Ермолова Екатерина Петровна - В свете и дома

  

   Девочки обыкновенно раньше начинают размышлять, нежели мальчики. В четырнадцать лет, когда мальчик еще лазит по деревьям, девочка уже бросает куклы, делается смирнее, степеннее, часто задумывается и любит сидеть одна. Та, которая за год перед тем шалила наравне с братьями, шумела целый день и беспрестанно рвала платье, - теперь стыдится детских громогласных игр, стыдится игрушек. В эти года девочки сильно растут и бывают худы; они начинают подыматься, как говорят нянюшки, и в эти-то странные годы, когда они уже не совсем дети, но еще и не девушки взрослые, любопытно взглянуть на них, чтоб лучше узнать характер женщины потом.

   В четырнадцать лет Ольга Озерская была высокая, бледная девочка с черными умными глазками и черными густыми волосами. Она была больна в этот год и много выросла после болезни.

   - Какова у меня становится Ольга, - говаривал часто ее отец, скоро мать перерастет; не увидим время, как будете невеста.

   Точно детское время стаю проходить для Оленьки; она переменялась заметно с каждым днем. До сих пор живой и болтливый ребенок, она вдруг присмирела - стала молчаливее, реже смеялась. По лицу ее пробежало какое-то новое, задумчивое выражение и остановилось на нем - на время. Самый голос ее изменился, стал тише прежнего, ровнее и приятнее.

   Она меньше стала говорить и больше думать, чем прежде. Она стала ласковее к отцу и матери. Чувства ее стали как бы сильнее и глубже.

   Отец и мать ее были очень добрые люди и воспитывали детей своих без всякой заданной наперед теории. У них кроме Оленьки были две меньшие дочери и два сына. Все семейство жило вместе спокойно, счастливо и дружно.

   Хорошо было для Оленьки, что первые ее мысли, когда она стала думать и понимать, остановились на родной семье, хорошо было начинать с домашнего круга. Все, что окружало девочку, ее родные, домашние отношения, порядок и смысл повседневной жизни, все это занимало ее, обо всем этом она теперь стала думать. Она понимала, что все это ей дорого, и спрашивала себя, почему и насколько. Она знала уже, что умеет любить различно, каждого по-своему. Она стала наблюдать вокруг себя, замечая за собой и за другими.

   Отец ее, Павел Александрович Озерский, был умный человек, хорошо образованный по своему времени и много видевший на своем веку. Он женился поздно на кроткой, хорошенькой девушке, которой воспитание и характер обещали ему много счастья, и не обманулся в своем ожидании.

   Павел Александрович совершенно отдался семейной жизни: жена и дети были единственными предметами его мысли; он жил только для них. Его влияние на свой домашний круг было очень велико; он был, в самом деле, душой его; около него собиралась вся семья. В деревне, где всегда полгода жили Озерские, в большом вместительном доме, обросшем вокруг тенистым, свежим садом, где жизнь проходила так тихо от весны до первого снега, они все были особенно счастливы.

   Эту деревню купил Павел Александрович вскоре после женитьбы; он сам развел этот сад, и он любил этот маленький цветущий уголок земли, на котором собрал вокруг себя все, что ему было дорого.

   Жена его, моложе его двадцатью годами, была сама как будто старшей его дочерью, и невольно чувствовалось, глядя на это семейство, что все его счастье, все, что связывало его так крепко, все зависало от главной опоры, от Павла Александровича.

   Это прежде всего было почувствовано Оленькой.

   Не менее отца любила она добрую мать свою; но между ними не было той нравственной, внутренней связи, которая соединяла всех детей с отцом. В характере Оленьки, несмотря на любящее, доброе сердце, было много твердости и даже упорства. Павел Александрович умел управлять этим характером, знал, как взяться за него, а добрая Катерина Дмитриевна, кроткая и слабая женщина, умела только любить и баловать своей любовью. Дети не всегда ее слушались.

   Старший брат Оленьки был ее любимец, для него и за него она готова была все перенести. Часто в детских играх их между собой, когда он обижал ее и его за это наказывали, Оленька горько об этом плакала и сердилась на тех, кто наказывал его. Даже на отца восставала она за брата. Чем он приобрел такую безграничную привязанность, он не знал, и она сама не знала, да и не допытывалась знать. И теперь, когда она начинала понимать то, что чувствовала до сих пор безотчетно, когда она стала поверять каждую свою привязанность, стараясь объяснить ее себе - она и не подумала даже о том, за что так любить Сашу.

   Эти странности нередки в женщинах; сердцу женщины часто нужна такая особенная, сильная привязанность, которая бы наполнила его все, и оно любит всеми силами, не спрашивая, зачем и почему.

   Саша был умный и способный мальчик. Старше сестры двумя годами, он был тогда уже не ребенок; но резвый и живой, ветреный и веселый, по шалостям своим он был еще дитя. Он живо чувствовал все прекрасное и увлекался всякой мыслью. На него все родные смотрели с надеждой, и Оленька считала его гением.

   Меньшие дети, Митя, Лиза и Верочка, были в то время еще очень малы, и проводили большую часть дня в детской со старой англичанкой. Их шалости, их игры и смех оживляли дом. Оленька любила их всех и иногда играла с ними, ласкала их, но мало еще о них думала.

   Все семейство жило тихо, той спокойной жизнью, в которой незаметно подвигается время день за днем, незаметно подрастают дети, стареют и изменяются люди; они жили тихо и просто, семейною жизнью, о которой вспомнить так грустно после, когда она прошла невозвратно.

