Гиппиус Зинаида Николаевна - Роман-царевич

bsp;    - У тебя? Что такое? Серьезное?

   - Может быть. А, может быть, нет. После. Рассказывай. Впечатление?

   - Впечатление превосходное,- оживился Флорентий и начал описывать Михаила, Наташу, старого профессора,- всех обитателей дачи с башней. Сменцев слушал, не прерывая. Знал, что Флорентий должен сначала высказаться "лирически", а потом уж сам перейдет к делу.

   Лирика на этот раз кончилась довольно скоро. Из нее Сменцев тоже извлек много для себя полезного.

   - Ржевский, по моему мнению, ценнейший человек для нашего дела,- уже совсем серьезно говорил Флорентий.- Если бы нашего не было, он свое бы начал, рано или поздно, на тех же основах. Вот мое убеждение.

   - Рано или поздно. То есть поздно?

   - Не знаю. Вероятно... не сейчас,- несколько смутившись, сказал Флорентий. Он дал слово Михаилу молчать о личных глубоких его сомнениях.- Сейчас есть у него внешняя связанность еще... или фикция связанности. Он - нигде и ни с кем, но это... как бы тебе сказать? Еще не официально.

   - Очень хорошо. Такая официальность была бы сейчас и нежелательна. Ржевский, как единица, весьма приятен, верю, но...

   Роман Иванович не кончил, задумался.

   - Роман, не хочешь же ты, чтобы Ржевский действовал с нами тайно, пользуясь силами коллектива, к которому он уже внутренне не принадлежит? Это был бы обман. Мы не можем ему это предлагать.

   Сменцев рассеянно поднял глаза на товарища.

   - Что? Да... Нет, конечно... Сложные вопросы. Ты прав, мне надо съездить туда самому. Дело пойдет. Вот что, друг: а ты завтра - в Пчелиное.

   - Завтра?

   - Да, в двенадцать дня. Там неладно.

   Роман Иванович встал и прошелся по комнате, хмурясь. От головной боли у него слегка подергивало правую бровь, и лицо казалось совсем кривым.

   Флорентий слушал. Из скупых, отрывочных слов Романа Ивановича выяснилось, что на хуторе действительно было неладно. Отец Варсис крутовато повел дело с беседами. На вторую уж собралось полсела. На частные, днем, стали приходить. Из Кучевого тоже. Дьякон расцвел и осмелел. И споры были, всего было. Подъем громадный.

   - Так это великолепно! - вскрикнул Флорентий.

   - Погоди. Появились из чужих мест. От Лаврентия, из Спасо-Евфимьевского, знаешь? В пятнадцати верстах он. Народ горячий, буйный...

   - Ты у этого Лаврентия был, Роман?

   - Был. Ну, дальше. Попались как-то наши брошюрки. К счастью, выдранные листки одни,- мне случайно исправник показывал. Словом, сейчас это не ко времени. Рано. Варсиса я увез, благополучно и даже хорошо,- он умеет замазать, что следует. Но дьякон остался. И так как волнение продолжается, то он может наделать глупостей. Поезжай. Придется потрудиться.

   - А легенды, Роман?

   Сменцев пожал плечами.

   - Всего есть. Разберешься. Крепче узду натяни. Легенды - тем лучше. Их не бойся. Пусть закипает котел, но крышку пока держи плотнее. Увидим, когда открыть.

   Давно привык Флорентий к другу своему, понимал его, верил ему. Но теперь вглядывался он в темное лицо, суровое, непроницаемое, с подергивающейся бровью,-и ему стало как-то не по себе. Немного холодно, немного страшно.

   - Понял? Едешь, значит? Утром еще поговорим.

   - Завтра очень мне не хотелось бы, Роман. Завтра я хотел отца повидать. И потом сестричку... Юлитту Николаевну. Ржевскому обещал. И письмо у меня к ней.

   Сменцев сдвинул брови.

   - Как знаешь. Но отца ты можешь повидать утром,- непременно повидай, возьми денег, он знает,- а Юлитту Николаевну не увидишь все равно. В дом графини сразу не можешь заявиться. Нужно тогда оставаться несколько дней.

   Флорентий молчал.

   - Я сам из Пчелиного всего два дня, с Варсисом. Ждал тебя. Каждый час дорог. Дело очень серьезное.

   Флорентий еще помолчал.

   - Нет, что ж,- промолвил он наконец, незаметно вздохнув.- Надо ехать, поеду. Возьми письмо, Роман, сам отдашь. Скажи ей, что все хорошо, что мы с ее женихом подружились. И Наташа, скажи, очень, очень мне понравилась. Замечательная. Утешь сестричку.

   Вынул из внутреннего кармана узкий конверт, отдал Сменцеву. Потом встряхнул кудрями, будто отгоняя мгновенную печаль, и улыбнулся: надо ехать, надо ехать. Поедет завтра.

