение мудрым и справедливым и подчиняюсь ему. Оно даже радует меня, ибо дает нам возможность показать нашей дорогой кузине и всем нашим товарищам, из какого теста мы сделаны, и случай постараться затмить друг друга подвигами, которые мы, как и всегда, будем совершать рука об руку.

   - Хорошие мысли, - произнес сэр Эндрью. - Ну, что скажешь ты, Вульф?

   Чувствуя, что Розамунда наблюдает за ним из-под тени своих длинных ресниц, Вульф ответил:

   - Видит Небо, я тоже доволен. В течение двух лет мы оба можем пасть на войне, по крайней мере, в эти два года любовь к женщине не разделит нас. Дядя, прошу отпустить меня на службу к моему возлюбленному господину в Нормандию.

   - Я прошу о том же, - сказал Годвин.

   - Весной, весной, - поспешно возразил сэр Эндрью. - Тогда король Генрих двинет в бой свои силы. До тех же пор оставайтесь здесь. Кто знает, что еще случится. Может быть, ваши руки понадобятся нам, как это было недавно. Надеюсь, теперь я не услышу больше ничего о любви и браке, словом, речей, которые смущают мой ум. Не скажу, чтобы все устроилось согласно моему желанию, но так хотела Розамунда, и этого достаточно для меня. Теперь кончено. Розамунда, отпусти своих рыцарей; будьте все трое как братья и сестра, пока не окончится двухлетний срок. Тогда оставшиеся в живых узнают разрешение загадки.

   Розамунда вышла вперед и, не говоря ни слова, подала правую руку Годвину, а левую Вульфу, и позволила им прижать губы к своим пальцам. Так на время окончилось сватовство братьев д'Арси,

  

   Братья вышли из солара. Теперь в их жизни явилась новая цель, которая вселяла в них стремление совершать великие подвиги и достичь желанного конца. И у них на сердце было веселее, чем утром, в обоих горела надежда, для обоих открывалась будущность...

   Когда молодые рыцари спустились со ступеней, они увидели высокого человека, по-видимому пилигрима, в низкой шляпе с полями, спереди загнутыми вверх, с пальмовым посохом в руке и с флягой для воды на веревочном поясе.

   - Чего вы ищите, святой пилигрим? - спросил Годвин, подходя к нему. - Вы просите ночлега в доме дяди?

   Паломник поклонился и, подняв на него свои темные, похожие на бисерины глаза, которые почему-то показались Годвину знакомыми, скромно ответил:

   - Именно так, благородный рыцарь. Я прошу приюта для себя и для своего мула, который стоит у порога. А также мне хотелось бы видеть сэра Эндрью д'Арси, мне нужно передать ему кое-что.

   - Мул? - удивился Вульф. - Я всегда думал, что пилигримы странствуют пешком.

   - Это верно, сэр рыцарь, но со мной кладь. О, конечно, не мои собственные вещи - все мое достояние на мне. Нет, я везу ящик, в котором лежит что-то неизвестное мне. И его мне поручено передать сэру Эндрью д'Арси, владельцу замка Стипль, а в случае смерти этого рыцаря - леди Розамунде, его дочери.

   - Поручено? Кем? - еще больше удивился Вульф.

   - Это, сэр, - ответил пилигрим с поклоном, - я скажу сэру Эндрью, который, как я слышал, еще жив. Позволите ли вы мне внести ящик, а если позволите, не поможет ли мне один из ваших слуг - он очень тяжел.

   - Мы сами поможем вам, - сказал Годвин.

   Они втроем прошли во двор и там при слабом свете звезд увидели красивого мула, которого держал один из стипльских конюхов; на спине животного виднелся длинный ящик, обшитый полотном. Пилигрим отвязал его, взялся за один его конец, а Вульф, приказавший поставить мула в конюшню, поднял другой. Так они пошли в замок. Годвин двинулся впереди, чтобы предупредить дядю. Старик вышел из солара:

   - Как вас зовут, пилигрим, и откуда этот ящик? - спросил он, пристально глядя на паломника.

   - Мое имя, сэр Эндрью, - произнес тот с низким поклоном, - Никлас из Солсбери; кто же послал меня, я прошепчу вам на ухо.

