Писемский Алексей Феофилактович - Мещане

, рву протоколы моих заседаний, а потом пишу новые.

  - А этого не бывало? - полюбопытствовал Бегушев.

  - Было один раз, - не скрыл Долгов. - Протоколы у меня обыкновенно лежали на столе в кабинете; заболел мой младший ребенок холериной, а около нас была сильная холера; я перепугался, растерялся, схватил первую попавшуюся мне бумагу, намазал на нее горчичник и приставил к желудочку ребенка; бумага эта оказалась протокол!..

  Бегушев невольно усмехнулся. Положение Долгова, впрочем, его тронуло. "Неряха этакой, без средств, с семьею и, вероятно, глупой семьею; но как тут помочь? Дать ему денег на газету? Но это все равно, что их в печку бросить; они у него уплывут неизвестно куда и на что", - думал он и сказал вслух:

  - В таком случае начните государственную службу.

  - Где ж государственную службу? - проговорил Долгов.

  - Тюменева вы знаете и помните? - спросил Бегушев.

  - Еще бы, господи! - воскликнул Долгов. - Подите, куда пролез этот господин, а не бог знает что такое! - прибавил он.

  - Тюменев человек целостный, а не такой размазня, как мы с вами! - сказал Бегушев. - Хотите, я напишу ему об вас?

  - Пожалуйста, сделайте милость! - произнес обрадованным голосом Долгов.

  - Напишу, только вперед уговор: если вы поступите к Тюменеву на службу, то протоколов не рвите на горчичники, - он вам не простит этого!

  - Что об этом говорить!.. Это была случайность, - возразил Долгов; но в самом деле это была вовсе не случайность. Он не одни протоколы, а целые дела затеривал и писал такие решения, что мировой съезд, по неясности, их почти постоянно отменял.

  От Бегушева Долгов уехал, уже рассчитывая на служебное поприще, а не на литературное. Граф Хвостиков, подметивший в нем это настроение, нарочно поехал вместе с ним и всю дорогу старался убедить Долгова плюнуть на подлую службу и не оставлять мысли о газете, занять денег для которой у них оставалось тысячи еще шансов, так как в Москве много богатых людей, к которым можно будет обратиться по этому делу.

  Написанные графом несколько фельетонов, которые были замечены в публике, вскружили ему голову, как некогда заставляли его бредить финансовые проекты.

  - Что это за время омерзительное, - сказал Бегушев, оставшись один, - даже из такого благороднейшего пустомели, как Долгов, сделало чуть не жулика!

  Глава III

  Величию и славе Домны Осиповны в продолжение всего наступившего лета пределов не было. На большей части дач, особенно в парке и Сокольниках, было переговорено, что она теперь владетельница пятимиллионного после мужа состояния. Домна Осиповна действительно, сблизясь опять с мужем после разлуки с Бегушевым, успела от Олухова взять домашнее духовное завещание на все его состояние. Тогда она сделала это под величайшим секретом, но в настоящее время духовная эта была уже утверждена судом. Каждый хороший вечер Домна Осиповна каталась в Петровском парке на паре англизированных лошадей в шорах, с кучером и с лакеем в круглых шляпах, с перекинутыми на задок козел их шинелями. Домна Осиповна за границей видела такую моду, и ей очень она понравилась. Сама она одета была в глубокий траур. Около ее экипажа часто, как два адъютанта, скакали верхами Янсутский и Перехватов. Домна Осиповна очень томно и тонно кивала головой встречающимся знакомым. В одну из таких прогулок Домну Осиповну сопровождал один только Янсутский, который сидел с ней в коляске и был, сверх обыкновения, очень молчалив и мрачен.

  - Вы не желаете пройтись? - сказал он, когда выехали на шоссе к Петровскому-Разумовскому.

  - Пожалуй!.. - сказала Домна Осиповна и не совсем охотно вышла из экипажа.

  Они пошли по тропинке. Домна Осиповна заметно старалась не опереживать своей коляски и не отставать от нее.

  Янсутский сначала ни слова не говорил и только кусал свои жиденькие усы.

  - Домна Осиповна, - произнес он, наконец, - я не очень вам противен?

  Домна Осиповна обратила на него удивленные глаза.

  - К чему этот вопрос? - проговорила она и вместе с этим вспыхнула.

  - Во-первых, вы знаете, к чему этот вопрос, - отвечал Янсутский. - Я человек практический, больших разглагольствований не люблю, и если что говорю, так прямо и правду.

  - Ну, не всегда, я думаю, правду!.. - заметила Домна Осиповна.

  - Всегда!.. Во всех случаях моей жизни!.. - продолжал Янсутский. - И прежде всего скажу, что как ни чувствительно жиганул меня Хмурин, но я в порядочном денежном положении, почти в миллионе.

  "С первого же слова и солгал!" - подумала Домна Осиповна, потупляясь. Она от многих слышала, что Янсутский, напротив, сильно расстроился в делах своих.

