Дурова Надежда Андреевна - Гудишки

приходит и в ужас, и в отчаяние, так отъезд мой откроет ей могилу! Взять с собою?... О, верх блаженства моего, еслиб мог я столь великое счастие согласить с честию!... Но как унизить Гедвигу! чистаго, непорочнаго ангела!...

   Между тем как я искал и не находил средств удержать за собою титул и наследие своих предков, не разлучаясь с Гедвигою, - день начал клониться к вечеру; я приказал оседлать Строгила и когда солнце опустилось к горизонту, отправился в кляштор; но чтоб здержать слово, данное Гедвиге, что не поеду через лес и вместе не желая подвергать опасности вернаго товарища своего, я поехал городом.

   "Нс смотря на то, что я довольно скоро ехал, мысли овладели мною совершенно, я погрузился в грустное разсматривание моей будущности. Мрачное предчувствие снова овладело душею моею; с горьким раскаянием припоминал себе все, что заставлял переносить мою милую, чувствительную Гедвигу. Не знаю, как долго предавался б я своим мечтам и сожалениям, еслиб конь мой вдруг не остановился; я с изумлением увидел себя в густом лесу, но не на той дороге, по которой обыкновенно ездил в кляштор; место это было мне незнакомо. Я тотчас угадал что занявшись мыслями не управлял Строгилом и он взял дорогу прежнюю, через лес; но как он збился с нее и почему привез на это место, где я никогда не был, - не мог понять.

   "Солнце только что закатилось и было довольно еще светло, однако ж это могло продолжаться не более получаса; сыщу ль я дорогу в такое короткое время и где ее искать и как искать! не знал в которую сторону надобно поворотить чтоб выехать на дорогу к кляштору; место, где я находился, было чаща, глушь непроходимая, и это-то было причиною, что и конь мой остановился.

   "Не зная что делать, я повернул назад свою лошадь, чтоб по крайности возвратиться хоть к стенам города, оттуда я доскакал бы в десять минуть к ограде кляштора. Чрез пять минуть я выехал из трущобы, в которую не знаю что загнало моего коня; лес сделался реке, чище, но ни конца ему, ни дороги не было видно, а ночь наступала... Я ехал, и с отчаянием в душе видел как темнота от часу более сгущалась. Я призывал помощь всех святых, умолял милосердие Всевышняго, отрекался Гедвиги, клялся посвятить себя иноческой жизни, раздать имущество бедным, служить им, носить власяницу!.. все, все готов был сделать, всего отречься, всему покориться, если только в этот раз, в этот последний раз буду во время у ворот обители!.. Ах, жизнь Гедвиги от этого зависит!.. последний раз, последний раз! Создатель, помилуй меня! не накажи меня вечным раскаянием! Всевышний! милосердие, милосердие несчастному! один только! один последний раз!.. Так думал я, летя как стрела через лес, не выбирая мест, не уклоняясь от ветвей! Невыразимо было мое отчаяние, когда я видел, что скорость езды моей только утомляет коня, но что лес не имеет конца.

   "Взошел и месяц; а я все еще в лесу! серебряный свет его озарил все предметы; но увы! эти предметы: - лес, изредка поляны, не большия болота, поросшия тростником, вообще такия места, которыми я никогда не проезжал. Я уже перестал взывать о милосердии к Отцу Небесному; положил повода на шею лошади и ехал в мрачном отчаянии.

   "Последний раз, думал я, последний раз просил я помилования и оно не дано мне!.. горе, горе безчеловечному, не внявшему голосу совести! предостережению Ангела Хранителя! я теперь с воплем требую пощады; о как кроток и тих был внутренний голос, говоривший мне: "пощади ее! помилуй!" Послушал ли я его?.. не наполнил ли я ужасом сердце невинной, легковерной Гедвиги моей, для того только, чтоб наслаждаться постепенным возвращением жизни милому творению!.. тигр мог бы брать у меня уроки в столь зверских наслаждениях! он умеет только лизать кровь им проливавшую; но я! о, я могу доводить до краю могилы, и опять возвращать к жизни!.. для чего не осуществится все то, что я выдумывал, чтоб терзать страхом нежно любящее меня сердце моей Гедвиги? для чего нет пропастей, обрывов, яростных источников, диких зверей? для чего нет ничего этого? для чего я не могу теперь исполнить того на деле, чем имел жестокость пугать бедную девицу в предположениях?.. Я вздумал о бешеном волке. О муки ада! удар кинжала легче быль бы этой мысли... что если Гедвига знает уже об нем? ночь давно, а меня нет! Мысль эта не успела еще вонзиться острым мечем в грудь мою, как я услышал благовест к полуночной молитве!..

   "Пожалей меня, Астольда! пожалей, что я не умер в туж минуту! что я остался жив! беден язык человеческий выразить то, что я почувствовал тогда!. это был благовест, но мне слышались звуки погребальные!.. теперь по крайности я знал куда ехать и кинулся стремглав в ту сторону!.. звуки становились слышнее... я летел во весь дух, места становились известнее, но вдруг лошадь моя опять стала... широкой ров был передо мною... когда объезжать! и соскочил с лошади... отчаяние не человеческое перенесло меня через ров... я перескочил его и с быстротою лани пустился к кляштору... Уже стены его виднелись сквозь редкий лес; звон все еще продолжался; несколько сот шагов быстраго бега - и я у Гедвиги!.. уже я почти у стен; колокол все еще звучит... вдруг выступает из за дерев какое-то чудовище, очень похожее чертами и аттрибютами на проклятаго Пеколу, заступает мне дорогу и говорит голосом, похожим на рев быка: "остановись нечестивый! куда стремишься отступник?.. возвратись под власть мою, да не изторгну души твоей муками адскими!.." Сильный удар прекратил угрозы... чудовищный Пекола упал, я перескочил его огромное тело, перелетел как буря остальное пространство... я у ворот!.. Но увы, звон перестал! я слышу только гул его, который несется по воздуху и в отдалении затихает!.. с яростию потрясаю ветви дуба... дверь поспешно отворяется! я бросаюсь в нее... "скорее, Бригитта, скорее к Гедвиге!!.." и хочу бежать в кляштор. Бригитта ухватила меня обеими руками.

