Хаггард Генри Райдер - Братья

   - Сэр Годвин, я пришел попросить у вас прощения. Когда я послал вас навестить мертвую женщину, которая справедливо пострадала за свое преступление, я поступил недостойно властителя народа. Но мое сердце было полно горечи против нее и против вас, и мулла вложил в мой ум шутку, которая стоила ему глаза, а также чуть не пресекла жизнь усталого и печального человека. Я все сказал.

   - Благодарю вас, султан, вы всегда были благородны, - ответил Годвин.

   - Вы это говорите, а между тем относительно вас и многих ваших я совершал поступки, которые вряд ли можно назвать благородными, - произнес Салах ад-Дин. - Но меня влекла судьба, судьба и сновидение. Скажите, сэр Годвин, справедливо ли то, что рассказывают в нашем лагере, а именно: будто перед Хаттинской битвой вам явилось видение и вы уговаривали вождей франков не двигаться против меня?

   - Да, это правда, - и Годвин рассказал суть своего сна и все остальное.

   - Глупые слепцы, которые не захотели услышать голоса истины, сказанной им чистыми устами пророка! - прошептал Салах ад-Дин. - Ну что же: они поплатились за это, а выиграли я и моя вера! Удивляетесь ли вы после этого, рыцарь Годвин, что я также верю своему видению, нарисовавшему передо мной лицо моей племянницы, принцессы Баальбека?

   - Не удивляюсь, - признался Годвин.

   - Удивляетесь ли вы, что я обезумел от бешенства, узнав наконец, что отважная женщина перехитрила меня, моих шпионов и часовых как раз после того, как я пощадил ваши жизни? Удивляетесь ли вы, что я все еще полон гнева, думая, что у меня из рук вырвали великую возможность?

   - Не удивляюсь, султан, но я, узревший видение, говорю с вами, тоже созерцавшим видение, как пророк с пророком. Вам дарована возможность исполнить это видение. Подумайте, Салах ад-Дин: принцесса Розамунда в Иерусалиме! Судьба привела ее в святой город, чтобы вы пощадили его ради нее, таким путем покончили кровопролитие и спасли бесконечное число жизней.

   - Ни за что! - вскрикнул Салах ад-Дин. - Они отказались от моего милосердия, и я поклялся стереть их всех с лица земли, мужчин, женщин и детей, отомстить всей этой нечистой, неверующей толпе.

   - Разве не чиста Розамунда, что вы хотите отомстить ей? Принесет ли ее смерть вам мир? Если Иерусалим истребят огнем и мечом, она тоже погибнет.

   - Я прикажу спасти принцессу, чтобы лично судить ее за преступление, - мрачно изрек султан.

   - Как спасти ее, когда взявшие город приступом опьянятся от убийства? Ведь она будет в толпе остальных женщин.

   - Тогда, - топнул ногой султан, - ее выкупят или увезут из Иерусалима раньше начала убийств.

   - Я думаю, этого не случится, пока в Иерусалиме Вульф, который защищает ее, - возразил Годвин.

   - А я говорю, что так должно быть и что так будет, - заключил султан.

   И, не проронив больше ни слова, Салах ад-Дин вышел из палатки с встревоженным лицом.

  

   В Иерусалиме царило отчаяние; тысячи и десятки тысяч женщин и детей стеснились в святом городе: мужья и отцы многих погибли при Хаттине или в других местах. У людей, способных носить оружие, не было предводителей, а потому Вульф вскоре сделался начальником отряда.

   Сначала Салах ад-Дин повел атаку с запада, между воротами святого Этьена и Яффскими, но здесь поднимались укрепленные башни Танкреда и Давида, и защитники города совершали из них вылазки и постоянно отбивали штурмы сарацин.

   Тогда султан перевел свою армию на восток и разбил лагерь близ долины потока Кедрона. Когда христиане увидели это, им представилось, что он снимает осаду; во всех церквах они пели благодарственные молитвы. Но на следующее утро белые одежды воинов султана показались на востоке, и защитники Иерусалима поняли, что их гибель близка.

   Многие желали сдаться султану, и между их партией и защитниками, поклявшимися скорее умереть, чем отдать город, происходили ожесточенные споры. Наконец решили послать посольство к султану; Салах ад-Дин принял его в присутствии своих эмиров и советников. Он спросил, чего желают христиане, и парламентеры ответили, что они пришли, чтобы обсудить условия. Он ответил так:

   - В Иерусалиме живет одна знатная девушка, моя племянница, которая между нами носит имя принцессы Баальбекской, а у христиан называется Розамундой д'Арси. Она бежала от меня вместе с рыцарем сэром Вульфом д'Арси, который, как я видел, храбро дерется в числе ваших воинов. Выдайте ее мне, чтобы я мог поступить с ней, как она того заслуживает, тогда поговорим снова. До тех пор мне нечего больше сказать вам.

   Большинство членов посольства не знало о Розамунде; двое или трое сказали, что они слышали о ней, но не знают, где она скрылась.

   - Тогда вернитесь и отыщите ее, - приказал султан и отпустил их.

   Посланные вернулись обратно и сказали совету города, чего желает Салах ад-Дин.

   - По крайней мере, в этом отношении, - воскликнул патриарх Иерусалима Ираклий, - нетрудно исполнить желание Салах ад-Дина. Пусть отыщут его племянницу и выдадут ее. Где она?

