Писемский Алексей Феофилактович - Мещане

sp; - Я бумагу эту уничтожу! - воскликнул Олухов и ударил кулаком по столу.

  - А когда вы так, - начала Домна Осиповна (она с своими раздувшимися ноздрями и горящими глазами была в гневе пострашней мужа), - то убирайтесь совсем от меня!.. Дом мой!.. Заплатите мне пятьсот тысяч и ни ногой ко мне!

  - Пятисот копеек вы от меня не получите!.. - кричал Олухов и, встав из-за стола, ушел к себе вниз.

  После этого разговора с Домной Осиповной и сделался припадок истерики.

  Олухов между тем, выспавшись, почувствовал робость в отношении жены, очень хорошо сознавая, что без ее участия в делах ему одному ничего не сделать. Придя к ней вечером, как только с ней кончилась истерика и она, совершенно еще ослабевшая, лежала в постели, он стал просить у ней прощения. На это ему Домна Осиповна сказала:

  - Оставь меня совершенно на свободе и слушайся только, что я тебе буду советовать.

  Олухов на все согласился и уехал в "Эрмитаж", чтобы хоть там рассеяться после сибирской скуки.

  Покорность мужа не очень успокоила Домну Осиповну. Она знала, какие экспромты от него бывают, по прежней своей жизни с ним. Что касается Бегушева, так она и подумать об нем боялась, зная наперед, что с ним бороться ей гораздо будет труднее, чем с мужем... Словом, она находила себя очень похожей на слабый челн, на который со всех сторон напирают волны и которому единственное спасение - скользить как-нибудь посреди этого и не падать духом.

  - Муж мне сказывал, - продолжала она занимать своих гостей и обращаясь более к доктору, - что в деле Хмурина открылись уголовные преступления и что будто бы он арестован!

  - Об этом в газетах есть!.. - сказал Перехватов. - Хоть бы что-нибудь с этими господами делали!.. - продолжал он с несвойственным ему озлоблением. - Нельзя же им позволять грабить людей, честно добывающих себе копейку и сберегших ее.

  В это время вдруг вошел Олухов, а за ним и Грохов.

  - Это откуда ты и отчего не звонил?.. - спросила не совсем дружелюбно мужа Домна Осиповна.

  - Мы прямо снизу, с моей половины, по черной лестнице прошли, - отвечал ей Олухов тоже довольно сурово и поместился на самое отдаленное кресло. С Бегушевым он почти не поклонился!

  - Как это приятно ходить по грязным черным лестницам!.. - сказала Домна Осиповна.

  Ей очень не понравилось такое нечаянное появление мужа, которое потом он и повторять, пожалуй, будет!

  Грохова она представила Бегушеву и доктору, назвав его: "Адвокат Грохов".

  - Он хлопочет и по вашим делам? - спросил ее доктор тихо.

  - Да!

  Доктор сделал знаменательную мину и неодобрительно качнул головой.

  Грохов неуклюже раскланялся. Бегушеву и доктору.

  Домна Осиповна пригласила его садиться.

  Грохов сел. Выражение лица его и вообще вся посадка его были исполнены самодовольства. Домна Осиповна очень хорошо понимала причину этого самодовольства и заранее предчувствовала, что за дело, которое думала она предложить ему, он страшную цену заломит; но она дала себе слово не очень ему поддаваться.

  Начавшийся затем разговор опять перешел на Хмурина.

  - Не известно ли вам, как человеку, ближе нас стоящему к судебному ведомству, за что арестован Хмурин? - спросил доктор Грохова.

  На лице того появилась насмешливая улыбка.

  - Арестовал его еще пока только прокурорский надзор! - проговорил он.

  - Но прокурорский надзор, конечно, сделал это на основании каких-нибудь фактов!.. Факты эти вы знаете?

  - Знаю! - отвечал, ядовито усмехаясь, Грохов.

  - Какие же они? - допрашивал доктор.

  - А такие, - продолжал Грохов, - что будто бы найдены в банковском портфеле господина Хмурина векселя с фальшивыми подписями от людей уже умерших, и фальшивыми, заметьте, по мнению только экспертизы, а какова наша экспертиза, это знает все русское общество!.. Далее, прокурорский надзор рассказывает, что существуют подложные накладные от фирмы господина Хмурина, подложные счеты для залога товаров... Спрашивается: стоило ли такому богачу, как Селивестр Кузьмич, заниматься подобным вздором!.. Вот-с вам факты прокурорского надзора!..

  На прокурорский надзор Грохов главным образом был сердит за то, что сам его очень побаивался - по случаю своей собственной деятельности.

  - Но какой же богач ваш Селивестр Кузьмич, когда он банкротом сделался! - воскликнул доктор. - Разорил целый банк, а с ним и тысячи людей!