   Он наклонился к старому д'Арси и шепнул ему что-то. Сэр Эндрью отшатнулся, точно пронзенный стрелой.

   - Как? - начал он. - Вы, святой пилигрим, посланец... - И он внезапно умолк.

   - Он держал меня в плену, - ответил паломник, - и человек, который никогда не нарушает данного слова, даровал мне жизнь (я был приговорен к смерти), с тем чтобы я отнес вам это и вернулся к нему с вашим... или с ее ответом. И я поклялся исполнить его желание.

   - С ответом? На что?

   - Я ничего не знаю. Мне известно только, что в ящике лежит письмо, о его содержании мне не сообщили, ведь я только гонец, давший клятву исполнить данное мне поручение. Откройте ящик, милорд... И если у вас есть что-нибудь съестное... Я долго путешествовал...

   Сэр Эндрью подошел к двери, позвал слуг, велел им накормить пилигрима и побыть с ним, пока он будет утолять голод. Потом сказал, чтобы Годвин и Вульф отнесли ящик в солар, захватив с собой молоток и долото. Братья исполнили его приказание и поставили свою ношу на дубовый стол.

   - Откройте, - приказал старый д'Арси.

   Братья распороли полотно, под ним оказался ящик из незнакомого им дерева, окованный железом; им пришлось долго работать, прежде чем они подняли крышку. Наконец ее сняли; в ящике скрывалась шкатулка, сделанная из полированного черного дерева и запечатанная по краям странными печатями. На ней висел серебряный замок с серебряным же ключом.

   - По крайней мере, видно, что ее не открывали, - заметил Вульф, осматривая целые печати, но сэр Эндрью только повторял:

   - Откройте. Торопитесь. Годвин, возьмите ключ... У меня руки дрожат от холода.

   Ключ легко повернулся в замке: печати сломались, крышка откинулась на петлях, и в ту же минуту комната наполнилась тонким ароматом. Под крышкой лежал продолговатый кусок расшитой шелковой материи, поверх ткани виднелся пергамент.

   Сэр Эндрью оборвал нитку, которая сдерживала свернутый в трубку пергамент, снял с него печать и расправил лист, покрытый странными буквами. В шкатулке лежал и другой сверток, без печати, написанный на французском языке. В начале его стояла надпись:

  

   Перевод письма на тот случай, если рыцарь сэр Эндрью д'Арси позабыл арабский язык или его дочь леди Розамунда не научилась владеть им.

  

   Сэр Эндрью пробежал глазами эти строки и заметил:

   - Нет, я не позабыл арабского языка; пока была жива моя леди, мы почти всегда говорили с ней на ее родном наречии и передали наши знания Розамунде. Но уже темно... Ты, Годвин, ученый, прочти мне французское письмо. После можно будет сличить рукописи.

   В эту минуту из своей комнаты вышла Розамунда и, увидев, что ее отец и двоюродные братья заняты каким-то странным делом, спросила:

   - Вам угодно, чтобы я ушла, отец?

   - Нет, дочь моя, - ответил сэр Эндрью. - Останься. Мне кажется, это дело касается тебя столько же, сколько и меня. Читай, Годвин.

   И Годвин прочел:

  

   Во имя Аллаха, милосердного и сострадательного, я, Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, повелитель верных, приказываю написать письмо, которое, запечатав собственной рукой, направляю к франкскому лорду, сэру Эндрью д'Арси, супругу моей сестры от другой матери, Зобейды, красивой и неверной, которой Аллах отомстил за ее грехи. Если он тоже умер, то к его дочери, моей племяннице по праву крови, принцессе Сирии и Египта, которую англичане зовут леди Розой Мира.

   Сэр Эндрью, помните ли, как много лет тому назад, когда мы были еще друзьями, вы, отягченный болезнью и неволей, познакомились с сестрой моей Зобейдой, как Сатана вложил в ее сердце желание слушать ваши слова любви и она сделалась поклонницей креста, обвенчалась с вами по франкскому обряду и бежала в Англию? Помните, что хотя я не мог в то время увезти ее с вашего корабля, я послал вам письмо, говоря в нем, что, рано или поздно, я вырву ее из ваших рук и поступлю с ней так, как поступают у нас с неверными женщинами? Через шесть лет до меня дошли верные вести, что Аллах взял ее к себе, а потому я оплакал мою сестру и ее судьбу и позабыл о ней и о вас.