   Один из советников объявил, что об этом знает рыцарь Вульф д'Арси, с которым она приехала в город. Решено было отправить к нему людей с приглашением явиться в совет. Придя, Вульф спросил, что им угодно.

   - Мы желаем узнать, сэр Вульф, - объявил ему патриарх, - куда вы скрыли даму, известную под именем принцессы Баальбекской, которую вы увезли от султана?

   - А зачем это нужно вашему святейшеству? - резко спросил Вульф.

   - Это очень важно для меня и для других, потому что Салах ад-Дин не хочет разговаривать с нами, пока мы не выдадим ее.

   - Значит, совет предлагает насильно выдать христианку в руки сарацин? - сурово возразил ему Вульф.

   - Мы обязаны сделать это, - ответил Ираклий. - Кроме того, она из их племени.

   - Нет, - отрезал Вульф. - Салах ад-Дин украл ее из Англии, и с тех пор она не прекращала попыток бежать от него.

   - Не будем терять времени, - нетерпеливо произнес патриарх, - как бы то ни было, Салах ад-Дин требует ее, и к Салах ад-Дину она должна отправиться. Итак, без дальнейших рассуждений, скажите, где она, сэр Вульф.

   - Сами отыщите ее! - в бешенстве крикнул д'Арси. - А если это вам не удастся, пошлите вместо нее одну из тех женщин, с которыми вы пируете.

   В совете послышался ропот, но скорее ропот удивления от его смелости, его негодования; Ираклий был пастырь неправедный и дурной.

   - Опасный человек, очень опасный. Я предлагаю заключить его в тюрьму, - обратился к совету патриарх.

   - Да, - ответил Ибелин [10], - очень опасный человек - для своих врагов. Я видел, как во время Хаттинской битвы он и его брат пробились через толпу сарацин, видел его и в проломе стены. Хорошо, если бы у нас было побольше таких "опасных" людей.

  

   [10] - Барон Ибелин оказался в числе очень немногих рыцарей, кому удалось вырваться из окружения при Хаттине. Поскольку король Иерусалимский находился в плену у Салах ад-Дина, патриарх Ираклий и епископы присягнули Ибелину и короновали его, возложив на барона руководство защитой Иерусалима.

  

   - Но он оскорбил меня! - возмутился патриарх.

   - Сказать правду - не значит оскорблять, - многозначительно заметил Ибелин, - во всяком случае, это ваше личное дело, ради которого мы не можем лишиться одного из предводителей...

   Его прервал вошедший горожанин, который сказал, что Розамунду нашли, что она сделалась послушницей в общине монахинь Святого Креста.

   - Теперь дело нравится мне еще меньше, - продолжал Ибелин, - потому что, взяв ее оттуда, мы совершим святотатство.

   - Его святейшество Ираклий дает нам отпущение, - произнес чей-то насмешливый голос.

   Поднялся один из старейшин, принадлежавших к партии мира, и предложил не особенно церемониться с Розамундой, так как султан не хочет слушать их, пока эту даму не выдадут ему на суд, тем более что, будучи его племянницей, она, вероятно, не пострадает, но что, во всяком случае, пусть лучше пострадает одна, чем все.

   Таким путем ораторы этой партии убедили многих, так что в конце концов все поднялись и пошли к монастырю Святого Креста; там патриарх потребовал, чтобы их впустили. Воспротивиться настоятельница не могла. Она приняла советников в трапезной, спросив, что им угодно.

   - Дочь моя, - сказал патриарх, - у вас живет дама по имени Розамунда д'Арси, мы желаем поговорить с ней. Где она?

   - Послушница Розамунда, - ответила аббатиса, - молится в церкви у святого алтаря.

   - Она освящена, - прошептал кто-то, но патриарх продолжал:

   - Скажите мне, дочь моя, она молится одна?

   - Ее молитвы охраняет рыцарь, - послышался ответ.

   - Ага, как я и думал, он опередил нас. Дочь моя, вы не очень строги, раз позволяете рыцарям входить в вашу церковь. Проводите нас туда.

   - В теперешние тяжелые времена и из-за опасностей, грозящих этой послушнице, я решилась нарушить дисциплину, - смело призналась настоятельница, но повиновалась.

   И вот они вошли в большое полутемное здание, день и ночь освещающееся лампадами. Там, подле алтаря, как говорили, выстроенного на том самом месте, где Господь стоял в ожидании суда, они увидели коленопреклоненную белую фигуру, руки которой держались за камни святого алтаря. За оградой, тоже на коленях, стоял Вульф, неподвижный, как надгробная статуя. Он услышал шаги, поднялся, повернулся и обнажил свой большой меч.

   - Вложите меч в ножны, - приказал Ираклий.

   - Когда я сделался рыцарем, - ответил Вульф, - я поклялся защищать невинных и алтари Божий от осквернения, а потому не вложу меча в ножны.

   - Не обращайте на него внимания, - проговорил кто-то, и Ираклий, остановясь в притворе, обратился к Розамунде:

   - Дочь моя, с горькой печалью пришли мы просить у вас великой жертвы: отдайте себя за народ, как наш Господь отдал себя ради многих. Салах ад-Дин требует, чтобы вас выдали ему, и, пока мы не передадим вашу особу в его руки, он не станет разговаривать с нами. Итак, мы просим вас, отойдите от алтаря.