  

  

   Многого еще не рассказал Флорентию Роман Иванович. Тут, за Невской заставой, тоже было не все ладно. У Любовь Антоновны, скромной учительницы, у которой Сменцев был летом, ни с того, ни с сего сделали обыск. Ни у нее, ни у Габриэли (они жили вместе) ничего, конечно, не нашли, их не тронули, но вскоре кое-кто из рабочих, известных Любовь Антоновне, был задержан. Это все неприятно заботило Сменцева. Тем более, что друг его, Алексей Хованский, вернувшись из деревни, то и дело торчал теперь за Невской заставой, у Габриэли. Сменцев туда, конечно, не показывался. Думал поехать к Алексею и предупредить его, но махнул рукой: ничего не выйдет, коли влюблен. И не поймет ничего. Сам запутается - не беда, только полезно, но ведь тут мало ли что может выплыть раньше времени. Проклятая Габриэль положительно раздражала Сменцева. И Любовь Антоновне она помеха. Заставить слушаться - можно; только ведь для этого надо прикомандировать к ней отдельного человека, чтобы следил за каждым ее шагом, отдавал приказания каждый час, на каждый данный случай: неизвестно, что может взбрести в голову этой умной дуре.

   Куда бы ее сбыть? В Пчелиное? За границу? Потому что не дай Бог арестуют - она такого наворотит, что и не расхлебаешь. В сущности, девушка ничего себе, а вот какой проклятый темперамент. Истеричка.

   Ну, да черт с ней в конце концов. И без нее у Романа Ивановича забот не мало. С Варсисом обошлось отлично. Намутив в Пчелином, он и замазал хорошо. Был в Спасо-Евфимьевском, у Лаврентия. О потайной беседе их не расспрашивал Роман Иванович, а Варсис не рассказывал: мигнул только, весьма довольный,- поняли друг друга.

   Теперь Сменцев ждет момента, чтобы ввести Варсиса к старой графине. Следует, и скорее. В дела за Невской заставой Варсис посвящен, с Любовь Антоновной знаком и действует пока превосходно: с величайшей осторожностью.

   На хуторе - обойдется. Там Флорентий, да и главные ихние люди - не дураки и послушные. Больше всего тревожили Романа Ивановича,- если сказать правду,- личные его сейчас дела и он сам.

   Мысль свою жениться на Литте он считал очень важной. Это бесповоротно связывало с ним Михаила, ставило Михаила в зависимость от него. Могло быть очень и очень полезно. Однако Роман Иванович нисколько не скрывал от себя, что в эти соображения вплеталось постороннее чувство,- нет, не вовсе постороннее, однако независимое, не рожденное соображениями: быть может, соображения родились потом, от него, рядом с ним.

   Не любовь. Не влюбленность. Не страсть даже. Злой каприз, удивленность от встретившегося сопротивления. Когда он заметил, что эта девочка (много слышал о ней раньше) сторонится и не доверяет ему, что он, привыкший к другому, ей неприятен,- показалось, что победить недоверие необходимо. Да и действительно необходимо: она связана с Михаилом. Но тут-то и вкралось другое чувство, личное, о котором думал Роман Иванович, которое заставляло его усиливать борьбу за доверие. Доверия уже было мало: хотелось власти.

   Впрочем, все двойственно, все: как без власти добиться доверия? Он, по совести, верил только доверию рабов.

   Не скрывал от себя Роман Иванович, что этот шаг,- женитьба,- так ли, иначе ли она обернется,- может для него стать шагом решающим. Принудить его к решению, которого он еще не сделал, и твердо знал, что не хочет делать,- не время. Кое от чего придется отказаться. Но сохранить все-таки неприкосновенным данное свое положение можно, и к этому сейчас Роман Иванович приложит усилия. От риска он не прочь,- с умом; но терять не любил ничего, что может пригодиться. Для риска нужен подходящий момент. А пока, точно скупой, собирал, собирал он, хранил, выжидал.

   "Если я делаю глупость с этой свадьбой,- ну что ж!" - думал он, трясясь на скверном извозчике по скверной мостовой и скверной улице, которая вела к "убогой хижине" преосвященного Евтихия.- "Мне так хочется. Пусть даже мое "хочется" тут преемствует над соображениями. Великодушно разрешаю себе... глупость. А, может, вовсе это и не глупость".

   Роман Иванович издавна "дружил" с блестящим владыкой Евтихием. Знал его назубок, и Евтихий знал, что тот его знает. Поэтому дружба их была нисколько не похожа на ту, которую водил Евтихий с "обещающей молодежью".

   Внешне Роман Иванович, где нужно, подчеркивал свое отношение к Евтихию, как "наставнику"; Евтихий держал себя соответственно; однако острые глаза его порой выдавали тревогу и даже злобу. Евтихий не совсем понимал Сменцева.

   Вот это непонимание при безукоризненных внешних отношениях, эту смуту и надо было сохранить.

   Конечно, Евтихий - не княгиня Александра. Ну, да зато с ним можно иначе помериться. Тщеславный и грубовластный трус. Поглядим.

   "Убогая хижина" оказывалась, в сущности, не очень убогой. Поскользнувшись на крыльце, около которого хмуро шумели в темноте оголенные деревья, Роман Иванович вошел в просторные сени, потом в такую же просторную и светлую прихожую.

