Зарин Андрей Ефимович - Кровавый пир

ись на стены, бросая зажженные смоляные шары, солому с серой. Ночь казалась адом. Бились люди, не узнавая друг друга; гремели пушки, крики: "Нечай, Алла, с нами Бог! Бей!" - сливались в общий рев.

   Милославский стоял на стенах, как и прежде, но теперь дух его был уже бодр и спокоен. Под стенами бился Барятинский. В разгар боя он подозвал Прилукова.

   - Возьми, князь, свой полк и казаков и сейчас спешно иди вкруг города в обход. Оттуда, сбоку, удар на воров, только пусть каждый кричит неистово!

   Прилуков спешно собрал свой полк и двинулся среди непроглядной ночной темноты.

   Шум боя затих, потом он снова услышал крики и стоны. Яснее, ближе... Вот неясные очертания обоза, вот дико стонущая толпа.

   Прилуков остановился.

   - Други, - сказал он, - воевода наказал напугать всех. Кричите разом, да громчее, за мною!

   - Го-го-го! - заревели стрельцы и казаки. - С нами Бог! Бей! Го-го! У-у-у!

   Воры испуганно шарахнулись. Темная масса врезалась в их ряды и била, секла, колола, стреляла. Волдырь испуганно подскакал к Стеньке.

   - Атаман, пришла помога им! Свежее войско. Нам не устоять!

   - Зови Фролку, Ваську и Еремеева! Скоро!

   Есаулы подскакали к нему.

   - Ну, - тихо заговорил Стенька, - бежать надо! Эти холопы только толкаются, под ногами путаются. Ну их к собакам. Скажите потиху казакам, чтобы сюда шли. Уйдем и на струги сядем, а ту сволочь пущай бьют! Скорее!

   - Куда ж вы? - заговорили атаманы над мужиками.

   - Стойте тут! Идите на кремль, а мы на их помогу с боков ударим! Вперед, молодчики! - сказал Стенька, торопливо сбирая казаков.

   Василий собрал своих.

   - Вот что атаман с нами сделать решил! - сказал он. - Бежим с нами скорее!

   Он уже понял, что дело Разина проиграно, и решил скорее взять Наташу и бежать искать спасения. Все разом перевернулось в душе. Паника охватила его, как и других, и он думал только о Наташе.

   - На Саратов, други! - сказал он, и его отряд поскакал прочь от Симбирска.

   Стенька с казаками повскакали на струги и тихо отчалили от берега. Бой продолжался, но то был не бой, а побоище. Били почти безоружных мужиков, в темноте ночи не заметив бегства казаков. Наконец мужичье дрогнуло.

   - Измена! - вдруг пронеслось среди них. - Сам атаман убег!

   - Измена! Спасайтесь!

   - Бегут! - закричал Прилуков и его стрельцы. Толпы дрогнули и побежали к Волге на струги. Князь Барятинский устремился за ними.

   Как испуганное стадо они столпились на берегу. Выли, ревели, били друг друга и, прыгая в струги, толпами падали в воду.

   Казаки нагнали их и рубили как баранов... Бледный день осветил страшную картину неравного боя.

   Вокруг Симбирска грудами лежали трупы, они устилали всю дорогу до Волги, по берегу лежали рядами и далеко от берега казались отмелью, столько навалилось их в воду.

   Толпа несчастных стояла окруженная казаками. Князь подъехал к ним и сказал:

   - Всех казнить, как они своих помещиков и воевод!

   Весь берег Волги в этом месте покрылся виселицами, и на них закачалось до восьмисот трупов.

   Разин был разбит. С этого дня (30 октября) имя Разина перестало быть уже грозным, и его песня уже была спета.

   В истории этого бунта князь Барятинский поистине может быть назван спасителем отечества, потому что мятеж принял уже огромные размеры, и не разбей он Разина, дойди Разин до Казани, неизвестно, чем бы окончился его гибельный поход.

   Барятинский не дремал. В тот же вечер он отдал распоряжения.

   - Ты, князь, - сказал он Прилукову, - иди на Самару и Саратов. Везде воров казни! Ты, Данило, на Алатырь, а я на Пензу пойду. Там сойдемся!

   И на другой же день они все выступили добивать воровские шайки.

   Милославский проводил их с честью и тотчас сел писать грамоту государю в Москву. В той грамоте, описывая свое сидение, он приносил жалобу на воеводу казанского, князя Урусова.

   "Ежели б, - писал он, - князь Петр Семенович Урусов подоспел в пору к Симбирску с ратными людьми, то и вору Стеньке Разину с воровскими казаками утечь было бы некуда и черта была бы в целости: города Алатырь и Саранск и иные города и уезды до конца разорены бы не были; а это разорение учинилось от нерадения к великому государю воеводы князя Петра Семеновича Урусова".

