Апраксин Александр Дмитриевич - Три плута

дь все это рассказал судебному следователю, - вы простить не можете, иначе я могу подумать, что вы не имеете ни малейшего понятия о любви.

   - Я не имею понятия? - горячо воскликнул он. - Снова повторяю вам: это покажет время. Но в чем же дело? Неужели в самом деле он решил затронуть вас? Как он смел и что мог он сказать?

   - Представьте себе, что он выдумал? Он рассказывает теперь, будто я запутала его. Он сказал одному ростовщику, что я ввела его в долги. Вы сами знаете, что у него никогда никаких денег не бывало.

   - Да ведь он сам сознавался, что отец давал ему очень мало.

   - Ну вот! А при таких условиях не суются делать траты, не ездят по ресторанам, не покупают лож в театрах, не привозят букетов и ананасов. Разве я требовала у него этого? Просила его?

   - Конечно, нет!

   - Вы это прекрасно знаете. Мне ничего этого не было нужно, потому что вы меня страшно баловали. Я всегда знала, что у вас огромное состояние! - Молото-ъва увлеклась до того, что ей действительно теперь казалось, будто она говорила правду. - Помилуйте, - продолжала она, - могла ли я когда-нибудь думать, что этот человек, почти еще мальчишка, при каждом случае клеветавший на вас, всячески старавшийся очернить вас в моих глазах, недавно еще говоривший, что вы кончите в Сибири, - делает фальшивые векселя?

   - Неужели? - с возмущением спросил Мустафетов.

   - Да ведь я забываю, что вы не знаете подробностей дела.

   - Ничего не знаю! Я был как громом поражен, когда ваша Лиза рассказала мне, что его арестовали. Как, за что - понятия не имею.

   - Слушайте же, - заговорила Молотова в волнении, придвигаясь к нему. - Надо вам сказать, что Лагорин постоянно приставал ко мне со своими маленькими услугами. Отказать ему я не могла просто потому, что не хотела обидеть. Между тем, оказывается, он добывал деньги каким-то обманом: в одном месте займет и не отдаст, в другом то же самое, когда же никто верить не стал, он придумал такую штуку: составил фальшивый вексель на четыреста рублей...

   - Всего на четыреста рублей?

   - Да, представьте себе, какой дурак! И сумма-то мелочная, и попался-то сразу! Но это все бы еще ничего; ну, запутался, попался, остается только признаться, чистосердечно раскаяться - и дело с концом.

   - Конечно, присяжные заседатели могли бы оправдать его по молодости лет и легкомыслию.

   - Вот то-то же и есть! А он лжет, когда дело совершенно ясно, и только других старается запутать.

   - Как это неблагородно!

   - Ужасная низость. А вы после этого предлагаете еще какой-то залог за него внести. Ведь он тогда прямо скажет, что вы научили его преступлению. Я и то боюсь, как бы в самом деле ему не поверили, что я вводила его в расходы.

   - Ну, положим, это дело совершенно ясно, и я теперь понимаю, до чего вы возмущены.

   - А знаете, что меня больше всего сердит в нем? - спросила Молотова. - То, что он всячески старался отстранить меня от вас! Он старался и почти добился...

   - Неужели вы говорите искренне? - влюбленным шепотом спросил Мустафетов, взяв ее руку и еще более приближаясь к ней.

   - Очень искренне, - ответила Молотова и вдруг совершенно неожиданно склонилась головою на его плечо.

   Это движение ласки, доверия и раскаяния вызвало в армянине бурю ликований. Он не видел, что глаза Ольги были направлены на письменный стол, "где хранился мильон", или, по крайней мере, очень много денег, обладателем которых был он. В порыве безумной страсти он стал обнимать и целовать ее.

   Молотова подчинялась этим ласкам пассивно, но потом вдруг решительным движением освободилась из его объятий.

   - Голубчик мой, не надо... Постойте! - сказала она, слегка отмахиваясь обеими руками, точно боясь, что Мустафетов снова обнимет ее. - Постойте и выслушайте меня не обижаясь.

   - Говорите... Говори, Оля! Я только и жду твоих приказаний... Я готов на все, на все жертвы!..

   - Послушайте. Я люблю вас и готова сама на жертвы, но не хочу, чтобы вы смеялись надо мной. Я не хочу, чтобы, натешившись страстью, вы ушли к другой и бросили меня, быть может, с ребенком, одну, на произвол судьбы...

   - Похоже ли это на меня?.. Могу ли я?

   - В данную минуту вы совершенно уверены, что никогда в жизни вам не придет в голову мысль расстаться со мной. Но я забочусь не только о себе... Я люблю вас, а любовь ослепляет, побуждает иногда на безрассудство.

   - Ты любишь, Оля, милая?

   - Да, люблю, но если почему-либо вы не можете жениться на мне теперь, если действительно существует препятствие, которое по своей гордости вы не хотите или просто не можете открыть мне, то поймите же, что я должна заботиться о будущем, если у нас будет ребенок.