   - Я подвергла свою жизнь опасности, и, кажется, другая женщина умерла, - ответила она, - ради того, чтобы я освободилась из-под власти мусульман. Я не отойду от алтаря и не вернусь к ним.

   - Тогда нам придется силой взять вас, - мрачно изрек Ираклий.

   - Потому что наше положение ужасно.

   - Как! - удивилась она. - Вы, патриарх святого города, хотите вырвать меня из этого святилища, оттащить силой от этого святого алтаря? О, тогда действительно проклятие падет и на город, и на вас. Говорят, отсюда Господа нашего увели на страдание по приказанию неправедного судьи. Неужели и меня оторвут от места, освященного Его стопами?.. В этих одеждах, - и она указала на свое белое одеяние, - бросят, как дар, нашим врагам, которые, может быть, предложат мне выбор между смертью и подчинением Корану? Если так, я с уверенностью скажу, что ваше приношение окажется тщетным, и ваши улицы покраснеют от крови тех, кто вырвал меня из святого убежища.

   Они стали совещаться, спорить, большинство решило, что ее следует передать Салах ад-Дину.

   - Идите добровольно, прошу вас, - обратился к ней патриарх,

   - потому что мы не хотели бы прибегнуть к силе.

   - Только силой вы возьмете меня, - ответила Розамунда.

   Тогда вступилась настоятельница:

   - Неужели вы совершите такое преступление? Говорю вам, оно не останется без наказания. Вместе с Розамундой я повторяю, - и она выпрямила свою высокую фигуру, - что вы заплатите за нее вашей кровью, а может быть, также и кровью остальных! Вспомните мои слова, когда сарацины возьмут город и предадут мечу его жителей.

   - Я отпускаю вам грех, - произнес патриарх, - если это грех.

   - Отпустите грех себе, - резко крикнул Вульф, - и знайте вот что: я только один человек, но у меня есть сила и искусство. Если вы постараетесь наложить руку на послушницу Розамунду, чтобы насильно увести ее к Салах ад-Дину, на смерть, как она сказала, раньше, чем умру я, многие из вас навеки закроют глаза.

   И, стоя перед алтарной решеткой, он поднял свой большой меч, другой рукой взял щит с изображением черепа.

   Патриарх сердился и грозил. Некоторые кричали, что они принесут луки и застрелят Вульфа издали.

   - И, - сказала Розамунда, - к святотатству прибавят еще убийство? О, подумайте о том, что вы делаете, и вспомните, что все это напрасно! Ведь Салах ад-Дин обещал только поговорить с вами, когда вы передадите меня в его руки; может быть, окажется, что вы без пользы совершили грех. Сжальтесь надо мной, идите своим путем, предоставив исход в руки Божий.

   - А ведь правда, - закричали многие, - Салах ад-Дин-то ничего не обещал!

   Наконец Ибелин, охранитель города, который пришел с другими в церковь и стоял вдалеке, слыша все происходящее, выступил вперед и постарался убедить патриарха оставить Розамунду в монастыре:

   - Пусть так и будет, - говорил он, - потому что ничего хорошего не выйдет для нас из этого преступления. Этот алтарь - самый святой во всем Иерусалиме, неужели вы осмелитесь оторвать от него девушку, единственное преступление которой состоит в том, что она, христианка, бежала от сарацин, укравших ее? Неужели вы осмелитесь отдать ее в руки Салах ад-Дина на смерть? Конечно, это был бы поступок трусов, и он навлек бы на нас судьбу трусов. Сэр Вульф, вложите меч в ножны и не бойтесь. Если в Иерусалиме может хоть кто-нибудь пользоваться безопасностью - эта благородная дама в безопасности. Настоятельница, проводите ее в келью.

   - Нет, - с тонкой насмешкой возразила настоятельница, - не годится нам уйти отсюда раньше его святейшества.

   - Вам недолго придется ждать, - в бешенстве крикнул Ираклий, - разве в такое время можно много думать об алтарях или слушать мольбы девушки, угрозы одинокого рыцаря или сомнения суеверного предводителя? Ну хорошо, поступайте как знаете и жизнью расплачивайтесь за ваши поступки! Я же скажу, что если бы Салах ад-Дин потребовал выдачи даже половины благородных девушек этого города, это представляло бы невысокую цену за сохранение жизни восьмидесяти тысяч человек! - И он пошел к дверям.

   Все ушли, кроме Вульфа и настоятельницы. Монахиня подошла к Розамунде, обняла ее и сказала, что на время опасность миновала.

   - Да, мать моя, - согласилась Розамунда со слезами, - но хорошо ли я поступила? Не следовало ли мне сдаться Салах ад-Дину, если судьба стольких жизней зависит от этого? Может быть, он забыл бы о своей клятве и пощадил бы меня? Хотя, в лучшем случае, мне никогда бы снова не позволили освободиться. Кроме того, как грустно проститься навсегда со всем, что любишь, - и она посмотрела на Вульфа, который стоял в таком отдалении, что не мог ничего слышать.