   Знайте, что рыцарь по имени Лозель, который живет в той части Англии, где стоит и ваш замок, сказал мне, что после Зобейды осталась красавица-дочь. Мое сердце, которое любило Зобейду, стремится теперь к этой никогда не виданной мной племяннице, потому что, хотя она и поклонница креста, вы (за исключением поступка с ее матерью) всегда были храбрым и благородным рыцарем высокой крови, каким, насколько я помню, был и брат ваш, который пал в битве при Харенке.

   Знайте теперь, что, достигнув по воле Аллаха высокого положения здесь, в Дамаске, и на всем Востоке, я желаю оказать вашей дочери честь и сделать ее принцессой моего дома. Я приглашаю ее приехать в Дамаск, а вместе с ней и вас, если вы еще живы. Кроме того, чтобы вы не боялись какого-нибудь обмана с моей стороны или со стороны моих наследников и советников, я именем Бога и словом Салах ад-Дина, еще никогда не нарушавшимся, обещаю вам не принуждать ее силой принять магометанство и не заставлять вступить в нежелательный для нее брак, хотя я и надеюсь, что милосердный Бог изменит ее сердце и она добровольно перейдет в нашу веру. Также я не буду мстить вам, сэр Эндрью, за ваш прошлый поступок, не потерплю, чтобы и другие причиняли вам зло; напротив, я подниму вас до высоких почестей и буду жить с вами в дружбе, как в былое время.

   Если же мой гонец вернется и скажет, что моя племянница отказывается от этого предложения, предупреждаю: рука моя длинна, и я, конечно, достану ее.

   Поэтому через год от того дня, в который я получу ответ леди, моей племянницы, называемой Розой Мира, мои посланцы явятся туда, где она будет жить, замужней или девицей, и привезут ее ко мне; если она согласится, то с почетом, а если не согласится - все-таки привезут. Теперь, в знак моей любви, я посылаю ей достойные ее дары и грамоту на титул принцессы и госпожи города Баальбека; этот титул и связанные с ним доходы и преимущества занесены в архивы моего государства и обязывают меня и моих преемников.

   Мое письмо и дары доставит поклонник креста по имени Никлас. Ему же передайте и ваш ответ; он привезет его ко мне, так как дал клятву исполнить это и исполнит, зная, что если он нарушит данное слово, его постигнет смерть.

  

   Подписано Салах ад-Дином, повелителем верных, в Дамаске, и запечатано его печатью в весеннее время года Хиджры 581.

  

   Заметьте также следующее: раньше чем я подписал и запечатал это письмо, мне пришла мысль, что вы, сэр Эндрью, или вы, леди Роза Мира, можете найти странным, что я не жалею ни трудов, ни расходов ради девушки, не принадлежащей к моей вере, никогда не виданной мной, и усомнитесь в моей честности. Узнайте же истинную причину моего стремления увидеть ее: с тех пор как я услышал, что на свете живете вы, леди Роза Мира, один и тот же сон, посланный мне Богом, трижды посетил меня; в грезе я трижды видел вас. И этот сон означал, что клятва, которую я произнес после бегства вашей матери, перешла на вас; дальше, что каким-то путем, еще не открытым мне, ваше присутствие здесь удержит меня от пролития моря крови и избавит мир от несчастий и бедствий. Итак, вы должны приехать и остаться в моем доме. Да будут Аллах и его пророк свидетелями, что все это верно.

  

   Годвин опустил письмо, и все с изумлением переглянулись.

   - Ну, конечно, - промолвил Вульф, - кто-то захотел сыграть с нашим дядей недобрую шутку.

   Вместо ответа сэр Эндрью приказал ему поднять шелковую ткань, которая закрывала вещи, спрятанные в шкатулке, и осмотреть их. Вульф исполнил его приказание и откинул голову назад, точно ослепленный внезапным светом: из ящика ярко сверкнули драгоценности. Красные, зеленые и синие лучи рассыпались во все стороны, посреди камней тускло горело золото и матовым светом переливались белые жемчужины.