   Два тонких келейника, похожих на черные былинки, смиренно и предупредительно встретили его. Один, знакомый, тотчас выскользнул из прихожей - докладывать.

   Просят в кабинет. Большая честь: туда допускаются только близкие люди.

   По светлому и скользкому, точно лед на солнце, паркету громадных комнат - приемной, зала, гостиной, столовой - шел Роман Иванович к архипастырскому кабинету. От льдистости пола комнаты казались еще холоднее и пустыннее, особенно зал. Мебели тут никакой не было. В ряд по стенам висели разные священные портреты, разные - и немножко одинаковые: все ленты, ордена, звезды и кресты, кресты...

   Преосвященный встретил гостя на пороге кабинета.

   - Здравствуйте, здравствуйте. Поджидал. Думал - полчаса свободных, а освободился-то на весь вечер. Хоть до одиннадцати сидите.

   Троекратно поцеловались. Бледное, полное, мучнистое, как разваренная картофель, лицо владыки сияло приветом и любезностью.

   - Мы сюда и чайку спросим,- говорил Евтихий, усаживая гостя в кресло.- Что в столовой! Здесь нам уютнее.

   В кабинете, точно, было уютнее. Высокие кресла, книги, на полу ковер. Тоненький черненький послушник принес чай и такой гигантский поднос с вареньями и печеньями, что было удивительно, как эта былинка под его тяжестью не переломилась.

   За чаем стали болтать. Болтал, впрочем, больше преосвященный, а Сменцев только подавал реплики и усмехался, по-своему, вбок.

   Евтихий, напав на любимую тему, не мог с ней расстаться. Тема же была - женщины, сосуды дьяволовы, пакость их соблазна, и высмеивание духовной братии, сему соблазну подпавшей. Речь преосвященного удивила бы многих роскошью, богатством слов, хотя утонченной назвать ее было никак нельзя. Перебирал по пальцам видных людей с их любовницами. Одного называл Наталием, по имени его "блуда", следующего Марием, а одного окрестил прямо: Аксинья. Впрочем, не стеснялся и менее невинными кличками.

   Грязные сплетни, приправленные брезгливыми проклятиями "дьявольским сосудам", так и лились, со вкусом, из уст говорившего.

   Роману Ивановичу это надоело. Да и пора было приступать.

   - Мне женщины очень противны,- сказал он.- И все же, владыка святый, я намерен жениться. О том и пришел говорить.

   Владыка онемел. Даже рот у него раскрылся. Потом вскочил, замахал руками, забегал по комнате.

   - Не поверю. Ушам своим не верю. Жениться! И ведь кто намерен жениться? Кто?

   - Я,- со спокойной улыбкой подтвердил Сменцев.- Я женюсь. Сначала выслушайте меня, владыка...

   Но тот опять замахал руками и забегал. Когда остановился перед Сменцевым, мучнистое лицо залоснилось. И, видимо, нашло на владыку борение. Сообразил, что если женится Сменцев,- кое-какие вещи от него уплывают безвозвратно, а ведь он - черт его разберет - метил что-то высоко. С другой же стороны - этот самый Роман, его ученик отчасти, который презрительно, как его учитель, относился к бабью и лишь случайно еще не монах (скольких робких, мягких, менее способных постриг Евтихий!), этот Роман... женится. Смутная политика боролась в сердце владыки с кровным, ясным убеждением. И - надо отдать ему справедливость - убеждение победило.

   - Да вы знаете ли, куда идете?- визжал Евтихий. Голос у него, особенно в минуты волнения, был высокий.- Не знаете? Не знаете, что такое брак? Я вам скажу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Ну падение, ну это я еще могу понять,- с неожиданной снисходительностью прибавил он.- Падение, всякое, наедине или с женщиной,- блуд мгновенный, грех случайный. Слабый человек может подвергнуться... Но пав,- он кается, он жаждет восстать и может восстать... А...

   - Владыка,- вдруг твердо и серьезно прервал его Сменцев, так твердо, что Евтихий невольно сократился.- Вы напрасно мне все это говорите. Я с вами во всем совершенно согласен... исключаю некоторые крайности мнений. По существу же держусь ваших взглядов.

   - Не понимаю,- недоуменно произнес Евтихий и сел.- Женитесь однако. Приспичило, что ли?

   Роман Иванович скромно, по-прежнему твердо, с достоинством сказал:

   - Я - девственник, владыка. И надеюсь до конца пребыть им. Я не имел даже падений. Каковы взгляды, такова и жизнь.

   Владыка молчал, все в недоумении. О девственности Романа Ивановича уже говорено было в старые времена не раз, и владыка этой девственности верил.

   - Зачем, почему, какие соображения заставляют меня обвенчаться с девушкой, которая меня не любит и к которой я не имею ни малейшего ни телесного, ни духовного влечения,- этого я вам, владыка святый, не скажу. Одно: соображения свойства даже не личного, в узком смысле. Зная вашу проницательность, уверен, что вы не усомнитесь в правдивости моей. А дабы вы, владыка, услышав о деле стороною, не составили себе превратного мнения, я поспешил к вам заранее. Слишком дорого мне расположение ваше.