   Благодаря грамоте этой, Урусова сместили и на его место назначили князя Юрия Долгорукова, того самого, который повесил Василия Разина, брата Стеньки.

   Энергичный и деятельный, с помощью князя Барятинского и других он в течение зимы успел затушить мятеж на всем пространстве берегов Оки, Камы и Волги, и от одного его имени трепетали сердца удалых казаков...

  

  

   Как ураган мчался Василий Чуксанов со своими людьми, из которых остались всего тридцать человек. Иных не собрали, и многие, в том числе Дубовый, Пасынков и Тупорыл, погибли в ночном бою.

   Кривой скакал рядом с Василием.

   - Что делать будем? - спрашивал он.

   - Там увидим! До Саратова доскакать надо! Не жалей коней! В Самаре смену сделаем.

   В начале пути они перегоняли толпы бегущих, но потом им навстречу стали попадаться идущие к Симбирску. Они скакали мимо, никого не предупреждая о гибели войска Разина.

   Василию казалось, что у него от ожидания и волнения лопнет сердце. Наташа, наверное, уже выздоровела, но как она его встретит? Куда он ее теперь, голубушку, денет? Где сам укроется?

   "Эх, - думал он, - будет что - на крайность к воеводе с повинной приду! Только ее бы, ее выручить!"

   Иногда он думал, что не застанет ее в живых, что буйные казаки надругались над нею, засмеяли ее, обидели. Может, убили! Сам Гришка Савельев мог позариться... Они доехали до Самары. Атаман с тревогой обратился к Василию:

   - Правду бают, что батьку разбили и он бежал, а царевы войска сюда идут?

   - Кто сказал? - бледнея, спросил Василий.

   - Люди! Прибег сюда гультяй какой-то. Бегите, кричит! Мне беда! Вчера в круг звали. Веди, говорит, нас отсюда. А собаки посадские теперь только и шепчутся, как воеводу им встретить! Просто не знаю, что и делать! Так брешут псы?

   Василий покачал головою:

   - Нет, правду сказали. Батьку в ногу ранили, и он убежал с казаками.

   - Куда?

   - Не знаю! А тех всех разбили.

   - Что же мне делать?

   - Бежать тоже!

   - А куды?

   Василий пожал плечами.

   - Того и я сам не знаю!

   Кривой пришел со свежими конями.

   - Скажи только Кострыге да Горемычному, - приказал Василий, - а тех, ну, к собакам!

   Кривой усмехнулся:

   - Они и то с устатку-то в кружале засели!

   - Прощай, атаман, нам недосуг!

   - Так бежать, говоришь?

   - А иначе что делать. Сейчас государевы стрельцы придут.

   - Ну, ин! Пойду круг собирать, - сказал атаман и вышел из избы.

   Василий с тремя товарищами скакал уже дальше. По дороге он сказал им:

   - Братцы, теперь не знаю, что с вашим делом будет, а скачу на Саратов по своему делу. Невеста там моя. Может, ее из неволи вызволить надо будет, так пособите!

   - Мы все за тебя, атаман! - сказали в голос его товарищи. - Умирать вместе будем!

   - Спасибо! И я за вами. Только выручим мою лапушку.

   Они утром рано въехали в Саратов, и Василий сразу почувствовал, что здесь уже известно о поражении Стеньки.

   - Ишь, воры приехали, - говорили посадские, - с виселицы, видно, сорвались! Ну, да пожди, придут воеводы.

   Они уже поняли всю невыгоду "равенства". Тяжко приходилось под рукою воеводскою, но еще тяжелее оказалось жить с казаками, которые не признавали ни собственности других, не входили ни в чьи интересы и только гуляли, бесчинствуя и в домах, и на улицах.

   Василий въехал на бывший воеводский двор и вошел в горницу. В той самой горнице, где его когда-то драл воевода, сидел пьяный Гришка Савельев.

   Они по-казацки поцеловались.

   - Правда? - коротко спросил Гришка.

   - Правда! - ответил Василий. - Скажи, что невеста моя?

   - А что ей? - сказал Гришка. - Живет у попа. Мои хлопцы хотели ее выволочить, да я припугнул.

   - Спасибо!

   - В круг! В круг, атаман! - раздались в это время голоса, и пьяные казаки ввалились в горницу.

   - Ну, ну, - загалдели они, - вот и из-под Симбирска гость! Иди и ты в круг. Расскажи!

   - В круг! - гудели на дворе.

   - Так вот каждый день! - сказал Гришка, поднимаясь и опоясываясь саблею. - Пойдем, что ли!

