Ермолова Екатерина Петровна - В свете и дома

авится княгиня?

   - Она кажется очень умная и образованная женщина, maman, - отвечала Оленька робко, краснея под взглядом Неверского и Саши.

   - Да, она очень умная и почтенная женщина; сколько добра она делает! - сказала Катерина Дмитриевна. - А в отношении к свету, трудно найти женщину, которая бы лучше умела держать себя. Как она принимает! Вот вы увидите это: если будет хорошая погода в воскресенье, мы поедем в Воздвиженское. Надо отдать ей визит поскорее. Она редко к кому ездить, а ко мне приехала первая за десять верст.

   - Что за важность, что она к вам приехала, чем вы хуже ее? - перебил Саша с досадой, и что такая за особенная честь в ее визите?

   - Не горячись, перестань, - сказала Катерина Дмитриевна, - говори хладнокровнее. Кто из нас лучше перед Богом, про то знает Бог. Но в свете судят по-своему. Княгиню уважают не за одно ее богатство, не за то только, что она знатная женщина, и я благодарна ей за внимание. Ты сам увидишь, что она умеет себя держать как должно, и хотя она очень горда, но нам она этого не дает чувствовать.

   - Надеюсь, что нет! Еще бы! - гордо и даже дерзко проговорил Саша.

   Катерина Дмитриевна улыбнулась, пожала плечами и ушла.

   - Терпеть я не могу этих важных барынь, - сказал Саша, подходя к сестре, - гордятся, сами не знают чем. Я гордость понимаю, да не такую.

   - Если б ты понимал благородную гордость, тебе бы и в голову не вошло то, что ты думал, - отвечала ему Оленька. - Перестань об этом говорить, - продолжала она: - княгиня верно уже на полдороге домой и нам не мешает. Бог с ней, пойдемте гулять. Григорий Николаевич, что вы задумались?

   - Я думал об ваших словах, Ольга Павловна, - отвечал Неверский. - Вы дали мне хороший совет. Вы правду сказали: не принимать на свой счет оскорбление, лучшее средство не получать его. Это разумная, истинная гордость. Благодарю вас за наставление.

   - Да я не вам это говорила, я сказала брату то, что мне пришло в голову, - отвечала Оленька, смешавшись оборотом, который он дал ее словам.

   - Во всяком случае, вы сказали правду, а правда всегда пригодится.

   - Полно, Неверский! Смерть как надоели все эти рассуждения, - перебил Саша, - пойдемте гулять, авось разгоним скуку.

   Они пошли все трое вместе. Несколько раз прошлись они по широкой дорожке под тенью старых лип, которых изгибистые ветви покрывали их будто высоким неправильным сводом, и голоса их опять звучали весело, и смех не раз прерывал их разговор. Молодость быстро переходить от ощущения к ощущению. Нагулявшись вдоволь по аллее, Оленька предложила пойти отдохнуть в беседке, которая была на конце сада. Они взошли на маленький курган, на котором восемь столбов поддерживали навесь; столбы были просто березовые стволы, покрытые корой; той же корой была обложена крыша беседки. Вокруг скамьи разросся густой хмель, который обвивал столбы, спускаясь вивкими гирляндами. Вид отсюда был очень хорош. Шагах в тридцати текла река, не широкая, правда, но извилистая; противоположный берег ее был довольно высок и подымался неправильными холмами, на которых местами зеленели букеты деревьев.

   - Как здесь хорошо! - сказал Неверский, облокотясь на спинку скамьи и обращаясь к Оленьке.

   - Да, это мое любимое место, - отвечала она. - Здесь особенно хорошо вечером. Посмотрите на реку теперь, не правда ли, как она хороша? Когда я гляжу на эту реку, - продолжала она, вставая и вглядываясь пристальнее вперед: -  я вижу, как она течет, не останавливаясь ни минуты, как будто что ее тянет; мне приходит на мысль, что так и жизнь наша: уносит она нас вперед куда-то, увлекает насильно. Тебе никогда не приходила эта мысль, Саша? Ты не делал этого сравнения?

   - Таких поэтических сравнений я не делаю, - отвечал он, смеясь: - но я понимаю, что жизнь перевернет и переменит многое и в нас самих, и вокруг нас. Я верю, что это будет, потому что это должно быть.

   - И тебе не становится грустно, когда ты это думаешь? - спросила его Оленька, все глядя, задумавшись, на реку и холмы, по которым неровно ложились вечерние тени.

   - А вам почему же от этого грустно? - спросил ее вдруг Неверский вместо брата.

   - Да так, сама не знаю почему, - отвечала она, остановив на нем свои глаза; - не то чтоб я боялась того, что ждет меня впереди, но грустно мне, что проходит что-то, чего нельзя воротить, жаль этого прошлого, а остановить его нельзя и хочется узнать, что будет впереди.

   - Вам жаль вашего детства, которое проходить, а вместе с тем жить хочется, - отвечал молодой человек: - так всегда бывает в жизни; новое нас манит, а со старым жаль проститься.

   - Неужели вся жизнь проходить так? - спросила Оленька. - Неужели мы всегда до самой смерти идем вперед, и нет в жизни ничего, на чем бы человек мог остановиться и отдохнуть?