   "Постойте, постойте!.. теперь не льзя; я сей час оттуда; у Гедвиги настоятельница и все сестры мнишки, ей что-то опять дурно...

   "Я вырвался из рук Бригитты и, не слушая вопля ея, побежал по известным мне корридорам прямо к келье Гедвиги... Дверь была растворена, множество мнишек стояли в келье, у постели была сама Аббатисса. Моя Гедвига лежала, и в руках ея было Распятие.

   "Гедвига! кричал я с изступлением, стремясь к ея постели и с лютостию расталкивая окружающих, моя Гедвига! я здесь! я жив! здесь я, моя милая Гедвига... Аббатисса отступила с ужасом, я взял в объятия мою умирающую Гедвигу!.. Радость блеснула впоследние в томном взоре ея; она обняла меня, сказала чуть слышным голосом: "Яннуарий!" Голова ея тихо упала на плечо мое и она, как прежде, кротко заснула - на всегда! Гедвиги не стало.

   С тяжкими стонами упал Граф на грудь Астольды! Молча и заливаясь слезами прижала она несчастнаго к сердцу своему.

   Когда страдание души его несколько утихло, он продолжал:

   "С диким ревом отчаяния катался я по полу, драл на себе платье, бился головою, стонал не человечески... мнишки все разбежались... - пустота и тишина кельи как будто образумили меня; я встал, поспешно схватил тело Гедвиги и понес его к дверям, говоря: "уйдем, моя Гедвига, уйдем ко мне." Я быстро бежал уже по корридорам, но Аббатисса со всеми сестрами стала против меня, восклицая грозно: "исчезни злочестивый! не прикасайся телу девы Господней.". У меня вырвали из рук мою Гедвигу и я пал наконец под бременем столь лютаго злоключения.

   "Долго был я на краю гроба; разсудок мой помутился; я безпрестанно считал до сорока и выговоря это число, вскакивал и бежал опрометью в двери; если их запирали, то я бился об них всем корпусом и испускал пронзительные вопли. Я призывал Бригитту... клялся Гедвиге, что я хотел только испугать ее и то в последний раз... Я безпрестанно видел Гедвигу пред собою и повторял все то, что говорил с нею, когда она была жива: то разсказывал ей о страшных случаях, то говорил: "полно же, полно, мой милый Ангел! полно моя Едвисю! я ведь шучу."

   "Наконец я выздоровел; разсудок мой возвратился и с ним горестное чувство поздняго раскаяния!.. ни чем не умягчаемое грызение совести, как острый мечь, вонзилось в сердце мое и осталось в нем навсегда!

   "Как только мог я иметь столько сил, чтоб выходить, то первые шаги мои были в знакомый лес к ограде кляштора!.. Какое перо, какия слова изобразят лютость моего отчаяния! я бросался на дерн, бил себя в грудь, задыхался от рыданий и чрез целую ночь оглашал лес воплями, которые исторгала у меня нестерпимость мук моих."

   "В городе долго носился слух о появлении злаго духа в час кончины одной знатнаго происхождения девицы, обреченной Богу родителями; но вступавшей в чин иноческий с несвободным сердцем, и что, в наказание за земную любовь, нечистый хотел унесть тело ея, но что был прогнан силою молитв благочестивых сестр и матери Аббатиссы; что сильный вихрь перебросил искусителя за ограду и что сестра Бригитта, привратница видела сама, как этот злой дух был встречен и унесен другим, несравненно его страшнейшим.

   "После уже узнал я что дало повод к этому последнему заключению: когда у меня вырвали из рук тело Гедвиги, я упал без чувств; настоятельница, очень хорошо понимавшая что все это значило и не имевшая суеверия считать меня сатаною, приказала вынесть меня за ограду и положить в лесу. Бригитта из любопытства или из участия хотела посмотреть, что со мною делается, отворила ворота и с невыразимым ужасом поспешно их затворила: ко мне подошло какое-то огромное чудовище, взяло меня на плеча свои и унесло. Бедная Бригитта не сомневалась уже тогда, что была орудием злаго духа. Терзаясь страхом и укорами совести, бросилась она к ногам настоятельницы, призналась во всем и отдала ей мой перстень, прося единственной милости, чтоб ей позволено было тяжкими эпитимиями искупить грех свой. Умная Аббатисса исполнила прозьбу кающейся, но, видя что перстень принадлежит дому староства Торгайлов, отослала его, не входя ни в какия объяснения, ко мне в дом, приказав отдать первому кто встретится. Я был тогда в безпамятстве, и перстень попался в руки Воймира. Это обстоятельство послужило новым подкреплением тому донесению, какое поверенный главнаго жреца доставил ему. Он писал, что меня видеть и со мною говорить не было ни какой возможности; что я все дни и ночи проводил или в кляшторе или у ксензов; что я предался совершенно христианам, и что хотя нет доказательств, но нет также и сомнения; что я принял их веру, потому что в доме моем нет и малейшаго признака, что он обитаем Литвином, и что когда он и Воймир, желая обратить меня к моему долгу, хотя посредством ужаса, предстали мне в густоте леса окружающаго кляштор, и имея с собою кумир Пеколы, заградили было мне дорогу, то я дерзнул наложить руку на грозного идола, низпроверг его, попрал ногами и скрылся в обитель.

   "Довольно было этаго. Имение мое было отдано до времени во власть Воймира; он мог управлять им самовластно и брать себе доходы; но титул остался при мне. Все решительно отказали в согласии дать это благородное имя жалкому Воймиру.

   "Я мало заботился об этом решении на счет моего имения; у меня много его было и в Польше, а в настоящем состоянии моего духа мне оно почти ни на что не нужно было.

   "Много времени спустя, узнал я подробности, предшествовавшия смерти моей Гедвиги и - причинившия ее.