   "Ой, врешь! Ой, путаешь"! - явственно сказали пронзительные очи владыки, но сам он ничего не сказал.

   - Названная невеста моя - Юлитта Двоекурова, внучка графини,- как ни в чем не бывало продолжал Сменцев.

   Евтихий оживился, поднял голову.

   - Это что с юродом целовалась?

   - Она.

   Какие у Романа "соображения", Евтихий себе не уяснял, однако почувствовал, что, может, и не врет он, может, и есть какие-нибудь "соображения". И что он задумал? Через юрода...? Через графиню...? Что бы ни задумал - промахнется, видимо. Тем лучше.

   - Падешь,- сокрушенно и как бы про себя сказал владыка.- Силы много на себя напускаешь.

   Но Роман Иванович только улыбнулся.

   - Не напускаю, владыка святый. Мне мои силы известны.

   - Это что княгиню-то Алинку отшил?- строго взглянув, молвил преосвященный.- Одно череп лошадиный, а тут девчонка вида соблазнительного. Ладно. Знаем мы вас, молодых кобелей.

   Сменцев засмеялся ему в лицо и произнес нагло:

   - Кого знаете, а кого, видно, и нет. Не всякий кобель кобелю брат. Вот мы, владыка, с вами одной масти.

   Евтихий не знал, как это принять: дерзость или комплимент? Было похоже и на то и на другое.

   А Роман Иваныч уже изменил и лицо и тон, прибавил почтительнейше:

   - С вашей поддержкой, с вашими советами, преосвященный владыка, я твердо надеюсь устоять. Путь мой прям, и Господь да поможет мне не сойти с него.

   - Аминь. Да... Так, так, значит. Будем уповать. Соображения ваши, конечно, ваше личное дело, я и не вхожу. Удивительно, какие соображения могут подвигнуть на столь несвойственный поступок... но умолкаю. Ваше, ваше дело. Я всегда готов, коли понадоблюсь, направить... Брак, значит, не брак?

   - Не брак.

   - И пусть с юродом целуется?

   - Чем больше, тем лучше,- подмигнул Сменцев.

   Евтихий захохотал. Ему показалось, что он что-то начинает понимать.

   - Да ведь юроду этому от утра до вечера всего и времени. Ой, не промахнись, Роман Иванович.

   - Другие будут,- небрежно и нарочито загадочно промолвил Сменцев, пожимая плечами.

   Заговорили об "юроде". И тут, казалось, вполне сошлись во взглядах. Издевательское языкоблудие Евтихия достигло крайних пределов; но мнения, догадки, суждения его были умны и проницательны.

   Он не щадил теперь уже никого; внимательно, с удовольствием слушал Роман Иванович, прощая собеседнику все цветы его красноречия.

   "Не глупая бестия,- думал Сменцев.- Яростен только, ярость оглупит - и провалится владычка".

   Евтихий, в миру Евгений, барин по происхождению, не лишен был и образованности. Любил упоминать о старой дружбе с одним очень известным русским философом, умершим.

   - Впрочем,- прибавлял он всегда,- был сей мой друг и блудник и пьяница.

   Слушал Роман Иванович,- и на мгновение позавидовал преосвященному: так определенны были его вожделения. Не добьется он ничего - ярость оглупит; а добиться бы можно. Цель несоблазнительная? Нет, отчего же. Если он, Роман Иванович, а не яростный и слеповатый, мелко-честолюбивый владыка, пойдет в эту сторону, решит свернуть определенно,- сама цель преобразится, вырастет.

   Задумался. "Замечтался!" - насмешливо прикрикнул он на себя в душе, опоминаясь. Грубо-едкую, сочувственную реплику подал Евтихию на какое-то его последнее определение петербургских "блаженных" салонов - и встал.

   Было уже поздно. Евтихий тоже поднялся. Злое оживление его не упало, но перешло просто в злость; вспомнил, что Роман женится и в сущности ничего ему так и не сказал,- для чего, почему. За советом пришел! Как же! На ниточку не открылся.

   Роман Иванович заметил мгновенную тень на архиерейском лице и понял ее. Поспешил отвлечь мысли владыки в другую сторону.

   - А еще просьба покорнейшая к вам: не примете ли одного жаждущего ваших наставлений? Иеромонах Варсис, академик. Он здесь опять. Очень просил меня замолвить словечко.

   - Варсис? - недоуменно поднял брови преосвященный.- Какой такой Варсис?

   И вдруг захохотал:

   - Э, да как же! Братушка. Чернявый, бойкий. Помню, помню. Дрянь, сластена, прихвостень. К епископу Николаю все подъезжал. Откуда еще взялся теперь?

   - Он парень неглупый,- уклончиво ответил Роман Иванович.- Вы его, владыка, недолюбливали, он знал это и вас боялся. А очень слушал. И постригся-то рано так не без... не умею выразиться... не без косвенного вашего влияния, что ли.

   - Дружите с ним?

