Жаколио Луи - В трущобах Индии

ут хорошо служить ему благодаря его золоту. Не странно ли, что человек этот, выказавший столько мужества во главе восставших сипаев, впал после поражения в полную апатию, присущую всем восточным принцам? Не будь у него той беспредельной гордости, которая заставляла его бояться, как смерти, публичной выставки перед народом, которая на основании индусских предрассудков должна была низвести его на один уровень с париями, он бы давно уже сдался англичанам и поселился в одном из дворцов на берегах Ганга, чтобы вести там созерцательную жизнь, какую ведут лишенные трона раджи.

   В ту минуту, когда маленький отряд готовился отправиться в далекий путь к Гоа, чтобы сесть там на шхуну "Диана" и ехать в Пуант де Галь, к Сердару подошел со своими пантерами Рам-Шудор и просил его, как милости, позволения сопровождать его. Сердар хотел сначала отклонить его просьбу, когда в голове у него мелькнула одна мысль.

   - Кто знает, что может случиться? - пробормотал он.

   Пантеры, привыкшие уже к слону, которому Нариндра преподал урок, как он должен вести себя с ними, весело прыгали вокруг него. Сердар указал факиру на них и сказал:

   - Можешь ты заставить их сидеть в хаудахе?

   - Если желаешь, Сагиб, - отвечал факир, - эти животные дрессированные, которых я показываю на праздниках в деревне, они привыкли повиноваться одному моему знаку.

   И, чтобы доказать это, приказал пантерам прыгнуть на спину колосса. Ауджали, успокоенный присутствием своего махута, принял довольно хорошо этих новых еще для него путешественников.

   - Закрыть хаудах и в путь! - громким и звучным голосом скомандовал Сердар.

   Кто может описать неизмеримую радость, наполнявшую его грудь! Двадцать лет ждал он этого сладостного часа!.. Да, это правда, его ждет борьба с врагом могущественным, в распоряжении которого находились все средства для защиты, но мысль эта не могла удержать его ни на минуту. План его давно уже созрел... Он был уверен в успехе, да, наконец, чего нельзя было сделать с такими отважными людьми, как Нариндра и Рама-Модели! Когда маленький отряд перешел гору Нухурмур, Сердар остановился. У ног его лежали свежие тихие воды озера, сверкавшие под первыми лучами восходящего солнца; со всех сторон тянулись друг за другом пригорки и долины, покрытые непроходимыми лесами, среди которых трудно было различить тот именно, где шел путь к таинственному жилищу в Нухурмуре.

   - Нет, - сказал он после нескольких минут глубокого размышления, - только измена может открыть это убежище... Я спокойно могу ехать.

   Повернувшись затем к слону, высившемуся над обширным Индийским океаном, волны которого слегка отливали лазурью под первыми лучами пробуждающегося дня, он сделал вызывающий знак рукой в сторону острова Цейлона и воскликнул:

   - Теперь наша очередь с вами, сэр Вильям Броун!

   Путешественники и не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого они должны были ехать вплоть до самого Гоа, как из-за группы пальм выглянула чья-то голова и долго с зловещей улыбкой следила за ними. Это был Кишная, начальник тугов. Спустя несколько времени после того, как противники его потерялись среди извилин леса, он вышел из-за деревьев, где скрывался.

   - Хорошо, - сказал он, - Рам-Шудор с ними, они скоро узнают, что значит доверяться Рам-Шудору... Ха-ха! Славную историю придумал он им... Его дочь, прекрасная Анниама у тугов!.. И "страшная клятва"... Безумцы, они не знают, что туги признают одну только Кали, мрачную богиню, и что для них не существует никаких клятв, кроме тех, которые они произносят над трепещущими внутренностями жертв...

   Уверенный в том, что никто его не слышит, он с зловещим хохотом воскликнул:

   - Ступайте, спешите в пасть волка. Вильям Броун предупрежден уже, что Рам-Шудор везет ему друзей... Вы будете довольны приемом. - И он повернул в сторону озера Нухурмур.

  

  

  

   В это утро Барбассон был в прекрасном настроении духа, а Барнет видел все в розовом цвете; отъезд Сердара не нарушал ни в чем довольства двух друзей. Мы даже не поручимся за то, чтобы отъезд этот в сильной степени не способствовал увеличению спокойствия духа, душевного мира и жизнерадостности, которую в данную минуту испытывали оба они в равной степени.

   Этот человек знатного, по-видимому, происхождения, с изысканными манерами, приветливый, но сдержанный, внушал им почтение; они чувствовали себя неловко в его присутствии: его нельзя было похлопать по жилету, обращаться к нему с бесцеремонными шуточками, какие позволяются между друзьями. Он не был, одним словом, из их общества, и, хотя позволял им обращаться с собой просто, что вполне допускалось их настоящим образом жизни и положением, они никогда не могли решиться на это; между тем нет ничего более фамильярного по своей натуре, чем провансалец, а тем более - янки. Вот вам пример - ничто так не даст надлежащего понятия, как пример, - одолжите лошадь провансальцу раз, другой, а в третий он скажет: "Доброе животное эта наша лошадь". А янки со второго раза не отдаст вам ее больше, если не забудет отослать вам ее в первый.

