Жаколио Луи - В трущобах Индии

, он ушел?

   - Не знаю, сагиб! Быть может, это он кричал, когда мы слышали...

   - Продолжай...

   - И его убили из личной мести.

   - Но тогда нашли бы его тело!

   - Убийца мог бросить его в колодец среди развалин.

   - Почему не отыскали его тела?

   - Среди развалин древнего Баджапура, сагиб, больше тысячи пятисот колодцев; отверстие большинства из них заросло кустарником и лианами. Понадобился бы целый месяц, чтобы осмотреть их. Заброшенные много веков тому назад, они служат теперь убежищем змеям.

   - Хорошо, оставь меня... Нет, слушай!

   - Я здесь, сагиб.

   - Ближе ко мне!.. Умеешь ты справляться с кинжалом правосудия?

   - Я только объявляю приговоры Совета, сагиб, но не исполняю их, - отвечал Варуна уклончиво.

   - Кто из твоих товарищей исполняет эту обязанность?

   - Никто из них, сагиб, никогда не исполнял...

   - Что ты говоришь?

   - Сагибу известно, что один только браматма приказывает исполнять приговоры и вручает кинжал правосудия факирам Джахары-Бауг.

   Несмотря на подозрение, внушенное Варуне пятнами крови на одежде браматмы, он решил не выдавать его.

   - Хорошо, ты мне больше не нужен.

   Итак все валилось из рук Кишнаи в последнюю минуту... Утами не дал бы ему такого ответа. "Кого поразить, господин?" - спросил бы он только. Вот почему его убили...

   И тут, не знавший, как все это произошло, приписал убийство браматме, который пожелал отнять от него единственного преданного ему человека. О! Будь его повешенные в Вейлоре товарищи здесь, у него не было бы недостатка в выборе: двадцать рук поднялись бы на защиту его... Увы! Кости их, обглоданные ястребами, белеют в джунглях Малабара; все выходы закрыты для него. Но нет! Он не побежит постыдно перед своим противником, он не сдастся так... Все увидят, легко ли овладеть Кишнаей!

   А между тем голова его, готовая развалиться от приступов бешенства, не придумывала ничего... Он подумал уже о том, не лучше ли будет объяснить положение вещей своим сообщникам; быть может какая-нибудь мысль блеснет в их мозгу? И к чему во всяком случае терять время на бесполезные терзания? Не лучше ли будет привлечь поскорее к допросу этого труса падиала, который получает отовсюду доходы, служит и изменяет всем?

   Было около часу ночи; браматма не мог действовать раньше начала дня, чтобы извлечь пользу из народного движения, - а народ будет, без сомнения, на его стороне. Кишная имел в своем распоряжении еще пять часов для окончательного решения, и в голове его блеснула адская мысль: если до того времени он не придумает никакого выхода из своего положения, если вице-король, к которому он прибегнет в крайности, откажется взять сторону его союзников в этой борьбе, - тогда он, туг Кишная, мечтавший кончить свои дни мирасдаром и сравняться с раджами благодаря трости с золотым набалдашником, он, Кишная-душитель, устроит своему обманутому честолюбию и себе самому пышные похороны, о которых долго будут говорить в Индии, и которые обессмертят имя его в летописях мира!.. В подземельях дворца находился ввиду предстоящего восстания запас в пятьдесят тонн пороху, спрятанного там обществом "Духов Вод"... Кишная-душитель погребет себя под развалинами древнего дворца Омра вместе с браматмой, вице-королем, его штабом и двумя батальонами шотландской гвардии!

   Подбодрив себя этой мыслью, величие которой удовлетворяло его гордость, он вернулся во дворец и отдал приказание привести Дислад-Хамеда.

  

   Замки средних веков со своими потайными подземельями и тюрьмами, со своими подземными ходами дают лишь слабое понятие о подобных же сооружениях древней Индии.

   Властители этой страны, окруженные со всех сторон заговорами, которые порождались честолюбием членов их семьи, и вынужденные не доверять даже собственным своим детям, жили обыкновенно в дворцах, превращенных их архитекторами в настоящие чудеса по приспособленности для защиты. Мы уже имели случай говорить, что не было ни одного вестибюля, ни одной передней, ни одной комнаты без потайных сообщений, потайных дверей, подвижных стен, темных комнат, неизвестных самым доверенным слугам, потайных трапов, которые при малейшем подозрении поглощали родственников, министров, офицеров и любимцев: подземелий и тюрем, где акустика доведена была до такого совершенства, что не слышны были жалобы заключенных. И в большинстве случаев несчастный архитектор, устроивший такой дворец по приказанию своего властителя, становился первой жертвой своей работы: раджи боялись, чтобы он не открыл тайн, которые должны были быть известны одному только набобу.