   Они вышли и пришли на площадь. Там уже толпились казаки и посадские люди.

   - Здоровы будьте, казаки! - сказал атаман. - Зачем звали?

   - Вот к тебе из-под Симбирска гость приехал. Пусть сказывает, правда ли, что батьку побили? - закричали кругом.

   Василий вошел в круг и поклонился всем.

   - Правда, - ответил он, - пришел от казанского воеводы князь Барятинский и разбил нас всех!

   И он рассказал, как был бой и как бежал Разин.

   - Что же нам делать, атаман, теперь? - заговорили, кругом.

   - Идти!

   - Так и пустим! - закричали посадские. - Вы уйдете, а нас вешать станут. Нет, уж с нами отсиживайтесь!

   - Кто говорит? - заревел Гришка.

   - А хоть бы я? - выскочил в круг посадский тысячник.

   - А тебе вот! - сказал Гришка, махнув его по голове саблею. Посадский взмахнул руками и упал с рассеченной головою.

   - Это что же? - заговорили посадские. - Наших же и бить!

   - Эй! - закричал Гришка. - В воду их! Бить!

   - Бить посадских! - закричали казаки.

   Посадские бросились бежать, казаки за ними, рубя их по спинам саблями.

   Василий взял своих товарищей и бегом побежал к дому отца Никодима.

   - Отворите! - застучал он в ворота. Калитка приоткрылась, из нее высунулась голова работника, но Василий рванул калитку и ворвался во двор, а оттуда в горницу.

   Отец Никодим испуганно вскочил на ноги, попадья отскочила в угол.

   Василий остановился посредине горницы и поклонился.

   - Что, уберег, поп, мою невесту? - спросил он его, держа руку на сабле.

   Никодим укоризненно покачал головою.

   - Дворянский сын, христианин и врываешься, аки разбойник в дом! Хоть покрестился бы на иконы! Зачем воров привел с собою? Когда приводил, в пояс кланялся.

   - Где Наталья? - дрожа от нетерпения, закричал Василий.

   - У меня она. Постой с минуту. Мати, поди скажи доченьке! - сказал он попадье. Она тихо встала, но Василий не выдержал.

   - Веди меня к ней прямо! Нечего говорить ей! Чай, уж выздоровела! - сказал он и, ухватив попадью, поволок ее. - Веди к Наталье!

   - Господи Владыко! Разбойник, а говорит, что любит! - с испугом воскликнул Никодим.

   Кривой, Кострыга и Горемычный сели на лавки, готовые по одному зову идти на помощь своему атаману.

   Попадья шла ни жива ни мертва впереди своего страшного спутника.

   Они поднялись по лесенке к светелке.

   Василий оттолкнул попадью и распахнул дверь. Сердце его расширилось. Вот она, его люба, его жизнь, его душа, Наталья!.. Он протянул руки и стоял безмолвный от охватившего его счастья.

   Крошечный Викентий всплеснул руками.

   - Он! - вскрикнула Наталья, бледная, худая, с длинною косою, выпрямившись у оконца подле широких пяльцев...

  

  

   Отец Никодим и попадья отнеслись к больной Наташе, словно к родной дочери. Бездетная попадья отдала ей всю свою любовь, и отец Никодим на время лишился всякого внимания с ее стороны, но не роптал.

   - Богоугодно поступаешь, мати! Помоги тебе Царица Небесная! - говорил он попадье.

   - Сиротиночка она ведь, родненькая, - горестно говорила попадья, - может, разбойник-то и из дома скрал!

   - Пустое, мати! Воровская женка она. Он приходил, невестой объявил ее, а все ж по христианству должно помочь недужному!

   - В жисть не поверю, чтобы воровская жинка была. Послушал бы, чем бредит!..

   Викентий тоже полюбил свою пациентку.

   Он сидел все дни у ее постели, то мешая для нее прохладительное питье, то ставя банки на ее белое тело. Днем - он, а ночью - попадья не сводила глаз с больной Наташи, пока она была без памяти.

   Попадья думала о ней, как о своей дочке, а Викентий, смотря на нее, вспоминал свою младшую сестру, которую погубили казаки. После того он ушел из-под Киева и пробрался в далекий Саратов.

   Наконец Наташа очнулась. Однажды рано-рано утром она открыла глаза и с изумлением оглянулась.

   Маленькая светлая горенка, вся обитая липовыми досками. Она лежит на широкой постели с пологом. Против нее у ног, на широком стуле, сидит какая-то незнакомая старушка и дремлет, а дальше в углу на войлоке лежит не то человек, не то собака и храпит.