   Несмотря на то, что в Нухурмуре пользовались полной свободой, руки у Барбассона и Барнета были не так развязаны, как они того хотели бы; присутствие Сердара сдерживало их, что происходило более от сознания собственного ничтожества, чем от того, как он всегда относился к ним.

   Раз он уехал, они становились хозяевами пещер, потому что о Нана-Сагибе бесполезно и говорить; принц жил один в той части пещер, где Сердар приготовил для него помещение, пил только воду, курил все время гуку и не мог стеснять наших двух авантюристов, которые дали себе слово кататься как сыр в масле за время отсутствия Сердара. Они в тот же день принялись за исполнение своего намерения. Было уже двенадцать часов, а стол все еще был покрыт остатками десерта.

   - Скажи мне, Барнет, - начал Барбассон после вкусного завтрака, который привел его в прекрасное расположение духа, потому что оба несколько злоупотребили прекрасным бургундским, - скажи мне... у меня накопилось множество идей, и мне хочется, чтобы ты одобрил их.

   И он налил себе вторую чашку душистого мокко, отливавшего золотистыми искрами.

   - Как и мне, Барбассон.

   - Зови меня Мариусом, хочешь? Как-то приветливее... Ты мой друг, не правда ли?

   - Идет на Мариуса, - отвечал Барнет с сияющим лицом, - с одним условием.

   - С каким?

   - Чтобы ты звал меня Бобом, это нежнее; ты мой друг, как и я твой, не так ли?

   - И получается два друга.

   И приятели расхохотались с тем глупым видом, какой бывает у людей, дошедших до границы опьянения.

   - Условие заключено, - сказал Барбассон, - ты будешь звать меня Мариусом, а я тебя Бобом.

   - Я говорил тебе, мой милый Мариус, что у меня в голове скопилась куча проектов, относительно которых мне хотелось бы знать твое мнение.

   - И я, как ты, мой милый Боб, - отвечал марселец, - если бы ты мог видеть все мысли, которые шевелятся у меня в мозгу, их... их как звезд на небосклоне... Как ты находишь, однако, удобно нам здесь рассказывать или нет... Эта лампа прожигает мне череп, а с меня довольно и моих идей, которые сталкиваются, переталкиваются... К тому же я не нахожу нужным, чтобы Сами присутствовал при нашем конфиденциальном разговоре... Не пройтись ли кругом озера? Разговаривая о своих делах, мы можем употребить с пользой время и наловить превосходных лакс-форелей... недурное блюдо к ужину.

   - Браво, Мариус! Не считая того, что мы подышим свежим воздухом, насладимся прекрасной природой, голубыми волнами, обширным горизонтом, листьями лесов, мелодичным пением птиц...

   - Я не знал, что ты поэт, Боб...

   - Чего ты хочешь? Можно разве вдохновиться, когда живешь в норе?

   - Идем...

   - Возьму только карабин и сейчас к тебе...

   - Вот еще, Боб, погоди... Никакого оружия, кроме наших удочек.

   - С ума ты сошел, Мариус? Или на тебя действует это превосходное бургундское...

   - Ни слова больше, не то пожалеешь... Слушай и удивляйся моей проницательности. Что сказал махрат, вернувшись из Бомбея?

   - Ей-богу, не помню.

   - Он сказал, - продолжал Барбассон, отчеканивая каждое слово, - что англичане даровали полную амнистию всем иностранцам, участвовавшим в восстании, с условием, что иностранцы эти сложат оружие.

   - Так что ж, мы ведь не можем сложить его, мы... мы клялись защищать до самой смерти...

   - И наивен же ты, мой бедный Боб! Дай я кончу...

   И он продолжал поучительным тоном:

   - Видишь, Боб, надо уметь жить, иначе ты сделаешься жалкой игрушкой событий, с которыми человек сильный должен уметь справиться. Ясно, что пока Нана-Сагиб платит нам и мы не вынуждены будем бежать, мы не складываем и не сложим оружия; что касается англичан... представь себе, что мы в одно прекрасное утро попадаем, - ведь они, смотри, тут как тут, - попадаем среди отряда Хигландеров*.

   ______________

   * Highlander - горный житель, шотландец. Барбассон выговаривает неправильно: вместо Хай, он говорит Хиг.

  

   - Хайландеров!

   - Что ты говоришь?

   - Хайландеров!