   - Ребенок... да, вы правы! - согласился Мустафетов, а потом, став вдруг очень серьезным, сказал: - Сядемте здесь, на этот диван, и решим теперь нашу судьбу окончательно. - Он сбивался, говоря ей то "ты", то "вы". Она села, и он продолжал: - Прежде всего поставим друг другу наши условия. Вы совершенно основательно хотите быть обеспеченной на случай рождения ребенка или на случай моей смерти, так как сам я вас никогда не оставлю.

   Молотова сделала легкое движение головой, как бы выражавшее сомнение.

   - Постойте, не перебивайте меня! - остановил ее Мустафетов. - Тем более что я совершенно согласен с вами. Я выдам вам сейчас, вот здесь, тридцать тысяч рублей.

   - Тридцать тысяч? - переспросила Ольга Николаевна.

   Ему, знавшему, сколько у него денег, знавшему, как быстро бежали эти деньги из его рук, сумма в тридцать тысяч казалась огромной жертвой. Она же, невольно, снова вскинув взор по направлению к письменному столу, подумала, что там мильон и этого ей мало.

   - Да, - ответил он, - вы возьмете эти деньги себе и, если хотите, снесете их на сохранение в банк, предварительно купив каких-нибудь процентных бумаг; а жить мы станем вместе. Я возьму другую квартиру, побольше и удобнее этой; роскошно отделаю ее и буду жить так, как позволяют мне средства.

   - А вы очень богаты? - вдруг спросила Ольга, удивленная тем, что он, в сущности, предлагал ей так мало сравнительно с мильоном.

   - Во всем и всегда полагайся смело на меня! - ответил Назар Назарович. - В моих руках огромное предприятие. Я сегодня вынул из банка значительный капитал. Возьми то, что я могу дать тебе сейчас, откинь все сомнения и имей в виду только одно: если будешь любить меня, то и при жизни моей, и после смерти ни в чем не увидишь нужды.

   Не дожидаясь ответа и только крепко пожав Молотовой руку, он направился к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, стал считать.

   Ольга Николаевна зорко следила за его движениями и не отрывала взора от кредитных билетов. Каждый из них мог доставить огромное наслаждение, и достаточно было одного, чтобы приобрести прекрасную вещь или платье. А тут их было сколько!

   По мере того как Мустафетов считал, глаза Ольги Николаевны все больше разгорались, она все яснее понимала, что и тридцать тысяч - очень много денег. Когда наконец он отсчитал ей триста радужных и совершенно спокойно придвинул к ней всю эту кипу кредиток, она спросила:

   - Это в самом деле все мне?

   - Это - условие с моей стороны.

   - А с моей? - спросила она.

   - С твоей?..

   Он протянул Молотовой обе руки и встал. У нее закружилась голова. Она кинула еще взгляд на ворох крупных бумажек, а потом кинулась на грудь Назара Назаровича.

   Он обнимал ее и сквозь поцелуи наконец спросил:

   - Остаешься? Совсем?

   - Совсем, да... Только мама...

   - Ну, этот вопрос мы уладим. Подожди, я слышу шаги... должно быть, вернулась моя Домна. Я сделаю некоторые распоряжения насчет ужина, и вот тебе отдельная шкатулка для твоих денег. Располагай ими как знаешь!

   - Я напишу домой записку.

   - Прекрасно! Вот тут в бюваре бумага и конверты. Мы пошлем кучера, если еще не вернется мой Лепорелло. Садись пиши, а я сейчас...

   Но не успел Мустафетов договорить, как в передней раздался страшно сильный звонок.

   Назар Назарович вздрогнул, затем прислушался, а потом встал и сказал Ольге Николаевне:

   - Не беспокойся, я никого не впущу; я даже догадываюсь, кто это.

   Он действительно подумал: "Не Роман ли Егорович?" И его догадка оправдалась.

   Перейдя в столовую, чтобы видеть оттуда, кто вошел в переднюю, Мустафетов крикнул шедшей из кухни Домне:

   - Не отворяй сразу, а спроси сначала кто!

   Она так и сделала. Между тем Мустафетов, прислушиваясь, тоже подошел к двери.

   - Кто там? - спросила Домна.

   - Свой, отворяй, чего боишься! - послышалось в ответ.

   Тогда Назар Назарович спросил:

   - Роман Егорович, это ты?

   - Ну, понятное дело.

   Мустафетов приказал Домне удалиться и сам открыл двери.

  

  

   В переднюю вошел Рогов в таком возбужденном состоянии, что можно было подумать, что он здорово подбавил к давешним возлияниям. Однако от него не скрылось некоторое неудовольствие, выразившееся на лице Мустафетова при его входе. Не стесняясь и даже не справляясь о том, есть ли кто в комнатах, он громко заговорил:

   - Ты думаешь, я пьян? Нет, брат, напрасно! С нашего обеда ничего, кроме сельтерской, во рту не было.