   Говоря это, она подошла к нему ближе; складки ее легкого платья, развеваясь в воздухе, коснулись его руки, опущенной на колени. Он хотел сказать что-то дельное и разумное, но посмотрел на нее, помолчал и отвечал только:

   - Дай Бог, чтоб вам пришлось найти в жизни счастье и на этом остановиться!

   - А покуда не угодно ли тебе продолжать путь? - сказал Саша, не чувствуешь ли ты влечения вперед или, лучше сказать, назад домой к ужину? Я, по крайней мере, не против этого.

   Он подал ей руку, она громко и весело рассмеялась, и все трое пошли из беседки.

   Дорогой Оленька бросила белую розу, которую сняла с головы и которой играла во время прогулки, ощипывая завядшие ее листки. Неверский, который шел сзади, тотчас нагнулся и поднял цветок; никто этого не видел.

   - Неверский, что ты отстаешь? - закричал ему Саша через минуту. - Или ты уже почувствовал желание остановиться и отдохнуть от жизни?

   - Нет, я папироску закуриваю, - отвечал он, пряча цветок в свою шляпу.

   В Грачеве расходились рано; часу в одиннадцатом, редко в двенадцатом, все уходили в свои комнаты. В этот вечер все простились тотчас после ужина. Неверский ушел в свою комнату. Ему хотелось быть одному. Он погасил свечу и сел у открытого окна. Ночь была светлая, лунная, и в это время месяц всходил на чистом небе прямо перед его окном, бросая, между ветвей высокой, старой ели, широкую полосу сребристого света на двор, кусты зелени и траву. Большая, светлая звезда загоралась рядом с месяцем на небе, и в вечернем, спокойном воздухе пахли сильнее душистые цветы. Неверский чувствовал что-то необыкновенное, в чем он сам не мог сначала дать себе отчета. Никогда влияние прекрасного не было так сильно на его душе, он понимал, что не одна неотразимая красота этой летней ночи заставляла его сердце биться неровно и сильнее обыкновенного. Все чувства его, все мысли были в каком-то напряженном возвышенном состоянии, и перед разгоряченным воображением его носился образ Оленьки. Он долго сидел, задумавшись, глядя на небо и держа в руках цветок, который целый день украшал ее хорошенькую голову и который он подобрал, когда она его бросила.

   - Что это со мной сделалось? Я влюбился, кажется, в нее? - сказал он себе, наконец, будто опомнившись.

   Мысль о любви чистой и искренней, - любви, которую может внушить только прекрасная девушка, представлялась ему светлой картиной счастья; что-то шепнуло ему даже, что он будет любим. С минуту он мечтал, как может мечтать одна молодость, с минуту только, потом рассудок заговорил, и светлые видения разнеслись, исчезли, как исчезали в эту минуту, как будто тая, легкие облака, гонимые ветром мимо месяца. Княгиня, ее обхождение с ним, все что говорилось и думалось в ее обществе, пришло ему в голову разом. Он вспомнил, как далеко от него поставила жизнь Оленьку, и понял несбыточность своей мечты.

   "Я просто нынче с ума сошел", - проговорил он, положив цветок на окно и колеблясь, не бросить ли его вон; но одумался, взял его назад и положил в книгу; потом запер свою комнату и сошел вниз. Люди спали уже и не заметили его, он вышел в сад, раза два обошел его скорыми шагами, но и тут ему не было довольно воздуха и простора. Сад был тенистый, обсаженный со всех сторон; к тому же упоительный запах цветов слишком сильно действовал на его нервы. Он вышел в беседку, спустился через вал и канаву, и потом к реке. Долго ходил он по полю, глядя, как тихо текла река, вся серебряная от месяца, отражая звезды небесные и не останавливая своего ровного течения ни на секунду. Мысли его, как бы уносимые ее течением, неслись, не останавливаясь, вперед, ровнее и тише, но грустнее, по мере того, как утихала их тревога. Неверский был человек с твердым характером, ему надо было разом переломить себя. Он решился бороться всеми силами с возникающим в груди его чувством. В первый раз, в эту минуту, ему приходилось истинно и глубоко скорбеть о невыгоде своего положения; в первый раз в нем возникло что-то похожее на ропот.

   Было поздно, и месяц высоко взошел на ясном небе, когда усталый душой и телом молодой человек пошел домой. Ночная прогулка и свежий воздух сделали ему пользу, он заснул скоро, и когда на другое утро все мысли, мечты и чувства прошедшего вечера припомнились ему, он спокойнее и хладнокровнее взглянул на свое положение.

   В эту ночь и Оленьке тоже много снилось наяву; сначала ей сделалось грустно, и долгая, усердная молитва ее к Богу была полна печали. Но с молитвой сошел на душу девушки покой, и тогда она почувствовала, что в душе ее делается что-то новое, доселе небывалое. Долго колебались мысли в голове ее, пока не уяснилось, наконец, смутное чувство. Она покраснела и опустила голову при мысли о любви; робкое девичье сердце, забившись, в первый раз вздрогнуло от страха и смущения. Она отворила окно и между тем как ветер, пробираясь по цветам в саду, приносил ей их тонкий запах; между тем как шепот деревьев ласкал ее слух, в душе ее слагалось столько радости и счастья, что глядя на глубокое небо и на всю красоту Божьего создания, она молилась потихоньку сердцем. Когда же она легла в постель и заснула спокойно, ее сон был будто одним продолжением светлых мыслей и видений, с которыми она заснула. Прошла прекрасная ночь, и солнце сменило месяц, и свежая роса опрыскала цветы и траву, и было тепло, светло и ясно, когда она проснулась рано утром прекрасная, оживленная первой беззаботной радостью любви.