   - О, какая красота, - прошептала Розамунда.

   - Да, - подтвердил Годвин, - это достаточно красиво, чтобы смутить женский ум и заставить его перестать отличать хорошее от дурного.

   Вульф же ничего не сказал. Он молча вынимал из ящика сокровища: корону, жемчужное ожерелье, шейное рубиновое украшение, сапфировый пояс, драгоценные браслеты для щиколоток ног, покрывала сандалии, платья и другие одежды из лилового шелка, вышитого золотом. Между ними, тоже запечатанная печатями Салах ад-Дина, его визирей, сановников и секретарей, лежала грамота с титулами Баальбекской принцессы, с определением размера и границ ее обширных владений, с суммой ее неслыханно большого ежегодного дохода.

   - Я ошибся, - произнес Вульф. - Даже восточный султан не мог бы позволить себе такой дорогой шутки.

   - Шутка! - перебил его сэр Эндрью. - С первых же строк письма я понял, что это не шутка. Оно наполнено духом Салах ад-Дина, самого великого человека на земле, хотя он и сарацин; я, друг его юности, хорошо знаю это. Да, он прав. С его точки зрения, я погрешил против него, так же, как и его сестра, под влиянием нашей любви. Шутка? Нет, он не шутит; ночное видение, которое он считает голосом Бога, или слова звездочетов глубоко взволновали его великую душу, и это заставило его сделать такой странный шаг.

   Он замолчал, потом поднял голову и продолжал:

   - Знаешь ли ты, дитя, кем тебя сделал Салах ад-Дин? В Европе много королев, которые были бы рады приобрести титул принцессы Баальбека и роскошные земли близ Дамаска. Я знаю и замок, о котором он говорит. Это величавое строение на берегу Оронта, и после военного губернатора (потому что этой власти Салах ад-Дин не отдаст христианину) ты будешь первой во всей стране. Печать Салах ад-Дина - самый верный залог в мире. Скажи, хочешь ты туда уехать и царить там?

   Розамунда посмотрела на сверкающие драгоценности, на пергамент, который давал ей царское достоинство, и ее глаза вспыхнули, а грудь поднялась, как тогда, подле церкви на эссекском берегу. Все наблюдали за ней; она трижды посмотрела на привлекательные вещи, потом отвернулась, точно от великого искушения, и ответила только:

   - Нет.

   - Хорошо сказано, - удовлетворенно заключил сэр Эндрью, знавший ее характер и стремления. - Но если бы ты ответила не "нет", а "да", ты отправилась бы одна. Дай мне чернила и пергамент, Годвин.

   Принесли то и другое. Старик написал:

  

   Султану Салах ад-Дину от Эндрью д'Арси и его дочери Розамунды.

   Мы получили Ваше письмо и отвечаем, что останемся там, где живем, и сохраним то положение, которое Господь даровал нам. Тем не менее мы благодарим Вас, султан, потому что считаем Вас честным, и желаем Вам всякого добра и удачи во всем, за исключением Ваших войн против креста. А Ваши угрозы постараемся разбить. Зная обычаи Востока, мы не отсылаем Вам обратно Ваших даров, потому что, сделав это, мы нанесли бы оскорбление одному из величайших людей во всем мире; но если Вы пожелаете потребовать их обратно, они Ваши, а не наши. Ваше сновидение мы считаем пустой ночной грезой, о которой мудрый человек забыл бы.

   Ваш слуга и Ваша племянница

  

   Под этими строками сэр Эндрью поставил свое имя, вслед за ним подписалась Розамунда, пергамент свернули, окружили шелковой материей и запечатали.

   - Теперь, - сказал старик, - спрячьте все это богатство, потому что если люди узнают, что мы храним такие сокровища, все воры Англии посетят нас, и, думаю, в числе их окажутся люди с громкими именами.

   Они сложили вышитые золотом одежды, бесценные золотые вещи и камни обратно в ларец, заперли его и поставили в окованный железом сундук, который стоял в спальне старого д'Арси.

