Дурова Надежда Андреевна - Гудишки

ставляет говорить, догадываться, заключать и наконец выдумывать тьму всякаго вздора, - ея дивная, неслыханная красота!... Говорят, она так хороша, так хороша, что никто не находит слов описать этаго!"

   "Я поспешил уйдти от моего родственника; непонятная боль стеснила грудь мою, когда я слышал как это олицетворенное безобразие говорило о высшей степени красоты... и красоты девической!

   "Однакож разсказ его о прекрасной Польке не оставил моего воображения; не знаю от чего, но только я не переставал думать о ней; и это новое для меня состояние души моей казалось мне до такой степени приятным, что я почувствовал за него род какой-то благодарности к Воймиру и чем более думал о красавице тем извинительнее казалась мне свободность обращения его со мною. На другой день я уже сам послал позвать к себе Воймира. Хитрец вмиг отгадал причину такой упредительности и, как будто ничего не подозревая, спросил: "не хочу ли я пойти в кляштор посмотреть чудесную красавицу, о которой говорит целый город?"

   "До сего времени сердце мое было не доступно нежным чувствованиям; любовь я считал слабостью, недостойною сердца мужщины и едва прощал ее женщинами. - И так тайное влечение увидеть приезжую девицу я приписывал просто одному любопытству и согласился на предложение моего искусителя идти в кляштор, не только охотно, но еще с восторгом, котораго однакож не только не понимал причины, но даже и не замечал его в себе.

   "У ворот кляштора я увидел, что держу Воймира под руку; прежде я отскочил бы от него, как от змея, но теперь я только не много удивился собственной своей перемене и, отняв легонько руку, просил его идти вперед.

   "Костел с трудом вмещал безпрестанно прибывающия толпы людей, и все это было знатнейшее дворянство, воинство и духовенство, из простаго народа не впускали никого; наконец принуждены были затворить двери и от вельмож, потому что собственная их безопасность этаго требовала; теснота так была велика, что все стояли как будто здавленные в тисках и не могли пошевелиться. Взоры всего этаго многочисленнаго собрания были устремлены на дверь, из которой должна была выдти нововступившая белица... Казалось, что ни одна грудь не дышала тут, так все было тихо!... Наконец занавесь заволновалась и от этаго легкаго движения эфирной ткани кровь ключем стала бить по всем теле моем.... Плавно отдернулась занавесь; растворилась золоченая решетчатая дверь и вышла девица..." Граф умолк. Сила воспоминаний пресекла голос его...; "Гедвига!.., Гедвига!" воскликнул наконец старый Яннуарий, с отчаянием смотря на небо: "ангел кроткий! простилаль ты своего тигра!... О Астольда! о мать детей моих! не оскорбись муками сердца моего! силы человека слабы против столь лютых воспоминаний!..." Граф склонил голову па грудь Астольды, и Графиня поняла всю великость его печали, когда почувствовала, что горячия слезы пролились на грудь ея.

   Когда воспоминание минувшаго несколько утихло, Астольда предложила мужу оставить до другаго дня окончание своего разсказа. "Нет, моя Астольда, отвечал Граф, уныло опуская голову на руки, нет, подобную пытку нельзя выдерживать два раза; ее надобно кончить в один! смерть легче, нежели еще раз начинать говорить о том, что теперь ожило в памяти моей.

   Яннуарий помолчал минуты с две, как будто стараясь укрепиться духом и собрать силы, необходимыя для перенесения всего, что будет чувствовать от безпрерывнаго ряда воспоминаний.

   "Гедвига Аграновская, была такое милое, кроткое и невинное создание и вместе столь прелестное, что при появлении ея все единодушно назвали ее прекраснейшим из ангелов!... От нее нельзя было отвесть глаз! все ея движения были до очарования пленительны, все члены до совершенства стройны! Ея глаза! ея глаза! Астольда! я сию минуту отдал бы последние дни моей жизни, чтоб только эти глаза еще раз на меня взглянули!...

   "Удивление всего собрания, невольное восклицание, шопот удивления, восторг во взорах, не были новыми для юной девицы; она ни сколько не смутилась; вид ея был покоен и кроток; она готовилась произнесть свои обеты с такою ангельскою покорностию и благочестием и вместе с такою унылостию во взоре, что не было сердца, которое не стеснилось бы от жалости, ни глаз, на которых не показались бы слезы... Я ни какими словами не могу передать тебе тогдашних чувств моих! По окончании обряда, юная мнишка, кланяясь собранию, остановила взор на мне!" Граф судорожно сжал себе грудь... и, удержав рукою движение Астольды, продолжал: "на мне остановился взор этаго незлобиваго агнца, этаго кроткаго ангела! в туж секунду я отдал ей лютое сердце свое; в туж секунду она отдала мне свое чистое, невинное, доброе сердце!

   "Мне было тогда двадцать восемь лет; Гедвиге только шестнадцать; я любил ее до изступления; любил пламенно, страстно! но - любил как тигр!... она любила меня нежно, всею душею, жила, дышала мною, но - любила кротко как Ангел!

   "Пройду в молчании все средства и способы, какими достиг возможности видеться с Гедвигою каждый вечер или, лучше сказать, каждую полночь. Главным из них и самым верным были деньги, которыя я сыпал щедрою рукою везде, где только можно было успеть посредством их.

   "Я ходил в кляштор каждую ночь. Привратница узнавала приход мой по легкому шелесту, который я делал, шевеля ветвями дуба, растущаго у самых ворот. Она прислушивалась к нему, как прислушивается мать к дыханию своего больнаго младенца, и при первом, условном движении ветви, отпирала ворота, вводила меня в свою горницу и прятала в каморку, до того времени, как начинали благовестить к полуночной молитве. Она считала удары колокола и при сороковом мы с нею бегом бежали в келью Гедвиги. Милое создание бросалось на грудь и ласкало меня так нежно, так нежно прижимало розовые уста свои к моим, так пленительно клало головку свою на плечо мое, так ангельски - непорочно смотрело мне в глаза и называло своим милым, безценным, единственным другом!.. Привратница уходила, я оставался до света, но не думай, милая Астольда, чтоб чистота и святость стен кляштора была запятнана каким либо недостойным помышлением. Нет! я любил Гедвигу, как должно было любить ее.