  - Холостая жизнь мне надоела, - объяснял он далее, - я желаю завести семейный уголок!.. Вы мне давно чрезвычайно нравитесь! Вследствие всех сих и оных обстоятельств я и прошу вас сказать: согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?

  Янсутский хоть и старался говорить комическим тоном, но видно было, что внутри у него кипело.

  - Нет, не согласна, - не замедлила ответом Домна Осиповна, произнося эти слова твердым голосом.

  - По какой причине?

  - По многим!

  - Желательно бы знать хоть одну из них.

  - Главная та, что вы человек не нежный, а я прежде всего желаю, чтобы муж был нежен со мною и деликатен!..

  - Из чего вы заключаете, что я не нежен?

  - Господи, я достаточно видела, как вы обращались с Лизой Меровой!

  - Вот еще кого привели в пример: Мерову!.. Дуру набитую, которую я никогда и не любил, доказательством чему служит то, что я не женился на ней!.. Что мне мешало?

  - Мешало вам не то, а другое...

  - Что такое другое?

  - То, что она бедна!

  Янсутского передернуло.

  - А вам я делаю предложение, вы полагаете, оттого, что вы богаты?

  - Конечно, отчасти и оттого!

  Янсутский на некоторое время замолчал и опять стал кусать свои усы. Видимо, что он соображал, как ему далее вести атаку.

  - Но замуж вы, конечно, выйдете и, вероятно, скоро? - спросил он.

  - Может быть, - отвечала равнодушным голосом Домна Осиповна.

  - Я даже знаю, за кого! - подхватил Янсутский.

  - И то может быть!

  - За Перехватова, так?

  - Почему же именно за Перехватова?.. - полувоскликнула Домна Осиповна и засмеялась.

  - Не за Бегушева же? - говорил Янсутский совсем с перекошенным ртом.

  - За Бегушева я вышла бы, но он сам не женится на мне!

  - К чему такое отчаяние?.. Попробуйте опять заманить его в свои сети!

  - Пробовала, и ничего не вышло.

  - Пробовали уж?

  - Да!

  Янсутский на несколько мгновений был сбит с толку.

  - Как бы то, впрочем, ни было, но я не советовал бы вам пренебрегать мною!.. - проговорил он мрачным голосом.

  - Я вами и не пренебрегаю, а если не иду за вас замуж, то потому, что вы мне не нравитесь настолько, чтобы сделаться вашей женой.

  - А Олухов вам когда-то нравился настолько? - спросил Янсутский.

  - Нравился!

  - А между тем вы очень скоро начали кокетничать с другими молодыми людьми!

  Домна Осиповна обиделась: она никогда еще и ни от кого не слыхала подобной дерзости.

  - Как вы смеете говорить мне такие вещи!.. - сказала она, и у ней при этом губы немного дрожали и ноздри раздувались.

  - Что я вам такое сказал! Вы меня хуже окрестили - отъявленным корыстолюбцем, однако я выслушал!

  - Большая разница: вы мужчина, а я женщина!.. Вы не можете позволять себе говорить мне то, что могу я вам!

  - Это что еще за новые правила выдумали!.. - возразил Янсутский и засмеялся. - Полноте, пожалуйста, - продолжал он, - мы с вами давно знаем друг друга; если я люблю деньги, так и вы не меньше моего их любите!.. Мы ровня с вами!..

  - Не желаю быть ровней вашей ни в чем!.. Одно мнение общества, которое о вас существует!.. - говорила Домна Осиповна, начинавшая совсем выходить из себя.

  - Да и вы не знаете, какое о вас мнение!.. Может быть, хуже, чем обо мне!.. - подхватил нагло Янсутский.

  Домна Осиповна отвернулась от него и прямо ничего не ответила.

  - Хорош бы брак у нас был!.. Еще только заговорили о нем, тиграми какими-то стали друг против друга! - произнесла она как бы больше сама с собой.

  - Тогда, может быть, лучше бы было!.. Столковались бы как-нибудь!.. - сказал Янсутский, ядовито усмехаясь. - А вы напрасно меня отталкиваете; по старой дружбе я еще раз вам повторяю: раскаетесь!.. - заключил он с ударением.

  - Никогда!.. Наоборот, уверена, что всю жизнь буду хвалить себя! - воскликнула Домна Осиповна.

  - Увидите! - пригрозил ей Янсутский и круто повернул назад к парку.

  - Вы не желаете, чтобы я вас довезла? - спросила его Домна Осиповна.

  - Нет, дорогу я знаю!.. - ответил он грубо и быстро пошел.

  Домна Осиповна села в коляску. Лицо у ней было очень сердитое; губы надулись, глаза покрылись туманом гнева, хотя в одном отношении она была довольна этим объяснением: оно окончательно развязывало ее с Янсутским, ужасно ей надоедавшим своим ухаживаньем.

  В парк Домна Осиповна не возвращалась, чтобы не встретиться опять с Янсутским, и проехала в Москву через Бутырскую заставу.

  - Иван Иванович Перехватов не заезжал ко мне? - был первый ее вопрос, когда она вошла в свою великолепную квартиру.

