Хаггард Генри Райдер - Братья

   Генри Райдер Хаггард

  

   Источник текста: Собрание сочинений в 10-ти т. Т.8., М.: ТЕРРА, 1993

  

   Салах ад-Дин, повелитель верных, султан, сильный в помощи, властитель Востока, сидел ночью в своем дамасском дворце и размышлял о чудесных путях Господа, Который вознес его на высоту. Султан вспомнил, как в те дни, когда он был еще малым в глазах людей, Hyp ад-Дин, властитель Сирии, приказал ему сопровождать своего дядю, Ширкуха, в Египет, куда он и двинулся, как бы ведомый на смерть, и как, против собственной воли, он достиг там величия. Он подумал о своем отце, мудром Айюбе, о сверстниках-братьях, из которых умерли все, за исключением одного, и о любимой сестре. Больше всего он думал о ней, Зобейде, сестре, увезенной рыцарем, которого она полюбила, полюбила до готовности погубить свою душу; да, о сестре, украденной англичанином, другом его юности, пленником его отца, сэром Эндрью д'Арси. Увлеченный любовью, этот франк нанес тяжкое оскорбление ему и его дому. Салах ад-Дин тогда поклялся вернуть Зобейду из Англии, он составил план убить ее мужа и захватить ее, но, подготовив все, узнал, что она умерла. После нее осталась малютка - по крайней мере, так ему донесли его шпионы, и он счел, что если дочь Зобейды был жива, она теперь стала взрослой девушкой. Со странной настойчивостью его мысль все время возвращалась к незнакомой племяннице, своей ближайшей родственнице, хотя в жилах ее и текла наполовину английская кровь.

   От далеких, полузабытых воспоминаний мысли султана перенеслись к бедствиям, к потокам крови, среди которых протекли его дни, к последней борьбе между последователями пророков Иисуса и Магомета, к будущему Джихаду - священной войне, к которой готовился он. Тут Салах ад-Дин вздохнул, потому что был милосерден и не любил кровопролитий, хотя жестокая религия вовлекала его то в одну, то в другую войну.

   Салах ад-Дин заснул и увидел во сне мир. В грезах какая-то девушка подошла к нему и подняла свое покрывало; перед ним стояла красавица, с чертами лица, походившими на его собственные, только более красивыми, и он узнал в ней дочь своей сестры, бежавшей с английским рыцарем. Он удивился, почему она явилась к нему, и во сне попросил Аллаха объяснить ему это. Тогда он вдруг увидел, что та же самая девушка стоит в долине в Сирии, а по обе стороны от нее виднеются бесчисленные орды сарацин и франков, и он знает, что тысячи и десятки тысяч этих людей обречены на смерть. Что это? Он, Салах ад-Дин, с обнаженной саблей выезжает перед войском, но красавица подняла руку и остановила его.

   - Что ты делаешь здесь, племянница? - спросил он.

   - Я пришла, чтобы с твоей помощью спасти многие жизни, - ответила она, - для этого я была рождена от твоей крови, для этого я и послана к тебе. Опусти оружие, султан, и пощади их.

   - Скажи же, девушка, какой выкуп ты дашь за спасение этой толпы? Какой выкуп и какой дар?

   - Выкуп - моя собственная кровь, которую добровольно отдаю, дар Божий - мир твоей грешной душе, о султан!

   И, протянув руку, она наклонила его наточенную саблю, и острие оружия дотронулось до ее груди.

   Салах ад-Дин проснулся; странный сон изумил его, но он ни словом не обмолвился об этом. На следующую ночь повторились те же грезы, и воспоминание о сновидении не оставляло его целый день, но он опять никому ничего не сказал.

   Когда же в третью ночь тот же сон приснился ему еще живее, он решил, что сам Бог послал ему это видение, потребовал к себе своих мулл и снотолкователей и стал держать с ними совет. Выслушав его, помолившись и поговорив между собой, они ответствовали:

   - О султан, вызвав тени, Аллах предупредил тебя, что девушка, твоя племянница, живущая далеко в Англии, благородством души и самопожертвованием в неопределенном будущем избавит тебя от пролития целого моря крови и принесет стране покой. Поэтому привлеки ее к своему двору, постоянно держи при себе, так как, если она покинет тебя, мир уйдет вместе с ней.

   Салах ад-Дин признал это толкование сна мудрым и истинным, потому что он и сам так понял свои грезы. Потом потребовал к себе одного предателя-рыцаря, носившего на груди крест, но втайне принявшего Коран, своего франкского шпиона, приехавшего из той страны, в которой жила дочь Зобейды, и расспросил его о ней самой, о ее отце и о доме. С ним, а также с другим своим разведчиком, считавшимся христианским пилигримом, и с принцем Хасаном, одним из величайших и самых доверенных его эмиров, Салах ад-Дин составил хитрый план захватить девушку в плен, если бы она не согласилась добровольно приехать в Сирию.