   "Ты помнишь, милая Астольда, что Гедвига, успокоенная уверением Бригитты, что я остался у нее в келье, почувствовала себя гораздо лучше и мирно заснула. Она проснулась после полудня и тотчас послала за Бригиттою. На вопрос Гедвиги что я делаю, привратница, по обещанию, отвечала, что дожидаюсь с нетерпением вечера. Гедвига написала мне несколько строк благодаря за угождение и уверяя, что она чувствует себя совершенно здоровою.

   "Около вечерен какая-то ветренная белица прокралась в келью к Гедвиге и, болтая о всем, что ей пришло в голову, разсказала и о бешеном волке, говоря что он воет близ самой ограды их обители... Гедвига слушала помертвев... судороги начинали уже тянуть ея прелестные члены!... "Бригитту, ради Спасителя, Бригитту ко мне!" Испугавшаяся белица полетела как стрела за привратницею. Бригитта пришла. "Где мой Яннуарий?" Несчастная привратница, пораженная ужасом при виде бледнаго лица, блуждающих глаз и судорожных корчей юнаго творения, забыла наш уговор и сама не зная что говорить, сказала: "пошел в лес отыскивать коня." Тяжелый стон и обморок были последствием этаго злосчастнаго ответа; все усилия привесть ее в чувство была безполезны; она оставалась в этом состоянии несколько часов; настоятельница с своим причетом в безмолвии окружали постель ея и ждали возврата к жизни или уже последней минуты.

   "Она очувствовалась при первом звуке полунощнаго благовеста, быстро приподнялась и стала считать громко... сказав: "сорок!" вскочила, бросилась к дверям, отворила их и голосом, потрясшим сердца всех, воскликнула: "Яннуарий!!!..." Это было последнее слово. Душа ея начала разставаться с прекрасным телом, чрез десять минут явился я; радость на секунду осветила померкающий взор ея, жизнь вспыхнула и - погасла.

   "Мысль о жестоких шутках, какими я для испытания пугал воображение моей Гедвиги и, портя кровь ея непрестанным волнением духа, подсекал основу юных сил ея; - эта мысль не разлучалась со мною ни день, ни ночь; она отнимала у меня сон, отравляла жизнь мою, я безпрестанно блуждал близ стен кляштора, и вопли мои, раздаваясь в тиши ночной, наводили ужас на запоздавших путников, приводили в трепет обитающих в кляшторе и наконец сделали этот лес столь страшным, что вечером не смели подходить к нему за пол-версты разстоянием; в кляшторе учредили всенощное моление и не редко болезненный вопль мой, раздавшись у самой ограды, осуждал на трепетное молчание уста молящихся.

   "Наконец совершенное истомление тела и ослабление духа уменьшили силу горести моей. Я покорился безотрадной участи быть жертвою вечнаго раскаяния, и чрез три месяца после невозвратимой потери моей, уехал из Кракова.

   "Двадцать лет скитался я по разным государствам, и спокойствие ни на минуту не посещало души моей. Образ незабвенной Гедвиги всегда предстоял очам моим; всякую ночь слышался мне ея милый лепет: "Яннуарий! возьми меня к себе! теперь же, сего дня, сию минуту возьми!" Увы! это ведь было последнее ея упрашивание, исторгнутое предчувствием смерти! О, моя Гедвига! из шутки убийца твой пресек твою невинную, цветущую жизнь!...

   "Я не мог ни одной недели оставаться на месте и безпрестанно переезжал из одного города в другой, из страны в страну, из государства в государство, вступал в войска, искал смерти и вместо ее находил славу, почести, богатство.

   "Но во всяком месте ни какое утомление не сильно было дать мне такого сна, который бы не прервался в полночь. Мне давали опиум... в полночь действие его прекращалось; я просыпался и в туж минуту полночный благовест гудел в отдалении!... я слышал его даже и тогда, когда проживал в таких странах, в которых не этот способ употребляется возвещать час молитвы. С замиранием сердца я прислушивался к этому звону и какое-то невольное чувство, полное ужаса, заставляло меня считать удары... всегда их было только сорок; никогда ни одним ни больше ни меньше, как и в то время, когда это число было сигналом, чтоб идти к Гедвиге!..... когда я только это число слышал!... до него только считал!... звон затихал: тихий, нежный голос восклицал: "Яннуарий!" и все погружалось в мертвое безмолвие!... Я с отчаянием метался по постеле, призывая смерть избавить меня нестерпимых грызений совести и раскаяния.

   "Лет десять муки сердца моего были все в одной степени жестоки; я продолжал скитаться по лицу земли, стараясь уйдти от воспоминаний живущих в душе моей, как раненый олень пробегает леса, желая убежать от стрелы, глубоко вонзившейся уже в тело его!...

   "Наконец время мало по малу излечало лютую скорбь мою; но я постоянно продолжал просыпаться в полночь, и хотя уже не слыхал благовеста, но гул последняго удара, подобно тому гулу, от котораго замерло сердце мое у ворот кляштора, гудел в самой комнате моей.

   "После восьмнадцатилетняго скитания остановился я на некоторое время в одном из смежных с Польшею, государств; тут я получил известие, что Воймир не собрал никакого плода от своих хитростей, исключая непродолжительнаго получения доходов с старовства Торгайлы; что в титуле этом отказано ему единогласно всеми: все возстало против этаго пункта завещания моего деда; кто смеялся, кто ужасался, кто негодовал и все в один голос отвергли подобнаго вельможу а как взбешенный этим Воймир прекратил совершенно всякия приношения в капища идолов и от огромных сумм, получаемых прежде жрецами, не осталось им ни одного злотаго, то они нашли средство уверить Князя, что если я заслуживаю быть лишен, как подозреваемый отступник, наследия отцев моих, то еще более Воймир, недостойный Литвин, явно пренебрегающий богами земли своей, заслуживает быть возвращен в ту бедность, из которой извлекло его неблагоразумное завещание стараго Торгайлы, что приличнее всего доходам этаго имения идти на украшение и для польз капищей, в ожидании, пока участь настоящаго владетеля объяснится в точности, потому что до сих пор основывались только на донесениях самаго Воймира, - судии в этом деле пристрастнаго, и на моем всегдашнем отсутствии из края роднаго.

