Ермолова Екатерина Петровна - В свете и дома

    - Маменька дома, - отвечала она, садясь на свое место. - Доложи маменьке, - прибавила она, обращаясь к человеку, - она наверху.

   Князь подошел к ней и облокотился на стул, на котором сидела все утро Катерина Дмитриевна.

   Не зная с чего начать разговор и рассчитывая на его уменье, Оленька взяла опять иголку и пробовала шить.

   - Так рано и уж за работой? - спросил он. - Не уж-то вы не устали после вчерашнего бала?

   - Я уже отдохнула, - отвечала она, - теперь не очень рано.

   Она подняла голову: он все еще стоял, держа в руках свою шляпу.

   - Извините меня, князь, - сказала она, - я очень дурно заменяю здесь маменьку. Вы до сих пор стоите и верно устанете больше от вашего визита, чем от всякого бала.

   - Нет, я вовсе не устал и не устану, - отвечал он и с этими словами сел на стул, по другую сторону пялец.

   Он стал разговаривать непринужденно как всегда, но ей было как-то неловко вдвоем с ним.

   "Где же маменька? - думала она, - неужели ей не докладывали?"

   Катерине Дмитриевне доложили о приезде князя; но она знала, что Оленька сидит за работой в ее кабинете и не спешила туда. Прости ей Бог все маленькие хитрости, которые она придумывала, чтоб потише и подольше идти сверху от детей в ту комнату, где старшая хорошенькая дочь ее занимала молодого гостя!

   Когда пришла, наконец, Катерина Дмитриевна, князь отошел от Оленьки, но посреди разговора его с хозяйкой он часто оглядывался в ее сторону, как бы желая возвратиться на свое прежнее место. Катерина Дмитриевна заметила это и осталась довольна своим открытием. В это время очень кстати приехал какой-то старый генерал, сослуживец покойного Павла Александровича. Катерина Дмитриевна очень обрадовалась ему и завела с ним разговор, в который князю никак нельзя было вмешиваться. Он встал и подошел к окну.

   - А вы все-таки вышиваете без устали? - сказал он, обращаясь к Оленьке: - Как вам не надоест?

   - Я никогда не скучаю за работой. Скучнее сидеть так и ничего не делать, - отвечала она.

   - Но делать все одно и то же не должно быть весело.

   - Одно и то же все лучше, чем ничего, да потом работа не мешает ни говорить, ни думать.

   - Мне кажется, - сказал князь, - что женщины оттого много работают и так любят работу, что голова их всегда занимается другим делом, пока руки работают. Если б вы не умели думать и шить в одно время, верно, вы бы никогда не брали иголки в руки?

   - Не знаю, надо уметь, по крайней мири, держать иголку в руке, - отвечала она, вдевая шерсть.

   - Зачем же надо?

   - Затем, что это женское дело.

   - Да какое скучное, маленькое; право, само по себе оно не стоит труда.

   - Оно уже тем хорошо, что оно занятие, - сказала Оленька.

   - Боже мой, как вы восстаете против лени! Верно, вас в детстве заставляли часто списывать пропись: леность мать пороков.

   - Заставляли, - отвечала она, смеясь, - и видите, я ее не забыла.

   Уж не на мой ли счет вы все это говорите? - спросил молодой человек.

   - Разве вы ленивы?

   - Разумеется, кто же не ленив в наше время? Да что ж прикажете делать?

   - Что-нибудь, да вот теперь хоть подержите мне шерсть, пока я ее размотаю. Вот вам занятие на нынешнее утро, - прибавила она, смеясь и подавая ему моток розовой яркой шерсти.

   Он взял его, она стала мотать через пяльцы, разговаривая с ним. Катерина Дмитриевна все это видела и продолжала занимать старого генерала так, что он долго не мог забыть всех любезностей, которые она ему наговорила в это утро.

   - Знаете ли, что я очень доволен своим нынешним делом? - сказал князь Оленьке, между тем как шерсть убавлялась на его руках, и клубок в руках ее становился больше. - Пока не изошьется у вас эта шерсть, все-таки может быть вы иногда, взявши ее в руки, вспомните, с кем вы ее разматывали.

   Оленька подумала, что ей вовсе не нужно такое напоминание.

   Между тем время бежало: стало смеркаться, и генерал, несмотря на все убеждения Катерины Дмитриевны, которая уговаривала его еще посидеть, уехал в клуб обедать. А князь все еще сидел у окна, нагибаясь над пестрым нескончаемым ковром и переговариваясь чрез пяльцы с Оленькой. Часы били верно на камине, но их не замечали, и зимний день прошел слишком споро для всех в кабинете Катерины Дмитриевны.

   Вечер этого дня Катерина Дмитриевна оставалась дома. Оленька была сначала очень весела и села за фортепиано, дети играл в зале, а Катерина Дмитриевна ходила для моциона взад и вперед по комнатам. Много разнообразных мыслей бродило в ней, то забегая вперед, в неизвестную будущность ее детей, то грустно обращаясь на прошедшую ее жизнь, и опытностью прожитых лет запугивая то, что мечталось ее материнскому сердцу.

   Долго уже пела Оленька. После веселых блестящих арий она выбрала вдруг грустную русскую песню и кончила ею. Она пропела ее с чувством и задумалась глубоко, как бы прислушиваясь сама к звукам своего голоса. Катерина Дмитриевна остановилась перед роялем и слушала.