   Наташа закрыла глаза, силясь припомнить, где она, как сюда попала, что с ней случилось, но память на время была совершенно бессильна. Наташа утомилась и тихо уснула.

   Когда она снова открыла глаза, перед нею стоял карлик с огромной головою. Она хотела закричать от испуга, но карлик так ласково ей улыбнулся, глаза так кротко светились, что вместо крика она тихо улыбнулась ему.

   Закричала не она, а карлик:

   - Лапушка моя! Очнулась! Ай, умница!

   Он словно исчез, а потом подле нее стоял седой старик, старушка и тот же карлик, и у всех были такие добрые, кроткие лица и все так радовались на нее глядя, что ей стало и легко, и весело на душе.

   - Ну, слава Создателю! - говорил старик, набожно крестясь. - Теперь, девушка, выправляться надоть!

   - Я ей, голубушке, сейчас кашки изготовлю! - ласково сказала старушка. - Можно ей, Викеша?

   Карлик закивал лохматой головою.

   - Можно! Все можно! Полегонечку только, помаленечку! Теперь она у нас скоро встанет!

   И, правда, Наташа скоро начала поправляться.

   - Как я попала к вам, люди добрые? - спрашивала она у всех по очереди.

   - Тсс! Пожди, вредно тебе говорить теперя!

   - Где мой батюшка? Его повидать охота мне!

   - Тсс! Потом, потом!..

   Однажды она проснулась в глубокую полночь.

   Лунный свет лился в ее окошко. В лучах его сидела Марковна, попадья, и дремала, тихо качая головою. В углу на войлоке спал Викентий.

   Вдруг в тишине с улицы раздались стоны, крики, кто-то орал диким голосом: "Нечай, нечай!" Это пьяные казаки, поссорившись, расправлялись с посадскими.

   Наташа вдруг вспомнила эти ужасные крики.

   - Батюшка! - закричала она в ответ и лишилась чувств.

   Испуганная попадья чуть не упала со стула. Викентий быстро вскочил на ноги, и они оба тревожно нагнулись над Наташею, стараясь привести ее в чувство, а в это время разгулявшиеся казаки, убив посадского, ломились в дом к отцу Никодиму.

   - Ей, батька, отворяй! - кричали они, ругаясь и клянясь. - У тебя, слышь, боярская дочь упрятана. Давай нам ее на потеху!

   Испуганный поп выглянул в волоковое окно и обмер от страха: четверо казаков ломились в ворота.

   - Смилуйтесь! - заговорил он. - Мне ее на постой ваш атаман поставил!

   - Врешь, поп! - закричал казак. - Наш атаман до баб не охотник! Побреши у меня на него, так я тебе дом сожгу.

   - Да чего тут, ребята, ломи калитку!

   - С нами крестная сила! Господи, помози! Мать Царица Небесная, Ты видишь прямоту мою! - в ужасе зашептал отец Никодим, и под шум ударов, от которых ломилась калитка, ему представились ужасные картины казачьего буйства. Вот тащат его, бьют попадью, насилуют больную, жгут дом.

   - Я вас, чертовы дети! - вдруг раздался среди шума грозный оклик, и битье в калитку окончилось.

   Отец Никодим снова выглянул в окошечко. Высокий казак, сидя на коне, бранил казаков:

   - Угомона нет на вас! Что дома ломаете?! Я вас в воду, неслухов! Али батькин наказ забыли?

   - Коли поп боярскую дочь укрыл, а племя это все вывести надо.

   Отец Никодим узнал в казаке на лошади казацкого атамана.

   - Врут они, атаман, - закричал он, - защити! Ко мне ваш же казак, Василий Чуксанов, больную на постой поставил. Говорил, как очи береги, а они насильничают!

   - Здравствуй, батько! - ответил Гришка Савельев. - Не бойсь! Не тронут! А вас, бисовы дети, в плетюхи велю. Уходите, поганцы!

   Наташа очнулась, но шум, брань, несущиеся с улицы, долетали до нее, и она вся дрожала, как птица в силке.

   - Батюшка! - кричала она в беспамятстве. - Братец родимый! Что с вами делают? Господи Боже! Злодеи, разбойники!

   - Милушка ты моя! Наташенька! - убивалась над ней попадья. - Здесь все свои люди. Спокойся, дитятко мое родное!

   - Пожди, пожди, - суетился Викентий, - я ей сейчас питьеце наговоренное дам!

   Он изготовил быстро из вишневого настоя питье и влил в рот Наташи. Она успокоилась и спустя немного заснула крепким сном.

   Дрожащий от страха отец Никодим поднялся наверх.

   - Слыхала? - тревожно спросил он. Попадья только зашипела ему в ответ.

   - Сейчас успокоилась только. Испугалась страсть, - объяснил Викентий.