   "Все эти внушения и убеждения повторяемыя при всяком случае, решили Князя поступить по совету жрецов и отдать под надзор их мое имение, с правом пользоваться доходами для выгод и содержания своего и капищ, до возвращения моего или до несомненных доказательств, что я точно принял христианскую веру.

   "Я прожил год в этом государстве, время утишило волнение страстей моих мне было уже сорок восем лет; мучительныя грызения совести сделались менее жестоки, я перестал просыпаться всякую полночь, и хотя еще вздрагивал при звука хотя колокола, если случалось когда услышать его ночью, но он перестал уже слышаться мне тогда, как звон его ни где не раздавался.

   "К концу девятнадцатаго года, считая от дня смерти незабвенной Гедвиги, получил я извещение прямо от главнаго жреца. Он писал мне: "комуб вы не покланялись, Граф! нашему перкуну или Богу христианскому, спешите возвратиться в отечество. Завещание деда вашего уничтожено, как не могущее никогда быть произведено в действие, потому что назначаемый в нем на место ваше, к несовершенствам души и разума, присоединил еще поступок, навсегда его посрамивший: он женился на жидовке и сверх того волшебнице. Все сословия, изключая самаго низкаго, отреклись от него; но и тот класс народа, среди котораго он укрывается теперь от всеобщаго презрения, едва терпит его.

   "В заключение жрец уведомлял, что более десяти лет уже как Воймир, потеряв надежду сделаться богатым вельможею, решился последовать своей склонности и жениться на жидовке, которая, не смотря на кабалистику своего отца, не могла однакож узнать, что Воймир, уверяя в скором получении староства и несметнаго богатства, обманывал ее. Может быть, оскорбленная Еврейка и бросилаб его, видя что женидьба на ней заградила ему навсегда дорогу к желаемому благу, еслиб многочисленная семья не заставила ее покориться своей участи. У Воймира много детей и кабалистическая знания его тестя не избавили от бедности и позора этаго жалкаго и презреннаго существа.

   "Я не имел нужды в большом проницании, чтоб в туж минуту отгадать причину такого великодушия главнаго жреца: поступок Воймира, отделя его навсегда от сословия дворян, оставлял имение мое свободным, в случае, еслиб я совершенно отрекся моего отечества или открыто принял христианскую веру. И тогда оно присоединялось к княжеству и делалось собственности" короны, чем отнимались навсегда все доходы, до сего получаемые жрецами с моего имения, по издавна заведенному в фамилии нашей обычаю. И так лучшим средством к отвращению столь неприятнаго события было то, чтоб я возвратился в мое отечество. Главный жрец, в качестве родственника моего, хотя очень дальняго и то с материнской стороны, не считал однако же лишним извещать от времени до времени великаго князя Литовскаго, что Граф Яннуарий Торгайло еще существует; не христианин и, по видимому, скоро возвратится из путешествия, которое было предпринято им по предписанию врачей. Надобно думать, что князь также хорошо понимала причину такой заботливости, потому что всегда отвечал, ласково усмехаясь: "очень рад буду возвращению Торгайлы, и уверен что стараниями вашими он найдет все в том же состоянии, в каком оставил."

   "Я решился возвратиться в Литву; но прежде хотел еще раз взглянуть на места, бывшия свидетелями и моего блаженства, и моего лютейшаго злополучия! Боль души моей обратилась во всегдашнее грустное расположение духа; но порывы отчаяния миновались: я начал примиряться с небом, страдания мои умилостивили тень моей Гедвиги, я уже не видел ее более во сне и грызения совести затихли! одним словом, я мог, казалось мне, возвратиться в Краков, оросить горькими слезами воспоминания, любви, сожаления и раскаяния, могилу моего кроткаго Ангела, моей Гедвиги!

   "Отписав к главному жрецу, что не в продолжительном времени возвращусь на родину, с тем, чтоб не оставлять уже ее более и, поблагодарив его за участие в моих пользах, я отправился в Краков.

   "Время года было то самое, в которое я, девятнадцать лет тому назад, проводил ночи, то у ограды кляштора, ожидая звона полунощнаго, то в келье моей милой Аграновской наслаждаясь ея испугом и слезами!.. Сердце мое трепетало как на острие кинжала, когда знакомый лес зачернелся вдали... мои радости, мои муки, мои раскаяния, мое отчаяние, горесть лютая как острейший яд, овладели всею душою! мне казалось, я опять вижу мою Гедвигу, прелестную, томную, с ангельскими чертами; вижу ея глада, устремленные на меня; вижу крупныя слезы, как они трепещут на ресницах и проливаются ручьем! ея страх, бледность лица, замирающий голос, все, все ожило, все предстало памяти моей!

   "Солнце закатилось, когда я подъехал к опушке леса. Непонятное какое-то чувство ужаса и вместе умиления наполнило сердце мое; ни какая сила разсудка не могла избавить меня от страшной уверенности, что дух моей Гедвиги встретил меня!.. Это он веет в волосах моих, теплым паром касается щек моих!.. я даже слышу явственно милый шопот ея: "Яннуарий!.. Яннуарий!!!" Я вижу... и дыхание спирается в груди моей; вижу что-то белое, воздушное род облака... но оно имеет форму прелестную, восхитительную форму стройнаго тела юной девицы; как дым носится она, увивается вплоть близь меня, припадает к плечу, на грудь; я вижу: вьются светлорусые длинные волосы, вижу даже блеск глаз! это Гедвига!.. Холодный пот выступает на челе моем и я в ужасе, незная сам что делаю, чего ищу, куда стремлюсь, велел остановиться, вышел из экипажа и, приказав людям ехать в город, сам скорыми шагами пошел в лес; с родом какого-то безумия заходил я в самую мрачную глубь его!.. но по мере как я погружался в нее, дух мой успокоивался, призраки разсеевались... Видение изчезло; меня окружала одна покойная и мрачная тишина леса в час ночной... ужас отлетел, горесть утихла, грызения совести смягчились; осталось воспоминание и тихая, полная сладости, грусть!.. Произнося с любовию имя Гедвиги, пробирался я сквозь чащу дерев к ограде обители... и хотя места, которыми шел, были мне незнакомы, но тем не менее это все-таки тот же самый лес, который когда-то оглашался моими воплями, горести!.. в котором некогда отдавался быстрый скок моего коня!.. чрез который спешил я, укрытый его густыми ветвями, к жилищу Ангела!.. тот лес это!..