   "Всякую ночь проводил я таким образом в келье моей Гедвиги. Ея знатное происхождение и огромные вклады заставили Аббатиссу делать ей всевозможное снисхождение; а как юная Аграновская была очень нежнаго сложения и слабаго здоровья, то ей и позволили один раз навсегда, не приходить к полуночной молитве и оставаться все это время в своей келье. Чрез это обстоятельство свидания наши могли б быть для нас безпрерывною цепью блаженства и радостей, еслиб мой адской нрав позволял чему нибудь радоваться, не стараясь влить туда отраву горести.

   "Чтоб не быть замеченным, проходя всякую ночь в одно и то же время по улицам, я совсем не ходил в кляштор через город, но выезжал за заставу, объезжал кругом полями, и чрез лес, примыкающий к ограде достигал ворот его; тут я вставал с лошади, заводил ее в густоту леса и оставлял там до разсвета, а сам при первом ударе колокола потрясал дубовую ветвь и в туж минуту был впускаем.

   "С полгода счастье наше было счастием небожителей!.. по крайности было оно таким для моей ангельской Гедвиги!. я читал это на ея милом лице, в ея прелестных голубых глазах!. Но я!.. во мне начала кипеть кровь тигра!.. сердце мое не было покойно, именно потому, что мой кроткий Ангел, моя невинная Гедвига была покойна, как птенец под крылом матери!.. горе мне!.. горе мне, превзошедшему лютостию зверей диких!..

   "Гедвига была до крайности боязлива, мнительна и чувствительна так, что это последнее свойство ея превосходило всякое вероятие! ко всему этому она имела неопытность и легковерие ребенка; ее очень можно было уверить во всем несбыточном... мне бы надобно было щадить столько милых слабостей... стараться успокоить их! а я воспользовался ими чтоб каждую ночь терзать страхом сердце робкой девицы наполяя ужасом ея воображение; я говорил ей, что в лесу, чрез который я обыкновенно езжу к ней, появилось много диких зверей; что у кого-то вырвался из клетки лев, убежал в этот лес и живет в нем. Гедвига трепетала, бледнела как мертвая, бросалась мне на грудь и рыдая умоляла не ездить к ней более: "Яннуарий! мой Яннуарий! подари меня жизнию! не езди ко мне пока лев живет в лесу!" Я скрывал улыбку и с притворною грустью спрашивал: "так, моя Гедвига может желать разлуки со мною?" "Нет! нет!.. я могу умереть от нее, но я хочу, чтоб ты жил, чтоб ты был безопасен!" Тогда я целовал ея помертвелое чело, заплаканные глаза, нежно прижимался устами к трепещущей груди, успокоивал ласками, уверениями, что слухи о зверях должны быть ложные, потому что лошадь моя никогда ничего не сторожится, а это уже верная примета, что в лесу ничего нет. Доверчивое создание успокоивалось, снова разцветало как роза, улыбалось как дитя и в прелестных глазах играла уже веселость, хотя на ресницах блистали еще слезы.

   "Я повторил каждый день свой безчеловечныя проделки с моею кроткою, несчастною Гедвигою; каждый день, как будто шутя, представлял ей страшную картину моей мучительной смерти, то от зева зверинаго, то от бешенаго коня, то от кинжала убийц!... "Вооружись твердостию, милая Гедвига, говорил я, держа ее на коленях и замечая как лице ея постепенно бледнело, ужас рисовался в глазах и тело начинало трепетать: "вооружись твердостию на всякой случай; ты всегда считаешь удары колокола и при сороковом отворяешь свою дверь в корридор; разумеется, я всегда уже тут; но не может быть, что в это время, когда ты считаешь удары колокола, я издыхаю под ударами убийцы; или в муках изгибаюсь на дне какой нибудь пропасти, куда могу оборваться ночью! и в то время, когда колокол уже перестанет звонить, когда ты будешь прислушиваться к его последнему гулу, как он переливаясь слабеет, несется вдаль и затихает.. разве не может быть, что в это время и мой предсмертный стон сольется с его последним гулом и затихнет навсегда?.. Увы моя, Гедвига! в этой жизни на все должно быть готову!.." Вопль отчаяния, судорожныя рыдания, горькия слезы, смертная тоска, бледность мертвенная были обыкновенными следствиями этаго описания; тогда я употреблял все, что только могло успокоить и утешить мою жертву.. О, я был настоящий тигр, который лижет кровь им пролитую!. Спокойствие! возвращалось в незлобивое сердце моего несчастнаго друга. Иногда наплакавшись, утомясь от сильнаго волнения души, она, как только успокоивалась от ласк моих и уверений, тотчас засыпала на груди моей сном безмятежной невинности, и я разсматривал это чистое, кроткое чело, розовую тень ланит, коралл прелестных уст, длинныя темныя ресницы, брови нарисованныя самою любовию, светлорусыя кудри, легкия, блестящия, воздушныя!.. Ах это был Ангел, осужденный на страдание!.. я горел любовию, пил блаженство на этих тьмочисленных красотах! сердце мое ныло от жалости, я даже плакал, представляя себе как безуспешно рыдало прелестное существо за минуту до своего усыпления; случалось, что я давал себе клятву не мучить более сердце, умеющее только любить; но я уже сказал, что имел все свойства тигра; страдание, слезы и испуг Гедвиги имели для меня какую-то мучительную и болезненную прелесть, а особливо ея упрашиванья, мольбы, отчаянное рыдание и наконец те ласки, которыми я унимал слезы ея, те уверения, которыми возвращал минутный мир этому бедному сердцу, этому сердцу! о, великий Боже! которое билось только для меня и от меня обливалось кровью каждый день!.. Чтоб иметь эту сладость, утешать, ласкать, успокоивать милую; боязливую девицу, я не переставал тревожить духа ея мрачными картинами всех возможных несчастий, могущих со мною случиться.