   - Чуть дом не спалили, - прошептал отец Никодим, - кричат, где боярская дочь! Ругаются!..

   - Атаману сказать надоть!

   - Он и выручил!

   - А завтра сходи, отец, все-таки, - посоветовал Викентий, - пусть строжить, что ли, закажет! А то не ровен час.

   - Ну, ну, он и то им страха нагнал!..

   Наутро Наташа проснулась без следов ночных волнений, но память вдруг возвратилась к ней.

   Все до мельчайшей подробности восстановилось в ее уме: и внезапное пробуждение, и испуг; метанье ее по горницам и сцены на дворе, страшные сцены: казнь воеводы, мучительная смерть отца и брата и наконец Василий и его разбойничье лицо... Здесь она уже ничего не помнила.

   Здоровье ее поправлялось. Она уже поднялась с постели, бледная, слабая; два дня спустя она уже сошла вниз к общей трапезе.

   Отец Никодим радостно благословил ее. Попадья не знала куда и усадить ее и всю обложила подушками. Горбун Викентий радостно потирал руки и говорил:

   - Ну, смотри, боярышня, какое мне спасибо твой жених атаман скажет!

   Сказал и тотчас от смущенья закашлялся. Наташа подняла на него глаза.

   - Какой атаман, Викеша? Какой жених?

   - Так, милая, пустое! - ответил ей отец Никодим. - Кушай благословясь!

   - Нет, батюшка, не могу! - сказала Наташа. - Все время я допрашивала, как сюда попала, и теперь знать хочу!

   - Ну, ну! - ответил отец Никодим. - Ладно, голубка моя, по-твоему будет. Только ты поначалу покушай малость. Гляди, попадья тебе курицу сготовила. Покушай да отдохни, а там ввечеру мы и побеседуем по ладу.

   - Слушайся его, доченька, - наскоро сказала попадья, - он дельно бает.

   - Все скажем, як Бога кохам! - побожился Викентий.

   Наташа тихо кивнула головою и, перекрестясь, взяла ложку.

   Мирно прошла первая трапеза, потом пошли опочить все и долго спали. Не спала только Наташа, томясь неизвестностью и с ужасом догадываясь о правде. Наконец пришел и желанный вечер.

   - Слышь, - ласково сказала попадья, - мы все к тебе в светлицу соберемся. Посидки сделаем.

   И она уселась в горнице с рясою отца Никодима, которую начала штопать. Скоро в светелку вошел Викентий, а за ним и отец Никодим.

   - Вижу, вижу, - заговорил он, - по глазенкам вижу, что тебе знать все охота. Ну, слушай же! Поначалу тебе все Викентий расскажет, а потом я... Ну, Викеша!

   - Прятался я от разбойников, боярышня, - начал Викентий, - боялся их очень, а тут вдруг раз застучали в калитку, ругаться стали, сорвали ее с петель и идут ко мне, разбойники-то...

   И он рассказал, как Василий нашел его и привел к Наташе.

   - Лежишь это ты, голубонька! Лицо неистовое, кричишь, мечешься, а он-то сам и того страшнее. Умрет, говорит, тебе голову с плеч! Жалко мне таково стало и тебя-то, и его. Хоть и разбойник, а, видно, любит!..

   Наташа опустила голову, и слезы закапали ей на колени.

   - А потом раз пришел он, такой ли бледный, и говорит: ехать мне надоть, а ее сберечь до моего приезда! Можешь? Тут я вспомнил отца Никодима и к нему...

   - А я-то; голубонька, и не хотел поначалу, - заговорил добродушно отец Никодим, - боязно с разбойниками-то дела делать, а тут на меня попадья и накинься! Али, говорит, ты не слышал, жаждущего напои, а алчущего накорми, странного прийми! Стыдно мне тако стало. Веди, говорю, Викеша!..

   И уже наперебой с попадьею они рассказали, как перенесли к ним Наташу, как кланялся и просил за нее Василий Чуксанов.

   - Вот ужо приедет на тебя порадуется, - со вздохом сказал отец Никодим, в христианском смирении стараясь забыть, что она невеста разбойника.

   - А когда он вернуться сбирался? - тихо спросила Наташа

   - Вернуться-то? Уж и не знаю! Викеша, а ты?

   - Как поход сломают, - ответил Викентий, - слышь, Самару взяли, под Симбирск пошли!

   - О-ох! - не мог сдержать вздоха своего отец Никодим. - Крови-то сколько! Крови! Истинно гнев Божий за наши беззакония! И были знаменья на небеси, и Фомушка пророчествовал, и прочие юродивые от Господа. Не вняли!..