   - Хайландеров, хайландеров, мне-то что до этого? В Марселе мы говорим "хигландер". Ну, предположим, что они захватили нас: "Что вы делаете?" - говорит нам их начальник. - "Дышим свежим воздухом". - А так как у нас не будет другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, мой добрый Боб!.. Если нас обвинят в том, что мы участвовали в восстании, мы ответим: "Очень может быть, но мы сложили оружие". Что они скажут на это, раз мы исполнили условия амнистии? Если же у нас найдут револьвер, даже простой кинжал, мы погибли; первое попавшееся дерево, три метра веревки, - и предсказание Барбассон-Барнет-старших исполнится... Понимаешь теперь?

   - Мариус, ты великий человек.

   - Понимаешь, что таким способом мы сохраняем наше положение у Нана-Сагиба и удовлетворяем англичан.

   - Понимаю... Понимаю, что я ребенок в сравнении с тобою.

   - И потом, не видишь ты разве, что при настоящем положении вещей всякая попытка к сопротивлению была бы абсурдом... Нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон вошли в соглашение и объявили войну Англии. Надо быть экзальтированным, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах.

   - Но ты кричал еще громче меня: "Умрем до последнего! Взорвем себя на воздух и схороним с собою и врагов наших под дымящимися развалинами Нухурмура!"

   - Ну, да, мы люди южные, мы всегда таковы, мы горячимся кричим сильнее других... К счастью, обратный толчок наступает скоро и мы останавливаемся как раз в ту минуту, когда другие начинают в свою очередь глупить. Ну так как же? Одобряешь ты мою идею?

   - Превосходная... Берем удочки.

   После этого достопамятного разговора друзья вышли и направились к заливу, где находилась шлюпка.

   - Стой, - сказал Барбассон, который вошел первым на борт, - люки закрыты! Черт бы побрал этого Сердара, он не доверяет нам.

   - Что ты хочешь этим сказать?

   - Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас, чтобы мы не плавали в шлюпке по озеру из боязни какого-нибудь шпиона поблизости. На тот же случай, если бы мы не устояли против искушения, он и запер люки.

   - Это неблагородно с его стороны.

   - Ага, вспомнил! Там, на задней части шлюпки, подле винта и компаса есть такая рукоятка, ею можно привести шлюпку в движение, если только не прерван электрический ток. Вот посмотрим сейчас.

   При первой же пробе, сделанной Барбассоном, шлюпка немедленно повиновалась толчку... ток не был прерван.

   - Мы спасены! - воскликнул провансалец. - У нас будет лакс-форель!

   Шлюпка скоро вышла из залива, и друзья двинулись прямо к середине озера; там на каменистой мели среди эрратических валунов ледникового периода встречалась обыкновенно эта чудная рыба, которую они так жаждали поймать. Они двигались вперед умеренным ходом и готовили свои удочки, урывками продолжая начатый разговор.

   - Чем больше я рассуждаю, тем меньше понимаю поступок Сердара, - сказал Барбассон, хлопая себя по лбу, как бы думая этим породить в голове объяснение факта, так занимавшего его, - это недоверие в человеке, который всегда думает, чтобы не оскорбить чьей-нибудь щепетильности, совсем не согласуется с рыцарским великодушием, доказательство которого мы столько раз уже видели даже в самых ничтожных вещах.

   - Он, быть может, без всякого намерения закрыл вчера эти люки.

   - Мы были с ним, Барнет, и я прекрасно помню, что он не запирал их на ключ. Задвинь он просто двери, мы могли бы открыть их, а между тем они не поддаются никаким моим усилиям.

   - Ба! Чего ты так беспокоишься? Ключ может быть только у Сердара, не так ли? А сегодня утром ему сразу пришла какая-нибудь фантазия в голову. Он мог, например, бояться, чтобы Сами не совершил экскурсии по озеру...

   - Сами не знает способа управлять шлюпкой.

   - Хитро, ей-богу, нечего сказать. Нажать рукоятку проводника, и шлюпка повинуется. Да всякому ребенку достаточно будет пяти минут, чтобы найти этот замечательный секрет.

   - И что же с того? Сердар сделал это не из-за Сами; он знает, что молодой индус не способен нарушить его приказание, ему достаточно выразить свое желание на этот счет.

   - Ты становишься скучным... день так хорошо начался, а ты испортишь мне все удовольствие.

   - Что делать, я нахожу это до того необыкновенным, что против воли говорю об этом... Не моя вина, если все так складывается, чтобы указать мне на непонятную странность нашего положения.

   Барбассон не шутил; чем больше размышлял он, тем сумрачнее становилось его лицо, и он с беспокойством начинал всматриваться в окружающий берег, точно опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вынырнет из лесу. Зато Боб продолжал по-прежнему подшучивать над ним, желая затронуть его самолюбие и тем изменить направление его мыслей.

   - Можешь говорить, что хочешь, - сказал ему Барбассон, - в жизни бывают предчувствия неизвестной опасности, основанные на едва уловимых признаках, и как горько сожалеешь о потом, когда не послушаешься их. Побудь серьезным хотя бы пять минуточек, и, если ты найдешь какой-нибудь, возражение на то, что я скажу тебе, обещаю, что сам первый жестоко осмею все мои, как ты называешь, смешные предубеждения.