  - Никак нет-с! - отвечал ей вежливо красивый из себя лакей. - Чай готов! - прибавил он негромко.

  - Я подожду Ивана Ивановича, - отвечала величественно Домна Осиповна.

  День этот был днем установленных вечеров Олуховых, которые Домна Осиповна возобновила по истечении шестимесячного траура; на вечерах этих, впрочем, один только бывал Перехватов, который вскоре и явился.

  - Пойдемте пить чай! - сказала ему Домна Осиповна, непродолжительно, но крепко пожав его руку.

  - С удовольствием! - подхватил доктор.

  Когда Домна Осиповна в сопровождении его проходила в столовую, то в ее походке, в ее богатом туалете, в убранстве чайного стола, на котором блестел серебряный самовар, так и чувствовалось пятимиллионное состояние. Домна Осиповна села на особо приготовленное для нее кресло.

  Доктор поместился очень близко к ней и тоже на довольно покойный стул. Домна Осиповна налила ему стакан, а себе небольшую чашку; доктор выпил чай и съел при этом массу печенья.

  Домна Осиповна, налив ему еще стакан, откинулась на задок кресел и стала на него томно смотреть.

  За этим стаканом доктор выпил третий, четвертый, продолжая пожирать сухари, бисквиты, а также и стоящие на столе фрукты: он был большой чаепиец и сладкоежка!

  Домна Осиповна не переставала на него смотреть.

  - Вы знаете, что сегодня Янсутский делал мне предложение, - начала она, закуривая пахитоску.

  Получив в обладание миллионы, Домна Осиповна начала курить вместо папирос пахитосы; сделала это она, припомнив слова Бегушева, который как-то сказал, что если женщины непременно хотят курить, так курили бы, по крайней мере, испанские пахитосы, а не этот тошнотворный maryland doux!*. Домна Осиповна вообще очень часто припоминала замечания Бегушева; а еще более того употребляла его мысли и фразы в разговорах.

  ______________

  * сладкий мерилендский табак! (франц.).

  - Янсутский был поэтому у вас? - спросил доктор неторопливым, но не совсем спокойным голосом.

  - Был у меня, обедал, напросился, чтобы я взяла его с собой ехать в парк, - надоел мне до невозможности! - говорила Домна Осиповна, помахивая кокетливо своей пахитоской.

  Доктор при этом обратил свое внимание на ее кольцо.

  - Однако у вас это новинка, - сказал он, указывая на прелестный перстенек с брильянтом, надетый на указательный палец Домны Осиповны.

  - Я у мужа в вещах нашла этот брильянтик и велела себе сделать кольцо... Он воды очень хорошей.

  - Вода и грань превосходные! - подтвердил доктор.

  - Хотите взять его на память себе? - спросила Домна Осиповна.

  - Но оно мне и на мизинец не взойдет!.. У вас ручка такая тоненькая, - произнес доктор, усмехаясь.

  - Повесьте его, как брелок!.. Дайте мне вашу цепочку!..

  И Домна Осиповна, сняв с руки своей перстенек, сама навесила его доктору на цепочку.

  Перехватов после того схватил обе ее руки и начал их целовать. Домна Осиповна смотрела уж на него страстно.

  - И что же, - воскликнул доктор, - Янсутский у вас здесь делал вам предложение или дорогой?

  - Дорогой!.. Но милей всего - с таким нахальством, как будто бы он уверен был, что я буду в восторге от его предложения... Я, разумеется, засмеялась на первые же слова его, и надобно было видеть, как он обозлился. Бегушев в сравнении с ним кроткий ягненок.

  Доктор отрицательно покачал головой.

  - Не думаю, чтобы Бегушев в сравнении с кем бы ни было мог быть кротким ягненком.

  - Но ты забываешь, - обмолвилась Домна Осиповна, - Бегушев человек светский, образованный; он может женщину язвить, убить даже, но говорить сальные дерзости не станет!

  - Полагаю, что станет и он! - сказал доктор.

  В душе он Бегушева больше даже ненавидел, чем Янсутского.

  - Однако кто-то приехал, - проговорила Домна Осиповна, прислушавшись своим чутким ухом. - Неужели Янсутский? - прибавила она уже испуганным тоном.

  Но приехал не Янсутский, а граф Хвостиков, который привез с собой Долгова. На последнего Домна Осиповна и доктор взглянули с недоумением: они его совершенно не узнали.