   "К концу года я увидел последствия моего свирепаго наслаждения муками кроткой Гедвиги; прелестная девица сделалась тенью того, что была; безпрерывное волнение духа, сильные порывы горести, испуга, безпрестанные переходы от сильнейших страданий к спокойствию и от спокойствия снова к терзательному чувству, то страха, то даже отчаяния, изсушили наконец источники шестнадцатилетней жизни! исчез румянец! погас блеск глаз! свежая лилейная белизна начала принимать палевый цвет! чарующия округлости стройного тела исчезли! Гедвига была похожа более на призрак, нежели на существо еще дышущее!... но и в этом состоянии как она была еще прелестна!.. Что я говорю! она была несравненно прелестнее, нежели во время цветущаго здоровья! как пленителен был ея томный взор! как мила слабость всех движений! с каким восхитительным для меня безпокойством ожидала она что начну я говорить! как сладостно замирало сердце мое, когда она, при звуке голоса моего, при первых словах, начинала трепетать, плакать, бледнеть и с источником горьких слез бросаясь на грудь мою: "Яннуарий! милый мой Яннуарий! говорила она, безотрадно кладя на нее голову свою и обливая жаркими слезами!.. возьми меня к себе! возьми Яннуарий! я уже ничего не хочу! я хочу умереть... но только близь тебя, близь твоего сердца, держа тебя за руку! я умру охотно, с радостию, когда последний взор мой будет видеть тебя в безопасности!.. но теперь! о великий Боже! я не смею заснуть, не смею закрыть глаз, потому что в туж минуту вижу тебя или под кинжалами убийц, или влекомаго бешеным конем, или под когтями лютых зверей! раны твои страшны!.. дымятся кровию, и тяжелый стон раздается подле самой постели моей! я просыпаюсь от него; это мой стон! это я стенаю от мук душевных, и стоном этим бужу сама себя!.. тогда я встаю и горько плачу до разсвета! думаю, пугаюсь в продолжение целаго дня, к вечеру муки мои увеличиваются, сердце бьется жестоко, голова горит... но когда раздается звон к полуночной молитве, когда я, не дыша, досчитываю сороковый удар и, трепеща всем телом, берусь за дверь чтоб отворить... тогда... тогда... о, Яннуярий, возьми меня к себе! возьми пока еще непоздо!

   "Я прижимал к груди моего больнаго ангела; целовал голубые глаза ея; с мучительным раскаянием видел в выражении их тревожное состояние души ея и тщетно уже старался поселить спокойствие и уверенность в измученном сердце кроткой, безчеловечно напуганной моей Гедвиги!... Она печально качала головою и говорила опять: "напрасно, мой Яннуарий, ты хочешь дать этому вид шутки... ты не стал бы представлять мне произшествий незбыточных! нет, видно все это может случиться! Ах, из сожаления к смертельным мукам моим, возьми меня к себе!"

   "Наконец постоянныя старания мои успокоить напуганное воображение Гедвиги, нежныя ласки, клятвенныя уверения, что все эти страхи, была одна безумная шутка, что я хотел только испытать как сильна любовь ея и до какой степени могла встревожить ее мысль о моих опасностях или смерти!.. Я целовал ноги ея, обливал их слезами, умолял простить мне тиранския испытания, ею перенесенныя! по целым часам держал ее у груди своей, целуя глаза, полные слез, и называл ее нежнейшими именами; наконец все это вместе возвратило спокойствие душе моей милой Гедвиги, но увы! не возвратило ей здоровья!... она гасла, таяла, с каждым днем более и более приходил в разрушение этот прелестный цветок.

   "Теперь я приезжал в лес, окружающий с двух сторон стены кляштора, почти при самом закате солнца и дожидался в каморке привратницы полночнаго звона, чтоб ни полуминутою не промедлить; Гедвига всегда уже находила меня у двери своей как только отворяла ее, и не смотря на эту точность, я всякой раз видел бледность и испуг на лице ея! правда, что они в туж секунду заменялись мгновенным румянцем и детскою радостию, но все это невыразимо терзало душу мою!... я видел что и самая радость эта близила к концу прелестнейшее и невиннейшее творение, какое когда либо заключали в себе стены унылой обители.

   "Однакож небо хотело еще показать мне милосердие свое. Через несколько месяцов безпрерывнаго старания успокоить дух и воображение юной подруги моей, чрез неусыпно наблюдаемую осторожность в словах, поступках и даже телодвижениях (я боялся поспешно встать, быстро подойти к двери, - от всего этаго Гедвига вздрагивала) - надежда увидеть Гедвигу по прежнему здоровою, веселою, доверчивою начала по не многу оживать в сердце моем; с полгода уже как я ни секундою не промедлил приходить на свидание; безпрестанно говорил о вещах забавных; хвалил чистоту и безопасность моей лесной дороги, послушность коня; говорил, что еслиб даже нарочно упасть с него, то он в туж минуту остановится! одним словом, я день и ночь выдумывал все, что только могло успокоить, утишить волнение, и ободряя дух, укрепить совершенное ослабление жизненных сил юной Гедвиги.

   "Я продолжал неослабно заниматься исправлением зла, нанесеннаго мною незлобивому существу, меня любившему и с мучительным ожиданием присматривался не становится ли свежее цвет лица ся? не показывается ли прежний блеск в глазах, не полнеют ли щеки?.... Иногда мне казалось, что я вижу какие-то признаки возврата всего этаго, и тогда я с радостными слезами прижимал к сердцу мое единственное благо на земле, мою бедную несчастную Гедвигу!

   "В один день, когда я пришел в костел ко мше и увидел Гедвигу на крилосе, мне показалось, что она со всем здорова; взор ея сиял безмятежным спокойствием, легкая розовая тень украшала щеки; уста по прежнему цвели розою и млечная белизна снова начала просвечивать на ея тонкий, гладкой коже. Первым движением моего сердца был восторг; с благодарным умилением повергся я пред ликами угодников и казалось, что мир возвратился душе моей.