   - Хорошо, я слушаю, Мариус, но только пять минут, ни больше, ни меньше.

   - Я допущу на одну минуту, как и ты, что Сердар, рекомендовав нам по возможности меньше пользоваться шлюпкой, - это его собственное выражение, - раздумал затем и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, хотел поставить нас в невозможность пользоваться ею. Неужели в таком случае человек точный и рассудительный оставил бы снаружи рукоятку проводника машины?

   Барнет был поражен таким решительным аргументом, но он решил упорствовать, не желая быть побежденным. Он отвечал, стараясь засмеяться:

   - Так это ты называешь прямым ударом, неопровержимым доказательством? Простая забывчивость Сердара, и в этой забывчивости нет ничего необыкновенного ввиду поспешности, с которой он готовился к отъезду.

   Но веселость Барнета не была на этот раз так естественна, как раньше; он был поражен логикой товарища и шутил так себе, без всякого убеждения. Барбассон заметил это; но вместо того, чтобы торжествовать, сообразно естественному складу своего темперамента, он под влиянием своих впечатлений удовольствовался только тем, что отвечал:

   - Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что опасность эта угрожает непосредственно нам, а если бы и так, то открытый нами факт не может еще служить указанием... Вот мы и на середине озера, я остановлю шлюпку, и мы закинем удочки... Какую сторону предпочитаешь ты? Невозможно вдвоем удить рыбу в одном и том же месте, не рискуя перепутать веревочки.

   - Я на задней части шлюпки и остаюсь на ней, - отвечал Барнет.

   - Хорошо, я стану на передней части; теперь хочешь ты или нет, но мы удовольствуемся первой попавшейся кому-нибудь из нас штукой и вернемся в пещеры.

   - Клянусь честью, я тебя не узнаю.

   - Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное, таинственное, непонятное; это безрассудно, глупо признаваться в том, что я чувствую. Скажи, может ли озеро быть покойнее, вода прозрачнее, небо чище и более залито солнцем, лес веселее и берег безмолвнее? Не правда ли?.. И, однако, я боюсь чего-то, Барнет. Чего? Не знаю, но боюсь... Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур, туда, под защиту наших скалистых стен.

   - Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты меня заразишь в конце концов.

   - Барнет, - важным тоном отвечал ему Барбассон, - я уверен, что в природе существуют жидкие флюиды, которые ускользают от научного анализа, но, помимо нашего сознания поражают наши чувства и предупреждают иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается влиянию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить этого, и только когда опасность поражает его, понимает он таинственное предупреждение, которое неведомые силы почерпнули извне и передали ему без всякого указания на источник этих ощущений. Ты удивляешься, Барнет, что я так рассуждаю, я, такой всегда покойный и веселый, но я одним словом объясню тебе сейчас эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до того, как он лег спать, спрятался под кроватью, выжидая, пока больше никого не будет на ногах в доме. Бедный старик, живший еще два дня после этого, рассказывал, что в этот злосчастный вечер он никак не мог уснуть и раз двадцать, не бойся он только показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся... Почему же в тот именно вечер это замечалось, если нет таинственных эманации? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь, не зная чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу бороться, больше всего действует на меня, тем более что по моей вине мы не взяли оружия.

   - Полно, успокойся, Барбассон, - отвечал Барнет, сильно взволнованный этими словами, - забросим раз-два удочку и вернемся домой.

   Направляясь к передней части шлюпки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул.

   - В чем дело? - спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.

   - Смотри! - отвечал ему товарищ, бледный, как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и в свою очередь вскрикнул от ужаса.

   У самого края на досках шпардека они увидели ясный отпечаток человеческой ноги, мокрый еще и покрытый песком.

   - Видишь, - продолжал Барбассон, - кто-то приходил сюда, уже довольно долго спустя после отъезда Сердара и за несколько минут до нашего прихода. Этот песок мелкий, из залива, я узнаю его, и, несмотря на то, что солнце вот уже полчаса с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох. Кто мог оставить этот отпечаток? Не Сами... он не выходил с утра, а на отпечатке - нога вдвое больше, чем у него.

   - Едем домой! - оборвал его Барнет, побледневший вдруг, как и его товарищ. - Я не беспокоился бы так, будь с нами револьверы и карабины Кольта! Впрочем, если на нас нападут, то не здесь на озере, а потому скорее в Нухурмур! Кто знает, мы там нужны, быть может.

   - Едем! Лучше этого мы ничего не можем сделать в том состоянии духа, в каком мы находимся теперь. Все наши страхи были основаны на пустяках, не будь у нас перед глазами этого недавнего и необъяснимого следа.

