Гиппиус Зинаида Николаевна - Роман-царевич

fy">   - Если Флорентий ждет вас, мы можем пройти и к вам. Это все равно. Вы к нему дружески относитесь, а у меня от него нет секретов.

   Литта еще помолчала.

   - Ну, хорошо. Пойдемте.

  

  

   Флоризель часто заходил в белую, просторную Литтину комнату. Случалось, они тут разбирали травы, цветы, грибы. Он ей исправил как-то лампу, которая все коптила.

   Теперь он, дожидаясь, заботливо эту лампу зажег. Лампа горела хоть куда, преярко.

   - Садитесь, гостем будете,- сказала Литта Роману Ивановичу с преувеличенной веселостью.- Флоризель не гость, он у меня часто даже на оттоманке валяется.

   Она опустилась в кресло у окна. Сменцев сел против нее, около письменного стола.

   - Что вы, Литта, когда я валяюсь? - запротестовал Флоризель с оттоманки.- Я просто люблю сидеть вот так, низко. Разве я валялся?

   - Ну, хорошо, хорошо,- а если б и валялись? Беды нет. Роман Иванович, вы мне что-то хотели сказать.

   Опять неприятен был он ей, смугло-бледный под светом лампы, с черными, точно вырисованными бровями, с неуловимой усмешкой вбок. И какие приготовления! Противная торжественность. Литта уже решила как можно скорее оборвать разговор.

   Флоризель в эту минуту поднял глаза и спросил просто:

   - О Ржевском ты хочешь, Роман? Еще не говорил с ней?

   - И о Ржевском, да... Но пока вот что, Юлитта Николаевна. Я был у Сергея. И был у графини.

   - Что Сергей?- перебила Литта.- Он живет все там же? Мне надо написать ему... Да пусть лучше так, через две недели поеду, увижу...

   - То-то что не увидите. Он отлично устроился, на шесть месяцев за границу уехал. Ведь он мастером, так как-то от завода себе исхлопотал отпуск вроде командировки... не вникал я. Словом, они увидятся там с Дидимом. Старик нынче не приедет.

   Литта онемела. Не приедет! И Сергея нет. Он один еще был, последний. Хотела с ним посоветоваться... А Сменцев продолжал:

   - Мне самому это неприятно. Я на Сергея кое в чем рассчитывал. За границей повидаюсь, да он мне здесь бы нужен... Вам просил передать...

   - Что? Что?

   - Он какое-то письмо получил. Я просил дать его мне для вас, но он уничтожил. Просто, вас ждут в начале сентября и ждут из Парижа, хоть на два дня, туда... Я адреса не знаю... В Пиренеи...

   - Боже мой! - вскрикнула Литта.- Да неужели нельзя как-нибудь устроиться с письмами? Ведь я же не могу так сидеть, ничего не зная. Мне теперь особенно нужна определенность.

   Она вскочила с места в волнении и прошлась по комнате.

   - Конечно, можно устроить,- сказал успокоительно Флоризель.- Это всегда можно устроить.

   Роман Иванович вступился.

   - Еще бы. Но, вероятно, ваши друзья так убеждены, что вы через несколько недель будете за границей, что и не заботятся сейчас о письмах.

   Литта вспомнила: сама была против всяких писем на это краткое время. Так условились.

   - Между тем,- продолжал Сменцев ровным тоном,- я должен откровенно вас предупредить... Насколько я понял,- графиня думает, что вы эту зиму проведете в Петербурге...

   - Что такое? Я? Зачем вы говорили с бабушкой обо мне?

   - К слову пришлось... Я раза три был в Царском. Мы ведь с графиней в очень хороших отношениях. Есть и дела кое-какие.

   Литта в неистовом волнении остановилась перед Сменцевым.

   - Роман Иванович... Мне все это очень жаль... То есть что вы тут запутаны. Но раз уж так вышло, и вам более или менее известно... Я сама думала, что она меня не пустит... сама, сама. Вы в хороших отношениях... Не можете ли вы устроить... попросить ее... уговорить?..

   - Что вы, Юлитта Николаевна? Точно вы графиню не знаете. И как объяснить мое отношение?..

   - Да, да... я сама не понимаю, что говорю...

   Флоризелю очень стало ее жалко.

   - Милая, сестричка (иногда звал ее так), да не горюйте раньше времени. Ведь обойдется. Ну, надо вам за границу, Роман чего-нибудь придумает. Придумаешь, Роман? А письмо я свезу, я ведь скоро поеду и как раз к этому Ржевскому.

   Он подошел к ней, взял за руку и нежно стал гладить эту холодную, дрожащую ручку.

   - Не бойтесь, Роман уж придумает, что надо...

   Тихая, детская ласка и ясные глаза Флоризеля немного успокоили девушку. Слов его она почти не слыхала.

   - К чаю звонят внизу, Катерина Павловна опять сердиться будет, что никого нет. Роман, ты идешь? И вы идите, сестричка. Успокойтесь немного и сойдите. Хорошо?

   Он все еще держал ее руку.