   "В продолжение этаго времени, в которое я любил, мучился и мучил, испытывал все, что только есть в природе сладостнаго и терзательнаго, родственник мой, о котором я даже забыл, что он существует, не терял его в бездействии: он собрал все необходимыя доказательства полночных приездов моих в кляштор, и не означая имени предмета любви моей, писал к главному жрецу, что любовь к христианке заставляет меня присутствовать при их богослужении и что даже он сам видел как я становился на колена пред изображением Креста, что все это неминуемо кончится тем, что я прийму веру, исповедываемую предметом моего сердца и верно найду какия нибудь средства соединиться с нею узами брака. В заключение он просил жреца прислать какую либо доверенную особу удостовериться в истине его донесения очевидно. И наконец уверял (поняв видно важность этаго пункта), что, вступя во владение имением и получа титул и имя Торгайлы, он первою обязанностию поставит ничего не изменять в заведенном порядке платежа жреческих доходов. Ответ, главнаго жреца был холоден и короток; он писал: - "что о любовных связях пана Starostica Яннуария Торгайлы в завещании не упоминается. О колепопреклонениях в христианском храме - также; но просто одна только перемена веры, не оспоримо доказанная, примется в уважение; при первом доказательстве этаго, завещание приведется в исполнение, но до того главный жрец требует, чтоб Воймир не развлекал занятой его донесениями о вздорных обстоятельствах, не касающихся до самаго дела."

   "Ярость овладела низким сердцем Воймира! но ярость бессильная! он боялся высказать ее главному жрецу в возражениях и угрозах, что прибегнет к народу и вельможам. Мера эта несомненно удалась бы ему, еслиб он имел решимость духа употребить ее; но как мужество не было его уделом, то он принялся за другия средства, более ему знакомыя и более свойственныя.

   "Я не знал ничего об его враждебных действиях. Мне было не до него; мною снова овладел злой дух и снова зачал подстрекать еще раз насладиться страхом, плачем, трепетом моей Гедвиги и упиться блаженством успокоивая, лелея, целуя, прижимая к сердцу плачущую девицу!!.. то есть мне снова захотелось наслаждений тигра!... Более месяца однакож боролся я с этою сатанинскою мыслью; как только она начинала смущать меня (а она смущала почти от утра до вечера), сердце мое начинало биться отчаянно!... Оно так трепетало, так обливалось кипящей кровью, так замирало от ужаса, что я не знал куда убежать от самаго себя! и не смотря на это, мысль - подвергнуть еще раз мучительному действию страха мою кроткую Гедвигу, не оставляла ни на минуту моего разума.

   "Ведь это будет уже в последний раз, думал я, как будто стараясь успокоить свое сердце; один только раз еще посмотрю я как моя прелестная Гедвига побледнеет; услышу как горестно она зарыдает; какая нега будет для меня целовать ее милое лице, орошенное слезами!.... как робко будет она жаться к груди моей, чтоб спрягаться от мук, которыя станут осаждать юное сердце ея! что за верх блаженства успокоивать по не многу страх ея, отдалять призраки, созданные моими разсказами, и наконец увидеть как улыбка снова разцветет на устах, за минуту до сего сжимаемых судорогами ужаса!... сердце мое ныло... какой-то тихой голос, казалось, по временам говорил в нем: за чем эта опасная проба!... Гедвига только что стала оправляться!... на что пугать ее!... что будет с тобою, сели это испытание в самом деле будет последним.... Вспомни, давно ли ты проклинал себя; давно ли умолял Всевышнего простить тебя и помиловать от ужасов вечнаго и безплоднаго разкаяния!... для чего! для чего эта опасная проба!... борись с искушением! не играй милосердием Всемогущаго!... увы, на все эти тихие, кроткие доводы моего Ангела Хранителя, одна мысль была ответом: раз только! последний раз позволю себе встревожить душу моей Гедвиги! исполню ее ужасом! взгляну на бледность ея лица! с негою и восторгом прижму робкое, плачущее дитя к сердцу своему; успокою ласками; искренним признанием, что все это была выдумка; и от того часа на всю жизнь посвящу себя ей!.. Отрекусь всего, сделаюсь пустынником, построю себе хижину в этом лесу, поселюсь в нем навсегда, выкопаю своими руками подземный ход от моего жилища к саду кляштора и буду неразлучен с моею Гедвигою!.. близ ея проживу всю жизнь мою! мне нет надобности иметь ее женою, чтоб любить более всего в жизни; она останется верна своим обетам, останется чистою, непорочною девою... Так говорил разум или, лучше сказать, так говорил дух-искуситель, чтоб довесть меня к своей цели!... сердце мое томно билось, полное мучительнаго предчувствия, но предостерегательный голос, в нем отдававшейся, замолчал.

   "Когда наконец адская мысль укоренилась, взяла верх; когда сердце мое, безотрадно занывшее, совсем как будто упало; когда вся внутренность моя трепетала как при совершении лютейшаго злодеяния, тогда не было ни чего естественнее для меня как заниматься одним только собою и нс обращать ни малейшаго внимания ни на какия посторонния обстоятельства!.. но было одно! всего в мире необходимее было б мне знать об нем! я остановился бы на краю пропасти, я не упал бы в нее!.. но дух злобы, слившийся с моим существованием, работал деятельно и не давал мне времени знать что нибудь другое кроме того, что составляло беспрерывную муку мою.