   Древний дворец Омра был, как мы уже видели, законченным типом такого сооружения. Потайные части его были так хорошо устроены, что до сих пор еще оставались неизвестными, несмотря на то, что знаменитое общество "Духов Вод" занимало его в течение многих столетий подряд и все время производило в нем самые тщательные розыски. Англичане удовольствовались тем, что заняли первый этаж, пристройки которого могли вместить в себя два или три полка. Остальные они предоставили всеразрушающему времени, так они поступили и с большинством чудесных памятников в древней Индии. А между тем вся древняя цивилизация была налицо в этих зданиях, дворцах, храмах, могилах, мечетях, пагодах, из которых самые незначительные хранились бы в Европе с благоговением.

   Время от времени, однако, факирам, охранявшим дворец, удавалось открыть во время отсутствия Семи, - которые жили там только в периоды, когда собирались жемедары, - какое-нибудь новое сообщение, которое приводило их в темные комнаты, к подвалам для пытки; там находили они еще орудия пыток в том же положении, в каком их оставили много веков тому назад. Последнее открытие в этом роде было сделано Утсарой. Заинтригованный плитой, издававшей менее глухой звук, чем остальные, и находившейся в одной из передних зал второго дворца, он поднял ее и под ней нашел вторую с вырезанной на ней надписью:

   Палам-Адербам.

   (Колодец Молчания).

   Подняв вторую плиту, он увидел нечто вроде колодца, стены которого расширялись книзу; он был до половины наполнен человеческими скелетами, кости и черепа которых перемешивались самым странным образом и представляли собою мрачное зрелище. Утсара спустился вниз, чтобы осмотреть этот мрачный подвал, уверенный, что найдет там сообщение с другими частями здания, - комнатой для пыток, например, куда шли обыкновенно, как спицы колеса, все подземелья. Но он ничего не открыл и пришел к тому убеждению, что это обыкновенный подвал, куда сваливали после смерти трупы казненных. Вот в это-то мрачное убежище и бросили Дислад-Хамеда по приказанию Кишнаи.

   Он пробыл там всего десять минут, когда Утсара пришел в замок. Войдя туда через один из потайных входов, указанный ему браматмой и неизвестный ни Семи, ни их слугам, факир, задерживая дыхание и заглушая шум шагов, приблизился осторожно к комнате, где жили его товарищи, служившие Верховному Совету. Они тихо разговаривали между собою о последних событиях; самые старшие из них удивлялись тому обороту, какой принимали дела, и не скрывали друг от друга своих чувств при виде странного поведения Совета Семи.

   - А вы не знаете еще всего, - сказал Кама своим товарищам, таинственно покачивая головой.

   - Что же еще случилось? - спросили они, подсаживаясь к нему ближе.

   В этот момент Утсара, несколько минут тому назад подошедший ко входу, приложился ближе ухом, чтобы не проронить ни единого слова.

   - Представьте себе, - продолжал Кама, больше прежнего понижая голос, - что сегодня ночью... полчаса тому назад, не более, древний из Трех приказал Дислад-Хамеду, падиалу, убить нашего браматму!

   Ропот ужаса и негодования послышался среди собравшихся факиров.

   - А ночной сторож, - продолжал Кама, - вместо того чтобы исполнить приказание, передал браматме оллс и кинжал правосудия.

   - Мы сделали бы то же самое, - сказали многие в один голос.

   Никто не возражал против этого смелого заявления.

   - Не говори так громко, Аврита! Вспомни Притвиджа, которого мы никогда больше не видели после такого неосторожного слова.

   - Я не боюсь их, - отвечал Аврита. - Охранять дворец меня назначило собрание жемедаров, я не служу Семи.

   Дрожь ужаса пробежала по всем собравшимся, потому что такие слова никогда не оставались безнаказанными.

   - Если ты хочешь присоединиться к Дислад-Хамеду, - сказал Кама, - можешь продолжать...

   - А что с ним случилось?

   - Древний из Трех приказал бросить его в Колодец Молчания, пока...

   Утсара не дослушал окончания фразы; он узнал, где находился несчастный, которого он хотел вырвать у Кишнаи; для этого ему надо было действовать с неотложною поспешностью и некогда было поэтому слушать, несмотря на интерес, который мог этот разговор иметь для него. С теми же предосторожностями, с какими он шел сюда, направился он к месту, указанному Камой и известному ему самому, потому что он еще раньше открыл его.