   - Особенно, мой милый Барбассон, если мы поставим его в связь с другим фактом - закрытия люков, - с которым это ничего общего не имеет.

   - Кто знает? - сказал провансалец. - Дай Бог, чтобы не на нашей шкуре это было доказано!..

   Но друзьям сегодня пришлось переходить от одного удивления к другому. Не успел Барбассон взяться за рукоятку проводника, тогда как Барнет держал руль, поворачивая вправо, как лицо его из бледного превратилось вдруг в сине-багровое и он едва не упал навзничь, как бы под влиянием апоплексического удара. Барнет, ничего не понимавший, бросился к нему на помощь и поддержал его, говоря:

   - Ради Бога, что с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни себе обычное хладнокровие!

   Несчастный, который под влиянием сильного волнения не в состоянии был произнести ни слова, напрасно делал ему молящие жесты, приглашая молчать. Но Барнет продолжал его пилить до тех пор, пока товарищ его, к которому вернулся дар слова, не сказал ему глухим голосом:

   - Молчи ты, ради Бога! Ты не понимаешь, что мы погибли и твои проповеди раздражают меня, вместо того чтобы успокаивать.

   - Погибли! - пролепетал Барнет. - Погибли! Что ты хочешь сказать?

   - Вот тебе, смотри! - сказал Барбассон, успевший вернуть себе силы. - И он одним пальцем ударил по рукоятке, которая тотчас же завертелась, не останавливаясь.

   - Ну? - спросил все еще ничего не понимавший Барнет.

   - Ну! Рукоятка соскочила с крючка внутри, как только я дотронулся до нее, и теперь она не имеет никакого сообщения с машиной, а раз последняя не действует, нельзя управлять винтом. Мы находимся в десяти километрах от берегов, не имея возможности двинуться к ним, а потому мы обречены на смерть от голода посреди озера.

   На этот раз дрожь неподдельного ужаса пробежала по телу Барнета, который еле мог пролепетать:

   - Неужели это правда?

   - Убедись сам.

   Американец взял рукоятку; она без всякого сопротивления повернулась вправо и влево, как это бывает с колесами механизма, которые не соединены между собою. С отчаянием выпустил он ее из рук, и бессильные слезы заструились по его лицу.

   Что касается Барбассона, он сразу изменился и сделался другим человеком. То, что он называл неведомой опасностью, указанной предчувствием, теперь (так он думал, по крайней мере) открылось ему, и к нему в ту же минуту вернулись его обычные хладнокровие и энергия.

   - Полно, Барнет! - сказал он своему товарищу. - Будем мужчинами, мужайся! Теперь моя очередь уговаривать тебя не падать духом. Обсудим все вместе, придумаем средство, как выпутаться отсюда, должно же быть какое-нибудь... мы не можем умереть, покинутые всеми.

   - А между тем нас ждет смерть, неизбежная, роковая, потому что никто не может помочь нам. Быть может, подымется буря и погонит шлюпку к берегу, но это будет по прошествии нескольких месяцев, когда ястребы и другие хищные птицы склюют наши тела!..

   Самое ужасное во всем их положении - была мысль о возможности умереть от голода в нескольких всего километрах от берега; видеть его, покрытого зелеными лесами, и не иметь возможности перейти через это короткое пространство, ничтожное само по себе для хорошего пловца. Как горько сожалели они теперь, что в молодости своей не упражнялись в этом легком искусстве!.. И ничего кругом, что могло бы помочь им держаться на воде; шлюпка вся была сделана из железа и составлена из тяжелых пластин, которые носил Ауджали, а два искусных работника-индуса, принадлежавших к знаменитому тайному обществу "Духов Вод", работали над нею втайне. Не было поэтому никакой абсолютно возможности снять без всяких инструментов болты с люка, чтобы проникнуть во внутренности шлюпки и исправить случившееся. Оба в один голос вскрикнули:

   - Будь бы только Сердар здесь!

   - О, да! - сказал Барбассон. - Будь он по крайней мере в пещерах... стоило бы ему заметить, что мы не возвращаемся, он навел бы свой морской бинокль на озеро; одного взгляда было бы ему достаточно, чтобы понять наше положение, и в два часа он устроил бы плот и явился бы к нам на помощь... Тогда как Сами, привыкший к тому, что одни, затем другие отправляются в какую-нибудь экспедицию, не обеспокоится нашим отсутствием.

   - Да, - вздохнул Барнет, - он уехал недели на две по крайней мере... будь у нас еще провизия в ожидании его приезда.

   Последние слова заставили Барбассона задуматься.

   - Правда, - бормотал он про себя, - провизия, будь у нас только провизия!..

   Мысль, как молния, осветила его... И в несколько секунд лицо его преобразилось, и он принялся смеяться, хлопая в ладоши. Барнет подумал, что он помешался.

   - Бедный друг!.. Бедный Мариус!.. - сказал он с состраданием. - Такой ум!