   Опять уклончиво пожал Сменцев плечами.

   - Несколько. Он сообразительный. Ну-с, приехал сюда с лета, какую-то работу писать... Об аскезе в древнем христианстве, кажется... Братушки-то надоели ему...

   - Понятное дело. Ведь это, я вам скажу...

   Роман Иванович улыбнулся выразительному жесту владыки и настойчиво повторил:

   - Так если вы позволите ему как-нибудь...

   - Пускай приходит, приму, погляжу,- снисходительно разрешил владыка.- Помнится, что блудник был,- погляжу.

   - Я и графине думал его представить. Интересуется он.

   Владыка выпятил губы.

   - Что ж? Да пришлите его ко мне пока. Там посмотрим.

   Этим Роман Иванович остался доволен. Уже видел, что хитрый монах заинтересовался Варсисом, главное - дружбой их. Послать скорее Варсиску. Пусть прибеднится, поползает. Да уж он сумеет, как надо. А если Варсиска через Евтихия попадет в салон графини, а не через него, Романа Ивановича, будет гораздо лучше. Несравнимо лучше.

   - Нынче у Лаврентия он был,- усмехнувшись, сказал Сменцев.

   Владыка совсем оживился.

   - Ага. Ну, что ж сказал? Да он и с юродом, пожалуй, знаком? Ездил на поклон? Успел?

   - И не думал. А про Лаврентия, знаете, владыка, что сказал? Я, говорит, сам, будь я поглупее, этаким же Лаврентием мог бы стать, коль не почище, и так же, по-мужицки, по-дурацки, буйную голову бы сложил, как он в скорости сложит.

   - Ишь ты, ишь ты! - довольно засмеялся преосвященный.- Да он у вас и во пророцех ходит. По-мужицки, по-дурацки! Именно по-дурацки. И сложит. Еще скорее друга своего, юрода, сложит. Именно. Присылайте братушку, Роман Иванович. А коли дьявол в нем блудный - повыколотим.

   Расстались очень благодушно. С лобызаниями; и чуть не до самой передней проводил гостя пышный иерарх, шелестя шелком лиловой своей рясы.

  

  

   Катерина Павловна Хованская, "тетя Катя со Стройки", сидела у Литты в классной и рыдала.

   Уже с полчаса рыдала. Литта и каплями ее поила, и всячески уговаривала, наконец бросила: пусть выплачется.

   Приехала даже не к Литте,- но графиня ее не приняла: занята, у нее княгиня Александра Андреевна и не велено принимать никого.

   С ужасом думала Литта, что было бы, если б Катя у графини так же нелепо ревела. Все бы испортила. Но теперь-то все-таки что предпринять? Толку, главное, не добиться.

   - Катя, да какие бумажки нашли? Ты их раньше видела? Откуда они у него? Брось плакать, ну ради Бога. Ведь это хуже.

   - Я... я... куда кинуться... не знаю... Ничего не понимаю... К Сменцеву этому... Да где он? Глаз не показал... А это наверно, наверно как-нибудь через него...

   - Полно, Катя. При чем Сменцев?

   - А при том... При том... Потому что это наверно через рыжую... Алексей пропадал... И никогда он ни о чем об этом сам не думал...

   Литта всхпыхнула, нахмурилась:

   - Ты говорила? Кому говорила? Или тебе сказали, что бумажки от Габриэль?

   - Никому я ничего не говорила,- с сердцем ответила Катя.- И бумажки по почте присланы, адрес ремингтоном, я конверт видела.

   - Ну так пустое, Алексея завтра же освободят. Мало ли кому по почте...

   Катя залилась новыми слезами.

   - А там... нашли поправки... Алексеевой рукой... О, Господи! Рыжая, рыжая явно прислала, хоть он и не говорит. Кто же?

   - Говорю тебе, пустое! - прикрикнула Литта.- Ничего с твоим Алексеем не сделают. И станет Габриэль по почте,- ведь не последняя же она дура.

   Впрочем, подумала, что от Габриэли всего можно ждать, а этого Алексея Алексеевича она, видимо, "революционно развивала", втягивала в какие-то "идеи с воплощениями".

   - Видишь, Лиля... Ну хорошо, ну вот я успокоилась. Видишь, он давно какие-то пакеты приносил, рассматривал и уносил. Когда по почте - он очень нахмурился и, наверно, тоже думал унести, да не успел, вечером сидел над ними, а после пришли... Ужас, ужас. Я с утра кидаюсь - не знаю, куда кинуться. Лиля, да я хоть к отцу твоему. Ведь может же он...

   Литта соображала. Прежде всего надо, чтобы Катя никуда не бросалась и успокоилась. А потом узнать, в чем дело, толком. Всего лучше через Сменцева. Если замешана Габриэль, то ему это легко выяснить. Какие бумажки? И при чем Хованский? Пустяками кончится, но надо, главное, чтобы Катя не напутала.

   Было не поздно, однако день уже смерк. Литта зажгла сама лампу и только что хотела позвать Гликерию, попросить чаю, как дверь отворилась, и Гликерия вошла, тихая и торжественная.