   - Тише, пожалуйста, там у меня гости, - попробовал остановить его Мустафетов.

   - Да, уж вижу, брат, вижу, что не вовремя явился. Я не в претензии, а пришел только доложить, что я снова преобразовался. Старое все кончено, помощник присяжного поверенного Руднев изволил отбыть, а сейчас приехал сюда и остановился в "Европейской гостинице" твой закадыка Роман Егорович Рогов.

   Мустафетов смотрел на товарища и невольно улыбался массе драгоценных украшений, которыми тот успел обвесить себя. Пальто и сюртук были расстегнуты, чтобы все это золото ярче бросалось в глаза. У Рогова была надета через шею толстая золотая цепь для часов, перехваченная бриллиантовой передвижкой просто неприличных размеров. В галстук была воткнута изумрудная булавка, тоже усыпанная бриллиантами. Почти на всех пальцах обеих рук, которыми он поминутно вертел перед глазами, любуясь ими, были нанизаны перстни и кольца с драгоценными камнями.

   - Когда это ты успел? - спросил Мустафетов.

   - Как же, брат, нельзя! Знаешь, надо кое-чем обзавестись. По крайней мере, сейчас видно, что богатый человек идет. Совсем другое уважение.

   - Ну, хорошо... Ты, стало быть, теперь поселился в "Европейской гостинице"?

   - Да, временно, пока мои не приедут.

   - А ты дал знать?

   - Нет еще. Хочу завтра, подробно написать и денег отправить.

   - А теперь ты куда? - спросил Назар Назарович, явно желая показать этим вопросом, что здесь оставаться ему нельзя.

   - Да куда?.. Думал, тебя с собою прихватить и кутнуть на славу.

   - Мне невозможно. Пойми, - шепотом прибавил Мустафетов, - я этого дня, быть может, Бог весть сколько времени ждал.

   - Понимаю, голубчик мой, понимаю. Ну, что ж делать! Дерну и один на Крестовский. Надо же душу отвести!

   - Смотри, только не слишком. А теперь до свиданья! Уж ты меня не держи, дружище... Извини, пожалуйста!

   - Помни же - в "Европейской гостинице". Если что понадобится или так просто повидаться - милости просим..

   - Хорошо, хорошо!.. Непременно увидимся.

   Легкая нервная дрожь пробирала Мустафетова от нетерпения. Он поспешно пожимал руку товарища, в то же время выпроваживая другою, как бы ласково похлопывая его по плечу.

   Наконец Рогов ушел. Назар Назарович пошел в кухню и приказал Домне позвать кучера. Когда тот явился, Мустафетов достал из кармана свою визитную карточку, что-то написал на ней карандашом и, отдавая вместе с деньгами, сказал кучеру:

   - Поезжай на хорошем извозчике как можно скорее по адресу и отдай вот это дежурному распорядителю. Потом ты там дождешься на кухне и уже вместе с их поваром и заготовленной провизией вернешься сюда. Погоди, по пути отдашь еще одно письмо.

   - Слушаю-с!

   Вернувшись в кабинет, Мустафетов спросил:

   - Ну, что, Оля, готово твое письмо к маме? Я своего гостя выпроводил, и мы теперь совершенно свободны. Через час нам подадут ужин.

   - А кто это был?

   - Это один мой товарищ и компаньон по делу, - ответил Мустафетов. - Чудак большой руки! Сегодня он получил через мое посредство значительную сумму денег и заезжал, чтобы пригласить меня покутить с ним, спрыснуть получку.

   - И вы отказались? - спросила Ольга Николаевна, кокетливо улыбаясь.

   - Отказался.

   - В таком случае я напишу маме только вот что.

   Она взяла листок английской бумаги, написала на нем несколько слов и дала прочесть их Назару Назаровичу, пока сама надписывала конверт.

   Мустафетов прочитал:

   "Милая мама! Умоляю тебя, не беспокойся: я в совершенной безопасности, и завтра ты все узнаешь. Твоя Оля".

   Письмо было отдано кучеру и отправлено по назначению.

   Через час в столовой был накрыт стол и подан роскошный ужин. Примерный и с безукоризненной кухней ресторан откомандировал немедленно на квартиру Назара Назаровича одного из своих поваров с помощниками. Были привезены в двух огромных корзинах всевозможные заготовки, и быстро пошла стряпня. Кушанья подавались вкусные, пикантные, приправленные шампиньонами, трюфелями и сервированные с удивительною красотой.

   Ольга Николаевна любила тонкую кухню и искрометное шампанское, и ее настроение становилось все веселее.

   Между тем Роман Егорович успел примчаться на резиновых шинах наемной коляски, сменившей лихача, в загородное увеселительное заведение. Он вошел в общий зал с таким победоносным видом, что гулявшие попарно хористки и другие дамы сразу поняли, насколько в этом госте горело желание разгуляться вовсю. Роман Егорович смотрел кругом, выбирая, кому бы подмигнуть глазом. Лакеи предлагали ему стол. Он расположился на самом видном месте.