  - Банкротом он сделался последнее время, и то по политическим причинам, а векселя и накладные гораздо раньше существовали, и наконец... Это невероятно даже... прокурорский надзор дошел до того, что обвиняет господина Хмурина, - как бы вы думали, в чем? В убийстве-с, ни больше ни меньше, как в убийстве одного из своих кредиторов, с которым он случайно пообедал в трактире, и тот вскоре после того помер!.. Значит, господин Хмурин убил его?

  - Эта история была вовсе не так! - продолжал горячиться доктор. - Вовсе!.. Я ее слышал подробно: господин Хмурин несколько времени и весьма усердно упрашивал этого кредитора своего отобедать с ним, говоря, что тут он и получит от него расчет... взял для этого обеда самый отдаленный номер... В номере этом некоторые из публики слышали крик и, когда спрашивали половых: "Что такое там?", им отвечали, что купцы одни разгулялись; а после этого кредитор этот, не выходя из трактира, умер, и при нем ни векселя, ни денег не найдено!

  На такой рассказ Грохов громко расхохотался.

  - Роман-с!.. Роман! - сказал он. - И как это правдоподобно: убить или отравить, что ли там, человека средь белого дня... в трактире... при стечении публики.

  - Мне самой это кажется невероятным! - поддержала Грохова и Домна Осиповна. - Впрочем, что мы все говорим о чужих делах; пора нам о своем деле потолковать, - прибавила она, взглянув на Бегушева, который все время сидел, потупя голову.

  - Именно-с, лучше о своих делах нам толковать! - согласился с ней Грохов.

  Доктор при этом встал.

  - До свиданья! - сказал он, протягивая ей руку.

  - До свиданья! - проговорила Домна Осиповна, всовывая ему в руку пятирублевку.

  Она очень рада была, что доктор уезжает, рассчитывая, что совещание ее с Гроховым и мужем недолго продолжится, что те тоже уедут скоро, и она останется с Бегушевым вдвоем.

  - Извините, Александр Иванович, я через минуту вернусь к вам, - отнеслась Домна Осиповна к тому.

  Бегушев ни слова ей не ответил и, когда Домна Осиповна, Олухов и Грохов ушли, он стал с понуренной головой и мрачным выражением в лице прислушиваться к довольно оживленному разговору, начавшемуся между ними в соседней комнате.

  Грохов говорил:

  - Прежде всего-с надобно, чтобы духовная была утверждена, а потом ходатайствовать о вводе во владение!

  - Но кто же это сделает?.. Кто?.. - настойчиво спрашивала Домна Осиповна.

  - Я-с, если это вам угодно!.. - отвечал Грохов.

  - А что же это будет стоить со всеми казенными расходами и с платой вам? - любопытствовала Домна Осиповна.

  - Стоить будет порядочно, но, слава богу, найдется потом из чего заплатить!.. - объяснял Грохов.

  - Да, но эта неопределенность хуже всего!.. - произнесла Домна Осиповна. - И потом как же и от кого я получу следующие мне собственно пятьсот тысяч?

  - В таком случае, - возразил ей Грохов, - возьмите вы доверенность от Михаила Сергеевича и хлопочите сами, тогда не будет для вас никакой неопределенности.

  Домна Осиповна видела, что он обиделся, и сочла за лучшее несколько уступить ему.

  - Сама хлопотать я не могу, вы это знаете... Хлопотать вы будете, и только возьмите за это к тем двум тысячам, которые я вам должна, еще три, и выйдет пять! - проговорила она.

  - А дорога в Сибирь ваша? - спросил Грохов.

  - Нет уж, все ваше! - отвечала Домна Осиповна.

  - Как это можно: дорога должна быть наша! - произнес еще первое слово Олухов, припомнивший, сколько он сам просадил денег по дороге в Сибирь и оттуда и напиваясь на каждой станции шампанским.

  - Вот поди ты и разговаривай с барынями! - сказал, усмехнувшись и мотнув ему головой, Грохов.

  - Что ж с барынями?.. Адвокатов нынче много, не первое время... - заметила Домна Осиповна.

  - Но много ли добросовестных?.. - спросил Грохов.

  - Есть и добросовестные! Извольте: дорога наша... - раскошелилась, наконец, Домна Осиповна.

  - Слушаю-с! - произнес не без удовольствия в голосе Грохов.

  - Итак, по рукам, значит? - сказала Домна Осиповна.

  - Да-с, по рукам!.. - подхватил Грохов, и они в самом деле ударили рука в руку.

  После этого Грохов и Олухов стали собираться уезжать... Последнему смертельно хотелось в "Эрмитаж", чтобы там так же рассеяться, как и вчера; но только у него в кармане денег не было ни копейки.