   Кроме того, желая, чтобы положение дочери его сестры было достойно ее высокого происхождения и судьбы, он указом возвел никогда не виденную им племянницу в сан принцессы Баальбекской, сделав ее владелицей обширных земель, которыми ранее правили ее дед Айюб и ее дядя Изеддин. Он снарядил могучую военную галеру, посадил на нее отряд опытных моряков и отборных воинов, отдав их под команду принца Хасана, написал письмо английскому лорду сэру Эндрью д'Арси и его дочери и приготовил для нее королевский подарок. Он приказал своим посланцам постараться уговорить девушку уехать в Сирию, а если это не удастся, - захватить ее силой или хитростью, но прибавил, что без нее никто не может осмелиться снова взглянуть ему в лицо. В Англию он послал также двоих франкских шпионов, знавших место, где жила знатная девушка; один из них, предатель-рыцарь, был опытным моряком и капитаном корабля.

   Вот что сделал Салах ад-Дин и стал терпеливо ждать, чтобы Аллах пожелал исполнить видение, которым Он во сне заполнил его душу.

  

  

  

   С гребня старинной стены на эссекском берегу Розамунда, обратив лицо к востоку, смотрела на океан. Справа и слева, но немного позади нее, точно стражи при своей госпоже, стояли ее двоюродные братья-близнецы Годвин и Вульф, высокие статные молодые люди. Красивы были они, полным расцветом молодости и здоровья сияли все трое: царственная Розамунда с темными волосами и глазами, со смуглой кожей, с тонким станом, державшая в руке букет желтых луговых цветов; бледный стройный Годвин с задумчивым лицом и воинственный Вульф с мужественным челом и с синими глазами - саксонец до кончиков ногтей, несмотря на нормандскую кровь своего отца. Слегка опирающийся на рукоятку длинного, спрятанного в ножны меча Годвин был неподвижен, как статуя. Брат же его, Вульф, заметно томился бездействием и наконец громко зевнул.

   Услышав неприкрытый зевок, Розамунда с медлительной грацией, которой отличались все ее движения, повернула голову.

   - Неужели вы уже хотите спать, Вульф, хотя солнце еще не зашло? - спросила она своим бархатным низким голосом, который благодаря чужеземному акценту казался непохожим на все остальные женские голоса.

   - Кажется, да, Розамунда, - ответил он. - Сон помог бы скоротать время. Ведь теперь, когда вы перестали собирать желтые цветы, за которыми мы приехали издалека, оно тянется слишком долго.

   - Стыдитесь, Вульф, - улыбнулась она. - Посмотрите на море и на небо, на эту чудную пелену, сверкающую золотом и пурпуром.

   - Я пристально смотрел на нее с полчаса, кузина Розамунда, а также на вашу спину, на левую руку Годвина и на его профиль, смотрел так долго, что мне, право, представилось, будто я стою на коленях в аббатстве Стоунгейт и рассматриваю каменное изображение своего отца, в то время как приор Джон служит мессу. Если поставить статую на ноги, увидишь Годвина: та же поза рыцаря, опирающегося на рукоятку меча, то же холодное молчаливое лицо с глазами, поднятыми к небу.

   - Да, это Годвин, каким он будет когда-нибудь, если святые позволят ему совершить такие же деяния, какие были предопределены нашему отцу, - прервал его брат.

   Вульф посмотрел на него, и странное вдохновение вдруг блеснуло в его синих глазах.

   - Нет, я думаю, ты будешь не таким, - произнес он. - Может быть, ты совершишь не меньшие подвиги и даже более великие, но, конечно, в последний раз ты ляжешь облаченный не в кольчугу, а в монашескую рясу, если только женщина не помешает тебе пойти по этой кратчайшей дороге к небесам. Скажите же мне, о чем думаете вы оба. Я спрашивал себя об этом, и мне любопытно узнать, насколько далеко я был от истины. Говорите первая вы, Розамунда. Ну, конечно, не всю правду - мысли девушки принадлежат только ей; поделитесь лишь тем, что считаете возможным открыть.

   Розамунда вздохнула:

   - Я... я думала о Востоке, где вечно светит солнце, где небо голубое, как камни на моем поясе, а умы людей полны странной ученостью.

   - И где женщины - рабыни мужчин, - как бы продолжил ее слова Вульф. - Однако естественно, что вы думали о Востоке, ведь в ваших жилах течет отчасти восточная кровь, и кровь очень благородная, если рассказывают правду. Скажите, принцесса... - и он с легкой иронией преклонил перед ней колено, хотя эта насмешка не могла скрыть его глубокого почтения. - Скажите, принцесса, моя кузина, внучка Айюба и племянница могучего монарха Салах ад-Дина, не желаете ли вы покинуть нашу бедную страну и осмотреть свои владения в Египте и Сирии?

   Она выслушала его, и ее глаза загорелись пламенем, статная фигура выпрямилась, грудь высоко поднялась от волнения, а тонкие ноздри расширились, точно вдыхая знакомый сладкий аромат. В эту минуту Розамунда казалась еще большей красавицей, чем всегда. На вопрос кузена она ответила вопросом:

   - А как, Вульф, встретят там меня, нормандку д'Арси и христианку...