   Начальник тугов, принявший тем временем известное нам решение, возвратился в эту минуту во дворец, и факир слышал, как он приказал Варуне привести падиала в комнату для пыток... Несмотря, следовательно, на поспешность, с которою Утсара собирался похитить ночного сторожа, он все же опоздал... Тем не менее необходимо помешать тугам заставить говорить падиала казалась верному слуге до того важной, что он решил попробовать, не удастся ли ему опередить посланных; это было тем труднее, что ему приходилось скрываться.

   Он знал, что, в сущности, ему нечего бояться Варуны, но если товарищ его не захочет лично, сам по себе, сделать ему что-нибудь неприятное, то, с другой стороны, он ни за что не выпустит из рук своего пленника. Одно обстоятельство, на которое он совсем не рассчитывал, дало ему возможность выиграть несколько минут. Варуна, не доверявший собственным своим силам в случае сопротивления со стороны падиала, отправился в комнату факиров, чтобы попросить двух товарищей идти с ним и помочь ему.

   Утсара, видя, что он направляется туда, понял его намерение и с новой надеждой поднялся поспешно по лестнице, ведущей в зал, где находился колодец. Придя туда, он, к удовольствию своему, увидел, что первая плита не положена обратно на место. Факир немедля бросился ко второй, приподнял ее с неимоверными усилиями и, сдвинув ее в сторону, крикнул в отверстие:

   - Дислад, это я, Утсара... я пришел к тебе на помощь... Скорей, нельзя терять ни минуты.

   Он произнес эти слова, лежа на полу и опустив обе руки в отверстие, чтобы помочь падиалу выйти оттуда.

   Ответа не было.

   Точно молния осветила факира, и он вспомнил, что накануне утром они с браматмой нашли падиала, лежащим в кустах без сознания; с ужасом подумал он, что страх мог и теперь произвести то же действие на несчастного. Такое объяснение было тем вероятнее, что плита не была поднята, а потому не было возможности предположить, чтобы сторож бежал. Не теряя времени на размышление, Утсара схватился руками за края отверстия и прыгнул вниз.

   Падение его на скелеты произвело странный шум среди костей, заставивший его невольно вздрогнуть. В ту же минуту он услышал голоса факиров, шедших вместе с Варуной. Он замер на месте и внимательно прислушался, чтобы знать, какое пространство отделяет его от них, и тут же понял, что у него не хватит времени унести пленника из подземелья; кругом него было так темно, что падиала приходилось искать ощупью, а это отняло бы у него и те немногие минуты, которые были в его распоряжении... Оставалось только бежать, если он хотел ускользнуть от мести тугов. Одним прыжком достиг он отверстия и легко, как акробат, поднялся наверх с помощью рук; еще одно движение, и он вышел бы из колодца, когда в комнате мелькнул свет от фонаря факиров... Секунды через четыре появились и последние. С быстротою мысли опустился Утсара на дно и быстро пополз к одной из стен, где неподвижно притаился и затаил дыхание... В ту же минуту факиры были у входа в Колодец Молчания.

   - Ого! - сказал Варуна, увидя зияющее отверстие, - мы закрыли тогда плиту, я в этом уверен... А птица улетела! Тем лучше, неважная участь ждала ее.

   Затем он крикнул для успокоения совести:

   - Дислад! Дислад! Там ли ты?

   Ответа, само собою разумеется, не получилось.

   - Ты думаешь, что он действительно убежал? - сказал один из помощников Варуны. - Быть может, он притворяется глухим, потому что ему не так уж приятно следовать за нами.

   - Вот наивное рассуждение, мой бедный Крату, - ответил Варуна, - где ты найдешь такую птицу, которая оставалась бы в клетке, когда дверца открыта?..

   - Но каким образом мог он поднять изнутри такую тяжелую плиту, если мы вдвоем еле-еле сдвинули ее с места?

   - Нет, ты не напрасно носишь свое имя, Крату! - отвечал весело Варуна.

   В Индии Крату представляет собою тип дурачка, которому народ приписывает самые невероятные несообразности.

   Взрыв хохота встретил слова Варуны, и в комнату вошло еще несколько факиров, которые пришли посмотреть, как будут тащить падиала из колодца.