  - Дай мне, пожалуйста, рублей двести! - шепнул он жене.

  Та с удовольствием подала ему из своего портмоне просимую им сумму и при этом тоже очень тихо сказала ему:

  - Вы, пожалуйста, когда возвратитесь, то проходите к себе вниз, я знаю, какие вы явитесь!

  - Понимаю я это! - отвечал тот и не замедлил уехать вместе с Гроховым.

  Бегушев из всего предыдущего разговора, конечно, слышал только половину, но и того было очень достаточно!

  Домна Осиповна возвратилась к нему с лицом добрым, любящим и, по-видимому, совершенно покойным. По ее мнению, что ей было скрывать перед ним?.. То, что она хлопотала по своим делам? Но это очень натурально; а что в отношении его она была совершенно чиста, в этом он не должен был бы сомневаться!

  Бегушев, когда она уселась около него, все еще не поднимал головы. Домна Осиповна сама уже взяла и поцеловала его руку, тогда только он взмахнул на нее глазами.

  - Ну вот, наконец начинает все понемногу устраиваться, - сказала она. - Через какие-нибудь полгода я уеду с вами надолго... надолго...

  - Никогда ты не уедешь со мной надолго!.. - проговорил Бегушев. - Полгода еще ждать! - воскликнул он. - Но как же я эти полгода буду существовать посреди того общества, в которое вы меня поставили?

  - В какое я тебя общество поставила? - спросила с удивлением Домна Осиповна.

  - А в такое, какое сегодня у вас было!

  - Ах, боже мой, ты можешь совсем не видать этого общества; я к тебе буду ездить, а ты ко мне и не заглядывай.

  У Бегушева на языке вертелось сказать ей: "А сама ты разве не такая, как окружающее тебя общество?"

  - Но как же ты хочешь, чтобы мы устроили жизнь нашу? - спросила его Домна Осиповна.

  - Не знаю как!.. - отвечал Бегушев. - Я захочу устроить так, а твои дела потребуют другого!

  Домне Осиповне показалось, что Бегушев отбояривается от нее и что она ему надоела; но, взглянув на мученическое выражение лица его, она убедилась, что он любит ее, и глубоко любит!

  - Ты сегодня не в духе, и я не в духе; не будем больше об этом говорить; дай, я тебя поцелую!..

  И она начала его целовать, но Бегушев сидел, как истукан, и потом, вдруг поднявшись, сказал:

  - Прощай!

  Домна Осиповна начала было умолять его, чтобы он посидел, но Бегушев, отрицательно мотнув головой, поцеловал ее, и она заметила при этом, что глаза его были полны слез.

  Домна Осиповна хотела было проводить его, по обыкновению, до передней, но Бегушев не позволил ей того.

  - Не провожайте меня!.. Для чего это? - проговорил он досадливым голосом и быстро ушел.

  Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с рыданием в голосе: "Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!" Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он писал ей: "Прощайте, я уезжаю!.. Я ли вас мучил, вы ли меня, - не знаю!.. Но нам вместе жить нельзя! Всякие человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!" Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу - неизвестно! У Домны Осиповны едва достало силы возвратиться домой, где с ней опять сделалась истерика. Олухов, бывший в это время дома, поспешил послать за Перехватовым, который незамедля приехал и оставался у Домны Осиповны до глубокой ночи; постигший ее на этот раз припадок был еще сильнее прежнего.

  Бегушев, когда приезжала к нему Домна Осиповна, был дома и только заранее еще велел всем говорить, что он уехал из Москвы. После ее звонка и когда Прокофий не принял ее, Бегушев усмехнулся, но так усмехаться не дай бог никому! Через неделю он в самом деле уехал за границу.

  Глава VI

  Париж, освещенный полдневным солнцем, блистал белизною своих зданий. К театру Большой Оперы подходили с противоположных сторон два человека и, сойдясь у переднего фаса, они оба произнесли на русском языке довольно радостные восклицания.

  - Кузен!.. - сказал один из них.

  - Ваше превосходительство! - отвечал другой.

  Это были Бегушев и тот широкоплечий генерал, которого мы некогда встретили в Москве. Они были несколько сродни и считались кузенами.

  Генерал на этот раз был, по заграничному обычаю, в штатском платье и от этого много утратил своей воинственности. Оказалось, что плечи его в мундире были ваточные, грудь - тоже понастегана. Коротенькое пальто совершенно не шло к нему и неловко на нем сидело, но при всем том маленькая рука генерала и с высоким подъемом нога, а более всего мягкие манеры - говорили об его чистокровном аристократическом происхождении. Фамилия генерала была Трахов.