  Сии два странника после неудачной попытки у Бегушева целую неделю ездили по Москве и все старались занять денег на задуманную ими газету. К Домне Осиповне граф Хвостиков привел Долгова, как к последнему ресурсу: не ссудит она, все дело пропало, - а потому решился действовать напролом. Что касается Долгова, то он совсем был утомлен, совсем разбит; его славянская натура не имела такого медного лба, как кельтическая кровь графа Хвостикова; он очень хорошо начал сознавать всю унизительность этих поездок. Сверх того, Долгов в этот день утром заезжал к Бегушеву, чтобы узнать от него, не получил ли он ответа от Тюменева. Бегушева он не застал дома и попросил у Прокофия позволения подождать барина. Прокофий позволил ему и даже провел его в кабинет, где Долгов около получаса сидел и, от нечего делать блуждая глазами с предмета на предмет, увидел на столе письмо и в письме этом свою фамилию; не было никакого сомнения, что оно было от Тюменева. Долгов не удержался и прочел письмо, которое оказалось ужасным для него. Тюменев прямо-напрямо бранил Бегушева, что как ему не стыдно рекомендовать на службу подобного пустоголова, как Долгов, и при этом присовокуплял, что Долгов сам неоднократно просил его о месте письмами, написанными с такой синтаксической неправильностью, с такими орфографическими ошибками, что его разве в сторожа только можно взять...

  Тут же невдалеке лежал и начатый ответ Бегушева, который Долгов тоже пробежал. Бегушев писал: "Ты - пропитанный насквозь чернилами бюрократ; для тебя скудная ясность изложения и наша спорная грамотность превыше всего; и каким образом ты мог оскорбляться, когда Трахов не принял к себе на службу тобою рекомендованного господина, уже изобличенного в плутовстве, а Долгов пока еще человек безукоризненной честности".

  На этом месте Бегушев остановился писать и вышел из дому, чтобы поумерить несколько свой пыл.

  Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся. Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу. Долгов согласился.

  - Позвольте вам представить Василия Илларионовича Долгова, - говорил граф, подводя своего друга к Домне Осиповне, которая, не приподнимаясь с места, но довольно приветливо, мотнула им головой.

  Оба они уселись.

  - Вы видите, Домна Осиповна, перед собой одного из образованнейших людей России, - начал граф, указывая на Долгова.

  Домна Осиповна, для выражения чего-то, опять мотнула головой.

  - Начну с языков: Василий Илларионович знает в совершенстве латинский, греческий, говорит по-испански, по-французски, по-английски...

  - Нет, я по-английски плохо знаю!.. - отвечал Долгов.

  - Однако вы читаете Шекспира в подлиннике, - сказал граф Хвостиков. - И такой человек у нас без всякой деятельности существует; сидит у себя в деревне и свистит в ноготок!

  - Это очень жаль! - сказала с величавым участием Домна Осиповна.

  - В России все истинно хорошее, истинно русское должно гибнуть!.. - проговорил Хвостиков.

  На последнюю фразу его Долгов одобрительно кивнул головой и, зажегши папиросу не с того конца, с которого следует, начал курить ее и в то же время отплевываться от попадающего ему в рот табаку.

  - Вы, конечно, патриотка? - продолжал Хвостиков.

  - Разумеется! - отвечала Домна Осиповна величаво.

  - Так поддержите нас в одном истинно патриотическом деле: дайте нам взаймы тысяч пятьдесят на газету, которую мы предполагаем издавать! - хватил граф.

  - Пятьдесят много, достаточно десяти! - поуменьшил Долгов.

  Домна Осиповна сначала не поняла, что они такое говорят, и взглянула на доктора, который сидел молча и выкладывал из сухарных крошек зигзаги.

  - Деньги нам нужны на газету, - ссудите! - подхватил Хвостиков.

  - Я не имею таких денег, - проговорила Домна Осиповна, - они у меня у самой теперь все в делах!

  Граф Хвостиков, а еще более того Долгов поникли головами.

  Наступили затем тяжелые и неприятные для всех минуты. Долгов и граф Хвостиков начали прихлебывать чай; главным образом они не знали: уехать ли им или оставаться? Сейчас отправиться было как-то чересчур грубо; оставаться же - бесполезно и стеснительно.

  Хозяйке тоже было не совсем ловко, и она уже снова закурила пахитосу. Доктор продолжал выделывать из сухарей зигзаги.

  Граф Хвостиков, впрочем, более приятеля сохранивший присутствие духа, принялся доказывать доктору, что Россия самая непредприимчивая страна, что у нас никто не заинтересуется делом за его идею, а всякому дорог лишь свой барыш! Доктор с легкой улыбкой соглашался с ним; Домна же Осиповна держала свои глаза устремленными на Долгова, который сидел совсем понурив голову. Наконец гости увидели, что им есть возможность уехать, и уехали!

  - Что это такое... а?.. Что такое? - спрашивала Домна Осиповна доктора.

  - Юродивые какие-то! - определил тот.

  - Но неужели кто-нибудь и даст им денег?

  - Может быть, найдется такой дурак! - ответил доктор и, посмотрев на часы, прибавил: - Ну, мне еще надобно к больным!

  - Ох, мне эти больные ваши! - произнесла Домна Осиповна с досадой. - Если бы воля моя была, я взяла бы их или всех вылечила, или всех уморила!

  - Что они вам так помешали? - проговорил с усмешкой Перехватов.

  - Они отнимают тебя у меня! - сказала томно-нежным голосом Домна Осиповна. - Шутки в сторону: мне решительно некогда с тобой поговорить! - прибавила она.