   - Да, - вздохнула монахиня, - тяжело, и мы, постригшиеся, хорошо знаем это. Однако, дочь моя, вам пока еще не приходится сделать тяжелого выбора. Вот если Салах ад-Дин скажет, что, когда ему передадут вас, он пощадит жизни всех граждан, вам придется принять решение.

   - Придется, - повторила за ней Розамунда.

   Осада продолжалась, один ужас следовал за другим. Пращи, не переставая, бросали камни, стрелы летели тучами, так что никто не мог стоять на коленях. Тысячи всадников Салах ад-Дина теснились около ворот святого Этьена, а машины извергали огонь и метательные снаряды на осажденный город, сарацинские минеры подкапывались под укрепления, башни и стены. Воины-защитники не могли совершать вылазок из-за сарацинских сторожевых пикетов, не могли они и показываться на крепостных укреплениях, потому что тогда летели тысячи стрел, никто не был в состоянии заделывать проломы в рушащихся стенах. С каждым днем отчаяние увеличивалось, на каждой улице виднелись длинные процессии монахов с крестами, они пели покаянные псалмы и молитвы, а женщины, стоя в дверях, взывали к милосердию Христа и прижимали к себе своих детей.

   Правитель Ибелин созвал на совет рыцарей и сказал, что Иерусалим осужден на сдачу.

   - Тогда, - предложил один из предводителей, - совершим вылазку и умрем среди врагов.

   - И оставим детей и женщин на смерть и позор? - договорил Ираклий. - Лучше сдаться.

   - Нет, - твердо заявил Ибелин, - мы не сдадимся; пока жив Господь - надежда не угасла.

   - Господь был и в день Хаттина, но христиане потерпели поражение, - возразил Ираклий. Совет разошелся, не решив ничего.

   В этот день Ибелин снова стоял перед Салах ад-Дином, умоляя его пощадить город. Салах ад-Дин подвел его к дверям своего шатра, показал на желтые знамена, которые развевались там и здесь на стенах города, и на знамя, в ту самую минуту поднявшееся над проломом.

   - Почему я должен щадить то, что уже покорил, - спросил он, - то, что я поклялся уничтожить? Когда я предлагал вам пощаду, вы отказались от нее. Зачем вы просите ее теперь?

   Ибелин ответил словами, которые навсегда останутся в истории:

   - Вот почему, султан. Клянемся Богом, если нам суждено умереть, мы прежде всего убьем наших женщин и детей, чтобы вы не могли их взять в неволю. Мы сожжем город и все его богатства, мы измелем в муку святую скалу и превратим мечеть аль-Акса и другие священные здания в груды, мы перережем горла пяти тысячам последователей пророка, которые находятся у нас в руках, и, наконец, каждый способный носить оружие бросится из города, мы будем биться, пока не падем. Таким образом, я думаю, дорого вам будет стоить Иерусалим!

   Султан посмотрел на него, погладил бороду и сказал:

   - Восемьдесят тысяч жизней, восемьдесят тысяч, не считая моих воинов, которых вы убьете. Великое убийство!.. И святой город будет уничтожен навсегда. Да, да! О такой резне однажды приснился мне сон.

   Салах ад-Дин замолк и задумался, склонив голову на грудь.

  

   С того дня как Годвин видел Салах ад-Дина, его силы стали прибывать, и когда здоровье вернулось к нему, он начал много размышлять. Он потерял Розамунду, Масуда умерла, и по временам ему тоже хотелось умереть. Что мог он сделать со своей жизнью, переполненной печалью, борьбой, кровопролитием? Вернуться в Англию, жить среди своих земель, ждать старости и смерти? Это не манило Годвина, он чувствовал, что, пока жив, должен трудиться.

   Как-то раз он сидел, думая об этом и чувствуя себя очень несчастным. В его палатку вошел старый епископ Эгберт и, заметив выражение его лица, спросил:

   - Что с вами, сын мой?

   - Вы хотите выслушать меня? - вопросом на его вопрос ответил Годвин.

   - Разве я не ваш духовник, имеющий право все знать? - напомнил кроткий старик. - В чем дело?

   Годвин рассказал ему все с самого начала: как он в детстве хотел сделаться служителем церкви, как старый приор Стоунгейтского аббатства нашел, что ему еще рано решать свою судьбу, как впоследствии любовь к Розамунде заставила его забыть о религии; рассказал он также о сне, который привиделся ему, когда он лежал раненый после боя у бухты Смерти, об обетах, которые он и Вульф принесли перед посвящением в рыцари, о том, как он постепенно узнал, что Розамунда любит не его. Наконец, сказал и о Масуде, но о ней Эгберт, причащавший ее, уже знал.

   - А что же теперь?

   - Теперь, - вздохнул Годвин, - я ничего не знаю. Мне иногда кажется, что я слышу звуки своих шагов в монастырском дворе и свой голос, молящийся перед алтарем.

   - Вы еще слишком молоды, чтобы говорить так, и хотя Розамунда потеряна для вас, а Масуда умерла, на свете много других достойных женщин, - сказал Эгберт.

   - Не для меня, - возразил Годвин, покачав головой.

   - Тогда существуют рыцарские ордена, в которых вы можете занять высокое положение.

   Он опять покачал головой:

   - Сила тамплиеров и госпитальеров сломлена. Кроме того, я видел их в Иерусалиме и на поле битвы, и они мне не нравятся. Если они изменятся или я буду вынужден биться против неверных, я, может быть, присоединюсь к ним. Но дайте мне совет, что делать сейчас?