   - Гликерия, пожалуйста...

   - Ее сиятельство просят пожаловать барышню в маленький салон.

   - Что? Меня? Зачем?

   - Ее сиятельство просят пожаловать...

   - Ах, да что там? Ну сейчас. Чаю подай нам сюда, Гликерия, слышишь? Катя, подожди одну минутку, я вернусь. Сиди, необходимо еще поговорить. Увидишь, все обойдется.

   С нетерпением, думая о Катином деле, шла Литта к бабушке. И что только понадобилось?

   Старинная лампа под белым складчатым абажуром наполняла "маленький салон" графини приятным полусветом.

   - C'est vous, mignonne? - протянула графиня непривычно ласково.- Venez, venez donc {Это вы, милочка... Подойдите, подойдите сюда (фр.).}.

   Литта поздоровалась с княгиней Александрой, которая, к ее удивлению, была еще тут. И тоже какая-то растроганная торжественность лежала на лошадином лице.

   - Nous avons a vous parler {Мы говорим о вас. (фр.).},- продолжала графиня.

   Литта села; с недоумением глядела то на бабушку, на черную ее пелерину, то на княгиню.

   - У меня просят вашей руки,- проговорила графиня и сделала паузу.

   Мгновенно сообразив, в чем дело, хотя и не понимая еще, зачем тут Александра с лошадиным лицом, девушка вспыхнула и сжала зубы.

   - Вы, конечно, знаете - кто.

   Литта молчала.

   - Признаюсь, это... эта... démarche меня крайне удивила. Я не ожидала... Мы все ожидали не этого от нашего молодого друга. Видите, я откровенна. Объяснения, полученные от... милого свата вашего,- она указала на княгиню,- конечно, говорят многое... Но я удивлена. D'autre part il n'a pas de position. Je crains que votre père ne s'oppose... {С другой стороны препятствий нет. Я боюсь, чтобы ваш отец не был бы против... (фр.).}.

   Княгиня вмешалась, быстро заговорила по-французски, видимо, повторяя уже сказанное, насчет "position", говорила о видной и близкой профессуре, еще о чем-то...

   - Главное, чтобы вы не были против, chère, chère comtesse,- закончила она.- Я так светло смотрю на этот брак...

   - Alors, vous l'aimez? {Итак, вы его любите? (фр.).} - сказала торжественно и растроганно графиня, повернувшись к внучке.

   Литта опустила глаза. Сквозь сжатые зубы:

   - Oui.

   - Soyez heureuse, petite... {Да.- Будьте счастливы, милая... (фр.).}.

   Притянула Литту на сухую грудь и, неловко прижав ей голову, поцеловала.

   - Soyez heureuse, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, да благословит вас Бог. Это человек высокой души. Его надо уметь ценить. Слушайте его. Без страха в его руки вручаю я l'unique enfant de ma pauvre fille... {Единственное дитя моей бедной дочери... (фр.).}.

   Графиня скупо прослезилась. Литта перешла в объятия княгини Александры, которая, прикладывая сухие щеки свои к ее лицу, шептала:

   - Aimez le, votre maitre. Aimez le, il en est digne {Любите его, вашего господина. Любите его, он этого заслуживает. (фр.).}.

   "Да фу ты, что с ними? Кончать бы!" - с тоской думала Литта.

   - Grand-mère,- прошептала как бы в смущении,- puis-je me retirer? {Бабушка... могу я удалиться? (фр.).}

   Графиня отпустила ее величественным жестом.

   - Allez, mon enfant, Господь над вами. Allez. Vous verrez votre fiancé se soir {Ступайте, дитя мое. Ступайте. Сегодня вечером вы увидите вашего жениха, (фр.).}.

   Нет. Она все-таки не думала, что так будет тяжело. Первая капля лжи, а ведь ее предстоит целый водопад. Месяцы кривлянья, умолчания, хуже - притворств. И таких гадких. Тошно, тошно...

   Вздор. Не назад же идти. Так надо, так она решила, так будет. Это все малодушие.

   Сменцев, значит, приедет вечером? Вот сказать ему о Хованском. А что же Катя? Объявить ей, что выходит замуж за Сменцева? Или нет?

   Катю Литта нашла в классной за чаем, за разговором с Гликерией, и успокоившейся, почти веселой.

   - Ну что?- подняла она голову.- Можно мне к графине? Как ты советуешь?

   Гликерия тихо вышла, тихо притворив дверь.

   - Да какая ты красная. Спорила с бабушкой?

   - Нет, Катя, вот что...

   И, наливая себе чай, Литта медленно и спокойно стала убеждать Катерину Павловну совсем успокоиться, мирно сидеть дома, а уж она, Литта, обо всем позаботится. Графиню лучше Кате не видеть пока. Толку не будет. Нынче вечером, когда приедет Сменцев...

   - Ты его увидишь сегодня же? - вскрикнула обрадованная Катя.

   - Да. Вот и поговорю. Сегодня ведь решилось, он мой жених,- прибавила она невольно, почти проговорилась.

   - Что? Что?