   - О чем ты так вдруг задумалась? - спросила она у Оленьки, когда она кончила петь.

   Оленька вздрогнула, услышав голос матери.

   - Это Сашина любимая песня, - продолжала Катерина Дмитриевна: - зачем ты ее пела? Тебе грустно стало, и мне тоже.

   - Ах! Да, он ее любил, бедный Саша, - отвечала Оленька, слегка красная. Ей точно сгрустнулось, только она не думала о Саше и забыла даже, что это его любимая песня.

   И между тем как мать ее со своими: "Бедный мой Саша, где-то он теперь? Что с ним?" - отошла от фортепиано в раздумье, Оленька опять отдалась прежним мыслям, забывая о брате и обо всем на свете.

   Тихо, как звуки ее песни, носились ее мысли, переливаясь одна в другую, и сердце от них то замирало, то билось сильней и шибче. Сначала неясные мысли, как будто во сне, носились перед ее воображением, она старалась припомнить что-то прошедшее, желая отгадать что-то, но что? Сама она не знала. Она вспомнила о Неверском и о том времени, когда она думала, что любит его, и спросила себя: была ли то любовь? Она вспомнила, что эту самую песню она пела при нем когда-то, и тогдашние ее мысли и чувство пришли ей опять на ум. Оленька засмеялась сама над собой. Ей показалось теперь, что ее прежняя любовь была ошибка, что не глубоко было чувство, которое не устояло против удовольствия нескольких балов и первых успехов в свете.

  

    

   В Москве, которая славится своими невестами, женихов немного, особенно богатых, а между тем не проходит зимы, чтоб перед масленицей и на красную горку не было нескольких свадеб. Редкий жених, то есть, холостой человек с состоянием, заехавший в старую столицу, уезжает из нее неженатый, и надобно иметь особенное отвращение от семейной жизни и замечательное дипломатическое уменье, чтоб разом устоять против красоты московских девушек и против искусства их маменек.

   В Москве все знают, а лучше и вернее всего знают состояние и значение приезжего жениха. Ему трудно укрыться от внимания общества; одним приездом своим уже он становится целью для многих. Мог ли последний представитель знатного рода, богатый, молодой и холостой быть не замечен в Москве?

   Поднялись толки, стали делать догадки; одни говорили, что он приехал потому, что должен был удалиться из Петербурга, где у него была будто бы неприятная история; другие, что княгиня нашла ему невесту, которая ему не понравилась; говорили, что он проиграл большую сумму денег в карты и хочет выплатить поскорей этот долг, занявшись сам своими делами на свободе. Судили, рядили, спорили, толковали более двух недель, вспомнили даже об Италии, о прежних слухах, которые тогда ходили на его счет. Иные говорили, что это дело возобновилось, что он хочет уехать назад за границу и жениться там, жалели о княгине или осуждали ее за то, что она избаловала сына. Судили о воспитании вообще по этому случаю, и о воспитании князя Юрия Андреевича в особенности, и осуждали его. А вместе с тем не было ни одной матери, которая бы не забывала всех этих россказней и толков, когда тайно в уме своем рассчитывала все выгоды положения князя и желала его в женихи своей дочери.

   Многие даже нарочно распускали нелепые слухи о нем, чтоб отвлечь от него других матерей и легче расставить свои сети. Но эти военные хитрости не удавались: каждая, стараясь обмануть другую и делая почти тот же самый расчет, легко понимала чужие хитрости.

   Так искусные полководцы, встречаясь на поле битвы, строят друг другу засады, стараясь обмануть один другого, и нередко обманываются в своих расчетах; так шахматные игроки обдумывают все тонкости игры, и постепенно запирают друг друга, не оставляя хода ни себе, ни противнику.

   В первое время трудно было бы сказать, что он на ком-нибудь остановил свое внимание. Обыкновенно приезжал он поздно на бал, танцевал одну или две кадрили, а во время мазурки садился где-нибудь в углу залы, не танцуя. Разумеется, его всегда умели находить там, и выбирали. Но когда увидели его танцующего мазурку с Оленькой Озерской, все обратили на это особенное внимание. Много дремлющих маменек проснулось при появлении этой пары между танцующими, много зорких глаз стали следить за ней. Да, Катерина Дмитриевна не ошиблась, когда сказала дочери, что на нее сердились за эту мазурку. Под конец бала, кроме Катерины Дмитриевны, не было ни одной маменьки, которая бы не решила, что Оленька кокетка. Но зато и не было ни одного мужчины, который бы не сказал, что она была особенно хороша в этот вечер.

   "Вот что значить кокетство! Мужчины любят, когда стараются им нравиться. Это льстить их самолюбию, им веселее с кокеткой", - так рассуждали между собой дамы, нападая на Оленьку. "Она его завлекает, - думали они все, - посмотрим, будет ли он так глуп, что попадется".

   После этого бала, как нарочно несколько вечеров сряду общество не встречалось. Князя нигде не видали, об Оленьке нечего было сказать. К концу недели все собрались на маленьком вечере, где еще легче, чем на бале можно было делать свои наблюдения.