  - Не правда ли, как хорош этот театр! - говорил он Бегушеву.

  - Нет, нехорош! - отвечал тот.

  Генерал был удивлен таким мнением.

  - Чем? - спросил он.

  - Пестро и линий ломаных много!

  - Да, но согласитесь, что и вид сундука, как у наших театров, не очень приятен!

  Бегушев на это ничего не ответил и пошел еще раз обходить кругом театр. Генерал тоже последовал за ним, но ему скоро сделалось это скучно.

  - Где вы завтракаете? - спросил он Бегушева.

  - Где придется! - отвечал тот.

  - В таком случае пойдемте вот тут недалеко к Адольфу Пеле, в недавно открытый ресторанчик - прелесть что такое!

  Бегушев согласился.

  В ресторанчике Адольфа Пеле, должно быть, очень хорошо знали генерала и бесконечно его уважали, потому что сейчас же отвели ему маленькое, но особое отделение. Усевшись там с Бегушевым, он произнес, с удовольствием потирая руки:

  - Вы, конечно, ничего не будете иметь против спинки молодого барашка? - сказал он Бегушеву.

  - Напротив, я всегда за это блюдо!

  Генерал приказал приготовить сказанную спинку, пояснив при этом главному гарсону, что друг его, Бегушев, такой же, если не больший, гастроном, как и сам генерал.

  - О, один вид monsieur... (фамилию Бегушева француз не запомнил сразу)... вид monsieur говорит это.

  Баранья спинка скоро была подана. Генерал с классическим мастерством разрезал ее и одну половинку положил Бегушеву на тарелку, а другую себе.

  - Вы согласны, что парижская баранина - лучшая в мире? - говорил он.

  - Кавказская, по-моему, лучше!.. - сказал Бегушев.

  - Так!.. Так!.. Виноват, я и забыл это! - воскликнул генерал. - Вообще, mon cher, я очень счастлив, что встретил вас, - продолжал он, удовлетворив первое чувство голода.

  Бегушев поблагодарил его.

  - Я чрезвычайно люблю всех москвичей, даже самую Москву - грязноватую, конечно, но в которой в то же время есть что-то родное, близкое сердцу каждого русского человека!

  - Может быть, эта самая грязь и есть нам родное! - произнес, усмехаясь, Бегушев.

  - Может быть, - согласился генерал, - но, как бы то ни было, я Москву люблю!

  - А я, напротив, всегда считал вас заклятым петербуржцем, - продолжал Бегушев с прежней усмешкой.

  - Нет!.. Нет!.. - возразил генерал. - Особенно последнее время, особенно!.. Когда все там как-то перессорились...

  Бегушев вопросительно взглянул на него.

  - Чего лучше было наших отношений с вашим другом Ефимом Федоровичем Тюменевым, - объяснил генерал, разводя своими небольшими руками. - Он каждую неделю у нас обедал... Жена моя, вы знаете, была в постоянном восторге от него и говорила, что это лучший человек, какого она когда-либо знала, - а теперь мы не кланяемся!

  Бегушев усмехнулся.

  - Из-за службы, вероятно, что-нибудь вышло? - спросил он.

  Генерал пожал плечами.

  - Из-за службы, если хотите... Впрочем, прежде надобно рыбу заказать: барбю, конечно?

  - Хорошо, - одобрил Бегушев.

  - Барбю с этим... моим соусом! - сказал генерал гарсону.

  - Oui, monsieur!* - отвечал тот.

  ______________

  * Да, сударь! (франц.).

  Генерал снова приступил к своему рассказу.

  - Прошлой зимой с письмом от Ефима Федоровича вдруг является ко мне... вы непременно знаете его... является граф Хвостиков.

  - Хвостиков с письмом от Тюменева? - переспросил Бегушев.

  - Да!.. С письмом, где Ефим Федорович просит меня определить графа Хвостикова на одно вакантное место. Я давным-давно знаю графа лично... всегда разумел его за остроумного бонмотиста и человека очень приятного в обществе; но тут вышел такой случай, что лет пятнадцать тому назад он уже служил у меня и занимал именно это место, которого теперь искал, и я вынужденным был... хоть никогда не слыл за жестокого и бессердечного начальника... был принужден заставить графа выйти в отставку.

  - За что? - спросил Бегушев.

  Генерал пожал плечами.

  - Он растратил у меня казенные деньги!..

  Последние слова генерал хотя и говорил по-русски во французском ресторане, но все-таки счел за лучшее сказать почти шепотом Бегушеву.

  - Так что я, спасая уже честь моего ведомства, внес за него, и внес довольно значительную сумму - понимаете?

  - Понимаю, - проговорил Бегушев.

  - Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: "Ефим Федорович, - пишу я ему, - зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты... - и подробно описал ему самый факт, - и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?"

  - Очень хорошо сделали, что так прямо поставили Тюменеву вопрос; он, вероятно, и не знал этой проделки Хвостикова, - сказал Бегушев.

  - А вышло, cher cousin*, нехорошо!.. - продолжал генерал грустным голосом. - Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего ведомства, - Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух...

  ______________

  * дорогой кузен (франц.).

  На этом месте генерал был отвлечен от своего разговора: принесли барбю с дымящимся соусом. При виде этого блага нечто вроде легкого радостного ржания послышалось из груди генерала. Он забыл в одно мгновение Тюменева, все служебные дрязги и принялся есть.

  - Эта рыба, я вам говорю, как бархат мягкий, щекотит приятно во рту. А соус как вы находите?

  - Хорош! - одобрил Бегушев.

  - Изобретатель его я! - произнес генерал с гордостью, указывая на себя.

  - Виват вам! - сказал Бегушев, улыбаясь.

  Генерал потом обратился к стоявшему невдалеке гарсону.

  - Французской публике нравится мой соус? - спросил он.

  - Oui, monsieur! - воскликнул тот и с свойственной французам льстивостью объяснил, что весь Париж в восторге от этого соуса.

  Генерал самодовольно улыбнулся.

  - Но почему вы, - сказал ему Бегушев, - еще раз не написали Тюменеву или даже просто не подошли к нему и не спросили у него, за что он так сильно на вас рассердился?

  - Ну, cher cousin, согласитесь, что это было бы очень щекотливо для моего самолюбия; кроме того, оказалось бы, вероятно, и бесполезно... мне вскоре потом рассказали... - Тут генерал приостановился как бы в нерешительности, говорить ли то, что он хотел говорить. - Но только, пожалуйста, чтобы это было entre nous*, и не проговоритесь как-нибудь Тюменеву, - начал он. - Мне рассказали... вот уж именно, как справедливо говорят, что если где выйдет неприятность, так прежде всего надо спрашивать: какую тут роль женщина играла?.. Рассказали, что madame Мерова, дочь графа Хвостикова, которую, может быть, вы видали?..

  ______________

  * между нами (франц.).

  - Видал! - проговорил Бегушев.

  - Она очень хорошенькая и, главное, чрезвычайно пикантная, что весьма редко между русскими женщинами: они или совсем больные, или толстые... madame Мерова прежде была в интимных отношениях с Янсутским, которого вы тоже, вероятно, встречали в обществе?

  - Встречал, - отвечал с презрительною улыбкою Бегушев.

  - А кстати, он здесь, в Париже, и хотел сюда прийти завтракать со мной.

  Бегушев нахмурился.

  - Я не охотник до него! - произнес он.

  - Я сам имел его прежде на очень худом счету; но вот, встретясь в Париже с ним, убедился, что он человек очень услужливый, расторопный... и все мне жаловался на madame Мерову - говорил, что она такая мотовка, что невозможно!.. Последнее время сотни тысяч она стала из него тянуть!

  - Врет он все, негодяй! - воскликнул Бегушев. - Последнее время он не кормил ее даже!

  Генерал был поражен.

  - Pourquoi* - спросил уж он по-французски.

  ______________

  * Почему? (франц.).

  - Черт его знает, pourquoi! Отделаться, видно, хотел от нее, - отвечал Бегушев.

  - Скажите! - произнес генерал. - Но мне потом рассказывали, - прибавил он негромко, - что madame Мерова составляет предмет страсти Тюменева; вы слышали это?

  - Слышал что-то такое, - проговорил Бегушев.

  - И вы не придаете этому никакого значения большого?

  - Совершенно никакого!

  - Ну-с, а я вам на это скажу, что Ефим Федорович влюблен в эту дамочку до безумия, до сумасшествия!.. До дурачества... Это в Петербурге все знают и все говорят!

  - До каких дурачеств? - спросил Бегушев.

  - До разных!.. Делать можно многое; но, понимаете, приличие во всем! Еще Пушкин сказал: "Свет не карает заблуждений, но тайны требует для них!"{152} А Ефим Федорович сделался очень неосторожен... причину его ссоры со мной, конечно, все очень скоро отгадали, и это бросило на него сильную тень... Потом... только опять умоляю, чтобы все это осталось между нами!.. Он живет теперь в Петергофе на одной даче с madame Меровой; их постоянно видят вместе на пароходе и на железной дороге; они катаются, гуляют вдвоем, а в Петергофе, как нарочно, нынешнее лето очень много поселилось сенаторов, членов государственного совета... все они знакомы с Ефимом Федоровичем и, встречая его с этой авантюристкой, удивляются, шокируются!.. Жена моя, которая тоже живет в Петергофе, просто в отчаянии и не знает, принимать ли ей Ефима Федоровича, или нет, когда он приедет к ней.