   - О Ржевском мы лучше потом поговорим. И о том, что вы меня просили нынче, я, пожалуй, расскажу вам после, как сумею. Ржевский - ведь он хороший, мы все вместе будем в одной работе. Правда, как вы думаете? И старика этого, вашего друга, Дидима, я тоже хочу повидать. Не знаю его, а что-то он мне нравится...

   Литта вздохнула, глубоко, точно ребенок после плача. Чуть-чуть улыбнулась. Роман Иванович тоже стоял около нее, серьезный, без усмешки.

   - Право, я не знал, что вы так огорчитесь. Ну, авось, придумаем...

   Она подняла глаза. Нет, он добрый. И умный. Отчего она ему так не доверяет? Сергей же с ним. И Флорентий. Насколько она могла понять, хочет он того же, чего хотят Дидусь и Михаил, делает то, что они бы хотели делать... Откуда неприязнь к этому сдержанному, твердому человеку? Никого нет около нее. А одна она не справится, вот просто с обстоятельствами личной своей жизни не справиться ей.

   Флоризель поцеловал руку Литты и ушел.

   - Что ж,- сказала Литта тихонько и опять вздохнула.- Пойдемте и мы. Еще подумаю. Мне стыдно, это все мои дела глупые, вы ими занимаетесь. Не пускают барышню к тайному жениху,- как важно! Ну и не пускают. Пойдемте же вниз.

   Она было усмехнулась, но Сменцев глядел на нее очень серьезно и не двигался с места.

   - Юлитта Николаевна,- произнес он наконец, не спуская с нее глаз. Эти глаза, черные, без блеска, опять немного испугали ее.- Послушайте. Мне пришла в голову одна мысль...

   - Правда? Какая?

   - Хотя мы и мало говорили, я понимаю положение ваших дел. Когда окончательно выяснится, что вы... в плену и на продолжительное время, то... я знаю средство помочь. Оно очень действительное.

   - Говорите. Скорее.

   - Сейчас? Но посмотрим, может, все еще устроится...

   - Нет, сейчас, сейчас.

   - Хорошо. Если средство будет ненужно или вам не подойдет, разговор останется между нами... Да?

   - Я обещаю.

   - Вам есть время обдумать мое предложение. Потому что это действительно предложение. Надо выйти за меня замуж.

   Ей показалось, что она не расслышала.

   - Что? Как?

   - Я могу жениться на вас.

   Вспомнилось, как во сне: буря, сухой шум берез, переливчатый рокот грома, ветер, ветер... и в ветре тот же голос, те же, но с ветром улетающие, неясные слова... "жениться на вас"... Конечно, ей тогда послышалось. И теперь тоже.

   - Вы удивляетесь?- мягко сказал Роман Иванович.- Что же тут удивительного.

   - Нет. Я не понимаю. Как вы могли? Я люблю Михаила Ржевского, я его невеста... Вы знаете. Как вы могли?

   Сменцев улыбался.

   - Неужели вы никогда не читали, что это была очень распространенная вещь в прежнее время? Девушки, которые хотели ехать учиться, хотели свободы и не могли уйти от семьи... Они...

   - Да, да, знаю, помню... Так это вы мне предлагаете? Я поняла. Мне надо ценить, такая жертва с вашей стороны. Но ужасно, ужасно. И никогда...

   - Вы думаете никогда графиня не согласится? Я не думаю. Напротив... А что же тут ужасного? Вы будете свободны... Или вы рассчитываете обвенчаться теперь с Ржевским?

   - Нет...- сказала Литта и отвернулась.- О, я ничего не знаю! Прошу вас, оставьте меня теперь одну. Оставьте же меня!

   Сменцев хотел еще что-то сказать, сделал шаг к ней... Но ничего не сказал, повернулся и быстро вышел.

  

  

   Как-то, скуки ради, поплелся дьякон отец Хрисанф за реку, на хутор, в непогожий сентябрьский вечер.

   Очень уж тоска взяла, думал Флорентия повидать, узнать что-нибудь.

   Флорентия не застал, а к изумлению своему, восхищению и некоторому ужасу увидел самого Романа Ивановича.

   - Батюшка! Да как же вы?.. Да когда ж прибыли-то?- воскликнул он, разводя руками и проворно сдергивая намокшую шляпу.

   В маленьком зальце флигеля, где жил Флорентий, на некрашеном столе горела свеча в высоком шандале. Большой, светло вычищенный самовар бурлил и фыркал, пуская пар в потолок. Самовар и какую-то затейливую закуску только что принес хуторский работник Миша, румяный и коренастый, вечно улыбающийся парень. Миша - на все руки. Он и Флорентию Власычу во флигеле служит, он и при доме, при школе, сторожем. На весь на Пчелиный он один. Хуторской дом хоть не велик, а его под школу хорошо приспособили: перегородки повыломали, помещение вышло порядочное. А в боковой комнате библиотека.

   Сменцев сидел у стола, собирался чай пить. При виде отца Хрисанфа чуть-чуть нахмурился.

   - Не ждали, верно?

   Дьякон, конфузясь мокрого подола своего и грязных сапог, неловко усаживался на деревянном стуле.