  - Но до конца мы все-таки не договоримся с вами, хоть бы и было когда говорить, - возразил ей доктор.

  На лице Домны Осиповны отразилось маленькое неудовольствие.

  - Иван Иванович, неужели вам мало того, чем я для вас пожертвовала? - спросила она стыдливо.

  - Не мало, но все это пока еще неопределенно и непрочно! - проговорил доктор.

  - Jean! - воскликнула Домна Осиповна. - Нельзя же все это вдруг сделать!.. Ты послушай, что и теперь про меня говорят!

  - Вас не пугало, однако, когда говорили про вас и про Бегушева!

  - Тогда другое было дело! Тогда я прикрывалась именем мужа!

  Перехватов, как и Янсутский, со вдовства Домны Осиповны начал сильно желать, чтобы она, сверх сердца, отдала ему и руку свою; но у Домны Осиповны по этому поводу зародились свои собственные соображения: как владетельнице огромного состояния, ей стала казаться партия с ним слишком низменною; Перехватов все-таки был выскочка!.. (Вот уж куда стала бить Домна Осиповна.) Выйдя за него замуж, она будет докторшею, - титул не громкий!.. Домна Осиповна не слыхала даже, чтобы какая-нибудь докторша играла в свете роль, чего в настоящие минуты Домне Осиповне хотелось пуще всего! Были минуты, когда она думала, что если выходить еще раз замуж, так лучше было бы за Бегушева. Домна Осиповна очень хорошо понимала, что в Бегушеве все искали, а доктор, напротив, сам заискивал во всех! Но в то же время, за красоту доктора и его покорное обращение с ней, она была влюблена в него как кошка (в этом отношении в ней проявлялось что-то уж старческое и чувственное). Борьба, в силу этих противоречий, внутри ее происходила немалая!

  - Будем ждать-с! - сказал доктор.

  Домна Осиповна видела, что он рассердился на нее.

  - Ты меня не понимаешь! - сказала она и, еще более пододвинувшись к доктору, положила ему руки и голову на плечо. - Я готова быть твоей женой, но я боюсь тебя!

  Будь доктор более тонкий психический наблюдатель, он почувствовал бы, что в голосе ее было что-то вынужденное и недосказанное.

  - Но чего же вы боитесь? - спросил он ее, целуя в голову.

  - Боюсь, что ты мало меня любишь, - не так, как я тебя!

  - Точно так же, как и вы!

  - Нет, не так! Ты даже ни разу не приревновал меня, - говорила Домна Осиповна: по самолюбию своему она любила, чтобы ее ревновали, особенно если сама была ни в чем не повинна!

  - А Бегушев разве вас ревновал? - спросил доктор.

  - Ужасно! - ответила Домна Осиповна. - Даже когда я раз с этим Хмуриным поговорила ласково по одному делу, так он чуть не убил меня!

  - Хорошее доказательство любви!.. А сами вы Бегушева ревновали?

  - Что же его было ревновать? Он не отходил от меня и был олицетворенная верность!.. Но тебя я ревную.

  - Это отчего? - спросил, усмехаясь, Перехватов.

  - Оттого, что ты доктор, и еще дамский доктор: когда я выйду за тебя, ты непременно должен бросить практику.

  Последнее требование смутило доктора.

  - Это безумие с вашей стороны ставить мне такое условие! - сказал он.

  - Вовсе не безумие! - возразила Домна Осиповна. - Состояния у нас достаточно, чтобы нам даже роскошно жить!..

  - Дело не в состоянии, - возразил доктор, - но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить!

  Домна Осиповна слушала его молча: она сама до некоторой степени сознавала неблагоразумие своего требования.

  - В таком случае лечи одних мужчин! - сказала она.

  Доктор рассмеялся.

  - Вы говорите, как ребенок. Разве это возможно? Позовут меня к мужчине - я еду; позовут к даме - не еду!.. Почему?.. Потому что жена не пускает?..

  Домна Осиповна глубоко вздохнула и, переложив свои руки с плеча доктора на стол, склонила на них свою голову. Прошло довольно продолжительное молчание.

  - С каким же решением я сегодня уеду от вас?.. - проговорил доктор тихим и вкрадчивым голосом.

  - Я выйду за вас!.. - отвечала Домна Осиповна и с величественной позой протянула доктору руку; тот поцеловал ее руку. - Но только смотрите, Перехватов: вас бог накажет, если вы обманете меня!.. Я слишком многим для любви моей к вам жертвую!..

  - Не за что будет богу наказывать меня! - подхватил доктор и, еще раз поцеловав у Домны Осиповны руку, уехал.

  Через весьма непродолжительное время по Москве огласилось, что Домна Осиповна вышла замуж за доктора Перехватова. В среде медиков это произвело толки и замечания такого рода. "Молодец этот Хваталкин (так начали называть в последнее время Перехватова): кроме практики - жену с миллионами подцепил!"