   - О, сын мой, - воскликнул старый епископ, и его лицо засияло, - если Бог призывает вас, идите к Богу. Я покажу вам путь.

   - Да, я пойду к Нему, - согласился Годвин, - и если только крест не призовет меня снова следовать за ним в войне, я постараюсь провести весь остаток жизни, служа Господу и людям. Мне кажется, отец мой, что для этого я и был рожден.

   Через три дня Годвин сделался священником, и его рукоположил епископ Эгберт. А в это время вокруг его палатки воины Салах ад-Дина, чувствуя близость падения Иерусалима, с торжеством кричали, что Магомет единый Пророк Аллаха.

  

   Салах ад-Дин поднял голову и посмотрел на Ибелина:

   - Скажите мне, что известно о принцессе Баальбекской, которую вы зовете Розамундой д'Арси? Ведь я сказал вам, что не буду говорить с вами о пощаде Иерусалима, пока мне не выдадут ее, чтобы я мог произвести над ней суд. А между тем я ее не вижу.

   - Господин, - ответил Ибелин, - мы нашли ее в монастыре Святого Креста. Она была миропомазана подле алтаря, который мы считаем священным и недоступным, и отказалась идти.

   Салах ад-Дин засмеялся:

   - А разве ваши воины не могут оторвать одну девушку от камня алтаря? Впрочем, может быть, рыцарь Вульф стоял перед ней с обнаженным мечом?

   - Да, стоял, - ответил Ибелин. - Но мы думали не о нем, хотя, конечно, он убил бы некоторых из нас. Оторвав ее от алтаря, мы совершили бы ужасное преступление, которое, конечно, навлекло бы мщение Господа на нас и на город.

   - А что вы скажете о мести Салах ад-Дина?

   - Как ни плохо нам, султан, мы все же боимся больше Бога, чем Салах ад-Дина.

   - Да, сэр Ибелин, но Салах ад-Дин может оказаться мечом в руках Божиих.

   - И этот меч быстро пал бы на нас, если бы мы совершили этот грех.

   - Я думаю, что он скоро упадет, - сказал Салах ад-Дин, и опять замолчал, и опять стал гладить бороду. - Послушайте, - выговорил он наконец, - пусть принцесса, моя племянница, придет ко мне и попросит пощады городу, я думаю, что тогда я вам обещаю такие условия сдачи, за которые вы в тяжкую минуту поблагодарите меня.

   - Тогда нам надо осмелиться совершить великий грех и силой взять ее, - печально произнес Ибелин, - но прежде убить рыцаря Вульфа, который не позволит ей идти, пока он жив.

   - Нет, Ибелин, это огорчит меня, потому что, хотя он и христианин, рыцарь д'Арси по сердцу мне. Я сказал: "пусть она придет ко мне", а не "приведите ее ко мне". Да, пусть придет по доброй воле, чтобы ответить мне за свой грех против меня, но пусть знает, что я ей ничего не обещаю, хотя в былые дни обещал многое и держал слово. Тогда она была принцесса Баальбека и пользовалась всеми правами, связанными с этим высоким положением, я ей поклялся, что не заставлю ее выйти замуж по моему выбору или изменить веру. Теперь я беру обратно клятвы, и если она придет, то придет как бежавшая невольница, поклонница креста, которой я предлагаю только или подчинение исламу, или позорную смерть.

   - Какая высокорожденная девушка согласится на такие условия? - с отчаянием спросил Ибелин. - Я думаю, она скорее захочет умереть от своей руки, чем от руки вашего палача, так как, конечно, никогда не отречется от веры.

   - И осудит восемьдесят тысяч христиан? - сурово переспросил Салах ад-Дин. - Рыцарь Ибелин, клянусь Аллахом, и в последний раз, что если моя племянница Розамунда не явится в мой лагерь добровольно, не принужденная никем, Иерусалим будет отдан на разграбление.

   - Значит, судьба святого города и всех его жителей зависит от благородства одной девушки? - нетвердым голосом проговорил Ибелин.

   - Да, так мне открыло видение. Если ее душа достаточно высока, Иерусалим еще может быть спасен; если ее дух ниже, чем я думал, - тогда святой город погибнет вместе с ней. Я все сказал, но с вами поедут мои гонцы и отвезут письмо, которое они должны собственноручно отдать моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека. Пусть она или вернется с ним ко мне, или останется в городе. И тогда я пойму, что узрел ложное видение, говорившее, будто мир и милосердие исходило из ее рук, и доведу эту войну до кровавого конца.

   Через час Ибелин ехал к городу под охранной грамотой и вместе с гонцами Салах ад-Дина и письмом, которое они должны были передать Розамунде.

   Стояла ночь, в освещенной лампадами церкви монахини Святого Креста, стоя на коленях, пели протяжную и торжественную песнь "Ave Maria". От сердца пели они, смерть была близка от них! И они молили Господа и Милосердную Матерь Божию сжалиться над ними, спасти их и жителей несчастного города, в котором Он жил и страдал. Они знали, что конец близок, что стены готовы рухнуть, что защитники города истощены, что скоро, скоро лютые воины Салах ад-Дина ворвутся на узкие городские улицы.