   - Первое они вам простят, потому что ваша нормандская кровь совсем уж не так дурна, что же касается до второго... Ну, ведь веру можно и переменить.

   Теперь в разговор впервые вступил Годвин.

   - Вульф, Вульф, - сурово произнес он, - следи за тем, что болтает твой язык, потому что некоторых вещей нельзя говорить даже в виде глупой шутки. Видишь ли, я люблю нашу двоюродную сестру больше, чем кого бы то ни было на земле...

   - По крайней мере, в этом отношении мы сходимся, - перебил его Вульф.

   - Больше, чем кого бы то ни было на земле, - повторил Годвин, - но, клянусь святой кровью и святым Петром, близ церкви которого мы стоим, я убил бы ее собственной рукой раньше, чем ее губы коснулись бы книги ложного пророка.

   - Вы понимаете, Розамунда, - насмешливо обратился к ней Вульф, - что вам нужно быть осторожней, Годвин всегда держит данное слово, а такая смерть была бы жалким концом для существа высокого рождения, одаренного большой красотой и умом.

   - О, перестаньте насмехаться, Вульф, - заметила молодая девушка, касаясь его туники, под которой скрывалась кольчуга. - Перестаньте смеяться и попросите святого Чеда, строителя этой церкви, чтобы ни мне, ни вашему любимому брату, который действительно хорошо поступил бы, убив меня в подобном случае, не представилось такого ужасного выбора.

   - Ну, если бы это случилось, - воскликнул Вульф, и его красивое лицо вспыхнуло, - я думаю, мы знали бы, как поступать. Впрочем, разве уж так трудно сделать выбор между смертью и долгом?

   - Не знаю, - ответила она, - часто жертва кажется легкой, пока смотришь на нее издали... А потом ведь иногда теряешь именно то, что дороже жизни...

   - Что именно? Вы говорите о землях, богатстве или... любви?

   - Скажите, - изменила тон Розамунда, - что там за лодка идет в устье реки? Некоторое время тому назад она не двигалась, весла были подняты, казалось, пловцы наблюдали за нами.

   - Рыбаки, - беспечно отмахнулся Вульф. - Я видел их сети.

   - Да, но под сетями что-то ярко блестело, точно мечи.

   И хотя Розамунда не казалась успокоенной, он продолжал:

   - Ну, а о чем думал Годвин?

   - Если тебе угодно знать это, брат, я тоже думал о Востоке и о восточных войнах.

   - Они не принесли нам большого счастья, - промолвил Вульф.

   - Ведь наш отец был убит там, и сюда вернулось только его сердце, которое лежит в Стоунгейте.

   - Разве он мог бы умереть лучшей смертью, - спросил Годвин,

   - нежели сражаясь за крест Христов? Разве о его кончине не рассказывают до сих пор? Клянусь Богоматерью, я молю Бога, чтобы Он послал мне хотя бы вполовину такой же славный конец!

   - Да, он умер хорошо, - согласился Вульф, и его синие глаза блеснули, а рука потянулась к мечу. - Но, брат, в Иерусалиме такой же мир, как и в Эссексе.

   - Мир? Да, но вскоре на Востоке снова вспыхнет война. Монах Петр, тот, которого мы видели в прошедшую субботу в Стоунгейте и который покинул Сирию шесть месяцев тому назад, сказал мне, что дело быстро движется к этому. Уже и теперь султан Салах ад-Дин, засевший в своем Дамаске, отовсюду созывает войска, а его муллы и имамы призывают племена Востока и восточных баронов к войне. И неужели, брат, если начнется борьба за крест, мы не примем в ней участия, как наши деды, отцы, дядя и столько членов нашего рода? Неужели останемся прозябать здесь, в этой тусклой стране, как прозябали по желанию нашего дяди многие годы, со дня возвращения из Шотландии, неужели будем считать наш скот, возделывать пахотные поля, как крестьяне, зная, что в это время развеваются знамена, люди, равные нам, бьются с язычниками и алая кровь орошает святые пески Палестины!

   Душа Вульфа тотчас же отозвалась на эти слова.

   - Клянусь Богоматерью на небе и нашей дамой на земле, - произнес он, взглянув на Розамунду, которая смотрела на братьев спокойным задумчивым взглядом, - иди на войну, когда тебе вздумается, Годвин, я тоже пойду с тобой, и, как мы родились в один и тот же час, так пусть и умрем в одну и ту же минуту.

   Его рука, игравшая мечом, быстро обнажила длинное тонкое лезвие и высоко подняла его, сталь вспыхнула в луче солнца, и Вульф голосом, который заставил диких птиц тучей подняться с воды, повторил старинный боевой клич д'Арси, звучавший на стольких полях битв: "Д'Арси, д'Арси! Против д'Арси - против смерти!" Потом он спрятал меч в ножны и прибавил смущенным тоном:

   - Разве мы дети, что бьемся там, где нет врагов? А все же, брат, хотелось бы поскорее встретиться с неприятелем!