   Украшения его еще ярче блестели от света электрических ламп. Попарное шествие все учащалось перед его столиком. Одна очень красивая девушка, с огромными глазами и темными густыми ресницами, с маленьким, точно выточенным носиком, уже третий раз проходила мимо, обнимая за талию какую-то невзрачную подругу. Рогов поймал взгляд первой и простым движением руки пригласил ее присесть к столу. Она не заставила себя долго просить, но не села, а остановилась перед ним.

   - Здравствуйте, - сказал Роман Егорович.

   - Здравствуйте, - ответила она, и ноздри ее тоненького носика так вздрогнули, точно она еле сдерживалась от хохота.

   - Вы не узнаете меня? - спросил он, хотя узнать его ей было мудрено, так как он никогда ранее не встречался с ней.

   Но она задумалась и ответила:

   - Узнаю!

   - Так мы с вами старые знакомые, - обрадовался Рогов и тут же, уловив ее немецкий акцент, прибавил: - Ведь вас зовут Ирма?

   - Нет, Маргарита.

   - Ах да, да, Маргарита! Я и забыл. Так вот что, Маргарита, присядьте да скажите, чем мне вас можно угостить?

   - Моей подруге тоже можно сесть? - спросила она.

   - А это ваша подруга?

   - Да, она тоже хористка.

   - Я только думаю через букву "а", - сказал он, хитро улыбаясь, - то есть "харистка" от слова "харя", а не "хор".

   Та обиделась, презрительно повела плечами, круто повернулась и, отходя от столика, сказала:

   - Невежа, дурак! Право, дурак!

   - Вы обидели ее, а она вам ничего не сделала, - сказала Маргарита. - Вы должны подарить ей что-нибудь.

   - Подарить? С удовольствием!.. - Рогов достал из бокового кармана бумажник огромных размеров, совершенно новый, пошарил в нем, вынул двадцатипятирублевку и, отдавая ее Маргарите, перешел уже на "ты". - На-ка, снеси ей, - сказал он, - только чтоб она сюда не возвращалась. А ты сама скорее приходи!

   - Подарите и мне, - попросила она.

   - А вот когда вернешься. Скажи только вперед, чего тебе заказать?

   - Шампанского, - ответила Маргарита и, презрительно выставив нижнюю, слегка припухлую, губу, пошла разыскивать свою приятельницу-хористку.

   Найдя подругу, она сказала:

   - Я выпросила нам с тобою пополам десять рублей за то, что он обругал тебя. Я пройду к буфету, разменяю и дам тебе твою половину. Он велел мне скорее приходить назад. Я с него еще разживусь.

   - Ничего не разживешься. Ведь он хам. Сейчас видно.

   - Зато денег у него сколько!

   - У них у всех денег много.

   Маргарита рассчиталась и тем временем думала: "Неизвестно еще, чем кончится, а этих двадцати пяти рублей не было бы, если бы не я, стало быть, львиная доля принадлежала мне по праву". Потом она вернулась к Рогову.

   Стол еще был пуст, и она спросила:

   - Что же, вы заказали?

   - Да, заказал, сейчас принесут.

   Действительно, к ним спешили три официанта. Один нес вазу с фруктами, другой - бокалы, а третий держал в каждой руке по нескольку бутылок, между пальцами.

   - Это что же такое? - спросила Маргарита.

   - Ты велела шампанского, а в порядочном обществе я менее полудюжины не спрашиваю.

   - Вы еще кого-нибудь позовете?

   - А вот сейчас будем выбирать.

   Пары не расходились. Глаза у прогуливавшихся девиц все более разгорались. Тех, которых находил покрасивее, Рогов подзывал к столу.

   - Только не эту! - быстро и энергично воскликнула Маргарита, когда он кивнул головой высокой девушке с удивительным льняным цветом волос.

   Но было поздно. Та уже подходила и будто прежнему знакомому сказала ему очень просто:

   - Здравствуйте.

   Когда она уселась, Рогов спросил Маргариту:

   - Почему ты не хочешь, чтобы я пригласил ее?

   - Потому что я с ней в ссоре.

   - Экий вздор какой! Хочешь, я сейчас помирю вас? Из-за чего вам ссориться? - Потом, обращаясь к высокой блондинке и поднимая свой бокал, наполненный шампанским, сказал громко, во всеуслышание: - Маргарита говорит, что она с тобой в ссоре. Помиритесь, девочки мои! Ведь вы составляете одну семью, а нет ничего лучшего в семье, как дружба да любовь.

   - Пошему ниэт? - согласилась высокая блондинка, выговаривавшая русские слова еще хуже Маргариты. - Я, пошалюй, зоглясна.

   - Вот умница! - чрезвычайно обрадовался Рогов. - Ну-ка, Маргарита, встань и поцелуй ее!

   - Ни за что на свете.