   Их моление кончилось, настоятельница поднялась и обратилась к ним с речью. Она по-прежнему держалась гордо, но голос ее дрожал.

   - Дочери мои во Христе, - обратилась она к ним, - гибель стоит почти у наших дверей, и мы должны приготовить сердца наши! Если правители города исполнят обещанное, они пришлют сюда людей, чтобы обезглавить нас в последнюю минуту, и мы перейдем во славе в другой мир, чтобы жить во Господе. Но, может быть, они позабудут о нас, немногих, среди восьмидесяти тысяч душ, из которых нужно убить около пятидесяти тысяч душ женщин. Может быть, их руки устанут или сами они падут раньше, чем доберутся до нашей святой обители! Что же мы сделаем тогда, дочери мои?

   Некоторые из монахинь прижались друг к другу и плакали от страха, некоторые молчали. Только Розамунда выпрямилась во весь рост и гордо сказала:

   - Мать моя, я недавно пришла к вам, но я видела Хаттинское кровопролитие и знаю судьбу женщин и детей в руках неверных, а потому позвольте мне говорить.

   - Говорите, - разрешила настоятельница.

   - Вот что я советую, - продолжала Розамунда, - мой совет короток и ясен. Когда мы узнаем, что сарацины в городе, подожжем монастырь, станем на колени и погибнем так.

   - Хорошо сказано... Это лучше всего! - послышались голоса. Но настоятельница печально улыбнулась:

   - Благородный совет, которого можно было ожидать от высокорожденной. Однако его нельзя принять, потому что самоубийство - смертный грех.

   - Будет мало разницы, - возразила Розамунда, - сожжем ли мы себя сами или протянем шеи под мечи друзей! Конечно, я не могу решать за других, но решаю за себя, так как я скорее совершу грех самоубийства, чем отдам себя в руки мусульман.

   И она положила руку на кинжал, который был скрыт в складках ее одежды.

   Настоятельница произнесла:

   - Вам, дочь моя, я не могу запретить этого, но запрещаю принесшим полный обет. Им я покажу другой, может быть, более ужасный способ спастись от судьбы невольниц. Некоторые из нас стары, им нечего бояться, что их отведут в гаремы, но остальные молоды и красивы, им я советую, когда приблизится конец, взять оружие, изрезать себе лица и тела и остаться здесь в виде обезображенных, внушающих отвращение фигур. Тогда их не возьмут в неволю, а быстро убьют. Они умрут, чтобы сделаться невестами Неба!

   Несчастные застонали от ужаса, они представили себя с обезображенными лицами, изуродованными. Так их сестры по вере ждали конца в осажденном монастыре святой Клары в Акре...

   Однако одна за другой они подошли к настоятельнице и поклялись, что исполнят и это ее приказание, как все остальные. Только Розамунда объявила, что она умрет не обезображенная, а такая, какой создал ее Господь, еще две послушницы одна за другой поклялись поступить так же, как она.

   И потом они опять опустились на колени и запели "Мизерере" [11].

  

   [11] - "Помилуй мя, Боже!"

  

   Вдруг, покрывая их печальное пение, раздался громкий стук в дверь, и гулко отразился под сводчатым потолком. С криком: "Сарацины, сарацины! Дайте нам ножи!" - послушницы поднялись с колен.

   Розамунда обнажила кинжал.

   - Подождите, - вскрикнула настоятельница. - Может быть, это друзья, а не враги. Сестра Урсула, подойдите к дверям и узнайте.

   Старая монахиня пошла заплетающимися шагами и, дойдя до массивной створки, отодвинула засов.

   - Кто стучит? - спросила она дрожащим голосом.

   Остальные задержали дыхание, напрягая слух, чтобы уловить ответ.

   И вдруг зазвучал серебристый голос женщины, который казался таким тонким в этой похожей на гробницу церкви.

   - Я королева Сибилла со свитой.

   - Что вам угодно, о королева?

   - Я привела с собой посланных от Салах ад-Дина. Они желают поговорить с Розамундой д'Арси, которая скрывается у вас.

   Розамунда мгновенно подбежала к алтарю и остановилась подле него, не выпуская из рук обнаженного кинжала.

   - Пусть она не боится, - продолжал серебристый голосок. - Ничего не будет сделано против ее воли. Примите нас, святая настоятельница, примите ради Христа.

   И аббатиса сказала:

   - Примем королеву с достоинством. - Показав знаком монахиням, чтобы они заняли свои обычные места, она села в большое кресло во главе их, позади нее подле высокого алтаря стояла Розамунда с обнаженным кинжалом в руках.

   Двери отворились, и показалась странная процессия. Впереди шла красавица-королева во всех знаках своего королевского достоинства, но с головой, покрытой черным покрывалом, за ней придворные дамы, числом двенадцать, дрожавшие от страха, но роскошно одетые, за ними - трое суровых сарацин в кольчугах и с осыпанными каменьями саблями. Дальше двигалось множество женщин, но большей частью в трауре, которые вели с собой испуганных детей, это были жены, сестры и вдовы дворян, рыцарей и граждан Иерусалима. Наконец показалось около сотни предводителей и воинов, посреди них Вульф, а во главе - Ибелин. Последним вошел патриарх Ираклий в пышном наряде вместе со своими епископами и священниками.