   - Батюшка! - вдруг воскликнула Наташа, падая на колени. - Спаси ты меня от этого разбойника!

   - Что ты, милая? - испугался Никодим. - Да я-то что ж?

   - Что? Я тебе говорила! - торжествующе воскликнула попадья.

   - Постой, Марковна! Дочушка, голубушка, да чего ж ты убиваешься так? - заговорил отец Никодим, а Наташа залилась слезами и говорила:

   - Спасите меня, спасите! Не могу видеть его, убегу я!

   Викентий стал ее успокаивать, готовя свое любезное питье. Наташа немного успокоилась.

   - Ты скажи мне, девушка, - тихо заговорил отец Никодим, - кто ты? Может, тебя к родителям отправить?..

   - Одна я! Сиротиночка я! Были у меня и отец, и братец родимые. Сгубили их! Ох, как и мучили, как мучили! Он, изверг! И хочет еще надо мной надругаться! Ни в жизнь! Смерть лучше!

   - Тсс! Грех говорить такое! - остановил ее испуганно отец Никодим. - Ишь что сказала!

   - Оставь ее, батька! - сказала попадья. - Пусть сердце отведет. Ты расскажи нам лучше по ряду все, Наташенька. Кто ты?

   - Я? Я Наталья, дочь дворянина Лукоперова. Жили мы тихо и мирно, только... грешна я, милые, ой грешна!..

   И все, без утайки, поведала она своим нежданным друзьям всю жизнь день за днем. И одинокую девичью скуку, и встречу с Чуксановым, и его ссору с братом, и свои обещания. Поведала про гнев на брата, про жалость к обиженному, а потом про страшные дни перед приходом разбойников. Рассказала наконец и про ужасную казнь отца и брата, совершенную Василием.

   - Как вспомнила я теперь все это, как увидела лицо его тогда злобное - сразу не любовь, а страх меня охватил. Бежала бы я от него за тридевять земель. Часу с ним бы не провела. Кровь моих родных на нем...

   - Ты и бредила-то все этими страхами, - сказал Викентий.

   - Что я говорила тебе, батька? - опять повторила попадья. - Николи она разбойника любить не может!

   А Никодим только вздыхал, качая седою головою.

   - Всякая неправда родит неправду и зло - зло. Боже милостивый, крови-то сколько! Исступления, неистовства! Яко дикие звери грызут друг дружку и кровь пьют, как вурдалаки!

   - Батюшка! Родные мои, спасите меня от него! - опять заговорила с плачем Наташа

   Никодим закачал головою и развел руками.

   - Родненькая, да как же сделать-то это? Скрыть тебя, придет он, нас убьет, дом сожжет... И когда придет? Бежать всем. Куда? Везде они, как алчные звери, рыщут и алчут крови. Не уйдешь от них. Пожди, доченька, может, Бог смилостивится и откроет нам пути Свои!..

   - Нет ли у тебя, Наташенька, человека какого? Moжет, ему весточку подать? Может, он пособит? - сказала попадья.

   Наташа вспыхнула и потупилась.

   - Есть, да боязно только, - прошептала она.

   - Кто, милая?

   - Сватался ко мне князь Прилуков из Казани...

   - Ну?..

   - Только я его и видела-то раз. Да и сватался он, как бы и нет. Батюшка сказывал мне только, что братец за него сватать меня хотел...

   - А как дойти до Казани? Слышь, они все там, разбойники! О, Господи, страшен ты гневом Своим, но велик милостью!

   - Мы тебе пока за отца с матерью будем, а Викеша за братца, - ласково сказала попадья.

   Тихо и мирно потекла жизнь. Наташа полюбила всех и ее полюбили. Сидела она в своей светелке долгими днями, а подле нее то Викентий, то Марковна. Викентий рассказывал про славный город Киев, под которым он жил, про сестру свою Анусю, про буйное нападение пьяных казаков и смерть сестры. Марковна рассказывала старинные были, а вечером приходил отец Никодим и беседовал о священном.

   Словно тихий сон казалась жизнь Наташе, но время от времени душу ее тревожили мысли. Думала с ужасом она о Василии, о том, как встретится с ним. Иногда мелькало у нее в уме: "Убьют, может", и она не знала, греховна эта мысль или нет. Порою ночью она вскакивала в страхе и кричала: ей казалось, что за нею пришел Василий со своими казаками.

   И однажды припомнился ей ее вещий сон, тогда, в страшную ночь. Весь припомнился, до мелочи. Припомнился и князь, от которого все вокруг освещалось, словно от ясного солнца. "Может, придет и спасет!" - мелькало у нее в мыслях, и она, краснея от дум своих, тихо шептала: "Приди!"