   "Помня в которой стороне должен быть кляштор, я старался держаться ближе к ней; и если чаща или болото преграждали мне путь, то обходя их, я опять направлял шаги мои туда, где, по соображениям моим, должна быть ограда кляштора; но как препятствия, которыя должно было обходить, встречались мне в этой частя леса очень часто, то время шло, а я все еще не выбрался на знакомыя места.

   "Наступила совершенная ночь; в лесу тихо и мрачно, как в могиле. Я остановился на несколько минут, чтоб подумать о своем положении.. В эту секунду раздался благовест к полуночной молитве!!! девятнадцать лет не слыхал я этого звука! и вот он снова гудит, несется по лесу и отдается - в сердце моем!!! не мечталь была столько лет? не опять ли я иду к моей Гедвиге?.. не вчера ль только я расстался с нею?.. Ах, надобно спешить! вчера она так сильно испугалась, так горько плакало бедное дитя!.. как тоскливо смотрели на меня ея дивныя темно-голубыя очи!.. "Яннуарий! останься у меня, Яннуарий!..." Вот что говорила она, провожая меня до самаго корридора и была бледна как лилия!.. о, я неизъяснимо безчеловечен... ушел, не выведя ее из заблуждения!.. милая кроткая Гедвига! брошусь скорее к ногам твоим вымолю твою улыбку!..

   "Я бежал бегом на звук колокола и в изступлении чувств и памяти в самом деле думал, что спешу к Гедвиге!.. Девятнадцать лет исчезли пред воплем сердца и бредом воображения!..

   "Наконец я прибежал к тому рву, который так гибельно пресек мне дорогу в ночь смерти моей Гедвиги! Подкрепляемый жаром изступления, я перелетел его и теперь также легко и сильно, как и тогда!.. увы! кто не ужаснулся б страшнаго действия страстей, еслиб увидел меня, меня, суроваго, сорока осмилетняго Графа Торгайлу, в глубокую полночь, в лесу, прыгающаго, подобно бешеному волку, через глубокой ров, не мысля ни минуты, что мрак скрывает противоположный край пропасти и что силы пятидесятилетняго человека не равны силам тридцатилетняго.

   "Только что коснулся я ногами другаго края рва, бросился снова бежать! обаяние все еще владело мною; я думал, что бегу к Гедвиге!.. что она ждет меня...

   "Также как и тогда луна осветила вдруг все предметы; я узнал места, которым пробегал тогда.. вот та группа дерев, из которой вышел проклятый Воймир, одетый чудовищным Пеколою... вот и ограда кляштора!.. При виде их, заблуждение ума разсеялось, свет истины озарил страшныя сцены минувшаго; силы мои оставили меня, и я со стоном упал близь той самой чащи дерев, где поверг переобразованнаго Воймира и попрал его ногами...

   "Мне послышался, вплоть близ меня, какой-то слабый стон; напуганное воображение, разтерзанное больное сердце мое принимали это за стон Гедвиги... "прости же меня, прости! воскликнул я, поднявшись на колена и простирая руки к ограде кляштора. О, моя Гедвига! прости своему Яннуарию!" Стон послышался явственнее и в туж минуту взор мой упал на что-то белое... Предмет этот был в половину закрыт кустом, подле, котораго я стоял на коленах!... Леденея от ужаса, устремил я туда взоры свои, не смея пошевелиться... Я думал, видение, показавшееся мне при въезде в лес, теперь опять встретило меня близ могилы своей!... Наконец белый предмет зашевелился сильнее.... и в одно и тоже время затих благовест и раздался неявственный крик, в которому не было, однакож, ничего человеческаго.

  

  

   "Не смотря на замирание сердца, какое чувствовал я от странных звуков, раздававшихся вплоть близ меня, я отвел руками ветви куста, за которым скрывался белый предмет. Месяц освещал ясно луг, кустарник и деревья; лучи его серебрили росу и среди этаго блеска, на густой траве, под ветвями молодаго кустарника, лежало завернутое в белое полотно дитя, прекрасное как луч дневный и совершенно похожее на мою Гедвигу!.. пленительность его маленькаго личика была в величайшей противоположности с диким его плачем, тоны котораго не имели, как я уже сказал, ничего человеческаго... Они наводили на меня непостижимый мне самому страх и такой, какого я еще никогда не испытывал... Я почти готов был бежать, еслиб сходство ребенка с моею Гедвигою не приковало мена на месте... Правда, что я трепетал от адскаго вопля ребенка, от этаго страшнаго гула, который не понимаю по какому чуду выходил из его прекрасной, маленькой груди; но вместе с тем я плакал от умиления, смотря на милыя черты моей Гедвиги, снова представила мне в первобытной своей прелести, чистоте и непорочности!... Я наклонился, чтоб взять дитя на руки, тогда только оно увидело меня и не только что не испугалось, но приметно обрадовалось, тотчас перестало плакать и протянув ко мне крошечныя рученки, лепетало, - ах и звук голоса его был звук голоса моей Гедвиги!.. дитя лепетало какия-то невнятныя слова по Польски... Я однакож выразумел что оно просило есть, говоря: "папы Стасю."

   "Ребенку было около года, я взял его на руки и осыпал поцелуями все черты живаго портрета моей незабвенной Гедвиги... он отвечал на ласки мои, прижимаясь ко мне и обнимая за шею, но не переставал однакож повторять: "папы Стасю."