  Свадьба Домны Осиповны с доктором была отпразднована роскошно; пригласительные карточки на последующий бал были даже посланы к Янсутскому, Бегушеву и графу Хвостикову. Первые двое не приехали, но последний явился и в ближайшем номере той газеты, где сотрудничал, описал торжество брачного пиршества, объяснив читателям, что "молодой и молодая блистали красотою, молодостью и свежестью" - несколько подкрашенною, - смертельно хотелось прибавить графу относительно Домны Осиповны, но он не прибавил этого, потому что она обещала ему за этот фельетон сто целковых.

  Глава IV

  В конторе Грохова, по-прежнему грязной и темной, сидели сам Грохов и Янсутский. Оба они очень изменились: Грохов оплешивел, обеззубел и был с багрово-желтым цветом лица, а Янсутский еще более похудел и походил на оглоданную, загрязненную кость, но энергии своей нисколько не утратил.

  - Совершенная случайность открыла мне это!.. - говорил он, как и всегда, быстро и бойко. - Ехал я прошлой весной из Казани на пароходе с некоторыми сибиряками... обедали вместе, выпивали, конечно... Вот, батюшка, пить-то здоровы и, главное, все коньяк дуют!.. Болтаем о том, о сем, только один из них, как видно купец этакой солидный и не враль, спрашивает меня, что не знаю ли я в Москве господина Олухова. "Имею, говорю, это счастье!" - "А правда ли, говорит, что он помер?" - "Такая же, говорю, правда, что я жив!" Купец поежился. "Кто ж, говорит, теперь по их делам ответчик должен быть?" - "По каким, говорю, делам?" - "Да как же-с, говорит, старик Олухов, кабы не умер, должен был бы объявить себя несостоятельным!" Что такое за вздор, думаю. "На чем же, говорю, он мог прогореть?" - "У него, говорит, более половины состояния в делах Хмурина лопнуло, а потом он и свое большое колесо не на чистые деньги вел... всему почесть Сибирю должен: мелким капиталистам - кому тысячу, кому три, кому десять!" - "Вы, говорю, тоже кредитор его?" - "Да-с, говорит, и нам бы очень желалось эти маленькие взыскания наши продать кому-нибудь в одни руки". - "А на сколько, говорю, их?" - "Да полагать надо, на миллион!" - "Но какая же, говорю, при ликвидации дела может быть по ним уплата?" - "Более, говорит, семидесяти пяти копеек нельзя получить!" - "А вы, чай, просите за них гривен по шести?" - "Нет, говорит, хорошо, если б дали по полтинничку!"

  Все это Янсутский уже знал, сватаясь за Домну Осиповну, и предполагал тогда, сделавшись ее мужем, скупить за бесценок все эти маленькие взыскания и таким образом сделаться главным ее кредитором; но теперь он решился употребить этот план как орудие мести против Домны Осиповны. К Грохову он обратился потому, что ему известно было, что Домна Осиповна с прежним своим поверенным совершенно рассорилась, так как во время кутежа ее мужа с Гроховым написала сему последнему очень бранчивое письмо, на которое Грохов спьяна написал ей такого рода ответ, что Домна Осиповна не решилась даже никому прочесть этого послания, а говорила только, что оно было глупое и чрезвычайно оскорбительное для нее.

  - Сведения сии, согласитесь, - продолжал Янсутский, - любопытны, и я вот приехал к вам посоветоваться и спросить вас: правда ли это, и возможно ли банкротство Олуховых? Вы занимались их делами... Домна Осиповна, сколько я помню, и ввод во владение мужа поручила вам.

  - Поручать она мне поручала, - отвечал Грохов, немножко сконфузившись, - но я тогда заболел и передал все помощнику... Вас что же так интересуют дела Олуховых? - присовокупил он после короткой паузы.

  - Интересуют по чувству жалости, - отвечал Янсутский, пожимая плечами. - Вообразите, сколько несчастных маленьких кредиторов будут обобраны в конкурсе, если он только учредится...

  Такому филантропическому движению Янсутского Грохов, конечно, не поверил и даже усмехнулся при этом.

  - Потом - выгодная афера может быть! - поспешил подхватить тот, чувствуя и сам, что проврался немного. - Расчет тут очень легко сделать: если тысяч на полтораста, на двести скупить миллион векселей, по которым уплатят, положим, по шестидесяти копеек за рубль - это четыреста тысяч в кармане!

  - Уж и в кармане!.. Прежде еще надобно узнать и сделать инвентарь всему состоянию!.. - возразил Грохов.

  - Инвентарь не бог знает что!.. Дело рук человеческих.

  - Узнать, наконец, с точностью количество долгов законных... - продолжал Грохов.

  - И то можно!.. Они уже все, как сказывал мне купец, стеклись в тамошнем губернском правлении.

  - Знаю, что можно; но каких денег это будет стоить!.. - твердил свое Грохов.