   - Полно врать. Первая, кто встанет и поцелует другую, получит от меня двадцать пять рублей. Ну-ка, кто умнее?

   - Я буду умнее, я получу от вас деньги, давайте мне двадцать пять! - живехонько согласилась высокая блондинка и тут же встала с целью подойти к Маргарите.

   Но та гордо выпрямилась, сверкнула красивыми глазами и сказала:

   - Никогда!

   - Вот ты какая! - обратился к ней Рогов. - Что же это значит?

   - Она назвала меня "воровкой".

   Роман Егорович хотел вмешаться, но успел только высказать, что это действительно очень обидно. Ему не дали говорить. Перебранка поднялась ужасная. Вероятно предполагая, что он не знает немецкого языка, блондинка и Маргарита стали тут же сводить счеты на своем родном наречии. Он поминутно вмешивался в их спор, но они все более горячились и не слушали его, даже не заметив того, что он все понял и говорил с ними по-немецки. Наконец они до того начали кричать, что все гости стали смотреть в их сторону.

   Подошла какая-то толстая женщина, и тогда только они присмирели. По-видимому, это была их начальница, а может быть, и директриса хора. Любезно улыбаясь Рогову, она предложила что-нибудь спеть.

   - В кабинет в таком случае! - скомандовал он, сейчас же добродушно соглашаясь. - Все за мною, все в кабинет; там и мировая состоится.

   - Никогда! - снова и с еще большим упорством ответила Маргарита. Однако это не помешало ей отправиться вместе со всеми в отдельную комнату ресторана.

   Рогов сидел на диване. Хор стал полукругом, выставив дам в первую шеренгу.

   - Пойте мне "Славу"! - скомандовал Рогов.

   - Кого величать прикажете? - спросила его одна из хористок.

   - Величайте Романа Егоровича.

   И пошло все понемногу на самый разнузданный лад. Пели, в промежутках пили, и с разрешения Романа Егоровича каждый заказывал себе, что хотел. Потекли словно сквозь прорванную плотину денежки купчихи Куприяновой, быть может скопленные ценою тяжелых трудов долгой жизни.

   Значительная доля промотанных в эту ночь денег перепала самому хозяину заведения за закуски, кушанья, вина и т. п. Хор тоже хорошо попользовался, и многие из певиц в отдельности сумели выклянчить себе кто золотой, а кто и кредитку покрупнее. Тут уже каждая из них старалась сама для себя. Прислуга тоже нажилась немало, приписывая и привирая на счетах.

   Но Роман Егорович не огорчался. Он именно хотел, чтобы кругом его был дым коромыслом и чтобы все ходило по струнке.

  

   Смирнин провел вечер с другой Маргаритой - Маргаритой Прелье.

   Да не покажется странным кому-нибудь, что это имя повторяется. Разве не подходит оно к созданиям, любовь которых отщипывают по лепестку и любящие немножко, и любящие очень сильно, и ничуть не любящие, до тех пор, пока все лепестки не вырвутся и цветок не будет выкинут на большую дорогу, где пройдут мимо него с презрением или безжалостно затопчут прохожие?

   Иван Павлович значительную часть ночи промечтал о том, какую он теперь начнет жизнь. Оставаться в банке он ни в каком случае не желал. Здравый смысл творил ему, что если дело выемки вклада купчихи Киприяновой прошло вчера благополучно, то теперь каждую минуту можно опасаться простой случайности. Разве не может приехать купчиха за своими билетами? Этого было бы совершенно достаточно, чтобы преступление раскрылось.

   Правда, он очень ловко пустил слух о полученном им наследстве, так что выход его из числа служащих, конечно, никого не поразит неожиданностью. Но, пока все это устроится, ему страшно хотелось отведать того блаженства, которое доставляет пустым натурам самый процесс мотовства.

   Смирнин проснулся на другое утро рано и сейчас же встал, сказав Маргарите Прелье, что у него масса дела, но чтобы она никуда не отлучалась, так как он непременно заедет к ней, чтобы взять ее с собою обедать.

   - Но мне тоже хочется кое-что купить, - возразила Маргарита Прелье. - Ведь не на "посмотрение" только дал ты мне эту тысячу рублей.

   - До четырех часов ты, во всяком случае, свободна, - ответил он и уехал.

   Шел десятый час. Большие магазины и банкирские конторы уже открывались. Смирнин отправился прежде всего к Юнкеру и, отсчитав себе значительную сумму для личного употребления, внес остальное на свое имя на текущий счет. Затем, имея немного более пяти тысяч в кармане, он поехал к себе в меблированные комнаты. Торжество минуты полного расчета с квартирной хозяйкой особенно манило его. Он усматривал огромную силу мести в том, что покажет ей теперь, с кем она имела дело и как мало уважала его.