  - Фу ты, боже мой, какая строгость! - воскликнул Бегушев. - Мало у вас этого в Петербурге!

  - Без сомнения!.. Но Ефиму Федоровичу не следовало бы это делать; к нему как-то это нейдет! Жена моя, понимаете, никак не может помириться с этой мыслью и прямо мне пишет, что она ото всех людей ожидала подобного рода жизни, но не от Тюменева.

  - Мало ли чего женщины ожидают и не ожидают от мужчин!.. - заметил не без намека Бегушев.

  - Разумеется!.. Особенно жена моя, которая чересчур уж prude!..* - подхватил генерал и потом, после короткого молчания, присовокупил: - А что, мы не выпьем ли с вами бутылку шампанского? Я - русский человек, не могу без шампанского!

  ______________

  * строга!.. (франц.).

  Бегушев не отказался.

  - Шампанского! - приказал генерал гарсону.

  - Frappe a la glace?* - спросил тот.

  ______________

  * Замороженного во льду? (франц.).

  - Un tout petit peu!* - отвечал генерал.

  ______________

  * Чуть-чуть! (франц.).

  Шампанское подали, которое оказалось не frappe a la glace и очень плоховатого качества; но как бы то ни было, выпив его стакана два, генерал решительно пришел в умиленное состояние.

  - Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне вот, сидя в этом маленьком кабачке, припомнилось, как мы с вами, cousin, служили на Кавказе и стаивали на бивуаках... Для вас, конечно, это было очень тяжелое время!

  - Напротив, я никогда не был так счастлив, как тогда! - возразил Бегушев.

  - И это возможно!.. Очень возможно!.. - согласился генерал. - Одна молодость сама по себе - и то уже счастье!.. Я после вас долго оставался на Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об храбром офицере!

  - Что за особенно храбрый я был! - возразил Бегушев скромно.

  - Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, - эти слова генерал начал опять говорить потише, - который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: "Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!.." Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames... не Наталья Сергеевна, нет, другая... говорила, что вы ей напоминаете рыцаря средневекового!

  Бегушев при этом поднялся.

  - Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, - останавливал его генерал.

  - Нет, я имею дело! - сказал ему решительно Бегушев, главным образом спешивший оставить ресторан, чтобы не встретиться с Янсутским.

  - Еще одно слово, cher cousin! - воскликнул генерал. - Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая графу Хвостикову.

  Генерал главным образом боялся Тюменева по службе!

  - Хорошо, напишу, - отвечал ему с улыбкой Бегушев и, расплатившись за завтрак, ушел.

  Генерал дожидался Янсутского часов до трех, наконец тот явился - тоже в штатском платье, с окончательно пожелтелой, перекошенной и как бы оглоданной рожей.

  - Где вы были это? - спросил его генерал.

  - В разных местах!.. - отвечал Янсутский. - Дюжину устриц!.. - прибавил он гарсону.

  - Как можно в мае месяце есть устрицы! - остановил его генерал.

  - Отчего не есть? - спросил Янсутский.

  - Устрицы в мае любят, а у них четыре сердца, и вообразите, какие они должны быть исхудалые, - разъяснил генерал.

  - В таком случае я ничего не хочу... Дайте мне кофе и коньяку! - сказал Янсутский гарсону.

  Тот подал ему требуемое.

  Янсутский, прилив значительное количество коньяку в кофе, начал прихлебывать его: видимо, что он чем-то был очень встревожен и расстроен.

  - Я завтра уезжаю в Петербург, - объявил он генералу.

  - Зачем? - спросил тот с удивлением и некоторым сожалением.

  - Вызывают по делу Хмурина, - отвечал Янсутский с окончательно перекошенным ртом.

  - Хмурина?.. - повторил генерал еще с большим удивлением.

  - В качестве свидетеля, не больше! - поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. - Это в одной только России могут так распоряжаться... вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал... Спроси бумагой, если что нужно, - я им отвечу, а они меня отрывают от всех моих дел, когда у меня здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим делам, и многое другое!

  - Но что ж было общего между вами и Хмуриным? - спросил генерал.

  - Между нами, крупными деятелями, всегда очень много общего! Офонькина вон тоже тянут, того даже из Египта, с его виллы, где он проживал.

  - Это жида этого Офонькина? - сказал презрительно генерал.

  - Положим, он жид, но он человек очень богатый и чрезвычайно честный!.. - возразил Янсутский. - Не чета этому подлецу Хмурину. - Прежде, когда Янсутский обделывал дела с Хмуриным, то всегда того хвалил больше, чем Офонькина, а теперь, начав с Офонькиным оперировать, превозносил его до небес!

  - Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? - произнес генерал невеселым голосом.

  - Отчего же не состоится?.. Нисколько!.. - воскликнул повеселевшим голосом Янсутский; он в это время выпил еще чашку кофе с коньяком. - Я, что касается до удовольствий, особенно парижских, перед смертной казнью готов идти на них.

  - В таком случае жаль, что я Бегушева не пригласил на нашу прогулку, - продолжал генерал. - Он сейчас здесь со мной завтракал!..

  - С Бегушевым, - слуга покорный! - я никуда не поеду!

  - Но что такое у вас с ним? - спросил генерал с любопытством. - Он как-то этак... да и вы тоже!..

  - Решительно ничего!.. Просто не любим друг друга, взаимные антипатии! - сказал Янсутский, начавший окончательно ненавидеть Бегушева потому, что Домна Осиповна, после разрыва с последним, в порыве досады на него, рассказала Янсутскому, как Бегушев бранил ее за обед у него и как даже бранил самого Янсутского!

  - Между прочим, Бегушев мне сказал, что он знал madame Мерову? - продолжал расспрашивать генерал.

  Он очень любил разговаривать о молоденьких и хорошеньких женщинах, чего дома ему решительно не позволялось делать.

  - Как ему не знать... она близкая приятельница его бывшей приятельницы.

  - Это madame Олуховой, если я не ошибаюсь?..

  - Сей самой-с! - подхватил Янсутский.

  - Но она уж больше не приятельница Бегушева? - спросил генерал.

  - Нет!.. Напротив - враг его!.. Историю эту вашему превосходительству так надо рассказать... Существовали в Москве два гражданские брака: мой с Меровой и Бегушева с Олуховой, и оба в очень недолгом времени один после другого расторглись - по причинам далеко не схожим.

  - А именно? - любопытствовал генерал.

  - Я-с должен был расстаться потому, что, как говорил вам, когда прилив денег был большой, тогда можно еще было удовлетворять желания госпожи Меровой, но когда их уменьшилось, так что же тут сделаешь?..

  - Гм! - произнес генерал, припомня слова Бегушева по этому поводу. - А какая же причина у Бегушева?.. - спросил он.

  - Несколько иная!.. Домна Осиповна главным образом возмущалась тем, что Бегушев оказался скупцом великим!

  - Бегушев! - даже воскликнул генерал, зная всегда кузена за человека весьма тороватого.

  - То есть, не в смысле жизни для себя, нет, а для других!

  - И то неправда! - сказал генерал. - Он мне кузен, его щедрость известна в нашем родственном крупу!

  Янсутский, по обыкновению, ненадолго опешил: он не знал, что Бегушев был родня генералу.

  - По крайней мере в отношении Домны Осиповны Александр Иванович был таков. Он ей, в продолжение всей их любви, не подарил даже какой-нибудь ленты рублевой, - проговорил он.

  Генерал сделал небольшую гримасу. Он решительно недоумевал, зачем Домне Осиповне была нужна рублевая лента.

  Янсутский, как бы поняв его, выразился точнее.

  - Конечно, дело не в ленте рублевой, но Домна Осиповна, что очень натурально и свойственно женщинам, желала, чтобы Александр Иванович подарил ей что-нибудь: ну, хоть какую-нибудь дачку тысяч в пять, в шесть!

  - Она сама богата! Сама бы могла купить себе дачу! - заметил генерал.

  - Но Домна Осиповна желала получить от него, потому что кто же к богатству не стремится присоединить еще большего богатства, - это общее свойство людей! Кроме того, в подарке Бегушева Домна Осиповна увидела бы доказательство любви его.

  Генерал понимал, что женщину, не имеющую средств, мужчина должен на последние средства поддерживать, понимал, что женщина может разорить мужчину: его самого в молодости одна танцовщица так завертела, что он только женитьбой поправил состояние; но чтобы достаточной женщине ждать подарков от своего ami de coeur*... это казалось генералу чувством горничных.

  ______________

  * друга сердца... (франц.).

  - За то, что Бегушев не подарил madame Олуховой дешевенькой дачки, она и подала ему карету? - спросил он с несвойственной ему ядовитостью.

  - За то, - отвечал Янсутский, которому вовсе это было не удивительно в Домне Осиповне. - По крайней мере, она сама мне говорила, что это одна из главных причин! - присовокупил он.

  Хорошо, что седовласый герой мой не слыхал, что рассказывал Янсутский в настоящие минуты о нем и с Домне Осиповне. О, как бы возненавидел он ее, а еще более - самого себя, за то, что любил подобную женщину!