   Годвин мрачно улыбнулся, но ничего не ответил, зато Розамунда сказала:

   - Значит, кузены, вы хотели бы уехать, чтобы, может быть, не вернуться больше? И разлучиться со мной! Но, - ее голос вдруг зазвучал немного тише, - таков удел женщины, мужчина любит обнаженный меч больше всего. Впрочем, будь иначе, я думала бы о вас хуже. А между тем, не знаю почему, - и она слегка вздрогнула, - я сердцем чувствую, что Небо часто исполняет такие молитвы. О, Вульф, сейчас в свете заката ваш меч казался окровавленным. Я говорю, что он казался очень красным. Мне страшно, я сама не знаю от чего. Ну, поедем, ведь до Стипля девять миль, а скоро стемнеет. Только прежде, братья, пойдем в церковь и помолимся святому Петру и святому Чеду, чтобы они охраняли нас в пути.

   - В пути? - удивился Вульф. - Чего вы можете бояться во время девятимильной поездки по берегу Черной реки?

   - Я говорила о пути, Вульф, который окончится не в Стипле, а там. - И она подняла руку, указывая на темневшее небо.

   - Прекрасный ответ, - с одобрением произнес Годвин, - особенно хорошо звучит он здесь, в этом старинном месте, откуда столько людей отправилось на покой: множество римлян, которые умерли, когда эти стены были их крепостью, саксонцев, явившихся после них, и еще многих, многих... без счета.

   Они вошли в старинную церковь, - один из первых храмов, выстроенных в Британии, - сложенную из римских глыб руками Чеда, саксонского святого, который жил более чем за сто лет до дней Розамунды и ее двоюродных братьев. Все трое опустились на колени перед простым алтарем, молодые люди и Розамунда помолились каждый о своем, потом перекрестились и пошли к лошадям, привязанным под соседним навесом.

   В Стипль шли две дороги, вернее, две тропинки: одна уходила на милю в глубь страны и вела через деревню Бредуэл, другая, более короткая, бежала по берегу Сальтингса в полосе воды, известной под именем бухты Смерти; ехавшему в Стипль этой дорогой приходилось повернуть от залива, оставить справа аббатство Стоунгейт. Братья-близнецы и Розамунда выбрали последний путь, потому что во время отлива он был удобен для лошадей. Им также хотелось вернуться домой к ужину, чтобы старый рыцарь сэр Эндрью д'Арси, отец Розамунды и дядя близнецов, не имевших ни отца, ни матери, не стал тревожиться и, чего доброго, не выехал бы отыскивать их.

   Молодая девушка и ее двоюродные братья ехали на отличных лошадях. Большой серый конь Розамунды, подарок ее отца, славился в окрестностях быстротой, силой и таким послушанием, что любой ребенок мог ездить на нем; тяжелые, прекрасно выезженные боевые кони Годвина и Вульфа были приучены стоять там, где их оставили, бросаться вперед, когда этого требовали их седоки, не страшась ни криков людских, ни сверкающей стали. С полчаса или больше они двигались по берегу Сальтингса, почти не разговаривая, тишина прерывалась только криками морских птиц да плеском волн. Нигде не виднелось ни одного человеческого существа: это было унылое место, и только рыбаки время от времени наведывались сюда. Как раз в ту минуту, когда солнце уже стало погружаться в море, трое д'Арси подъехали к берегу бухты Смерти; вдававшаяся в сушу во время прилива мили на две, она постепенно сужалась, но в основании достигала приблизительно трех ярдов [1] ширины.

  

   [1] - Ярд - английская мера длины, равная приблизительно 91 см.

  

   Примерно в семидесяти ярдах от берега бухты Смерти и параллельно ему тянулась коса земли, покрытая кустами и немногими редкими дубами. Она выходила в Сальтингс, и ее мыс кончался тропинкой, по которой ехали д'Арси. В промежутке между косой и берегом бухты Смерти дорога сворачивала к холмам. Этот старинный путь был проложен римлянами или другими давно умершими строителями и подводил к возведенному ими узкому молу длиной ярдов в пятьдесят и сложенному из неотесанного камня в воде бухты, вероятно, для удобства рыбачьих лодок, которые могли стоять вдоль этой насыпи даже во время отлива. Мол сильно пострадал, в течение столетий волны размывали его, и теперь конец насыпи лежал под водой, часть же, примыкавшая к суше, хорошо сохранилась и была достаточно высока. Когда всадники проезжали через маленькую возвышенность в конце покрытой лесом косы, быстрые глаза Вульфа, который двигался впереди всех (здесь тропинка шла по болоту и была так узка, что пришлось ехать гуськом), заметили большую пустую рыбачью лодку, привязанную к железному кольцу в стенке мола.

   - Ваши рыбаки высадились, Розамунда, - обратился он к девушке, - и, конечно, отправились в Бредуэл.

   - Странно, - с беспокойством заметила она, - сюда никогда не приезжают рыбаки, - Розамунда остановила свою лошадь, точно собиралась повернуть ее.

   - Так это или нет, но они ушли, - произнес Годвин, наклоняясь вперед, чтобы оглядеться, - во всяком случае, нам нечего бояться пустой лодки, поедем же дальше.