   Когда все было окончено, сэр Эндрью обратился к молодым людям:

   - Теперь выслушайте меня, Розамунда, и вы тоже, племянники. Я никогда не рассказывал вам, как сестра Салах ад-Дина, Зобейда, дочь Айюба, впоследствии обращенная в нашу веру под именем Марли, стала моей женой. Но вы должны узнать все, хотя бы для того, чтобы увидеть, как сделанное зло обращается против человека. После того как великий Hyp ад-Дин взял Дамаск, Айюб сделался губернатором этого города, потом, двадцать три года тому назад, был занят Харенк, и при этом пал мой брат. Во время битвы меня ранили, взяли в плен, отвезли в Дамаск и поместили во дворце Айюба, где со мной обходились хорошо. И пока я лежал больной, я подружился с молодым Салах ад-Дином и с его сестрой Зобейдой, которую позже тайно встречал в садах дворца. Остальное легко угадать, хотя я и был вдвое старше ее... Она любила меня так же, как я любил ее, и ради любви предложила переменить веру и бежать со мной в Англию, если представится удобный случай, что трудно было предполагать.

   Случайно у меня был друг, таинственный человек по имени Джебал, молодой шейх ужасного племени, страшные обряды которого непонятны для христиан. Эти люди - подданные персиянина Магомета - живут в замках в Ливанских горах. Джебал был в союзе с франками, и как-то раз во время битвы я, рискуя жизнью, спас его от сарацин; тогда он поклялся, что если я когда-нибудь призову его к себе на помощь, он явится с края земли. В знак этого Джебал подарил мне свое кольцо-печать. Чудный перстень, по его словам, мог дать власть, равную его собственной, в его владениях, хотя я никогда не посещал их. Вы знаете это кольцо, - прибавил сэр Эндрью и, протянув руку, показал тяжелый золотой перстень с черным камнем, по которому бежали красные жилки, расположенные в форме кинжала; под кинжалом были вырезаны неизвестные буквы.

   - В тяжелую минуту я подумал о Джебале и нашел возможность послать ему письмо, запечатав этим перстнем. Он не забыл о своем обещании: через двенадцать дней мы с Зобейдой мчались к Бейруту на двух таких быстроногих конях, что все всадники Айюба не могли догнать их. Мы доехали до этого города и обвенчались там. Розамунда, там же твоя мать приняла христианство. Нам нельзя было оставаться на Востоке, и мы сели на корабль, который благополучно донес нас до дому. Я увез с собой кольцо Джебала, не отдав его слугам этого человека; я хотел вручить его только ему лично. Перед отходом корабля посланец, переодетый рыбаком, принес мне письмо от Айюба и его сына Салах ад-Дина, в нем они клялись, что все же вернут к себе Зобейду, дочь одного и сестру другого.

   Вот вся правда. Вы видите, что они не забыли данной клятвы, хотя, узнав впоследствии о смерти моей жены, ничего не предприняли. С тех пор Салах ад-Дин, который во времена дружбы со мной был только благородным юношей, стал величайшим султаном, когда-либо царившим на Востоке, и, узнав о тебе, Розамунда, от предателя Лозеля, он хочет взять тебя к себе вместо твоей матери... И, дочь моя, откровенно сознаюсь, что мне страшно за тебя.

   - Ну, по крайней мере, у нас есть еще год или больше. За это время мы можем приготовиться или скрыться, - сказала Розамунда. - Паломник не скоро доберется на Восток к Салах ад-Дину.

   - Да, - согласился сэр Эндрью, - может быть, у нас есть еще год.

   - А это нападение на молу? - спросил задумчиво сидевший Годвин. - Там упоминали о Лозеле... Однако, если в это нападение был замешан султан, странно, что удар был нанесен раньше, чем пришли письма.

   Сэр Эндрью задумался, потом приказал:

   - Приведите сюда пилигрима, я хочу расспросить его.

   Никласа, который все еще ел, точно не мог утолить своего голода привели в комнату. Он низко поклонился старому рыцарю и Розамунде, в то же время окидывая острым взглядом старика, молодую девушку, потолок, пол и всю обстановку комнаты. Казалось, его хитрые глаза все замечали, все видели.