   Так протекли три года, и многое переменилось. Оленька стала большая девушка и очень похорошела; ее воспитание подходило к концу; Саша вступил в университет и прошел два курса прекрасно, занимаясь прилежно под надзором отца; Катерина Дмитриевна постарела немного; Павел Александрович поседел совсем. Прошло три года счастливой жизни Озерских, когда страшное горе посетило семью - не стало Павла Александровича.

   Отец Оленьки был долго болен: за ним хорошо ходили добрая жена его и старшие дети. Много любви было около постели больного, много теплых молитв слышал Бог во время его болезни; но смерть пришла в свое время и взяла свое.

   Оленьку сильно поразила эта потеря; она всею душой предалась новому для нее чувству грусти, и в первое время здоровье ее заметно от этого пострадало. Она не только чувствовала, но и понимала свою потерю.

   Со смертью Павла Александровича многое переменилось. Катерина Дмитриевна стала заниматься делами. До сих пор она ни во что не вступалась и теперь новые ее обязанности поразили ее своей многосложностью и разнообразием; с непривычки у нее часто не хватало сил и уменья. Дела управления имением испугали ее своей запутанностью, несмотря на то, что у нее было довольно большое состояние. Павел Александрович сам не был хорошим хозяином; он провел большую часть жизни на службе и поздно принялся за свои дела. Как большая часть русских помещиков, он заложил имение, не имея надобности в деньгах; это было сделано на случай выгодной спекуляции с благородною целью увеличить состояние для детей; но выгодной спекуляции не представилось, деньги прошли между рук, а имение осталось в залоге. Раза два или три случался неурожай; между тем подраставшие дети требовали лишних, необходимых издержек; оказалась недоимка; перезаложили имение, и годовой платеж казенных процентов прибавился. Павла Александровича эти запутанные обстоятельства сильно тревожили под конец его жизни; жене он не любил говорить о них. Немудрено, что бедная женщина, узнавши их в то время, как горе поразило ее, много переменилась и постарела. Дети ее были еще слишком молоды; она не говорила с ними о делах; чаще всего она сидела одна. Оленька в это время больше прежнего сблизилась с братом; они делили между собою свои первые впечатления и шли покуда рука об руку в жизни.

  

  

   Прошел год траура, грусти и печали; опять Озерские переехали в свою подмосковную, Грачево, и живут тихо в деревни. Катерина Дмитриевна все еще грустит и занимается делами, которые идут кое-как; она поседела не по летам. Маленькие дети выросли и также беззаботно, весело играют в саду, когда не учатся. Оленька ждет не дождется Саши. Его задержали экзамены по университету; он должен в этот год перейти на последний курс. Так как он зимой был долго болен и отстал от товарищей, то у него теперь много занятий, и Катерине Дмитриевне присоветовали, для облегчения его, взять ему помощника, прошедшего университетский курс. Один из профессоров рекомендовал ей молодого человека, вышедшего кандидатом, за год перед тем. Уезжая в Грачево, мать поручила Саше самому условиться с ним в цене и уговорить его переехать к нему на время. Григорий Николаевич Неверский поместился, таким образом, в ее московском доме с Сашей, с которым они очень скоро сошлись, так как они и прежде были знакомы по университету. Неверский был совершенной противоположностью Саши. Занимаясь постоянно наукой, трудясь для того, чтобы жить, он редко бывал весел. Не всегда довольный своими трудами и занятиями, но покоряясь судьбе своей по необходимости, он рано сделался серьезным и, может быть, подчас скучным человеком. Товарищи любили его за доброе сердце, но он редко бывал с ними, живя по большей части один со своими книгами. В обществе женском он никогда не бывал и, не имея никакого понятия о свете, легко мог быть в нем лишним и подчас смешным лицом. Несмотря на разные характеры и положения, он скоро сошелся с Сашей; они привыкли друг к другу. На Сашу он имел большое влияние. Неверский был старше Озерского годами и опытом: не мудрено, что на первый раз перевес остался на его стороне; впоследствии они сравнялись, оставаясь, конечно, каждый на своем месте.

   Окончив свои занятия и выдержав экзамен, Саша, с согласия матери, пригласил Неверского с собой на лето в деревню.

   Послали лошадей и коляску за молодыми людьми, приготовили им комнаты. Их ждали к вечеру, потому что день был очень жаркий. Оленька с самого утра была в волнении; она с нетерпением ждала брата, с которым не видалась более месяца и без которого очень скучала. К этому примешивалось и любопытство видеть Неверского. Саша несколько раз писал к ней о нем, и ей хотелось самой судить о человеке, сделавшем, по-видимому, сильное впечатление на ее брата и умевшем в короткое время приобрести его доверие и дружбу. Нетерпение Оленьки увеличилось еще более к вечеру; она давно уже сидела на террасе, откуда была видна проселочная дорога, и не спускала глаз с этой дороги, стараясь разглядеть, не покажется ли вдали экипаж; затаив дыхание, она прислушивалась, не едут ли. Вечер был очень тих; становилось поздно, Оленька начинала уже беспокоиться, что брат так запоздал в дороге, как вдали послышался топот лошадей. Она закричала матери: "едут!" Катерина Дмитриевна вышла на террасу, и обе стали прислушиваться. Стук экипажа становился явственнее, слышнее и ближе с каждой минутой, наконец, показалась коляска на деревне, встреченная громким лаем. Она проскакала мимо изб, въехала во двор и остановилась у калитки палисадника. Оленька бросилась навстречу к брату, и первая обняла его.