  

    

   Оленька оделась скоро, и когда она сошла вниз, никто еще не приходил в залу - все только что просыпались; она вышла в сад и отправилась по дорожке к пруду, слушая, как пели птицы, и сама напевая что-то; так дошла она до пруда и тут на повороте встретила вдруг Неверского. Она невольно вздрогнула и покраснела, потому что вовсе не ожидала видеть его в эту минуту.

   - Я испугал вас, извините, - сказал он ей, стараясь также преодолеть невольное замешательство.

   - Да... нет... чего ж пугаться? - отвечала она, смеясь и спокойно: - Я только думала, что я одна рано встала. Что вы пришли рыбу ловить? - прибавила она.

   - Нет, я просто гуляю.

   - Да еще с книгой, как должно ученому человеку, - продолжала она. - Что это такое вы читаете? Покажите, пожалуйста.

   Он молча подал ей книгу.

   - Ах, какая досада - немецкая; жаль, что я не умею по-немецки. Вот я и не могу теперь узнать, что это за книга.

   - Это история, - отвечал Неверский.

   Оленька, прислонясь спиной к дереву, перелистывала его книгу, и в этом простом движении ее было столько красоты, что он невольно загляделся.

   - Это что такое? - спросила она вдруг, выронив из книги веточку розовых листьев с ощипанным цветком. - Ах, Боже мой, я, кажется, выронила вашу заметку - извините, пожалуйста.

   Она нагнулась и подняла ее.

   - Что это у вас за странная привычка замечать цветами? Вы верно гербарий собираете?

   - Нет, так просто я люблю цветы и кладу их в книги иногда, - отвечал он и старался взять у нее засохшую за ночь ветку, боясь, чтоб она ее не узнала.

   - Вы не любите ли заниматься натуральной историей? - продолжала она: - У нас был учитель очень ученый, он все сушил цветы и разные травы, и бабочек сажал на булавки... Да это, кажется, ощипанный цветок, - и она всмотрелась в него ближе, - охота же его беречь. - И вдруг новая мысль блеснула в ее голове; она вспомнила про свою вчерашнюю розу, вспомнила, что вечером, расплетая косу, не нашла ее в своих волосах и, покраснев до ушей, положила сухую ветку назад в книгу и отдала книгу Неверскому. Он помолчал с минуту, потом сказал совершенно спокойно.

   - Не знаю, право, когда я положил сюда этот цветок; должно быть давно уже, потому что это не моя заметка: я читаю гораздо дальше.

   Оленьке стадо досадно и стыдно своей мысли.

   - Советую вам его бросить, - сказала она Неверскому.

   Но он не последовал ее совету, и у нее осталась смутная надежда, что этот цветок имеет для него особое значение и что он бережет его в знак памяти.

   - Как это вы можете читать в такое прекрасное утро? - продолжала она.

   - А что ж прикажете делать?

   - Гулять, что ж может быть лучше.

   - Я гуляю и читаю. Это еще лучше: соединяю полезное с приятным.

   Он лгал: книга была у него в руках только ради формы, он вовсе не сбирался читать ее.

   - Вы не обидитесь, Григорий Николаевич, если я вам скажу, что я о вас думаю? - спросила она опять.

   - Если не за что будет обижаться, разумеется, не обижусь.

   - Мне кажется, что вы самый положительный и серьезный человек на свете. Вы хорошо сделали, что пошли по ученой части: другому это было бы скучно, а к вам это идет, как нельзя лучше.

   - Почему вы это думаете?

   - Да вот хоть бы сейчас вам доказательство: чудесное утро, вы гуляете в саду, где все так хорошо - цветы цветут, птицы поют, а вы читаете, да еще немецкую ученую книгу! Ну кто же на это способен, кроме ученого и серьезного человека?

   - Почему вы знаете, что я не способен чувствовать и понимать все прекрасное так же сильно, как другие? Я вам скажу одно только, Ольга Павловна, всякому свое на белом свете: вам цветы и радости, мне скука и немецкие книги.

   - Так, стало быть, и вам от них бывает скучно иногда, и вам надоедают эти ученые книги? - спросила она живо и весело; - я очень рада, очень рада!

   - Нечему радоваться, - перебил он; - я все-таки буду их читать.

   - Из упрямства.

   - Нет, не из упрямства, а для пользы, потому что мне они нужны. Да и то сказать, надо только взять привычку и ничто не будет трудно; ко всему привыкнешь.

   - Просто я вас не понимаю, - сказала Оленька, выслушав его со вниманием: - вы престранный человек, не поймешь, что вы любите, что нет. Вот я теперь уж и не знаю, нравятся ли вам эти книги или не нравятся.

   - Нечего и узнавать, Ольга Павловна, не стоит того, право это не интересно.

   В эту минуту послышался звонок к чаю и прервал их разговор.