  - Деньги вздор, - по пословице: когда дрова рубят, щепок не жалеют... Я в этом отношении человек не трусливый и решился купить этот процесс: съезжу сам в Сибирь, узнаю все там до точности и вам теперь предлагаю адвокатуру по этому делу... Предпочитаю я вас другим вашим товарищам вследствие того, что вы человек умный, дельный, а не пустой краснобай, и дела купеческие давно ведете. Плата вам, конечно, будет приличная и своевременная, - отчеканивал Янсутский.

  - Благодарю вас за предложение, но я все болею, - произнес нерешительным голосом Грохов.

  Он действительно болел: ужасная и внезапная смерть Олухова сильно поразила его, так как он сам в пьяном виде очень легко мог черт знает откуда и черт знает зачем кувырнуться вниз головой. Грохов понял, что довольно дурить, и, сразу перестав пить, послал за доктором, который, найдя у него в ногах опухоль, объявил, что это предвестие грядущей водянки. Грохов испугался и раз по десяти в день начал снимать с себя сапоги и наблюдать, не поднимается ли опухоль выше; доктор сказал ему, что как опухоль дойдет до сердца, так и капут!

  - Какое вы болеете, распустили только себя! - успокаивал его Янсутский.

  - Нет, - сказал со вздохом Грохов, - выезжать совсем не могу - одышка, опухоль в ногах...

  - Другие за вас будут ездить, а вы, как главный телеграфист, сидите у себя в комнате и наигрывайте на клавишах... В этом деле, кроме денежного интереса, есть нравственный: Домна Осиповна, - полагаю, что вы не будете спорить против того, - очень дрянная женщина.

  - Дрянная! - подтвердил Грохов.

  - Скупая, жадная, - продолжал Янсутский, - а главное, - неблагодарная, лукавая, и туда же фуфырится еще... Напакостить ей было бы для меня величайшим наслаждением.

  - И для меня тоже! - сознался Грохов.

  - Значит, и будем работать в этом направлении...

  - Начинайте, а там увидим...

  По отъезде Янсутского Грохов долгое время сидел, погруженный в размышления, а затем позвонил.

  Вошел артельщик.

  - Скажи кучеру, чтобы он съездил за Яковом Ивановичем, - приказал он тому.

  Яков Иванович вскоре явился. Это был известный нам письмоводитель Грохова, повышенный им в помощники. Яков Иванович вел образ жизни лучше своего патрона и был теперь в новой триковой паре, напомаженный, причесанный: по мере того, как Грохов прибавлял ему жалованье, Яков Иванович все меньше и меньше загуливал и, уже два года быв женат, совершенно почти ничего не пил.

  - Садитесь! - сказал ему Грохов.

  Яков Иванович сел.

  - Как велико было объявлено состояние Олуховых при вводе во владение? - спросил Грохов.

  - В разных местах это было... миллионов около шести.

  - А долгов?

  - Тоже много!.. - отвечал Яков Иванович.

  - У меня сейчас был один барин, - продолжал Грохов после недолгой остановки, - и говорил, что старик Олухов на волоске держался от банкротства.

  - Говорили и мне это в Сибири, но не думаю, чтобы так это было.

  - На каком основании вы не думаете?

  - Да помилуйте!.. - воскликнул Яков Иванович. - Я своими глазами видел в главной конторе двести тысяч, в другой - пятьдесят; а там - где десять, где тридцать.

  - Наличными?

  - Наличными!.. - продолжал восклицать Яков Иванович. - И в некоторых конторах чистым даже золотом... все новенькие полуимпериалы, точно рыжички блестят.

  - Деньги эти теперь, я думаю, все растащены, - заметил Грохов.

  - Кроме денег-с, - продолжал Яков Иванович с явным удивлением, - дома во скольких городах... фабрики такие, что трубищи до самого неба...

  - И все в ходу? - полюбопытствовал Грохов.

  - Все... Я был на многих, светятся ночью, как дворцы... Машины на них все английские... точно черти какие шумят, стучат...

  Грохов слушал, нахмурившись, это красноречивое описание разных имуществ Олухова.

  - Главное состояние старика было в землях, я знаю, - проговорил он.

  - На земли одних планов - три шкафа! - воскликнул Яков Иванович.

  Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном и запутанном деле много бы, как в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели... назначить себе содержания тысяч двадцать пять... подобрать согласненьких кураторов, а там - отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил о своих недугах и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!

  Эта мысль так его расстроила, что он был не в состоянии оставаться долее в своей конторе и уехал домой. Там его встретила Агаша, взятая им после смерти Олухова аки бы в качестве экономки, но в сущности совершенно на том же положении, на каком она была и у того. Грохов прошел в свою спальню и лег в постель.

  Янсутский в это время, побывав еще в местах двадцати, обедать прибыл в Английский клуб, где в обеденной зале увидал генерала Трахова, который сидел уже за столом и просматривал меню. Янсутский, разумеется, не преминул поспешно подойти к генералу и попросил позволения сесть рядом с ним. Генерал очень любезно позволил ему это.

  - Вы, однако, довольно часто изволите посещать Москву?.. - сказал Янсутский.