   Маленькая семейная сцена встречи была очень мила и показалась такой Неверскому; он наблюдал ее из коляски, не спеша расстроить ее своим появлением. Ему понравилась хорошенькая фигура девушки в белом платье, которая пробиралась между цветов палисадника рядом с братом; он заметил и доброе материнское лицо, которое глядело на них с террасы.

   После первых поцелуев вспомнили о Неверском. Саша вытащил его из коляски и, извиняясь в своей забывчивости, представил матери и сестре. Катерина Дмитриевна заговорила с ним, Оленька молча поклонилась ему и села разливать чай. Через самовар ей мало было видно Неверского; к тому же лампа, освещая ее лицо, мешала ей смотреть в его сторону. Напротив Неверский при ярком освещении, падавшем как нарочно на нее, мог очень хорошо рассмотреть молодую девушку. Его поразила стройная правильность ее лица и особенно красота ее глаз.

   - Как тебе нравится мой Неверский? - спросил шепотом Саша у сестры.

   - Так себе, ничего, он, кажется, нехорош собой, но у него умное лицо, - отвечала она: - судя по разговору его с маменькой, должно быть он не глупый человек.

   - Не только не глупый, но даже очень умный, - отвечал Саша: - человек образованный и с этим вовсе не педант; нет, он славный малый, я уверен, что он тебе понравится, когда ты с ним познакомишься покороче; к его лицу ты скоро приглядишься, когда узнаешь его самого.

   На другой день Оленька проспала. Ее разбудила девушка, говоря, что все уже встали и ждут ее разливать чай. Она наскоро оделась и, не заплетая косы, велела подобрать назад все свои волосы. Густым узлом завернулись они вокруг гребня: эта простая прическа очень шла к молодой девушке, но, вместе с тем, придавала лицу ее что-то ребяческое. Когда она второпях вбежала в залу, где вся семья уже собралась, и, спеша занять свое место за самоваром и чайным прибором, бросила один беглый взгляд и один поклон всем окружающим, она показалась Неверскому просто ребенком. "Верно, я ее не рассмотрел вчера, - подумал он про себя: - она показалась мне гораздо старше".

   За чайным столиком завязался веселый разговор, в котором и болтовня детей нашла себе место, и за этим гостеприимным столом Неверский скоро освободился от замешательства, свойственного постороннему человеку в кругу чужого семейства; он сделался весел и разговорчив. Отпили чай; дети отпросились у матери побегать немножко в саду перед классами, к великой досаде гувернера и старой гувернантки, которые уселись на террасе, чтоб поворчать вместе и побранить слегка Россию и русских от нечего делать. Катерина Дмитриевна ушла в кабинет заниматься делами. Саша пригласил Оленьку наверх; она пришла туда с работой, и, работая, разговаривала с братом, обращаясь иногда и к Неверскому; молодые люди играли на бильярде. Все трое не видали, как прошло время до обеда. Вечером была общая семейная прогулка. Дети забегали вперед, взбирались на холмики по дороге, разглядывая, как садится солнце: ясно или в тучку; рвали цветы и приносили их то матери, то сестре. Саша рассказывал разные университетские анекдоты, и когда несколько раз дело доходило до него самого, он нисколько не хвастал, напротив, умалчивал так много, что невольно раза два Неверский перебил его, чтоб отдать ему справедливость. Это приобрело ему расположение Катерины Дмитриевны и Оленьки, и обе решили в тот же вечер, что он хороший человек и, кажется, любит Сашу. Когда вечером брат с сестрой остались одни вместе, Оленька сама первая сказала Саше:

   - Мне теперь твой приятель в самом деле понравился; а то вчера я не хотела тебе сказать правды, чтоб не обидеть тебя, но лицо его мне очень не понравилось, и сам он мне показался таким незаметным, таким обыкновенным человеком.

   - Да в Неверском и точно нет ничего необыкновенного: он просто умный малый и хороший человек.

   - Он очень умно рассказывает и видно, что у него доброе сердце; нынче я уже привыкла и к его лицу.

   - Он нехорош собой, это правда, но мне нравится выражение его лица.

   - И мне также, - отвечала Оленька: - когда он разговаривает, у него очень приятное выражение. Нет, он вовсе не так дурен; это мне так вчера показалось, я его не разглядела. Кто он, Саша? У него манеры препорядочные.

   - Он учитель истории и еще чего-то не помню в каком-то пансионе.

   - Учитель? Он не похож на русских учителей. Помнишь, нас прежде учил Федор Никифорович: на что он был похож? Не знает, куда руки девать и говорит поелику, а ведь умный человек и ученый тоже. Этот совсем не такой, совсем нет. Есть у него родные? Как его зовут?

   - Его зовут Григорий Николаевич, а кто он такой и кто его родные, я право не знаю, - отвечал Саша: - знаю только, что он везде и со всеми умеет держаться на своем месте.

   - У меня бывали товарищи, богатые студенты: посмотрела бы ты, как все с ним обращались хорошо.

   - Он что делает? Служит? - спросила Оленька.

   - Нет еще, он, кажется, хочет держать экзамен на магистра, пойти по ученой части.

   - Охота ему, какая скука!

   Тут позвонили к ужину, и тем кончился разговор брата с сестрой о Неверском.