   - Ты что это там говоришь?.. Не думаешь ли, что я потерял рассудок?

   - Не следует противоречить, - подумал Барнет. - Я много раз слышал, что "их" не следует раздражать.

   Последние слова он против воли произнес громко.

   - Кого "их"? - спросил Барбассон. - Объяснишь ты мне или нет?.. "Сумасшедших", не так ли? Ага! Ты считаешь меня сумасшедшим.

   - Нет, нет, мой друг! - прервал его испуганный Барнет. - Успокойся, взгляни, как все мирно кругом нас, природа, кажется, спит под покровом голубого неба.

   - К черту этого болвана! - воскликнул Барбассон, хохоча во все горло. - Он воображает, будто я не понимаю, что говорю... да выслушай ты меня! Я нашел возможность жить до возвращения Сердара.

   - Ты нашел... ты?

   - Ну, разумеется! Это так просто, что даже глупо... Воды не хватает нам, что ли?

   - Нам и не выпить всей, - вздохнул Барнет.

   - Ну! Озеро утолит нашу жажду, оно и прокормит нас! А прекрасная лакс-форель, о которой мы мечтали?! Приманок хватит нам на несколько месяцев... слава Богу! Мы спасены...

   - Придется есть сырыми...

   - Советую тебе быть благоразумнее... Ты собираешься умереть от голода, я спасаю тебя одним словом гения.

   - Хитро, нечего сказать...

   - Хитро, не хитро, а придумать надо было, ты же только одно и отвечаешь мне: "Придется есть сырыми!".. Другой пришел бы в экстаз, целовал бы мои руки, восклицая: "Спасен! Слава Богу!", вот это дело. Нет, видите ли, госпожей форелей надо ему еще уложить на постель из свежего масла, обложить их разными приправами, полить лимонным соком, по-поварски, да-с!.. Ты, Барнет, честное слово, внушаешь мне отвращение... и не будь ты моим другом...

   - Полно, не сердись, я только констатировал факт.

   - Так! Начинается спор.

   - Нет! Нет! Сдаюсь, сознаюсь, что сказал глупость.

   - Счастье твое! Не будем терять времени... я чувствую уже пустоту в желудке... Что если мы займемся обедом!

   - Лучше этого мы ничего не можем сделать.

   И оба принялись хохотать, сами не зная чему.

   - Мы будем знамениты, Барнет! - воскликнул Барбассон. - Подумай только, мы будем жить собственными средствами в течение двух недель, месяца, на этой ореховой скорлупе. Нас назовут "Робинзонами шлюпки". Ты будешь моим Пятницей, и в один прекрасный день я опишу нашу историю.

   К провансальцу вернулась обычная веселость, а с ней вместе и неистощимая шутливость. Барнет, не считавший обжорство одним из семи смертных грехов и не приходивший в восторг от такой примитивной пищи, заразился, однако, веселостью своего товарища... Но разнородные сюрпризы не кончились еще, и день этот готовил им еще более ужасные и непредвиденные... Одному из двух - увы! - не суждено было видеть восход солнца на следующий день.

   Друзья снова опустили свои удочки и, устремив взор на поплавок, с тревогой и нетерпением ждали, кому из них первому будет благоприятствовать судьба.

   - Скажи, Барбассон, - заговорил Барнет спустя минуту, - что если не клюнет?

   - Шутишь ты... приманки, приготовленные мною по всем правилам искусства... secundum arte!

   - Если ты будешь говорить на провансальском наречии, я заговорю по-английски и тогда...

   - Как ты глуп! Это из воспоминаний о коллегии.

   - Так ты был в коллегии?

   - Да, до шестнадцати лет; мне отказали в степени бакалавра, в Ахене, - небольшой провансальский факультет, устроенный специально для приема провансальцев. - Это было целое событие. За все тридцать лет отказали только одному парижанину, который хотел выдать себя за провансальца, но, понимаешь, у него не было акцента, и это выдало его. Но я был уроженец Марселя... это было слишком и едва не подняло целую революцию на Канебьере. Хотели идти целой толпой на Ахен... но дело уладилось, экзаменаторы обещали не повторять этого.

   - И тебя приняли?

   - Нет!.. Отец-Барбассон якобы нечаянным образом уронил на мои чресла целый пук веревок, я бежал из отцовского дома и с тех пор не возвращался туда.

   - Ну, а я, - отвечал Барнет, - никогда не ходил в коллегию и не умел ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли профессора.

   - Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе!

   - Нет, видишь... надо было жить чем-нибудь, я и взял место директора сельской школы в Арканзасе.

   - Как же ты справился?

   - Я заставил больших учить маленьких, а сам слушал и учился; недели через три я умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал уроки, как и другие.

   - Ах, Барнет, как освежается сердце воспоминаниями старины! Я чувствую себя растроганным. Ничего не вызывает так на откровенность, как ловля удочкой. Мне кажется, шнурочек этот - проводник, по которому... стой, клюет!.. Внимание, Барнет, полно болтать.