   Они без труда достигли каменной насыпи, или мола, но в этом месте какой-то шум, раздавшийся позади, заставил оглянуться всех троих. Д'Арси увидели картину, от которой кровь прилила им к сердцу. На узкую тропинку один за другим вышли человек восемь с обнаженными мечами в руках; у всех, как заметили путники, лица были закрыты закрепленными под шлемами или кожаными шапками полотняными полосами с прорезями для глаз.

   - Засада, засада! - крикнул Вульф, обнажая меч. - Скорее за мной, на дорогу в Бредуэл! - И он пришпорил лошадь. Конь бросился вперед, но в следующее мгновение сильная рука заставила его присесть. - Помилуй Бог, - вскрикнул Вульф, - тут еще!

   И действительно, другой отряд воинов с оружием и с закрытыми лицами выбежал на бредуэлскую тропинку; во главе их виднелся плотный человек, по-видимому вооруженный только длинным кривым ножом, висевшим на его поясе, и одетый в ценную кольчугу, которая проглядывала через открывшуюся тунику.

   - К лодке! - воскликнул Годвин, но, услышав это, толстый человек засмеялся пронзительным смехом. Даже в эту минуту все трое расслышали его.

   Они поехали по молу, потому что им некуда было больше свернуть - обе дороги преграждали враги. Когда они подъехали к лодке, им стало понятно, почему смеялся плотный воин: она стояла на тяжелой цепи, которую нельзя было перерубить, кроме того, парус и весла исчезли из нее.

   - Плывите в ней, - прозвучал голос одного из спутников толстяка, - или, по крайней мере, пусть ваша дама войдет в нее, тогда нам не придется нести ее в ладью...

   От лица Розамунды отхлынула кровь, Вульф то вспыхивал, то бледнел, его рука сжимала меч. Годвин, спокойный, как всегда, проехал несколько шагов вперед и произнес:

   - Скажите, чего вы хотите от нас? Денег? У нас их нет, с нами только лошади и оружие, но и то и другое будет дорого стоить вам.

   Человек с кривым ножом вышел немного вперед в сопровождении высокого гибкого слуги или оруженосца, которому шепнул несколько слов на ухо.

   - Мой господин находит, - ответил высокий воин, - что у вас есть нечто драгоценнее королевского золота - красавица, которую с нетерпением ждут в одном месте. Отдайте ее нам, а потом уезжайте на своих конях и со своим оружием, вы - храбрые молодые люди, и мы не желаем пролить вашу кровь.

   Теперь наступила очередь братьев рассмеяться, и они действительно расхохотались в один голос.

   - Отдать вам ее? - возмущенно переспросил Годвин. - И с бесчестьем продолжить наш путь? Хорошо, мы отдадим ее с нашим последним вздохом, но не раньше. Куда же вы хотите отвезти леди Розамунду?

   Те снова зашептались.

   - По словам моего господина, - послышался ответ, - всякий, кто ее видит, поддается очарованию, но особенно ее ждут в доме рыцаря Лозеля.

   - Рыцарь Лозель! - прошептала Розамунда и побледнела еще сильнее.

   Этот Лозель был очень могущественным человеком и уроженцем Эссекса. Он владел кораблями, о его "подвигах" на море и на Востоке рассказывали нехорошие вещи. Он однажды просил руки Розамунды и, получив отказ, наговорил таких угроз, что Годвин, как старший из близнецов, вызвал его на бой, бился с ним и ранил его. После этого Лозель исчез неизвестно куда.

   - Значит, сэр Гуго Лозель среди вас? - спросил Годвин. - И замаскирован, как все вы, обыкновенные трусы? Если так, я желаю встретиться с ним лицом к лицу и докончить дело, которое начал в снегу, на Рождество, двенадцать месяцев тому назад.

   - Узнайте его, если можете, - предложил высокий человек. Вульф же проговорил сквозь сжатые зубы:

   - Брат, я вижу только одну возможность прорваться. Мы должны поставить серого Розамунды между нашими конями и ударить по врагам.

   Предводитель отряда как бы угадал их мысль, он снова наклонился к уху своего спутника, и тот громко произнес:

   - Мой господин говорит, что с вашей стороны безумие - стараться пробиться сквозь наши ряды. Мы будем бить ваших лошадей и ловить их петлями, а между тем жаль губить таких славных коней. Когда же вы упадете, мы без труда захватим вас. Лучше сдайтесь, вы можете сделать это без стыда, ведь вам спасения нет, и два рыцаря, хотя бы и очень храбрых, не в состоянии выдержать борьбу с целой толпой. Мой господин дает вам одну минуту.

   Впервые с момента стычки Розамунда обратилась к двоюродным братьям:

   - Прошу вас, не отдавайте меня живой в руки сэра Гуго Лозеля и этих людей. Лучше пусть Годвин убьет меня, чтобы избавить от ужасной участи, как он хотел сделать это ради спасения моей души, сами же постарайтесь прорваться сквозь ряды врагов и живите, чтобы отомстить за меня.