  

  

   Грачево понравилось Неверскому; ему полюбилась тихая деревенская жизнь, свободная, покойная, где по звону сбирались к обеду и ужину, где для всякого занятия было много времени. Он скоро вошел в жизнь и привычки дома, и сам сделался в нем своим, домашним человеком. С ним обращались и не так как с гостем, и иначе чем с другими посторонними лицами домашнего круга. Он держал себя с достоинством перед хозяевами и, не входя в слишком короткие отношения с гувернером и гувернанткой, умел в одно время понравиться им своей вежливостью и резко отделить себя от них. Катерине Дмитриевне нравилось то уважение, которое он оказывал всем ее словам и то, что в доме его не было слышно. Люди никогда не ворчали на него и всегда ставили его в пример иностранцам, когда те выводили их из терпения. С Оленькой он обращался всегда просто, учтиво.

   В Оленьке было много природной грации, откровенности и простоты. Она говорила всегда то, что думала, никогда не лгала и не притворялась. В первые минуты знакомства со всяким она была дика и неловка, а потом тотчас же высказывалась вся как есть. Злости и несправедливости она не могла выносить, и в пылу негодования, не помня себя, она часто была готова сама сделать несправедливость: не разбирая дела, увлеченная сердцем, она осуждала резко, коротко и скоро того, кто по ней был виноват. Она была очень умна; в уме ее было много тонкой проницательности и быстроты соображения. Она тотчас понимала мысль другого, схватывала ее на лету, видя все ее повороты и изменения. Воображение ее было так сильно, что когда она о чем думала, ее мысли представлялись ей так образно, как будто бы она их видела. Вспыльчивая и прямая, она не могла затаить ни доброго, ни дурного чувства; всякий мог судить и осудить ее. Неверского она сильно заняла. Привыкши за всем наблюдать вокруг себя, он с любопытством и участием остановил на ней свое внимание. Любуясь ее молодой красотой и проблесками ума и воображения, он часто думал: что-то выйдет из нее? какая-то из нее будет со временем женщина?

   Прошел месяц и более с тех пор как Саша привез Неверского в деревню; с каждым днем он становился короче с Оленькой, с каждым днем открывал в ней что-нибудь новое; участие его к молодой девушке увеличивалось. Не раз он спрашивать себя: точно ли это простое, бескорыстное участие?

   "Я мог бы любить такую девушку", - подумал он как-то в один вечер, когда сидя с ней вдвоем на балконе, он слушал то, что она ему говорила; разговор был довольно серьезный, и, как всегда, Оленька с увлечением высказала свое мнение. "Ее можно любить долго и искренно, думал Неверский, с каждым годом будут крепнуть в ней мысли и чувства, она поймет жизнь, и жизнь ее будет полная, прекрасная; она будет хорошая, умная женщина".

   - О чем это вы так задумались? - спросила его вдруг Оленька.

   Неверский смешался, спутался и отвечал, что думал об одном из своих прежних товарищей.

   - Право? Вы об этом думали? - проговорила Оленька, посмотрев на него недоверчиво и стараясь отгадать, отчего он солгал и что он в самом деле думал. Это маленькое происшествие сделало на Неверского сильное впечатление; он стал строго наблюдать за собой с этих пор, следя не только за своими поступками, но и за своими впечатлениями.

   "Любить ее было бы сумасшествие с моей стороны, - говорил он себе, - между нами никогда не должно быть такого чувства. И к чему повела бы меня такая любовь?" Так рассуждал практический молодой человек, успокаивая свое воображение и сердце. И между тем как он всей силой твердого характера старался усмирить невольное волнение при виде молодой хорошенькой девушки, которую встречал ежедневно, на нее он делал сильное впечатление, которое она не умела и не хотела остановить. Неверский сначала занял ее просто, как новое лицо; но потом, в частых разговорах их между собою, в которых высказывался его ум и познания, в домашнем кругу ее, где он, бедный человек, живущий своими трудами и получавший прежде деньги от ее семейства, умел поставить себя так благородно и свободно, - она поняла и оценила его. Так как он был старше ее и летами и опытом, то скоро она стала поверять свои молодые мысли на его более зрелых и твердых понятиях, привыкла уступать ему, спрашивать его. Между тем его положение казалось ей несправедливым. Оленька, как и всякая молодая девушка в ее лета, не могла еще иметь собственных понятий и взглядов на общество и отношения сословий; ее мнения в этом отношении были мнения ее круга, того сословия, в котором она родилась и выросла. По этим понятиям учитель ее брата, человек неизвестного происхождения, не был ей равным; он мог быть принят, в общество, к которому она принадлежала, только на известных условиях, не делаясь никогда настоящим его членом, не получая в нем всем прочим предоставленных прав. Прилагая это к Неверскому, к его образованию, достоинству, Оленька почувствовала в первый раз сомнение. Сравнивая его с Сашей, она не могла не подумать, что положение его в свете могло казаться ему оскорбительным; ей стало жаль его, - жаль потому, что она не находила ему исхода из этого положения и не умела оторваться от мнений, данных ей воспитанием. В своем обхождении с Неверским она совершенно опровергала заданную ей теорию, следуя в этом одному увлечению своего сердца, и вместе с тем продолжала жалеть о нем.

   Сожаление - опасное чувство; оно часто, очень часто пролагает дорогу другому, более сильному и глубокому. Как это делается, нельзя заметить и определить, и всегда какой-нибудь посторонний случай выведет наружу полуосознанное чувство, которое втихомолку жило в человеческой душе. Случай этот представился и показал Оленьке, как изменила она своим прежним мнениям, как далеко зашло ее сердце.