   Они пошли вместе по дорожке, которая вела к дому. Оленька молчала, разбирая в голове своей, точно ли этот человек скучный ученый, неспособный понимать никакого живого и прекрасного чувства, а только безжизненные и сухие, как ей казались они, трудности науки, или он только притворялся перед ней, и невольно приходил ей на память цветок, которым он как будто вовсе не дорожил, но который все-таки не решился бросить. Весь этот день она думала о нем, стараясь понять, точно ли она его полюбила, и любит ли он ее. Оленьку сильно занимал Неверский; ей очень хотелось узнать, что он о ней думал, занимался ли он ею или кем-нибудь другим, или только своими книгами; но она никак не могла добиться толку. А он между тем стал яснее понимать то, что она скрывала так хорошо от всех, кроме него, то участие, которое он внушил ей. Никому в семье это не входило в голову, что еще более запутывало их отношения.

   Неверский не хотел воспользоваться неопытностью молодой девушки и дать развиться чувству, которое при разности их положения в жизни могло принести им обоим много неприятного, ей особенно, потому что она была моложе и вовсе не знала жизни. Чем неосторожнее была она в своей откровенности, тем строже наблюдал он за собой.

   Подходило воскресенье, в которое Катерина Дмитриевна собиралась ехать в Воздвиженское, - отдать свой визит княгине. В субботу за обедом начались толки о предстоящей поездке.

   - Я думаю на первый раз поехать только с вами двумя, сказала Катерина Дмитриевна, - обращаясь к двум старшим детям своим: - Хотя княгиня приглашала и детей, но это может быть одна учтивость с ее стороны и лучше оставить это до другого раза. Как вы думаете?

   Оленька и Саша отвечали, что им все равно.

   - Вы лучше знаете, что будет приличнее, - прибавила Оленька.

   - Княгиня, правда, просила меня привезти все наше общество, - продолжала Катерина Дмитриевна нерешительно, да я, право, не знаю, как это мы наедем вдруг все, нас так много! Это будет вроде нападения.

   - Так поезжайте вдвоем с Олей, - сказал Саша.

   - Отчего же тебе не ехать? Это неучтиво перед княгиней, которая звала тебя сама.

   - Вам было бы спокойнее в маленькой коляске, сказал Саша, - отделываясь дипломатически от скучного визита.

   - Не беспокойся о нас, пожалуйста, - отвечала ему мать, улыбаясь его хитростям: - нам будет очень хорошо в большой карете и очень приятно в твоем приятном обществе. Тебе оставаться не для чего. С Григорием Николаевичем ты, я надеюсь, не церемонишься.

   Разговор прервался с окончанием обеда. Все вышли на террасу. Катерина Дмитриевна толковала о чем-то с Оленькой. Неверский и Саша курили молча, сидя на ступеньках террасы, когда Катерине Дмитриевне подали записку.

   - Вот видите, как княгиня внимательна, - сказала она, прочитав ее: - она нарочно прислала ко мне, чтоб напомнить мне мое обещание. Она приглашает нас всех завтра к себе обедать. Слышите, дети, и вас также, - продолжала она, - обращаясь к трем маленьким, которые играли подле террасы, - и вы поедете в Воздвиженское. Итак, мы все поедем, всей компанией. Григорий Николаевич! И вы конечно с нами? - спросила она, вставая, чтоб идти отвечать на записку.

   Оленька взглянула на него, ожидая его ответа. Он отвечал очень решительно:

   - Нет, Катерина Дмитриевна, я останусь в Грачеве, я не поеду с вами.

   - Отчего же? - спросила она с удивлением: - Мы поедем в нескольких экипажах. Княгиня пригласила и вас также, у нее очень приятно, да и самое Воздвиженское стоит посмотреть.

   - Благодарю вас, - отвечал он также учтиво, но решительно, - я уверен, что общество княгини Горбатовой прекрасное, а об имении ее я много слыхал, но все-таки я не поеду с вами.

   - Напрасно, - отвечала Катерина Дмитриевна немного с досадой: - а, впрочем, как хотите.

   И она ушла в свой кабинет писать ответ на записку.

   Оленька ушла в сад; ей было досадно, что Неверский не поедет с ними в Воздвиженское, а между тем ей понравилось, что он отказался от приглашения, которое не относилось прямо к нему.

   Она думала об этом, когда он попался ей на встречу. Она не могла скрыть от него своей мысли и спросила его прямо:

   - Отчего вы не хотите ехать к княгине?

   - Так, не хочется, - отвечал он.

   - Да отчего не хочется? - продолжала Оленька.

   - Просто так, я не расположен ехать.

   - Неправда, - сказала она живо, - зачем вы говорите неправду? Вы не едете потому, что вам княгиня не понравилась.

   - Почему вы это думаете? - спросил Неверский. - Вы ошибаетесь: напротив, княгиня, сколько я мог судить о ней, видев ее так мало, скорей понравилась мне. Она, кажется, очень умная и образованная женщина.

   - Вы говорите против себя, Григорий Николаевич, извините меня, но я не могу вам поверить.

   - Вы можете мне верить или нет, как вам угодно, - отвечал Неверский, - но я все-таки скажу вам одно и то же: княгиня Горбатова мне нравится, и я верю всему, что про нее говорят хорошего.

   Оленька покачала головой.