   - Он мой жених, я выхожу за него замуж.

   Катя так и сидела с выпученными глазами. Потом дух перевела.

   - Вот как. Скрытная! Еще, верно, на Стройке влюбились друг в друга?

   Литта поморщилась. Начинается. Опять. Однако нечего делать. Все равно Катя узнала бы.

   - Видишь, Катя... Тут все очень сложно. Мы говорили с ним и летом, это правда. Я, верно, еще учиться буду после свадьбы. Может быть, за границу поеду...

   Катерина Ивановна не обратила внимания на уклончивость ответа. Уже думала о своем, о том, что это хорошо, Литта, наверно, позаботится о ее деле, сегодня же увидит Сменцева, разузнает, пристанет... На Сменцева Катерина Павловна очень надеялась, хотя сама не знала, почему.

   Сразу повеселела.

   - Вечером потелефонируй мне, да? Что он скажет. Или как? Лиля?

   Едва успокоила ее Литта, обещав приехать сама завтра утром. Взяла обещание до тех пор ничего не предпринимать.

   А когда уехала, наконец, эта бедная тетя Катя,- Литта села в кресло и неподвижно, опустив руки, как очень, очень усталый человек, просидела до самого обеда. Старалась не думать ни о чем. Силы собирала для предстоящей семейной сцены.

   И ничего, справилась.

   Были и поцелуи (слава Богу, мало), и благословения в графинином будуаре, бабушкины и отцовские. Потом разговоры длинные.

   Роман Иванович держал себя просто, с большим достоинством, несколько даже строго, и Литта была ему за это благодарна. Наедине они не оставались,- как спросить его о Хованском? А вечер шел к концу.

   Свадьбу решили сделать очень скромную,- графиня сама сказала: "нечего с этим выставляться, не такие времена, чтобы о пирах думать",- и сейчас после нового года: теперь не успеешь, пост через две недели.

   Этого Литта не ожидала, забыла о посте. Два месяца ее муки. С облегчением и почти с нежностью взглянула она на Романа Ивановича, когда он сказал:

   - Мне надо будет отлучиться по делам из Петербурга, на месяц или полтора. Как ни грустно. Дела нуждаются в устройстве.

   Слава Богу, хоть не будет этого официального жениховства. И она заспешила:

   - Да, да, я знаю. Конечно, поезжайте. Вы когда, скоро?

   - Думаю недели через две-три. В декабре буду обратно.

   - А наше собрание в четверг? - начала графиня.

   Заговорили о собрании.

   Литта тихо встала. Тихо вышла в соседнюю, полуосвещенную гостиную. Глядела в незавешанные окна, голубые от уличных фонарей. И не слышала, как подошел к ней Роман Иванович. Он уже простился с графиней, уходил.

   - Юлитта Николаевна...

   - Постойте. Мне надо вам сказать несколько слов. Нет, нет, не об этом, это уж все решено. Кончено. А вот... Что вы о Хованском знаете? Что за нелепая история? Это ваша Габриэль? И что будет? Что надо делать?

   Бледный - в голубом отсвете окна Роман Иванович казался еще бледнее. Красивые брови его сжались. Но он улыбнулся.

   - Пусть это вас не беспокоит. Передайте Катерине Павловне, что все устроится через несколько дней. Вам я скажу больше: да, это Габриэль,- из чистого идиотства и легкомыслия. Но она обезврежена, и самой ей ничего не грозит. Я ее отправил в Лондон с верным человеком и в верные руки. Не скоро выберется оттуда.

   - Но... как же это?

   - Устроилось. Жаль, надо бы неделей раньше... Алексей был бы цел.

   - А теперь? И какие это бумажки? Серьезные? Прокламации?

   - Я сам не ожидал. К счастью, Габриэль мало знает, и если попалось ей что-нибудь, то случайно. Это она за свой страх возилась с Алексеем... И на чужой счет,- прибавил он зло.- Ну, могло и хуже выйти.

   - Но... какие же это были прокламации?

   Роман Иванович помолчал.

   - К сожалению, если я верно успел узнать, нехорошие. Насчет войск и присяги... Ну, это потом, все равно... Так, видите ли, может кончиться высылкой Алексея. Больше ничем.

   - Ах, Боже мой!

   - Оставьте. Хуже могло быть. А это ничего. Катерину Павловну успокойте, главное,- пусть сидит смирно. Устроится. До завтра, милая... Юлитта Николаевна.

   Почтительно нагнулся, взял ее руку и поцеловал.

   Сделал это так просто. Так естественно и твердо. Что же? Ведь он "жених". Он и завтра придет. И послезавтра. И опять руку поцелует.

   Он пришел и завтра, и послезавтра, и много дней подряд приходил. Наедине с Литтой он был совершенно так же почтителен и строг, как при других. Со строгой нежностью целовал ей руку - Литта привыкла, ведь так надо.

   Иногда они долго беседовали в гостиной, в уголке, и на графинин взгляд казались очень нормальными, приличными женихом и невестой.

   На собрание Литта не пришла: сказалась больной, с молчаливого согласия Романа Ивановича.