  

  

   В десяти верстах от подмосковной Озерских, ближе к городу, на высоком берегу Москвы реки, было прекрасное имение князей Мавриных-Горбатовых, село Воздвиженское. За пять верст от усадьбы был поворот с шоссе в широкую аллею высоких, старых лип, которая, пробираясь между леса, прямою линией, только за версту от дома поворачивала вправо. Здесь начинался парк, давно насаженный и хорошо поддерживаемый; крепкие мосты, прочно сбитые дороги, свежий, ровный газон - все говорило наперед, что это имение заведено издавна богатой рукой, что это поместье наследственное, которое не переходило из рук в руки. Наконец въезжали в широкие ворота, и прямо против них открывался, среди огромного правильного двора, обстроенного каменными службами, старинный барский дом, с бельведером, и вправо от него церковь богатой архитектуры. Это имение, село Воздвиженское с деревнями, всего около тысячи душ, было родовое поместье князей Горбатовых. В нем жила княгиня Наталья Дмитриевна постоянно шесть месяцев в году, со времени кончины своего мужа, с единственным своим сыном; остальные шесть месяцев она проводила в Петербурге. Княгиня была знатная и богатая женщина. Умная и гордая, но вместе с тем вполне благородная по характеру, она с достоинством поддерживала знатность своего имени. Воспитанная в начале нынешнего столетия, она была аристократка как в мыслях, так и на деле, она считала себя несколько повыше других и давала это иногда чувствовать; но, не отступая ни на волос от преимуществ своего сословия, она заставляла уважать его в себе за личные свои достоинства. Это был цельный, полный характер, который ни в чем и никогда не изменял себе. Но исключительность ее взглядов на жизнь нисколько не охладила в ней сердца.

   Княгине было давно уже за сорок лет; но лицо ее, правильное, умное и спокойное, сохраняло еще остатки красоты, а портрет ее, сделанный, когда ей было двадцать лет, в первый год ее замужества, вполне оправдывал страсть и выбор князя Андрея Юрьевича, ее покойного мужа, который женился на ней по любви несколько наперекор планам своих родителей. Княгиня сама по себе была из старинного и известного рода, но она рано осталась сиротой и была воспитана у старой тетки, и потому положение ее до замужества не было блестящим, и князь не приобрел чрез этот брак никаких новых связей. Княгиня рано овдовела и, несмотря на красоту свою, она не вышла замуж в другой раз, а посвятила себя совершенно сыну своему, князю Юрию Андреевичу, единственному наследнику и представителю рода князей Мавриных-Горбатовых. Она сама воспитывала его, сама управляла имением его, входя с участием женщины доброй в положение людей, вверенных ее управлению, и стараясь внушить чувство этого долга и ответственности сыну своему. Гордая и разборчивая во всем другом, тут она не гнушалась самыми мелкими подробностями в том, что касалось выгод крестьянина. Между тем, привыкши к обществу и к уважению в обществе, она даже и в деревне, несмотря на свои занятия, любила принимать. Всякий спешил знакомиться с нею; бывать у княгини Натальи Дмитриевны считалось в некотором роде рекомендацией, короткое знакомство с ней - особенной честью.

   Сын ее лицом был очень похож на нее; у него были те же светло-русые волосы, те же умные карие глаза, те же правильные черты, но в выражении лица его не было того покоя, той определительности, которая характеризовала лицо его матери. Задумчивый взгляд молодого человека все будто искал чего-то, на чем бы остановиться, и никогда полная решительная мысль не высказывалась окончательно на его лице; то же было и в его характере. В нем также было сходство с характером матери и также оказывалось различие в главной основной черте. Видно было, что натуры их были родные между собой, что воспитанием мать многое передала своему сыну, но главное ускользнуло или не успело еще развиться жизнью. Было что-то недосказанное, мягкое и гибкое в молодом князе, способность вдруг остановиться среди действия, какое-то непонятное ему влечение начать все и ничего не кончить, сказать и не договорить. А между тем, в странном этом характере, при всей этой нерешимости, шаткости направления и действия, не было ни слабости, ни бессилия. Напротив, в нем являлась редкая энергия в те минуты когда, казалось, он вовсе не был способен действовать. Всего яснее проявлялась его изменчивость в споре. Часто увлекаясь, он говорил, долго и упорно защищая свое мнение, говорил так, что нередко ему случалось преклонить на свою сторону противника; но в ту самую минуту, когда он устанавливал перевес своего убеждения, наскучив своей мыслью или спором, он вдруг, в самую, по-видимому, горячую минуту, прерывал себя словами: "Да, оно конечно так; но и вы может быть правы; точно, и в вашем мнении есть верные черты". Товарищи звали его софистом, но он не был им. В делах, касающихся его чести, у него не было уклончивости, и если что вызывало негодование благородной души его, он раз навсегда высказывал свое слово и держал его. Только доброе его сердце болело в эти минуты, ему тяжело было выходить из себя и осуждать какое-нибудь мелкое чувство или жалкий расчет подлости. Воспитанный матерью, он навсегда сохранил что-то женственное, что в сложности его характера было особенно привлекательно. Больше других молодых светских людей, он вдумывался в жизнь и, несмотря на это, скорее и доверчивее другого вверялся всякому. Имя свое он с детства привык уважать, и, пренебрегая выгодами состояния, гордился древностью своего рода. Всякой фамильной вещью, портретом или рукописью, он истинно дорожил. Но со всеми этими аристократическими понятиями не было человека свободнее его в обхождении. Княгиня тоже умела умом и сердцем обнимать положение людей другого с ней сословия, но, даже увлеченная самым горячим участием и делая истинно пользу тем, на кого обращала свое внимание, она всегда оставалась верна себе, не забывая ни своего достоинства, ни своего положения. Она была все та же знатная и гордая дама, когда рассчитывала продовольствие бедного крестьянина или помогала его горю. Напротив того, сын ее имел способность подделываться к языку, быту и образу понятий всякого, и странно, эта обходительность его характера не нравилась его подчиненным. Они любили гордую манеру княгини и осуждали обхождение князя. "Что он за барин? - говорили про него слуги: - Никакой амбиции нет, нет в нем толку, самый простой человек. То ли дело матушка княгиня: королевой смотрит, умная барыня, дай Бог ей здоровья!" Князь всей душой был рад помочь ближнему, все силы готов был приложить, лишь бы принести пользу. Увлекаясь чувством, он входил во все мелкие подробности предмета и, отложив на время лень, изучал его на месте и на деле; но он так усваивался предмету, которым был занят, что терял свой личный взгляд и характер на то время. Его часто обманывали; он знал это и понимал, что дело у него не спорилось.