   Действительно, удовлетворение получилось им сполна. Квартирная хозяйка рассыпалась перед вором в самых униженных уверениях преданности и любви, как только ее глазам представились красивые сотенные. Конечно, она не знала происхождения этих денег и совершенно искренне верила в получение Иваном Павловичем наследства. Об одном она печалилась, что постоялец мало был должен ей, а стало быть, и немного доведется получить с него. Вместе с тем ей было ясно, что теперь он съедет. Приходилось возиться с ним, пока у него ничего не было, а теперь, когда он разбогател, пользоваться его деньгами будут другие, а не она.

   Получив с него те пустяки, которые еще причитались, квартирная хозяйка наконец не утерпела и спросила:

   - Куда же вы, Иван Павлович, теперь переезжать думаете?

   - Я, видите ли, еще и сам не знаю. Во всяком случае, я долго здесь не останусь. Мне хочется побывать за границей, увидеть свет, пока молод. Из банка я уйду, но пока кое-что устроится, все-таки, пожалуй, пройдет еще неделя. Я думаю на это время перебраться в какую-нибудь хорошую гостиницу.

   - Конечно, вам лучше знать, и не мне вас учить; но стоит ли переезжать на неделю или еще того меньше.

   - Хочется, знаете ли, все старое с себя стряхнуть, поскорее зажить как следует.

   - Да я и не думаю, чтобы вы остались в этой комнате, - живо заговорила хозяйка. - Сама вижу, что комната невеселая. Конечно, пока на службу ходили, чего ж вам больше нужно? Было бы где переночевать, и все тут. Здесь ни принять кого, ни самим расположиться.

   Вертевшаяся тут же смазливая и хитрая горничная нашла случай подслужиться хозяйке.

   - Ведь внизу три комнаты из-под актрисы освободились, - сказала она. - И ход отдельный, и этажом ниже, и сейчас, как войти в переднюю, налево первая дверь: большая гостиная, потом так вроде столовой, а потом спальня, перегороженная пополам.

   Хозяйка, заискивающе улыбаясь, предложила:

   - Да не угодно ли вам будет посмотреть?

   - Сейчас, с удовольствием. Я только вот о чем хочу попросить: позовите коридорного! Я дам ему денег и все мои квитанции на заложенные вещи, и пусть он все выкупит да привезет сюда.

   - Все будет сделано.

   Когда деньги, квитанции и приказания были переданы нижнему коридорному Ивану, хозяйка повела Смирнина в комнаты "из-под актрисы". Тут замечалась некоторая роскошь: в гостиной мягкая мебель; везде гардины, портьеры и драпри, ковры, два зеркала и даже картины по стенам. В столовой - буфет, большой вытяжной стол, дюжина стульев, обои под дерево, и местами были развешаны пестренькие японские тарелочки. Разделенная надвое спальня была тоже недурна.

   Хозяйка, зорко следившая за выражением лица Смирнина, заметила, что помещение ему нравилось.

   - Здесь вы совсем как у себя, - сказала она. - Точно в своей собственной квартире: никакого даже различия нет.

   - Это все прекрасно, - несколько нерешительно заметил он, - но только, знаете ли, в гостинице все под рукой, все немедленно подадут...

   - Вы напрасно сомневаетесь! Все, что вам угодно, будет подано. Я сама пятнадцать лет в большом доме жила и знаю, как господа привыкли кушать. Конечно, нельзя требовать, чтобы за пятьдесят копеек я вам тонкий обед отпускала.

   - Впрочем, ведь я часто буду по ресторанам ездить. Мне главное утром. Потом, знаете ли, если послать куда-нибудь. Наконец, ко мне тут, может, будет приезжать одна барыня, которая...

   - Я все это прекрасно понимаю! - сказала предупредительная хозяйка. - Можно Ивана к вам для услуг приставить... И барыня к вам ездить будет... Разве я не понимаю!.. Хорошие господа всегда так.

   - Что же, так как ненадолго, то, пожалуй, я сопласен. Велите без меня сюда перенести все сверху, прикажите все приготовить. Да, а сколько же вы возьмете с меня?

   - Актриса платила мне полтораста в месяц, и денежки вперед. Уж такая была аккуратная жилица, что даже и сказать нельзя.

   Смирнин достал сторублевую и, отдавая ее хозяйке, сказал:

   - Вот возьмите пока, а что нужно доплатить, после рассчитаюсь.

   Хозяйка совсем залебезила: она забежала вперед, отворила Смирнину дверь в коридоре, крикнула во все горло: "Иван, Серафима! Не слышите, что ли? Барин уходит!" - и еще долго, пока он спускался с лестницы, кричала ему вслед:

   - А насчет этого не беспокойтесь: и послать куда... так к вам одним Ивана и приставлю... и барыня будет ездить... Всякое уважение... Сейчас распоряжусь все там вычистить, будем дожидаться вас.

   Смирнин вышел на улицу и сел в извозчичью пролетку. Он поехал в магазины, придумав массу вещей, которые ему надо было купить.