   "Я ехал дремучим лесом; воображение мое рисовало мне кроткую Гедвигу; я представлял себе как она стоит у двери, протянув белую руку свою к замку, как считает удары колокола... как при сороковом блистает радость на лице ея, оживляется цвет; как бросится она в объятия мои, положит головку на грудь мою, назовет своим Яннуарием, своим милым Яннуарием!.. Кровь моя останавливалась от ужаса, когда я припоминал!. чем бы мне навесть страх на нее!.. сказать, что моя лошадь сшибла меня - вещь невероятная даже и для нее, и сверх того постыдная для меня!.. скажу, что конь мой испугался чего-то, кинулся в сторону и на один только шаг остановился от глубокаго обрыва, в котором шумит яростный источник и быстро несет с собою камни, обломки и глыбы земли!.. скажу, что источник этот катится и падает из одной бездны в другую и наконец низвергается в реку. Боже мой! как испугается неопытное дитя! с каким воплем охватит шею мою, как будет прятать прелестную головку свою на груди моей!.. как побледнеет! ни кровинки не останется даже в коралловых устах ея! а как будет трепетать!.. и наконец, как горько, как неутешно станет плакать!.. О милая моя! кроткая, невинная Гедвига! с какою нежностию буду держать тебя в объятиях, осыпать поцелуями, прижимать к груди, называть нежнейшими именами и клясться всем, что есть в мире священнаго, что разсказ мой была шутка, что я даю ей клятву... но на что ж мне прибегать к выдумкам?.. на что говорить об оврагах и источниках?.... Я могу просто переждать у привратницы полуночный благовест и идти к Гедвиге когда уже он кончится; этого будет довольно! - Довольно уже этого было и для меня, потому что при этом замысле сердце мое так жестоко и с такою болью затрепетало, что я с трудом перевел дух и на этот раз ад отступил от меня... но не совсем. Я оставил намерение пережидать благовест, как такое, которое может умертвить Гедвигу... Она еще не совсем оправилась, думал я, опасна эта шутка; Бог знает, чего не представит себе моя Гедвига, когда отворит дверь а меня нет!.. Сохрани Боже! в два года этого ни разу не случалось; нет, нет! так шутить будет уже безчеловечно!.. дело другое, когда я уже перед глазами; она видит что я жив и невредим, ну тогда разсказ о минувшей опасности моей, конечно, испугает ее, но уж верно без дурных последствий, и к томуж это будет в последний раз!.. За то, что за наслаждение успокоивать ее, упрашивать, ласкать, отирать слезы, осушать их поцелуями, раскаяваться, просить прощения и наконец разсказать ей, что этаго никогда уже во всю жизнь не будет; что я на веки ея, что поселяюсь в этом лесу, близь стен обители, что лес этот также безопасен как их сад... Не знаю, чего уже не нашептывал мне дух - искуситель, чтоб заглушить неумолкный вопль совести. Я вошел к привратнице, трепеща как преступник!.. она посмотрела на меня с удивлением: "вот чего не ожидала я, сказала она, что б вы испугались!.. такой молодец!" Я не обратил ни какого внимания на эти слова; благовест уже раздался, я торопил ее идти!..

   "О Боже, Боже всемогущий!.. скольких мук избавился бы я, еслиб не торопился так! увы! я спешил скорее расквитаться с злым духом, меня мучившим! спешил вырывать из души намерение, ее отравляющее! но вырвать тем, чтоб исполнить его!., я не спросил привратницу почему она думает, что я испугался; до ея ли слов было мне, когда в уме моем безпрестанно что-то говорило: в последний раз! в последний только раз испытай еще как испугается твоя Гедвига! насладись тревогами сердца ея! ея слезами! упейся сладостно примирения и дай клятву посвятить всю жизнь на то, чтоб загладить огорчение, которое на несколько минут поселится в ея кротком сердце!"

   "Я стоял уже у двери и все это же думал, когда Гедвига отворила ее... Агнец неповинный! как она была мила ! здоровье ея только, только что начавшее укрепляться, покрывало тонкою розовою оттенкою ея щеки, но уста горели пурпуром; в глазах блистала радость... она прильнула ко мне с любовию, лепеча потихоньку; знаешь ли, милый Яннуарий, какия у меня прекрасныя вещи есть! и как много! мать Аббатисса дала мне полную большую корзину!.. право она как будто знала, что мне есть с кем поделиться! я ни до чего не дотронулась без тебя; посмотри, Яннуарий! Она подбежала к комоду, выдвинула ящик и вынула оттуда корзинку, наполненную самыми редкими плодами, которые были очень красиво уложены посреди роз, гвоздик, нарциссов и многих других цветов; все это она поставила передо мною, села сама подле меня и выбирала что было лучшаго, прося чтоб я отведал.

   "После завтра у нас большой праздник, милый мой Яннуарий; приедет наш Бискуп; будет пострижение новой белицы; сверх этого будет огромный съезд! у нас делаются блистательныя приготовления к торжественному служению и вся капелла убрана будет гирляндами белых роз... Как это мило и величественно! не правда ли мой Яннуарий? Завтра во время полуночной молитвы сестры будут убирать капеллу; но мне мать Аббатисса приказала остаться в своей келье; она говорит, будто я имею изнеможенный вид... но ведь это ей так кажется, милый Яннуарий! не находишь ли ты, что я теперь стала очень здорова?

   "Кажется, что так, моя Гедвига, отвечал я холодно. Тигру неприятна показалась радостная игривость его жертвы! я хотел слез, бледности, трепета... хотел муками выжать кровавый сердечныя слезы милаго творения, чтоб после осушать их поцелуями!... Это наслаждение нужно было мне и я спешил доставить его своему сердцу, не имевшему в себе ничего человеческаго.

   "Гедвига была слишком весела этой ночи, чтоб могла сильно встревожиться холодностию моего ответа; она только замолчала на минуту; поглядела мне в глаза, обвила свою алебастровую руку около моей шеи и, приклонив голову к моему плечу, продолжала: право, мой Яннуарий, я теперь так здорова, что мне все хочется прыгать! посмотри как начали полнеть у меня руки! Говоря это, она поворачивала перед лицем моим ту руку, которая оставалась у нее на свободе.

   "Я отвел ее легонько своею: "полно, милая Гедвига! я что-то нездоров, разстроен... и хотел бы ранее возвратиться в город."

   "Яннуарий!... мой Яннуарий! и легкая тень розы на щеках в секунду заменилась бледностию; она крепко обвила меня руками. "Друг мой милый!... единственное благо мое на земле! мой Яннуарий! что с тобою?...

   "Еще раз сердце мое облилось горячею кровью! еще раз затрепетало болезненно! еще раз отдался чуть внятный голос: "пощади ее! помилуй!" и в туж секунду опять отозвалась проклятая мысль: "последний раз! последний! и более никогда!... ничего не будет!... она здорова!..