   Ловким движением руки, как настоящий знаток, Барбассон остановил удочку и затем вытащил ее не сразу, как это сделал бы новичок, а потянул медленно, еле заметно, и не мог удержаться от крика торжества, когда на поверхности воды показалась чудная лакс-форель в пять-шесть фунтов. Спустить ее в сетку и поднять на борт было делом одной секунды. Это была превосходная рыба, с розоватой чешуей, темно-красной кожей, того нежного цвета, который напоминает луч солнца и так ценится гурманами.

   Барнет вздохнул с сожалением.

   - Вспомнил масло и приправы... дьявольский обжора! - сказал Барбассон и вслед за этим крикнул своему другу: - Обрати же внимание на свою удочку... уже клюнула и тащит поплавок под шлюпку.

   Но заблуждение его продолжалось недолго; он остановился, выпучил глаза, раскрыл рот, и все лицо его приняло глупое выражение, как бы под влиянием какого-то непредвиденного удара...

   Шлюпка двигалась медленно, почти незаметно, но двигалась, - и это движение, придвинув ее к поплавку, заставило Барбассона подумать, как будто поплавок, наоборот, двигался к ней, увлекаемый рыбой.

   - Не шути только, Барнет, пожалуйста... Двигается она действительно? - пролепетал несчастный, близкий на этот раз к сумасшествию.

   Барнет был не в состоянии отвечать; он хотел крикнуть, но голос остановился у него в горле... Захлопав руками по воздуху, он тяжело рухнул на палубу. Падение друга привело в себя Барбассона; инстинктивно бросился он к нему на помощь и, не понимая, что делает, окатил свежей водой; внезапное ощущение холода принесло обычные результаты, и Барнет, придя в сознание, осматривался кругом безумными глазами, бормоча:

   - Это дьявол... Барбассон... Дьявол преследует нас!

   Слова эти во всех других случаях заставили бы расхохотаться провансальца, но в эту минуту он употреблял напрасные усилия, чтобы хоть сколько-нибудь собрать свои мысли... Перед глазами его совершался неопровержимый факт: шлюпка двигалась. Скорость ее постепенно увеличивалась, и винт все сильнее шумел в воде, оставляя позади себя длинную полосу пены... И действительно, мозг его в данную минуту не был способен дать какое бы то ни было объяснение. Только по прошествии нескольких минут почувствовал Барбассон, что кровь не так сильно приливает к его вискам и он может хоть сколько-нибудь привести свои мысли в порядок.

   - Слушай, Барнет, - сказал он, - мы живем, однако, не в стране фей... будем рассуждать просто, как будто мы с тобой не на шлюпке, а видим ее, стоя на берегу.

   - Будем рассуждать, хорошо, - пробормотал Барнет, который не совсем еще оправился.

   - Что сказали бы мы?

   - Да, что сказали бы мы?

   - Мы сказали бы, Барнет: если она двигается, то ее кто-то двигает.

   - Ты думаешь, мы это сказали бы?

   - Да, думаю... Примочи себе еще голову холодной водой, это тебе необходимо... так... лучше тебе?

   - Да, как будто начинает...

   - Так вот, почему здесь, на борту, мы не можем прийти к тому же заключению, как и на земле? И смотри, как все теперь ясно и легко объяснится. Один или два человека забрались в шлюпку и отпечаток ноги одного из них мы видели с тобой на палубе; они заметили, что мы идем, и, не имея возможности или не желая выйти оттуда, закрыли люк. Теперь же, так как им не нравится долгое пребывание в трюме, раз мы наверху, они двигают шлюпку к берегу, чтобы мы могли сойти на землю и уйти, потому что мы без оружия, а затем и сами они сделают то же самое, если пожелают.

   - Да, если пожелают, а если не пожелают?

   - Что же им делать иначе, не могут же они унести шлюпку в кармане... мы всегда найдем ее.

   - А если это англичане?

   - Ну, мы сложили оружие, поступили по правилам, и моя предосторожность спасет нас.

   - Ты, быть может, прав...

   - Впрочем, мы скоро узнаем, в чем дело; шлюпка приближается к берегу, будь готов следовать за мной и действовать ногами.

   - О! Я был профессором гимнастики в Антенее в Цинцинатти.

   - Ты прошел все ремесла?

   - И много чего еще другого, - отвечал янки, которому эти объяснения вернули обычную самоуверенность.

   - Внимание, наступает время прыгать! - воскликнул Барбассон, становясь ногою на планшир и готовясь к прыжку.

   Шлюпка пристала; друзья с математической точностью прыгнули одновременно вперед и упали на землю.

   - Теперь удирать, и поскорее, - крикнул провансалец, быстро вскакивая на ноги.