   Настоятельница и монахини поднялись и поклонились королеве, и одна из них предложила ей сесть на место епископа.

   - Нет, - отказалась королева. - Я пришла сюда как скромная просительница и буду стоять на коленях.

   И она опустилась на колени на мраморный пол, а вместе с ней все дамы ее свиты и остальные женщины. Важные сарацины с изумлением посмотрели на нее, рыцари и благородные горожане столпились позади Сибиллы.

   - Что же мы можем дать вам, королева, - спросила настоятельница, - у нас ничего не осталось, кроме сокровищ, которые мы готовы принести вам: честь и жизнь.

   - О горе! Горе! Я пришла просить жизни одной из вас!

   - Чьей же, о королева?

   Сибилла подняла голову и, протянув руку, указала на Розамунду. Розамунда побледнела, но скоро оправилась и сказала твердым голосом:

   - Скажите, какую услугу может оказать вам моя бедная жизнь, о королева, и кто ее требует?

   Сибилла трижды старалась ответить и наконец прошептала:

   - Я... не могу. Пусть посланные переведут ей письмо, если она не умеет читать на их языке.

   - Умею, - ответила Розамунда.

   Один сарацинский эмир вынул свиток, приложил его ко лбу, потом подал аббатисе, которая поднесла его Розамунде. Розамунда открыла пергамент и прочитала по-прежнему спокойным голосом, переводя каждую фразу:

  

   Во имя единого Аллаха всемилостивого, моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека, по имени Розамунда д'Арси, ныне бежавшей и скрытой во франкском монастыре в городе Эль-Куд-Эш-Шериф, в святом граде Иерусалиме.

   Племянница! Я исполнил все обещания, данные вам, сделал даже больше, пощадив жизнь рыцарей, ваших двоюродных братьев-близнецов. Но вы отплатили мне неблагодарностью и обманом, по обычаю вашей проклятой веры, и бежали от меня. Я сказал вам, что если вы решитесь на это, вашим уделом будет смерть. Поэтому вы более не принцесса Баальбека, а только бежавшая христианка, раба, осужденная на смерть.

   Вы хорошо знаете мое видение. Вспомните теперь его, прежде чем ответить. Я требовал, чтобы вас привезли ко мне, на это требование мне ответили отказом, почему - неважно. Но я понял истинную причину - так было решено свыше. Я больше не требую, чтобы вас принуждали. Я желаю, чтобы вы пришли ко мне и вынесли печальный и позорный конец в виде возмездия за ваши грехи. Если же вы хотите, оставайтесь там, где живете теперь, и пусть вас постигнет та судьба, которую пошлет Аллах.

   Если вы придете и попросите меня за святой город, я подумаю, не помиловать ли Иерусалим и его жителей. Если вы откажетесь прийти, я, без сомнения, подвергну их всех смерти от меча, за исключением тех женщин и детей, которых можно отдать в неволю. Итак, решайте, племянница, и поскорее, вернетесь ли вы с моими посланными или останетесь там, где они отыщут вас.

   Юсуф Салах ад-Дин

  

   Розамунда дочитала, и письмо выпало из ее руки на мраморный пол.

   - Принцесса, - сказала королева, - от имени присутствующих и всех остальных мы просим от вас этой жертвы.

   - И моей жизни? - громко, как бы сама с собой, проговорила Розамунда. - Больше у меня ничего нет. Когда я отдам ее, я буду нищей, - и ее глаза обратились на высокую фигуру Вульфа, который стоял подле колонны.

   - Может быть, Салах ад-Дин окажет милосердие, - заметила королева.

   - Нет, - ответила Розамунда, - он всегда говорил, что если я бегу от него и снова буду застигнута, я умру. Нет, он предложит мне подчинение или смерть, смерть от веревки или еще более ужасную.

   - Но если вы останетесь здесь, вы тоже умрете, - произнесла королева. - О, принцесса, ваша жизнь только одна, и, отдав ее, вы можете купить жизнь восьмидесяти тысячам человек...

   - Разве это так верно? - спросила Розамунда. - Султан ничего не обещал; он только сказал, что, если я попрошу его, он подумает, не пощадить ли Иерусалим.

   - Но, - продолжала королева, - он говорит также, что в случае вашего отказа отдаст Иерусалим на разграбление, а правителю Ибелину сказал, что если вы отдадите себя в его руки, он, вероятно, предложит нам такие условия, которые мы сможете принять. Подумайте, подумайте, чем будет судьба вот этих, - и она показала на женщин и детей, - да и судьба всех этих монахинь... Если же вы умрете, то погибнете с честью, и ваше имя будут чтить, как имя святой и мученицы, в каждой церкви христианского мира. О, не отказывайте нам, докажите, что вы действительно велики и можете встретить смерть, которая придет для каждого из нас... Вы заслужите благословение половины мира и приготовите себе место на небесах подле Того, Кто умер за людей. Молите ее, мои сестры, молите.

   Женщины и дети упали перед ней на колени, со слезами и рыданиями просили ее пожертвовать своей жизнью ради них. Розамунда неожиданно улыбнулась и звонким голосом воскликнула:

   - А что скажете вы, мой двоюродный брат и жених, сэр Вульф д'Арси? Подите сюда и, как подобает в такую минуту, дайте мне совет.