   "Прощай, милая Гедвига! завтра увидимся."

   "Гедвига смотрела на меня, не говоря ни слова; но лице ея было так бледно, как полотно и глаза полны слез. Наконец она сказала едва слышным голосом: "не оставляй Яннуарий!"

   Тридцать пять лет прошло этому, моя Астольда! но я всякой раз содрагаюсь, когда вспомню голос, каким сказано было: "не оставляй меня Яннуарий." Но тогда, увы! я счел его просто робким шепотом опечаленной девицы.

   "Нельзя, милая Гедвига!" Я встал: "мне надобно позаботиться о безопасности коня моего, продолжал я равнодушно; в вашем лесу что-то неспокойно. Когда я ехал сюда, то мой Строгил сильно испугался, прыгнул в сторону и я был на волос от смерти, потому что он остановился на самом краю глубочайшаго оврага; на дне его, слышалось мне, шумел источник. Конь мой не пугается безделиц; нет ли в лесу какого зверя!"

   "Адския слова сказаны! злой дух отошел от мена! трепетанье сердца утихло!... я думаю: "последнее испытание кончилось; пусть будет проклят язык мой, если когда нибудь произнесет хоть одно слово для устрашения моего кроткаго друга!... я жду вопля, горьких слез, смертнаго испуга, готовлюсь утешать, прижать к сердцу, успокоивать, клясться, что проведу день у привратницы, если Гедвига не хочет, чтоб я теперь ехал чрез лес; хотел обещать что поеду чрез город; но, к удивлению и тайной досаде, вижу, что ни в чем этом нет надобности. Гедвига не предается отчаянию, не плачет, в глазах нет ужаса, нежные члены не трепещут!... бледна она, это правда, бледна как мертвая! пурпур уст заменился синевою; но глаза живы; они даже горят каким-то чудным огнем. Я сел опять: "И так прости; милая Гедвига, до завтра. Я приеду по ранее; все ваши будут в костеле заняты убиранием его, так, я думаю, можно будет пройдти к тебе так что ни кто не встретится."

   "Возьми меня с собою, Яннуарий! возьми скорее!... сей час возьми!" Гедвига обвила меня руками и смотрела на меня так, как смотрел бы тот, на кого занесен кинжал и кто употребляет последнее усилие выпросить помилование. Тогда я не думал так; мне казалось, что Гедвига или стала зрелее разумом, или равнодушнее ко мне; потому что без всяких признаков ожидаемаго мною отчаяния и горести, сказала только: "возьми меня с собою!" И так я поцеловал ея чело, уста, и разняв руки, которыми она охватила меня, сказал равнодушно: "полно, милая Гедвига! как можно взять тебя! ведь ты сама знаешь, что это не возможно! прости, мой ангел, до завтра." Гедвига не отвечала; руки ея упали как будто без жизни; глаза были потуплены; я полагал, что она осердилась на меня за скорый отъезд, а как я ожидал не этаго, - мне надобны были стоны, слезы, трепет, испуг до отчаяния; то осердился несколько и сам за то, что лишился предполагаемых наслаждений: - успокоивать, ласкать, упрашивать, и наконец получить усмешку и прощение! теперь ничего этаго не случилось; без вопля и без слез мне говорят просто: "возьми мена с собою!" О, Гедвига уже не то что была!.. она не дитя! не зарыдает на груди моей! не поверит, что лев живет в лесу, в полуверсте от города!.. не чувствовать уже мне райскаго наслаждения, успокоивая страх милаго, кроткаго создания, трепещущаго на груди моей!

   "Занятый безумными сожалениями своими, я не тревожился тем, что Гедвига ничего уже не говорила; я отнес ее на ея постель; поцеловал холодныя, безцветныя уста и, сказав покойно по наружности: "прости моя Гедвига до завтра!" - вышел...

   Зоря еще не занималась; но утро было уже близко. Вошед в келью привратницы, я нашел ее только что проснувшеюся. "Что так рано, вельможный пане? кажется, на дворе еще ночь; угодно чтоб я выпустила вас?" Говоря это, она брала ключи и, отыскивал между ними тот, который быль от калитки, продолжала говорить: "где вы оставляете вашу лошадь? если в лесу, так это опасно!.. да я бы не советовала и вам до времени ездить! через лес!" "Что!.. что ты говоришь!" вскрикнул я, почувствовав в сердца острее кинжала.

   "Да разве вы не знаете? а мне показалось, как вы вошли ко мне в полночь, что будто бы вы дрожали от испуга; и признаюсь, что я очень удивилась этому! "Ради Бога! ради Бога!.. что такое?" спрашивал я в совершенном отчаянии. Ах, Гедвига!!...

   "Что Гедвига; она покойна в своей келье; а вот конь ваш, пане, может пострадать, да и вы сами, если не будете осторожны: этого утра прибежал в город бешеный волк, перекусал ребятишек, собак, коров и убежал в наш лес; говорят, что в поле ходят люди с копьями и стрелами, чтоб как появится, тотчас убить.

   "Привратница не говорила б так долго, еслиб ужас лютейшаго предчувствия не отнял у меня голоса и движения.

   "Наконец я вдруг бросился к ногам ея: "Бригитта!.. возьми жизнь мою! все имение! именем Спасителя умоляю, веди меня сию минуту к Гедвиге!.."

   "Что вы! что вы, пане!., что с вами?"

   "К Гедвиге!.. ради имени Божия к Гедвиге!.. Бригитта! вот моя печать! завтра же все имение твое; но сию минуту к Гедвиге!..

   "Помилуйте, вельможный пане, соберите наши мысли! что с вами! чего вы так встревожились!.. как теперь пройти к Гедвиге? Видите - везде огни, во всех кельях и в костеле, вас сей час увидят.

   "О Гедвига! Гедвига!.. повторял я, с отчаянием поражая себя в грудь.

   "Да Господи, с нами сила крестная! образумьтесь же, пан starostic, что вы кричите: Гедвига, Гедвига!.. какое сношение имеет девица Аграновская с бешеным волком? если их сотни будут в нашем лесу, так она безопасна в своей келье.