   Это было в пятницу. В этот день принимала по вечерам Софья Ивановна Белопольская. Несмотря на расстроенное состояние, она продолжала жить открыто, жертвуя всем, чтоб только отдать замуж свою Кити. Кити было уже двадцать три года, и она охотно содействовала своей матери в ловле женихов, боясь остаться старой девушкой.

   Она, как и мать ее, вполне принадлежала свету. Хорошенькая, ловкая и кокетка, она любила наряды, роскошь, приучила себя ко всем дорогим мелочам, к которым так легко привыкнуть и которые, раз сделавшись необходимыми, ведут к разорению, не доставляя тому, кто ими пользуется, никакого наслаждения. Поверхностная в суждениях, она следила за модой, и вкусы ее менялись с ее изменениями. Такова была Кити в свете, который составлял для нее цель и значение жизни.

   С Оленькой Озерской она считалась приятельницей, но истинной дружбы не могло быть между ними. Эгоистка в душе, Кити кроме себя вряд ли кого-нибудь любила. Оленьке она не нравилась; однако же, они видались часто.

   В эту пятницу собралось у Софьи Ивановны большое общество: несколько дам и мужчин сели за карточные столики, но большая часть просто разговаривали. Катерина Дмитриевна с дочерью приехала поздно, когда все уже собрались. Их отсутствие не раз заметили, их встретило общее внимание. Князь Горбатов был на вечере, и некоторым дамам показалось, что он до сих пор был скучен, и что только с приездом Оленьки он развеселился и сделался разговорчив. Кити заметила впечатление, произведенное появлением ее приятельницы между мужчинами: она видела, как все старались сесть подле нее и как ловко князь пробрался через толпу; ей стало завидно и досадно. Несколько раз пыталась она прервать разговор, который завязался между Оленькой и князем, стараясь сделать его общим, но это не удавалось, и вечер тянулся скучно для нее, проходя весело и скоро для ее приятельницы.

   Наконец, сама Софья Ивановна пришла на помощь дочери и прервав все начатые разговоры, предложив девушкам музыку, как общее занятие. Из учтивости кто-то попросил Кити сыграть что-нибудь, и все молодое общество пошло за ней в залу.

   Выбрав блестящую и трудную пьесу, она играла хорошо и бегло, но без чувства. Около рояля столпились дамы и мужчины. Оленька стояла сзади ее стула, облокотясь на него, и слушала в раздумье. Среди пьесы, не находя особенного удовольствия в этой холодной музыке, Оленька тихонько отошла к окну. Голубое сияние месяца осветило лицо ее, когда князь подошел к ней.

   - Ах, князь, это вы? - спросила Оленька, оборачиваясь к нему.

   - Что, вы загляделись на месяц, кажется? - спросил он.

   - Да, загляделась, отвечала она: - право я боюсь, что вы меня примете за лунатика. Пожалуйста, не смейтесь надо мной.

   - Я вовсе не смеюсь, я сам люблю лунные ночи.

   - А я особенно люблю из комнаты, где много народу и шуму, поглядеть на небо и подумать: там так тихо, так хорошо, там лучше.

   - Там лучше, - повторил он за нею.

   - Вы верите? Не правда ли, вы это чувствуете? - живо спросила она, оборачиваясь спиной к окну.

   Но вид освещенной комнаты, ламп и гостей, и звуки музыки оторвали ее вдруг от прежних впечатлений. Она остановилась и покраснела.

   - Зачем же вы перестали говорить, говорите, пожалуйста, - сказал князь, заметив эту внезапную перемену.

   - Зачем говорить о том, что кому верится, - отвечала она тихо, опуская глаза в землю: - в этом, мне кажется, никто другого не понимает. Лучше давайте слушать что Кити играет, - продолжала она, делая движение вперед, чтоб идти.

   - Я ее не слушаю, - отвечал князь, - мне хочется вас только слушать и говорить с вами.

   Она остановилась на своем месте. Он продолжал:

   - Вы посмотрели на эту комнату и потом на небо и сказали: там лучше! Я повторил за вами тоже. Вы спросили: верю ли я? Вместо ответа я лучше просто попрошу вас: исправьте меня, научите меня.

   Оленька подняла глаза на него, он тоже смотрел на нее в эту минуту. Она вдруг вся вспыхнула и, досадуя на себя, что покраснела не вовремя, раскраснелась еще более.

   Молодой человек, не дожидаясь ее ответа, опять спросил ее:

   - Возьметесь ли вы за доброе дело: обратить человека на путь истинный?

   - Нет, потому, что вы смеетесь, - отвечала Оленька и рассердилась немножко, потому что он точно улыбнулся в ту минуту, когда она опять на него взглянула.

   То, что Оленька говорила с князем, вырывалось у нее невольно: часто, вспоминая своя разговоры с ним, она удивлялась смелости, с которой она будто бы навязывала ему свои мнения. Простые слова ее делали на него глубокое впечатление. Он не мог дать себе отчета, почему ему так хотелось слушать ее. Чувство к ней, которое рождалось у него в груди, он не называл еще любовью.

   Пока князь и Оленька разговаривали, дамы, оставив карточные столики, пришли в залу и, расположившись в углу на диване, слушали музыку и делали свои наблюдения. Катерина Дмитриевна понимала значение взглядов, которые бросались на ее дочь, и сердце ее раздиралось на части. Она не хотела уехать, боясь помешать молодым людям, и боялась вместе с тем сплетен, которые, она знала, тысячами разнесутся теперь по городу. Только мать, у которой есть взрослые дочери, может понять все, что она вынесла скрытые, внутренние страдания и беспокойства, между тем как должна была представлять приятное и беззаботное лицо дамы, разговаривающей весело и спокойно с другими дамами, сидя на мягком диване.