   - Да, Крату, - продолжал Варуна, - неужели же ты не понимаешь, что раз он не мог сам поднять плиты изнутри, то, следовательно, кто-то другой оказал ему эту услугу. Если же этот "кто-то", о умнейший Крату, приходил сюда не для того, чтобы забавляться поднятием тяжелых камней, - то значит он пришел с намерением спасти Дислад-Хамеда... Дело ясно!

   Во время этого разговора Утсара, не проронивший ни одного слова, дрожал при мысли, что упрямство Крату может заставить Варуну осмотреть внутренности колодца, - и в таком случае его неминуемо должны были открыть и отвести к древнему из Трех вместе с падиалом, который, по его мнению, находился без сознания здесь же вблизи него.

   Но заключение Варуны было так логично и неоспоримо, что Крату перестал протестовать против очевидности, а, главное, - против единодушного мнения своих товарищей.

   - Бесполезно тратить здесь время, - продолжал Варуна, - помогите мне положить на место плиты и пойдем отдать отчет.

   Не успел еще Утсара обдумать, что может выйти из такого оборота дела, как обе плиты были уже положены на место, одна на другую; шаги факиров, звонко стучавшие по камню, стихли мало-помалу в отдалении, и снова водворилась глубокая тишина, царившая обыкновенно под этими уединенными сводами.

   Утсара вскочил на ноги и принялся кричать, как безумный... Напрасный труд! Голос его не слышен был снаружи; все жалобы, все крики поглощались стенами подземелья, устроенного именно с этой целью и названного поэтому Колодцем Молчания.

   Факир понял, что он погиб безвозвратно... Никакая человеческая сила не могла поднять изнутри обе гранитные плиты, закрывшие отверстие подземелья. Будь еще положена одна только нижняя, Утсара мог бы взобраться на плечи падиала и с помощью своей геркулесовой силы поднять ее плечом; но давление верхней, большей по величине и толщине, делало невозможной всякую надежду на успех... Вот почему пленник без всякого колебания позвал на помощь, предпочитая опасность, которая явилась бы следствием этого, ужасной смерти от голода, ждавшей его в Колодце Молчания.

   Крики его превратились мало-помалу в рев, в котором ничего не было человеческого; и - странная вещь, - несчастному казалось при этом, что кричит не он: вследствие особенного устройства этого мрачного подземелья звуковые волны, ударяясь во все стороны полукруглого свода, возвращались обратно к центру, где находился Утсара, и оглушали его, точно звуки трубы, раздающиеся прямо над его ухом.

   Факир подумал сначала, что падиал пришел в себя и кричит вместе с ним; но когда, выбившись из сил, он замолчал, то понял, что один он только зовет на помощь, которая не является и не явится никогда. Сколько криков уже заглушали эти мрачные стены!

   Утсара поддался в первую минуту весьма понятному чувству страха, над которым скоро взяла верх его закаленная натура. К нему снова вернулось обычное хладнокровие, не покидавшее его ни при каких обстоятельствах.

   - Невозможно, чтобы падиала не было здесь, - сказал он себе, - ведь я поднял вторую плиту, закрывшую отверстие. Надо только отыскать его и привести в чувство от обморока, который, по-моему, длится слишком долго... А там увидим.

   Предвидя возможность борьбы с кем-нибудь, Утсара, как помнят читатели, снял с себя всю одежду. Теперь он пожалел об этом; страстный курильщик, как все индусы, он мог бы зажечь огонь... Он решил воспользоваться единственным средством, которое ему оставалось, - и придерживаясь стены, приступил к обходу своей тюрьмы... Под ногами его трещали и стучали друг о друга кости скелетов, катились со всех сторон черепа и, заставляя его спотыкаться, напоминали ему каждую минуту, что ни один из тех, кто вошел сюда, не вышел живым. Тошнотворный запах, который душил его, еще более увеличивал непреодолимое отвращение, какое все индусы питают к останкам мертвых... Напрасно, однако, факир осматривал подземелье, - он ничего не нашел! Он начал тот же осмотр второй раз, затем третий, но по-прежнему без всяких результатов.

   - А между тем, - говорил он, сдерживая овладевшее им бешенство, - он не мог убежать. Ему не под силу было открыть отверстие; даже если бы падиал открыл его, он не мог бы выйти из коридора, который ведет в зал, где находится эта страшная тюрьма. Попасть туда возможно только через потайные сообщения, которых падиал не должен был или не мог ни в коем случае знать.

   Суеверный, как и все его соотечественники, он готов был уже допустить чудесное вмешательство какого-нибудь духа, покровителя семьи Хамедов, когда вдруг ему пришла в голову мысль, что ночной сторож Беджапура, имея при себе, вероятно, чем зажечь огонь, нашел одно из боковых помещений, которых факир не заметил при осмотре Колодца Молчания.