   "Иди же сей час, Бригитта, иди к ней, если тебе сколько нибудь жаль моего страдания, иди к Гедвиге; скажи что я у тебя, что пробуду здесь весь день; что я не поеду домой!.. вот, Бригитта, возьми... Я отдал ей перстень, который переходил у нас в Фамилии от отца к сыну, всегда принадлежал старшему в роде и считался выше всякой цены; возьми пока это Бригитта и, для имени Божия, для спасения души твоей, беги скорей к Гедвиге, спеши уверить ее, что я здесь и целый день останусь здесь; а вечером ты отведешь меня к ней... но всего лучше, о Бригитта! я осыплю тебя сокровищами! приведи сей час сюда мою Гедвигу!.. иди же, иди Бригитта.

   "Изумленная привратница, оглушенная моими прозьбами, стонами, испуганная страшным изменением лица и наконец ослепленная красотою подарка, вышла, сказав мне: "попробую; если удастся, приведу; а вы спрячтесь в каморку, чтоб кто не застал; да запритесь в ней.

   "Оставшись один, я отдался жесточайшей горести и, бросясь на колена пред Распятием, умолял Всевышняго пощадить меня от мук поздняго раскаяния... Никакия слова не выразят, что вытерпел я в эти полчаса, которые провел один в каморке Бригитты!.. Наконец я услышал кого-то поспешно идущаго к келье привратницы и прежде чем я успел выскочить из своего убежища, дверь сильно распахнулась и чей-то голос вскрикнул: "сестра Бригитта, отопри скорее ворота! мать Аббатисса посылает за лекарем."

   Не получая ответа, мнишка вбежала в келью и застучала изо всей силы в дверь каморки: "Бригитта! в уме ли ты, спать до сих пор! солнце всходит! вставай скорее, отопри мне ворота! Бригитта!.. Боже мой, куда она девалась?.. Я услышал что мнишка удалилась и, встретясь с кем-то, разговаривала. Стараясь вслушаться, я наконец распознал голос Бригитты: "я сей час от нее, ей стало гораздо лучше и мать настоятельница приказала тебе идти опять в капеллу." Разговор затих и чрез полминуты вошла привратница; она заперла дверь своей кельи и выпустила меня.

   "Вот вам записка от Гедвиги; придти ей не возможно; она было не много захворала; а как мать настоятельница не надышится на нее, то и послали было за лекарем; она лежала, как пласт, бледна, с закрытыми глазами и чуть, чуть дышала.... Я бросился было в дверь... Бригитта схватила меня за руки... куда вы? куда? образумьтесь!.. читайте вот лучше записку!.. я после разскажу.

   "Гедвига писала: "Яннуарий! ты возвращаешь мне жизнь! Ах, как бы я желала жить!.. это блаженство когда я вкушаю его на груди твоей!.. приходи ранее; сего дня все сестры часом раньше лягут спать; завтра большое торжество и длинная служба, приходи же. Я покрыл поцелуями записку, и, положив ее к сердцу, сказал что и в гроб возьму ее с собою.

   "Теперь, моя добрая Бригитта, разскажи мне все, как ты говорила моей Гедвиге; что она отвечала? весела ли она теперь и не найдет ли случая завернуть сюда хоть на секунду?

   "Последнему не бывать; знатнаго рода zakonnicy не бегают к привратницам; но слушайте: Гедвига, как я уже вам сказала, лежала безцветна, безмолвна и неподвижна, едва переводя дыхание; мать настоятельница с горестью смотрела на нее; она велела поскорее послать за лекарем и сурово спрашивала прислужниц, не они ли напугали ее разсказами о бешеном волке? "Это дитя так робко, так чувствительно, так все близко принимает к сердцу, что надобно быть истинно безчеловечным чтоб пугать ее воображение. - Прислужницы уверяли, что ни одного слона не говорили о звере; что Гедвига сделалась больна перед светом, а что они узнали о появлении зверя вчера поздно, когда уже кельи мнишек были заперты, и потому не льзя было, хотяб и хотели, разсказывать об этом произшествии в темных корридорах, у запертых дверей. Я выжидала пока это объяснение кончится, стараясь между тем укрыться от глаз настоятельницы; я заметила, что она располагается выдти и так решилась остаться; хотя еще и не знала как исполнить ваше поручение, не знала даже услышит ли его Гедвига!.. Наконец Аббатисса пошла, сказав что в ожидании лекаря приготовить ей прохладительное питье. Как только ушла Аббатисса, за нею тотчас вышли все прислужницы и осталась одна хожатая; тогда я подошла к постели и наклонясь будто поправить подушки, шепнула: "пан Яннуарий у меня, Гедвига, он не поедет домой и придет вечером рано к вам. Еслиб кто видел внезапное оживление юной девицы, то счел бы меня за святую сделавшую чудо. Она вздрогнула, открыла глаза, поднялась и села на постели... синия губы ея начали по немногу алеть; ея милые глазки так посветлели и так приветливо смотрели на меня; она протянула мне обе руки: "это ты, добрая Бригитта!.. Ах, как мне теперь лучше!" Я сказала хожатой, чтоб она збегала к игуменье за прохладительным питьем, и когда она ушла, разсказала о вашем решении не ездить более через лес и остаться этот весь день в моей каморка, чтоб вечером ранее быть у нее." Она обняла меня, поцеловала, назвала своею милою Бригиттою наскоро написала к вам записку и почти в туж минуту заснула, так что хожатая, принесшая питье и последуемая самою настоятельницею, застала уже ее погруженною в тихий и безмятежный сон дитяти; покойное и ровное дыханье, алыя уста, розовая оттенка щек и чистая белизна чела, уверили настоятельницу, что опасность прошла, и она отменила приказание посылать за лекарем.

   Со слезами благодарности обнял я возвестительницу моего благополучия. "Доверши же твое благодеяние, моя добрая Бригитта, наведывайся к Гедвиге и как она проснется, отдай ей вот эту записочку, я сию минуту напишу ей; и если ты дашь мне увидеть ее прежде вечера одну только минуту, так я во всю мою жизнь буду делать тебе и твоим столько добра, сколько имею для этаго средства."