  

  

   Не один Горбатов ухаживал за Оленькой; он был виднее и заметнее других, оттого-то на нем особенно останавливалось общее внимание. Но в эту зиму, как и в прошедшие, по хорошенькой девушке вздыхали многие; она никогда не сидела на балах, и завистливые маменьки незамужних дочек могли перечесть всех; кто был влюблен в дочь Катерины Дмитриевны.

   "Это еще ничего не значит, - говорили они себе в утешение, - что за ней ухаживают, и что у нее по три кавалера на каждую кадриль. Эти кавалеры не женихи. А князь Горбатов вряд ли на ней женится. Он с ней танцует, он часто у них бывает, потому что она с ним кокетничает; но это еще не значит то, на что Катерина Дмитриевна рассчитывает".

   Но что ни говорило общество пожилых дам, их сильно занимало внимание князя к Оленьке, которое становилось теперь заметнее и исключительнее. Князь делался неосторожнее, его скрытность исчезала с каждым днем, а Катерина Дмитриевна, не помня себя от радости и надеясь упрочить счастье дочери, забыла на это время свое всегдашнее опасение света. Пускай говорят, что хотят, лишь бы это кончилось счастьем Оли, думала она. В ее воображении уже разыгрывалась свадьба - богатая, чудесная свадьба ее дочери. Обыкновенно добрая, она на этот раз со злобной радостью представляла себе досаду других матерей и их зависть, когда она объявить им, что Оленька невеста князя Горбатова.

   За шумной масленицей настал великий пост, кончилась пора балов. Оленька любила это тихое время отдыха и покоя. Воспитанная благочестиво, она любила после бальной суеты святочных праздников и масленицы успокоиться в семейном кругу, возвратясь к простым домашним обязанностям. Теперь с любовью в сердце ей больше прежнего хотелось уединения. Странное желание скрыть от всех это чувство, даже от матери, забралось ей на сердце с самого начала ее новой любви. Она понимала очень хорошо, что со стороны Катерины Дмитриевны ей нечего бояться осуждения или упрека за эту любовь; но ей не хотелось признаться в ней кому бы то ни было. С этим чувством она жила, не желая ничего, будто боясь всякой перемены, не загадывая о будущем: жизнь ее была вся в настоящем.

   "Она отдаляется от нас всех, она почти не говорить ни с кем: чего она боится? Разве кто-нибудь завидует ей или мешает ей кокетничать с князем Горбатовым", - стали говорить светские девушки, с которыми она и постом продолжала изредка встречаться.

   Особенно сердилась на нее приятельница ее Кити. Белопольские, и мать, и дочь, не могли простить Оленьке то предпочтение, которое князь отдавал ей перед всеми. Делая свои расчеты хладнокровно, они не обольщали себя надеждами; обе понимали, что князь не жених для Кити, что княгиня Горбатова не позволила бы ему жениться на ней, если б он и пожелал этого, что запутанные обстоятельства, долги и расточительная жизнь их семейства не понравятся гордой и богатой женщине. Понимая это и видя, как мало князь обращал внимания на Кити, она сама и мать ее не имели на его счет никаких собственных видов, но вместе с тем им досадно было, что он ухаживал за другой. Они боялись, чтоб другие женихи, которые могли бы годиться Кити, увлеченные вниманием князя, не стали подражать ему, и чтоб Оленька Озерская не вышла скорее и выгоднее замуж, чем ее приятельница, которая была старше ее годами.

   Софья Ивановна, постоянно следя с завистливым вниманием за князем, видела ясно все маленькие хитрости Катерины Дмитриевны и часто смеялась над ней со своей дочкой.

   "Она воображает, в самом деле, что она необыкновенно хитра, - говорила Софья Ивановна, - я удивляюсь, как он до сих пор не заметил, что она его ловит. Смешно и даже иногда жалко видеть, как она себя дурачит. Любопытно бы было знать, что на это скажет княгиня Наталья Дмитриевна, если до нее дойдут слухи о московских делах?" И в досаде на успехи Оленьки Озерской, она не раз придумывала, как бы эту новость о любви князя и о планах на счет его женитьбы довести до сведения княгини Горбатовой, представляя себе с тайным удовольствием, какие бы вышли из этого последствия.

   Раздумывая, через кого бы это сделать удобнее и лучше, она вспомнила о бароне Вальроде.

   Барон жил тоже эту зиму в Москве и ухаживал неуспешно за Оленькой. Софья Ивановна знала, что он не любит князя, что с некоторых пор ревность еще увеличила его недоброжелательство к молодому человеку. Но тут мысли ее не остановились; она отыскала еще другое, лучшее средство отомстить Катерине Дмитриевне за то, что она ловила князя в женихи Оленьке. Помешать ей только в этом деле было недовольно; ей хотелось еще отбить у Оленьки другого жениха, самого барона, которого Катерина Дмитриевна держала как бы на случай неудачи с князем, принимая его тоже прекрасно, между тем как Оленьке он давно наскучил своими рассказами и своей любовью.