   - Издалека принесли вы мне письмо, сэр пилигрим по имени Никлас, - обратился к нему старый д'Арси.

   - Я привез вам ящик из Дамаска, сэр рыцарь, но совсем не знаю, что было там. По крайней мере, вы сами можете засвидетельствовать, что до него никто не дотронулся, - ответил Никлас.

   - Странно, - продолжал старый рыцарь, - что человек в вашем священном платье сделался избранным гонцом Салах ад-Дина, до которого христианам мало дела.

   - Но Салах ад-Дину много дела до христиан, сэр Эндрью, а потому он даже в мирное время берет их в плен, как это случилось и со мной.

   - Значит, он взял в плен и рыцаря Лозеля?

   - Рыцаря Лозеля? - переспросил пилигрим. - Лозель - высокий краснолицый человек с рубцом на лбу, который всегда носил черный плащ поверх кольчуги?

   - Может быть.

   - Тогда его не взяли в плен; он просто приехал в Дамаск навестить султана в то время, когда я был там. Я видел его два или три раза, хотя не знаю, зачем он приезжал. Потом он исчез, и в Яффе я слышал, что он отплыл в Европу на три месяца раньше меня.

   Братья переглянулись. Итак, Лозель был в Англии! Но сэр Эндрью только произнес:

   - Расскажите мне, что было с вами, но говорите правду.

   - Зачем я буду выдумывать? Ведь мне нечего скрывать, - начал свое повествование Никлас. - Когда я шел паломником к Иордану, меня захватили арабы и, увидев, что я не богат, хотели меня убить. Да, я погиб бы, если бы мимо не проходили воины Салах ад-Дина и не приказали разбойникам передать меня им в руки. Арабы повиновались, и воины отвезли меня в Дамаск. Там меня держали в плену, но не строго, и вот тогда-то я и видел Лозеля, или, по крайней мере, христианина, носившего его имя. Казалось, он был в милости у сарацин, а потому я попросил его заступиться за меня. Позже меня отвезли ко двору Салах ад-Дина. Расспросив меня, султан сказал, что я должен поклониться лжепророку, в противном случае меня казнят; вы угадываете мой ответ. Меня увели, я думал, на смерть, но никто не причинил мне вреда.

   Через три дня Салах ад-Дин снова послал за мной и обещал даровать мне жизнь, если я дам ему клятву отвезти одну вещь вам или вашей дочери, леди Розамунде, в замок Стипль в Эссексе и привезти ваш ответ в Дамаск. Мне не хотелось умирать, и я согласился исполнить его повеление, если султан даст мне слово оставить меня в живых и освободить; я знал, что он никогда не нарушает обещаний.

   - А теперь, когда вы благополучно достигли Англии, вы думаете вернуться в Дамаск с ответом? И если думаете, то почему? - спросил старый д'Арси.

   - По двум причинам, сэр Эндрью. Прежде всего, я поклялся сделать это и так же, как Салах ад-Дин, не нарушу данного слова. Во-вторых, мне все еще хочется жить, а за нарушение клятвы султан обещал покарать меня смертью, найти, где бы я ни был. О, я уверен, что волшебством или иным способом он может это сделать. Ну, мне остается досказать немногое. Мне вручили ящик в том виде, как я привез его к вам, дали достаточно денег для путешествия туда и обратно, и даже больше, чем надо. Потом меня проводили до Яффы, где я взошел на корабль, который направлялся в Италию. Там я сел на другой корабль, под именем "Святая Мария", плывший в Кале, и мы достигли этой гавани, хотя перед тем буря чуть не выбросила нас на берег. Из Кале до Дувра я плыл в рыбачьей лодке, высадился на сушу неделю тому назад, купил себе мула, пристал к обществу путешественников, направлявшихся в Лондон, и наконец приехал сюда.

   - А как вы будете путешествовать обратно?

   Пилигрим пожал плечами:

   - Постараюсь как можно лучше и как можно скорее вернуться в Дамаск. Ваш ответ готов, сэр Эндрью?

   - Да, вот он.