   - Хотите, я скажу вам, почему вы мне не верите? - спросил он ее.

   - Скажите, отвечала она.

   - Потому что княгиня обошлась со мной довольно гордо, - сказал он спокойно.

   - Что было с ее стороны очень глупо и неучтиво, - перебила Оленька, покраснев от досады.

   Неверский улыбнулся, глядя на нее.

   - Вы из этого заключили, что мне княгиня не понравилась, - продолжал он, - что я обиделся, рассердился и потому не хочу к ней ехать. Ольга Павловна, вы очень умны и добры, но вы еще людей не знаете.

   - Почему вы это думаете? - спросила она обиженным голосом: - Я вовсе не ребенок, мне семнадцать лет.

   Он опять улыбнулся, ей стало досадно.

   - Вы отгадали намедни правду, мне точно было немножко обидно сначала, - продолжал он, - но только на минуту, пока я не рассудил все хладнокровно.

   - Как это люди умеют так рассуждать, что их досада проходить? - спросила она, насмешливо улыбаясь: - Я бы желала этому научиться, но я признаться этого не понимаю.

   - Поймете когда-нибудь, Ольга Павловна, со временем, - отвечал Неверский. - Мало ли что кажется неприятным сначала, а как разберешь, что эту неприятность сделали невольно, неумышленно, за что ж сердиться? На кого? Кто виноват? Княгиня на жизнь смотрит по-своему. Как поглядеть на свет Божий с ее точки зрения, так и видно, что она иначе и не могла бы поступить.

   Оленька слушала со вниманием.

   - Так отчего же вы не хотите к ней ехать, если она вам нравится, и если вы на нее не сердитесь? - спросила она его через минуту.

   - Оттого, что я у нее буду не на своем месте, отвечал Неверский.

   - Почему же? - спросила Оленька.

   - Да неужели вы не понимаете, что ваше общество не может быть никогда моим обществом?

   - Отчего это? Оттого что вы не хотите в него войти, что вы от людей бегаете.

   - Я не бегаю от людей, но общество ваших знакомых не примет меня никогда, если б я и захотел вступить в него, - отвечал он. - Поймите это, Ольга Павловна, это очень просто.

   - Я не хочу этого понять и не могу, перебила она горячо и вспыльчиво. Почему человек образованный, так же как все, не может вступить в общество? Это несправедливо, это не должно быть!

   И детское, благородное ее сердце закипело негодованием, яркий румянец загорелся на ее щеках, придавая еще более блеску ее глазам. Она была очень хороша в эту минуту.

   - По-вашему, это несправедливо, а, по-моему, так справедливо, - сказал Неверский в ответ тем же спокойным, рассудительным голосом. - У всякого сословия свои понятия, свои мысли, на которых оно основано и которыми держится. Каждый должен оставаться на своем месте, Ольга Павловна; вот почему я не поеду к княгине и вот почему она не виновата, если обращается со мной не так, как с вами, например, или с вашим братом.

   Он говорил совершенно хладнокровно, без досады и грусти, а между тем Оленьке стало жаль его, так жаль, что она насилу могла удержать слезы, которые готовы были брызнуть из ее глаз.

   - Вы намедни говорили о благородной гордости, - продолжал Неверский, - по-моему, она-то и должна удерживать человека на своем месте.

   - Порядочный человек везде у места. Не говорите мне лучше об этом, я не хочу вас слушать, - сказала Оленька отрывисто и, повернувшись, ушла по дорожке домой, между тем как он глядел ей вслед, долго стоя на одном месте.

   Он задумался, и она тоже, каждый по-своему. Она шла домой, разбирая в голове спутанные мысли и понятия. Ее аристократический взгляд на жизнь сильно поколебался с этих пор, и она, не давая еще себе ясного отчета почему, шла наперекор внушенным ей понятиям. Так часто жизнь, меняя наше расположение, меняет и мысли, под влиянием которых мы действовали, пока, наконец, они не установятся, не улягутся в порядке силой развившегося характера.

  

    

   На другой день, часа в два, подали экипажи. Все собрались в зале, дожидаясь Катерины Дмитриевны и Оленьки; гувернер и гувернантка не отходили от детей, чтоб они не смяли своих нарядов. Митя предложил было сестрам сбегать в сад, но его порыв тотчас же был остановлен гувернером. Вся компания стояла очень чинно, когда Неверский и Саша сошли сверху. Скоро отворилась дверь; из гостиной вышла Катерина Дмитриевна и за ней Оленька.

   - Все ли готовы? - спросила Катерина Дмитриевна и стала осматривать детей. - Хорошо, - сказала она, - теперь поедемте, пора. Прощайте, Григорий Николаевич, напрасно вы не едете с нами.

   Неверский молча поклонился.

   Катерина Дмитриевна вышла, за ней вышла вся компания, исключая Неверского. Оленька шла последняя, она остановилась перед Неверским.

   - Прощайте, - сказала она ему.

   - Прощайте, - отвечал он, улыбаясь, - желаю вам веселиться.

   Оленька обернулась, взглянула на него, но некогда было возражать: мать ждала ее в карете.

   - Желаю вам веселиться у княгини, - повторил он тем же голосом, и ушел наверх.