   - Да как сказать, Роман Иваныч? Ждем-то вас - ждем постоянно. А только не знаешь, когда, где вы. К Флорентию Власычу я этак часто вечерком... Не слыхать ли чего? И Флорентий Власыч отлучался; недели с три всего дома... Да он сейчас где же?

   - Не знаю, я ведь прямо со станции. Не видал еще его. Придет.

   Дьякон съежил костлявые плечи. Светлая, светлее лица, острая бородка уныло торчала вперед; все лицо у него было унылое, но упрямое.

   - Непогодь! - сказал он, вздохнув.- Чего бы, Господи Иисусе, не поздно, а так и льет, который день. Убрались-то давно, это положим...

   - Чайку, отец дьякон?

   - Ежели соизволите, я бы выпил...

   Сменцев достал ему из шкапика стакан, налил.

   - Так уж рад я вашему прибытию, Роман Иванович, так уж рад...- начал дьякон, поперхнулся, погладил плоские, длинные волосы, как мокрая солома висевшие вдоль щек, и умолк.

   - Я бы за вами завтра на село спосылал, увидались бы. А что, дело какое есть ко мне спешное?

   - Да собственно спешного такого что же... Нет, я вообще. Дело, Роман Иваныч,- прибавил он, оживляясь,- всегда у нас одно. А вы, так сказать, своим присутствием...

   Опять не кончил, замялся. От неожиданности встречи или от чего другого, но еще не успел разойтись. Сменцев подождал, помолчал.

   - Ну что, как у вас? - спросил совсем серьезно.

   - Понемножку. Слава Богу. Что ж, сами знаете, летнее было время. Занятия правильные не шли. Флорентий Власыч в отлучке. Так все.

   - Пустое, я не про занятия. Лето - летом, а вы что-нибудь же делали? Или между собой не собирались?

   - Ну, как же нет... Флорентий Власыч знает. Все своим чередом.

   Помолчал, помигал белесыми ресницами и вдруг прибавил:

   - Роман Иванович, а когда же нам объявление будет? Благословясь бы, право. А то многие из наших скучают уж. И мне, признаться, надоело.

   - Не понимаю, что именно вам надоело. Погодите. Отец Симеоний как?

   - По-прежнему сидит у себя за рекой, на огородах. Работника второго на ваши, на школьные денежки принанял. Благодушничает. Разве он во что вникает? Он о школе-то и позабыл.

   - На то и рассчитывали,- резко сказал Сменцев.- Этим и надо пользоваться.

   - Я пользуюсь. Я и в школе, и...

   Он подвинулся ближе вместе со стулом.

   - Таинственно со многими тоже разговаривал нынче. Человек сорок есть, наверняка пойдут.

   - Мало.

   - Знаю, что мало. Да ведь без малого зерна дерева не вырастить. Ну, еще десяток наберется.

   - Нет, мало. И чего вы-то, отец дьякон, торопитесь рясу скинуть?

   - Эта ряса ихняя, все равно, сейчас - обман. А истинную я не сниму. Коли же бояться - чего мне бояться? Един аки перст.

   Роман Иванович решительно нахмурился. Уже не впервые заводил дьякон этот разговор. Хотелось "объявиться", то есть легализовать общину, которая как бы начинала образовываться среди крестьян села Заречного; были мужики из окрестных деревень, все больше ученики хуторской вечерней школы. Дьякон вел линию, с самого начала ему указанную, и теперь искренно не понимал, чего медлить. Но никакая "объявленная" община не входила сейчас в планы Сменцева.

   Дьякон кашлянул и опять заговорил:

   - Роман Иваныч, а позвольте спросить, как относиться к слухам среди наших? Говорят, будто есть на примете епископ из господствующей. Что пойдет, мол, в наше согласие и у нас иереев будет ставить. Таким образом, если кто усомняется насчет священства...

   Сменцев разозлился. Однако не удивился очень.

   - Послушайте, отец Хрисанф, да вы понимаете ли, что говорите? Во-первых, этого нет, а во-вторых, и не нужно ничего подобного. Я вам говорил о рукоположенном священнике, правда... Ну, пусть бы он был на первое время... для некоторых не мешает... А епископ-то на что? Рассудите... Еще насчет "объявления" мечтаете. Куда вам! Пожалуй, сразу о новом епархиальном начальстве затоскуете.

   Дьякон обиженно раскрыл рот, поднялся, запахнул рясу. Хотел сказать, что он понимает, что просто слух передал... и не посмел. Мечту о настоящем архиерее, который ради их "нового согласия" совлечется всего, кроме благодати,- эту мечту он сам лелеял. Очень уж пришлась по душе. И он не сдался.

   - Дело трудное, Роман Иваныч, и, конечно, необходимости нет. Но если священнику рукоположенный не мешает, то чем же епископ?.. Напротив того, ежели рассудим...

   - Нет, отец Хрисанф, вы это бросьте. И о поспешных объявлениях думать бросьте. Дело ведь не в вас и не в тех одних, с которыми вы "таинственно разговариваете". Ваших если сейчас в общину устроить и объявить,- так она и замрет, ни старая, ни новая, отколотая, да еще сама себя не понимающая.

   - А коли вы о наших здешних баптистах думаете...