   Он снова принялся за исследование и, вспомнив вдруг, что в одном месте у стены он заметил довольно сильное понижение в куче костей, поспешил туда. На этот раз он не удовольствовался одним только поверхностным осмотром, а протянул руку, ощупывая стену и отстраняя кости, которые при малейшем прикосновении скользили вниз. Наконец он нащупал верхушку отверстия, настолько большого, - как ему показалось, - что человек свободно мог пройти через него. Продолжая удалять препятствия, состоящие из остатков скелетов, которые в этом месте лежали более плотно, чем где-либо, (факир объяснил это тем, что падиал нарочно стащил сюда эти кости, чтобы в случае осмотра скрыть вход в найденное им убежище) - он кончил тем, что совершенно очистил проход. Радость, овладевшая им, тотчас уменьшилась тем обстоятельством, что хотя отверстие прохода и было свободно, но в нем, по-видимому, никогда не было закрывавшей его створки; в этом он убедился с помощью рук. Приходилось заключить, что подземелье предназначалось для заключенных, осужденных на голодную смерть: проход этот должен был кончаться тупиком и не иметь никакого сообщения с другими частями здания, чтобы не дать несчастному возможности убежать.

   Тем не менее это не лишило факира последнего проблеска надежды. Зная все способы запоров, употребляемых здесь, он надеялся еще, что выберется на свободу. Кончив очистку отверстия, он осторожно, придерживаясь за стену, протянул вперед ногу, - потому что отверстия в таких подземельях часто бывали лишь приманками, предназначенными для того, чтобы осужденные падали в отвесно вырытую пропасть.

   Невыразимая тревога охватила его в тот момент, когда вытянутая вперед правая нога его попала в пустое пространство... Никакого сомнения больше! Перед ним находилась ловушка и ему стало понятно молчание несчастного Дислад-Хамеда, который свалился, вероятно, на дно пропасти... Но это оказалось ложной тревогой, так как нога его скоро уперлась в твердую поверхность и он, удостоверившись предварительно, так ли это, понял, что ступил на первую ступеньку лестницы. Прежде чем двигаться дальше, он сложил обе руки в виде трубы и крикнул во весь голос:

   - О! Э! Хамед!.. Это я, факир Утсара!

   Затем он внимательно прислушался. Ни звука голоса, ни малейшего шума не донеслось к нему из глубины...

   После нескольких минут молчания он стал спускаться, считая ступеньки. Зная количество ступенек лестницы, шедшей из залы, где находился колодец, до земли, он мог приблизительно составить себе понятие о длине и глубине ее залегания. Он прошел шестьдесят две ступеньки и заключил из этого, что находится наравне с внешней почвой. Прежде чем продолжать спуск, он повторил свой зов делая ударение на своем имени, которое только одно и могло внушить доверие падиалу, - если только тот был еще жив.

   Попытка его на этот раз увенчалась успехом; громкий крик удивления и невыразимой, безумной радости раздался в ответ. Чтобы избежать пытки, угрожающей ему, падиал скрылся в этом длинном проходе, который он неожиданно нашел. Имя факира Утсары было для него символом спасения.

   - Где ты? - крикнул ему факир.

   - Внизу под тобой... Погоди, я подымусь.

   - Нет, оставайся там, где стоишь; я сойду к тебе.

   И факир продолжал считать ступени; он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, - ибо ничто в этом таинственном здании не было сделано без определенной цели.

   Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что факир в данный момент с неменьшим, чем он, нетерпением, ждал возможности выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступени Утсара был подле падиала.

   Дислад-Хамед схватил его за руки и стал целовать их с восторгом, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова упасть в обморок.

   - Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда.

   И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, чего можно было ожидать, Дислад-Хамед не был слишком поражен этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что последний избавит их обоих от этого ужасного положения.

   - Есть у тебя огонь? - был первый вопрос факира после рассказа.

   - Да, - отвечал падиал, - у меня, к счастью, есть с собой небольшой ящик восковых свечей, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице в башню пагоды.

   - Хвала Шиве! - воскликнул Утсара. - Мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте?

   - Несколько минут слышал я какой-то шум наверху; я предположил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, чтобы свет не выдал моего присутствия.

   - Хорошо! Давай сюда ящик; только смотри, не урони... от него зависит, быть может, наше спасение.

   - Вот он, - сказал ночной сторож.