   Проезжая мимо извозчичьей биржи, он подумал: "Почему бы мне не взять хорошей коляски?" - и, вспомнив, что неподалеку отсюда, по дороге в банк, часто видел вывеску с надписью "Барские экипажи", велел извозчику остановиться у ворот этого дома.

   В обширном дворе под навесами стояли "всякие экипажи". Посреди двора запрягали в пролетку красивого серого в яблоках коня. Рабочие торопились, а в стороне стоял высокий старик с широкой седой бородой. Кучер с белыми перчатками за поясом стоял тут же, в ожидании и готовности сесть на козлы.

   - Кто здесь хозяин? - спросил Смирнин, обращаясь к седому высокому мужику. - Мне нужна хорошая коляска, такая, которую нельзя было бы отличить от собственной. Резины чтобы были новые, кучер чтобы одет был прекрасно, лошади тоже самые лучшие.

   Седобородый мужик поклонился и спросил:

   - А когда прикажете?

   - Да мне сейчас.

   - И до какого времени?

   - А пока не отпущу.

   - На целый день, стало быть-с? Езда большая будет? По городу изволите или, может, за город-с, на острова-с?

   - Ну, уж этого я не знаю. Куда поеду, туда и поеду.

   - Так-с. Что ж, двадцать пять рублей не дорого будет-с?

   - За что это?

   - Коляску изволите спрашивать, - спокойно ответил хозяин. - Опять, чтобы закладка была, и одежа кучерская, и резина - все новое. Недорого прошу-с.

   - Да ведь мне не на один день.

   Хозяин посмотрел на него, приподнял картуз и, едва приметно улыбнувшись, сказал:

   - В таком случае тем приятнее-с. Вам помесячно угодно-с? Помесячно ежели - разговор другой-с.

   - Вот видишь ли, в чем дело, - заговорил с ним Смирнин на "ты", - я еще сам не знаю, но вернее всего, что экипаж мне понадобится на недельку или дней на десять...

   - Так-с. Езду большую предполагаете?

   - Да уж там как придется.

   - Можно будет так, - сказал седобородый мужик, - чтобы днем лошадей одних, а вечером другую пару.

   - Я хотел бы видеть.

   - Что ж! Можно-с. - И тут же, что-то сообразив, хозяин крикнул: - Микита, Фрол! Подь-ка, ребята, выводи караковых Платицына! - Затем обернулся к Смирнину: - Сию минуту-с. Лошади преотменные, призовые. Таких лошадей в Питере мало, по пяти с лишком вершков росту, голова к голове, так пара съезжена, что, кто увидит, рот разинет.

   - И коляска?

   - Насчет экипажа не извольте беспокоиться. Коляски есть самые охотницкие. От первых мастеров экипаж держу-с. Щигренем обивку можно, а то есть и голубого сукна.

   - Шагреневая лучше.

   - Как прикажете-с! Вам, барин, присесть не угодно ли? Вот тут, на солнышке, лавочка у нас приспособлена.

   Он пошел вперед, обтер скамейку полою своего длинного армяка, и Иван Павлович сел.

   Тем временем вывели лошадей. Смирнину понравился их рост, а также и масть была по вкусу, и он сказал:

   - А нельзя ли их запрячь?

   Хозяин молча приподнял картуз, а потом, обращаясь к конюхам, крикнул:

   - Микита! Фрол! Отведите караковых к сторонке... вот так... Сейчас одиночка выедет.

   Когда пролетка выехала со двора, он велел тем двум рабочим, которые освободились от ее упряжки, выкатить "щигреневую" новую коляску и снять с нее брезент. Вскоре Смирнин увидал действительно прекрасный и как бы совершенно новый экипаж.

   - Запрягать прикажете? - спросил его хозяин.

   - Да, только по двадцати рублей в день, кругом. Вот пока сто рублей в виде задатка, - и Смирнин протянул мужику радужную.

   Тот, принимая деньги, сказал:

   - Маловато будет-с. Ну, да что уж! Прохор! Беги за хомутами, за серебряными. Чистого серебра, ваше сиятельство, сбрую-то, восемьдесят четвертой пробы, даю-с. И кучер с вами будет ездить такой, что двадцать лет выжил в графском доме. Борода одна сто целковых стоит-с. Прохор! Пущай Никанор одевается к щигреневой коляске, на лучший выезд.

   Смирнин трепетал от блаженства.

   Во дворе поднялась возня. Лошадей почистили щетками, потом вытерли какою-то суконкою, а копыта смазали чем-то вроде ваксы. Через четверть часа вышел Никанор. У него действительно был благообразный вид, и можно было поверить, что он прожил двадцать лет в графском доме.

   Наконец, щедро наградив всех кругом, Смирнин выехал с извозчичьего двора, приказав везти себя на Невский. Пьянея от блаженства сидеть в роскошной коляске, он важно и гордо посматривал во все стороны. Так проехав до конца Невского проспекта, он приказал Никанору повернуть обратно.