   - Ни о ком я не думаю,- резко оборвал его Сменцев.- Вам вот следовало бы подумать кое о чем, да пошире глядеть. Ну ладно, в свое время столкуемся.

   Дьякон сник. Было скучно. Одиноко мерцала свеча. Сентябрьский дождь бил в окна. Не такого разговора хотелось дьякону, и он уж подумывал, не уйти ли; но все сидел, поглядывая то на свечу, то на длинные, задумчиво сжатые брови Сменцева.

   "Сердитый,- думал про себя,- может, не ладится что у него там? Лик сумный. Рассказать ему еще чего? Да говорить я с ним не умею. Хуже бы не расстроить".

   Залаяла собака на дворе. С крыльца донесся веселый голос Флорентия, и через минуту вошел он сам, такой высокий в маленькой комнате флигеля, мокрый, в длинных сапогах, в кожаной куртке.

   - Роман, добрый вечер. Сейчас надо переодеться. Потоп на дворе. Отче, здравствуй. Ты как тут?

   - Да я было к тебе, Флорентий Власыч... Гляжу - гость.

   Флорентий ушел в следующую комнату флигеля,- просто за дощатую перегородку,- и оттуда, смеясь, упрекал дьякона:

   - Совсем от рук отбился. Не ходишь. Я про ваши заречные дела давно что-то не слышу.

   Вернулся свежий, переодетый в другую куртку, улыбающийся, и сел за самовар. Самовар уже не кипел, а тянул длинную, скрипучую песенку.

   По лицу дьякона и по нахмуренным бровям приезжего друга Флорентий догадался, что разговор тут не сладился. Но так как было до дьякона дело, то Флорентий решил не обращать на это внимания и действовать по-своему; коли захочет Роман, может и отменить потом.

   - А я, отец Хрисанф,- начал Флорентий,- хотел уж спосылать за тобой. На днях думаю чтение устроить,- собрание то есть. Но чтобы поменее народу. Тебя, значит, с твоими, да только не со всеми, а по выбору, и еще у меня есть некоторые, совсем с другой линии... Думалось, не пора ли вместе потолковать.

   Дьякон и обрадовался и насторожился.

   - Тут из баптистского поселка, из Кучевого, должны быть люди... может, и подходящие для беседы,- сказал он осторожно.

   - Вот, вот. Но только, извини меня, отче, ты в беседу пока не вмешивайся. Так, послушаешь, повидаешь,- здешние ведь люди,- а не налегай. Потом. Церковности в тебе еще много, а у них не тот дух. Прости за откровенность.

   - Да понял, понял! - рассердился дьякон.- Не глупее тебя. Ты думаешь я с этими баптистами не разговариваю? Из Кучевого скольких знаю, да на селе у нас, слава Богу. Не первый год вместе живем. А нынче я многим удочку закидывал.

   - Напрасно,- произнес молчавший Роман Иванович.- И со своими у вас дела не мало.

   Флорентий вступился.

   - Да ведь тут много таких, которые с места сдвинуты и к баптизму склоняются. Их важно по дороге перехватить. Иван Мосеич Карусин вот, например. И в семье у него брожение.

   - Да и Фокины,- подхватил Хрисанф.- Нет, у нас места благодатные.

   Роман Иванович поднялся.

   - Вы, отец дьякон, зайдите на днях, еще потолкуем вместе насчет собрания. Теперь ли его или погодить. Должен один петербургский человек приехать. Вам, отец дьякон, будет он в большое подспорье. Спасибо скажете.

   Дьякон вскочил, стал собираться. Флорентий зажег фонарь, вышел с крыльца посветить.

   Дождик унялся. Капала только откуда-то вода, стуча мелко и звонко. Темно,- будто черный занавес вокруг фонарного кольца. В кольце желтеют деревянные ступени и видны полы дьяконовой рясы, которые он суетливо запахивает.

   - Прощай, отче. В яму не свались.

   - Ничего, вылезу. Будь здоров. Да, Флорентий Власыч. Вот что?

   - Чего еще?

   - Ничего, так. Два слова тебе хотел сказать. Мишка-то где?

   - Где,- на кухне, верно. Говори.

   Дьякон сделал шаг по светлому кольцу фонаря, придвинулся туда, где, полагал, была невидна голова Флорентия, и зашептал:

   - Скажу тебе, какой чудный слух у нас есть. Не у наших, а так, мне через пятых людей пересказывали. Может, и наши знают, да мне-то про это им неловко... Худого ничего, а только чудно несколько.

   - Не мямли, дьякон. Начал, так и кончай.

   Еще ближе пригнулся дьякон и дул прямо в ухо Флорентию, щекоча ему шею острой бороденкой.

   - Насчет хозяина, Романа Ивановича. Мало его видят по здешним местам, говорить сам не говорит, все ведь ты да я. Но, конечно, слышат, вот приехал, вот уехал. Что такое?

   - Дьякон, тебе говорю - не мямли! - уже совсем нетерпеливо и громко сказал Флорентий.