   Братья ничего не ответили, они только посмотрели на воду, потом переглянулись между собой, слегка кивнули друг другу головами, и Годвин заговорил с Розамундой, потому что теперь, когда дело дошло до борьбы за жизнь и за даму, Вульф, язык которого обычно двигался с такой легкостью, стал странно молчалив.

   - Слушайте, Розамунда, - предложил ей Годвин, - вы можете спастись только одним способом. Это отчаянное средство, но вам придется выбирать или его, или плен, так как убить вас мы не можем. Ваш серый - верный и сильный конь. Поверните его, пришпорьте и заставьте войти в воду бухты Смерти. Пустите лошадь вплавь. Залив широк, но волны помогут вам, и, может быть, вы не утонете.

   Розамунда, слушая его, взглянула на лодку. Тогда Вульф решительно обратился к ней:

   - Поезжайте, мы задержим ладью.

   Темные глаза Розамунды наполнились слезами, ее гордая головка на мгновение склонилась почти к самой гриве серого.

   - О, мои рыцари, мои рыцари! - промолвила она. - Вы умрете за меня! Хорошо. Если так угодно Господу Богу - да свершится! Но клянусь, если вы умрете, я не взгляну ни на кого и буду жить воспоминаниями о вас. Если же вы...

   - Благословите нас - и в путь, - сказал Годвин.

   Тихими святыми словами она благословила братьев, круто повернула серую лошадь, вонзила шпору в ее бок и помчалась в глубокую воду. На мгновение конь остановился, потом сделал большой прыжок. Он погрузился глубоко, но ненадолго; вот голова его наездницы показалась на поверхности, и, снова сев в седло, с которого волна смыла ее, Розамунда направила лошадь к далекому берегу. Крик изумления сорвался с губ грабителей, они не думали, что девушка решится на такой отважный поступок. А братья засмеялись, видя, что серый плывет хорошо, соскочили с седел, пробежали шагов восемьдесят по молу, к самому узкому его месту, по дороге сорвав с себя плащи и обернув ими левые руки вместо щитов.

   В отряде послышались мрачные проклятия, предводитель дал шепотом какое-то приказание своему переводчику, и тот громко закричал:

   - Убейте их - и в лодку! Мы должны догнать ее раньше, чем она доберется до берега или утонет.

   Нападающие колебались, глаза воинов, преграждавших путь, говорили о ранах и смерти. Наконец замаскированные стали карабкаться на неотесанные камни. Но мол был так узок, что пока силы двух братьев не истощились, они могли биться, как двадцать человек, к тому же ил и вода мешали напасть на них с флангов. Итак, разбойникам в конце концов пришлось биться по двое против двоих д'Арси, и Вульф с Годвином были наиболее сильными из сражающихся. Их длинные мечи блеснули, и взвились, и опустились, и когда Вульф поднял свой меч, он был красным, как в ту минуту, когда он взмахнул им в багровых лучах заката. Раздался плеск воды, человек упал в тину и лежал там, умирая.

   Противник Годвина тоже упал, как казалось, убитый.

   После этого, шепнув друг другу несколько слов, братья, не дожидаясь нового нападения, сами бросились вперед. Волнующаяся толпа увидела, что они приближаются, двинулась прочь, но раньше чем замаскированные прошли ярд, у них с тыла заработали мечи. Раздались страшные проклятия, ноги нескольких воинов попали в расщелины между камнями, и они упали ничком. В смятении троих столкнули в воду - двое утонули в тине, третий еле добрался до берега, - остальные бежали с мола. Двое были убиты, трое лежали на земле, пробовали встать и начать биться, но полотняные маски спустились им на глаза, и их удары не могли попасть в цель, между тем длинные мечи братьев падали на шлемы и кольчуги, точно молоты кузнецов на наковальни. Наконец их противники, умолкшие и неподвижные, замерли навсегда...

   - Назад! - крикнул Годвин. - Здесь мол слишком широк, и они могут обойти нас.

   И д'Арси стали медленно отступать лицом к врагу. Остановились они против первого человека, которого, казалось, убил Годвин. Он лежал лицом кверху, с раскинутыми руками.

   - До сих пор все шло хорошо, - с коротким смехом заметил Вульф. - Ты ранен?

   - Нет, - ответил Годвин. - Только не хвались до конца битвы, их еще много, но они, конечно, не пройдут сюда. Дай Бог, чтобы у них не было копий или луков.

   Он оглянулся: вдали от берега спокойно плыл серый, а на нем сидела Розамунда. Девушка видела все, потому что ее лошадь плыла немного наискось, и она сняла с шеи платочек и махнула им братьям. Они поняли, что она гордится их подвигом и благодарит святых за то, что они уже успели совершить такие деяния ради нее.

   Годвин был прав: хотя предводитель давал суровые приказания своим людям, отряд не подходил близко к ужасным мечам, замаскированные искали камни, чтобы осыпать ими д'Арси. Но вокруг было больше ила, чем булыжников, а камни, служившие материалом для мола, оказались слишком тяжелы и велики. Воины нашли только несколько, бросили ими в д'Арси, но булыжники или не попадали в братьев, или не причиняли им большого вреда. Немного времени спустя человек, которого звали начальником, что-то сказал солдатам через своего помощника. Несколько воинов отбежали в заросли терновника и вернулись оттуда с длинными веслами.