   Когда ему минуло двадцать один год, княгиня, бывшая его единственною опекуншей и попечительницей, сдала ему в присутствии управляющих и поверенных по делам все бумаги. Он выслушал спокойно и учтиво все аккуратно составленные ею отчеты по управлению имением, с чувством поблагодарил мать и отдал ей назад кипу бумаг, которые она положила перед ним.

   - Возьмите назад все эти дела, maman, - сказал он ей, - вы, верно, не откажетесь принять от меня доверенность; я еще ничего не знаю и могу сделать много вреда там, где вы делаете добро и пользу.

   - Хорошо, мой друг, я согласна, - отвечала княгиня, - но и тебе надо приучаться к делу; я состарюсь со временем и не буду в силах.

   - Когда вы устанете, вы мне скажете, а я покуда привыкну к делу с вашей помощью и советом.

   Но к делу он не привык; несколько раз пробовал, и оно ему не удавалось.

   Княгиня надеялась и думала, что он будет служить, но и тут надежда обманула ее. Ему или хотелось слишком много или уж ничего не хотелось; в этом княгиня не понимала его.

   - Нельзя быть тотчас министром, - говорила она ему: - но ты князь Горбатов, у тебя есть родство, связи, ты не будешь без места, у тебя везде открытая дорога. Выбери любую и ступай по ней; твой отец, твой дед и прадед служили, нельзя же тебе оставаться недорослем из дворян.

   Насилу уговорила она его записаться в какое-то министерство; он числился на службе, вовсе почти не занимался ею и внутренне сердился, когда, к великому удовольствию княгини, его представляли к чину за отличие. Он скучал петербургской жизнью, не смотря на успехи свои в обществе, скучал иногда и в Воздвиженском, которое любил и где жил каждое лето тихо, уединенно, проводя большую часть времени за книгами в старинной отцовской библиотеке. Его жизнь была еще впереди, и будущее манило его, ободряя иногда надеждой. В первые годы молодости человек больше живет воображением. Его манит все несбыточное, великое и благородное, которое так редко радует жизнь нашу. Бог знает чего не придумывается в эти годы, на какие жертвы и подвиги не готовится человек. Но с летами, частью сам собой, а больше еще внешним давлением окружающей нас действительности, этот воинственный дух утихает, и герой без поля действия для славы перестает быть героем, а живет просто человеком, живет, пока живется и как приходится жить. Когда эта первая пора молодости прошла для князя Юрия Андреевича, когда он взялся, было, за дело, и дело ему не удалось, ему стало досадно. Сгоряча его даже злость взяла; добрый от природы, он скоро смирился, но все-таки не успокоился. Он сделал другую попытку и опять опыт кончился неудачей. Тогда он решился остаться в бездействии и ждать, не принесет ли ему жизнь уменья жить. Так часто многие герои, обманувшись в блестящих надеждах своих на себя, сидят у моря и ждут погоды, если еще они столько добросовестны, что не берутся не за свое дело.

  

  

   В конце июня, княгиня приехала в Воздвиженское, где сын ее жил уже около месяца. При ней была всегдашняя ее спутница, немое лицо, старая немка, бывшая нянюшкой князя Юрия Андреевича. Юлия Федоровна Миллер была девушка лет шестидесяти пяти, очень добрая и сентиментальная, которая, окончив свое поприще в доме княгини, оставалась в нем на веки вечные, на пенсии. Должности у нее никакой не было, но она постоянно по своей собственной охоте придумывала себе разные обязанности из привычки иметь какую-нибудь ответственность. То она присматривала за книгами князя, то за его медалями или статуэтками, то за какой-нибудь любимой вещью его матери. Но главное и постоянное ее попечение составлял попугай княгини и все цветы в доме. С этой мечтательной и немного глупой немкой княгиня сжилась давно, привыкла к ее молчаливой фигуре и не могла обойтись без нее. Их соединяло общее чувство, и обе без памяти любили молодого князя. Княгиня, приехав в Воздвиженское, провела целый месяц в уединении, не принимала никого и занималась делами, которые нашла в беспорядке; она только что воротилась из-за границы, где прожила целый год, и год управления князя Юрия Андреевича многое переменил в установленном ею порядке. За границей она узнала о смерти Павла Александровича Озерского, с которым была давно знакома, и это известие огорчило ее. Устроив свои дела в Воздвиженском, она решилась, против своего обыкновения, первая навестит Катерину Дмитриевну и поехала к ней в Грачево.