   Закаленный в боях Вульф подошел и, став подле ограды алтаря, поклонился ей.

   - Вы слышали, - обратилась к нему Розамунда. - Что вы посоветуете?

   - Трудно, трудно говорить, - сиплым голосом ответил Вульф. - Но... их много, а вы только одна.

   Послышался ропот восхищения. Все знали, что он горячо любит эту девушку и что недавно он защищал ее в этой самой церкви.

   Розамунда засмеялась, и нежный ее смех странно прозвучал в этом торжественном месте, в эту трагическую минуту.

   - Ах, Вульф, - произнесла она, - он всегда говорит правду, даже когда это дорого стоит ему! Но я не хотела бы, чтобы было иначе. Королева и все вы - глупые люди, я только испытывала ваше терпение. Неужели вы считали меня такой низкой? Неужели вы думаете, что я действительно стараюсь сохранить свою жалкую жизнь, когда десятки тысяч жизней зависят от меня? Нет, нет, совсем не то! - Розамунда вложила в ножны кинжал, подняв с пола письмо, поднесла его ко лбу в знак повиновения и по-арабски сказала посланным султана: - Я раба Салах ад-Дина, повелителя верных! Я пылинка под его стопами. Заметьте, эмиры, что в присутствии всех собравшихся здесь я, Розамунда д'Арси, прежде принцесса Баальбекская, по доброй воле решила идти с вами в лагерь султана, чтобы просить его пощадить жизнь граждан Иерусалима, а затем подвергнуться смерти за мое бегство, как решил мой царственный дядя. Только одного я прошу - чтобы мое тело было принесено обратно в Иерусалим, к этому алтарю, где я охотно отдаю свою жизнь. Эмиры, я готова.

   Посланцы в восхищении склонились перед ней, воздух потрясли благословения. Когда Розамунда отошла от алтаря, королева обняла ее, поцеловала, а высокие граждане и рыцари, женщины и дети целовали ей руки, подол ее белого платья, даже ноги, называя ее святой и избавительницей.

   Но она остановила их, говоря:

   - До сих пор я ни то, ни другое, хотя надеюсь освободить вас. Ну, пойдем.

   - Да, - отозвался Вульф, подходя к ней. - Пойдем.

   Розамунда вздрогнула, и все взглянули на него.

   - Слушайте, королева, эмиры и народ, - громко заявил он. - Я родственник Розамунды д'Арси и ее нареченный жених, рыцарь, который присягнул служить ей до конца. Если она виновата перед султаном, я еще виновнее, и меня тоже должна поразить его месть. Идем!

   - Вульф, - заметила она, - нужна одна жизнь, а не обе.

   - Однако необходимо отдать обе, чтобы мера возмездия переполнилась и Салах ад-Дин захотел оказать милость. Нет, не останавливайте меня. Я жил для вас и для вас умру. Если меня удержат насильно, я все же умру, в случае нужды, от моего собственного меча! Когда я дал вам совет, я дал совет и себе. Неужели вы думали, что я отпущу вас одну, когда, разделив вашу судьбу, могу сделать ее легче?!

   - О, Вульф, - вскрикнула она, - мне будет только еще тяжелее!

   - Нет, нет, когда стоишь вдвоем перед смертью, она теряет половину своих ужасов. Кроме того, Салах ад-Дин мой друг, и я тоже буду молить его за народ Иерусалима.

   И он шепотом прибавил ей на ухо:

   - Милая Розамунда, не отказывайте мне в этом, иначе вы доведете меня до безумия и самоубийства, я не хочу жить без вас.

   Полные слез глаза Розамунды засияли любовью, и она шепотом же ответила:

   - Вы сильнее меня. Пусть исполнится воля Божия.

   И никто больше не удерживал его.

   Розамунда подошла к настоятельнице и хотела опуститься перед ней на колени, но аббатиса сама бросилась к ее ногам, назвала благословенной и поцеловала. Сестры монахини тоже с поцелуями прощались с ней. Привели священника, не патриарха, к которому Розамунда не хотела подойти, а другого, человека праведного. Стоя близ алтаря, сначала Розамунда, а потом Вульф исповедались перед ним, получили отпущение грехов и причастие в той форме, как оно давалось умирающим, и все, кроме эмиров, опустились на колени и молились как бы за отлетающие души.

   Священный обряд закончился, и в сопровождении двоих посланцев Салах ад-Дина (третий уже отправился предупредить султана), королевы, ее дам и всех остальных Розамунда и Вульф вышли из церкви, из монастырских стен и двинулись по узкой дороге Страстей Господних. Вульф в качестве родственника взял Розамунду за руку и повел ее, как сестру на брачный пир. Светила яркая луна, вести о странном событии разошлись по всему Иерусалиму, и на всех улицах толпились зрители, стояли они также на всех крышах, теснились у каждого окна.

   - Розамунда! - кричали они. - Благословенна ты, Розамунда, идущая на мученическую смерть ради нашего спасения! Это чистая, святая Розамунда и ее храбрый рыцарь Вульф! - И они срывали цветы и зеленые листья в садах и бросали им под ноги.

   Вдоль длинных извилистых улиц, наполненных толпами, скромно шли они, и воины очищали перед ними дорогу, встречные женщины поднимали своих детей, чтобы они могли дотронуться до платья Розамунды или взгляну