   - Ну-ну, тише. Так вот, шушукаются, что, мол, не тайный ли царский доверенный... Да. За правдой следит, как на Руси правду отыскивают. Помогать послан. Втихомолку, потому везде враги, кругом окружили, так надобен один верный человек, чтобы дело праведное в глубокой тайности пока вел... А? Чего? Врут, небось?

   Флорентий даже онемел на минуту. Потом опомнился. Сдержался.

   - Дьякон, дьякон, и тебе не стыдно! И не глуп ты после этого? Извини меня. И что у тебя в голове делается? Нет, надо с тобой серьезно поговорить. Не о Романе Ивановиче,- о нем оставь,- о тебе, да о деле поговорим при случае. Иди-ка теперь с Богом.

   - Да я, Флорентий Власыч, слух только... Надо ж знать, чего болтают. И не худое что...

   - Не худое! Ладно, ладно, прощай.

   В горницу Флорентий вернулся задумчивый. Сменцев уже прошел за перегородку, где против кровати Флорентия на широком, старом турецком диване была приготовлена постель.

   - Ты уж ложишься, Роман?

   - Да, меня порядком растрясло, дорога плоха. А ты чего кислый какой?

   - Нет, так...

   Флорентий махнул рукой.

   - Дьякон этот несуразный, ей-Богу. Глупый, что ли?

   Роман Иванович потянулся под одеялом.

   - Ничего, поумнеет. Варсиса вызываю сюда, хоть на недельку. Боюсь одного, как бы он духовное согласие не испугал. Не сам,- сам он ловкий, а ряса. Ты, Флоризель, не спешишь ли с общими-то собеседованиями? Чем отдельнее кружки до времени, тем лучше.

   Флорентий присел на край дивана.

   - А ты надолго, Роман?

   - Дня через два поеду в Лаптево, оттуда в Корзухино, еще куда-нибудь... Вернусь - еще поживу. Тебя хочу недели на три за границу отправить.

   - Как, теперь? А здесь-то?

   - Здесь не убежит. Варсис приедет. Да здесь найдутся люди. Нам спешить некуда.

   Флорентий оперся подбородком на руку и задумался.

   - Сестричку жаль, Роман.

   Тот промолчал.

   - Ежели я в Париж поеду, к Ржевскому, так письмо бы хоть от нее свезти. Ты не взял?

   - Может, будет записочка... Да я сам после тебя поеду. К Ржевскому, Флоризель, только не в Париж. Ну, поговорим вовремя, как следует. Теперь давай спать.

   - Нет, постой... Не хотел было, да скажу, все равно. Сейчас дьякон меня расстроил.

   И он подробно передал Сменцеву слух о "тайном царском доверенном".

   К удивлению, Роман Иванович остался совершенно спокоен. Усмехнулся под усами, чуть-чуть вбок.

   - Легенды какие-то пошли,- жалобно сказал Флоризель.- Да легенды ничего, без этого нельзя, но пустяки такие...

   Сменцев поднялся на локте и пристально поглядел на друга.

   - Дитя ты Божие, Флоризель,- произнес он почти с нежностью.- Будь спокоен, нечем тут расстраиваться. Легенды! Не то, что нельзя без этого, а так надо. Чем больше легенд, тем вернее успех. Таков народ наш. Во всякой легенде есть правда его порыва... А без порыва, без тайны, русский народ мертв.

   - Но я только...- начал было Флоризель и не кончил, улыбнулся светло, по-детски.

   - Ну пусть, не говори... Знаю сам. А ты все знаешь еще лучше меня. Пусть легенды, пусть сказки. Ты ведь у нас Иван-царевич,- Роман-царевич. Помнишь?.. Дьякон глупый, ну... а теперь давай спать.

   Сменцев отвернулся к стене, затих. Раздевшись, Флорентий долго еще сидел неподвижно на своей кровати. Крепко сжал руки, глядел прямо перед собой не мигая, и лицо у него было строгое и хорошее. Должно быть, молился.

  

  

   Река Стрема, что отделяет хутор от села Заречного,- с весны полная, а к середине лета лысеет и узится, выкидывает острова, так что перевоз сводят пониже, а близ села, в узком месте, городят кладки. Село большое, церковь каменная. Село великорусское, но есть и малоруссы, да и так в укладе жизни, подчас в одежде, в говоре чувствуется близость южных губерний. Кругом живут по-всячески: есть и хутора, и деревни, и поселки. На хуторе Пчелином, за сажалкой, десятка два изб; вся земля в аренде; крошечным хуторским хозяйством заведует Флорентий Власыч и нынче даже не держит при усадьбе постоянных работников, кроме дюжего Миши. На кухне стряпка Анисья да Миша. Коли что нужно по усадьбе, свои мужики за охотку придут, поделают.

   По кладкам перебрался Роман Иванович в Заречное, в гости к отцу Симеонию. Погода стояла неприятная: ветреная, темная, острый дождь то летел, то не летел.

   - А-а! Милости просим! Гость петербургский. Орел наш залетный. Надолго ль,- шумно встретил Сменцева отец Симеоний. Тучный, рыхлый, сырой какой-то, с круглым носом, круглыми глазами, круглым ртом, растопыренными, редкими, впроседь, волосами, поднялся он с кресла навстречу гостю. Темно-лиловый подрясник, хоть и не поношенный, уже успел замаслиться на круглом животе.