   - Хорошо! Я держу его. Ты дошел до конца лестницы?

   - Нет, я не посмел... я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть.

   Утсара зажег огонь и при его слабом, мерцающем свете бросил беглый взгляд кругом себя... Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие сечением в два квадратных метра, сделанное из камня и идущее в том же наклонном направлении; казалось, ему не было конца.

   - Надо дойти до конца, - сказал факир после минутного размышления. - Пусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке не знал я подобного места; да даст нам Брама, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с подземельями... Мне это кажется возможным, - а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца.

   Одно обстоятельство, однако, крайне беспокоило факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего сквозного ветерка, очевидное доказательство того, что ни с какой стороны не было с ним сообщения извне. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска?

   Ночной сторож шаг за шагом следовал за своим другом, с тревогой следя за малейшими его жестами; но лицо факира оставалось непроницаемым... По мере того, однако, как он подвигался, в руках его и на губах все больше появлялось нервное подергиванье... Неужели он прозревал ужасную истину?.. Сырость, смешанная с смрадными испарениями, в течение нескольких минут подымалась к ним снизу и не предвещала ничего доброго Утсаре, который привык принимать во внимание самые ничтожные обстоятельства.

   - Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зачумленному болоту, - шепотом заметил ночной сторож.

   Товарищ его оставил без ответа это замечание; он сам давно уже подозревал это.

   Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням... Они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб Индии. Эти нечистые животные достигают тридцати трех сантиметров длины и двадцати пяти или тридцати вышины. Их было здесь так много, что тесно сплоченные ряды их производили впечатление целой волны черной и жидкой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестница... Это отвратительное зрелище могло привести в содрогание даже самого хладнокровного человека.

   Шум этот сменился скоро другим более резким и напоминающим шум множества тел, погружающихся в воду... Таким-то омутом кончалась длинная галерея, целая треть которой была вырыта в земле.

   Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его... Случилось то, чего он боялся...

   Снаружи здания находился колодец, примыкающий непосредственно к стене дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и дрожа исчезали среди высоких трав. Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец сообщается с адом, а потому ни один из жителей Беджапура не посмел бы набрать оттуда воды.

   Утсара, который давно уже доискивался причин того, что таинственный колодец устроен был у самого замка, - спрашивал себя, совершая теперь этот длинный спуск и сравнивая расположение его с направлением лестницы: не сообщаются ли оба колодца между собой и не служит ли наружный для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземельях от разложения трупов?.. И чем дольше он подвигался, тем более убеждался, что расположение мест подтверждает правильность его предположения...

   Газы, вследствие своей тяжести, скопляясь в резервуаре, находившемся внизу лестницы, насыщали воду, выходя затем через колодец; главная составная часть их, фосфористый водород, воспламенялась от соприкосновения с воздухом и разносилась по траве блуждающими огоньками... Предположение это объясняло также и отсутствие створки, служащей для закрытия двери, ведущей к подвалу над лестницей.

   Несмотря на то, что мысли эти уже несколько времени мелькали в голове, факир все еще пробовал пробудить в себе хоть какую-нибудь надежду; но встреча с целой армией жаб и звучное падение их в воду окончательно отняли у него и последнюю тень надежды... Скрывать действительность от себя было невозможно. Оба они погибли безвозвратно...

   Когда они подошли к окраинам этой жидкой массы, последняя жаба исчезла уже на ее тинистом дне, и сотни воздушных пузырей на поверхности указывали, что гады медленно выпускали воздух, собранный ими в своих легких.

   - Ну! - сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды.

   - Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, - отвечал ему Утсара, - вода эта представляет непроходимую преграду; нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и менее болезненного способа покончить с собой, - ибо я не предполагаю, чтобы ты имел намерение претерпевать ужасные страдания смерти от голода...

   - Смерти! - воскликнул падиал с растерянным видом. - Смерти! Невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда.

   - Не знаю такого... нет его, - отвечал факир с едва слышным рыданием в голосе. Это было единственное проявление его слабости. На затем он продолжал:

   - Падиал, судьба каждого определена заранее, смотря по заслугам его в предыдущей жизни; надо полагать, что мы тогда совершили какие-нибудь преступления и должны искупить их, ибо с самого дня нашего рождения Исания написал в книге судеб все, что с нами случилось сегодня... Не будем же сопротивляться воле богов, падиал; нам божественный Ману говорит: "Вечная награда ждет того, кто без жалобы перенесет последнее искупление; для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе"...