   Через минуту он видел в окно, как выезжала из ворот большая карета, в которой сидела Оленька с матерью и братом, и вслед за ней коляски с детьми. Он закурил папироску, глядя вслед экипажам, которые скоро пропали из виду.

   Оленька ехала и думала о том, что он ей сказал. "Так он воображает, что мне будет очень весело там, у княгини! Отчего же и нет? Только страшно - я никогда у нее не была. Да где я и была до сих пор? Дома, все дома или иногда у бабушки. Здесь же совсем другое, здесь я никого не знаю. Кто будет у княгини? И как я буду с ними говорить? О чем?" И, как будто отвечая на ее мысли, Катерина Дмитриевна перебила их вдруг словами: "Оленька, ты нынче в первый раз будешь в обществе, в свете; тебя княгиня пригласила не так, как детей, ты будешь сидеть с ней и с теми, кто у нее будет. Я рада за тебя, что в первый раз ты появишься в доме княгини Мавриной. У нее самое лучшее общество и сама она почтенная женщина. Все-таки будь осторожна; посторонние, чужие люди не то, что свои. В свете замечают все, всякое слово, всякое движение и обо всем судят. Княгиня Наталия Дмитриевна добра и внимательна, но свет зол и строго судит". И она стала толковать ей как важны в этом свете вещи, по-видимому, самые пустые и мелочные, как строго глядит он за соблюдением приличий, и совсем запутала и без того уже робевшую дочь свою. Как всякая молодая девушка, Оленька давно мечтала о том счастливом времени, когда она перестанет учиться и будет выезжать. Ей казалось, что тут-то только начнется для нее настоящая жизнь, где встретят ее одни радости. И вот теперь слова ее матери разрушали ее воздушные замки в ту самую минуту, когда они, по-видимому, должны были осуществиться. Общество людей незнакомых, со строгим взглядом, с злым намерением найти в ней непременно что-нибудь дурное, - вот что ее ожидало. Она вспомнила слова Неверского: "Желаю вам веселиться у княгини", и они показались ей насмешкой. Тысяча мыслей путались в ее голове, когда карета въехала на мощеный двор и остановилась у широкого крыльца с колоннами, - они приехали в Воздвиженское.

   С трепещущим сердцем вошла она вслед за матерью в большую переднюю, взглянула в зеркало на свое покрасневшее лицо и посмотрела на детей, и дети тоже присмирели; один Саша был такой же, как всегда, беззаботный и веселый.

   Двери в залу отворились, все семейство пошло за Катериной Дмитриевной. Так как дорога была хороша, и они доехали раньше, чем думали, - общество княгини, которого так боялась Оленька, еще не успело собраться. В зале, где накрывали на стол, около которого суетился толстый дворецкий, кроме прислуги никого не было. Это ободрило Оленьку, и когда она прошла через две пустые гостиные, на пороге хорошенького женского кабинета, наполненного цветами, встретила княгиню, - страх ее прошел совершенно. Княгиня приняла своих гостей со всей своей любезностью; всякому нашла она сказать что-нибудь приятное и умела направить разговор так, чтоб он не наскучил молодой девушке и ее брату.

   Дети рассматривали статуэтки и фамильные портреты, Саша и Оленька разговаривали с княгиней. Катерина Дмитриевна была довольна своими детьми, довольна хозяйкой дома. О гувернере и гувернантке княгиня тоже не забыла у себя в доме; она поручила их попечению гостеприимной Юлии Федоровны, которая скоро увела их вместе с детьми в сад, где между цветов и вокруг фонтана террасы не замедлила показаться пара с пристяжной, направленная молодцем кучером.

   Княгиня смотрела на них в окно и, смеясь, показывала их матери.

   Немного спустя пришел князь. Княгиня представила его Оленьке, что очень ее смешало. Она не знала, что говорить с ним. Краснея до ушей, она поклонилась ему молча. Князь сказал ей несколько слов и, заметя ее робость, отошел с Сашей на другой конец комнаты.

   В это время стали наезжать гости. Так как это были по большей части мужчины, то Оленька, сидя одна поодаль, могла следить за всеми и наблюдать вокруг себя. Первый, на которого она обратила внимание, был князь Юрий Андреевич. Она тотчас заметила, что он хорош собой, но что понравилось ей в нем особенно, так это было обхождение. Есть что-то неуловимое во всяком движении, самом простом и незначащем, человека в самом деле порядочного; нельзя сказать что это такое, но нельзя этого не заметить. Заметив это в нем, Оленька стала досадовать на себя за свою робость: "Что он про меня подумает? Я не умела даже сказать ему двух слов сряду", - и бедная девушка краснела пуще прежнего от робости и досады. К счастью ее, в это время вошло в комнату несколько дам и между ними одна с хорошенькой дочкой, девушкой немного старше Оленьки.

   Княгиня тотчас познакомила молодых девушек, и, занятая своей новой знакомой, Оленька позабыла о себе. В эти года знакомятся скоро; не прошло часу, как она и грациозная веселая светская девушка были приятельницами. Кити Белопольская почти два года уже выезжала в свет; она была в восхищении от балов и смеялась над боязнью Оленьки, в которой та призналась ей. После обеда, они сели на террасе, поодаль от всего общества и продолжали прерванный обедом разговор.

   - Это вам так кажется теперь, что будет скучно, - говорила Кити, - а попробуйте одну зиму только, и посмотрите как понравится.