   И старик передал ему свиток. Никлас спрятал его в складки своего широкого плаща.

   - Вы говорите, что вам ничего не известно о том деле, в котором вы замешаны? - задал ему еще один вопрос сэр Эндрью.

   - Ничего, или, вернее, вот что: офицер, который провожал меня до Яффы, сказал, что ученые доктора и придворные прорицатели волнуются из-за одного сновидения, которое трижды возвращалось к султану. В грезах ему явилась дама, в жилах которой отчасти течет кровь Айюба, отчасти кровь английская, и все говорят, будто поручение, данное мне, касается ее. Теперь я вижу, что глаза благородной дамы, которая стоит передо мной, необыкновенно похожи на глаза султана Салах ад-Дина.

   Он замолчал.

   - Мне кажется, вы видите очень много, друг Никлас, - заметил старый д'Арси.

   - Сэр Эндрью, - согласился паломник, - бедный пилигрим, который не хочет, чтобы ему перерезали горло, должен смотреть во все глаза. Но я хорошо поел и устал. Не найдется ли у вас местечка, где бы я мог поспать? На заре мне нужно уйти, потому что люди, исполняющие поручения Салах ад-Дина, не смеют медлить, а ваше письмо уже в моих руках.

   - Место для ночлега найдется. Вульф, - обратился сэр Эндрью к племяннику, - уложи гостя, а завтра перед его отъездом мы снова поговорим. Пока до свидания, святой Никлас!

   Снова бросив испытующий проницательный взгляд, пилигрим поклонился и ушел вместе с Вульфом. Когда за ними закрылась дверь, сэр Эндрью знаком подозвал Годвина и шепнул:

   - Завтра возьми несколько человек и проследи за Никласом, чтобы узнать, куда он направится и что будет делать; говорю тебе, я ему не верю... Да, я очень боюсь его. Такие путешествия к султану и от султана - странное дело для христианина. И, хотя он говорит, что от этого зависит его жизнь, мне кажется, честный пилигрим, приехав в Англию, остался бы на родине, потому что первый встречный священник освободил бы его от клятвы, которую неверный силой вырвал у него.

   - Будь он бесчестен, он, вероятно, украл бы эти драгоценности, - заметил Годвин. - Разве они не стоят того, чтобы из-за них подвергаться опасности? Как вы думаете, Розамунда?

   - Я? - переспросила она. - О, мне кажется, все это имеет большее значение, чем вы полагаете. Мне кажется, - продолжала она голосом, полным печали, и невольно слегка заламывая руки, - что для этого дома и для всех, кто в нем живет, времена насыщены смертью, а этот пилигрим с проницательными глазами - ее вестник. Какая странная судьба окутывает всех нас! Меч Салах ад-Дина высекает ее; рука Салах ад-Дина лишает меня моего скромного положения, возносит на высоту, к которой я не стремилась. А сны Салах ад-Дина, к роду которого я принадлежу, перевивают мою жизнь с кровавой политикой Сирии, с бесконечной войной между крестом и полумесяцем, составляющим мое наследие!

   И, сделав печальное движение рукой, Розамунда ушла.

   Старик посмотрел вслед дочери и горестно признал:

   - Она права. Готовятся великие события, и каждый из нас примет в них участие. Из-за безделицы Салах ад-Дин не стал бы так волноваться, тем более, я знаю, он готовится к последней борьбе, во время которой будет опрокинут или крест, или полумесяц. Но на челе Розамунды блистает венец полумесяца дома Айюбова, а на ее сердце висит черный крест христианина, вокруг же нее кипит борьба верований и племен! Как, это ты, Вульф? Разве он уже заснул?

   - Как собака; кажется, он очень устал с пути.

   - Может быть, он спит, как собака, открыв один глаз? Я не хотел бы, чтобы он убежал от нас ночью, я желаю потолковать с ним о многом, как я уже сказал Годвину, - заметил старый д'Арси.

   - Не бойтесь, дядя, дверь конюшни я закрыл на ключ, а святоша пилигрим вряд ли подарит нам такого мула, - ответил Вульф.