  Вечером Бегушев еще раз встретил генерала. Томимый скукою, он шел с понуренной головой по бульварам, среди многолюдной толпы - идущей, разговаривающей, смеющейся, евшей, пившей в открытых кофейнях, - и, совершенно случайно, взмахнув глазами в сторону, увидал небыстро едущее ландо, в котором на задней скамейке сидели две молодые дамы, а на передней - Янсутский и генерал. Оба кавалера разговаривали с своими дамами самым развязным и веселым образом. О том, какого сорта были эти особы, сомневаться нечего!.. Бегушев, попав в луч зрения кузена и вспомнив суждения его о Тюменеве, погрозил ему пальцем.

  Генерал довольно громко крикнул ему по-русски:

  - Я в Париже, а не в Петербурге, - и затем приложил пальцы своей руки к губам, давая тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю жизнь носить замок на устах своих!

  Глава VII

  Все, что ни говорил генерал Трахов о Тюменеве, была правда. Ефим Федорович, как бы забыв все в мире, предавался идиллии и жил на прелестнейшей даче в Петергофе вместе с m-me Меровой; при них также обитал и папаша ее, граф Хвостиков. С Ефимом Федоровичем случилось явление, весьма часто повторяющееся между грубой половиной человеческого рода - мужчинами. Вначале он предполагал войти в легкие и кратковременные отношения с m-me Меровой. Ефим Федорович, как мы знаем, не испытывал ни разу еще так называемых благородных интриг и не ведал ни роз, ни терниев оных; на первых порах m-me Мерова совершенно его очаровала, и только благодаря своему благоразумному темпераменту он не наделал окончательных дурачеств.

  В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы похорошела: напротив - похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их даче пролетку, в которой сидел Бегушев.

  - Боже мой, кого я вижу! - воскликнула Мерова с неподдельным удовольствием и, соскочив с террасы, бросилась навстречу Бегушеву, обняла и даже поцеловала его.

  За ней следовал и Тюменев. Он был очень доволен этою искреннею радостью Меровой приезду его друга.

  - Откуда? - спрашивал он, тоже обнимая и целуя Бегушева.

  - Из-за границы! - отвечал тот.

  - Но как же тебе не грех было не ответить мне на мое весьма важное для меня письмо, да и потом ни строчки!

  - Я к тебе и прежде не часто писал! - произнес себе под нос Бегушев и при этом потупился.

  - Знаю я... этим только и успокоивал себя... Но где же Домна Осиповна?.. Отчего ты не привез ее к нам?

  Мерова взглянула при этом на Бегушева.

  Домна Осиповна давно уведомила ее о разрыве своем с ним и при этом описала его в самых черных красках, называя его эгоистом, скупцом, злецом. Мерова об этом письме ничего не говорила Тюменеву.

  - Домны Осиповны, вероятно, здесь нет! Я не знаю даже, где она, - объяснил ему Бегушев.

  Тюменев исполнился удивления.

  - Даже не знаешь!.. - проговорил он.

  - Даже не знаю! - отвечал Бегушев с ударением.

  Во все это время Мерова чрезвычайно внимательно смотрела на него.

  - А за границей вы лечились? - спросила она его.

  - Нет, - отвечал Бегушев.

  - Но ты, однако, очень переменился... Совсем поседел... похудел!.. - сказал ему Тюменев.

  - Ужасно!.. Невероятно!.. - подхватила с участием Мерова.

  Бегушев при этом улыбнулся.

  - В природе все меняется - таков ее закон! - сказал он.

  Затем Тюменев начал было его расспрашивать об Европе, об ее литературных, художественных, политических новостях, и при этом, к удивлению своему, заметил, что Бегушев как бы никого там не видал и ничего не читал.

  - Но где же ты, собственно, был? - спросил он его в заключение.

  - В Париже.

  - И что ж там делал?

  - Спал.

  Тюменев расхохотался.

  - Господи!.. В Париже спать?.. - воскликнула Мерова, припоминая, как она, бывши там с Янсутским, бегала по красивым парижским улицам в каком-то раже, почти в сумасшествии.

  Вслед за тем она, так как ей пора было делать туалет, оставила террасу, взяв наперед слово с Бегушева, чтобы он никуда-никуда не смел от них уезжать!

  Когда приятели остались вдвоем, между ними сейчас же начался более откровенный разговор.

  - Я все-таки, любезный друг, желаю знать определительно, что неужели же между тобой и Домной Осиповной совершенно и навсегда все кончено?

  - Совершенно и навсегда!

  - По какому поводу?

  - По какому... - отвечал Бегушев неторопливо, - не скрываю, что я, может быть, неправ: по поводу того, что она пошлянка и мещанка!

  Тюменев махнул рукою.