   "Стараясь успокоить дитя ласками и обещанием скораго исполнения его прозьбы, я спешил к ограде монастырской. Ветвистый дуб, столько мне известный, по прежнему простирал огромныя сучья свои чрез ограду!... и я по прежнему потряс ветви его! Я не думал что прошло девятнадцать лет, как сигнал этот не повторялся! что не для кого было повторять его; что его не поймут теперь; не услышат даже!.... Я продолжал трясти изо всей силы огромный сук, котораго длинныя ветви далеко переходили за ограду, полагая каждую минуту, что Бригитта услышит и тотчас отворит мне маленькую дверь; и это я думал, не будучи уже волнуем призраками воспоминания, с совершенным спокойствием духа! Все муки многолетния, все страдания не человеческия, затихли, изгладились даже из самой памяти моей! небесная радость, чистая любовь, нежность, умиление наполняли мое сердце, разнеживали чувства и заставляли проливать слезы восторга!.. на груди моей была моя Гедвига, в образе, ей более всего приличном - в образе невиннаго младенца! Да!... вот она!.. вот моя Гедвига! вот ея уста, ея глаза! ея волосы светлорусые!... ея черты милыя, кроткия, дышущия святою непорочностию!... Богу угодно было отдать мне ее в награду лютых страданий и моих, столь продолжительных! Я прижимал к груди милаго ребенка, не сводя глаз с его ангельскаго личика, совершеннаго подобия Гедвиги, даже до малейшей черты. Дитя целовало меня, клало головку ко мне на плечо, точно также как делала некогда прелестная Аграновская и точно тем же голосом говорило мне на ухо, повторяя свою прозьбу - О милое дитя мое! сын сердца моего! живый образ моей Гедвиги! я возьму тебя! не разстанусь с тобою никогда! твоя рука закроет глаза мои! ты будешь единственным наследником моего имени и богатства! ангел утешитель мой, останься навсегда близ сердца тобой живущаго!...

   "Мысли эти, пролетая как молния в разуме моем, не мешали мне потрясать ветвь дуба рукою довольно еще сильною, в несомненной надежде, что Бригитта выйдет!.. и непременно Бригитта! как будто в течение девятнадцати лет не могла она ни умереть, ни быть назначена к другой должности при кляшторе. Я был уверен, что дверь ограды отворит мне Бригитта; и точно, раздался шелест походки человека, скоро идущаго к воротам; я услышал брязг ключей, как будто кто с поспешностию и нетерпением перебирал ими... услышал голос... и сердце мое вздрогнуло, замерло, заныло, затрепетало, облилось горячею кровью! - Это был голос Бригитты! В секунду я перенесся к смертному часу моей Гедвиги; но, благодарение Творцу, это была одна только секунда! как тонкое острие бритвы, лютость воспоминания об этом ужасном часе, пролетела мгновенно по сердцу моему и - изчезла! Я прижал к себе мой безценный дар неба, моего Евстафия! устремил на него взоры, и душа моя снова разцвела радостию.... Гедвига! моя Гедвига! ты здесь! ты не в могиле! ты возвращена мне! ты улыбаешься на груди твоего Яннуария!!! Дитя повторило это слово и я в изступлении восторга прижал его к сердцу как будто воскреснувшую Гедвигу мою.

   "Я услышал голос Бригитты.. она говорила за калиткою, как видно не решаясь еще отворить ее: что это значит? Боже милосердый! я думала гнев Твой утих; но вот гибельная ветвь опять закачалась как тогда, опять бьет она по ограде! от этаго мне также больно как бы она била по сердцу моему!... Господи! Господи! будь милости в ко мне!... Это не просто! это не путник, заблудившийся в лесу, тот стучался бы в калитку; нет, это он!.. несчастный Торгайло!!!.... Калитка отворилась... Бригитта, дряхлая, седая, с трясущеюся головою, предстала очам моим... она смотрит на меня с изумлением... отступает.... бросает взор на дитя и с восклицанием ужаса спешит запереть калитку. Все это сделалось в две секунды. "Отвори, добрая Бригитта, сказал я, услышав что она уже повертывает ключь в калитке, отвори! не страшись ничего; это я, ты не ошиблась, я Торгайло, а это дитя - мой сын." Калитка опять отворилась. "Силы Господни! защитите меня, говорила Бригитта, всматриваясь в меня... точно... теперь узнаю вас... вы пан Яннуарий Торгайло!. но это дитя!... войдите, ясневельможный пане, войдите! каморка моя еще раз укроет вас, хотя уже не с тою преступною целью, как прежде!" Говоря это, престарелая Бригитта ввела меня в свою келью, зажгла свечу от лампады и слыша что дитя начало опять говорить мне: "паны Стасю" - спросила ненадобно ли накормить его?

   "Когда ребенок, съев с жадностию данный ему не большой хлебец с несколькими каплями молока, стал засыпать, Бригитта взяла его у меня из рук и уложила на свою постель. "Теперь, добрая Бригитта, укажи мне то место, на котором я желал бы умереть! укажи мне могилу моей Гедвиги." "Пойдемте, Граф." Бригитта повела меня между деревьями к противоположной стене, в двух саженях от нее была могила, в головах ея стоял крест выкрашенный зеленою краскою и золотые лучи шли от него во все стороны. Это была прекрасная, высокая емблемма того немерцающаго света, которым озарились христиане чрез сей залог их спасения! У подножия креста, на верху могилы, лежала белая мраморная доска и на ней вырезано крупными словами: Гедвига! более ни чего не было прибавлено к этому имени!.. Я упал на колена, и прижав уста мои к холодному камню, обливал его горячими слезами!.. Бригитта испугавшись чтоб стоны мои, раздававшиеся в тишине ночной, не были услышаны в костеле, старалась отвлечь меня от могилы: "умерьте горесть вашу, Граф!; есть мир другой, где нет потерь невозвратимых; умилостивте небо вашим раскаянием, укротите нрав ваш, делайте добро... и когда настанет время явиться пред Судию небеснаго, тогда Гедвнга будет вам наградою вашего терпения и вашей покорности воли Всевышняго." Но видя что я не в состоянии слушать ее и понимать, что горесть доводит меня до сумасшествия, что я задыхаюсь от рыдания и стенаю как раненный зверь, воскликнула: "Граф, хотите вы моего бедствия! хотите вы, чтоб я заплатила позорным изгнанием из кляштора, за то, что уступила сожалению и позволила вам примириться с Гедвигою на ея могиле!.. хорошо, жестокий человек, хорошо! я пойду сама к Аббатиссе, сама признаюсь ей во всем... я отнесу к ней ваше дитя!" вскрикнула она с отчаянием, видя что я совсем ее не слушаю... Эти слова в одну секунду утишили мою горесть. Я встал: прости меня, добрая Бригитта! это уже последнее безпокойство ты испытала от меня, пойдем к тебе; когда дитя мое отдохнет, я оставлю навсегда место, где моя Гедвига спит сном безпробудным.