   - Графиня была весьма недовольна вашим отсутствием,- передавал Литте Сменцев на другой день вечером, когда они сидели вдвоем в гостиной против двери графининого маленького салона.- И знаете, лучше в следующий раз не пропускайте. Стоит ли? Чрезмерная у вас нервность. Не ожидал. Явление любопытное и крайне поучительное. Его надо понимать.

   Литте сделалось стыдно.

   - А что было?

   - Этого не расскажешь. Ну, Федька явился. За ним телохранитель в синей блузе до пят, босой и с жезлом. Федька был не в ударе, все о вас спрашивал и скоро уехал.

   - Вот видите. Это опять бы целоваться полез. Не могу я...

   Роман Иванович усмехнулся, пожал плечами.

   - И нервность и брезгливость. Однако вы барышня, Юлитта Николаевна. С добрым чувством советую: следите за собой.

   Так много было в словах его снисходительной насмешливости, что Литта вспыхнула и рассердилась. Не на него - на себя. Ведь он прав. Захотелось сказать, как дети говорят: "да, да, не буду больше". Но пролепетала:

   - Пусть барышня. Что вам за дело?

   А он опять пристыдил ее:

   - Не капризничайте. Мечтаете о серьезных делах, а сами ребячитесь. Мне... очень жаль.

   Помолчали. Глядя на покрасневшее лицо девушки, на ее дрожащие, опущенные ресницы, Сменцев думал, что попал верно, что она сейчас его, а не себя считает правее, что его замечание, его суд - ей важны, она уже считается с ним. Да, но опасно перетянуть струну.

   - Юлитта Николаевна,- сказал он как ни в чем не бывало.- А дела-то наши выясняются. Сегодня за верное узнал...

   - Какие дела?

   - Алексеевы. Недели полторы еще посидит, а затем самым тихим манером его вышлют... не бойтесь, только за границу, без шума. Что за беда, человек состоятельный. В свое время вернут. Вы предупредите Катерину Павловну заранее. Наверно, с ним поедет.

   - Господи! Да как возможно? Из-за такого вздора.

   - Это на чей глаз. Времена теперь, сами вы знаете, тугие. А та бумажка, которую у него нашли, острее других. Да хотите взглянуть? Я вам ее принес.

   Литта вспыхнула от любопытства и удовольствия.

   - Здесь нельзя,- прошептала она, взглянула на раскрытую дверь в маленький салон; там графиня восседала за рабочим столиком, а насупротив (только что явился) сидел старый, молчаливый генерал - из благочестивых.

   - Нельзя; бабушка - она зоркая. Начнутся расспросы. Лучше после, когда будете уходить, передайте мне.

   Роман Иванович улыбнулся, хмуря брови.

   - Нет, я вам не оставлю. Не оттого, что боюсь обыска у графини,- прибавил он шутливо и ласково.- А мне эти штучки сегодня же понадобятся. Вам показать очень хотел.

   - Ну, тогда дайте.

   И Литта решительно встала.

   Он протянул ей несколько сложенных вдвое листков. Отойдя с ними к лампе, Литта принялась за чтение.

   Сменцев оглянулся на дверь салона: графиня была занята своей broderie {вышивкой (фр.).} и генералом, не смотрела в их сторону. Тихо встал Роман Иванович и пересел на другой стул, ближе: всматривался внимательно в серьезное лицо девушки. Она, читая, по-детски шевелила губами,- ему это понравилось.

   "Сейчас, наверно, примеряет к своему Михаилу,- подумал Сменцев,- что бы он сказал, как бы ему понравилось?"

   Это были, действительно, листки, из-за которых пострадал Алексей. Роман Иванович считал их удавшимися, но не хотел спешить, велел отпечатать как можно меньше. В Париж думал пока свезти, да вот Литте показать. Очевидно, Любовь Антоновна не усмотрела, и несколько экземпляров попало к Габриэль. Не может до сих пор Сменцев без холодного бешенства вспомнить о Габриэль. Экая дура! Почте доверила. Ну, теперь все экземпляры у него. В свое время можно, кое-что изменив, перепечатать.

   - Вот, возьмите,- сказала Литта, протягивая бумажки назад Роману Ивановичу.

   Лицо у нее зарумянилось и глаза блестели.

   - Я не знаю, мне очень нравится. Очень. Это вы сделали?

   Роман Иванович уклончиво пожал плечами.

   - База историческая. Не читали знаменитый "Катехизис" декабриста Муравьева для солдат? В этой же форме написано, и содержание приблизительно то же, только менее идеально. У нас есть и вариант, еще суженный и совсем конкретный. Сейчас не захватил.

   - Хорошо, что присягу не отрицаете, а громадное значение ей даете и совсем другое содержание,- задумчиво проговорила Литта.- Помню, Флоризель мне сказал...

   - Что сказал?

   - Нет, ничего, так, о солдатах тоже. Молодые ведь мужики они, и присяга для них, для большинства, первое важное переживание. Они о ней долго еще думают. Первое - как это?- ощущение важности слова. Для многих - религия тут своя з