   Барон сам по себе был довольно выгодная партия. Родственник княгини Горбатовой, человек, хотя и не молодой, но и не совсем старый, он попал в Москве в разряд женихов хороших, даже очень хороших, когда справились о его состоянии, и оказалось, что кроме отцовского имения в Курляндии он имеет поместья на юге России и хочет купить дом в Москве. Купить дом в Москве, значить поселиться, устроиться для покойной жизни - жениться. И барон действительно имел намерение жениться, и нимало не скрывал его, ухаживая за Оленькой.

   "Хорошо бы его отвлечь от нее и женить на Кити: это дело возможное", - подумала Софья Ивановна и намекнула на это дочери. С этой стороны она не нашла препятствия. Зима почти уже прошла; к масленице сладилось, и в этот год как всегда, несколько свадеб, и Кити с беспокойством глядела вперед, рассчитывая на один великий пост, чтоб найти себе жениха и сладить свадьбу на красную горку. Она охотно обещала помогать своей матери, чтоб привлечь внимание барона, пользуясь его досадой на неудачу с Оленькой. Софья Ивановна хитро повела дело, заговаривая с ним сначала о том, что могло занимать его, хвалила дочь Катерины Дмитриевны. Потом стала намекать ему тонко на недостаток состояния Озерских и в разговоре ловко дала заметить, что на ее дом, большой и нарядный, много было покупщиков, что она было польстилась на выгодную цену, но передумала и подарила его старшей своей дочери. О том, что этот дом она недавно заложила в частные руки, конечно, не было упомянуто. Своими хитрыми разговорами она старалась понемногу отвлечь его внимание от Оленьки, а Кити между тем не забывала своего дела и очень ловко кокетничала с бароном. Внимание хорошенькой светской девушки не могло не льстить старому холостяку. Он стал обращать на нее свое внимание, стал ухаживать за ней. Занятая князем, Катерина Дмитриевна не замечала тонкостей Софьи Ивановны Белопольской и ее дочери, а князь и Оленька вовсе их не подозревали.

   Был у Софьи Ивановны как-то потом вечер, на который звана была Катерина Дмитриевна с дочерью, но она извинилась, что не может быть. Звали тоже и князя, но он не приехал. Вечер не удавался, многие даже рано уехали, позевав час, другой, другие сели играть в карты.

   Сама хозяйка сидела за преферансом, когда часу в одиннадцатом приехал Вальроде. Софья Ивановна протянула ему руку с приятной улыбкой, сказала несколько слов, потом показала ему на ту комнату, где из двери видна была целая группа чинно скучавших девушек и между ними несколько не слишком разговорчивых мужчин.

   - Вы, я знаю, не любите карт, барон, - сказала Софья Ивановна: - отправьтесь в ту комнату, развеселите нашу молодежь; они что-то невеселы нынче. Я знаю, где вы, там разговоры, - прибавила она: - вы хорошо делаете, что не садитесь за карты; вам бы грешно было, да еще и успеете со временем привыкнуть к ним, если вздумаете.

   Эти слова отрадно подействовали на барона, он поблагодарил за них и с приятным чувством самонадеянности пошел в ту комнату. Его уверенность не обманула его на этот раз: хорошенькая дочка Софьи Ивановны обрадовалась ему не меньше, если не больше своей матушки, и скоро развеселившийся рассказчик завел разговор за разговором.

   - Каков наш барон, - заметила хозяйка своим партнерам, прислушиваясь к его голосу и к голосу дочери: - право, прелюбезный человек и очень умный, образованный, - прибавила она, тайно сознаваясь в уме своем, что для вечера без танцев говорливый человек, какой бы он ни был, истинная находка.

   Между тем ее дочка тешила барона своим искусным и заманчивым кокетством. Хитрая, как и мать ее, она тоже умела выбирать разговоры, которые как раз приходились по нем. Больше всего нравилось барону то, что Белопольские, казалось, совершенно забывали об его летах и никогда не заводили речи, в которой бы хотя косвенно можно было коснуться летосчисления. К тому же они принимали его так, что он не боялся ничьего соперничества.

   Как нарочно в этот же самый вечер барон видел Оленьку в театре. Давали какой-то незначительный концерт, на который навязали билет Катерине Дмитриевне; барон поехал туда от нечего делать, тоже взявши нехотя билет прежде, и с радостью увидев неожиданно Озерских, тотчас же отправился к ним в ложу.

   В коридоре попался ему князь Горбатов, и они оба вошли в ложу Катерины Дмитриевны. Она приняла их одинаково с приветливым видом, но барон соскучился, сидя подле нее, между тем как князь разговаривал весело с Оленькой. Барон рассердился, что на него не обратили внимания, он ушел из ложи, объявив, что едет к Белопольским, и думая, что это известие произведет впечатление. Но Оленька преспокойно попросила его кланяться Кити и дала какое-то поручение к ней, которое он забыл еще в коридоре театра, выходя от Озерских с досадой.

   Недовольный и с неприятным впечатлением барон приехал на вечер, где скоро эти облака разорялись под влиянием ясных взоров и приятных льстивых слов. С досады на Оленьку барон сказал Кити, что она лучше собой, чем дочь Катерины Дмитриевны.

   - Благодарю вас за комплимент, - отвечала она, - но я комплиментам не верю.