   "Бригитта отвечала, что я наградил ее царски; что более этаго нельзя желать ни какому человеку, не только отшельнице, которой надобности так не велики.

   "Я решительно отказываюсь от всех подарков на будущее время, но служить вам буду одинаково, только теперь, любезный Starostic, будьте же снисходительны и вы ко мне; Гедвига покойна, здорова; уверена что вы останетесь целый день у меня; я, если буду иметь возможность зайти к ней на минуту в продолжение дня, поддержу ее в этом мнении, но мне нельзя поминутно бегать к Гедвиге наведываться; я привратница; также нельзя и вас оставить у себя на целый день; это и в простое время невозможно; но теперь, когда у нас столько хлопот, когда ко мне безпрестанно могут забежать, кто за делом, а кто и так, чтоб разсказать что нибудь; в каморки у меня хранятся вещи, орудия, которыя употребляются при убирании костелов; их надобно доставать, выдавать; как могу я запретить кому заглянуть туда?... разсудите сами, пане, и не вводите меня в беду, оставаясь здесь днем, поезжайте домой, а вечером возвратитесь; записку оставьте мне, я отнесу ее к Гедвиге и скажу, что вы у меня... я солгу правда; но я уже и не то делаю для вас, так солгать меньше вины... поезжайте же, вельможный пане, будьте так милостивы.

   "Я уступил доводам Бригитты, особливо видя своими глазами, что два раза к ней прибегали, то за тем, то за другим, что ей надобно было доставать из каморки.

   "Я пошел в глубь леса, ни о чем так мало не думая, как о бешеном волке; на свист мой прибежал мой конь; не смотря на смертельное безпокойство мое о Гедвиге, чтоб как нибудь она не узнала о звере в лесу, у меня осталось еще столько человеческаго чувства, чтоб обрадоваться что конь мой не послужил жертвою дикому зверю. Я проворно вскочил на седло, воротился к ограде кляштора и от ворот поехал большою дорогою в город.

   "Во все два года, в которые упивался я счастием любить и быть взаимно любимым, Воймир никогда почти не появлялся передо мною; по крайности я не видал его; может быть, потому, что я и ничего не видал... все способности души моей сосредоточены были на одном предмете. И так Воймир на свободе управлял моим домом, получал доходы и прилежно высчитывал мои издержки, и видя, что они хотя и значительны, но не чрезмерны, как он было предполагал, судя по затруднениям, какия надобно было мне устранять посредством денег, потерял последнюю надежду - встревожить главнаго жреца известием о моей расточительности, но не потерял ее - успеть очернить меня в мнении моих вассалов и в мнении дворян; первые платили подать с ропотом, что отдают плоды трудов своих Бог знает кому, и что господин их употребляет сокровища свои на украшение храмов Бога чуждаго; дворяне говорили, что лучше выключить из среды их человека, который так мало дорожит страною, где родился, и именем, которое носит. - Те и другие говорили, что обязанность жрецов была не допускать такого соблазна относительно веры: "Торгайло ходит по церквам, по монастырям христианским, осыпает их дарами; в Литву приезжает только за тем, чтоб собрать дани; хотя это правда, что в опасности отчизны он первый становится на защиту роднаго края, но чтож в этом, если все его огромное богатство перейдет к народу, вечно с нами враждующему, а что еще и того хуже, употребится на обогащение и украшение их храмов.

   "Одним словом, все и везде, благодаря внушениям Воймира, так громко заговорили, что главный жрец прислал ко мне одного из своих приближенных обяснить ход вещей и посоветовать возвратиться в Литву, и какого бы я ни был исповедания внутренне наружно держаться веры своего народа.. но всего необходимее для вас, писал мне главный жрец, удалить от себя вашего родственника.

   Посланный приехал того вечера, в который я, уступая искушению злаго духа, решился испытать еще раз как встревожиться моя Гедвига. Воймир принял его, обласкал, одарил, обольстил, выманил письмо, прочитал и по последним словам увидел, что настала пора действовать решительно. И так он сказал посланному, что со мною кроткия меры не годятся; что меня надобно поразить ужасом и что до времени не надобно, чтоб я его видел и что он берется так распорядить всем, что жрецы, дворяне, мои подданные и даже я сам, будем очень довольны; что я возвращусь к своим обязанностям, а посланный получил похвалу и благодарность от тех, кем послан. Глупый поверенный на все согласился, всему поверил и когда я приехал в дом свой, то все уже так хорошо было настроено, что я даже и не подозревал ничего.

   "Воймир однакож встретил меня на крыльце, и когда я, встав с коня, хотел было пройдти в свои комнаты, не обратя на него внимания, то он остановил меня, говоря: "позвольте, пан Яннуарий, сказать вам несколько слов." Я остановился. "Я получил письмо из Вильно, пишут что носятся слухи о вас, очень для вас предосудительные, и что великий Князь Литовский и главный жрец отправляют к вам за решительным ответом: Литвин ли вы, верный богам своим? или Поляк, покланяющийся Кресту? В первом случае вы должны непременно возвратиться в Литву, в последнем остаться где разсудите, но что имущество ваше и титул передадутся другому." Сказав Воймиру чтоб он оставил в покое жрецов, Князя и меня, я ушел от него в свою горницу.

   "Я был совершенно равнодушен и к богатству, и к титулу своему, потому что не мог предложить их Гедвиге; но не мог однакож равнодушно помыслить о переходе того и другаго к моему родственнику. Подобный магнат Торгайло казался мне поношением и сатирою на все дворянское сословие. Без Гедвиги я не мог жить!... Она не могла отказаться от обетов, произнесенных за нее в детстве родителями; я и в мыслях не имел искать обладания ею; но взор ея необходим был для моего счастия; надобно чтоб я ее видел; чтоб она была у сердца моего, чтоб я пил ее дыхание! без этаго не только богатство и знатность, самая жизнь была мне не надобна! Я мог бы все уладить, еслиб поехал в Литву, но как оставить Гедвигу? Когда она от получасоваго замедления моего