   Роман Иванович подошел под благословение, потом они вкусно облобызались.

   - Как раз к пирогу, к воскресному. Я только из церкви, отдохнуть сел. Матушка! Римма Васильевна! Ты погляди, кто пожаловал! Да где это она?

   - А я нынче с дороги обедню проспал,- выговорил Сменцев, улыбаясь.

   - Бог простит, дело ваше профессорское. Надолго ль собрались?

   Пришла матушка, в скорости двинулись к столу. Матушка была сухая, длинная, любила бонтон и даже говорила в нос. Губернского протоиерея дочка, видавшая Москву, она долго не примирялась с Заречной глушью. Теперь ничего, тем более что жили они отлично, приход был не из бедных. Дом большой, крепкий, земли много - и не возиться с ней: всю сдали, себе только огороды оставили, к Стреме; любит отец Симеоний огородное дело.

   Два сына у них взрослые; один священствует в дальней губернии, а другой студент, чем весьма довольна матушка: дорога широкая. Этот студент, Геннадий, большой друг Флорентия; жаль, по зимам дома не живет.

   Теперь он здесь, рослый, румяный, молчаливый. Пощипывает черный пух на подбородке и глядит с любопытством на Романа Ивановича. Второй раз только с ним встречается.

   - Профессор, деревенского пирога, пожалуйста! - тянет в нос сухая матушка. Всегда его профессором зовет.

   Отец Симеоний благодушно качает животом.

   - Ну, что слышно, что видно? У нас все по-хорошему. Намедни Флорентий Власыч забегал. Думает скоро курсы наши открыть: народ сер, что правда, то правда, однако отлично Флорентий Власыч предметы свои читает. Я однажды слушал, прекрасно это он по практической физике.

   - А вы что ж, батюшка? - сказал Роман Иванович, усмехаясь.- У вас тоже хорошо выходило, рассказы из священной истории.

   - Буду, буду... Как можно! Прошлую-то зиму недомогал я... Дьякон, спасибо ему, шустрый, помощник... Книги у него завелись, читает... Такой стал острый, обмялся. С сектантами тут у нас, слышно, беседует. Это уж, пожалуй, и ни к чему. Бог с ними. Дадена им теперь своя свобода, ну и пусть их. Для них миссионера, когда нужно, пришлют. А я не вхожу. Да признаться,- между нами, конечно,- они благолепнее в поведении. Раз что не пьют, да и грамотные.

   - Ах, мужик всегда мужик! - сказала матушка.- Я за просвещение. Прекрасное дело эта ваша вечерняя школа. Но Флорентий Власыч все один. Вы редко наезжаете... я это понимаю, но все-таки. А дьякон - что же? Хотя он и развился, но необразованный, некультурный человек.

   Отец Симеоний добродушно засмеялся.

   - Образуется, сколько надо. Оно, Роман Иванович, хорошо дьякону за речку к вам беспрестанно, и вдовый он, без забот, и сухонький, легкий. Я бы рад иной раз, а немощи-то и не пускают.

   Сменцев с готовностью ответил, что это вполне понятно и что батюшка должен себя беречь. Заговорили о том, о сем, сошли на местного владыку: его лично знал Сменцев.

   - Ну, а что, как, преднамереваются нынче собрания опять эти... у графини Соловцовой?- спросил отец Симеоний почтительно.

   - Я графиню нынче в Царском видел. У нее большие планы.

   - Так.

   Геннадий поднялся из-за стола, но из комнаты не вышел, а стал поодаль, у окна.

   - А вот, батюшка, кстати: один почтенный иеромонах нынче в Питер прибыл; очень всякого рода школами интересуется и вообще церковно-просветительными нашими начинаниями. Весьма деятельный, у графини тоже намеревается бывать. Я его по нашей академии помню, так вот пригласил к себе, в Пчелиное, пусть посмотрит.

   - Так. А позвольте узнать, это какого же он монастыря? Ежели академист...

   - Да он болгарин, там и пострижен был. В академии петербургской только воспитывался. Очень способный.

   - Так, так. Весьма буду рад познакомиться. Не здешний, значит. И у графини принят.

   - Он Россию очень любит. Духовная, говорит, моя родина.

   - И скоро ожидаете?- вмешалась матушка.- Ах, он будет разочарован. Не школой вашей, конечно, я совсем не про нее... А так, вообще. Серостью, глушью... И где вы его поместите? Флигелек такой маленький...

   - Да он без претензий, Римма Васильевна. А в доме у меня за библиотекой есть комнатка удобная. Он ведь только взглянуть; благо мы товарищи. К вам, отец Симеоний, я его запросто познакомиться приведу.

   Отец Симеоний имел привычку смутно пугаться при всяком известии о новых людях, особенно петербургских; впрочем, немедленно же и успокаивался. И если чего не понимал, то любил об этом вовсе не думать. По правде говоря, он не совсем понимал, ни что это за "курсы" в Пчелином, ни что такое Роман Иванович. Но давно привык и наслаждался покоем, а Сменцева почитал за его знакомства. Оклад, исправно получаемый за "чтения" на "курсах", весьма к ним располагал. Чтения же не обременяли: дьякон Хрисанф с такой охотой заменял отца Симеония чуть не всякий раз, что жаловаться на утруждение было нельзя.