   - Верьте правде, я вам говорю правду.

   - Нет, барон, вы этого не думаете, никто не может это думать, - отвечала она с кокетством: - я давно привыкла к мысли, что Оленька Озерская лучше всех в Москве; все это знают, и вы со всеми вместе.

   - Я? Нет, это не мое мнение. Она, конечно, хороша собой, но у нее есть что-то неприятное в выражении, - сказал он, продолжая сердиться на Оленьку.

   - Что такое неприятное? Я ничего такого не замечала в ее лице. Правда, у нее есть что-то гордое во взгляде, особенно, когда она захочет; она иногда посмотрит так холодно и гордо... но и это даже к ней идет.

   - Вовсе не идет. К лицу девушки идет веселье; надо, чтоб оно улыбалось, а не выражало какую-то отталкивающую гордость.

   - Полноте, барон, это вам так кажется теперь. Я уверена, что Оленька чем-нибудь вам досадила. Надо ей отдать справедливость, она иногда умнеть рассердить на себя. Мне жаль ее, право: она, может быть невольно, часто уметь не понравиться таким людям, которые могут сделать репутацию. Она с некоторых пор, я замечаю, загордилась.

   - Чем же? -  спросил барон.

   - Да так, без причины, я думаю, не знаю право... должно быть это она у князя переняла... Ах, извините, барон, я забыла, что он вам родня. Впрочем, что ж? Я ничего дурного не сказала. Князь имеет полное право гордиться многим. Вы не сердитесь на меня, что я так сказала про него? Право, я так необдуманно говорю с вами, я говорю, что мне приходит на мысль, прямо.

   - Если вы говорите о князе Юрии Андреевиче Горбатове, то он мне родня дальний, и я его вовсе не защищаю, напротив, я совершенно согласен с вами, что он горд и к тому же скучный человек.

   - Скучный? Князь Юрий? Вы уж слишком разборчивы. Другим, напротив, всем вообще он очень нравится. Даже самое лицо его все хвалят.

   - Я не люблю таких лиц, - отвечал барон сухо.

   - Я тоже не совсем люблю, оно не в моем вкусе, но другим он нравится.

   - Кому же, например? - спросил барон.

   - Да так вообще, всем... вот например Катерина Дмитриевна, Оленькина мать, говорила намедни маменьке, что он очень хорош собой.

   Тут голос Кити перебило восклицание ее матери.

   - О чем это ты говоришь? - спросила она у нее, подходя к ней.

   - Мы говорили о том, что многие находят, что князь Горбатов хорош собой, маменька, - отвечала дочь.

   - Нетрудно угадать, кто эти многие, - сказала Софья Ивановна, улыбаясь и глядя в лицо барону.

   - Кто же такие? - спросил он.

   - Будто вы-то не знаете? - спросила она в свою очередь, все также насмешливо улыбаясь.

   - Я назвала Катерину Дмитриевну, и барон, кажется, мне не поверил, - сказала Кити тонко.

   - Я ничего не говорил, - отвечал он, - но если б я и поверил, то Катерина Дмитриевна не молодая девушка, и можно сказать без вреда для ее репутаций, что тот или другой из нас ей нравится.

   - Да, если б не только, - заметила Белопольская.

   - А разве и у других тот же вкус? - спросил барон с любопытством.

   - Это дело темное, барон, - отвечала она, - дело скрытное и к тому же дело тонкое. У Катерины Дмитриевны этот вкус неспроста, она знает, что она делает.

   И она взглянула на него значительно.

   - Скажите мне, пожалуйста, что вы думаете? - сказал он с возрастающим любопытством.

   - К чему вам говорить догадки? - отвечала она, будто нехотя и, садясь на место дочери, которая ушла в другой конец комнаты к другим девушкам.

   - Скажите, все равно; мы мужчины недогадливы и ничего не замечаем. Вы лучше нашего понимаете тонкости светские, которые разбирать, должно быть, очень забавно.

   - Пожалуй, так и быть, я вам расскажу, как вижу дело, как оно мне кажется, только, пожалуйста, вы не принимайте мои слова за что-нибудь другое, как за мою догадку, основанную конечно на том, чего нельзя не заметить. Право я думаю, не лучше ли даже не говорить вам: ведь я совсем забыла, что вы близкий родня княгини. Как-нибудь в разговоре с ней вы можете припомнить кстати мои слова. Нет, лучше я не скажу ничего, ведь это пустяки.

   - Скажите, пожалуйста, зачем мне говорить княгине, что вы мне скажете.

   - Вы, может быть, захотите предупредить ее, вообразите, что это нужно. Я знаю, что она уважает ваше мнение.

   Это сильно польстило самолюбию барона.

   - Я сам уважаю княгиню, - сказал он, - и мы с ней хороши, но между нею и сыном ее есть разница; я вовсе не обязан восхищаться им и его действиями.

   - Да он ни в чем не виноват тут. Как молодой человек, очень естественно, что он может увлекаться - он же влюблен, кажется? Помните, прошлого года говорили, что там, в Италии, была у него какая-то любовь? Он, говорят, хотел жениться на какой-то певице. Ну, после этого не мудрено, что он может быть завлечен, женится, может быть, не спросясь матери.

   - Неужели женится? - спросил барон: - Да она этого не позволить, она ему сама готовит невесту в Петербурге.