   "Я пробыл более часа в келье Бригитты, пока мой приемыш спал. В это время она разсказала мне, что долго была уверена будто меня унес злой дух, но что после это объяснилось как-то на свадьбе дочери одного жида, подозреваемаго в знании кабалистики... носились разные слухи на счет этот и также на счет свадьбы; говорили, Граф, что жених имел величайшее сходство с сатаною, что он был будто бы родственник ваш, и что имение ваше должно было поступить к нему тотчас по совершении его свадьбы... много было и других вздорных слухов, о которых уже теперь ни чего не помню. Жизнь моя была сцепление мук: я всякую полночь, слышала как дубовая ветвь ударялась об ограду и когда уступая невольному влечению, от котораго не могла освободиться даже и молитвами, шла я, не смотря на свой ужас; взглянуть точно ли это ветвь делает такой шум, видела что она при совершенной тишине воздуха качается как от сильнаго ветра; я была уверена тогда, уверена и теперь, что не человеческая рука потрясала ее! Умолял день и ночь моего Создателя простить мне мое тяжелое согрешение и удалить от меня обаяние нечистаго, я успела наконец посредством поста, молитв, чистаго раскаяния и постояннаго умерщвления плоти испросить себе помилование: полночные страхи мои миновались; я не просыпалась более непременно в этот час, и если когда видела что дубовая ветвь сильно качается, то видела также, что она качается не одна и что причиною этому ветер, от котораго гнулись вершины всех дерев равно. Постоянно всякое утро и вечер молилась я, со слезами и раскаянием, на могиле кроткой Гедвиги, смерти которой была некоторым образом причиною. Более десяти лет уже как я чувствую в душе своей спокойствие; оно служить мне порукою, что разгневанный мною Бог мой и пострадавшая Гедвига примирились со мною; вечер дней моих наступил уже давно; близится ночь - предвестница зори не угасаемой, дня не вечереющаго!.. надеюсь встретить ее с радостию и повиновением, приличными христианке... Последуйте примеру моему, любезный Граф! пора страстей прошла для вас! омойте слезами раскаяния грех преступной любви вашей и не страшитесь признать всенародно Бога вами исповедуемаго, тогда мир возвратится душе вашей и горесть о Гедвиге не будет сопровождаема тем отчаянием, тем грызением совести, которое было причиною мучительных стонов ваших на могиле ея."

   "Добрая Бригитта, увлекаясь жаром благочестия, говорила с силою убеждения, которому не льзя было противиться. Я поклялся в душе исповедать открыто веру христианскую, и если наследие отцовское будет у меня взято, сообразно завещанию деда, покориться этому безропотно, без сожаления разстаться с избытками богатства, поселиться навсегда в Кракове, посвятить жизнь свою воспитанно Евстафия, этому живому образу моей Гедвиги, и устроя будущность его, кончить дни мои отшельником в хижине, построенной моими руками близь ограды кляштора, где, покоится прах моей жертвы.

   "Бригитта прервала мои мечтания, сказав что дитя мое начинает просыпаться, Я покормлю его еще, если это ему надобно и после вам необходимо удалиться пока не занялась зоря; ночь теперь светла, дорога вам известная, вы дойдете благополучно."

   "Старая привратница взяла на руки маленькаго Евстафия и не могла придти в себя о удивления при виде его совершеннаго сходства с Гедвигою. "Так вы женаты, Граф? как же это согласить с вашим приходом сюда, с вашею горестию на могиле, и зачем вы принесли сюда вашего ребенка?"

   "Это не сын мой, Бригитта; я нашел его не далеко от ограды вашего кляштора в чаще кустарника; но взгляни на него!.. не сама ли это Гедвига! есть ли хоть одна черта несходная!.. только теперь я чувствую, что Бог простил меня - это залог его прощения и я прижал к груди моей прелестнаго ребенка, завернул его в свой плащ и хотел было дать Бригитте несколько золотых монет; но она отклонила руку мою: "щедрость ваша, Граф, обогатила семью мою, но легла тяжелым камнем на мою совесть!.. это была плата за преступное угождение преступной связи." Спрятав опять мое золото, я почел однакож необходимым сказать Бригитте, что Гедвига предстала Господу чистою и непорочною девою, точно такою же, как в первый день своего рождения на свет. "Связь наша не была преступна, добрая Бригитта, пусть уверенность эта успокоит твою совесть." "В этом обстоятельстве я не сомневалась, Граф! вы благородны; Гедвига невинна, это не могло быть иначе и недостойное подозрение никогда не пятнало души моей; но любовь в сердце отшельницы - не к Богу!.. мущина в кляшторе, ночью, в келье ея!.. Ах, Граф! последствия показали вам, что это преступление тяжкое, которое не могло остаться без наказания!.. взгляните на меня, на себя, на могилу Гедвиги, не говорит ли все вам, что поступок ваш был преступление!"

   "Бригитта отворила мне калитку. Я бросил последний взгляд на мраморную доску, которая белелась вдали между деревьями, сказал мысленно ночное: прости! праху моей Гедвиги; поблагодарил привратницу за участие и добрый совет и перешагнул порог маленькой двери; она затворилась за мною... а я слышал как Бригитта, заперла ее, положила ключи в карман и пошла медленными шагами к келье, напевая в пол голоса: "заутра услыши глас мой, Господи!" Это воззвание к Подателю всех благ довершило то, что произвели в душе моей ея простыя, но полныя чувства увещания; с благоговением благодарности, за насланныя испытания, преклонил я колена свои; с любовию прижал к сердцу милое дитя - залог примирения с Богом и совестию. - Гедвига ожила для меня!