   Вспомнился он ей, когда она встречала и провожала его чарою вина. Вспомнилась статная фигура, вспыхнувшее лицо, горячий взгляд.

   И теперь каждый раз, как начинала она думать о Василии и сердце ее сжималось от страха, вдруг словно луч мелькала мысль о князе Прилукове, и сердце снова начинало биться покойно и ровно.

   Она полюбила говорить о князе с Викентием.

   Добрый горбун выучился понимать ее мысли, и они по целым часам говорили о том, что настанет конец всем страхам и на выручку явится сам князь. Словно в сказке! А в Саратове вдруг объявилась тревога и проникла даже в тихий дом отца Никодима.

   - Слышь, - сказал он однажды, - бают, воров-то государево войско разбило. Сам он бежал, и все врозь!

   Наташа набожно перекрестилась, и лицо ее озарилось улыбкою.

   - Значит, и нам спасение!

   - Похоже, Наташенька! Только теперь стало еще страшнее. Покуда, вишь, городские да посадские за ум взялись, захотели государю прямить и казаков прогнать, а они бьют людей-то посадских. Что ни день, то бой!

   - Прогонят теперь! - убежденно сказал Викентий. - Будем молиться об этом!..

   Наташа ожила при мысли о спасении. Значит, скоро кончится смута, воров побьют, и не будет ей страшен Василий.

   Она сидела за пяльцами у оконца и тихо беседовала с Викентием, когда по лестнице вдруг раздались поспешные шаги, настежь распахнулась дверь, и на пороге словно вырос Василий.

   В первое мгновение Наташа встала, выпрямилась и словно окаменела от ужаса.

   - Он! - вдруг раздался пронзительный вопль, и Наташа даже не узнала своего голоса. Но страх вдруг исчез в ней, и она стала покойна.

  

  

   Василий не слыхал ее крика, отдавшись восторгу. Он двинулся к ней с протянутыми руками и заговорил:

   - Выздоровела, рыбка моя! Ну вот мы и вместе!

   - Прочь! - грозно крикнула Наташа, отодвигаясь от него.

   Василий вздрогнул и остановился, опустив в изумлении руки.

   - Как? - растерянно произнес он, и все перечувствованные им страхи сжали его сердце.

   - Прочь, убийца! - повторила Наташа - Прочь, разбойник! Не прикасайся ко мне! Ты весь в крови!

   - Наталья, в уме ли ты? Что говоришь? Тебя ради я пошел на это!

   - Меня ради? - строго произнесла она. - Не смей говорить этого! Меня ради ты сжег на огне моих отца и брата? Сквернил храмы Божьи? Бил женщин и детей, топил и вешал безоружных? Меня ради! Прочь от меня! Ты страшен, ты противен! Прочь!

   Кровь прилила к лицу Василия.

   - Но я люблю тебя!

   - А я ненавижу! Проклятый ты!

   - Наталья, сжалься! Я умру без тебя. На что мне жизнь?

   - Умри! Только мало тебе одной смерти! - с презрением и ненавистью сказала она.

   У Василия закружилась голова. Злоба охватила его.

   - Так нет же! - воскликнул он. - Ты моя и моею будешь!

   Он кинулся к ней и сжал в своих объятиях.

   - Пусти! - закричала она, плюнув ему в лицо.

   - Моя!

   Василий поднял ее. В это время на него бросился карлик.

   - Убей меня, я не отдам ее! - закричал он, хватая его руку. Наташа вырвалась.

   - Так сдохни! - прорычал Василий, обнажая кинжал, и карлик со стоном покатился по полу. Попадья пошатнулась и лишилась чувств.

   Василий отбросил кинжал, снова схватил Наташу и, подняв ее, понес с лестницы.

   - Придержите попа! - сказал он своим товарищам. - И за мною!

   Он вышел с драгоценною ношею и быстро пошел, не чувствуя даже ее тяжести. Наташа бессильно висела на его плече.

   Через несколько минут его нагнали товарищи.

   - Поп-то проклинает нас, беда! - с усмешкой сказал Кривой.

   - Помоги нести! - хмуро ответил Василий. - А ты, - обратился он к Горемычному, - заготовь коней! Скоро!

   Он вошел в воеводский дом. Там суетился Гришка Савельев.

   - Это что еще? - воскликнул он при виде Василия с ношею.

   - Невеста моя! - хмуро ответил Василий и, положив на лавку, стал заботливо ее встряхивать.

   Она пришла в себя и села на лавку.

   - Ну, брось дурить! - грубо сказал ей Василий. - Сейчас поедем!

   Гришка насмешливо посмотрел на него:

   - Это с ею?

   Василий молча кивнул.