   Было часов семь вечера, жар сошел, и начинался тихий, ясный вечер, с надеждой на румяную зарю к ночи и на ясную погоду на завтра. Катерина Дмитриевна сидела одна на балконе, дети бегали по саду, а в ближней аллее Оленька, Неверский и Саша прохаживались взад и вперед, разговаривая. Оленька была особенно хороша в этот день. Розовое кисейное платье облегало ее своими мягкими складками; гуляя, она сорвала белую розу и воткнула ее с веткой зеленых листьев в свои черные волосы. Она чувствовала, что была хороша; мать и брат сказали ей оба каждый в свою очередь: "Как ты мила нынче, Ольга", - а неосторожно продолженный взгляд Неверского, который не ускользнул от ее внимания, подтвердил ей то же. Гуляя, она разговаривала весело. Из аллеи долетали до ее матери слова и целые речи. Неверский, всегда спокойный и серьезный, на этот раз вполне отдался веселому расположению духа, которое пристало ко всем от Оленьки. Саша тоже был в духе в этот вечер и поддерживал оживленный разговор. Катерина Дмитриевна задумалась. Задумалась она так, что и не слыхала, как подъехал экипаж с противоположной стороны дома. Наконец, неотвязный лай собак и потом шум шагов в доме заставили ее опомниться; она встала, чтоб идти узнать, что такое, и к большому удивлению своему на пороге гостиной встретилась лицом к лицу с княгиней Натальей Дмитриевной.

   - Я беру ваш дом приступом, Катерина Дмитриевна, - шутя сказала ей княгиня: - меня не хотели пустить к вам без доклада, но мы, кажется, довольно старые знакомые, чтобы не церемониться, особенно в деревне. Вы не ждали меня? Правда, мы с вами уже так давно не видались.

   - Я знала, что вы переехали в Воздвиженское, княгиня, я слышала, что вы в деревне, - отвечала Катерина Дмитриевна: - но я не успела быть у вас. Вы не можете себе представить, сколько у меня дела теперь. Моя жизнь так переменилась со смерти моего мужа, что у меня часто нет свободной минуты. Да и сама я стала совсем другая.

   Княгиня с чувством, с искренним участием, говорила с ней о ее потере, входя во все подробности ее теперешнего положения.

   - Я вас хорошо понимаю и по себе сужу о вас, - сказала она: - и я прошла чрез то же в жизни; я овдовела еще раньше вас, и если б не любовь моя к сыну, не знаю, вынесла ли бы я тогда свое горе. Что ж делать, Катерина Дмитриевна, в жизни счастье непрочно, и хорошо еще, когда есть для кого жить, кому посвятить себя, когда переживешь свое собственное счастье.

   В таких разговорах прошло более получаса.

   - Где же ваши дети? - спросила княгиня, мне бы хотелось их видеть. Я думаю, они теперь уже не маленькие?

   - Да, старшие оба уже не дети, отвечала Катерина Дмитриевна: они все теперь гуляют в саду, я велю их позвать.

   - Зачем их звать? - перебила княгиня, - пойдемте лучше к ним, я рада пройтись по вашему саду: я в деревне живу по-деревенски и люблю много ходить.

   Они вышли на террасу.

   - Да как хорош становится ваш сад, - сказала княгиня; - неужели все это вы насадили? Я так давно уж не была у вас в Грачеве, столько лет! Мне кажется, вы купили имение неустроенное.

   - Да, - отвечала Катерина Дмитриевна, - и кроме этих старых лип мой муж все сам сажал, оттого-то мне так дорого это маленькое имение. В нем столько воспоминаний.

   - Какие чудесные у вас розаны, - продолжала княгиня, идя по саду, - и как хорошо разрослись клумбы!

   С тактом богатой и деликатной женщины она умела везде найти что похвалить. Катерина Дмитриевна, понимая это, тем не менее, чувствовала удовольствие от ее похвалы.

   В первой аллее они встретили трех маленьких детей с немцем и старой гувернанткой. Дети играли в лошадки; Митя был кучером; Лиза, старшая из двух девочек, была запряжена в корень, а меньшая, Верочка, на пристяжки. Вся компания, не разглядев, что с матерью идет другая, незнакомая дама, во весь дух принеслась навстречу, и хорошенькая, кудрявая Верочка, изгибаясь на манер пристяжной лошади, наткнулась прямо на княгиню. И кучер, и лошади разом остановились как вкопанные.

   - Славные у вас лошадки, Катерина Дмитриевна, - смеясь сказала княгиня, - позвольте мне их всех перецеловать. О, да какой молодец кучер! Приезжай ко мне в гости в Воздвиженское, у меня есть парочка маленьких лошадок, вот таких.

   И она показала аршина полтора от земли.

   - Вот там-то ты покатаешься.

   - А их можно запрячь? Они не бьют? - спросил ее мальчик.

   - Нет, они смирны, - отвечала княгиня: - да что тебе их бояться, когда ты вот с какими справляешься? - И она потрепала по розовой щечке пристяжную Верочку.

   - Ну, поезжайте теперь дальше, - сказала Катерина Дмитриевна детям, которые стали болтать громко между собой, занятые маленькими лошадками княгини: - уезжайте, пока не надоели. Да где Оля?

   - Она с Сашей и Григорием Николаевичем ушла вот туда, - отвечала Лиза, показывая вправо, в другую аллею.

   - Поезжайте к ним навстречу и скажите Оле, чтоб она шла сюда к нам, - продолжала Катерина Дмитриевна, пригласив княгиню сесть на деревянную скамейку.