   Поговорили еще кое о чем. Видя, что отец Симеоний слегка позевывает (привык отдыхать в это время), гость стал откланиваться.

   - Вы домой?- спросил вдруг Геннадий.- Я бы с вами пошел. С Флорентием на минуточку повидаться.

   Роман Иванович пристально поглядел на него, что-то вспоминая, потом сказал:

   - Пойдемте.

   Дорогой они молчали. Только уже за рекой, поднимаясь к хутору, Геннадий вдруг обернулся и сказал несколько угрюмо:

   - Вы меня извините. Я вас совсем не знаю. С Флорентием дружу. Так вы, собственно, его взглядов держитесь?

   В Геннадии-студенте еще сидел недавний семинарист. Это было видно.

   - Не понимаю вашего вопроса,- с мягкостью сказал Роман Иванович.- О каких вы взглядах?

   - Ну... мало ли? Трудно определить. Мне в духовном училище сильно всякую веру отбили. Но я понимаю, что высшая культурность, даже высшая наука... ну, словом, они чистым материализмом не удовлетворятся. Я не могу быть положительно верующим как Флорентий, но я с ним согласен.

   - Так что же вы от меня хотите?

   - Да насчет некоторых деталей. Меня и во Флорентии детали смущают. А вы, например, к папаше под благословение подходите. Флорентий - нет.

   - Что же вас тут смущает? Считаю нужным - и подхожу. Разве я не свободен?

   - Но Флорентий же ваш друг. И курсы эти... беседы, ваши же? Флорентий так о вас говорит... Впрочем, он ничего не говорит, он только отзывается о вас... Ну, словом, неужели вы в церковь веруете?

   Роман Иванович пожал плечами и ускорил шаги.

   - А это длинный разговор, и лучше его не начинать. С Флорентием как-нибудь потолкуйте. Удивляюсь: дружите с ним, а между тем ничего толком он вам не объясняет...

   Геннадию почудилась легкая насмешка в последних словах. Он думал обидеться, но как-то не посмел. Невольная почтительность и даже робость перед Сменцевым связывали его; он злился и раздражался на себя, но ничего не мог поделать. Относительно того, что "папашку-то Сменцев за нос водит", Геннадий не сомневался и этому сочувствовал. "Однако же слишком хитер, и что за иеромонах приедет и зачем, не разберешь".

   Когда уже подошли к самой калитке, Геннадий сделал новое усилие победить робость и проговорил, ни к селу, впрочем, ни к городу:

   - Всякая общественная пропаганда должна иметь ясную общественную идею. Самую ясную и определенную. И вот, собственно, идея-то ваша... То есть я хочу сказать, что она не совершенно ясна...

   - Вам, может быть, рано? - тихо и осторожно сказал Роман Иванович, пропуская Геннадия вперед и запирая калитку.

   - Что это - рано?

   - Да вот... насчет ясности общественных идей. Вы на втором курсе... Надо заботиться о том, чтобы к окончанию университета у вас были ясные общественные идеи; не превратились бы в ясные идеи... обывательские.

   - Как вы можете?..- вскипел Геннадий, но осекся: они были уже во дворе, в двух шагах от флигеля. А на крыльце флигеля, на ступеньках, сидел Флорентий и что-то с жаром, но не громко, говорил стоявшим подле него людям.

   Погода начинала разгуливаться. Бледное, точно заплаканное солнце то и дело вылезало в прорывы туч, бледно золотя короткую, обшмыганную, еще мокрую травку, которой зарос двор.

   - Геннадий, здравствуй! - весело сказал Флорентий.- Пройди, коли хочешь, в комнату, подожди. А ты, Роман, узнаешь? Это все наши, пчелиные. Дедушка Акимыч, он с богомолья только вернулся.

   - Ты Мишин дедушка? - ласково спросил Сменцев.

   - Его, его, а это, вон, тоже внучка моя, сестра Михалкина. А это, вот, зять мой. Флорентий Власыч наказывал, как, мол, с богомолья вернется, так пусть побывает.

   Старик был крепкий, бодрый, даже не вовсе белый, а только с сединой в курчавой бороде.

   - Ему бы работать, а он, ишь, в такое время на богомолье поплелся,- сказал Тимофей, зять, тоже крепкий мужик, веселый, молодой.

   - Много, много в дому работников без меня,- подхватил дед.- А что ж, коли так назначили? По сроку народ и двинулся.

   Круглолицая девушка, статная, с бойкими карими глазами, засмеялась и тотчас же прикрыла рот кончиком платка.

   - И чего ходил? Ноги только стер. Ведь сказывал тебе, небось, Флорентий Власыч, вперед сказывал... Да и Митька с Заречного...

   - Мало што. А ты, шустрая, гляди! Я-те не погляжу, что ученая. С дедом спорится. Спрашивали ее.