   - Твое дело! - сказал Гришка. - Мы на круге решили на Пензу ехать. Там наших много! Укрепимся, отпор дадим! Ты с нами?

   - А хоть и с вами! Мне все равно!

   - Ну, ин! Тогда готовсь. Наши седлают!

   - А я за конями послал!

   Наташа сидела безмолвная, печально опустив голову. "Словно в сказках о разбойниках, - думала она, - и что я поделаю". Но в то же время в душе ее складывалось решение о смерти.

   - Есть кони! - сказал, входя, Горемычный. Василий встал.

   - Так и я на Пензу! - сказал он Гришке.

   - Слушай, - обратился он к Наталье, - я тебя вязать не буду, но если ты станешь руками махать, всю перевяжу и к торокам прикреплю!

   Наталья покорно опустила голову.

   - Идем!

   Василий вывел ее. Казаки усадили ее в седло. Василий вскочил на коня, и они поскакали.

   Странные чувства волновали Василия. Он и любил, и ненавидел теперь Наталью. Ему хотелось и осыпать ее поцелуями, и бить; хотелось упасть к ее ногам и зарезать.

   Наталья же словно окаменела. В душе ее не было ни печали, ни отчаяния, ни страха, в уме - мыслей.

   А сытые кони мчали их по глухой степи, и топот их звонко разносился по воздуху.

  

  

  

   Прилуков-князь едва дал передохнуть своему войску и тотчас двинулся на Самару, которая с такою же легкостью передалась ему, с какой недавно Стеньке Разину.

   Из клетей и амбаров и из разных скрытных мест повылазили перепуганные насмерть бояре, дворянские дети, дьячки и подьячие.

   Князь Прилуков тотчас поставил временного воеводу, открылись застенок и тюрьмы, и снова кровь полилась широкой волною, только на этот раз с переменою ролей. Вокруг Самары и по берегу, словно роща, выросли ряды виселиц, и на них закачались казаки, бунтовавшие холопы, башкиры, стрельцы-изменники и перекинувшиеся посадские.

   Прилуков сидел в Самаре три дня, каждый день во все стороны рассылая отряды для поимки воров, и со всех концов их приводили десятками.

   Воевода по чести чинил каждому допрос и потом казнил.

   - Вот так здорово! - смеялся Дышло. - Как мы их разметали, князюшка! Словно кречет глупых ворон!

   - Пожди, - отвечал князь, - крамола-то, вишь, как проказа рассыпалась! До Москвы, бают!

   - Здесь-то, князюшка, мы ей дыхнуть не дадим! Князь качал головою и вздыхал.

   - Крови-то, крови напрасной сколько!

   Он жалел холопов, которые как бессмысленное стадо овец за одним бараном шли по слову пьяного казака, не зная куда, а теперь десятками гибли на виселицах, корчились на колах...

   Через три дня в Самаре побледнел призрак Разина, и князь встрепенулся:

   - В Саратов! - сказал он старшим начальникам своего войска.

   Если бы кто видел сердце князя во время нахождения в Самаре, тот назвал бы это геройским подвигом.

   Мысль о Лукоперовых и их вероятной участи не давала минуты покоя князю. В то же время смутно в нем пробуждалась надежда, что, может быть, они успели укрыться, спастись от мстительной расправы разбойников, и эта надежда волновала его глубокой радостью. Так бы и полетел он в Саратов, но воинский долг заставлял его быть в Самаре, и он, мучаясь и терзаясь, оставался.

   И наконец выступил... По дороге ему встречались мятежные шайки, еще не знавшие о поражении Разина, встречались и беглецы из-под Симбирска, и вновь образуемые отряды. Он разбивал их один за другим, забирал пленных и быстро двигался к Саратову.

   Гришка Савельев с казаками уже оставил город, и только не многие пьяные и охочие до наживы еще толкались по улицам города, когда показалась первая сотня княжеского войска.

   Посадские с воплями о помилованье раскрыли ворота, раздался колокольный звон, и священники вышли навстречу князю с крестами.

   - Много лет государю Алексею Михайловичу! - кричала толпа.

   - Смерть разбойникам!

   - Смилуйся над нашим убожеством!

   Посадские вмиг переловили запозднившихся казаков, с десяток гультяев тоже попали под опалу, вокруг воеводского двора, где остановился князь, затолпился народ.

   Князь Прилуков вышел на крыльцо.

   - Нет у меня государева указа о милости, - сказал он, - сами ее заслужите! Всех воров и изменников сюда во двор приводите, а сами крест на верность государю целуйте. А пока что, может, кто из бояр, дьяков али подьячих жив остался, так ко мне его!

   - Есть, есть такой! - закричали в толпе голоса.

   - Мы его мигом!