   Митя, собрав в руки вожжи, погнал своих лошадок в галоп, а старая англичанка с гувернером поплелись за наездником. Княгиня и Катерина Дмитриевна, смеясь, глядели им вслед.

   - Какие они все у вас хорошенькие, - сказала княгиня, - и как мило говорят по-английски: я слышала, как девочки говорили с гувернанткой; у них прекрасный выговор.

   - Дети мои не будут богаты, - отвечала Катерина Дмитриевна, - мы с мужем, не надеясь оставить им большое состояние, старались дать им, по крайней мере, образование, которое необходимо в наше время.

   - Это точно очень важно. Хорошее воспитание, хорошее образование - главное дело, - отвечала княгиня, стараясь вглядеться в показавшуюся вдали компанию.

   Оленька с братом и Неверским, позванные детьми, все трое спешили к скамейке, где сидели дамы. Княгиня встала и прошла несколько шагов навстречу им. Катерина Дмитриевна представила ей своих старших, но, или позабыла о Неверском, или не сочла нужным назвать его, так что гостья не обратила на него никакого внимания, и только слегка наклонила голову в его сторону. Это смешало молодого человека, он почувствовал себя не на своем месте, ему сделалось неловко. Никто этого не заметил, кроме Оленьки. Ее это невнимание к нему оскорбило больше, чем может быть его самого; она не знала, как поправить дело, самой ей представлять его было неловко. Ей хотелось подойти к нему, заговорить с ним, вмешать его в разговор; но она не знала, как это сделать, с чего начать, как перебить княгиню, которая завела с ней разговор по-английски. Неверский не понимал этого языка, и стоял поодаль, точно был лишним в обществе; он понял это и ушел, никем, кроме Оленьки, не замеченный. Гордая княгиня и не подозревала, что обидела бедного человека своим невниманием и задела за живое сердце хорошенькой девушки, с которой так ласково разговаривала.

   Саше тоже было как-то неловко, он не любил принуждения, а присутствие княгини почему-то внушало ему какую-то несвойственную ему робость, что между прочим понравилось ей, как признак уважения с его стороны. Ему было скучно, но он не решался удалиться, как ему этого не хотелось. Наконец Катерина Дмитриевна предложила идти всем в дом. На балконе приготовляли чай; княгиня просила, чтобы ей дали место за общим столом с детьми: новая досада для Оленьки, которая надеялась за чаем поправить дело с Неверским. Он пришел; он уж успел оправиться от смущения, и был опять такой же, как всегда, только может быть немного серьезнее и холоднее обыкновенного. После чая княгиня вскоре стала прощаться.

   - Мне у вас так приятно, - сказала она Катерине Дмитриевне, которая благодарила ее: - что я еще бы рада посидеть с вами, но солнце уже садится, а мне ехать далеко; если я опоздаю, сын будет беспокоиться обо мне.

   - Я приеду благодарить вас в Воздвиженское, - сказала ей хозяйка.

   - Надеюсь, что и вы будете у меня? - сказала княгиня Оленьке. - У меня довольно полная библиотека английских книг, я охотно ссужу вам некоторые, возьмите их и держите хоть целое лето. А вот бы вы хорошо сделали, Катерина Дмитриевна, если б приехали когда-нибудь в воскресенье ко мне: обедать. Я теперь буду принимать по воскресеньям. Только у меня до вас просьба: приезжайте со всеми детьми. J engage tonte la sociИtИ Ю me faire plaisir, - продолжала она, обращаясь в ту сторону, где сидели иностранцы и Неверский. Они поклонились молча.

   - И пристяжную привезите, - продолжала княгиня, гладя по головке кудрявую Верочку.

   Катерина Дмитриевна возразила, что дети наскучат ей своим шумом; но она отвечала, что любит все в детях и даже их шум, и еще раз простившись со всеми, уехала.

  

    

   - Счастливый путь вашему сиятельству, - сказал Саша, кланяясь с комическою важностью перед дверью, в которую за несколько минуть перед тем вышла княгиня. - Пора гостям со двора. Ну, к чему эти визиты и кому от них весело?

   - Стыдно, Саша, - прервала его мать, которая, проводив княгиню, возвратилась в это время на террасу; - стыдно быть неблагодарным за участие.

   - Да за что, maman, прикажете благодарить княгиню, за то ли, что мы всей компанией скучали целый час?

   - Кто скучал, я не знаю, с неудовольствием возразила Катерина Дмитриевна: - мне, по крайней мере, было очень приятно видеть у себя княгиню Наталью Дмитриевну; я ее очень уважаю: она женщина, которой общество очень полезно в ваши лета. Тебе не мешает побывать у нее, - прибавила она против своего обыкновения довольно строго.

   Саша, непривыкший к нравоучениям, надулся, стараясь скрыть свое замешательство в насмешливой улыбке. Неверский молчал по-прежнему, Оленьке было неловко, досадно на княгиню и стало досадно даже на мать, когда она обратилась к ней со словами:

   - Тебе, верно, она понравилась, Оленька?

   Оленька не умела лгать. Несмотря на то, что княгиня приехала не вовремя, расстроила общее веселое расположение и, что всего хуже, оскорбила Неверского, она очень понравилась молодой девушке, и что-то говорило ей, что она может любить эту гордую женщину. Но Оленьке не хотелось сказать это при Неверском: она боялась, что это будет ему неприятно.

   - Ольга, я с тобой говорю, что ж ты не отвечаешь? - повторила Катерина Дмитриевна, которой хотелось, чтоб кто-нибудь поддержал ее мнение при сыне. - Как тебе нр