   - Конечно нет, если я не ошибаюсь в характере подобных людей, - согласился сэр Эндрью. - Поужинаем, потом отдохнем. Мы в этом очень нуждаемся.

   На следующее утро Годвин и Вульф поднялись за час до зари, вместе с ними встали и доверенные слуги, которых накануне предупредили, что они понадобятся. Вскоре Вульф с зажженным фонарем в руке подошел к камину в нижней зале; у огня грелся его брат.

   - Где ты был? - спросил Годвин. - Ты ходил будить пилигрима?

   - Нет, я поставил караульного на дороге к горе Стипль, а другого - на тропинке к заливу, потом задал корма мулу. Прекрасное это животное, слишком хорошее для паломника. Он, вероятно, скоро тронется в путь, так как сказал, что ему надо проснуться рано.

   Годвин кивнул головой, и оба уселись на скамейку подле камина. Стояла холодная погода. Они задремали и не просыпались до рассвета. Потом Вульф встал, стряхнул с себя сонливость со словами:

   - Он не сочтет невежливостью, если мы теперь поднимем его, - подойдя к краю залы, он отдернул занавес в нише. - Проснитесь, святой Никлас, проснитесь! - крикнул он. - Вам пора прочитать молитвы, а скоро приготовят и завтрак.

   Но Никлас не ответил.

   - Право, - проворчал Вульф, возвращаясь за своим фонарем, - этот пилигрим спит, точно Салах ад-Дин уже перерезал ему горло.

   Он засветил фонарь и снова подошел к нише гостя.

   - Годвин, - вдруг вскрикнул Вульф, - иди сюда, он ушел!

   - Ушел? - повторил Годвин, подбегая к занавеси. - Куда?

   - Я думаю, обратно, к своему другу Салах ад-Дину. Видишь?

   И Вульф указал на широко открытый ставень в чуланчике и на дубовый стул под ним. С его помощью Никлас поднялся на подоконник и проскользнул в узкое окошко.

   - Вероятно, он чистит и кормит мула, которого ни за что не оставил бы, - предположил Годвин.

   - Честные гости так с хозяевами не расстаются, - заметил Вульф, - но пойдем посмотрим.

   Они побежали к конюшне; она была заперта, мул благополучно стоял в ней; хотя они пристально всматривались, им не удалось найти каких-нибудь следов пилигрима, хотя бы отпечатка ноги на изморози. Только осматривая дверь конюшни, братья увидели следы попытки поднять засов каким-то острым инструментом.

   - Очевидно, он твердо решил уйти, - сказал Вульф. - Но, может быть, нам все-таки удастся его поймать, - он приказал слугам оседлать лошадей и ехать вместе с ними обыскивать местность.

   Битых три часа скакали они взад и вперед, но нигде не увидели Никласа.

   - Мошенник ускользнул, как ночной коршун, и, точно птица, не оставил следов, - сказал Вульф старому д'Арси. - Ну, дядя, как вы думаете, что это значит?

   - Я знаю только, - тревожно ответил старик, - что все это - одно к одному; и мне не нравится, что ценность мула не остановила его: ему было важно только бежать так, чтобы никто не мог проследить за ним или узнать, куда он отправился. На нас наброшена сеть, племянники, и я думаю, что концы ее держит в руках Салах ад-Дин. Еще более был бы недоволен сэр Эндрью, если бы он видел, как пилигрим Никлас полз вокруг замка, пока все спали, а потом подобрал свое длинное одеяние и, как заяц, побежал по направлению к Лондону. Он спешил, при свете ярких звезд замечая каждое окошко замка, в особенности окна солара; запомнил он также расположение пристроек и поворот на тропинку, ведшую к заливу Стипль.

   С этого дня в старый дом вошел страх - опасение перед каким-то ударом, которого никто не мог предвидеть, от которого никто не мог защититься. Сэр Эндрью поговаривал даже о переселении в Лондон, где, как он думал, они были бы в большей безопасности, но дурная погода сделала дороги непроезжими, еще менее можно было думать о путешествии по морю. Итак, было решено, что если они и двинутся в путь (а многое говорило против этого плана, и между прочим, слабость здоровья сэра Эндрью и отсутствие дома в Лондоне, в ко