   - В самом деле? Вы знаете это наверное? - спросила с особенным любопытством и оживлением Белопольская.

   - Как же мне не знать? Она сама мне говорила.

   - Бедная Катерина Дмитриевна, а она думает, что тут в Москве, далеко от княгини, ей удастся сладить свадьбу и пристроить свою Оленьку, - сказала с насмешливой жалостью мать Кити.

   - Будто она имеет это намерение?

   - Как вы не заметили до сих пор, барон, что она ловит князя, завлекает его всеми способами, чтоб он женился на ее дочери?

   - Да он не женится: как же можно не спросясь матери! Я знаю, что у нее совсем другие виды для него. Эта свадьба не может сладиться.

   - Бог знает, барон: князь молод, сбить его не трудно. Жаль что у него характер слабый; может выйти неприятность на всю жизнь от скорого решения, и потом сам будет раскаиваться, да уж поздно.

   - Конечно, конечно, - отвечал барон, - но вряд ли княгиня допустить его до этого. Она женщина с характером.

   Белопольская опять встала, уступая место дочери, которая пришла назад и привела с собой другую девушку, - мать же возвратилась в залу к своим картам, довольная тем впечатлением, которое произвели на барона ее слова.

   "Теперь я понимаю, надо мной смеялись, - подумал барон; - посмотрим, князь Юрий Андреевич, кто теперь посмеется. Она за меня не пойдет, да я и не заплачу об этом, я не влюблен в нее, ну да и вам не жениться по-своему".

  

  

   Этот вечер у Белопольских был многозначителен для барона Вальроде; намеки хозяйки дома произвели на него сильное впечатление. Он решился обратить свое внимание туда, где ждал его успех, и отложил покупку дома. Но при всем своем немецком хладнокровии, и при всей расчетливости в своих сердечных делах, он был не прочь отомстить за свою неудачу. Раздумывая об этом, барон втолковал себе, что предупредить княгиню было бы даже его обязанностью, что он, как родственник ее и человек степенный, не должен допускать этой свадьбы, когда он знал, что княгиня имеет другие намерения. Недовольный одними намеками Белопольской, барон стал сам примечать за князем, за Оленькой и Катериной Дмитриевной. Ему хотелось доказательств, хотелось, чтоб молодой человек проговорился; он попробовал раз вызвать его на откровенность, но это не удалось ему, и он еще больше не взлюбил князя за его гордую скрытность. Это было как-то под конец поста, когда барон по какому-то делу сбирался недели на две в Петербург, и когда сердечные его дела с Кити Белопольской подвигались вперед, и в Москве поговаривали, что он на ней женится, а барон с приятной улыбкой отшучивался, когда ему намекали, что можно его поздравить. Князь Юрий обедал с ним вдвоем у Шевалье. Оба были в хорошем расположении духа. Наливая себе бокал шампанского, князь с улыбкой спросил барона: "Когда свадьба?"

   - Когда-нибудь, разве можно наперед говорить? - скромно отвечал он.

   - Что за скромность? Полноте, дядюшка, будто вы не уверены, что когда захотите, тогда и свадьба будет?

   - Я вовсе не так уверен. Вот вы по себе судите, князь Юрий, вы привыкли к успеху всегда и везде.

   - Я? Где же?

   - Где? Да везде, в Италии, и Бог знает, где еще, думаю, и здесь в Москве. Все знают, что вы человек счастливый, - сказал барон, посмеиваясь и попивая свое шампанское.

   Юрию был неприятен насмешливый тон пожилого селадона.

   - Не знаю, о каком счастье вы говорите, - сказал он довольно сухо.

   - О вашем счастье. Вас везде на руках носят, на вас заглядываются и хорошенькие дочки, и заботливые маменьки. Вы ли не счастливы?

   В голосе барона слышалась насмешка и досада на успех, которому он завидовал. Князь, слушая его, становился все серьезнее.

   - Я не понимаю, о чем вы говорите. За собой я никаких особенных успехов не знаю и не рассчитываю на них, даже не желаю их, отвечал он недовольным голосом.

   Барон недоверчиво покачал головой, но переменил голос.

   - Не шутя, князь Юрий, как человек вам не чужой, я скажу вам то, что я заметил и что все заметили. На вас многие имеют серьезные виды в Москве.

   - Право? - спросил холодно князь.

   - Многие, очень многие, и это не мудрено. Таких женихов, как вы, конечно не много. С вашим состоянием, в вашем положении, на вас все смотрят и рассчитывают.

   - Тем же хуже для тех, кто на меня рассчитывает, - сказал князь сухо: - ошибутся в своем расчете.

   - Будто ошибутся? - спросил барон. - Полноте, как бы вам самим не ошибиться.

   - Не думаю, чтоб я ошибся, - отвечал князь задумчиво, припоминая лицо Оленьки. "Неужели я и этот раз еще могу обмануться?" - подумал он про себя.

   - Ну, Бог знает, - продолжал барон, вы еще молоды и влюбчивы; к тому же, помните, что раз с вами было?

   - Это опять та же старая история? - спросил князь, посмотрев на него: - Ну да, меня обманули, да с кем этого в жизни не бывало. Верно и вас также, дядюшка, прежде... да что я говорю прежде, - продолжал он, добродушно улыбаясь: - для вас время любви еще не проходило и скоро вы познакомите нас с баронессой.