  - Да, - протянул генерал, - теперь я приехал квартиру для жены нанять, но не знаю где: в отелях грязно и беспокойно...

  - Здесь есть отличные шамбр гарни с мебелью, столом, прислугою, сервировкою... Если вы прикажете, я сегодня же объеду их несколько и узнаю, где есть свободные отделения, какой величины и в какую цену.

  - Но мне очень совестно беспокоить вас этим! - произнес генерал и обязательно пожал Янсутскому руку.

  - Напротив, - воскликнул Янсутский, - это не беспокойство, а величайшее удовольствие: завтра же явлюсь к вам, чтобы донести обо всем. Вы, вероятно, в Славянском Базаре остановились?

  - Там! - подтвердил генерал.

  Читатель, конечно, заметил, что Янсутский в настоящем свидании с генералом был в отношении того гораздо почтительнее, чем в Париже: он по опыту знал, что господа, подобные Трахову, только за границей умаляют себя, а как вернутся в Россию, так сейчас же облекаются в свою павлинью важность.

  - Как вам, ваше превосходительство, нравятся обеды здешнего клуба?.. Не правда ли, они гораздо хуже обедов петербургского Английского клуба?.. - продолжал Янсутский подделываться к генералу.

  - О, да!.. Tiens*... Рубцы! Что это за блюдо, и чесноком еще пахнет, - отвечал тот, делая презрительную гримасу.

  ______________

  * Вот тебе и на! (франц.).

  - Оно, впрочем, довольно вкусно, - скромно возразил Янсутский. - А как вы, ваше превосходительство, находите эти знаменитые английские супы из черепахи и из бычачьих хвостов? Они мне показались микстурами аптекарскими, а не кушаньем.

  - Надобно, чтобы это по-французски было приготовлено... У меня повар мой отлично делает суп из бычачьих хвостов: не жирно, тонко и в меру пикантно.

  - У вас, говорят, повар один из лучших в Петербурге?.. - спросил Янсутский.

  - Да, недурен, - отвечал генерал и налил из своей бутылки Янсутскому вина.

  Тот поспешил ему тоже налить из своей бутылки.

  - По-заграничному чокнемтесь! - проговорил генерал.

  - Именно по-заграничному! - подхватил Янсутский, очень довольный, что генерал становится с ним на заграничную ногу.

  - Скажите, - продолжал тот вполголоса, когда им и Янсутским еще было выпито по стакану вина, - эта Олухова овдовела и вышла снова замуж за какого-то доктора?..

  - Все, что случалось с молодыми женщинами, генерал всегда ужасно интересовался узнавать до самых мельчайших подробностей.

  - Вышла замуж!.. - отвечал Янсутский с злой усмешкой.

  - Но такая партия для нее, мне кажется, очень иньебильна.

  - Прежняя связь! - объяснил Янсутский.

  Генерал сделал удивленные глаза.

  - Que me dites vous la?..* А Бегушев как же? - спросил он.

  ______________

  * Что вы мне говорите?.. (франц.).

  - И при нем еще это существовало... Нынче женщины менее трех любовников в одно и то же время не имеют!.. - произнес Янсутский.

  - Но она, мне сказывали, сделалась после мужа миллионеркой, - заметил генерал.

  - Эти миллионы пока еще в воздухе! - воскликнул Янсутский. - Очень может быть, что эти миллионы пообрежут у ней.

  - Пообрежут?.. - переспросил генерал.

  - И очень сильно!.. Тут такой казус вышел: госпожа Домна Осиповна сама имеет свое состояние тысяч в триста, но она приняла наследство и после мужа, а муж, приявший наследство после деда, оказывается несостоятельным должником... Следовательно, госпожа Олухова все, что не доплатится по конкурсу, должна пополнить своими денежками.

  - Ах, бедная!.. - произнес генерал с искренним чувством сожаления. - Но правда ли, что она очень красива собой?

  - Была, а теперь тряпка, вымытая в соляной кислоте: подмазывается... румянится.

  После обеда генерал и Янсутский перешли вместе в говорильную комнату, велев себе туда подать шампанского. Там они нашли Долгова, читающего газету, который обыкновенно, за неимением денег платить за обед, приезжал в клуб после своего, более чем скромного, обеда, в надежде встретить кого-нибудь из своих знакомых и потолковать по душе. Янсутский, взглянув на Долгова, сейчас припомнил, что он видел его в Собрании ужинающим вместе с Бегушевым.

  Когда подано было шампанское и генерал с Янсутским выпили еще по стакану, то сей последний начал беседу с Траховым совершенно как с ровней.

  - А в Москве, ваше превосходительство, нельзя так приятно провести время, как в Париже! - говорил он.

  - Нельзя, - подтвердил генерал.

  - Припомните Клеманс!.. Что за прелесть девочка!..

  Генерал приподнял глаза к небу, и у него вырвался из груди легкий вздох.

  Чтобы скрыть волнующие его чувствования, он начал усиленно курить свою дорогую сигару. Жена последний год решительно объявила ему, что он - русский человек и потому должен жит