   Не успел он произнести этих слов, как из кустов выскочило человек двадцать индусов, которые окружили их, повалили на песок, связали веревками из волокон кокосовой пальмы и, привязав их к бамбуковой палке, понесли бегом, как носильщики носят паланкины.

   Все это случилось так быстро, что они не успели даже заметить, как из люка шлюпки вылез ужасный Кишная и бегом последовал за уносившими их индусами.

  

   Дьявольское воображение этого человека было неистощимо в изобретении разных хитростей. Вот уже сорок восемь часов, как он скрывался на берегах озера, поджидая случая, чтобы похитить хотя бы одного из жителей Нухурмура; несмотря на все самые тщательные поиски, он никак не мог найти входа в таинственное жилище, который был скрыт среди чащи кустов и карликовых пальм. Все исполнилось, как он желал, и будь он главным руководителем всех событий, он и тогда не мог бы лучше управлять ими.

   Он один добился успеха там, где все шпионы и полиция вице-короля и губернатора Цейлона вынуждены были признать свое бессилие. Рам-Шудор, его зять, скоро должен был предать сэру Вильяму Броуну его смертельного врага, Сердара, которого он без всякого труда и без малейшей тени сопротивления завлек в ловкую западню: "Диана" сама станет под пушки броненосца первого разряда, ожидающего ее на рейде Пуант де Галль. Он же сам дня через два-три захватит Нана-Сагиба, не подвергаясь ни малейшей опасности. В Нухурмуре никого не оставалось больше, чтобы защищать принца, а от своих двух пленников он узнает, как пробраться к Нане, и захватит его там раньше, чем тот догадается о присутствии врагов. Для этого достаточно действовать, когда он будет спать. Начальник душителей надеялся не добром, так силой получить все необходимые ему сведения. Таким образом он отбивал у капитана Максуэлла почет и богатство, звание раджи и миллионную премию.

   В двадцати километрах оттуда, в одном из горных отрогов находились знаменитые подземные храмы Карли, высеченные в скалах в эпоху, которая теряется во тьме доисторических времен. Бесчисленное множество подвалов, проходов и пещер, высеченных человеческими руками, окружают развалины храмов и в прежнее время служили убежищем кающимся и факирам; последние в течение долгих лет готовились в одиночестве к разным фокусам, которые они потом показывали толпе в дни религиозных торжеств.

   Места эти, окруженные джунглями и девственными лесами, посещаются, по словам индусов, духами мертвых, которые, не найдя помилования на суде Индры, судьи ада, ждут в этих уединенных местах того часа, когда им разрешено будет начать в теле самых низких животных целый ряд переселений, предшествующих человеческому образу, который они потеряли за свои преступления. Здесь же блуждали каждую ночь ракшазы, наги, супарны, вампиры, которые заманивали путешественников в засаду и пожирали их.

   Здесь, изгнанные из всех обитаемых центров, поселились туги, живя под защитою суеверия, удалявшего туземцев от этих проклятых мест. Они надеялись, что здесь никто не помешает им совершать их кровавые и таинственные мистерии приближающегося празднества пуджи.

   Вот сюда-то и принесли Барбассона и Барнета. С них сняли веревки и бросили в одно из подземелий, куда можно было проникнуть через длинный коридор, высеченный в камне и такой узкий, что в нем можно было двигаться только гуськом; в конце он закладывался деревянными столбами, которые можно было снимать и класть по желанию в особенные, прилаженные к ним, выемки в скале. В других подземельях находились молодые жертвы, украденные тугами и предназначенные для жертвоприношения на алтарь богини. Это были обыкновенно молодые юноши и девочки от двенадцати до четырнадцати лет; взрослых мужчин и женщин они приносили в жертву только в тех случаях, когда не находили более молодых.

   В продолжение всей дороги, пока носильщики несли их, Барбассон и Барнет не имели возможности обменяться ни единым словом, зато имели достаточно времени, чтобы оправиться от внезапного потрясения. С ними по приказанию Кишнаи должны были обращаться не как с пленниками, а потому им сейчас же принесли рису и курицу, разных фруктов, сладостей и малабарских пирожков, свежей воды, пальмового вина и старого аррака, т.е. рисовой водки, которою не следует пренебрегать, когда она хорошо приготовлена и стоит нетронутой в течение многих лет подряд. Настоящее туземное пиршество! Начальник тугов был себе на уме, поступая таким образом: он хотел их подкупить хорошим обращением. Их прежде всего освободили от веревок, что доставило им немалое удовольствие, потому что туземцы в своей поспешности так крепко стянули им руки и ноги, что они у них совершенно онемели.

   - Ну-с, Барнет, - сказал Барбассон, когда они остались одни, - как ты находишь наше положение?

   - Я нахожу, что идея наша идти удить рыбу в озере была превосходная.

   - Ты, пожалуй, найдешь, что я причина всего этого?

   - Нет, я только констатирую факт.

   - Ты всегда констатируешь, ты... Если ты будешь говорить со м