   - Я - совсем другое дело, - перебил барон. - Тут случай ничего не сделает, тут решит моя воля, а вас можно будет завлечь, потому что вы влюбчивы. Вы молоды.

   - Из того, что я молод, еще не следует, что меня непременно проведут. И почему вы думаете, что я хочу жениться? - спросил он довольно гордо: - Я, кажется, никому не говорил, что имею это намерение?

   - Вы не говорили, вы не имеете намерения, да я и не говорю, что вы женитесь, но на вас имеют виды, - отвечал барон.

   - И этого я не знаю и не замечал.

   - Я и не говорю, что вы замечаете, - продолжал барон.

   Князю стало досадно и скучно, что он набивается на объяснения и пристает к нему со своими догадками.

   - Вы напрасно беспокоитесь смотреть за мной, барон, - сказал он учтиво, но холодно: - я не думаю о женитьбе, и ваши догадки не сбудутся.

   - Бог знает, князь, женщины хитры, - продолжал навязчивый барон.

   - Может быть, - отвечал князь сухо.

   - Кто кого перехитрит.

   - Я не знаю, на что вы намекаете, - сказал князь, - скажите лучше прямо, кого вы разумеете?

   Барон не ожидал прямого вопроса, он смешался и сбился.

   - Я никого не имел в виду, в моих словах нет никаких личностей, да и не может быть; мне некого назвать, но когда все толкуют о вашем состоянии, когда все рассчитывают на него, это что-нибудь да значит.

   Князь не отвечал ни слова.

   "Неужели на меня все решительно смотрят только, как на выгодного жениха? - думал он; - ведь это обидно: неужели в человеке ценят только состояние и выгодное положение?" Но благородный в душе, он прогнал скоро это подозрение и переменил разговор, дав понять барону, что он не захочет открыть ему свое сердце или принять его совет.

   Барон уехал в Петербург скоро после этого обеда. Свою сплетню он привез туда очень кстати. В другое время княгиня бы не обратила, может быть, внимания на его предположения, но теперь слова его произвели должное впечатление.

   Всю эту зиму княгиня Горбатова была занята одной мыслью, которая из простого желания скоро переродилась в намерение и которую ей хотелось осуществить скорее: она решилась женить князя Юрия Андреевича. С самого того времени, когда со слов Юлии Федоровны эта мысль запала ей в голову, она не оставляла княгиню и сильно занимала ее. Переехав в Петербург, она следила за молодыми девушками, выбирая между ними свою будущую невестку. Но и тут прежнее задушевное желание видеть сына своего действующим лицом и не последним в делах и службы, не оставило княгиню; оно прицепилось к новому ее желанию и слилось с ним в одно. Она скоро нашла то, чего искала, и остановила свой выбор на одной, очень молоденькой девушке, только что показавшейся в свете. В этом хорошеньком ребенке ей нравилось особенно положение ее отца, человека умного, полезного, предприимчивого, одного из тех людей, которые умеют увлечь за собой других своей неутомимою деятельностью. Она многого ожидала от его влияния на князя Юрия, который знал и уважал его; ей хотелось сблизить с ним сына, через брак во всех отношениях приличный и ровный. А что касалось до будущей невестки, то она рассчитывала на ее молодость, на хорошенькое личико. "Он привяжется к ней, у Юрия привязчивое, доброе сердце. Она дитя, из нее все можно будет сделать, они могут быть счастливы".

   Решившись в этом выборе, княгиня осталась им довольна и была почти уверена в совершенном успехе. В согласии сына она была уверена наперед. Отца молодой девушки князь знал давно, и восхищался свежей красотой его дочери. "По возвращении из-за границы Юрий стал немножко странен, - говорила себе княгиня, - он беспечнее, ленивее прежнего, он равнодушен ко всему. Стало быть, у него нет никакого особенного чувства или пристрастия на сердце: итальянские глупости прошли. Теперь самое лучшее время, чтоб его женить. Пока он живет в Москве, чтоб не служить и не слушать моих упреков за его лень, я приготовлю для него невесту, устрою это дело и потом выпишу его. Я не стану с ним советоваться. Я его знаю: сам он с трудом на что-нибудь решится, а когда дело будет уже решено, он примет его без отговорки".

   Итак, княгиня, не спросясь сына, начала сватовство. Она часто приглашала к себе молодую девушку, разговаривала с ней, старалась узнать ее короче. Это подало повод к замечаниям и толкам в Петербурге. Хотя княгиня никому не поверила своего намерения, однако многие отгадали его.

   О том, что делалось в Москве, княгиня не имела ни малейшего подозрения; хотя князь Юрий Андреевич и часто писал к ней, но о своем новом чувстве он не решался еще говорить матери. Он еще боялся довериться этому чувству, боялся расстроить то спокойное счастье, которое испытывал. Он не знал, наверное, любит ли его Оленька. В письмах своих к матери он казался веселее, чем когда уезжал из Петербурга.

   Княгиня не спешила вызывать его, продолжая делать свои приготовления, когда барон Вальроде, приехав в Петербург, явился к ней с визитом.

   Княгиня не принимала в этот день, но для него, как для родственника, сделано было исключение; он же привез письмо от молодого князя. Княгиня была в веселом расположении духа; накануне она об