   Голова у него до того закружилась, что он даже не мог припомнить, какие именно покупки хотел сделать прежде всего. Наконец, увидев магазин какого-то ювелира, он приказал кучеру остановиться.

   В магазине он попросил показать модное мужское кольцо.

   - Знаете, такие широкие, матового золота, посредине сапфир или рубин, а по бокам бриллианты.

   - Слушаю-с. Дайте сюда английские кольца! - приказал служащему респектабельный бритый господин, вероятно хозяин.

   - Да, вот именно такие, - сказал Смирнин, когда ему подали то, чего он искал, и, выбрав два таких кольца, потом два попроще, украсил себе оба мизинца, не споря о цене. Потом спросил запонки.

   Ему предложили на выбор огромную коллекцию. Смирнин купил пару. Потом увлекся парою других, а затем и третьих.

   Ему все укладывали в футлярчики, оклеенные снаружи сафьяном и бархатом внутри.

   Затем он приобрел еще две булавки для галстука, кстати, купил для Маргариты Прелье недурненький браслет. Все это обошлось ему в тысячу восемьсот рублей.

   Отсчитав деньги, он покровительственно кивнул головой продавцу и вышел.

   Огромное наслаждение доставило ему ожидание перед магазином своей коляски. Гордо озираясь кругом, он с удивительною важностью крикнул:

   - Никанор, подавай!

   Не имея на себе еще порядочной одежды, нося сорочки с залупившимися от частой стирки воротничками, Смирнин заботился прежде всего о приобретении таких предметов, которые составляли мечту всей его жизни. Он приказал кучеру следовать за ним по Невскому и остановиться на углу, у магазина знаменитого часовщика. Там он купил себе прекраснейший золотой ремонтуар и маленькую жилетную цепь с печатками, а затем решился купить часы и для Маргариты. Выбор его остановился на ремонтуаре, походившем на его собственные часы.

   - Можно и цепочку такую же подобрать, какая теперь у вас, - сказал приказчик.

   - Это было бы очень оригинально! - обрадовался предложению Смирнин и вскоре, оплатив купленное, вышел из магазина.

   - Куда теперь прикажете? - спросил его Никанор, склонив набок голову и натягивая вожжи, когда он сел в коляску.

   - Вот что, поезжай-ка на Морскую. Знаешь шляпный магазин, - и Иван Павлович назвал фирму.

   - Слушаю-с.

   Там Смирнин купил себе два котелка и модный цилиндр.

   Тут же, рядом, находился большой магазин белья, и туда Смирнин зашел. Ему предлагали сделать сорочки на заказ, но в своей лихорадочной поспешности приобретать он потребовал товар готовый и купил себе всего по дюжине, причем выбирал самое дорогое. Кроме белья, он нашел в этом магазине и прекрасный дорожный плед, и галстуки, и даже перчатки.

   - С покупками как изволите приказать? - обратились к нему, когда он рассчитался. - Может, к вам на дом послать.

   - Да, пошлите, пожалуйста, только сейчас же, - ответил Смирнин. - Я через полчаса буду дома, и надо, чтобы я уже все застал на месте.

   После этого он немного подумал, куда бы ему поехать за готовым платьем, и, вспомнив один магазин, сильно рекламировавший себя, отправился туда. На его средний рост оказался довольно обширный выбор всякой одежды, но он ограничился пальто, пиджачным костюмом и визиткой.

   Экипировавшись таким образом, Иван Павлович приехал к себе, в свои новые комнаты, немедленно занялся переодеванием и через двадцать минут снова вышел на улицу, буквально не зная, куда бы ему теперь двинуться. Времени оставалось еще много; он подумал, что Маргарита Прелье, вероятно, тоже рыщет по магазинам за покупками, так что и к ней ехать рискованно - ее не застанешь. В довершение всего стал накрапывать дождик, и пришлось поднять верх коляски.

   Удовольствие ехать в столь роскошном экипаже, когда его никто не мог видеть, значительно умалилось для Смирнина. Это была первая тучка, затемнившая свет его счастья.

   Пока дворники подымали верх коляски, Смирнин стоял на тротуаре, навстречу быстро шел какой-то человек с портфелем под мышкою.

   - Ба, Иван Павлович! - остановился прохожий как вкопанный.

   Смирнин как будто не то сконфузился, не то испугался. Неожиданно встретившийся был служащим банка "Валюта".

   - Можно, стало быть, поздравить? - спросил этот господин. - Изволили получить?

   - Да, как же, получил.

   - Вижу, вижу. Коляска-то ваша?

   - Да, моя, - ответил со вздохом смирения Смирнин.

   - Счастливец вы, Иван Павлович, право, счастливец! Впрочем, и то ведь надо заметить: не всем богатыми быть! Кто бы тогда трудом существовал? Конечно, приятно на резинках покачиваться. Только и в нашей жизни простого труженика бывает немало отрадных минут. Вещичка каждая самим приобретена, от жалованья пустячки откладываешь, а все же кое-что накапливается. Смотришь, билетец и приобре