   - Утсара! Утсара! - прошептал вдруг падиал. - Слушай! Нас преследуют... вот они идут. Спрячь меня... защити меня...

   - Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно... Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой.

   - Да, я убежал, - прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, - смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм...

   - Успокойся, Хамед, - сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами и с судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом:

   - Прочь отсюда, факир... уходи! Не знаешь ты разве, что я проклят... Руки мои запачканы кровью моих братьев... Прочь пизатча, ракшаза нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они идут грызть мои внутренности...

   И прежде чем Утсара успел придти в себе от удивления, несчастный одним прыжком бросился в цистерну и исчез в грязной воде, которая обрызгала факира с ног до головы и погасила огонь. Несчастный падиал впал в безумие от страха...

   - Так будет лучше! - воскликнул Утсара, когда волнение его несколько улеглось. - Человек этот сумел умереть... Теперь моя очередь.

   Но он не хотел бросаться в эту грязную клоаку, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, - ибо он предчувствовал, как трудно будет победить Кишнаю - не дрожал, принося эту жертву. Факир знал теперь, что туг не проникнет в планы браматмы; он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не будет больше говорить...

   Рука его была уже готова опуститься; еще две секунды, и он перестанет жить... Вдруг среди цистерны послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго оставались под водой... Ощущение холодной воды, видимо, успокоило волнение падиала. Превосходный пловец, как большинство индусов, он инстинктивно задержал дыхание, когда почувствовал прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает... Опомнившись, он мгновенно всплыл на поверхность... Он не помнил больше, что сам бросился в воду и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были:

   - Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил свет, я не знаю, куда пристать.

   Факир колебался с минуту.

   - Где ты? - воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса.

   - Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? - говорил себе Утсара.

   Тут он понял, что не имеет права насильно заставить падиала умирать, и, когда тот вторично обратился к нему, отвечал:

   - Сюда, Хамед... Лестница должна продолжаться под водой.

   Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, вернулся к своему товарищу, руководствуясь его голосом; он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения... Давно установлен тот факт, что раз человек избег смерти, то каково бы ни было его положение потом, он с удвоенной силой привязывается к жизни.

   - Уф! - сказал он, сделав несколько глубоких дыханий, - скверная смерть, когда тонешь!

   - Ты предпочитаешь кинжал? - холодно спросил его факир.

   - Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это...

   - В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься... Прощай, Хамед!

   - Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только одно слово сказать тебе, а там делай, что хочешь... Прежде только дай мне ящик со свечами, я хочу засветить огонь и еще раз взглянуть на тебя.

   Оба стояли снова друг против друга, освещенные слабым светом восковой свечи.

   - Говори, чего ты хочешь от меня? - сказал факир. - Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения.

   - Выслушай меня, - продолжал падиал с такою важностью, какой факир никогда не замечал у него. - Ты знаешь, что боги запрещают посягать на свою жизнь; божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего только минуту тому назад, наказывает за это преступление тысячами переселений в тела нечистых животных, и только после этого получишь ты снова человеческий образ.

   - Боги не могут осудить человека за желание его избежать ужасных и унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дожидаться той минуты, когда мы, обезумев от страданий, дойдем до бешенства и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?..

   - Боги не простят нам того, что мы с первого же дня выказали сомнение в их доброте и справедливости. Ты не подождешь ни дня, ни даже часа - и посмеешь сказать Жаме, судье ада, что ты исполнил высшую волю? А если он ответит тебе: "Боги хотели только испытать твое мужество; помощь уже готова была, если бы ты не отчаивался". Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнен на тебе. "Тот, кто посягнул на свою жизнь, будет присужден к следующим мукам. Тысячи раз побывает он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, зловредных вампиров; затем он перейдет в тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, в тело парии". Так говорит Ману... Где же ты тут видишь, чтобы человеку позволено было уничтожить себя для избежания страданий и испытаний, посланных ему богами?

   Все ничтожное образование, получаемое индусами, заключается в знании стихов Веды и Ману, которые их заставляют учить на память с самого раннего детства; факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему о них. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индусов. После нескольких минут размышления Утсара отвечал:

   - Ты, быть может, прав; чего же ты хочешь от меня?

   - Чтобы ты вместе со мною терпеливо ждал и обратился к духу - покровителю твоей семьи. Я поступлю так же. И если при первых муках голода к нам не явится никакой помощи ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, страшной клятвой, я первый убью себя на твоих глазах, - ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга.

   - Пусть так! Я согласен, - отвечал факир, пересиливая себя, - но когда наступит час, вспомни свою клятву.