   - Нет, Ленуся у нас умница,- заступился Флорентий.- А что, Ленуся, свадьба-то как? Не иначе, что ль? Митя нынче хотел...

   - Не ко время,- отрезала девушка.- Нехай еще погуляет. Крутиться-то не ко время.

   Дед покачал головой. Внучку любил, даже баловником считался, однако "шустрость" ее сильно не одобрял. Семья, впрочем, была дружная; большая и с достатком. У Лены был жених в Заречном,- Дмитро из малороссов. Невесту он звал Олеся, но она этого не любила и сама кликала его Митькой. В дом Дмитрия взять было нельзя, и со свадьбой все тянули: "очень уж неохота мне в Заречное", говорила капризная Ленка.

   - Ладно, выдадим, не посмотрим,- сказал добродушно Тимофей.

   Третий мужик, стоявший справа, поодаль от Жуковых, имел вид немножко особенный; не то он чище, аккуратнее был одет, не то в лице его меньше простоты было, чем у Тимофея, например, и больше достоинства. Лицо еще молодое, светлая, недлинная борода.

   - Иван Мосеич, ты бы тоже в горницу, что ли, зашел,- обратился к нему Флорентий.- Или садитесь все на крылечке, чего стоять-то?

   Иван Мосеич поглядел на Сменцева.

   - Да я и в другое время,- произнес он негромко.- Павел-то Акимыч не станут при нас про богомолье рассказывать,- прибавил он, усмехнувшись.

   - Чего не стану? Чего мне? Я Флорентию Власьичу рассказываю. А ты хоть слушай, хоть не слушай. Это у вас тайности, ну ваше и дело.

   - Напрасно ты, Павел Акимыч,- кротко возразил мужик.- Сам знаешь, несправедливо. Какие у нас тайности? Не за горами живем.

   - Ну ладно, ладно,- вступился Флорентий.- Сидеть, так садитесь, а ты, Ленушка, пойди к Мише, самоварчик наладьте, сюда пусть на крыльцо и притащит; тесновато, да в комнате еще тесней. Погода вон совсем разгулялась.

   Жуковы уселись на левом широком выступе крыльца. Тут же примостился и Геннадий. Отдельно, направо, сел Иван Мосеич.

   Пройдя по ступенькам наверх, мимо Флорентия, Сменцев направился в комнаты. Скоро вышел опять, но остался у самых дверей, под крылечным навесом.

   Старик, обращаясь к Флорентию, тотчас же завел обстоятельный рассказ о своем богомолье. Он ходил за полтораста верст, в "нижнюю губернию", где было недели две тому назад торжественное "перенесение святыни".

   Рассказывал со вкусом и не стесняясь.

   - Вот это я им, дома, значит, объясняю, как оно вышло,- говорил старик, размахивая руками и указывая на Тимофея,- они ко мне, поди да поди к Флорентию Власычу, ты, говорят, нам все наперекор, а теперь сам убедился. А чего я убедился? Только одно, что к святыне действительно не попал.

   - Куда ж попал-то? - не без тонкой усмешки спросил Иван Мосеич.

   Флорентий перебил его.

   - Постой, Иван Мосеич. Ты мне, дед, скажи, с чего ж не попал?

   - Куды! Народу это нашего, богомольцев-то то есть,- сила. Ну, а жандармов, прямо сказать, вдвое. Сряду же оцепка, и не то в церкву или там к ходу крестному, а до города, и до того не допустили. Дожж это, грязь, темнота, народ так в лужах, вповалку, больные, кто куда. Мы просимся, а нам говорят,- чего народ серый, попов сколько было, со своими пришли, так и батюшек не пропущают. Плакали даже, хорошие батюшки. За цепой так и провалялись.

   - Ну, а потом как же? Утром-то пустили же?

   - Утром-то самое оно-то и началось,- где ж пустить? Помаленьку мы к городу это двигаемся, да куды! Войско, и ходу нет. Кто с больными, из простых, воют, сколько, мол, верст шли, а им начальство объясняет: погодите, мол, нельзя, потому должны сначала все генералы на просторе отмолиться, с барынями и с прочими высокопоставленными лицами, и когда высокопоставленное духовенство и другие особы отбудут по окончании религиозных торжеств, то после и вас, под присмотром войск, допустят.

   - Под штыком, значит, молись, коли сер...- опять усмехнувшись, заметил Иван Мосеич.

   Старик сжал губы.

   - Зачем?.. Для порядку они думали, понятное дело. Они, может, и старались по-хорошему, им тоже от всякого начальства строгости. Ну, не вышло. Кой народ остался, конешно, потому экое место тащились, где уж разбирать? И на зуботычины не посмотришь, доберешься хоть когда, лишь бы поклониться. Ну, а я, грешный, что-то закипело сердце - закипело, пойду, мол, прочь, не стану, мол, дожидаться, пока они там народу место ослобонят, не надо, молитесь, коли уж такое вам счастье. Поклонился главам соборным издаля, через цепу, да пошел. Многие тоже так-то. И паренек этот, что ко мне пристал, и он со мной. Занятный паренек.

   - Где же он?

   - Э, он теперь, небось, за Киевом. Он