   Оленька покачала недоверчиво головой.

   - Подумайте, продолжала ее новая приятельница, что может быть лучше бала? Что на свете веселее? И для чего нас воспитывают, учат, мучают, как не для того, чтоб после вывести в свет: тут-то только наша жизнь и начинается.

   - Я сама тоже думала, но как страшно в первый раз показаться в свете! - сказала Оленька.

   Кити расхохоталась веселым, звучным смехом.

   - Что ж тут страшного? - спросила она.

   - Подумайте, Кити, я всегда жила со своими, с людьми, которые меня любили и к которым я привыкла. Они меня знают с тех пор, как я родилась, они не станут надо мной смеяться, они меня любят, и я люблю их. Я привыкла всегда говорить то, что я думаю. И вдруг вместо моих родных, моих друзей, очутиться в большом обществе, кругом все чужие, все незнакомые лица, для которых и я чужая. Я боюсь, что надо мною станут смеяться я такая неловкая, когда я не дома, я думаю, и вы это заметили. Нет, право, страшно выезжать.

   - Я вам говорю, ничего не страшно, поверьте мне, - отвечала опытная Кити; - я сама прежде тоже думала, и вы привыкнете, как я привыкла.

   Молодые девушки, занятые своим разговором, и не заметили, как подошел к ним князь; он несколько минут уже стоял сзади них, слушал и смотрел на обеих.

   До сих пор он не обратил внимания на Оленьку. Краснеющая перед ним, робкая девушка показалась ему ребенком, но теперь, когда, не замечая его, она разговаривала с Кити просто и непринужденно, она понравилась ему. Он заметил ее красоту, ее приятный звучный голос и что-то аристократическое в ее врожденном простом обхождении. Ему понравилось то, что она высказывала прямо и искренно свою мысль. Он подошел к ней и сел с ней рядом; она опять смешалась.

   - У вас, кажется, идет спор и очень горячий, mesdames, - сказал князь, обращаясь к обеим молодым девушкам.

   - Да, мы спорили, - отвечала бойкая Кити, - и я очень рада, что вы пришли ко мне на помощь. Я уверена, что вы будете со мной одного мнения и убедите Оленьку.

   - Я не совсем уверен в своей силе убеждения, - отвечал он, улыбаясь, - но скажите мне, в чем дело, и я попробую. Я заметил, что вы спорили обе горячо. О чем же, скажите?

   - Да вот представьте себе, князь, - продолжала все-таки Кити: - эта молодая девушка, которую вы видите перед собой, обрекает себя всю жизнь проводить в пустыне, не хочет никого знать, никого видеть и так боится людей, что желала бы спрятаться от них куда-нибудь подальше.

   - Нет, я не это говорила, - перебила ее Оленька: - я только сказала, что боюсь света. Это может быть глупо, конечно, это глупо, - продолжала она, краснея, - но мне страшно, когда я подумаю, что меня повезут на бал и мне надо будет входить в комнату, где много незнакомых людей.

   - Вам, кажется, нечего бояться, - сказал князь Оленьке, и сказал не комплимент, а то, что думал, глядя на нее.

   - Вот, что я целый час говорила, - перебила Кити, скрывая маленькую досаду, что князь похвалил одну Оленьку. - Все мы сначала боимся света, пока его не знаем, а потом, как привыкнем, и робость проходить. Теперь мне все равно войти, что на бал, что в пустую комнату.

   - Мне кажется, я никогда до этой храбрости не дойду, - сказала Оленька.

   Князь улыбнулся.

   - Скажите мне, - сказал он, обращаясь прямо к ней, - чего вы боитесь? Нет ли у вас какого-нибудь предубеждения?

   - Не знаю, предубеждение ли это или нет, но мне кажется, что я не пойму светских правил, что я не гожусь для общества.

   - Кто-нибудь, верно, запугал вас, - сказал князь, глядя прямо на нее: - вам самим не могли придти в голову такие мысли, верно, кто-нибудь говорил вам, что в свете люди злы, что в свете все замечается и так далее?

   - Да, говорили, - отвечала она улыбаясь.

   - Напрасно, - сказал он. - Оставить бы вас в покое, и вы бы воображали себе всякое благополучие, радовались бы от души до поры до времени; вам было бы очень весело. Зачем вас напугали? - Он остановился, потом продолжал спокойнее: - Конечно, осудить нельзя и тех, кто говорить правду: обмануться недолго, а разувериться грустно. Нет, пускай лучше знает всякий, что ждет его впереди, лучше будет остерегаться.

   Оленька слушала, задумавшись, Кити перебила его вдруг веселым смехом.

   - Напрасно я вас позвала на помощь, князь, - сказала она, - хорошо же вы мне помогаете; начали-то так, да дурно кончили; заговорили за меня, а кончили напротив. Теперь Оленька вообразит непременно, что в свете живут дикие звери, когда вы, светский человек, толкуете о нем так страшно.

   - Нет, в свете не звери, а люди такие же, как везде, - сказал князь, - и нечего бояться их на балу больше, чем где-нибудь в другом месте.

   - Разве люди могут быть те же с посторонними, как дома со своими? - сказала Оленька.