   - Они хотят бить нас веслами. Что нам делать, брат? - спросил Годвин.

   - Сделаем все, что возможно, - откликнулся Вульф. - Впрочем, то, что случится дальше, теперь неважно, если только воды моря пощадят Розамунду. Вряд ли враги настигнут ее; после того как убьют нас, им еще придется отвязать лодку, сесть в нее и отчалить.

   Вдруг Вульф услышал за спиной какой-то шорох. Годвин внезапно вскинул руки и упал на колени. Вульф отступил: человек, которого они считали мертвым, стоял живой и здоровый, держа окровавленный меч. Вульф кинулся на него и нанес ему несколько жестоких ударов; первый же из них отделил лезвие его меча от рукоятки, второй разорвал кольчугу и глубоко вонзился в его бок, на этот раз он упал, чтобы уже никогда не подняться. Вульф взглянул на брата - кровь заливала лицо Годвина, слепила его глаза.

   - Спасайся, Вульф, мне пришел конец, - прошептал он.

   - Нет, тогда бы ты не говорил, - и Вульф, обняв брата, поцеловал его в лоб. Он, как ребенка, поднял Годвина, подбежал к тому месту, где стояли лошади, и вскинул его на седло.

   - Держись крепче! - крикнул он. - Держись за гриву и луку. Сохрани присутствие духа, мужайся, и я все-таки спасу тебя.

   Накинув поводья на левую руку, Вульф вскочил на свою собственную лошадь и повернул ее. Прошло секунд десять, вооруженные веслами пираты, которые собирались к месту разветвления двух тропинок, вдруг увидели больших коней, безумно мчавшихся прямо на них.

   На одном покачивался жестоко раненный человек со светлыми волосами, запятнанными кровью, держась руками за гриву и седло, на другом сидел воин Вульф с расширившимися глазами, с лицом, похожим на лик огня. Он потрясал своим кроваво-красным мечом и вторично в этот день выкрикивал:

   - Д'Арси, д'Арси! Против д'Арси - против смерти!

   Враги увидели братьев, закричали, столпились и подняли весла, чтобы встретить всадников. Но Вульф ожесточенно пришпорил коня, и, хоть путь был короток, тяжелые лошади, выдрессированные для турниров, уже неслись с огромной скоростью. Вот они близко. Весла качнулись в сторону, точно тростинки, засверкали мечи, и Вульф почувствовал, что ранен, но куда, не понял. Его меч тоже блеснул, блеснул всего раз, второго удара он нанести не успел - его противник упал, как пустой мешок.

   Святой Петр! Они промчались через толпу. Годвин все еще качался в седле, а там вдали, приближаясь к берегу, серая лошадь боролась с волнами. Они пробились. Перед глазами Вульфа расплывалось красное пятно, ему казалось, будто земля поднимается им навстречу и все кругом пылает, как огонь.

   Позади затихли крики, теперь слышался только один звук - конский топот. Потом и топот ослабел, замер в отдалении, и молчание и тьма окутали сознание Вульфа.

  

   Годвину снится, что он умер, что где-то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей. "Это ангелы-хранители", - думается ему.

   Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:

   - Грешила ли эта душа?

   И слышится ответ ангела, сидевшего у изголовья:

   - Грешила.

   И снова спросил голос:

   - Умер ли он свободным от грехов?

   - Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.

   - Во время битвы за крест Христов?

   - Нет, за женщину.

   - Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? - несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее, пока наконец не затерялся вдали.

   Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виденного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его, у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стоунгейтского аббатства, на его кольчуге виднелся кроваво-красный крест, на щите красовался герб д'Арси, а в руках блестел обнаженный меч.

   - Это ли душа моего сына? - спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. - Если да, то как он умер?

   Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:

   - Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.

   - Он бился за крест Христов?

   - Нет, за женщину.

   - Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне. Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.

   Этот голос тоже замер.

   Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.

   - Как умер этот человек? - спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.

   - Он умер от меча, - ответил ангел.

   - От меча врагов небес? Он бился в войне небес?

   Но ангелы молчали.

   - Нет до него дела Небу, если он бился не за Небо, - снова сказал

   - Пощади его, - заступились хранители, - он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.

   - Да будет так, - прозвучал голос. - Живи, но живи как рыцарь небес, если ты хочешь достичь Неба!

   - Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? - спросили ангелы.

   - Этого я не сказал, - ответил голос, вещавший из сияния.

   И странное видение исчезло.

   Полное отсутствие сознания... Потом Годвин очнулся и услышал другие голоса - человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо - самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели спать, и он опять заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая находилась рядом с соларом, гостиной замка Холл в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой, подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.

   - Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?

   Лицо Вульфа просияло, и он счастливо улыбнулся - теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.

   - Ну конечно, я, - рассмеялся Вульф, - у приведений не бывает хромых ног, раны - дары мечей и людей.