   Вера преобразила падиала; это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, нужно было чудо, чтобы спасти их, но он глубоко верил в такое чудо - и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным.

   Он хотел отвечать своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале своей фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул.

   - Что с тобой еще? - спросил он.

   - Смотри, смотри! - воскликнул падиал с невыразимой радостью.

   - Куда? - спросил факир, который успел уже потушить свою свечу.

   - Туда! Туда! В воду!

   Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержать крика удивления. На двадцати метрах глубины под водою виднелся на ровном месте светлый круг, окруженный лучами.

   - Видишь, факир! Видишь! - кричал падиал вне себя от восторга. - Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение?

   - Увы! Еще одна мечта, мой бедный Хамед! - отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. - Это напротив уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, бросает свое изображение, видимое нами на дне. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило дня дальше совершает свой путь... Он появится завтра и даст нам возможность - жалкое утешение! - точно определять дни, оставшиеся нам для жизни...

   Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты...

  

   Остаток дня прошел, не принеся никакой перемены в положении пленников; кроме уверенности в том, что никакая помощь не придет к ним извне, их воображение поражала еще зловещая тишина, царствовавшая кругом. Тишина эта в конце концов привела их в состояние, близкое к кошмару.

   Им стало казаться, что они слышат странный шум и жужжанье и видят перед собой фантастические призраки; казалось, к лицу их и к полуобнаженному телу прикасаются холодные, костлявые руки скелетов. Они пробовали кричать, но голос, парализованный страхом, останавливался у них в гортани; покрытые холодным потом, еще более увеличивающим муки голода, которые начинали терзать их, несчастные впали в полное физическое изнеможение, перешедшее, к их счастью, в глубокий сон.

   Утсара проснулся первый. Он не мог дать себе отчета, сколько времени он спал. Он чувствовал только, что отдых этот подкрепил его силы. Ровное и спокойное дыхание товарища указывало на то, что тот еще спит, а потому, оставив его в этом счастливом забвении своего положения, факир стал в сотый раз обдумывать средство выйти из этой адской тюрьмы. Он приступил к этому без особой надежды, ибо ему казалось, что им исчерпаны уже все разумные предположения. Не могло быть сомнения, что на помощь извне нечего надеяться, и в сотый раз уже приходил факир к сознанию полной беспомощности. Число трупов, скопившихся в верхнем подземелье, говорило ему ясно, что подземелье не возвращало жертв, доверенных ему.

   Вдруг в уме его, более спокойном и более ясном, чем накануне, возникла мысль, которую он с первого раза оттолкнул от себя, как совершенно неприменимую. Затем, - как это всегда бывает, когда долго ломаешь себе голову над одним и тем же вопросом, который представлял сначала одни только затруднения, - последние мало-помалу стали казаться менее ужасными, а шансы на успех более возможными. Результатом такого размышления у факира явилось желание попытаться привести в исполнение задуманный им план, хотя бы даже с опасностью для жизни. Не лучше ли умереть, пробуя спастись, чем ждать терпеливо неизбежного конца?

   Придя к такому заключению, он решил разбудить Дислад-Хамеда и сообщить ему о задуманном; он не знал, обладает ли падиал необходимыми качествами, чтобы следовать за ним в смелом плане, на который он решился. Он уже протянул руку, чтобы пошевелить спящего, и вдруг остановился... Бедный падиал видел какой-то сон и громко говорил... Снилось ему, что он был на башне и исполнял обязанности ночного сторожа; он только что пробил последние часы ночи, объявив о появлении первых проблесков зари, - и Утсара услышал, что он шепчет чудное воззвание к солнцу, молитву из Риг-Веды, которое все индусы читают утром при восходе солнца, когда совершают свои омовения:

  

   Дитя златого дня, мать радостной Авроры,

   Ночь, в усыпальницу проникни божества,

   Чтоб лучезарный царь из огненных чертогов

   Восстал сверкающий в молитвах бытия.

  

   О, солнце! Восходя, ты озаряешь жнивы,

   И лотоса несешь тончайший аромат.

   Чисты в лучах твоих рожденные молитвы,

   Сменяет времена твой светоносный взгляд.

  

   Минувшие века! Да обновит вас Шива,

   Дыханьем вечности в эфире возродив.

   Скажите, сколько раз бессмертное светило

   Ласкало бренный прах в лобзаниях немых?

  

   Восстанем, смертные!.. Вот Дух, огонь несущий,

   От лона Вечности пред нами восстает,