   - Конечно вы не найдете в свете столько правды и простоты, как дома; не всякий скажет то, что думает, но и не всякий вас осудить за то, что вы скажете.

   - Итак, последнее ваше слово, князь, все-таки совет Оленьки выезжать? - спросила опять Кити.

   - Почему же нет? И почему даже не веселиться? - прибавил он. - И верно будете веселиться, я вам это предсказываю.

   - Посмотрите, как она через год переменит свое мнение.

   - Чтоб переменить его, мне надо будет самой перемениться, - сказала Оленька. - А, право, мне так хорошо теперь, так спокойно дома, - прибавила она, говоря прямо, как будто думая громко.

   - В ваши лета один покой наскучит, - сказал князь: - нельзя же все дома сидеть, надоест.

   В это время княгиня позвала сына, девушки ушли гулять по прекрасному саду, и весь вечерь князю не пришлось опять разговориться с ними. Скоро Катерина Дмитриевна поспешила ехать, боясь простудить детей в ночной сырости. Князь проводил ее и, сажая ее в карету, просил позволения приехать к ней в Грачево. Катерина Дмитриевна была очень весела: ее материнское тщеславие, самое простительное из тщеславий, было удовлетворено. Она видела, что дети ее была замечены всеми, их красоту хвалили, их манеры нравились.

   - Что такое князь говорил с тобой так долго? - спросила Катерина Дмитриевна у Оленьки, когда они еще ехали по парку в Воздвиженском.

   - У нас был предлинный спор с Кити Белопольской и с князем насчет моего выезда в свет, maman, - отвечала Оленька, и в нескольких словах она рассказала все матери.

   - Ах, какая ты смешная! - сказала Катерина Дмитриевна, когда она кончила: - У тебя что на уме, то и на языке. Ты забыла, что князь сам светский человек, что эта молодая девушка тоже в свете: кто ее знает? Она пожалуй подумает, что ты из кокетства говорила все это, чтоб князь тебя уговаривал. Она сама такая бойкая, а мать ее Софья Ивановна, прехитрая женщина, я давно про нее слышала.

   Оленька стала было защищать свою новую приятельницу, но мать остановила ее советом быть осторожнее и смотреть за собой на каждом шагу, когда бывает с чужими людьми.

   Оленька задумалась и в первый раз во весь вечер вспомнила о Неверском. Ей опять пришли на ум его слова: "Желаю вам веселиться" - и, перебирая в своей памяти весь этот день, она согласилась, что точно провела его весело. Час за часом прошел незаметно для нее, а мысль о Неверском, в последнее время постоянная в ее голове, ни разу не приходила ей в доме у княгини.

   "Должно быть, я переменюсь в свете и сделаюсь совсем другая", - подумала она, и ей стало совестно, ей не хотелось видеть Неверского в этот вечер. Приехавши домой, она под предлогом усталости ушла тотчас в свою комнату и легла, но долго не могла уснуть. Новые мысли набрались ей в голову, и голова работала под их напором.

  

    

   Князю Оленька понравилась. Он, привыкший к светским женщинам и девушкам, почувствовал, глядя на нее, что почувствовал бы человек, которого с душной театральной сцены, обставленной декорациями, перенесли бы вдруг на свежий воздух под тень живых деревьев, освещенных серебряным лучом месяца. Перед ним показалась молодая девушка, непохожая в своей детской простоте на других ему знакомых; он с участием смотрел на нее, любуясь, и думал, что-то выйдет из нее?

   - Какая хорошенькая девушка была у вас сегодня, maman, - сказал он княгине, когда все разъехались, и они остались втроем с Юлией Федоровной.

   - Которая? Кити или Оленька? Они оби хорошенькие, - отвечала княгиня.

   - Конечно Озерская лучше той, - отвечал он, - и собой и всем лучше.

   - Да, она очень мила, - отвечала княгиня, - но такой ребенок еще.

   - Сколько ей лет? Лет восемнадцать?

   - Я думаю, будет восемнадцать; зимой будут выводить ее.

   - Как ее хвалят гувернантка и гувернер! - заметила Юлия Федоровна; - говорят, это просто ангел, да и все дети такие хорошенькие и так хорошо себя ведут.

   И она стала рассказывать об их детских играх, потом перешла опять к Оленьке, рассказала, что она говорила с ней про цветы, и на этом любимом предмете своем остановилась так долго, что княгиня, удивленная ее необыкновенной разговорчивостью, должна была прервать ее, наконец, напомнив ей, что пора расходиться по комнатам.

   Более недели спустя после этого обеда, князь поехал в Грачево. Там его ждали уж давно, но потом уж и перестали ждать. Катерина Дмитриевна даже немного обижалась этим невниманием с его стороны. Оленька вовсе о нем не думала. Опять в своей семье, окруженная домашним покоем, в кругу родных, она жила по-прежнему, и сердце ее билось теми же чувствами. Ее огорчало только иногда то, что она реже могла говорить с Неверским; он избегал встречи с ней и много занимался в своей комнате, - "верно немецкими книгами", думала с досадой Оленька. Мимолетное впечатление светского общества давно рассеялось в ее мыслях. Она позабыла о светской жизни и светских людях.

   В тот день, когда князь Юрий Андреевич собрался в Грачево, часу в шестом, перед вечером, Оленька сидела одна на т