   - А Розамунда? Что стало с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем. Скорее, скорее!

   - Она сама скажет тебе все, - и, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: - Розамунда, моя... нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.

   Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на белом осунувшемся лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа - синие; лишь одно это различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя и губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, и подбородок очерчен более резко, кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.

   - Осторожнее, - резко сказал Вульф, отворачивая голову. - Не то, Розамунда, перевязки ослабеют и он снова начнет страдать; он и так потерял достаточно крови.

   - Тогда я поцелую руку, которая спасла меня, - произнесла она и, исполнив сказанное, прижала большую кисть Годвина к своему сердцу.

   - Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона, братьев Стоунгейтского аббатства и Метью, деревенского священника, спасли моего брата. Мой горячо любимый брат!

   И, подойдя к кровати Годвина, Вульф обнял и несколько раз поцеловал его.

   - Осторожнее, - сухо заметила Розамунда, - не то, Вульф, вы сдвинете повязки, а он и так уже потерял достаточно крови.

   Прежде чем Вульф успел ответить, раздался звук медленных шагов, занавесь откинулась в сторону, и в маленькую комнату вошел высокий рыцарь с благородной осанкой.

   Он был стар, но казался еще старше своих лет, так как горе и болезни истощили его. Снежно-белые волосы падали ему на плечи. Его лицо было бледно, заострившиеся черты казались как бы тонко выточенными и, несмотря на разницу в возрасте, изумительно напоминали черты Розамунды. Это был ее отец, знаменитый лорд сэр Эндрью д'Арси. Розамунда повернулась и присела перед ним с восточной грацией; Вульф наклонил голову, Годвин, шея которого слишком окаменела, просто протянул ему руку. Старик посмотрел на него с гордостью в глазах.

   - Итак, ты останешься жив, мой племянник, - вымолвил он, - и я благодарю за это Подателя жизни и смерти! Клянусь Богом, ты храбрец, достойный отпрыск рода нормандца д'Арси и Улуина-саксонца. Да, ты один из лучших потомков их.

   - Не говорите так, дядя, - возразил Годвин, - здесь есть более достойный человек, - и своими тонкими пальцами он погладил руку Вульфа. - Ведь Вульф провез меня через ряды нападающих. О, я помню, как он вскинул меня на вороного и приказал крепко держаться за гриву коня и седельную луку. Да, я помню наш прорыв и его крик: "Д'Арси! Д'Арси! Против д'Арси - против смерти!", помню блеск вражеских мечей, но больше - ничего.

   - Я жалею, что не был с вами и не помогал вам в этой битве, - со вздохом произнес сэр Эндрью. - О, дети, грустно быть больным и старым. Я обрубок, только тлеющий обрубок, но знал и я...

   - Отец, отец, - Розамунда обняла его, - вы не должны так говорить. Вы уже выполнили вашу задачу.

   - Да, мою часть дела, но мне хотелось бы сделать больше! О, мой святой, попроси Господа дать мне умереть с обнаженным мечом, с боевым кличем наших дедов на губах. Да, не хотел бы я угаснуть, как старая изъезженная боевая лошадь в конюшне! Простите меня, дети, но я поистине завидую вам. Когда я увидел, что вы лежите в объятиях друг друга, я чуть не заплакал от злости при мысли, что горячий бой происходил в какой-нибудь миле от моих дверей, а я не участвовал в нем.

   - Я не знаю, что случилось дальше, - тихо сказал Годвин.

   - Конечно, не знаешь, ведь ты больше месяца лежал без чувств. Но Розамунда знает все и расскажет тебе. Ляг, Годвин, и слушай.

   - Вы приказали мне плыть, и, пришпорив коня, я заставила его броситься в воду. На мгновение волны сомкнулись над моей головой, потом я всплыла на поверхность, но вода смыла меня с седла. Тем не менее мне удалось снова сесть на коня. Он послушался моего голоса и поводьев и покорно поплыл к отдаленному берегу. Волны помогали ему, поэтому я повернула голову и увидела все, что происходило на молу. На моих глазах враги кидались на вас и падали от ваших мечей, а потом вы напали на них и бегом вернулись обратно. Наконец, как мне казалось, после долгого времени и когда я была уже далеко, я заметила, что Вульф вскинул Годвина на коня. Я поняла, что это Годвин, потому что его посадили на вороного, следила я также, как вы неслись по молу, как исчезли.

   К этому времени я уже была подле берега, серый страшно устал и глубоко ушел в воду, но ласковыми словами я подбодрила его, и, хотя его голова дважды погружалась под воду, он все-таки нашел опору для усталых ног. Отдохнув немного, мой конь бросился вперед и короткими переходами двинулся через топь. Наконец мы благополучно достигли земли, тут он остановился, дрожа от страха и усталости. Едва серый отдышался, я пустилась в путь, так как увидела, что враги отвязывают лодку... В Стипль я приехала, когда уже стемнело, отец стоял у ворот. Теперь рассказывайте вы, отец.

   - Остается досказать немногое, - заметил сэр Эндрью. - Вы, д