   "Я однакож был в большем замешательстве: зоря начала уже заниматься; пока я выберусь из леса, настанет день; как мне пройдти город с ребенком на руках! я был одет прилично моему состоянию, то есть - богато; мог быть узнан кем нибудь из людей равнаго со мною звания... Думая и передумывая как тут сделать, чтоб пройдти к своему дому, невстретясь ни с кем из людей, которые былиб в праве! дружески сказать мне: "А, Торгайло! это вы? наконец мы опять вас видим!.. что это, дитя, сын ваш?" Я хотел было в первой хижине с самаго въезда в город, отдать моего приемыша под надзор какой нибудь крестьянке, пока я возвращусь за ним в экипаже; но сердце мое так сильно полетало против этаго распоряжения разума; так затрепетало от предположения оставить, хотяб то было и на пять минут, свое неоцененное сокровище в чужих руках, что я пошел твердыми шагали к городу, не помышляя уже более ни о каких встречах.

   "В Кракове прожил я столько времени, сколько нужно было для приведения в порядок дел моих по имению, которое было у меня в его окрестностях. Главный жрец уведомлял меня, что Князь и отчизна моя готовы принять меня и забыть минувшее; я писал ему, что решился объявить себя открыто тем, чем был уже с давняго времени - христианином; и если это обстоятельство заставит Князя лишить меня моего имущества и титула, то без сожаления отрекаюсь от перваго; но чтоб не стыдиться потери втораго, для этаго желал бы не возвращаться в страну, для которой не могу ничего более значить." В ответ я получил, что все уладится как не льзя лучше; чтоб я спешил возвратиться без малейших опасений, что на перемену веры никто не обратит нескромнаго внимания, что я могу внутри своего замка покланяться кому хочу, и могу даже превратить свое домовое капище в христианскую каплицу... "Все, все вам позволится, любезный Торгайло! только возвратитесь к нам." Так оканчивал главный жрец письмо свое.

   "Я отправился наконец на родину, после двадцатилетняго скитания по лицу земли. От последняго посещения моего кляштор, где покоится прах Гедвиги, и до отъезда из Кракова прошло более четырех месяцов; в продолжение этаго времени я не чувствовал ни какого влечения идти на могилу моего друга... Вся моя жизнь теперь принадлежала Евстафию, я не мог отвесть глаз от него; по целым дням носил на руках, целовал его со слезами и называл своею милого Гедвигою; на это последнее слово дитя всегда возражало мне твердо и резко: "Стасю!" Но не смотря на то, что я любил его с каждым днем более, что вид его возвращал мне счастие и мир душевный, я не мог оставаться секунды с ним, когда он начинал плакать! Его ужасный плачь приводил меня в совершенное отчаяние, особливо когда делался силен; в нем не было ничего детскаго, ни даже человеческаго! Это был просто гул, страшный гул погребальнаго звона! тот гул, от котораго замирает сердце, когда он какими-то жалобными перекатами несется по воздуху!... А что всего для меня было ужаснее и непостижимее, так это то, что всякой раз, как только я слышал его, приходил на память мне тот звон, который застиг меня в лесу, в ночь вечной разлуки моей с Гедвигою; вместе с этим воспоминанием представлялась глазам моим жертва моих безчеловечных испытаний, моя прелестная и несчастная Гедвига! Я видел ее! явственно видел бледную, умирающую! Гаснущий взор ея устремлялся на меня! помертвелыя уста шептали: "Яннуарий! возьми меня к себе!... сей час! теперь же! сию минуту возьми!" Ни что не могло спасти меня ни от этаго взора, ни от этаго шепота, исключая поспешнаго бегства! Когда я не слышал ужаснаго плача, - видение изчезало; и так я тотчас уходил, как только раздавался малейший крик моего приемыша.

   "Теодора, бывшая его нянькою и вместе кормилицею, тоже находила ужасным и необычайным плачь его; он наводил на нее страх; но как к нему не присоединялось ни видение, ни воспоминание, ни грызение совести, то она и оставалась по возможности покойною; тогда как я, если гул пагубнаго плача застигал меня в расплох, бежал в изступлении укрыться от него, хотяб то на дне пропасти, хотяб в волнах реки! Всюду готов я был низвергнуться, только чтоб не слыхать этаго гула, который вызывал душу мою к ужасному ответу!

   "От повторения этой почти вседневной пытки, природная лютость моя усиливалась: я сделался мрачен, неприступен и был ужасом людей своих, но Евстафия, виновника мук моих, любил неизъяснимо... Счастие мое состояло в том, чтоб угождать всем его прихотям; я спал близ его кроватки, не смотря на то, что должен был опасаться услышать крик, от котораго в туж минуту мог бы броситься в окно. Верный Клутницкий всегда был на готове упредить всякую опасность; он, Тодеуш и Францишек очередовались всякую ночь и сидели у дверей моей спальни. Они вмиг растворяли их как только слышали первый писк. В случае, если я спал в это время, они будили меня, говоря только два слова: "Евстафий плачет." Не было сна так крепкаго, от котораго не пробудили бы меня эти два слова! Они имили силу громоваго удара для моего слуха и острие кинжала для моего сердца!

   "Так продолжалось до самаго прибытия моего в корчму твоего отца, милая Астольда! Тут ожидал меня ангел примиритель - ты, мое первейшее благо на земле! Хотя красота твоя совсем не в том роде, в котором была красота Гедвиги; хотя ни одна черта твоя не сходна с ея чертами; но по какому-то непонятному чуду, ты и она слились для меня в одно существо! Я уверен был, что вижу ее в тебе; мир водворился в душе моей! Воспоминания, грызения совести не тревожили сердца моего; ужасный плачь маленькаго Евстафия сделался плачем обыкновенным, и не наводил уже ни страха, ни отчаяния, как то было прежде. Одним словом, наказание мое кончилось; я получил прощение, как мне казалось, потому что пятнадцать лет жизнь моя протекала, подобно светлому ручью среди цветистых берегов,